Врата джихада

VII. Псих ненормальный

Мост Джинджа Чича взорвали в шесть часов вечера, через несколько секунд после того, как через него проехал лимузин президента. Ухнули двести пятьдесят килограммов пластиковой взрывчатки, заложенных в горизонтальные балки. В соседних домах полопались стекла, жильцы и прохожие на время оглохли.

У моста и у тех, кто на нем находился, не оставалось ни малейшего шанса. Бетонные плиты и обломки стальных конструкций посыпались в мутные воды речки Нулла Ле, а темное облако из мусора, пыли и каменной крошки взметнулось на десятки метров. Автомобиль с бойцами охраны (группа спецреагирования, созданная гендиректором военной разведки Тариком Маджидом) подбросило вверх, на пару мгновений он застыл в воздухе. Это было диковинное зрелище: черная махина, зависшая над разрушенным мостом, словно сказочный летательный аппарат. Очевидцы утверждали, что у автомобиля бешено вращались колеса, не находя соприкосновения с землей, а командир Шабир Мумтаз палил сквозь расколотое ветровое стекло.

Лимузин президента не успел далеко отъехать, трях­нуло его здорово. Да что ему сделается! Это настоящая крепость на колесах, способная двигаться с пробитыми, даже полностью изорванными шинами. Броня устоит против гранатомета, выдержит химическую или био­логическую атаку. Конечно, не успей президент проско­чить Джинджу Чичу, не помогли бы никакие ухищрения, сгорел бы как миленький.

Выручил установленный на лимузине джаммер. Этот прибор, относившийся к категории высокоточного кон­тртеррористического оборудования, испускал магнитные импульсы и блокировал радиосигналы, активировавшие взрывное устройство. Именно поэтому, когда лимузин приблизился к Джиндже Чиче, адская машина не сработала. Пятьдесят секунд спасли жизнь главы государства и погубили его охранников.

Случившееся стало сенсацией. В самом центре Равал- пинди, в двух шагах от резиденции председателя Объединенного комитета начальников штабов (президент занимал эту ключевую военную должность) и штаба десятого корпуса, террористы осмелились организовать беспрецедентное покушение. Власти ответили волной арестов, не щадя правых и виноватых. Репрессии проводились бессистемно: правоохранительные органы в Пакистане не отличались эффективностью и современными методам сыска и дознания овладевали с трудом.

— И что? — поинтересовался я. — Покушавшихся нашли?

Ксан возмутился.

— Чем ты меня слушаешь, не могу понять. Объясняю еще раз: в том, что касается розыскных мероприятий, пакистанцы слабы. Облаву провести — это еще туда сюда.

В тот вечер мы случайно встретились в аэропорту. Я провожал свою двоюродную племянницу, отправлявшуюся на отдых в Испанию. Дождавшись, когда она пройдет погранконтроль, повернул к выходу и тут попал в медвежьи объятья Ксана. Я был ошеломлен, от неожиданности чуть не потерял дар речи. Помяв меня маленько, а заодно и облобызав, мой друг восторженно заявил, что мы давно не виделись, и встречу надо отметить. Он ждал делегацию пакистанских бизнесменов: рейс задерживался, и Ксан прохлаждался в баре ВИП-зала.

Разумеется, я не сумел отказаться (хотя планировал холостяцкий ужин у себя в Печатниках). Мы выпили, потом повторили, закусив креветками под чесночным соусом и цыпленком-гриль. Поговорив о всяких личных проблемах, перекинулись на философские темы (будущее человечества и прочая ерунда), а после третьей Ксана потянуло на воспоминания. Ну, все как обычно.

Расслабившись и откинувшись на спинку кресла, он заявил, что любые попытки объяснить мир «смешны и нелепы», и это пустая трата времени.

—Кто, кто объясняет? — вопрошал Ксан, подливая себе водки. — Людишки, которые собственное существование не могут толком понять, в собственных поступках разобраться.

Осторожно попытавшись возразить (все-де зависит от конкретного индивида), я вызвал шквал насмешек. У меня, было сказано, мышление технаря, который все старается разложить по полочкам, во всем найти внутренний смысл.

—Жизнь непостижима, — разглагольствовал он, — и нечего подводить ее под общий знаменатель.

Я не стал напоминать о том, сколь избит и банален его тезис — чтобы не сердить Ксана и не лишить себя возможности услышать очередную занимательную историю. Расчет оказался верным, и Ксан рассказал о покушении на президента. Но это было только начало.

