Вперед, на Запад!

Глава шестнадцатая КАК ОНИ РАЗДОБЫЛИ ЖЕМЧУГ НА МАРГАРИТЕ[119]

Ночью корабль обогнул южный берег Гренады[120] и наконец очутился в том прекрасном кольце островов, где природа сосредоточила все свои красоты. Если в глазах этих новых пришельцев даже Барбадос был облечен необыкновенной славой, насколько более славными должны были им казаться моря, куда они теперь входили. Моря улыбчивые, почти всегда спокойные, не тронутые ураганом, который бушевал далеко к северу. Небо, море и острова были одной сплошной радугой. Даже грубые матросы, чьи мысли были заняты испанским золотом и жемчугом; даже Эмиас, привыкший к зрелищу тропиков и беспрестанно думавший об истреблении испанцев и присоединении Вест-Индии к владениям Англии, — не могли не испытывать восхищения при виде этих земель, вокруг которых сосредоточились все чудеса, вся зависть и вся алчность века. Страшила и возбуждала мысль, что они попали в область, совершенно неведомую англичанам, где наказание за проступок может быть хуже смерти — мучения инквизиции. Быть может, не более пяти раз заходили английские суда в эти таинственные воды; но на корабле были люди, которым они были хорошо известны. У старых моряков с «Пеликана» и «Миньоны» целый день спрашивали названия каждого острова и мыса, каждой птицы и рыбы.

На следующий день они плыли вдоль северного берега острова, незаметно проскользнув мимо укрепления, которое испанцы воздвигли на восточном побережье для охраны жемчужных промыслов. Наконец они увидели глубокую и спокойную бухту, заросшую лесом до самой воды. На рейде стояла каравелла и подле нее три лодки. При этом зрелище все сразу высыпали на палубу, и каждый спешил высказать свое мнение о том, что следует предпринять. Большинство настаивало на том, чтобы плыть прямо в бухту, так как ветер дул по направлению к берегу. Тем не менее, заметив, как разбиваются волны в некоторых местах у входа в бухту, и опасаясь подводных камней, Эмиас решил подойти сначала ближе, а затем послать внутрь бухты лодку. Дойдя до намеченного места, лодки спустили. Карри с двадцатью матросами поместились в большой лодке, а Эмиас с еще пятнадцатью — в другой, поменьше. Среди последних был Джек Браймблекомб со старым мечом своего дяди. Он очень гордился этим мечом.

У входа в бухту они увидели, как и ожидали, множество коралловых рифов, так что им пришлось долго плыть вдоль стены кораллов, прежде чем они нашли проход для лодки. В то время как они шли, внизу внезапно появился, как выражался Иео, «выводок акул». Многие из них были почти одной длины с лодкой и жадно смотрели вверх своими злобными хмурыми глазами.

— Джек, — сказал Эмиас, сидевший рядом с ним, — смотри, как эта большая штука уставилась на тебя: она, наверное, мечтает о твоей жирной шкуре и думает, что твое мясо нежно, как мясо новорожденного поросенка.

Джек сильно побледнел, но ничего не ответил.

Пройдя через рифы, они с попутным ветром вошли в бухту. Каравелла была от них теперь не дальше мушкетного выстрела. Карри пристал к ней прежде, чем испанцы успели добежать до своих пушек, и, стоя на носу лодки, громко предложил им сдаться.

— Чьим именем он приказывает? — смело спросил его капитан.

— Именем здравого смысла! — крикнул Карри. — Разве вы не видите, что вас всего пятьдесят против наших двадцати?

Затем Билль вскарабкался на борт, и капитан выстрелил в него из пистолета. Карри свалил его на палубу, не желая проливать кровь, после чего экипаж сдался, некоторые упали на колени, другие попрыгали в воду. Добыча была поймана.

Тем временем Эмиас обогнул каравеллу и причалил ко второй от нее лодке, так как первая была пуста и, следовательно, была верным призом. Испанцы с той лодки, к которой подошел Эмиас, сдались без единого удара, негры бросились в воду и поплыли к берегу. В это время третья лодка, которая находилась примерно на расстоянии весла, повернула, чтобы удрать.

При этом случилось замечательное происшествие.

Джек Браймблекомб, мечтавший, как бы отличиться в этот день, зацепил эту лодку абордажным крюком и пытался влезть на ее корму с криком:

— Стойте вы, паписты, стойте!

Как и следовало ожидать, — их было десятеро против одного, — его тотчас столкнули за борт, и, выпустив крюк, он шлепнулся в море. Охваченный паническим ужасом (его живое воображение населило все море ужасными акулами, которых он видел), Джек зарычал от страха. Ему не пришло в голову влезть обратно в свою лодку, и он храбро поплыл за испанцами — в надежде ли схватиться за конец крюка, который волочился за лодкой, или в припадке безумной храбрости, — никто не мог решить, — но он продолжал плыть, озираясь, как большая черная обезьяна.

— Стойте, испанские собаки! Помогите, добрые люди! Разве вы не видите, что я погибший человек! Они уже отъели мне пальцы на ногах! Они схватили мою ногу! У меня уже нет правого бедра! Я не Иона![121] Если они меня проглотят, я никогда уже не вернусь обратно! Лучше попасть в руки людей, чем в лапы дьявола с тремя рядами зубов!

И так кричал он до тех пор, пока англичане, каждую минуту ожидавшие, что славного Джека сцапают акулы или хватит по голове вражеское весло, выпустили залп в беглецов, после которого они все бросились за борт. Джек вскарабкался в лодку и, рассекая воздух мечом, кричал:

— Сдавайтесь! Сдавайтесь, испанские собаки!

