Враг народа

Без вести пропавшие

В декабре 1996 года я защитил в МГУ кандидатскую диссертацию по «русскому вопросу». Собранного мной материала хватило бы и на солидную докторскую, но я не хотел уходить в чистую науку. После недолгих раздумий я принял решение выдвинуть свою кандидатуру по одному из освободившихся одномандатных округов и доизбраться в состав действующей Думы.

Как я и предполагал, осенью 96-го в отставку с поста секретаря Совета безопасности России с причудливой формулировкой «за создание незаконных вооруженных формирований» был отправлен Александр Лебедь. Кремль цинично использовал харизматического генерала для сохранения ельцинской власти и выбросил его как отработанный материал.

На его место Ельцин назначил бывшего спикера Думы, «очень гибкого политика» Ивана Петровича Рыбкина. К выборам 95-го Рыбкин умудрился растерять весь свой авторитет и попасть под полную зависимость от Березовского, которого он вынужден был назначить своим замом в Совбезе — и это несмотря на то, что вся пресса трещала о его израильском гражданстве! За такую бесподобную политическую беспринципность Ивана Петровича в патриотических кругах стали величать «ни Рыбкиным, ни Мяскиным».

Иван Рыбкин был избран в Государственную Думу по Аннинскому округу Воронежской области, вместившему в себя почти половину сельской территории и четверть населения этого крупнейшего черноземного региона (сам город Воронеж в этот избирательный округ не входит). После перехода депутата Рыбкина на работу в администрацию президента в округе были назначены дополнительные выборы. На них я и решил испытать свои силы.

С Воронежской областью семью Рогозиных связал мой прадед — один из первых русских военных пилотов. Ветеран Первой мировой войны, революции и Гражданской войны он, несмотря на дворянское происхождение, остался в России, продолжил службу в Красной Армии. В 30-е годы, будучи командиром авиакорпуса, он принимал непосредственное участие в открытии первых в СССР летных училищ. Одно из таких училищ было открыто в городе Борисоглебске — старинном провинциальном купеческом городке, который до сих пор свято хранит давно утерянные в мегаполисах культурные традиции русского народа. В 1990-е годы жители Борисоглебска приняли на постоянное место жительства около пятнадцати тысяч русских беженцев из Таджикистана, Узбекистана и Чечни. Здесь же возникла крупнейшая в стране община переселенцев. Ее представители, приезжая в Москву для решения своих вопросов, часто останавливались в Исполкоме КРО. Они, кстати, в конечном счете и сыграли решающую роль в принятии мной решения баллотироваться на дополнительных выборах.

За месяц, отведенный на агитационную кампанию, я проехал тысячи километров сельских дорог, провел сотни встреч с избирателями, собрал тысячи наказов от простых людей. Поездка по русской глубинке показала мне, насколько плохо живут русские люди. Здесь — в деревне — отсутствуют элементарные блага цивилизации — газ, тепло. Теплый туалет и ванная — большая редкость. Даже общественные бани, без которых сложно представить себе жизнь на селе, с приходом перестройки все, как по команде, позакрывались и развалились. Сельские клубы пришли в негодность, школы обветшали. Колхозы и совхозы по большей части обанкротились и перестали платить работникам зарплату. Плюс вечные перебои с пенсиями.

Беженцы, чудом выжившие в «мясорубках» кавказских и азиатских этнических войн и перебравшиеся в русскую провинцию, обитают в невыносимых условиях — их как поселили в гигантские металлические бочки на окраине Борисоглебска, где зимой — колотун, а летом — Сахара, так они там и живут по сей день. Нет, правительственные комиссии, конечно, приезжают, но толку от них — ноль.

Такое впечатление, что наша власть на примере борисоглебских беженцев решила показать всем русским соотечественникам, наивно рассчитывавшим в России на радушный прием и сострадание, что дома их никто не ждет, и ловить здесь нечего. Другого логичного объяснения наплевательскому отношению правительства и областной администрации к судьбам русских беженцев я найти не могу.

В марте 1997 года, победив в сложной борьбе в «красном поясе» кандидата от КПРФ, я был избран депутатом Государственной Думы и стал работать в Комитете по делам национальностей.

Первой моей законотворческой инициативой стал законопроект «О национально-культурном развитии русского народа». Этим законодательным актом, в случае его одобрения палатами Федерального Собрания, русские впервые обозначались как народ «государствообразующий, разделенный и коренной на всей территории Российской Федерации». Перед правительством ставилась задача преодоления разделенности русской нации и ее воссоединения. Кроме того, правительству поручалось ежегодно информировать палаты парламента России о демографической ситуации в стране, социальном самочувствии русского народа и ходе реализации программы его воссоединения.

Казалось бы, чему возражать? Законопроект соответствовал объективной потребности национального развития и законодательно закреплял ответственность исполнительной власти защищать коренные интересы русских, от социального самочувствия которых зависит благополучие всех народов России. Разве не так? Оказалось, не так.

Моя инициатива вызвала бурю эмоций в штабе черномырдинского «Нашего дома» и администрации президента. Началась типичная «волынка»: то моему законопроекту не хватает заключения правительства, то нужно написать финансово-экономическое обоснование, то требуется рассылка в регионы.

Надо признать, что у парламентского большинства в эпоху Ельцина все-таки хватало фантазии и смекалки, как замотать опасный для них законопроект. Не то, что сейчас: в нынешней Думе «Единая Россия», контролирующая даже без учета ЛДПР более 300 голосов из 450, даже не удосужится объяснить причину отказа рассматривать инициативу, исходящую от оппозиции.

Очевидная бесперспективность просто так просиживать в Думе штаны до дыр толкнула меня на поиск более достойного способа применить силы в интересах КРО и моих избирателей. Я решил заняться освобождением заложников — русских солдат, мирных жителей, строителей — брошенных нашей властью при выводе армии из Чечни. Начал с того, что запросил у воронежского военного комиссара информацию о количестве призванных с территории области военнослужащих, без вести пропавших в мятежной республике. Их оказалось восемнадцать человек. Другими сведениями, проливающими свет на их возможное местонахождение или хотя бы состояние здоровья, Министерство обороны РФ не располагало. Зато комиссия по поиску военнопленных помогла мне установить обстоятельства гибели трех призывников.

Странно, что эти две структуры, входившие в одну и ту же исполнительную власть, не обменивались подобной информацией и вели поиск пропавших без вести отдельно друг от друга. Кроме того, правительство упорно не желало выделить деньги на переоборудование генетической лаборатории в Ростове-на-Дону. Сотни погибших в Чечне военнослужащих, останки которых хранились в мобильных рефрижераторах, оставались годами неопознанные. Сотрудники Министерства обороны и комиссии по военнопленным по-прежнему искали их в Чечне, рискуя своей жизнью, вместо того, чтобы вовремя получить необходимые результаты исследований сравнений ДНК погибших и их живых родственников. В общем, все как обычно. Моя поправка к закону о бюджете на 1998 год о выделении необходимых бюджетных средств ростовской лаборатории, к моему изумлению, все же была принята Думой. Она помогла исправить эту абсурдную и неприличную ситуацию.

Большую помощь в поиске заложников, насильно удерживаемых боевиками в Чечне, мне оказал депутат от Дагестана Надир Хачилаев. Будучи председателем Союза мусульман России, этот молодой, жесткий и харизматичный кавказец имел в Чечне влиятельных друзей. После атаки банды Радуева на дагестанский город Кизляр он стал откровенно ненавидеть чеченских боевиков, кое с кем, насколько я знаю, поквитался, но контакты, тем не менее, поддерживал. Столкнувшись лоб в лоб с дагестанскими властями, клан Хачилаевых перешел к ним в резкую оппозицию, а после того, как по требованию Махачкалы Государственная Дума «за организацию массовых беспорядков» сняла с него депутатскую неприкосновенность, он покинул свой дом и с группой сторонников спрятался на приграничной с Дагестаном территории Чечни. Надир настаивал на том, что продолжает считать себя депутатом Госдумы России и патриотом страны. Для доказательства своей правоты он продолжал бомбардировать Кремль запросами по фактам коррупции в руководстве Дагестана и мэрии Махачкалы. В свободное от составления петиций время он искал и выкупал из чеченского плена русских солдат. Такой вот дагестанский Робин Гуд.

Каждый раз, получив от людей Хачилаева сигнал, я вылетал в Махачкалу, на перекладных добирался до Хасавюрта, откуда через Новолакский район отправлялся в Чечню. Как правило, долго ждать в условленном месте не приходилось — Надир со своим отрядом неожиданно появлялся из «зеленки», приводя с собой очередного полуживого солдатика, только что выменянного у чеченских бандитов. Забрав заложника, я тем же маршрутом возвращался обратно — в огромный каменный дом семьи Хачилаевых в самом центре Махачкалы. Там в бане мы отмывали парня, кормили его легкой жидкой пищей, чтобы он не умер от заворота кишок, и в чистом белье укладывали спать. Правда, заснуть им удавалось редко: освобожденные солдаты, пережившие ужас плена, унижения и побои, все как один просили огня и табака и всю ночь, сидя на корточках у ворот дома, курили, глядя на мерцающие в черном дагестанском небе звезды. Утром нас отвозили в аэропорт, где у Хачилаева работали «свои люди». Они-то и провожали меня с «ценным грузом» на борт. Я, как депутат, летел по бесплатному билету, а заложника мы всегда везли «зайцем», так как при нем, естественно, не было никаких документов.

Обычно мы давали ему возможность позвонить домой перед самой посадкой в самолет, опасаясь, что операция спасения может быть сорвана. Время было мутное, в правоохранительных органах и политическом руководстве Дагестана работало много тайных подельников боевиков, и такие меры предосторожности лишними мне не казались. В переполненном самолете, как правило, безбилетный заложник занимал узкий пенал переднего туалета — прямо у входа в кабину пилотов, я же располагался на сумках в холле напротив. Как ни странно, никто в подобных рейсах из Махачкалы в Москву не обращал на наш «табор» особого внимания. Пассажиры, скрывая недовольство причиненными им неудобствами, ходили в туалет в хвост лайнера. Никто не делал нам замечаний. Все догадывались, наверное. Во Внукове я передавал освобожденного заложника его зареванным родственникам. Шумихи и, тем более, общения с прессой мы тщательно избегали, так как пришлось бы «светить» маршрут и технологию операции спасения. Это поставило бы крест на всех будущих «нырках» в Чечню за заложниками, а, значит, и на жизни самих пленных солдат.

Бывало, вместо меня в Чечню за заложниками ездили и другие люди. Надир рассказывал мне, что несколько раз к нему с аналогичной просьбой обращался тогдашний министр внутренних дел Владимир Рушайло, в интересах которого беглый депутат производил поиски конкретных людей, пропавших в этой «черной дыре». Насколько это правда, не знаю, но суровый кавказец редко шутил и никогда не обманывал.

Особо я запомнил 72-летнего Виталия Козменко — русского строителя, отправленного в Чечню на «восстановительные работы». Его украли и держали в сыром подвале жилого дома ровно четырнадцать месяцев. Выжить ему удалось лишь за счет смекалки и удивительной воли. Чтоб не сгнить заживо в затопленном подвале, он сумел убедить хозяев сбросить ему несколько досок. На них он спал, делал гимнастику, в общем, жил больше года. Чтоб питать свой мозг информацией и не сойти с ума, он выпросил у державших его в плену чеченцев спустить ему в яму все имеющиеся в доме книги. В основном, это были чьи-то тюремные мемуары (видимо, семейка извергов имела к местам лишения свободы какое-то особо теплое отношение) и стихи «народного поэта» Яндарбиева — моего старого «знакомого» по встрече в президентской резиденции в Старых Атагах.

Всю дорогу от Хасавюрта до Махачкалы ошеломленный своим чудесным освобождением русский дед читал мне стихи ичкерийского президента, которые он выучил в яме при свете газовой горелки за время своего бесконечного и мучительного заточения. Своих извергов старик не проклинал, вспоминал лишь, как все семейство преспокойно ужинало за столом, установленным над входом в его подвал. Все — от мала до велика — знали, что в зиндане заживо гниет пожилой заложник, и считали это делом обычным. Старик взахлеб рассказывал мне все новые подробности своих злоключений, как будто куда-то спешил, а я все удивлялся, откуда в нем такая тяга к жизни, такая уникальная способность в нечеловеческой неволе сохранить достоинство и человеческий облик. Сила духа не дала умереть его телу. А сила духа у русского человека не знает пределов.

Последняя попытка забрать большую группу заложников — удерживаемых боевиками боевых летчиков — закончилась у нас полным провалом.

Шел май 1999 года. Я только что защитил на Философском факультете МГУ докторскую диссертацию. Но отпраздновать не успел — из Махачкалы позвонили люди Надира и попросили срочно забрать группу пленных офицеров-летчиков. На этот раз Надир ждал, что за заложниками приедет большая группа «гостей», но просил меня подстраховать процесс передачи пленных.

Хачилаев был в отчаянии. Никто на его петиции в Москве не реагировал. Находиться так долго в Чечне ему и его людям было небезопасно. Он хотел вернуться из изгнания, надеясь, что заслужил право на возвращение десятками освобожденных солдат и офицеров. Но в Кремле думали иначе. Резкий и непредсказуемый Надир им был нужен в Чечне, но никак не за ее пределами. С его помощью различные чиновники с помпой освобождали заложников, пытаясь публично замазать свои преступления за сдачу Грозного под контроль боевиков. При этом имя Надира из информационных сводок тщательно ими вымарывалось, и заслуги всецело приписывались начальству.

Хачилаев не знал, что предпринять, и, видимо, вопреки здравому смыслу решил провести передачу заложников группе депутатов Госдумы во главе с Иосифом Кобзоном, который имел широкий круг «деловых партнеров» как среди чеченцев, так и в «высших московских сферах». Передачу пленных Надир решил провести не тайком, как раньше, а перед объективами телекамер, чтобы, как он мне потом признался, «все, наконец, узнали, что я не предатель, а депутат, исполняющий свой долг перед избирателями и моей страной».

Конечно, это был верх безумия. Только в полной изоляции от внешнего мира такая глупость могла прийти в голову вспыльчивому, но расчетливому Надиру. К сожалению, я не знал о таком «сценарии» поездки в Чечню. Знал бы — постарался убедить Хачилаева не устраивать из тайной операции настоящее шоу. Но на военном аэродроме «Чкаловский» отказываться от поездки было уже поздно.

Для того чтобы забрать освобожденных летчиков, главком ВВС предоставил свой личный самолет. Мне сообщили, что помимо Кобзона вместе со мной полетит целая делегация депутатов в составе Валерия Курочкина и Тельмана Гдляна, а также в придачу — заместитель главкома Военновоздушных сил России, фамилию которого я не хочу называть по этическим соображениям, и куча пишущих и снимающих журналистов.

Все было обставлено так, как будто мы летели не в Чечню, а на Канары. В Махачкале нас встречало все руководство Дагестана. Скорее всего, правда, не нас, а Кобзона, который предусмотрительно в последний момент «свинтил» с поездки. Тем не менее, «дорогих гостей» повезли на встречу к главе республики Магомедали Магомедовичу Магомедову. Было ясно, что власти просто тянут время, чтобы сорвать выезд группы в чеченское село Зантаг, где нас должен был ожидать Надир и заложники.

Я решил воспользоваться всеобщим замешательством, чтобы соскочить с важного эскорта. Вместе с моим помощником из Воронежа Алексеем Журавлевым мы пересели в давно не мытый «жигуль» и рванули из Махачкалы. Я приказал водителю-лакцу оторваться от наблюдения и следовать в Чечню по известному мне как пять пальцев маршруту. У села Новолак мы миновали блокпост ОМОНа и въехали в Чечню.