Через неделю после покушения, а произошло оно 14 декабря, Ксан отправился в один из дальних районов столицы. Солнце светило обманчиво ярко и не согревало ни тело, ни душу. Зима выдалась удивительно холодной: по Исламабаду гуляли свирепые ветры, ночью температура опускалась до минус четырех-пяти. Состоятельные горожане включали газовые и масляные обогреватели, а бедняки кутались в дешевые одеяла, вымаливая у Аллаха тепло и достаток.

В то время Ксан занимал должность консула и тратил немало времени на решение проблем росграждан, которых занесла нелегкая в Пакистан. В назначенном месте его ждала машина ОРУ, белая «тойота-королла». Номера замазаны то ли грязью, то ли темной краской. Ему предложили ехать следом, и тут он намучился. «Королла» двигалась по замысловатому маршруту, петляла маленькими улочками: очевидно, чтобы впоследствии Ксан не сумел проделать этот путь самостоятельно.

Почти в каждом квартале ОРУ располагало своим особняком,safe house, о точном местонахождении которого сотруднику российского консульства знать не следовало. Вообще-то, в данном случае это был не особняк, а убогая халупа: пленник, которого здесь содержали, рылом не вышел, чтобы претендовать на более презентабельное здание.

Ему было сорок с небольшим. Одет не по сезону: за­стиранный шальвар-камиз протерся на локтях и коленях, сквозь прорехи виднелось голое тело — не особо приличный вид для мусульманина. Ни свитера, ни куртки. На босых ногах болтались резиновые шлепанцы, а более никаких предметов туалета на этом человеке не было. Лицо посинело от холода, а руки, скованные наручниками, он плотно прижимал к груди — думал, наверное, что так можно согреться.

Ксану бы пожалеть его, да что-то останавливало: мо­жет, глаза, смотревшие изучающе-спокойно, или упрямый рот, выдававший натуру, не привыкшую пасовать под ударами судьбы. Звали человека Аббасом, и о его существовании Ксан узнал совсем недавно.

Аббаса вывели на улицу — он подпирал обшарпанную бетонную стену, ежился от холода и щурился от яркого дневного света. Рядом красовались два угрюмых шпика, казалось, не обращавших внимания на своего пленника.

Один лениво хмыкнул при появлении Ксана и, не тратя времени на приветствие, коротко бросил:

— Можете говорить.

Ксан представился, затем задал банальный и едва ли уместный вопрос: «Как поживаете?». Аббас усмехнулся, выпятив подбородок, указал на свои скованные руки.

За пять дней до этого Ксана, занимавшего в то время должность консула, вызвали в пакистанский МИД. Директор Третьего европейского департамента Сохейль Зак сообщил о задержанном российском гражданине, к которому пакистанцы готовы разрешить консульский доступ. Чиновник самодовольно вещал о том, как оперативно Исламабад откликается на российские просьбы. Врал, конечно.

Россия тогда интересовалась результатами боевой операции в приграничных с Афганистаном районах, где спецназ отловил кучу боевиков. Среди них были чеченцы, татары, башкиры и прочие «дикие гуси» с российских просторов. Пакистанцы обычно всячески тянули с разрешением консульского доступа, это занимало немало времени, до года, а то и больше. Поэтому в данном случае, как решил Ксан, речь шла о человеке, который не представлял для паков никакой ценности. Отработанный материал.

Агент расстегнул наручники, и Аббас принялся расти­рать руки.

— Как поживаю. Неплохо.

В эту минуту из дома вышел статный пакистанец в европейском костюме. Шпики замерли, выражение их лиц приобрело угодливый оттенок. Очевидно, это был офицер.

Смерив Ксана пронзительным взглядом, презрительно выпятил нижнюю губу — видно, внешний вид российского представителя показался легкомысленным. Тот явился на встречу в летних брюках, тенниске, да в мокасинах. В Пакистане обычно не соблюдали условностей, но иногда попадались экземпляры, воспитанные в достойных британских традициях. Особенно среди военных. Этот тип входил в их число.

Скорчив гримасу, вручил Ксану папку с документами.

— Прошу подписать.

Пролистав бумаги, Ксан удивился. Речь шла о том, что с 21 декабря сего года Аббас передавался русским, и Объединенное разведывательное управление более не имело к нему никакого отношения.