Немного спустя, придя в себя и увидя, что ему не в кого вонзить свой девственный клинок, он, задыхаясь, уселся на офицерское место и начал стаскивать штаны. При виде этого Эмиас, в полной уверенности, что добрый малый сошел с ума от солнечного удара или от того, что упал в воду, приказал своим гребцам идти борт о борт с лодкой Джека и спросил:

— Что ты делаешь со своими нижними принадлежностями?

Джек среди общего смеха стал уверять и клясться, что акулы до кости прогрызли его правое бедро, да — и он чувствует это, — его штаны полны крови. Он лишился бы чувств от воображаемой потери крови, если бы друзья не убедили его, что он цел и невредим.

Затем они принялись разбирать свою новую добычу. Лодки были полны шкур и соленой свинины. Но это было не все. В каюте капитана и в офицерской скамье той лодки, которую так храбро взял на абордаж Браймблекомб, оказалось несколько корзин, искусно сплетенных из листьев. Корзины были полны прекрасного жемчуга.

Они уехали довольные этим трофеем.

На следующий день, заметив рядом отлогий берег со струей чистой воды, бегущей в море, Эмиас решил, что им следует здесь высадиться, выстирать одежду и запастись водой, так как почти с самого Барбадоса они не встречали свежей воды. В этом походе пожелал принять участие Джек Браймблекомб, взявший с собой свой меч и большой аркебуз. Ему снилось прошлую ночь (объяснил он), что на него напали испанцы; он уверял, что его сон оправдается и что он очень беспокоится, вернется ли живым или нет.

Итак, они высадились на берег, причем Эмиас отдал строгое распоряжение не пускать в ход огнестрельного оружия, чтобы не переполошить испанцев. На берегу матросы выстирали одежду и с удовольствием размяли ноги, восхищаясь красотой места. Затем они принялись за работу и, вытащив лодку к истоку речушки, стали наполнять бочки.

Джек Браймблекомб, лишь только они высадились, с пристыженным и страдальческим видом отошел в сторону. Усевшись под большим деревом, он вытащил из-за пазухи книгу и стал внимательно читать. Он был опоясан мечом, а аркебуз лежал возле него. И то и другое было хорошо для него и для остальных. Не успели они набрать воды, как раздался крик: «Испанцы, испанцы!» Из лесу, на расстоянии не более двадцати шагов от Браймблекомба, вышли человек пятьдесят с мушкетами. Позади них бежало множество негров, а впереди ехал верхом офицер с большим пером на шляпе и обнаженным мечом в руках.

— Вставайте, если хотите остаться в живых, — закричал Эмиас, и как раз вовремя, так как добрых десять минут было потеряно в беганье взад и вперед, прежде чем ему удалось привести своих людей хоть в какой-нибудь боевой порядок.

Но когда Джек заметил испанцев, он, словно ожидая нападения, сорвал лист, вложил его в свою книгу, чтоб отметить страницу, хладнокровно положил книгу на землю, поднял свой аркебуз, подбежал, как бешеная собака, прямо к капитану и прострелил его насквозь, затем, швырнув аркебуз в голову ближайшего солдата, продолжал драться одним мечом, пробиваясь среди аркебузов и нанося направо и налево такие ужасные удары, что враги в беспорядке отступили. Пять или шесть раз они выстрелили в Джека, но из страха перед ним или из опасения ранить друг друга стрелявшие так плохо целились, что только один раз ему слегка оцарапало бедро. Однако с той же скоростью, как испанцы отступали, Джек наступал. Тем временем подбежали остальные, всего около сорока хорошо вооруженных человек. Увидев их, испанцы повернули и быстро удалились.

— Джек, вернись, ты с ума сошел! — кричал Эмиас.

Но Джек, который за все это время не произнес ни слова, всё с той же яростью преследовал врага, пока не зацепился ногой за какой-то пень. Он упал, ударился головой о землю, окончательно задохнулся (при его толщине да еще во время боя дышать было не так-то легко) и остался лежать. Эмиас, увидев, что испанцы ушли, не нашел нужным их преследовать. Он поднял Джека, который, вытаращив глаза, кричал:

— Слава богу! Слава богу! Сколько я убил? Сколько я убил?

— Девятнадцать по меньшей мере, — промолвил Карри, — семерых одним ударом, — и показал Браймблекомбу мертвых капитана и двух аркебузиров и, кроме того, еще двух или трех раненых. Некоторые из них были ранены выстрелами своих же товарищей.

— Ну, — сказал Джек, помолчав и отдышавшись, — будете вы теперь смеяться надо мной, мистер Карри, или говорить, что я не умею сражаться потому, что я сын пастора?

Карри взял его за руку и попросил прощения за свои насмешки.

Джек, который долго не помнил зла, в свою очередь, рассмеялся:

— О, Карри, мы все привыкли к вашим шуткам с тех самых пор, как вы имели обыкновение пускать пчел ко мне в пюпитр в байдфордской школе.

Затем все вернулись к лодкам, и вся команда приветствовала Джека, который вскоре сильно ослабел (потеряв много крови и не заметив этого); но он столь же мало придавал значения своей действительной ране, как накануне воображаемой. Они привезли с собой меч убитого офицера (прекрасный клинок) и большую золотую цепь, которую тот носил вокруг шеи.

И то и другое было присуждено Браймблекомбу как боевая награда.