Дом, в котором нас ожидал Надир, я узнал сразу. В десяти метрах от него из мешков, набитых песком, была сложена пулеметная точка, и проехать мимо нее было просто невозможно. У дома была припаркована старая «Лада» с сильно затемненными стеклами. Дверь водителя распахнулась, и навстречу мне вылез мой старый приятель Владимир Козлов — молодой и смелый генерал, возглавлявший тогда Главное управление МВД по борьбе с организованной преступностью. Он приехал задолго до меня. Возможно, что даже за сутки-двое, и с нетерпением ждал передачи заложников. Я рассказал ему о «свадебной процессии», которая направлялась в Зантаг вслед за мной. По выражению лица Володи я понял, что и он почуял неладное. Пышная кавалькада «БМВ» и «Мерседесов» неотвратимо притягивала к нам смерть. На такую добычу боевики должны были слететься, как мухи на мед. В результате, они и слетелись.

В ожидании связного Надир беспокойно расхаживал по дому, как вдруг из-за ближайшего холма показалась процессия. Вслед за легковыми машинами, в которых везли соскучившихся по приключениям депутатов, шли микроавтобусы, набитые телекамерами и журналистами. «Цирк приехал», — подумал я. Дверь распахнулась, и в дом ввалился переодетый в штатское замглавкома. Он был уже слегка навеселе, видимо, застолье в Махачкале удалось на славу. «Ну и где мои летчики?» — потирая руки, осведомился «герой-командир» у Хачилаева. «Сейчас будут. Надо ждать», — ответил тот.

Расположившись у окна, я стал наблюдать за дорогой, разрезавшей село надвое. Неожиданно из глубины Зантага выехали три «Урала». Они резко затормозили, и из них один за другим стали выскакивать вооруженные боевики — «бандерлоги», как пренебрежительно называл их Надир. Всего я насчитал полторы сотни молодых и хорошо вооруженных бандитов. Все они были в камуфляже и масках, закрывавших лица. Бегом, за считанные секунды они с внешней стороны села окружили наш дом и разом рухнули на землю. Через полминуты они так же одновременно вскочили, пробежали десяток метров и снова залегли. Так, несколькими короткими перебежками, «бандерлоги» сжали плотным полукругом все пути к нашему отступлению.

Мы разом выбежали из дома. Козлов, прихватив с собой гранату, забрался в «Ладу» и уже оттуда наблюдал за дальнейшим развитием событий. Замглавкома ВВС заперся в «скворечнике» — стоявшем на участке дощатом сортире. Мы его потом чуть не забыли — настолько тихо он там себя вел.

Выйдя из дома на открытое пространство, я оказался в самом центре полукруга под прицелом ста пятидесяти ручных пулеметов и автоматов. Служебный пистолет находился под кожаной курткой. Я потянулся за ним и остановился, опасаясь на глазах у боевиков делать резкое движение. Да и что я мог сделать с этой «мухобойкой» против отряда профессиональных боевиков?

В пятнадцати метрах от меня, сбившись в кучу, стояла группа перепуганных журналистов. Самыми смелыми из них оказались телеоператоры — они снимали все происходящее, то и дело подыскивая себе новый ракурс. Возможно, профессиональная привычка смотреть на мир через объектив подавляет у операторов понимание реальности фиксируемых ими событий. Боевики снова вскочили со своих мест, пробежали несколько метров, как бы попозировав операторам, и снова рухнули на землю. Круг еще сузился. Теперь нас разделяла дистанция метров в пятьдесят.

Тем временем Надир в группе боевиков узнал их главаря — это была крупная, плотная телом особь, тихим голосом отдававшая молодым «бандерлогам» команды. «Это не чеченцы», — шепнул мне Хачилаев и, подняв руку в приветствии, пошел на встречу их полевому командиру. Выяснилось, что нападавшие — аварцы, дагестанские ваххабиты, проходившие в Чечне диверсионную подготовку под руководством Басаева и арабских наемников. Люди, которые их послали, знали о нашем приезде все, причем, как мы выяснили, информацию им «слили» из Москвы. Возможно, именно поэтому хорошо информированный соловей советской эстрады Иосиф Кобзон в последний момент решил не подвергать свою бесценную жизнь опасности. Боевики рассчитывали «сорвать банк» — взять ценных заложников, дорогие машины и телеаппаратуру.

Хачилаев был внешне спокоен, хотя по всему было видно, что разговор он ведет нервный. Передача заложников уже была сорвана, теперь нужно было предотвратить захват новых — вывести из опасной зоны тех, кто за ними приехал. Не знаю почему, но через некоторое время я решил вмешаться в разговор Надира с главарем боевиков. Я спокойно подошел, поприветствовал его как своего старого знакомого и сразу предложил рассказать «свежий анекдот из Москвы». Он с интересом согласился. Анекдот был о праведнике, которому Господь Бог разрешил посетить на короткое время Ад, дабы удостовериться в том, как мучаются грешники. Однако постояльцы Ада обманули праведника, и ему у них понравилось. Отпросившись у Бога насовсем переехать из Рая в Ад, праведник горько пожалел — черти изжарили его на сковороде, приговаривая при этом: «Ты туризм с эмиграцией не путай!»

Анекдот главарю очень понравился, он громко загоготал, потом, немного успокоившись, хитро прищурился и, погодя, спросил:

— Ты это к чему?

— Так они сюда как туристы приехали, не знают, что здесь ад, а ты — главный черт, — сказал я, посмеиваясь, показывая на группу депутатов и журналистов.

— Ладно, оставляйте деньги и убирайтесь, — слегка улыбнувшись, главарь махнул рукой боевикам.

Они тут же встали, отряхнулись и, разбившись на три группы, отошли в сторону «Уралов». Напряжение стало спадать.

— Ну, посмотри на нас. Кто же из нормальных людей в Чечню с пачками денег ездить будет?

Сердце мое колотилось так, что, казалось, сейчас выпрыгнет из груди, хотя всем своим видом я старался внушить боевику свое полное равнодушие к происходящему вокруг. В таких ситуациях только демонстративная уверенность в себе может произвести на вооруженных дикарей необходимое впечатление.

Я оставил Надира один на один с его земляком и подошел к депутату Тельману Гдляну, одному из немногих, сохранившему в этот драматический момент хладнокровие. По моей просьбе Гдлян рассадил людей в машины, и мы медленно тронулись в обратную сторону. «Бандерлоги» по команде главаря тоже стали грузиться в «Уралы».

Когда мы, наконец, миновали холм и злополучное село Зантаг совсем исчезло из виду, колонна остановилась. Ребята повыскакивали из машин и из горла стали хлестать водку, невесть откуда оказавшуюся в гостевых микроавтобусах. Пили молча, передавая бутылки из рук в руки. Потом также молча расселись по машинам и понеслись в Махачкалу. О заложниках-офицерах никто из «туристов» больше не вспоминал. Слава Богу, через месяц их все-таки удалось освободить, но уже без парадных процессий, шума и пыли.

Домой я вернулся с четким убеждением, что скоро начнется вторая Чеченская война. Я своими глазами увидел молодых дагестанских боевиков-ваххабитов, натасканных арабскими и чеченскими террористами. Именно они, по моим прогнозам, должны были сыграть роль «пятой колонны» сепаратистов, готовых развернуть плацдарм войны против России по всему Северному Кавказу — от Черного до Каспийского моря. Я оказался абсолютно прав. Война в Дагестане вспыхнула спустя три месяца после того, как нам с Божьей помощью удалось вырваться из верного плена.

Прошло пару лет, и о событиях в Зантаге мне вдруг напомнил один странный визитер. Он был в штатском, и я не сразу его узнал. Им оказался тот самый заместитель главнокомандующего ВВС, который сопровождал нас в поездке в Чечню. Я надеялся, что больше никогда не увижу этого типа или, по крайней мере, разговор с ним не займет много времени. Я, конечно, не забыл, как этот трус спрятался от боевиков в сортире. Не знал он, наверное, что в сортире-то как раз и «мочат».

Генерал, по-хозяйски плюхнувшись на диван, извлек из папки два машинописных листка и протянул их мне. Это был, ни много, ни мало, проект моего ходатайства на имя президента Путина о присуждении этому деятелю звания Героя России «за проявленное мужество при выполнении особо сложного боевого задания». Визит ко мне и свою просьбу генерал объяснил, глазом не моргнув, — мол, «подрастают сыновья, и надо, чтобы у них перед глазами был живой пример, на кого равняться». Не много думая, я выставил наглеца за дверь.

Вспоминая драматические события в Зантаге в мае 1999 года, я до сих пор корю себя за то, что при эвакуации людей из этого аула я в спешке не успел попрощаться с Надиром Хачилаевым. А ведь благодаря ему нам удалось спасти несколько десятков русских заложников, среди которых оказался и один солдат-срочник из моего «воронежского списка». Что на самом деле натворил Хачилаев, чем он так взбесил дагестанское руководство, я не знаю. Вскоре он был арестован, потом снова отпущен на свободу, а в 2003 году погиб от пули наемного убийцы. Кто его «заказал», до сих пор не знает ни следствие, ни я. Но мне точно известно, что Надир Хачилаев вернул матерям живыми много русских парней. Про них забыли политики, от них отмахнулось военное командование. Но они выжили и вернулись домой. И за это я буду вспоминать своего странного и дикого лакского друга с благодарностью всю свою жизнь.

Главный думский дипломат

1999 год был полон драматических событий. Отставка Евгения Примакова, недолгое княжение в правительстве Сергея Степашина, его поездки к Ельцину в Сочи наперегонки с главой Министерства путей сообщения Николаем Аксененко; секс-шоу «человека, похожего на прокурора Скуратова», бесстыже показанное Михаилом Швыдким по телеканалу «РТР» (вскоре после демонстрации этого «порнофильма» Швыдкого, как в анекдоте, назначат министром культуры); азартный поход Лужкова с сепаратистами во власть, сорванный телекиллером Сергеем Доренко; создание Березовским движения «Единство», переименованного затем в «Единую Россию»; взрывы домов в Москве, темная история с гексогеном и «учениями» ФСБ в Рязани, вторжение боевиков в Дагестан и, конечно, появление в большой политике Владимира Путина, пообещавшего «замочить их в сортире». И последним аккордом уходящего года стало прощание с ельцинской эпохой. Президент уехал из Кремля, передав ключи Путину. Все облегченно вздохнули.

Молодой, энергичный Путин резво взялся за дело. Наблюдая за его резкими телодвижениями и фразами, совпадающими с нашим видением мира, осенью 99-го я сказал своим: «Этот мужик оставит КРО без работы». Путин мне откровенно нравился. Смущало только одно — его «повивальной бабкой» был «демон» Березовский.

От Воронежской области я вновь стал депутатом Государственной Думы, и в январе 2000 года новый ее состав избрал меня председателем Комитета по международным делам. Позже сам Евгений Максимович Примаков расскажет, какая истерика по этому поводу поднялась в наших «либеральных кругах». Его даже специально отрядили ехать к новому президенту, чтобы добиться моей отставки. Позже мудрый «Примус», как любя называли этого заслуженного человека все мои коллеги, извинился передо мной за свой поступок, признав, что я с блеском исполнял обязанности «главного думского дипломата».

В феврале 2000 года между Россией и европейскими структурами резко обострилось противостояние по вопросу о методах ведения нашей армией вооруженной операции в Чечне. Роль заводилы конфликта взяли на себя Совет Европы и его Парламентская Ассамблея (ПАСЕ). В ответ Государственная Дума и Совет Федерации сформировали новую делегацию в Ассамблее и избрали меня ее руководителем на весь период исполнения депутатских полномочий (до моего избрания на этой должности была постоянная «текучка кадров»).

Российские делегации участвуют в работе Парламентской Ассамблеи Совета Европы с 1996 года, когда наша страна стала 39-м по счету членом этой международной организации. В Парламентской Ассамблее Российскую Федерацию представляет делегация в составе 24 депутатов Госдумы и 12 членов Совета Федерации.

В апреле 2000 года нам предстояла скандальная дискуссия в ПАСЕ по вопросу о «грубом нарушении прав человека в Чеченской Республике». Министр иностранных дел Игорь Иванов предложил мне вообще не ехать в Страсбург. «Старик, давай замотаем эту поездку! Пошлем регистрационную форму новой делегации с опозданием, вас не успеют аккредитовать и побазарят в отсутствие российской делегации, на этом и успокоятся», — настаивал хозяин российского внешнеполитического ведомства. Я ответил, что лучше вообще выйти из ПАСЕ и Совета Европы, чем скулить и поджимать хвост, уходя от дискуссии. «Если мы уверены в своей правоте, почему мы должны бояться европейских парламентариев?» — ответил я разочарованному министру. Иванов доложил президенту, что «Рогозин невменяем», и дал команду МИДу не вмешиваться в конфликт.

Апрельская сессия ПАСЕ действительно не предвещала нам ничего радостного. Запад гудел от возможности надавать России по носу, расквитаться за пусть робкую, но все же отличную от НАТО позицию по Косово. Объективные издержки военной операции в Чечне действительно давали европейским парламентариям и правозащитникам богатую почву для критики России. Кроме того, в нашем тылу путалась «пятая колонна», включившая в состав российской делегации «совесть нации» — Сергея Адамовича Ковалева, который только и ждал удобного случая, чтобы нагадить своей стране и лично своему «старому другу» — мне.

Мы знали, что унижение России в Страсбурге должно было идти по следующему сценарию: если наша делегация не приезжает на сессию, ее осмеивают и лишают полномочий, если же она все-таки приезжает, то ее лишают права голоса, оставляя сидеть наказанной в углу. Ни то, ни другое меня не устраивало. Я ехал в Страсбург — столицу восточно-французской провинции Эльзас, — с твердым намерением публично отстоять наше право сопротивляться сепаратизму и терроризму. Я не собирался расшаркиваться перед мало что знающими о нашей действительности европарламентариями, хотя и не собирался им хамить. Важнее всего было не то, что они про нас будут думать, а то, что мы сами о себе думаем. Страсбург был для этого идеальным испытанием политического мужества моих коллег-парламентариев.

Делегацию я стал настраивать заранее: «Важно никого не бояться. Главное, — не бояться самих себя, своей ответственности. За результаты работы делегации отвечаю я. Помните, мы выиграем, если покажем командную игру!» Никто мне не возражал, кроме трех «отшельников», пропустивших общий сбор делегации. Это была далеко не святая троица — два «яблочника», которые считали, что с Западом надо дружить «по-любому», ну и, конечно, наш «Сергей Адамыч».

Наконец, наступил «черный четверг» — день обсуждения «чеченского досье». Большой зал ПАСЕ был забит до отказа. Гостевые ложи заполнены страсбургскими зеваками и ичкерийскими недобитками, вольготно обосновавшимися в Европе под видом «несчастных беженцев». Приготовления к публичной порке России были завершены, и спектакль начался.

Микрофон переходил от одного пламенного оратора к другому. Каждый рассказывал о происходящем в Чечне, как будто сам только что оттуда вернулся. Каждый следующий оратор пытался перещеголять своего предшественника мастерством описания «зверств русской солдатни». Зато никто из выступавших не назвал ичкерийцев «бандитами» и «террористами», предпочитая словечки типа «партизаны», «борцы за свободу», «сторонники автономии». Самым резким ругательством в адрес головорезов было слово «боевик», но даже его за три с половиной часа ожесточенной дискуссии я слышал всего пару раз. Торжество «двойных стандартов» в этой аудитории было очевидным.