—Будьте любезны, — настаивал офицер. — Или вам не нужен ваш подданный? — Тут он высокомерно улыбнулся. — Это было бы, гм, непатриотично.

— Нас не предупредили, — пробормотал Ксан.

Офицер пожал плечами. Вопрос не к нему, он выполняет предписание. Что ж, паки «отработали» Аббаса и решили от него избавиться.

Тут вступил в беседу сам Аббас, который до сих пор молча переводил взгляд с консула на офицера.

— Деньги у меня есть.

Ксан посмотрел на офицера, тот утвердительно кивнул.

— Афгани и доллары, на гостиницу хватит.

Ксан лихорадочно соображал: оставить Аббаса одного. А если этому типу что-то взбредет в голову, и он запилит в Вану или Мирам Шах^[20]? Да с консула голову снимут. Оставалось вести к себе.

—Ладно. — Он подписал бумаги и подтолкнул Аббаса к машине.

Немного проплутав, они выскочили к торговому центру — марказу. Здесь сориентироваться было проще.

— Куда едем? — равнодушно осведомился пассажир. Судя по всему, он был флегматиком или же приучил себя не выдавать своих чувств.

— Домой.

Расслышав глубокий вздох (у этого человека своего дома давно не было), Ксан уточнил:

— Ко мне домой.

В то время он жил один: особняк большой, свободных комнат предостаточно. Знакомые и друзья у него останавливались, так что лишние комплекты белья и прочие мелочи имелись. Несколько дней перетерпеть: отправится этот Аб- бас на свою богоданную родину — и дело в шляпе.

Аббас родился в Казани, в обычной татарской семье. Отец — слесарь-ремонтник, мать — медсестра. Жили — как все. Страдали от дефицита, пытались откладывать деньги из нищенской зарплаты, «химичили» по возможности, да все курам на смех. Ну, сколько левых рублей мог насшибать Гайнутдин за починку кранов? Жена подряжалась сиделкой, делал уколы «частным образом», состояние на этом не сколотить. Поэтому ютились в хрущобе, накоплений не имели и помочь сыну выбиться в люди не смогли. После десятилетки тот ушел в армию. Остался на сверхсрочную, дослужился до прапорщика и получил рекомендацию в Кали­нинградское ордена Ленина военно-инженерное училище. В звании лейтенанта отправился в Афганистан, где командовал саперной ротой. Вернувшись, оставил военную службу, как предполагал — навсегда.

Поужинав, Ксан предложил Аббасу пройти в гостиную, посидеть перед камином. Это было монументальное мраморное сооружение, однако вместо живого огня в нем мерцало синее пламя газового обогревателя. От спиртного гость отказался — настоящий мусульманин, поди ж ты! — а себе Ксан плеснул скотч.

— Что вас заставило пойти на эту авантюру? — он начал беседу, катая в ладонях стакан с виски. — С виду вы. — тут он запнулся, сообразив, что мог обидеть Аббаса.

Довольно долго тот не отвечал, уставившись на каминную полку, уставленную безделушками и фотографиями. Кроме того, там лежали две молельные шапочки: одна белая, наподобие ермолки, другая, вышитая разноцветными нитками — похожая на тюбетейку.

«Если он такой молчун и невежа, — подумал Ксан, — черт с ним, пусть держит рот на замке. Разрабатывать его нет нужды, вербовать — тоже».

Аббас выдавил из себя смешок:

—С виду я произвожу впечатление приличного человека?

Ксан смешался.

— Иначе бы я вас не пригласил к себе.

Аббас попросил чай, и Ксан заварил крепкую, душистую каву^[21]. Указав на фото его жены и сына, татарин вежливо осведомился:

— Семья?

— Сейчас в России, там школа лучше.

— В Москве?

— Да.

— А это. — Аббас мотнул головой в сторону молельных шапочек. — Вы правоверный?

— Сувениры.

— Сувениры, — с оттенком осуждения повторил Аббас, но от комментариев воздержался. Сделав несколько глотков, с удовлетворением причмокнул.

—Вещи называют разными именами, — негромко заговорил он. — Для вас — авантюра, для меня — осознанный выбор.

С этими словами придвинулся ближе к обогревателю. Подмерзал бедняга в своих шлепанцах. Полы в пакистан­ских домах каменные, от них тянет холодом.

— После армии я занялся бизнесом. Торговал машина­ми, открыл две заправочных станции. Жене место нашел.

Об этом Ксану было известно. Жене Аббас купил ме­дицинский диплом и определил на должность главврача в частную клинику.

— Средства были, уважение, а вот. — он сделал паузу,

— не было сознания правильности избранного пути, а значит — покоя. Проснувшись однажды утром, я понял

— нужно менять жизнь, помочь себе, людям очиститься от скверны, грехов, постигнуть суть ислама. Страшное было время, все строилось на обмане, подлости. Коммерция, управление государством — все.

Глаза Аббаса сузились, налились гневом.

— Я много читал. Коран, книги великих толкователей нашей веры. Шел с этим к людям. Говорил с ними в домах, на улице, в мечетях. Но гниль и зараза слишком глубоко проникли в их души.

Об этом тоже было в ориентировке. Развращенные и циничные муллы, сделавшие религию инструментом наживы и власти, испугались новоявленного проповедника. Его предупреждали, он не прислушался, тогда в ход пошли крайние меры. Поздно ночью на Аббаса напали, избили палками, обрезками водопроводных труб. После этого он месяц провалялся в больнице, о наставлении людей на путь истинного ислама пришлось забыть.

—Талибы обещали вернуться к истокам религии, возродить ее. Это была надежда, самая большая в моей жизни.

Аббас добрался до Ашхабада, пешком перешел туркмено- афганскую границу. Она, по сути, не охранялась и служила идеальным местом для контрабанды наркотиков и оружия.

— Талибы оправдали ваши надежды?

—Не во всем. Меня поместили в лагерь для перемещенных лиц, долго проверяли, они там шпионов боялись. Я хотел приносить пользу, работать, был готов сражаться.

— Умереть за чужую страну?

Вопрос вышел резковатый, и Аббас неприязненно покосился на Ксана.

— Раньше я воевал против этой страны, против веры. Хотел искупить.

— Уж больно по-книжному получается, — не удержался Ксан. — «Искупить кровью», так что ли?

Аббас заносчиво вскинул голову:

— А если и так?

— Думаете, стоило того?

Взор Аббаса затуманился. Глядя куда-то сквозь Ксана, отрешенно, нараспев продекларировал:

— Смерть неизбежна. Это единственное, в чем можно быть уверенным в этой жизни. Всякая душа должна вкусить смерть, и в Судный день будет вознаграждена за свои страдания.

Это была цитата из Корана. Испугавшись, что беседа перейдет в русло теологической дискуссии, Ксан поспешил заявить:

— Так или иначе, вы не погибли, и сейчас смерть вам не грозит.

Аббас прикрыл глаза.

—Они говорили, что им штыков хватает. Но, тем не менее, в иностранные бригады таких, как я, брали, после проверки, конечно. Жаль, не успел: когда осенью 2001-го ударили американцы, сразу все стало ясно. Талибам не удалось организовать настоящего сопротивления, началось дезертирство, даже северяне стали их бить.

Это подтверждалось информацией российских спец­служб: в боях Аббас не участвовал.

— Выходит, все было зря? — жестковато спросил Ксан, решив спровоцировать собеседника на дальнейшую откровенность.

Тот поднял глаза, в которых отразились уязвленное самолюбие и обида. Не придумав, как отреагировать на выпад, спрятался за высказывание пророка: «Мы все пришельцы и чужаки в этом мире».

— Сколько вы пробыли в Афганистане?

— Ровно год.

— И что — тамошние порядки, понравились?

Вопрос был задан с издевкой, Аббас это

почувствовал.

— С какой стати вы со мной так говорите?

—Мы вытащили вас из дерьма, в которое вы попали по собственной прихоти. Вас в Афган никто силком не тянул. Так что имеем право. Поэтому спрашиваю — как вам там показалось?

На скулах Аббаса заиграли желваки.

— Не все показалось. Талибы часто обращали внима­ние на форму, а не на суть. Запрещалось фотографироваться, продавать косметику, видеокамеры. Мужчинам предписывалось непременно носить белые шапочки или тюрбаны, галстуки и костюмы исключались под страхом уголовного наказания. Лавочников, торговавших женским нижним бельем, ждала тюрьма. Много там чего наворотили. Но отклонений не избежать, люди несовершенны.

Аббас перевел дыхание.