При этом подробное описание «преступлений русской армии» было снабжено устными «документальными свидетельствами», по все видимости, подброшенным Мовлади Удуговым и его «профессором». Члены ПАСЕ смаковали подробности «злодеяний» Москвы, как будто получали от этого физическое удовольствие. Не думаю, что человек, который действительно видел ужасы гражданской войны и кровь мирного населения, мог бы так цинично на публике делиться своими впечатлениями. Несмотря на протесты моих коллег из российской делегации, принявших самое активное участие в дебатах, «участники спектакля» не отходили от по заранее спланированного сценария. Наши поправки к итоговому документу дружно отвергались, зато каждое новое обвинение в адрес России также дружно приветствовалось залом.

Составленный докладчиками ПАСЕ перечень «зверств русских» заворожил помутненное сознание европейского обывателя. На гостевом балконе послышались жалкие женские всхлипывания. Ораторы ПАСЕ — британский лорд Джадд и немецкий социал-демократ Рудольф Биндиг (его папаша воевал в составе вермахта на гитлеровском Восточном фронте, погиб в боях с Красной Армией, и сынок этого «интуриста» продолжил дело славного отца), доведя зал «до кондиции», наконец, потребовали лишить российскую делегацию права голосовать в течение всего периода работы Ассамблеи. Особо усердным русофобам и этого показалось мало: они потребовали отнять у нас не только право голосовать, но и право голоса, то есть возможность излагать свою точку зрения с трибуны ПАСЕ. Если бы это решение было принято, нашей делегации пришлось бы либо сидеть молча на скамейке «штрафников» на пленарных заседаниях Ассамблеи, притворившись «зайчиками», либо не ездить в Страсбург вовсе.

Любопытно, что никто из европарламентариев не решился поставить вопрос об исключении России из Совета Европы — одно дело злобствовать на наш счет, другое — жить за наш счет. Козырев, согласовав с Ельциным в середине 90-х вопрос о нашем вхождении в этот «европейский предбанник», убедил его взять на себя финансовые обязательства «основного плательщика» Совета Европы. С тех пор Россия ежегодно перечисляет в Страсбург более 20 миллионов евро, что составляет почти 13 % всего бюджета Совета Европы. Это даже больше нашего официального взноса в ООН! За такую малообъяснимую щедрость Россия получила право четыре раза в год отправлять в Страсбург за свой же счет делегацию аж в 36 парламентариев, которые регулярно, как заядлые «двоечники», получали от западной демократии взбучки за очередное наше «невыполненное домашнее задание».

Пять раз я на встречах с Путиным убеждал его сократить взнос России в ПАСЕ. Пять раз он со мной соглашался, писал разные важные резолюции на моих бумагах, но воз и ныне там. Думаю, что кремлевская бюрократия научилась понимать почерк президента и по нему определять, важен ли для Путина тот или иной вопрос, или он просто хочет отделаться от очередного назойливого посетителя.

Но вернемся на сессию ПАСЕ. Бурная дискуссия, наконец, завершилась, и члены ассамблеи приступили к голосованию. Нельзя сказать, что доводы нашей делегации не подействовали на часть европейцев — итальянская, часть французской и испанской делегаций не поддержали санкции против России. Зато «братушки» из бывшего соцлагеря проявили в полное мере свое гнилое нутро.

В итоге было принято решение о лишении нашей делегации права голосовать на пленарных заседаниях ПАСЕ. Все остальное — посещать столовую, ходить в отхожие места и даже иногда жалко попискивать с трибуны — нам благосклонно разрешили.

Последнее слово предоставили мне — как «главному обвиняемому» и лидеру русской делегации. На балконах воцарилась тишина. Я постучал по микрофону и внимательно посмотрел в зал.

Несколько сотен самодовольных депутатских физиономий, только что поглумившихся над правдой и Россией, торжествующе смотрели на меня.

«Вы только что перемалывали косточке моей несчастной стране, которая столкнулась с агрессией шовинизма и сепаратизма, — начал я свою речь. — Мы специально приехали сюда, чтобы рассказать вам о Чечне и Северном Кавказе, представить людей, кто с оружием в руках защищал свой дом от бандитов и насильников. Мы хотели совместно с вами попробовать найти пути решения таких сложных проблем, но вы предпочли предстать учителями, вразумляющими бестолковых русских.

Вы — не учителя. Вы такие же ученики. Если бы вы были учителями, мы бы сидели и записывали ваши рецепты решения проблем Ольстера, Корсики, терроризма басков в Испании. Мы бы аплодировали тому, как мудро и бескровно вы остановили войну в Косово, Сербской Крайне и Боснии.

Но, к сожалению, нам ничего не известно о ваших успехах на сей счет. Так кто дал вам право нас учить, коли вы сами — нерадивые хозяева собственного европейского дома?

Насчет только что принятой вами резолюции о санкциях против нашей делегации… Господа, я же вас просил разговаривать с нами вежливо! Я же призывал вас вести диалог на равных и даже не думать о том, чтобы унизить ваших коллег. Но вы все сделали наоборот.

Напоминаю: я и мои товарищи представляем Россию. С Великой Державой нельзя так разговаривать. Подумайте над этим».

На глазах у изумленного зала депутаты российского парламента встали и, следуя за мной, покинули пленарное заседание ПАСЕ. За нашей спиной раздавались отдельные возгласы, но в целом руководство и члены ассамблеи не ожидали такого поворота событий. Все пребывали в шоке. Слишком часто за последние годы они наблюдали покорность России, бесхребетную низость ее пресмыкающихся перед Западом представителей, их готовность чистить сапоги всякому иностранцу, напускающему на себя важный вид. Впервые за десять лет они вновь увидели страну, которая требовала к себе уважения, и не могли опомниться от переполнявших их чувств.

В холле на нас набросились российские журналисты. Вне зависимости от отношения ко мне лично, все они понимали, что присутствуют при историческом событии — пробуждении национальной гордости великороссов. Она так долго дремала под неусыпным взором либеральных надсмотрщиков, что про нее уж стали потихоньку забывать. А тут вдруг вспомнили.

Все члены российской делегации находились в сильном возбуждении. Ребята поверили в себя, почувствовали свою силу и характер. Недосчитались только троих — той самой «не святой троицы». Через час, когда все европарламентарии разошлись по страсбургским ресторанам и гостиницам смаковать une demarche russe, я вновь вернулся в зал пленарного заседания ПАСЕ, чтобы забрать забытый на рабочем месте мобильный телефон.

Однако благодаря своей забывчивости я стал невольным свидетелем замечательной мизансцены. На другом краю пустого зала спиной ко мне сидел «совесть нации». Он давал интервью двум местным журналистам.

Видимо, французы уже закончили выдавливание из «правозащитника Ковалева» очередной порции накопленного им яда, и, собравшись уходить, решили записать в блокноте транскрипцию русских ругательств, которыми он награждал меня и Путина: «Пишите, пишите по буквам! — наседал на них правозащитник. — Пишите же:

РОГОЗИН — МЕР-ЗА-ВЕЦ. Записали? Хорошо. Теперь дальше пишите: ПУТИН — ПО-ДО-НОК!».

Мне стало даже так-то неловко за Ковалева. Каким жалким и нелепым казался мне в этот момент пустой и злобный старичок. Я забрал телефон и тихо вышел из зала.

На следующее утро я вылетел в Москву, где на заседании Совета безопасности России мне предстояло выступить с сообщением о готовности Думы к ратификации договора о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ-2). Договор этот был вреден России: он предполагал уничтожение нашей страной всех тяжелых стратегических ядерных ракет наземного базирования с разделяющейся головной частью. Американцы очень боялись этого шедевра советской военной науки и ВПК, называли наши ракеты «Сатаной» за их надежность, неуязвимость для средств американской противоракетной обороны и боевую мощь. Одна такая ракета может стереть с лица Земли все Восточное побережье США.

Вот почему американцы через своих людей в российском руководстве добились подписания Ельциным этого ущербного для нас договора. Но соглашение не может вступить в силу, пока не будет ратифицировано парламентом. Американцы вместе со всеми странами НАТО требовали от России прекратить «волокитить» законопроект о ратификации и поскорее вынести его на пленарное заседание Думы. Снять это соглашение вообще с обсуждения в парламенте Кремль не решался, так как это было бы воспринято Вашингтоном как явный демарш Путина в первый же месяц его президентства и вызвало бы неминуемую жесткую размолвку между США и Россией. Этого в российском руководстве никто не хотел, вот все и думали, как сделать так, чтобы документ все-таки ратифицировать, но при этом сделать его ничтожным и отказаться от его выполнения.

Ход был найден, причем довольно остроумный. Решено было включить в текст законопроекта о ратификации оговорку, смысл которой сводился к следующему: Россия будет соблюдать договор СНВ-2 в случае, если США сохранят действие Договора о противоракетной обороне (ПРО) 1972 года, и не будут расширять НАТО. Мы знали, что американцы не собирались делать ни того, ни другого. Договор по ПРО мешал им создать новую систему противоракетной обороны. «Нам надо защитить нашу территорию от угрозы ядерного нападения Китая и Северной Кореи» — так они объясняли нам свои намерения нарушить стратегический баланс с Россией. Мы, конечно, не верили ни единому их слову, равно как и они уже не считались с нашими озабоченностями. Что касается расширения НАТО, то это было известно давно. Противостоять этому процессу Кремль не решался, да и уже разучился. А потому изложенная в моем докладе идея увязать ратификацию СНВ-2 с сохранением Договора по ПРО и отказом от расширения НАТО была принята членами Совета безопасности «на ура».

Заседание подошло к концу. Все стали из-за стола и начали прощаться с председательствующим на Совбезе Владимиром Путиным. Я тоже подошел к нему, чтобы передать отчет о работе нашей делегации в Страсбурге. Президент взглянул на отчет и спросил: «А, может, все-таки не надо было ехать туда?». Я понял, что до меня с ним уже встретился министр иностранных дел. «Нет, не согласен. Мы дали бой, потому что уверены в своей правоте», — ответил я. «Может, вы и правы». Путин пожал плечами, и мы попрощались.

По моему предложению Государственная Дума приняла в отношении ПАСЕ следующее решение. Во-первых, до тех пор, пока права российской делегации не будут восстановлены в полном объеме, нашей ноги там не будет. Только лидер делегации получал полномочия обсуждать с руководством ПАСЕ сроки и условия разблокирования сотрудничества.

Во-вторых, Дума не отказывалась от контактов с Ассамблеей по вопросам, представляющим совместный интерес, в том числе по поиску взаимопонимания по чеченскому вопросу. В этой связи я предложил создать совместную рабочую группу Госдума — ПАСЕ, которая могла бы регулярно посещать Чечню и «снимать озабоченность» у наших европейских коллег. Страсбург на это клюнул.

В итоге, возглавляя международный комитет, большую часть своего времени я стал проводить на территории Чеченской Республики, сопровождая всевозможные иностранные делегации и докладчиков по этому больному в наших отношениях с внешним миром вопросу.

Для меня это уже был опыт совсем иного характера, поскольку приходилось общаться с бывшими боевиками, перешедшими на сторону Москвы. Среди них особенно выделялся Ахмат Кадыров, на которого Кремль сделал главную ставку в чеченском урегулировании. На первый взгляд только что назначенный главой Чечни бывший муфтий казался человеком необузданного нрава, но это было ложное впечатление. Кадыров-старший оказался хорошим психологом, понимал, чего от него хотят в Москве, видел ограничения, наложенные на него федералами, и ни разу не выбегал за флажки.

Именно он начал переманивать с гор боевиков, выбивал под них амнистию, «под свою ответственность» брал их на работу в так называемые «правоохранительные органы» — короче говоря, легализовал под своим началом большую часть бандформирований. В Думе такому попустительству к бандитам сопротивлялись вместе со мной всего несколько человек. Остальные по просьбе Кремля не только голосовали за крайне сомнительное постановление об амнистии участников бандформирований, но еще и закрывали глаза на то, что вчерашние головорезы и душегубы получали право носить свое же оружие и служить в милиции и кадыровской гвардии. Поэтому Кадыров-старший лишь изображал покорность и лояльность России, а на самом деле «тихой сапой» добивался своего — независимости Чечни и установления собственных порядков.

Владимир Путин доверял ему, дорожил своими «политическими инвестициями» в новое руководство Чечни, отмахивался от предупреждений и нападок на бывшего муфтия со стороны силовиков и полномочного представителя в Южном федеральном округе генерала Виктора Казанцева, которому вражда с Кадыровым стоила должности.

Ко мне Кадыров-старший относился по-свойски, часто звал к себе на обед, давал свою машину и личную охрану для передвижения по республике, четко выполнял мои просьбы по работе с международными наблюдателями.

В марте 2001 года, во время очередной вылазки лорда Джадда в Чечню, вертолет, на котором я летел, сопровождая важного гостя, чуть не потерпел крушение. Мы заходили на посадку в станице Знаменская и, видимо, попали в «воздушную воронку», образованную винтом только что севшего вертолета сопровождения. Машина зависла на высоте примерно 70 метров и стала кружиться над землей. Спецназовцы, сопровождавшие нас, не выпуская из рук автоматы, попадали на стальной пол вертолета. Лица сидевших передо мной депутатов оцепенели от ужаса. Все вопросительно смотрели на меня, как будто я знал, что будет дальше.

В тот миг я подумал, что нас подбили, достал служебное оружие, передернул затвор и стал внимательно ждать дальнейшего развития событий. Левой свободной рукой я забросил свою спортивную сумку за спину. Почему-то мне казалось, что мягкие вещи — свитер и джинсы — помогут смягчить удар при падении вертолета. Странные мысли приходят в голову в секунды смертельной опасности!

Я еще раз посмотрел вниз. Люди казались мне насекомыми. Они разбегались в разные стороны от предполагаемого места падения нашей машины. Вдруг вращение вертолета остановилось, и он с глубоким креном стал уходить в сторону пустыря на окраине станицы.

Сели. Я все еще подозревал, что мы подверглись обстрелу с земли, и торопился покинуть машину. Дернув ручку аварийного сброса двери, я выдавил ее наружу и спрыгнул на сухую траву.

Метрах в 40–50 от вертолета, сразу в нескольких местах, тлела земля. В небо поднимались черные шлейфы дыма от подземного пожара чеченской нефти. Я присел на колено и, сжав обеими руками рукоятку пистолета, оглянулся вокруг. Никого.

Примерно через минуту дверь кабины пилотов открылась, и два офицера вслед за мной спрыгнули на землю. Они молча прошли мимо меня в сторону заднего винта, так же молча раскурили табак и уставились в пустоту. Я заглянул в пассажирскую кабину. Люди понемногу стали приходить в себя, некоторые уже успели оправиться от шока.

Одному депутату стало плохо — возможно, шалило сердце. Я буквально влил в него из фляги несколько глотков коньяка. Через минуту на его щеках выступил румянец. Неожиданно выросший как из-под земли микроавтобус ФСБ отвез нас в станицу, где наше спасение радостно приветствовали сотрудники районной администрации. О ЧП немедленно доложили Кадырову, и он тут же нашел меня по телефону.

Общаясь с чеченцами, я старался записывать некоторые собственные наблюдения, которые могли помочь в составлении психологического портрета этого народа. Без понимания особенностей психотипа вайнахов нашим политикам и военным вообще не стояло соваться в Чечню.

Армия любого государства должна быть готова не только умело стрелять и брать штурмом населенные пункты, но и удерживать их под своим контролем, выстраивая неконфликтные отношения с местным населением. Кроме того, знание некоторых тайн души иного народа вообще может позволить взять город без боя — правильный подход к национальному вопросу заменит встречный огонь цветами и симпатичными барышнями с подношением традиционных хлеба и соли.

Думая над этим, я все никак не мог взять в толк, почему Кремль бросал в чеченское пекло вчерашних русских школьников, не только не знавших, как выжить и победить, но где они вообще находятся и с кем имеют дело. Тогда я решил попробовать описать психологический портрет чеченского народа. Вот что у меня из этого получилось:

«Мы не установим мира в Чечне, пока не научимся понимать чеченцев. Чеченцы значительно отличаются от русских по своей психологии и образу мыслей. Как и все горцы, они быстро зажигаются какой-нибудь идеей и так же быстро остывают. В то же время образованные чеченцы очень хорошо осознают свою выгоду и действуют только исходя из нее. Показная горячность позволяет им расположить к себе русского, который видит перед собой правдолюбие, дружелюбие, готовность к самопожертвованию. За всем этим надо видеть практическую цель, которую ставит перед собой чеченец.

То, что кажется русскому противоречием, для чеченца таковым не является. Он может быть дружелюбен к тому, кого пять минут назад готов был убить. Он может ненавидеть того, с кем был совсем недавно в самых теплых отношениях. Разные системы ценностей приводят к тому, что вы считаете предательством то, что чеченцы определяют как ловкость и удача или умение вести дела с чужаками.

В русских людях простые чеченцы видят, прежде всего, завоевателей, которые пришли на «землю их отцов». Таковы последствия внедрения ложной исторической концепции о России — «тюрьме народов», мифа о «200-летней войне с Россией», а также бурного роста численности чеченцев в послевоенные годы, заселивших равнинную часть Чечни.

Вы должны считаться с заблуждениями чеченцев и спокойно их опровергать.

Вы должны помнить, что именно русские связывают Чечню с мировой цивилизацией. Это требует от русских людей, находящихся на территории Чечни, осознания своей миссии. Вы должны понимать, что безграмотная речь, нецензурная брань, неуважение к пожилым людям и женщинам, показная грубость вызывают у чеченцев представления о том, что величие русской культуры — это обман. А от презрения до вражды — один шаг.

Отрицательное отношение у верующих чеченцев вызывают распитие спиртного, пьяные дебоши в публичных местах. В воинских частях, расположенных на территории 4P, должен действовать сухой закон. Пьяные военнослужащие, бесчинствующие в мусульманской среде, — это уже сам по себе раздражитель для религиозного населения, формирующий неуважительное отношение к армии. Выпивших солдат и офицеров не следует допускать к исполнению служебных обязанностей, особенно к участию в спецоперациях.

Как и с любым малознакомым человеком, вам следует проявлять к чеченцу уважение. Вы не знаете, друг он вам или враг. Поэтому считайте, что он может быть вам полезен, если вы расположите его к себе. Самый простой способ для этого — оказание знаков внимания. Даже преувеличенное восхищение домом, имуществом или профессиональными навыками чеченца не будет лишним.

Не следует забывать, что чеченцы, в силу пережитой ими депортации в Казахстан, говорят по-русски чище, чем другие кавказские народы, а потому хорошее русское произношение у чеченца может быть предметом комплимента с Вашей стороны. Любое подчеркивание своего превосходства со стороны русского будет оценено чеченцем как повод, чтобы найти либо негативные проявления в поведении русских, либо признаки превосходства в поведении чеченцев. На месте чеченцев вы реагировали бы на унижение точно так же.

Уважения чеченца можно добиться, если показать ему, что Вы владеете некоторыми местными обычаями и познаниями в области ислама лучше его самого. Простой чеченец, не будучи сам глубоко религиозен, с уважением относится к верующим и сам не прочь подчеркнуть, что живет по законам Аллаха. Чеченец с уважением отнесется не к разговорам о веротерпимости или истинности той или иной веры, а к проявлению живой веры у русских. Русский православный ритуал показывает чеченцам, что перед ними не завоеватели, а культурная нация, носитель одной из мировых религий.

Чеченцу следует напоминать о времени «до войны», когда они жили рядом с русскими без ненависти. Для старшего поколения эти воспоминания дают повод требовать возвращения к миру, для младшего — дают надежду на преодоление сегодняшних страхов и неустроенности.

Больным для чеченцев является вопрос о сталинской депортации. Любой чеченец сочтет за оскорбление, если усомниться в том, что это был акт геноцида. В то же время чеченцам надо напоминать, что не только они осваивали эти земли, и что русские сами страшно пострадали от сталинских репрессий.

Гостеприимство чеченцев носит совсем не тот характер, который принят у русских. Гостеприимство должно проявляться к совершенно незнакомому человеку, который может быть поражен радушием хозяев. Но это не означает установления каких-либо особых отношений и дружеских обязательств.

Чеченцам очень важно чувствовать свою значимость. Поэтому они охотно получают символические вознаграждения и занимают административные посты, пристраивая рядом своих многочисленных приятелей и родственников. Для укрепления отношений с чеченцами вам необходимо оказывать им знаки внимание. Лучше приглашать чеченца к себе в гости, чем ходить к нему.

Нужно также понимать, что, занимая административный пост, чеченец становится объектом для нападения боевиков, и этот поступок требует от него определенного мужества (если, конечно, он не находится с боевиками в предварительном сговоре).

В повседневном поведении чеченцев сохранилось уважительное отношение к старшим, особенно старейшинам рода, светским и духовным авторитетам. Особым почтением в чеченской семье пользуются родители.

Необходимо учитывать особенное отношение чеченцев к женщинам. Будучи сами внешне достаточно суровы в отношении к женщинам своей семьи, чеченцы относятся к ним бережно и не терпят, когда кто-то посторонний к ним относится грубо. Попытки навязать «свободную любовь», домогательства, непристойности, сказанные в присутствии чеченских женщин — все это создает для чеченцев образ врага, который покушается на самое святое для чеченца — на их семью, род.

Чеченские женщины часто используются боевиками для создания всякого рода публичных скандалов и вооруженных провокаций. Представители федеральной власти и военнослужащие оказываются в тупике: либо порядок установлен не будет, либо в присутствии чеченцев их женщины будут оскорблены или против них будет использована сила. В таких ситуациях надо искать мужчину, с которым и вести все переговоры. Опыт последних лет показал, что любое замешательство со стороны военнослужащих во время «психической атаки» чеченок приводил к неминуемым жертвам со стороны представителей федеральной власти. Поэтому по возможности вообще не следует ввязываться даже в разговоры с чеченскими женщинами. Нужно постоянно стремиться к тому, чтобы все переговоры проводились с мужчинами, а женщины отстранялись от «мужского дела».

Захват заложников в Чечне — древнейший обычай, искоренить который не удалось даже за годы советской власти. С заложником обычно обращаются крайне жестоко. Потому не стоит вести себя в Чечне легкомысленно, уподобляясь колониальным завоевателям. Главное — соблюдать меры предосторожности, чтобы не стать заложником и не пережить на себе всю ту вражду, которая накопилась у чеченцев к русским.

Вашим сослуживцам всегда должно быть известно, куда вы отправились и когда планировали вернуться. При этом передвигаться следует группами не менее 5 человек с хорошим вооружением или под надежной охраной. Следует также быть настороже в случае приближения к вам группы местных жителей, даже если при этом присутствуют свидетели, среди которых есть и ваши знакомые.

Если все же случилось несчастье и вы попали в руки к боевикам, необходимо всеми способами готовиться к освобождению. Когда боевики контролировали всю территорию Чечни, побег был крайне опасен, однако сегодня он может быть единственным выходом и спасением от смерти. Готовиться к побегу надо, всячески усыпляя бдительность боевиков. Действовать нужно только наверняка.

Всякий протест должен быть скрыт. Лучше всего — за стеной молчания. Что говорят — делайте, не усердствуя, и только в меру Вашего состояния. Спрашивают — отвечайте. Но односложно. Не следует вдаваться в дискуссии или откровенность. Любые мольбы о пощаде, попытки задобрить насильников лестью и услужливостью в равной мере могут возбудить в них жестокость. Такая же реакция может последовать при попытках взять высокомерный тон или высказать угрозу отмщения.

Важно уклониться от того, чтобы дать адрес своей семьи, родственников или друзей. Они могут стать объектом вымогательства и угроз. Если вынуждают, лучше дать старый или неверный адрес. Главное — выиграть время и готовиться к побегу.

Чеченец, стремясь выглядеть перед собеседником убедительно, часто преувеличивает свои достоинства и успехи. Причем, он сам всегда верит в правдивость своих рассказов и реальность преувеличенных оценок. К этой черте необходимо относиться благосклонно, не оскорбляя ее вашей иронией. Ведь и среди русских много фантазеров.

Решенный «на словах» спор или конфликт для чеченца на самом деле до конца не разрешен. Даже если участники поединка определили, что чеченец слабее, и соперники пожали друг другу руки, это не значит, что чеченец через секунду не бросится снова в драку. Поэтому не следует давать отдельному чеченцу шанс демонстрировать свое превосходство в силе. В то же время, применение военной силы или силы правоохранительных мероприятий должно быть последовательным, предсказуемым, корректным, но и без всякой снисходительности. Любое послабление будет расценено чеченцами как ваша слабость, которая создает у них соблазн испытать еще раз вас на прочность.

Споры между чеченцами очень опасны, потому что не имеют сдерживающих ограничителей. Любой спор может довести до кровавого конфликта и до кровной вражды родовых объединений. Поэтому чеченцы, в отличие от русских, готовы к тому, чтобы кто-то со стороны решал споры между ними. Для этого вам достаточно будет обладать каким-либо официальным статусом и готовностью решать в качестве независимого арбитра спорные вопросы, не исходя из своих интересов (которые тут же будут разоблачены, и доверие исчезнет), а из соображений справедливости. Участие в разрешении межчеченских споров — один из самых эффективных способов доказать необходимость русских для чеченцев.

Трагические события последних 10 лет восстановили в Чечне такие горские традиции как «кровная месть». Именно неотвратимость возмездия обидчику или членам его семьи является проявлением инстинкта самосохранения чеченского общества в условиях разгула бандитизма. Отсутствие у нечеченских жителей республики такого рода родоплеменных традиций во многом порождало безнаказанность преступлений, совершенных боевиками и просто бандитами против безоружного русского населения Чечни. Поэтому вам следует помнить, что неотвратимость наказания за совершенное преступление должна стать основным морально-политическим принципом вашего поведения в Чечне.

Формируя ненависть к русским и России, лидеры бандформирований готовы идти на грязные провокации ценой жизни собственного народа. Известны случаи, когда, по приказу «полевых командиров», переодетые в форму российских военнослужащих боевики (в том числе и славянского происхождения) под видом «зачисток» организовывали демонстративную бойню чеченцев на глазах у их земляков. Факты совершения такого рода преступлений активнейшим образом используются внешними врагами России для критики конституционных действий руководства нашей страны на Северном Кавказе и создания преступного и варварского образа русского солдата и офицера.

Больше внимания следует уделять разъяснительной работе среди населения и вести ее следует с помощью местных активистов, чеченской интеллигенции. В этом смысле особенно важны контакты с духовенством. Люди должны видеть, что закон действует неотвратимо, как в отношении местных криминальных элементов, так и представителей федеральных сил, совершивших уголовные преступления.

Сегодня Чечня живет слухами, сплетнями и мифами, поэтому обществу нужна достоверная, объективная информация. У чеченцев в почете проявление справедливости, равенства, и если они увидят, что федералы действуют не только жестко, но справедливо, это произведет огромное положительное воздействие.

Чеченцы по своему характеру — народ легковерный: они в одинаковой мере могут последовать как положительному, так и отрицательному примеру. Нужны положительные примеры отношения к населению. Надо помнить, что чеченцы уважают силу и ценят справедливость. Однако, факты немотивированного ареста, неоправданного насилия могут перечеркнуть то хрупкое доверие, которое с трудом установилось между военными и местным населением.

Вместе с тем, следует иметь в виду, что в чеченской среде еще очень сильны семейные, родоплеменные, общинные и клановые связи. Здесь еще сохранились элементы круговой поруки. Отсюда информация, поступающая от местных жителей, зачастую может оказаться недостоверной и нуждается в тщательной проверке. К сожалению, в чеченском обществе распространено и такое явление, когда штатные информаторы дают заведомо ложную информацию, чтобы свести счеты с представителями враждующих кланов, тейпов, поэтому к такой информации также нужно относиться крайне осторожно.

Чрезвычайно важно в тех селах, где проводятся спецо-перации, выявить круг авторитетных лиц, на которых можно опереться, для установления доверительных отношений с населением. На этих же людей можно возложить ответственность в деле организации самоуправления, поддержания правопорядка на территории конкретных аулов и сел. В агитационной и пропагандистской работе особенно важно сделать упор на необходимость борьбы с ваххабитами, арабскими наемниками и террористами, окопавшимися на территории 4P. Они являются главными врагами народа, и это понимание становится доминирующим в чеченской среде.

В местах дислокации гарнизонов и в ходе спецопераций военнослужащие должны бережно относиться к памятникам духовной и материальной культуры, не допускать как осквернение мечетей, святых мест, где похоронены шейхи — устазы, так и уничтожение башенных комплексов, мавзолеев и могил предков. Очень важно, с точки зрения завоевания доверия населения, проявлять бережное отношение к окружающей среде, заповедным природным местам, культурным памятникам.

Вам следует всегда помнить, что сила русского присутствия в Чечне — это Закон. Вы — прямое воплощение этого Закона. Любое беззаконие, любая произвольная акция (даже если она никому не принесла ощутимого ущерба) будет обсуждаться среди чеченцев с преувеличениями и дополнительными выдумками. Каждая акция, связанная с ущемлением прав чеченцев, должна быть подкреплена определенным решением власти и документально оформлена. Чеченец должен видеть, что против него действует не частная воля, а закон.

Помните, что каждый чеченец, которого вы своим неправильным поведением сделаете врагом, может стать боевиком, и за ним потянется цепь убийств и зверств. Пострадают невинные люди, да и вы сами можете погибнуть. Задача представителей федеральной власти, в том числе солдат и офицеров, обеспечивающих в Чечне выполнение антитеррористической операции, — научиться завоевывать себе друзей, пусть даже и не самых верных. Без ее достижения мы не сможем добиться своей главной цели — установления мира и укрепления государственного единства России».

Эту справку, написанную в феврале 2002 года на основании, прежде всего, личных впечатлений, я передал руководителям всех российских силовых структур. Никто из них даже толком не поинтересовался, что это за материал и как он может быть использован в практической работе.

Президент, пообещав мне внимательно ознакомиться с текстом, поинтересовался, какие дополнительные источники я использовал при составлении этого документа. «Пушкин, Лермонтов, Толстой. Все они писали о нравах горцев, описывали традиции абреков. История чеченцев и других кавказских народов, их обычаи подробно описаны русской литературой. Достаточно просто перечитать русскую классику, и мы перестанем наступать на одни и те же грабли», — ответил я.

У меня нет оснований полагать, что моя работа над составлением психологического портрета чеченского народа была использована при подготовке личного состава воинских частей, задействованных в проведении антитеррористической операции, и помогла спасти хоть одну русскую или чеченскую жизнь. Вряд ли наша перегруженная личными заботами власть нашла время ознакомиться с этой и подобными работами других экспертов и ученых, и уж тем менее вероятной представляется мне версия о практическом применении наших рекомендаций.

Вручив эту справку президенту, я обратился к нему с просьбой направить меня в качестве его полпреда в Чечню для наведения конституционного порядка. Я был уверен, что справлюсь с поставленными задачами, сумею скоординировать действия силового блока и установить надлежащий контроль над законностью расходования бюджетных средств, выделяемых Чечне на восстановительные работы. «Вы мне нужны в Думе», — многозначительно отрезал президент, и больше этот вопрос на наших встречах не поднимался. А жаль. Гибель Ахмата Кадырова, бандитское нападение на Назрань, Нальчик и Беслан, ежедневные подрывы в Дагестане — все это доказывает неэффективность политики России на Кавказе. Никто не даст нам гарантии, что чудовищные теракты не повторятся завтра, а, значит, Россия по-прежнему живет на кавказском вулкане.