— Это не должно заслонять величия самой попытки — создать справедливое исламское государство. Талибам не дали времени. Но это еще ничего не значит. Борьба мусульман с забаньями, ангелами джаханнама^[22] длится вечность. Имам ал-Газали сказал: «Пусть дом мой будет разрушен, и я умру, и гроб мой опустят в могилу. Это не смерть, это часть жизни, которую никогда не постичь до конца».

— Только в этой борьбе вам уже не поучаствовать, — грубовато подчеркнул Ксан. Надо было отрезвить гостя, склонного витать в религиозных эмпиреях. — В Пакистане тоже исламское государство, но здесь вы пришлись не ко двору.

После разгрома отрядов муллы Омара в конце 2001 года Аббас скрывался на юге Афганистана, неподалеку от Кандагара, талибской твердыни. Когда же и туда вторглись американцы, ему дали адрес «надежных людей» в Пешаваре, переправили через границу.

В столице Северо-западной пограничной провинции он прожил меньше четырех месяцев, пока оставались деньги. Потом «надежные люди» сдали его властям, и Аббас попал в лапы ОРУ. Его многократно допрашивали (в том числе американцы, сотрудничавшие с местными спецслужбами), избивали, перевозили из одной тюрьмы в другую. Особое подозрение вызывала его военная квалификация, служба в советской армии. По мнению контрразведчиков, такой человек мог податься к талибам лишь в качестве высокооплачиваемого наемника. Был ли Аббас связан с «Аль-Каидой»? Встречался с Усамой бен Ладеном? Что знает об укрепрай- оне в Тора-Бора? На все вопросы татарин отвечал отрицательно, за что тумаки и оплеухи получал в избытке.

Около двух лет продолжались мытарства Аббаса, пока пакистанцы и их заморские коллеги не пришли к выводу, что он не представляет для них реального интереса. Вот тогда и уведомили российское посольство: забирайте вашего гражданина и разбирайтесь с ним сами.

— Пакистанское правительство — враг ислама, — холодно сказал Аббас. — Тут все решают американцы.

— А российское правительство? — ехидно поинтересовался Ксан. — Вы ведь возвращаетесь в Россию, а Москва дружит с Соединенными Штатами, даже объявила себя их партнером в борьбе с терроризмом. А вы от нас помощь принимаете.

— Россия до сих пор не определила свою судьбу, — это прозвучало спокойно и бесстрастно, — не знает, к какому берегу пристать. Поэтому ей не доверяют ни американцы, ни правоверные, она всегда может изменить свой курс. А вы, — татарин вперил в Ксана свой взор, — хороший человек, я это чувствую. Помощь от такого принять не зазорно.

— Ну, — смутился Ксан, — вы мне тоже нравитесь.

Татарин склонил голову в знак благодарности.

— Вы должны принять ислам, — неожиданно горячо и проникновенно призвал он. — Любой хороший человек должен быть мусульманином.

Опешив от сделанного предложения, Ксан промямлил: «Ну, это как бы.»

— Или на дипломатическую службу правоверных не берут?

— Отчего же, у нас есть мусульмане.

— Тогда в чем же дело?

Спасовав перед этой наивной логикой, Ксан ответил уклончиво:

— Нужно подумать, Аббас. А пока. — он посмотрел на настенные часы и на треть пустую бутылку виски. Шел первый час ночи.

Гость был не лишен наблюдательности и такта. Встал, вежливо откланялся, пожелав спокойной ночи. Ксан спал тогда крепко, без сновидений.

В посольстве всех устроило, что Аббас поселился у Кса- на. Никакой головной боли с выделением денег на гостиницу и пропитание. А Ксана присутствие бывшего талиба почти не стесняло. Он вел себя скромно, был аккуратен и старался не надоедать. Даже вызвался ходить в лавки и на базар: за овощами, фруктами и прочей снедью. В остальное время сидел в своей комнате и читал Коран в дешевом издании, который в первый же день приобрел на книжном развале.

Аббас сфотографировался — для нового паспорта. Прежний чудом уцелел, но едва ли годился для пересечения границы — здорово истрепался во время злоключений своего владельца и вдобавок размок в реке Кабул, когда лодка с беженцами перевернулась у города Чарсадда. Текст еще можно было разобрать, а изображение с карточки почти исчезло.

Однако оформление паспорта — дело техники, отправка Аббаса на родину задерживалась по другим причинам.

Во-первых, не на что было купить билет. Двести долларов, имевшиеся у него во время ареста, пакистанцы не тронули, однако этих долларов требовалось не менее пятисот.