Русские своих на войне не бросают?

Работа в думском комитете по международным делам дала мне уникальную возможность на практике использовать опыт Конгресса русских общин и реализовать мои научные познания. Ломая сопротивление парламентской бюрократии и консерватизм МИДа, я внедрял в жизнь одну разработку за другой.

Во-первых, с подачи нашего комитета Дума стала реальным соучастником процесса выработки основных внешнеполитических решений страны. Сначала я настоял на своем присутствии на заседаниях Коллегии МИДа и Совета безопасности России. Затем добился создания совместных с Министерством обороны и администрацией президента рабочих групп по ратификации международных договоров в области ядерного разоружения и взаимного доверия. Вместе с коллегами из парламентского комитета по обороне, который тогда возглавлял генерал Андрей Николаев, мы заставили правительство забрать из Думы все соглашения, которые, по нашему мнению, наносили ущерб обороноспособности страны.

Во-вторых, я столкнулся с отсутствием в работе нашего внешнеполитического ведомства единого терминологического словаря по вопросам военно-политической деятельности. Дипломаты, участвовавшие в работе нашего комитета, часто в своих выступлениях путались в понятиях, придумывали разные пустые выражение типа «нюансирование модальностей формата диалога» и тем самым вносили полную сумятицу в свои и думские головы. Именно это подтолкнуло меня к написанию первого военно-политического толкового словаря «Война и мир в терминах и определениях», в работе над которым приняли участие замечательные военные мыслители: генерал-полковник, профессор Академии военных наук РФ, почетный академик Российской академии естественных наук Андриан Данилевич; полковник запаса, доктор технических наук, профессор, вице-президент Академии проблем военной экономики и финансов РФ, академик Академии военных наук РФ Виталий Цымбал; полковник запаса, кандидат технических наук, профессор Академии военных наук РФ Игорь Терехов. Возглавил группу военных экспертов мой отец — генерал-лейтенант, доктор технических наук, профессор, лауреат Государственной премии СССР, Герой Социалистического Труда СССР Олег Рогозин. Большой вклад в работу над книгой внес и мой давний коллега, доктор политических наук Андрей Савельев, который отвечал за согласование содержания словаря с Минобороны и МИДом.

Этот объемный глоссарий вышел из печати весной 2003 года. Весь его тираж я подарил Минобороны и Министерству образования для последующей передачи военным кафедрам гражданских вузов и всем военным институтам. Естественно, никому в голову не пришло поблагодарить нас за адский труд — на протяжении полутора лет по ночам мы писали словарь, составляли его разделы, потом изыскивали деньги на издание. Правда, как водится, «награда нашла героя» — Ассоциация книгоиздателей России назвала терминологический стандарт «Война и мир в терминах и определениях» лучшей книгой 2004 года. Пустячок, как говорится, а приятно! Сейчас этой книгой пользуются многие российские переговорщики, не зная, наверное, что их начальство в свое время препятствовало ее появлению.

В-третьих, я не без успеха навязал руководству Думы расширенное толкование моей зоны ответственности, фактически узурпировав решение «русского вопроса» в странах — соседях России, хотя вопросы защиты прав российских соотечественников относились к компетенции другого думского комитета — «по делам СНГ и связям с соотечественниками».

Мне довелось лично участвовать в сложных переговорах о возвращении Эстонской Православной церкви Московского Патриархата своего церковного имущества на территории этой балтийской республики. Один из моих заместителей — Леонид Слуцкий — фактически взял на себя всю организационную сторону решения этого вопроса. До вмешательства нашего думского комитета собственником православных церквей являлся какой-то самозваный «шведский синод», на которого эстонские шовинисты, «в знак благодарности» России за полученную от нее независимость, переписали права собственности. Пришлось дважды летать в Стамбул к несговорчивому и неуступчивому Вселенскому Патриарху Варфоломею, которому я чуть было, с досады, не устроил одноименную ночь за его болезненную ревность к Московской Патриархии и деструктивную позицию в решении «эстонского вопроса».

Огромную роль в снятии этого совсем не церковного конфликта сыграл местный союз крупных промышленников, заставивший политическое руководство Эстонии смягчить позицию. Бизнесмены были заинтересованы в разблокировании двусторонних контактов с огромным восточным рынком и сломили сопротивление «горячих парней», засевших во властных бастионах Эстонии.

Как только в Москве получили долгожданную весть об успешном завершении церковной тяжбы, Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II вылетел в Эстонию, чтобы поддержать православную паству и, наконец, посетить могилу своих родителей, захороненных в этой прибалтийской земле. Святейший только что перенес серьезную болезнь, но, надеюсь, добрая весть, принесенная нами, помогла ему преодолеть недуг.

Одним из наиболее запомнившихся эпизодов моей работы в Комитете по международным делам стали события 11 сентября 2001 года в США. Американскую трагедию мне пришлось комментировать в прямом эфире — из вещательной студии, оборудованной на верхних этажах гостиницы «Россия». Перемещаясь из одной студийной комнаты в другую, чтобы успеть прицепить наушник с микрофоном и выйти в экстренных новостях то ОРТ, то НТВ, я наблюдал за всеобщей паникой. Более всего я опасался истерической реакции растерянного Вашингтона, который мог в суете или в результате сбоя компьютера принять атаку смертников за что-то иное и нанести ракетный удар по России.

Об угрозе исламского фундаментализма я говорил американским конгрессменам постоянно — и с трибуны межпарламентских посиделок, и в частных беседах. Бесполезно. Самодовольство и самоуверенность наших коллег из США не вмещались в рамки приличия. Зато после 11 сентября конгрессмены как-то сразу погрустнели и стали прислушиваться к нашим предупреждениям и советам. Правда, по отдельным их ответным репликам я понимал, что некоторые из них оставались абсолютно безнадежными.

Помню одного рослого красавца-конгрессмена из штата Арканзас, который, по-американски небрежно протягивая мне руку, поинтересовался, откуда я прибыл. Я сказал, что прилетел в Вашингтон из самой крупной страны в мире. «Из Польши?» — осторожно осведомился собеседник, и мне сразу стало скучно.

Тем не менее, я никогда не относил себя к той части наших сограждан как, например, известный юморист Михаил Задорнов, которые привыкли потешаться над американцами. Это несправедливо. Да, Америка крайне эгоистична и действительно считает себя «пупом Земли». Но у них есть веские основания так думать.

Пока наши казнокрады разворовывали достояние Великой Державы, а наши армии в спешном порядке эвакуировались из Восточной Европы и СНГ, американские политики наращивали свою военную мощь, которая становилась важным аргументом и козырной картой на столе торговых переговоров. Зачем было над ними хихикать?

Да, средний американец может произвести на среднего русского неизгладимое впечатление своими познаниями в области культуры и географии, точнее, отсутствием таковых. Однако американское общество возглавляет немногочисленная, но патриотически настроенная, образованная и культурная элита, ограниченная в своих действиях сбалансированной политической системой и независимым судом. Абсолютное большинство американцев не боится труда, подвижно в поиске хорошо оплачиваемой работы, обладает здоровым чувством авантюризма, без которого невозможно появление в стране передового, наступательного и даже, в хорошем смысле, агрессивного бизнеса. Ну и, конечно, среди американцев стыдно не быть патриотом.

А ведь в нашей стране благодаря либеральной пропаганде это слово еще совсем недавно было ругательным. Сколько раз на различных телевизионных и радиодебатах оппоненты, пытаясь показаться умными, бросали мне фразу «Патриотизм — последнее прибежище негодяя», не вспоминая, что ее автор — писатель Самуэль Джонсон — сам был большим патриотом Англии, а истинный смысл сказанной им фразы звучит так: «Даже для негодяя не все потеряно, если он патриот».

Американцев любить не за что, но учиться у них — есть чему. Например, тому, как надо защищать своих соотечественников, если те попали в беду. Известно, что правительство США может и авианосец послать на выручку американских граждан, если их жизнь подверглась опасности.

Как у нас с этим обстоят дела, мы знаем отлично. Что там свобода для русских моряков, которые почти два года просидели по идиотскому поводу в нигерийской тюрьме, переболев по нескольку раз малярией, пока о них случайно не вспомнили!

Что там судьба осетина Виталия Калоева, который из-за полного бездействия российских властей и цинизма швейцарского «правосудия», ослепнув от горя потери в авиакатастрофе над Германией всей своей семьи, пошел на безрассудный поступок и поквитался с швейцарским авиадиспетчером, по вине которого наш гражданский самолет с детьми из Башкирии столкнулся в небе с американским «почтовиком»!

Что там жизнь наших дипломатов, захваченных и казненных исламистами в Ираке, для освобождения которых вся «мощь нашего влияния» в мусульманском мире оказалась ничтожной!

Российская бюрократия по глубине погружения в равнодушие к судьбе соотечественников могли бы войти в книгу рекордов Гиннесса. Особо показательным примером тому явились события весны 2003 года в Туркменистане. Отец всех туркмен и по совместительству первый секретарь ЦК республиканской коммунистической (ныне — демократической) партии Сапармурат Ниязов решил разом покончить с существовавшим в течение нескольких лет соглашением о двойном гражданстве с Россией.

Нет смысла сейчас возвращаться к обсуждению этого вопроса: стояло ли вообще Ельцину заключать подобное соглашение с туркменбаши, или лучше было бы эвакуировать оттуда всех русских. Но факт остается фактом — проживавшие в Туркменистане 105 тысяч граждан России — русские и туркмены — в одночасье были лишены всех своих гражданских прав.

По законам туркменбаши иностранцы не имеют права работать и даже иметь недвижимость. Таким образом, русским был предъявлен ультиматум — либо они должны, спешно бросая все нажитое имущество, немедленно покинуть пределы Туркмении и искать убежище в России, либо отказаться от российского подданства. Мало того, оказывается, покинуть Туркмению гражданин России тоже не может, пока не получит на то особое разрешение Туркменбаши и не поставит в свой паспорт «выездную визу».

Молчание Кремля на сей счет было поразительным. Я решил взять инициативу в свои руки и попробовать силой общественного мнения, разбуженного подробностями издевательств над соотечественниками, заставить нашу власть выполнять свои конституционные обязанности.

Думский комитет по международным делам развернул масштабную работу по защите прав человека в Туркмении и спасению граждан России. В течение мая 2003 года в здании на Охотном ряду дважды прошли парламентские слушания о гуманитарной катастрофе в этой азиатской республике. К совместной работе по подготовке рекомендаций руководству страны мной были привлечены аналитики внешней разведки, ученые, представители правозащитных организаций и деятели туркменской оппозиции.

Вот выдержки из подготовленных нами и переданных в Кремль рекомендаций:

…Следует признать неудачным техническое оформление решения о прекращении действия соглашения о двойном гражданстве одновременно с заключением крупного газового контракта ОАО «Газпром»…

…Предпринятые нами меры вызвали серьезную обеспокоенность С. Ниязова, <…> однако пока дальше словесных заверений о намерении соблюдать права российских граждан туркменская сторона не пошла.

Считаем целесообразным:

• жестко настаивать на отмене всех односторонних решений туркменской стороны по ликвидации института двойного гражданства и официальном подтверждении Ашхабадом признания всех прав российских граждан, проживающих на территории Туркменистана, включая право на беспрепятственные поездки в Российскую Федерацию;

• настаивать на предоставлении регулярного доступа российских консульских работников к гражданам Российской Федерации, осужденным или задержанным по делу о якобы имевшем место покушении на Ниязова (Б. Шихмурадов), а также на гуманном обращении с ними в ходе следствия и содержания под стражей;

• отвечать отказом Туркменистану на запросы о выдаче лиц, имеющих двойное гражданство, граждан Туркменистана или граждан иных иностранных государств, которым угрожает опасность подвергнуться пыткам или бесчеловечному и унижающему достоинство обращению;

• с учетом поступающей информации о причастности высшего руководства Туркменистана к контрабанде наркотиков из Афганистана и содействии их транзиту на территорию Российской Федерации принять по линии соответствующих структур исчерпывающие меры.

Установленные нами контакты с лидерами туркменской оппозиции показали, что обменивать благополучие наших граждан на туркменский газ не только аморально, но и непрактично. Вот любопытные данные, которые приводит в письме ко мне руководитель туркменской общественной организации «Ватан» Худайберды Оразов:

Во время первого визита главы Афганистана Карзая в Ашхабад, Ниязов во всеуслышание заявил по туркменскому телевидению, что прежнее правительство муллы Омара осталось должно Туркменистану 200 млн. долларов США. <…> Достоверно известно, что Туркменистан являлся для них основным поставщиком горюче-смазочных материалов. Топливо вывозилось сотнями тысячами тонн и автоцистернами, и железной дорогой. Железнодорожные эшелоны пригонялись на границу в Кушку, где груз перегружался на автотранспорт и шел дальше. <…> Ниязов открыто призывал региональные страны установить полноценные отношение с талибами, уверяя их, что от них не исходит никакой угрозы. Этот мир имел только одну основу: взаимовыгодная торговля наркотиками. Туркменистан стал окном в мир для талибов, и они практически не чувствовали международной изоляции, имея возможность растекаться по миру через своего северного соседа. Для народа Туркменистана это соседство обернулось валом наркомании, утерянной молодежью.

По официальным данным посольства России, в Ашхабаде лиц с двойным гражданством около ста тысяч человек. Это цифра по выданным паспортам. Этот учет не учитывает три категории граждан. Тех, кто получил российские паспорта непосредственно в России и не афиширует его наличия. Вторая категория — лица со справками о получении гражданства, но не успевших получить паспорта. И третьи — члены семей граждан, имеющих двойное гражданство. Кроме этого, есть еще огромное количество тех, кто подал заявление о получении российского гражданства и ждал и ждет решения. Речь идет как минимум о 250 тысячах граждан.

Для нас непонятно, чем институт двойного гражданства с Туркменистаном мешал России. Для народа Туркменистана (я говорю не только о русских) это было едва ли не последней ниточкой, связывающей с Россией. Сейчас эта ниточка отрезана.

Принято считать, и не без оснований, что вопрос о гражданстве был одной из жертв, принесенных ради доступа к туркменскому газу. Заверения о возможности поставок громадных объемов газа в короткие сроки являются одним из многочисленных блефов Ниязова.

Нынешние запасы товарного газа в Туркменистане не превышают 600 млрд. куб. м. Вся инфраструктура отрасли, магистральные газопроводы изношены, после развала СССР нормально не обслуживалась, за исключением случаев устранения аварий. Поэтому <…> начиная с 2007 года, поставки туркменского газа в объемах 60–80 млрд. куб. метров ежегодно нереальны.

Хитрый деспот туркменбаши знал, что, в конечном счете, дешевый туркменский газ затуманит алчные глаза российской бюрократии, и она скоро потеряет всякий интерес к теме прав наших соотечественников в этой стране. Сначала он свел на нет усилия российских дипломатов, настаивавших на обсуждении «чувствительных вопросов» в рамках специально созданной в дни кризиса совместной рабочей группы. Затем решил напакостить мне лично, заставив руководство «Газпрома» отменить запланированное на территории моего избирательного округа совещание по газификации села (кстати, ускорение газификации Воронежской области было обещано мне президентом лично — в знак его особой благодарности за решение вопроса о калининградском транзите).

В 2005 году Ниязов обнаглел совсем, отменив в Туркмении трудовые пенсии. Россия опять смолчала, хотя не могла не знать, что этим указом Туркменбаши подписал приговор голодной смерти тысячам русских и туркменских стариков, не имевших иного источника пропитания. Наша власть опять проглотила. Возможность брать дешевый газ опять перевесила ответственность власти защищать своих граждан.

Нет, не надо ерничать над Америкой! Она бы такое издевательство в отношении своих граждан не допустила. А, значит, нам действительно еще далеко до ее берегов.

Имеет ли вообще Россия право и возможности прибегать к силе для защиты своих граждан? На этот вопрос вам до сих пор не мог ответить ни один российский высокопоставленный чиновник. Только зверское убийство наших дипломатов в Ираке в 2006 году заставило Кремль признать, что у России есть право применять силу за рубежами национальной территории для защиты своих граждан. А что раньше, не знали об этом?

На самом деле такая возможность дана России международным правом. Все уважающие себя государства вынуждены прибегать к грубой силе для защиты соотечественников, когда исчерпаны политические возможности спасения их жизни.

Стальной кулак в лайковой перчатке

Однажды, кажется, летом 2002 года, мне позвонили из Генеральной прокуратуры РФ и сообщили, что поступило заявление некоего г-на Храмова, представляющего каких-то «транс-радикалов» (наверное, это радикалы, которые от своего радикализма впали в транс), с требованием возбудить в отношении меня уголовное дело в связи с «пропагандой войны».

После высадки в конце февраля 2002 года американских «коммандос» в Грузии отношения между нашими двумя странами резко ухудшились. Стороны обменивались жесткими заявлениями. Получалось, что американцы как бы перекрывают право России применить силу для уничтожения на территории Панкисского ущелья лагерей чеченских диверсантов.

Я выступил с призывом «перестать мямлить» и, наконец, воспользоваться своим правом превентивного удара, чтобы снять угрозу террористической атаки против России. «Транс-радикалы» сочли, что я призываю к развязыванию войны, и написали на меня донос в прокуратуру.

Следователь предложил воспользоваться правом депутатской неприкосновенности и не вступать в спор с г-ном Храмовым в силу ничтожности данного субъекта. Однако я счел нужным написать в Генеральную прокуратуру развернутое объяснение, которое могло бы послужить для нее правовой основой принятия санкций по применению вооруженной силы для защиты жизни и безопасности российских граждан. Вот текст моего ответа:

«В распространенном мной после варварского теракта в Каспийске интервью российским информационным агентствам (13.05.2002 — «Интерфакс», ИТАР-ТАСС и др.) я действительно высказал свою точку зрения о необходимости проведения российскими спецслужбами антитеррористической операции в Панкисском ущелье Грузии. (…) Что касается правовой стороны данного вопроса, то важно проанализировать, какие ограничения предусматривает Конституция РФ и международное право при применении вооруженной силы для борьбы с террористами и защиты соотечественников за пределами национальной территории? Может ли грубое нарушение прав граждан России (в данном случае заложников из числа российских военнослужащих и чеченских беженцев, терроризируемых в Панкисском ущелье) рассматриваться как враждебные действия против российского государства и является ли это основанием для защиты россиян с применением вооруженной силы?

Есть все правовые основания утвердительно ответить на поставленные вопросы.

Во-первых, недавняя история дает примеры политики государств, рассматривавших применение силы для защиты своих сограждан как вид самообороны. Они также активно использовали свои вооруженные силы или специальные подразделения для защиты граждан других стран в тех случаях, когда они подвергались откровенному геноциду. Достаточно вспомнить, например, трехстороннюю военную интервенцию России, Великобритании и Франции в Турцию в 1827–1830 годах для защиты греков-христиан, подвергавшихся массовому уничтожению. Или военные действия России против Турции в 1877–1878 гг. для защиты от резни православных славян Болгарии, Боснии и Герцеговины.

Во-вторых, Конституция Российской Федерации не только не запрещает использовать мощь государства для защиты сограждан, находящихся в опасности, но и утверждает (статья 2): «Признание, соблюдение и защита прав человека и гражданина — обязанность государства». Таким образом, вред, нанесенный отдельному гражданину, является вредом для государства, основной функцией которого является защита своих граждан. Что же касается территории применения такой государственной защиты, то Конституция России не содержит никаких ограничений на сей счет. Более того, согласно статье 5 «Закона о гражданстве Российской Федерации» граждане России пользуются защитой и покровительством России за ее пределами, а российские власти обязаны защищать их права и интересы, а при необходимости принимать меры для восстановления их нарушенных прав. Данные положения российского законодательства в полной мере соответствуют международному праву. Об этом, в частности, свидетельствует высказывание члена Комиссии международного права, бывшего профессора международного права Кембриджского университета Д. Боэтта (Великобритания): «Есть все основания утверждать, что защита граждан, находящихся как на территории государства, так и вовне, является, по существу, защитой самого государства».

В-третьих, в современной политике США, Великобритании, Франции, Израиля легко можно найти примеры активного применения вооруженной силы для защиты соотечественников за пределами национальных границ. Наиболее известны следующие:

1965 год — бельгийские десантники при транспортной и технической поддержке США и Великобритании предприняли вооруженную операцию для защиты двух тысяч иностранцев в Заире;

1976 год — израильские «коммандос» спасли в Уганде заложников, захваченных палестинскими террористами;

1983 год — США совершили вооруженное вторжение на Гренаду под предлогом защиты тысячи американских граждан, оказавшихся в опасности в результате государственного переворота в этом островном государстве;

1989 год — США ввели войска в Панаму. Одна из основных заявленных причин — необходимость защиты американских граждан в этой стране;

1991 год — четыре тысячи французских и бельгийских десантников вторглись в Заир для эвакуации своих сограждан и других иностранцев.

Также в качестве примера можно привести антитеррористическую операцию в Афганистане в 2001–2002 гг.

Не все перечисленные случаи бесспорны с моральной точки зрения (на что я косвенно указал в своем интервью 13 мая с.г.), но ведь речь идет о юридическом праве, а не о деталях и конкретных поводах. Вот что пишет по этому вопросу известный российский специалист в области международного права, доктор юридических наук Н. Б. Крылов: «Противники применения силы для защиты своих граждан, находящихся в опасности за рубежом, чаще всего говорят о возможных злоупотреблениях и на этой основе утверждают, что любое применение силы чревато опасными последствиями, а потому, мол, слишком опасно предоставлять отдельным государствам право прибегать к использованию военной силы. История международных отношений, в самом деле, полна примеров различных злоупотреблений, предпринятых под флагом защиты сограждан, но в действительности являвшихся международным произволом. Достаточно вспомнить, что Гитлер вторгался в Чехословакию, в том числе и под предлогом защиты судетских немцев. Самооборона в международном праве может быть использована как предлог для военных действий против других государств. Но точно также самооборона по уголовному праву подчас бывает неправомерной, а свобода слова, краеугольный камень демократии, подчас является предлогом для беспорядков или безответственных заявлений. Разумно ли на этом основании запретить свободу слова и печати, а также запретить людям защищать себя и свои семьи от бандитов. Надо просто-напросто задать вопрос: остановило бы что-нибудь Гитлера, если бы у него не было упомянутого предлога защищать немецкое меньшинство? Конечно, нет, просто он нашел бы другой предлог. Таким образом, проблема состоит в том, чтобы провести четкую грань между правомерным и неправомерным применением силы».

Анализируя все случаи применения силы для борьбы с международным терроризмом и защиты сограждан, можно выделить ряд критериев оценки — с точки зрения международного права — правомерности такого рода действий государств:

• наличие реальной угрозы террористической агрессии, а также угрозы жизни или систематических и грубых нарушений прав человека;

• отсутствие иных, мирных средств разрешения конфликта, создающее необходимость прибегнуть к крайним мерам самообороны;

• гуманитарная цель вооруженной операции, когда военные действия по ликвидации очага международного терроризма или спасению соотечественников за рубежом должны быть единственным или, по крайней мере, основным мотивом акции;

• пропорциональность, т. е. ограниченность по времени и средствам спасения. Действия государства, применяющего силу, должны предприниматься с целью нейтрализации терроризма и защиты сограждан и не выходить за пределы их непосредственной защиты.

В нашем конкретном случае, связанном с необходимостью «зачистки» Панкисского ущелья, очевидно также и то, что эти действия могли бы быть еще более эффективными, если бы они носили характер совместной силовой акции России и Грузии, на что я и пытаюсь обратить внимание официального Тбилиси.

Очевидно, что российское правительство должно проводить такую политику национальной безопасности, которая бы носила превентивный, профилактический характер. Это бы способствовало недопущению возникновения угрозы безопасности как для самого государства, так и для его граждан. Государство не должно заводить себя в политический тупик, когда единственным выходом из создавшегося положения становится непосредственное применение вооруженной силы».

Эти слова были написаны четыре года назад. И только сейчас, когда в Интернете появились кадры казни наших дипломатов, Дума и Совет Федерации, наконец, затвердили в российском законодательстве принципы вооруженной самообороны и силового спасения соотечественников.

Внешняя политика сильного государства заключается не только в наличии блестяще подготовленных и вышколенных дипломатов, умеющих ловко изъясняться на иностранных языках, и не только в их умении непринужденно носить фрак, смокинг и лайковые перчатки. Наши партнеры при рукопожатии должны чувствовать, что лайковая перчатка скрывает стальной кулак державы, которая своих в обиду не дает.

Окно в Европу

Вскрывая вены Советскому Союзу, Михаил Горбачев и Борис Ельцин забыли не только о Крыме и Севастополе, не только о судьбе 25 миллионов русских соотечественников, но еще и о Калининградской области с ее почти миллионным населением. Эта часть бывшей Восточной Пруссии вошла в состав СССР в 1945 году.

Калининград, в прошлом носивший имя Кенигсберг, представлял собой хорошо укрепленный район обороны немцев. Адольф Гитлер говорил своим генералам: «Берлин падет, но Кенигсберг устоит», — настолько мощными казались фюреру оборонительные возможности этого города-крепости.

Гитлер ошибся. Кенигсберг пал раньше Берлина — 10 апреля 1945-го. За три недели до полной и безоговорочной капитуляции Германии здесь сложили головы 150 тысяч солдат и офицеров Красной Армии. Эта земля до сих пор не просохла от русской крови, а потому совершенно непонятно, как можно было при разделе территории СССР и объявлении независимости Прибалтики забыть о коридоре для свободного передвижения граждан России из Калининграда на «материк» и обратно. Неужели такой принесенной на алтарь победы жертвой наш народ не заслужил уважения своего права на беспрепятственное передвижение граждан по национальной территории?

Даже в годы «холодной войны» Советский Союз, исходя из гуманитарных соображений, согласился с предложением западных держав создать для жителей Западного Берлина безвизовый коридор для их перемещения в ФРГ через территорию ГДР. После начала процедуры вступления в Евросоюз стран Прибалтики «благодарная» Европа отплатила России требованием ввести визы для транзитных поездок наших граждан через территорию Литвы, и это притом, что транзитный поезд будет пересекать литовскую территорию без остановок.

Эксперты нашего думского комитета по международным делам установили следующую картину. На 2002 год регистрировался примерно один миллион пересечений границы Калининградской области с Литвой и Польшей (в среднем в 14 раз больше, чем на других границах РФ). Среди них мы выделили несколько групп российских граждан, права которых могли быть задеты введением Европейским Союзом визового режима.

Самая большая группа — это калининградские «челноки», которые пересекают границу практически ежедневно. Как правило, это жители области, выезжающие в Литву или Польшу за определенной группой товаров, или, наоборот перепродающие товары из Калининградской области. Эти люди вполне могли бы получить либо шенгенскую либо национальную литовскую визу. Никаких нарушений прав человека здесь нами не усматривалось. Любое государство, будь то Россия, Литва или Монголия, может по своему усмотрению вводить или отменять визовой режим на своих границах. Другое дело, что это заставляло наших граждан нести дополнительные расходы на приобретение визы, стоимость которой, как правило, включалась в цену товара и перекладывалась на конечного покупателя. Но оппонировать этому было сложно.

Вторую группу представляли граждане (как жители Калининграда, так и жители «метрополии»), выезжавшие в другие страны Евросоюза через территорию Литвы. Эти граждане уже несколько лет получали для осуществления таких поездок шенгенские визы, и их положение после ввода Литвой визового режима существенно не изменилось.

А вот третья группа граждан России, которые транзитом переезжали из Калининграда на «материк» и обратно и не собирались останавливаться по делам в Литве, в наибольшей степени ущемлялись в результате введения визового режима. Кроме того, возникла политическая проблема суверенитета России над Калининградской областью — нашим гражданам для переезда в другой регион страны требовалось разрешение иностранного государства!

Мы посчитали, сколько человек будут поражены в своих гражданских правах, и установили, что ежегодно осуществляется 600–650 тысяч железнодорожных поездок по маршруту Москва — Калининград — Москва, из которых примерно половина — 300 тысяч граждан — приобретают билеты в оба конца. Количество транзитных пассажиров автомобильного транспорта было оценено нами примерно в 200 тысяч в год. Таким образом, можно было говорить примерно о 400–500 тысячах человек в год, пересекающих литовскую границу в качестве транзитных пассажиров в оба конца (исключая лиц, для которых Литва является конечной точкой маршрута, и лиц, направляющихся в другие государства Евросоюза).

В случае введения транзитных виз для этой категории пассажиров в литовские консульства должно было поступать не менее 1200 ежедневных обращений на выдачу, по крайней мере, двукратных транзитных виз. Очевидно, что литовские загранучреждения были не в состоянии справиться с таким потоком.

Понимая силу общественного мнения, литовские власти через свою агентуру в среде калининградских сепаратистов (и такие там есть) распространяли дезинформацию, что их страна якобы готова предоставить жителям области бесплатные многократные литовские и даже шенгенские визы, но Москва, мол, упирается. Это была обыкновенная ложь: никто нам такое не предлагал, никто не собирался выпускать российских граждан, в том числе и калининградцев, из визового капкана. Разговор шел только о визах, которые Вильнюс и Брюссель собирались вводить уже с 1 января 2003 года.

Страны-участницы Шенгенского соглашения постоянно подвергают наших граждан дискриминации. В так называемые «стоп-листы» — «черные списки» на въезд в Европу — вносятся все женщины до 30 лет, средней руки бизнесмены, и даже граждане, побывавшие участником какой-нибудь пустяшной передряги типа мелкого ДТП. Распространение подобной людоедской визовой практики на калининградский транзит означало бы серьезное унижение России и изоляцию этой эксклавной территории.

Пытаясь заморочить нам голову, западные дипломаты обещали в виде компенсации «доплачивать» стоимость паромных и авиационных билетов до уровня проездного на автобусе. При этом они полностью игнорировали доводы российской стороны о том, что есть немало граждан, которые в силу различных обстоятельств пользуются исключительно наземным транспортом. Кроме того, авиационными маршрутами Калининград был связан лишь с несколькими городами России, а это неминуемо привело бы к дискриминации значительного числа граждан, проживающих в провинции.

Например, из города Сафонове Смоленской области в Калининград, минуя Москву, ходил прямой поезд. В случае введения визового режима жители Сафонове должны были сначала отправиться за визой в литовское консульство в Москве (это семь часов поездом), отстоять там несколько дней в очередях (при этом еще где-то раздобыть себе ночлег в столице), вернуться тем же поездом в Сафонове и только после этого садиться на прямой поезд в Калининград. Стоимость поездки в Калининград с учетом «крюка в Москву» и обратно, а также консульских сборов и стоимости проживания в Москве, возрастала в 2–3 раза. Для пенсионера это означало запредельные расходы и попрание его человеческих прав. Причем количество таких «провинциалов», направляющихся транзитом в Калининград к своим родственникам, было оценено нами примерно в 50–60 тысяч человек в год. Эта цифра означала уже массовое нарушение прав человека.