Во-вторых, в консульство позвонил раздраженный чиновник из одного российского ведомства, возмутившийся самим фактом возвращения на родину «перебежчика и бандита». На это Ксан сухо заметил, что Аббаса гражданства не лишали и помешать ему проживать на родине нельзя. Это чиновника не убедило. Он отругал Ксана за «негосударственный подход» и повесил трубку. Ксан был вынужден доложить послу, который всерьез озаботился возможными осложнениями. А ну как натворит этот безумец что-нибудь в своем Татарстане или, пуще того, в первопрестольной, кто отвечать будет?

В-третьих, ожидались результаты проверки Аббаса, проводившейся ФСБ и Управлением «Т» ГУБОП, Главного управления по борьбе с организованной преступностью.

А пока суть да дело, Ксан с Аббасом мирно сосуществовали. Вместе ужинали, смотрели телевизор и беседовали на разные темы. Как-то в местной информационной программе разбиралось недавнее покушение на президента. Военные и политические эксперты единодушно считали, что главу государства спас джаммер, и техническая оснащенность службы охраны — решающий фактор.

Наблюдая за Аббасом, Ксан увидел, как тот оттопырил верхнюю губу: выражая скепсис и иронию в отношении сказанного.

— У вас другое мнение?

Аббас медленно повернул голову.

— Я насчет джаммера, что выручил президента.

—Президента выручила плохая подготовка организаторов покушения, — уверенно произнес Аббас. — Наверное, Ксан не сумел сдержать смешок, и татарин обидчиво добавил: — Я плохо знаком с местной ситуацией, в тюрьме даже газет не давали, но есть вещи очевидные. Я военный инженер, знаю саперное дело.

— Ну-ну? — навострил уши Ксан.

— При четкой и грамотной организации никакой бы джаммер не помог. О том, что им оборудован автомобиль президента, догадаться нетрудно. Поэтому не следовало полагаться на дистанционное управление. Боезаряд нужно было активировать вручную.

— Воспользоваться услугами камикадзе, — догадался Ксан. — Протянуть провода и замкнуть их на расстоянии. Так поступали партизаны в Великую Отечественную, когда немецкие поезда рвали. Однако риск велик. Провода непросто замаскировать и легко обнаружить.

— Нужно только постараться.

— Жаль, что у террористов не было такого советчика как вы, — усмехнулся Ксан.

— Жаль, что не было, — не принял шутки Аббас. — Мне не за что любить эту страну.

Ксан нахмурился и сменил тон.

— Вам бы поскорее ее покинуть и забыть. В России у вас семья, займетесь каким-нибудь делом.

— Едва ли. С женой мы перестали понимать друг друга, у нее своя жизнь. Конечно, можно вернуться в бизнес, деньги кое-какие остались. Но я сделал свой выбор.

— В Афганистан вам путь заказан.

— Разве в этом дело? — Аббас улыбнулся, как показалось Ксану, немного грустно.

На следующий день пришли результаты предварительной проверки, мало обнадеживающие Аббаса. В телеграмме ГУБОПа говорилось, что способствовать его возвращению в Россию не стоило. Но раз уж так сложилось, в аэропорту его «встретят», а дальше «разберутся». Таким образом, беднягу ожидали новые передряги, но сообщать ему об этом Ксан не стал: зачем раньше времени расстраивать человека.

МИД «отстучал» лаконичную шифровку: юридических препятствий для репатриации не имеется.

Наиболее подробной и конкретной была ориентировка из ФСБ. Контрразведчики опросили родственников и друзей Аббаса, все факты подтвердились. Его родители умерли, а жена шла в гору по коммерческой линии: оставив клинику, возглавила фирму по торговле мединструментами. Бывшего супруга называла не иначе, как «блаженным». Любопытнее всего было то, что она рассказала о своей взрослой дочери, которая, дескать, пошла по стопам отца, и кроме религии слышать ни о чем не хотела. Гюзели исполнился двадцать один год, и она обучалась на втором курсе Международного исламского университета в Исламабаде. Об этом Аббас ни разу не упоминал, что было, по меньшей мере, странно. Неужели отец не знал, что его родной ребенок находится в том же самом городе, где он сейчас проживает? Неужели после долгой разлуки не захотел увидеться?

Информационная служба сообщила, что самолет пакистанских авиалиний прибудет с опозданием на полчаса.