К концу весны 2002 года переговоры дипломатов России и Евросоюза по калининградскому вопросу окончательно зашли в тупик. В поведении Путина я заметил крайнее раздражение ходом дела. Он предчувствовал надвигающееся на страну публичное унижение и не знал, как его избежать. «От того, как будет обеспечен транзит людей и грузов между Калининградской областью и Россией, без преувеличения будет зависеть будущее отношений России и Евросоюза», — заявлял тогда президент России, отмечая, что предложения Москвы «пока не находят понимания»: «После того как состоялись похороны «холодной войны», возвращение к таким подходам непонятно». До введения литовских виз для транзитных пассажиров в Калининград оставалось всего полгода, рычагов давления на Брюссель в Кремле и МИДе не видели, и все думали над тем, как объяснить гражданам России очередное внешнеполитическое поражение страны, на сей раз задевающее права миллиона граждан на передвижение по собственной стране. Мало того, что вся Восточная Европа, еще вчера открытая для посещений, отправила наших граждан выстаивать изнурительные очереди за визами, так теперь еще и себе домой без платной визы не проедешь.

Нужно было найти иную стратегию переговоров. Обложившись пачками документов, несколько сотрудников аппарата нашего Комитета Госдумы по международным делам — Аркадий Заикин, Владимир Фролов, Николай Барков, а также привлеченный мной к этой работе Андрей Савельев — принялись изучать шенгенское законодательство с целью найти в нем внутренние противоречия и зацепки, которые мы могли бы использовать в продвижении нашей позиции.

Вместо лобового подхода МИДа мы решили использовать приобретенный нами в ПАСЕ опыт парламентского «крючкотворства», которое бюрократам Еврокомиссии крыть было нечем. Кто-то из нас предложил применить против европейцев их же излюбленное оружие — тему защиты прав человека — и перевести камерные дипломатические переговоры в широкую публичную правозащитную дискуссию.

Сама стратегия на переговорах с ЕС по Калининграду предполагала решение двух задач.

Во-первых, мы предложили рассматривать возможность решения вопроса о калининградском транзите с точки зрения перспестивы полного упразднения между Россией и странами ЕС визового режима. В этой связи мы подготовили президенту проект его послания главам государств Евросоюза, который и дал старт нашему «штурму» Брюсселя и Вильнюса.

Предлагая найти «временное решение», мы указывали на наличие в самом шенгенском законодательстве брешей для правового решения конфликтного вопроса. Например, Статья 5.2 дает право стране-участнице делать исключение из режима Шенгена или приостанавливать этот режим в отношении отдельных категорий иностранных граждан «по гуманитарным соображениям», по соображениям «национальных интересов» или в связи с другими международными обязательствами. А внимательно прочитанная нами Статья 141, оказывается, прямо давала возможность странам-участницам добиваться внесения изменений в правила Шенгена в связи с «фундаментальным изменением обстоятельств». Очевидно, что появление части российской территории внутри шенгенской зоны подпадало под это определение. Ведь «творцы Шенгена» ни в 1985-м, ни в 1990-м году не могли предвидеть распада СССР и расширения ЕС, что, собственно, и послужило «фундаментальному изменению обстоятельств».

Во-вторых, помимо чисто переговорной тактики, мы приступили к разработке плана оживления приграничного сотрудничества и развития в Калининграде специальной экономической зоны. Жуткое, особенно на фоне соседей Литвы и Польши, социально-экономическое отставание региона порождало опасную тенденцию к сепаратизму, особенно в молодежной среде. Стали появляться идеи учреждения некой «балтийской республики» с последующим ее включением в Евросоюз. Проявление таких настроений в разгар тяжелейших дискуссий с ЕС при бездействии прокуратуры было сродни ножу в спину переговорщикам. Кроме того, массовая преступность, проституция, эпидемия СПИДа, наркоторговля, дальнейшее ухудшение социально-экономической и экологической ситуации в Калининградской области давали европейцам дополнительные аргументы к ужесточению позиции по пограничному режиму и транзиту в Калининград.

Поняв слабые места переговорной позиции Евросоюза, я решил помочь президенту выйти из тупика дипломатических переговоров, переведя их на уровень широкой общественной и правозащитной дискуссии. Сняв трубку правительственной связи, я набрал аппарат президента. Путин тут же соединился и, выслушав меня, предложил приехать к нему в Кремль прямо сейчас. Через пятнадцать минут я уже докладывал ему свой подробный план по Калининграду.

«Я хочу возложить на вас миссию моего специального представителя на этих переговорах, иначе они посыплются. У МИДа нет идей, как избежать кризиса с Брюсселем и при этом еще сохранить безвизовый транзит. Ваш план может сработать. Все, что вы мне изложили, принимается. Сейчас мы согласуем ваше назначение с Игорем Сергеевичем Ивановым», — президент нажал какую-то кнопку на пульте связи. Министр иностранных дел оказался на своем рабочем месте.

Путин изложил идею назначить меня спецпредставителем президента. Иванов артачился. Наверное, не хотел признавать, что МИД эти переговоры завалил. А, может быть, думал, что я хочу занять его министерское кресло. Интересно, почему наши чиновники сначала думают о кресле, а потом о деле? «Игорь Сергеевич категорически возражает», — сообщил мне президент, повесив трубку. «Вам решать», — ответил я, попрощался и вышел из кабинета.

На следующий день 12 июля 2002 года в актовом зале здания Министерства иностранных дел на Смоленской площади проходило совещание российских послов. Все ожидали приезда президента. Путин любит опаздывать, послы об этом давно знали, поэтому никто в намеченный час в душный зал не заходил. Все толпились в фойе и курилке.

Я подошел поздороваться к министру и его заместителям. Посматривая на часы, они напряженно ждали сигнала из министерской приемной, когда же президент сядет в лимузин и помчится с дачи в Москву. Увидев меня, Иванов выпрямился и в расчете на то, что его услышат все замы, громко произнес: «Я не знаю, что ты там вчера нашептал президенту, но ты станешь его представителем по Калининграду только через мой труп. Я готов съехать из своего кабинета. Пожалуйста, садись в мое кресло и командуй, но пока я — министр, решать проблему калининградского транзита будет наше министерство!» Я парировал: «Что же вы раньше эту проблему не решили, а спохватились только сейчас?».

Сцена была неловкая и, прямо скажу, некрасивая. Я меньше всего хотел конкурировать с МИДом в решении столь важного вопроса. Любая трещинка в переговорной позиции России была бы немедленно использована нашими оппонентами, и в итоге проиграла бы вся страна. Поэтому моим желанием было как можно быстрее замять этот конфликт и начать сообща реализовывать нашу новую стратегию.

На следующий день я выехал в город по хозяйственным делам. Машинально включил радио в автомобиле. Диктор зачитывал указ о назначении меня «специальным представителем президента Российской Федерации по вопросам жизнеобеспечения Калининградской области в связи с расширением Европейского Союза». «Сложное название, — подумал я, — но точное».

На следующий день я собрал наших экспертов, чтобы обсудить план действий. Ситуация была непростая. Как вести переговоры, мы знали. Указ президента по мне подписан. Это в плюсе. А что в минусе? Полномочий и прав по координации работы правительственных органов, задействованных в калининградском вопросе, у меня нет. Возможности хотя бы ознакомиться с практическими наработками МИДа на переговорах с Еврокомиссией — нет. Указания нашим посольствам Литве, Бельгии и дипломатической миссии при Европейских Сообществах взаимодействовать со мной — тоже нет. Нет даже финансирования на командировки, офис и хотя бы минимальный штат дополнительных сотрудников, необходимых для полноценной работы по столь важному для государства вопросу. Ничего этого в наличии не было, и путинским указом не подразумевалось. В общем, нас высадили на «лунной поверхности» с указанием «иди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что». Зато в случае провала переговоров теперь было, с кого спросить. И самое интересное в этой ситуации было то, что я сам на нее напросился.

Я сразу вспомнил и рассказал моим слегка приунывшим коллегам анекдот, чем отличается атака итальянской пехоты от русского штыкового удара. Когда русский офицер вылетает из окопа на бруствер, он кричит своим солдатам: «Братцы молодцы! Постоим за матушку Русь! Ура!» — и увлекает бойцов своим примером в яростную атаку. В итальянской армии все происходит иначе. Когда храбрый офицер вылезает из окопа на бруствер, он кричит своим солдатам: «Avanti, avanti!» («Вперед, вперед!»). При этом восхищенные итальянские солдаты, оставаясь в окопе, начинают бурно аплодировать своему кумиру, восклицая: «Bravo, bravo!» («Молодец, молодец!»). «Так и мы», — говорю я коллегам, — «уже на бруствере, зовем всех в атаку, а нам лишь аплодируют из окопа!»

Посовещавшись, мы решили отвоевывать себе пространство для работы и маневра интеллектуальным напором и локтями. Отменив запланированные на август отпуска с семьями, мы приступили к работе.

Погрузившись глубоко в теорию вопроса, я понимал, что на практике все может выглядеть иначе. Первым делом я решил позвонить корреспонденту ОРТ в Калининграде Олегу Грознецкому. Этот талантливый и смелый журналист, перебывавший во всех «горячих точках», всегда был очень наблюдательным человеком. Проблему калининградского транзита мы несколько раз обсуждали с ним во время моих прошлых командировок в «Янтарный край» России. Существо вопроса он знал намного лучше любого дипломата, поскольку сам мотался по служебным делам из Калининграда в Москву и обратно всеми видами транспорта по несколько раз в месяц.

Описав в красках страдания наших соотечественников, которым приходится ежедневно сталкиваться с проблемами изоляции региона, Олег вызвался мне помочь. Он-то и предложил мне проехать на его «десятке» обе границы — белорусско-литовскую и литовско-российскую, чтобы неформальным образом изучить тему и показать болевые точки транзита. Я с благодарностью согласился.

Через пару дней Олег с оператором уже встречали меня в минском аэропорту. Не мешкая, мы сразу отправились в дорогу в направлении Литвы. Быстро пройдя на полупустой границе все пограничные и таможенные формальности, мы въехали в Литву и на большой скорости понеслись в сторону Вильнюса.

В столице Литовской республики нас приняли крайне настороженно. Здесь хорошо знали и меня и боевой характер Конгресса русских общин, который был представлен в Сейме активистами Союза русских Литвы. Тем не менее, встречи прошли в «конструктивном ключе», как бы выразились дипломаты. За несколько часов пребывания в Вильнюсе я успел повстречаться с президентом Валдасом Адамкусом, его спецпредставителем Гядеминасом Киркаласом (ныне — премьер-министр этой страны), бывшим тогда премьер-министром Альгирдасом Бразаускасом, руководством Сейма, МИДа и МВД республики.

Вручив Адамкусу послание Путина, я выслушал в ответ заверения литовской стороны «решить калининградский вопрос с максимальной пользой для обеих соседних стран». Действительно, литовцы очень активно работают в «Русской Прибалтике», имеют там массу совместных предприятий, и ссориться с нами из-за твердолобости евробюрократов Вильнюсу было ни к чему.

Завершив дела в Литве, мы выдвинулись в сторону российской границы. Наиболее оживленным переходом на ней является пограничный пункт в Советске (бывший немецкий город Тильзит). До него нам было ехать всего несколько часов. В зеркале заднего вида я заметил сопровождавшую нас машину с людьми в штатском. Думаю, что такая забота была напрасной — в Литве ездить удобно и безопасно, и мы быстро долетели до Советска без всяких проблем и осложнений.

Километров за двадцать до границы нас на трассе встретил черный «Мерседес» российского генконсула. Я отказался покидать руль «десятки», поблагодарил дипломата и попросил его следовать за нами.

Моя уловка сработала — на российском берегу нас ждала целая процессия во главе с губернатором, федеральным инспектором и командующим Балтийским флотом. Слава Богу, что они не прихватили с собой оркестр. Все они решили, что я важно еду в «Мерседесе», а поскольку наш «Жигуль» закрывал на мосту «немцу» дорогу, ко мне подбежал офицер-пограничник, торопливо проштамповал наши паспорта и велел быстро отсюда сваливать, так как «следом за нами едет крутая шишка». Мы, еле сдерживая хохот, понятливо кивнули ему.

Я прибавил газа и объехал толпу встречающих, нетерпеливо переминавшихся с ног на ноги в ожидании долгожданной «шишки». Оператор включил камеру, Грознецкий подсоединил к ней микрофон, и, оставив машину, мы подошли сзади к губернатору. Я тронул его за плечо и спросил: «Вы не подскажете, как пройти в библиотеку?». Так мы весело познакомились с руководителем «Янтарного края» России Владимиром Егоровым.

За три месяца, остававшихся до саммита России и Европейского Союза, я десятки раз посещал Калининград, провел многочисленные встречи с областным руководством, командованием Балтийского флота, бизнес-элитой и местными СМИ, наведывался к очереди у литовского консульства, где обеспокоенные изоляцией региона калининградцы днями и ночами ожидали обещанных им транзитных виз.

В бывшей столице Восточной Пруссии было открыто Бюро спецпредставителя, которое возглавил переехавший на полгода в Калининград Андрей Савельев. Руководству страны им были подготовлены уникальные материалы и предложения по развитию инфраструктуры региона, созданию специальной экономической зоны по типу «налоговой воронки» для граждан ЕС, снятию напряжения на пограничном и таможенном контроле, борьбе с криминалом и сепаратизмом.

Группой спецпредставителя был обеспечен вывод переговоров с Литвой и Европейской комиссией на совершенно иной качественный уровень. В западной прессе появились серьезные публикации об «обоснованности российских озабоченностей по калининградскому транзиту», соответствующая дискуссия развернулась в ПАСЕ и Европарламенте, в Берлине подобные слушания прошли в Германском обществе внешней политики.

Особо мощное давление на твердолобую позицию еврокомиссаров оказали главы крупнейших государств и авторитетные общественные деятели Европы, с которыми я успел провести предметные переговоры. Президенты Литвы и Польши Адамкус и Квасьневский, итальянский, испанский и литовский премьеры Берлускони, Аснар и Бразаускас, главы МИДов Франции (Де Вильпен), Италии (Фини), Греции (Папандреу), статс-секретари внешнеполитических ведомств Австрии, Германии, Финляндии, Дании, комиссары ЕС Проди, Паттен, Ферхойген, Де Паласио, Солана, ветераны европейской политики Ахтисаари и Геншер — таков неполный список участников моих ежедневных переговоров по разрешению этого важнейшего для России и Европы вопроса.

23 октября 2002 года — за две недели до саммита Россия — ЕС — я вылетел в Копенгаген для окончательного разговора с датчанами. Эти оказались самыми упертыми. Согласно неформальному распределению ответственности внутри Евросоюза Дания «курировала» Литовскую Республику. Вильнюс докладывал в Копенгаген обо всех своих договоренностях с Москвой по транзиту, жалуясь на меня, мол, «русский спецпредставитель выкручивает нам руки».

Занимая по калининградскому транзиту самую непримиримую позицию, Дания пользовалась своим положением председательствующего на тот момент в ЕС. Ее полугодовое председательство выпало на вторую половину 2002 года — период самых острых переговоров по транзиту. Копенгаген вмешивался во все детали нашей дискуссии с Литвой и Европейской комиссией, пытаясь вставлять палки в колеса везде, где это только было возможно.

Более того, датчане сами давали повод усомниться в их желании вести с Россией честные переговоры. Они разрешили проведение в Копенгагене в конце октября очередной сходки эмиссаров чеченского бандитского подполья, официально называемого «Конгрессом чеченского народа». О недопустимости таких враждебных по отношению к России действий я сам неоднократно предупреждал своих скандинавских собеседников. В ответ они только «растерянно» удивлялись, «как в условиях демократии они могут запретить форум чеченских диссидентов».

Однако вечер 23 октября расставил все точки над «i». В момент, когда мы завершали тяжелые переговоры с датскими дипломатами, банда Бараева взяла в заложники сотни мирных людей — москвичей и гостей столицы, пришедших в театр на мюзикл «Норд-Ост». Первым же самолетом утром 24 октября я вылетел в Москву и сразу же из аэропорта поехал на Дубровку — в оперативный штаб по освобождения заложников.

Организовав работу с иностранными дипломатами, которые до моего приезда в поисках хоть какой-то информации прохаживались по коридорам штаба, нам удалось с помощью представителей дипкорпуса выйти на связь с их соотечественниками, находящимися среди заложников, и добыть, надеюсь, полезную для силовиков информацию. Вместе с помощником президента Сергеем Ястржембским мы забирали у доктора Леонида Рошаля детей-заложников, которых ему удалось спасти до начала штурма. Сам штурм и операцию по спасению заложников с четырех утра 26 октября я комментировал в прямом эфире канала «РТР».

Ни 24, ни 25, ни 26 октября, несмотря на мои телефонные обращения из оперативного штаба к датчанам, из Копенгагена информация об отмене сборища ичкерийцев так и не поступила. Все было ясно. Ехать после трагедии «Норд-Оста» в Копенгаген и проводить там, как ни в чем не бывало, российско-европейскую встречу «в верхах» было недопустимо. Я настоятельно рекомендовал президенту выбрать иное место для саммита. В итоге остановились на Брюсселе.

Путин вел переговоры жестко и отказывался подписывать итоговый документ саммита до тех пор, пока не был объявлен перерыв, и основные переговорщики не были удалены в соседнее помещение для окончательной шлифовки соглашения. Это был мой план, и мы с президентом четко ему следовали. Оставшись один на один с еврокомиссаром Крисом Паттеном, отвечающим за расширение Евросоюза, мы с заместителем министра иностранных дел России Сергеем Разовым (ныне — посол России в Китае) «додавили» британца. В условиях цейтнота нам удалось заставить его убедить Еврокомиссию внести окончательную правку итогового документа саммита в полном соответствии с нашими требованиями о беспрепятственном транзите граждан России в Калининград и обратно.

Напоследок Паттен, бывший в свое время британским губернатором Гонконга, сказал мне, выходя из комнаты переговоров: «Мистер Рогозин, вы хуже китайцев. Я думал, что только они умеют засовывать пробку в уже раскупоренное шампанское». Опытнейший переговорщик мне явно льстил, Но в одном он был абсолютно прав — я действительно боролся за каждую запятую в этом документе. Если для Паттена договоренность по калининградскому транзиту была формальностью, то для меня это была борьба за честь России. Сдавать позицию я права не имел. Потому и выиграл.

Чего же в итоге нам удалось добиться? Специально для целей транзита граждан России в Калининград и обратно Европейский Союз внес серьезные изменения в свое законодательство, о чем раньше евробюрократы не желали даже разговаривать. В соответствии с новыми правилами транзита, вступившими в силу 1 июля 2003 года, нашим гражданам теперь не нужно обращаться за визой в литовское или какое-либо еще посольство. Они просто приобретают билет в любой российской железнодорожной кассе и на следующий день могут отправляться в дорогу.

За это время российская и литовская стороны проверяют данные на пассажира, не совершал ли он преступлений на территории России и стран Евросоюза. Для России это не менее важно: ведь преступник, находящийся в федеральном или международном розыске, сев в транзитный поезд, может воспользоваться этой лазейкой, чтобы ускользнуть из страны. Так, на литовском участке дороги были отмечены многочисленные случаи аварийной остановки поезда и незаконного покидания его представителями чеченских бандформирований. Новые правила транзита эти риски исключили.

Уже в поезде при пересечении границы пассажир предъявляет представителям литовских властей свой паспорт. Литовские пограничники, проверив его, бесплатно выдают специальный проездной документ на две безвизовые поездки — туда и обратно. Причем до 1 января 2005 года граждане России могли использовать для целей транзита даже свой внутренний паспорт. По моей просьбе возглавлявший в то время правительство России Михаил Касьянов оперативно выпустил постановление, разрешающее вклеивать во внутренние паспорта фотографии детей, следующих вместе с родителями.

Вот, собственно говоря, и вся процедура. Кроме того, в итоговый документ саммита мне удалось включить положение о возможности строительства магистрали для скоростного безостановочного и, естественно, безвизового поезда, который мог бы окончательно убрать остающиеся неудобства для поездок в «Янтарный край» России.

Решение вопроса калининградского транзита продемонстрировало нашу способность занимать твердую позицию в деле защиты прав наших граждан и сняло остроту в наших отношениях с Европой. Итоговый документ брюссельского саммита, прописавший всю технологию калининградского транзита, стал примером того, что Россия и Европа могут в сжатые сроки решать самые сложные вопросы, а не только трещать «птичьим языком» дипломатов о важности «стратегического сотрудничества», плохо понимая, в чем же оно на самом деле состоит.

Указом Владимира Путина мне была вынесена официальная благодарность. Дальнейшее решение вопросов, связанных с калининградским транзитом, было возложено на МИД и администрацию президента. К сожалению, исторические решения брюссельского саммита Россия — ЕС были выполнены лишь частично. Про строительство скоростных железнодорожных магистралей и планы совместного развития инфраструктуры в северо-восточной Европе с участием Калининградской области все как-то сразу забыли. Политики и дипломаты погрузились в очередной летаргический сон. Пока жареный петух вновь не клюнет…

«Единая Нигерия»

В январе 2003 года на очередной встрече в Кремле президент поинтересовался моим отношением к партии «Единая Россия». Вопрос был задан неожиданно — мы обсуждали ход переговоров по заключению с Литвой договора о возвращении нелегальных мигрантов, да и вообще ранее в наших беседах мы не касались узкополитических и, тем более, партийных вопросов.

Как раз накануне этой встречи я прочел удивительный, рожденный «Единой Россией» документ, смело обозначенный «манифестом». Сначала я подумал, что это чей-то злой розыгрыш или грязная провокация, чтобы опозорить президентскую партию. Но когда понял, что это самый что ни на есть настоящий итоговый документ семинара руководителей региональных отделений ЕР, предложенный для обсуждения генеральному совету этой партии, пришел в ужас.

«Мы утверждаем, — было написано в манифесте, — что XXI век будет веком России. Мы стоим на пороге беспрецедентного роста национальной экономики, какого еще не знала мировая история». Круто!

«Российское чудо будет достигнуто усилиями объединившихся вокруг партии «Единая Россия» граждан, на основе максимального использования уникального, интеллектуального (пунктуация оригинальная. — Авт.) потенциала страны и открытий, сделанных российскими учеными за последние годы. Через 15 лет, к 2017 году Россия будет ведущей мировой державой. Мы займем достойное России место в мировой экономике и политике, весь мир будет с восхищением наблюдать развитие проснувшегося российского медведя».

Насколько я знаю от своих приятелей — профессиональных охотников, — пробуждение медведя в их среде никогда восхищение не вызывало. Ну, да ладно. Читаю дальше:

«После победы на выборах в декабре 2003 г. сразу, в 2004 г. начнется:

— программа модернизации энергетического комплекса;

— массовое строительство индивидуального жилья;

— программа развития новой транспортной сети России;

— технологическая революция в российском сельском хозяйстве;

— быстрый рост доходов всех категорий граждан. В результате, уже — в 2004 г. каждый житель России будет платить за тепло и электроэнергию в два раза меньше, чем сейчас.

— в 2005 г. каждый гражданин России будет получать свою долю от использования природных богатств России.

— В 2006 г. у каждого будет работа по профессии.

— К 2008 г. каждая семья будет иметь собственное благоустроенное жилье, достойное третьего тысячелетия, вне зависимости от уровня сегодняшнего дохода».

И, наконец, самое забавное:

«К 2008 г. Чечня и весь Северный Кавказ станут туристической и курортной «Меккой» России». Почему же именно «Меккой»? «Единая Россия» через пять лет собиралась обратить все население России в ислам? А «необращенные» получат «достойное третьего тысячелетия» жилье?.. Или, как язвительно прокомментировала этот пассаж одна калининградская газета: «неуказанной кубатуры — в необозначенных широтах».

«К 2010 г. будет построена транспортная магистраль Петербург — Анадырь, Токио — Владивосток — Брест и другие», — дальше читать становилось уже не смешно.

О прочитанном я подробно рассказал президенту. То, что зачатая Березовским партия не способна была произвести на свет ничего путного, догадывались многие. Но то, что такое принадлежит тоже ей, было совсем не смешно.

— Я понимаю, что, возможно, вам не хочется мараться, но все же прошу вас подумать над тем, чтобы возглавить генеральный совет «Единой России». Повстречайтесь с Борисом Грызловым, обсудите технологию вашей интеграции. Это все-таки президентская партия, и мне не безразлична ее судьба», — неожиданно обратился ко мне Путин.

— Президентская партия не должна волочиться за президентом, всякий раз прикрывая свой зад его именем. Она должна идти на шаг впереди. Она должна уметь рисковать и иметь свое лицо. После ухода Грызлова в МВД там воцарились африканские нравы — сплошная грызня и перевороты. Прямо какая-то «Единая Нигерия». Я могу попробовать придать «Единой России» динамизм и какой-то осмысленный характер, если буду твердо знать, что располагаю карт-бланш в идеологических и кадровых вопросах».

Я надеялся, что Путин даст мне ответ сейчас же, но он выразился достаточно осторожно:

— Хорошо. Обсудите это с Борисом Грызловым.

Уже скоро мне стало ясно, что выполнять кадровое пожелание президента никто в руководстве ЕР не собирается. Мое возможное появление сплотило враждующие кланы. Все переполошились за свое будущее. Возможно, партийная бюрократия перепугалась из-за того, что их лоббизму коррупционных законопроектов мог прийти конец. Особо непримиримую позицию ко мне занял мэр Москвы Лужков, который прямо пригрозил Грызлову своим уходом из партии и потерей, как он выразился, «миллионов голосов».

Когда-то, в 1998–1999 годах, мы были с Лужковым достаточно близки. Мне нравилась его позиция в защиту русских соотечественников, брошенных на произвол Ельциным, нравилась неуемная, не по возрасту бурная энергия, с которой он брался за любое новое дело. По его просьбе я, тогда еще «депутат-первогодка», набросал проект политической платформы движения «Отечество», которое Лужков должен был возглавить. Конгресс русских общин стал коллективным участником нового движения. Я уговаривал своих друзей-младопатриотов простить Лужкову его поддержку ельцинского режима, и в составе его политической команды идти на ближайшие парламентские и президентские выборы.

Одного я не учел — Лужков не верил ни в себя, ни в свое новое окружение. Он по-прежнему пытался через своего зама Владимира Ресина подстраховаться безуспешными попытками замириться с Кремлем, метался, переживал, любой ценой искал каких-нибудь влиятельных союзников. И, в конце концов, его выбор остановился на Шаймиеве, Рахимове и Аушеве — известных своими сепаратистскими взглядами лидерах национальных республик — Татарии, Башкирии и Ингушетии. Он считал, что их умение обеспечить чуть ли не стопроцентное голосование на подконтрольных территориях позволит ему укрепить свое положение в будущих переговорах с Ельциным.

Юрий Михайлович не мог не понимать, что беспорядочные политические связи оттолкнут от него тех, кто встал под знамена движения «Отечество» по мотивам сугубо искренним, а вовсе не конъюнктурным. Ведь поддержав Лужкова, многие надеялись принят участие в создании действительно боеспособного патриотического фронта, которое могло бы снять с России проклятие ельцинского правления.

Не скрою, и я на это надеялся, верил Лужкову, старался не обращать внимания на его чванливое, пренебрежительное отношение к окружающим. Но и для нас наступил момент истины. Как я, например, мог состоять в одном движении с Русланом Аушевым, президентом Ингушетии, в отношении которого я настаивал на возбуждении уголовного дела за связи его с бандитским подпольем Чечни и, в частности, с Шамилем Басаевым?!

Тысячи активистов КРО, десятки тысяч русских беженцев из Чечни, Ингушетии, других республик Северного Кавказа, успевших избежать печальной участи своих родных и близких, замученных, изнасилованных и убитых в годы бандитского мятежа Дудаева и Масхадова, считали Аушева высокопоставленным пособником бандитов. Возможно, они были неправы, но игнорировать их мнение я не мог. Без сомнений, они бы отвернулись от меня, если бы я заключил с Аушевым какую-нибудь политическую сделку.

Я прямо сказал Лужкову, что он совершает роковую ошибку, но он был одержим идеей нового политического бракосочетания, требовавшего от него «некоторых жертв». В июне 1999 года, за полгода до парламентских выборов Исполком КРО приостановил участие в деятельности лужковского «Отечества». Я вышел из состава руководящих органов движения.

Никаких публичных заявлений мы не делали. Почему? Я по-прежнему уважал Юрия Лужкова и даже был готов простить ему его слабости. Требовать от него большего было невозможно. Лужков оставался человеком Системы. Он так и не решился заплыть «за буйки».

Мы отошли от проекта «Отечества», когда ему не было равных. Участие популярного и только что отправленного в отставку премьера Евгения Примакова в команде Лужкова — Шаймиева — Рахимова не оставляло шансов никому: ни агонизирующему Кремлю, ни буксовавшим на месте коммунистам, ни обанкротившимся бюрократам из «Нашего дома». О Путине-премьере и «Единстве» все узнали лишь два месяца спустя, а тогда — в июне 99-го наш демарш не поняли даже мои близкие друзья. Да, мы потеряли «выгодную электоральную перспективу», но сохранили при этом свою честь, единство организации и наших сторонников.

Истерика Лужкова продолжалась вплоть до апреля 2003-го. Наконец мы встретились с Грызловым, и я сказал ему с досадой: «Борис, как ты знаешь, это была не моя идея — возглавить Генеральный Совет вашей партии. Президент хотел иметь в руководстве «Единой России» своего представителя, «комиссара» так сказать. Вы его распоряжение не выполнили. Так ему и скажите, что вы представляете самодостаточную группу — клан, проще говоря, и справитесь со своими задачами сами».

Грызлов стал возражать и, в конце концов, предложил мне возглавить какой-то «совет сторонников ЕР». Поблагодарив министра, я сказал, что претензий лично к нему не имею, и на прощание посоветовал ему вести себя с этой компанией поосторожнее. Окопавшиеся под крылом президента граждане были хищниками опытными и прожорливыми, и скушать приличного и разумного человека, коим я всегда считал Бориса Грызлова, для них было делом пустяшным.

Последний разговор на тему идеологического выбора и политической роли «Единой России» состоялся у меня с президентом в самом конце апреля 2003 года. Он предложил мне свое личное вмешательство в решение вопроса о руководстве этой партией. Я же попросил его закрыть эту тему навсегда: «Владимир Владимирович, это бесполезно. Даже если они примут ваше решение как руководство к действию, то сделают все с точностью наоборот. Такие люди. За полгода, оставшееся до выборов, я не успею сделать из этой партии что-то приличное. Пусть будет, как будет. Но вам я бы посоветовал держать их на дистанции, они вас утопят».

Путин промолчал. На том и закончилась неудавшаяся попытка президента с моей помощью сделать из «Единой России» ответственную и дееспособную политическую партию. Как говорится, «горбатого могила исправит».