— Вот и хорошо, — вздохнул Ксан, — я уж боялся, что тут заночевать придется.

Поднявшись с кресла, прошествовал к зеркалу, висев­шему на противоположной стене зала, и придирчиво осмотрел себя. Поправил расческой поредевшие волосы, которые проволочными нитями пересекали череп, подтянул галстук. Вернувшись, пояснил:

—Выглядеть надо тип-топ, среди паков такие экземпляры попадаются, прямо аристократы. Приходиться соответствовать.

Я согласился и машинально пригладил собственные волосы, хотя мне наводить красоту было ни к чему.

Опустившись на мягкое сиденье рядом со мной, Ксан прокряхтел:

—Отдохнем еще немного, заодно дорасскажу. Эй! — это относилось к бармену. — Еще водки.

Вернувшись домой, Ксан заглянул Аббасу в глаза и сказал примерно следующее:

— Дорогой, что же вы не сказали, что у вас в Исламабаде дочь? Не соскучились? А может, не знали?

У Аббаса дернулся угол рта, он провел рукой по лицу, опустил голову.

«Знал», — подумал Ксан.

—Я не хочу создавать своей дочери никаких проблем, — тихо произнес Аббас. — Это мой единственный ребенок. Я люблю ее больше, чем. — Он похрустел пальцами и не стал договаривать. — Кроме нее, у меня никого.

«Ха, — внутренне усмехнулся Ксан, — а про Всевышнего забыл?».

— Я хочу, чтобы все у нее было хорошо, — продолжал татарин. — Раз она выбрала для учебы эту страну.. Неужели вы не понимаете, что будет в университете, когда там узнают обо мне? Что я сидел в тюрьме, что меня подозревают в связях с террористами. На девочку ляжет клеймо, наверняка ей и так нелегко.

Однако Ксана было не разжалобить.

— Все равно придется встретиться. — Заметив, что что лицо Аббаса словно одеревенело, смягчил тон. — Да вы не вол­нуйтесь. Организуем встречу без орушников^[23]. Раз лопухнулись, не добившись от вас столь элементарной информации, так пусть остаются в неведении. Ректору университета и подружкам тоже не расскажем.

Во взгляде Аббаса сквозило беспокойство, но возразить ему было нечего.

Разыскать Гюзель оказалось нетрудно, достаточно было позвонить в университетское общежитие. В женском корпусе царили свои порядки: мужчин там не жаловали и к звонкам лиц «сильного пола» относились с подозрением. Ксан это знал и попросил позвонить свою секретаршу, которая связалась с Гюзелью. Телефона в комнате у девушки не было, за ней сбегала дежурная по этажу.

Секретарше показалось, что известие об отце ошеломило студентку. Секунд десять молчала, слышно было только шумное дыхание. Затем срывающимся голосом произнесла: «Как.», добавив обязательное: «Аллах всемогущий».

Для встречи выбрали огромный и малолюдный Фатима- Джинна парк, где заметить наружное наблюдение было достаточно легко. Однако за Ксаном и Аббасом никто не следил, и Гюзель приехала без «сопровождения».

При виде отца замерла как вкопанная, только пальцы двигались — тонкие, как у пианистки. Девушка была красивая — стройная, тонкие брови, будто вычерченные циркулем, четкий рисунок носа и губ. Аббас тоже стоял неподвижно, уставившись на родную дочь. Затем, сделав шаг вперед, обнял ее за плечи. Гюзель не возражала: всхлипнула и спрятала голову на груди у отца. Тот зашептал что-то нежное, поглаживая ее по спине. Потом они направились к скамейке, уселись на нее, взявшись за руки.

Ксан отошел в сторону, однако при этом внимательно следил за счастливыми родственниками, подмечая все детали. Вот Гюзель что-то говорит, Аббас слушает, согласно кивает.

— И что дальше?

Я торопил Ксана, до приземления самолета оставались минуты.

Ксан допил водку, на предложение бармена «освежить» ответил отказом. Вытер рот салфеткой, закурил.

— Они виделись еще несколько раз. Сами созванива­лись, ехали в какой-нибудь парк или в недорогой ресторан. У Гюзели были свои накопления, и она не пожалела отцу денег на билет. Паспорт ему выписали, а что его ждало в России — об этом можно было лишь догадываться. Не исключаю, что ничего страшного. Ну проверили бы, помытарили пару недель.

— А как вышло на деле?

—Улетел он благополучно, — сказал Ксан, заполняя легкие дымом, — мы его проводили, чин-чинарем. Гюзель не пришла: на аэродроме полно шпиков, стали бы потом донимать. Погрустила, поплакала, но потом согласилась, что так лучше. Подарила папе на прощание серебряное кольцо с гравировкой: «Прошу у Аллаха, чтобы ты всегда был на Истинном пути и чтобы Аллах даровал тебе полное спокойствие».

— Стало быть, все благополучно завершилось, — подытожил я, однако мой друг отрицательно качнул головой.

— Улетел благополучно, но не прилетел. В Москву не прилетел. Мы потом его маршрут устанавливали. В Дубае для него был билет в Доху заказан, а оттуда он направился в Сану. В Йемене следы Аббаса потерялись совсем.

—Значит, — взволнованно воскликнул я, — он вас обманул! — Тут меня осенило: — Может, вообще он никакой был не Аббас, а.

— Может, — согласился Ксан.

Я принялся с упоением фантазировать:

—Познакомился с настоящим Аббасом в Афганистане, убил его и отнял документы.

— К чему такие страсти, — Аббас мог просто умереть или пропасть без вести.

—Мог, — раздосадовано пробурчал я. Как мне казалось, к изложенному Ксаном сюжету банальные и скучные объяснения не подходят. — С тех пор ты о нем не слышал?

— Через пару месяцев после его исчезновения произошло новое покушение на президента, на этот раз — удачное. Заряд заложили в городской коллектор, прямо под шоссе, не доезжая Джинджи Чичи. На этот раз террористы обошлись без радиосвязи: смертник находился там же, в канализации и держал руку «на кнопке». На поверхность была выведена система оптического наблюдения, позволявшая фиксировать приближение президентской кавалькады. Пластиковой взрывчатки в коллектор напихали столько, что всю дорогу разворотило.

— Аббас имел к этому отношение?

— Мы раздобыли копию акта об осмотре места проис­шествия. Там нашли оторванную руку. На одном из пальцев — серебряное кольцо с изречением Пророка: «Прошу у Аллаха, чтобы ты всегда был на Истинном пути и чтобы Аллах дал тебе полное спокойствие».

Я ахнул.

— А еще через пару дней в Москву пришла диппочта. Эфэсбэшники показали фотографии жене Аббаса, и та своего супруга не признала. То есть, сказала, что нет у нее уверенности, дескать, столько времени прошло. Мало ли как люди меняются, но вряд ли это он.

Я развел руками.

—Стало быть, экстремист и боевик. Еще набросился бы на тебя в твоем же доме.

—Не думаю. Я ведь говорил, мне приглянулся этот парень. Интуиция меня обычно не подводит. Участвовать в покушении на президента? Допустим. Но он не из тех, кто убивает хозяина дома, в котором нашел приют. Как пить дать у него за плечами была своя история, может, еще похлеще, чем у настоящего Аббаса. Как видно, тоже из бывших военных, тоже знал саперное дело. А как к нему попали документы Аббаса, мы не узнаем никогда.

— Но дочь, дочь! — вскричал я. — Как она могла ошибить-

— Она не ошиблась.

В это время объявили о посадке пакистанского рейса. Ксан встал, принялся застегивать пиджак.

—Я еще раз навестил ее. Предупреждать не стал, просто подъехал к факультету, дождался, когда закончится лекция. Гюзель особо не удивилась, видно, ждала. Отошли мы в сторону, и я вежливо, спокойно, чтобы не напугать девушку, задаю ей тот же вопрос: «Как ты могла ошибиться, милая?».

—Она потупилась, собираясь с мыслями, потом расхрабрилась, подняла свою прелестную головку и говорит: «Я сразу поняла, что это не отец. Поняла и то, что отца нет в живых. Если честно, я давно свыклась с этой мыслью, сколько лет никаких вестей... Хотела обо всем сказать, но когда посмотрела в лицо этому человеку, увидела в нем надежду, страдание. Не смогла себя заставить. У меня ведь никого не осталось. Матери я не интересна и не нужна, сестер и братьев нет. А он. Такой же, как отец. Псих ненормальный. Что поделаешь. — тут она запнулась, — я решила, пусть хоть такой будет, раз захотел назвать меня дочерью».

— Ты сказал про кольцо?

—Зачем? — в голосе Ксана прозвучало недоумение. -­Разве ты не понял? Девчонке был нужен отец.