Временно

Водная работа

В этом морском путешествии на судне без опознавательных знаков я заменяю какую-то девушку по имени Дарла. «Эге-гей!» — кричу я. И слышу, как мне отвечают такие же эгегейщики. Хрипатые, сопатые и осипшие. Ну да, ну да, понимаю. Как и любая новая команда, они, кажется, все с заскоком, но работают как подорванные. Смазывают маслом шестеренки своего миссионерства, укрепляют свой авторитет. На носу корабля нет фигуры русалки, на флаге — никакого логотипа.

— Пока нет, — говорит капитан пиратского судна, — но скоро будет. Мы рассматриваем варианты.

Мои новые товарищи все при оружии: кто с кинжалом, кто с пистолетом, у кого-то даже пушка есть. Это успокаивает. Потому что худшие офисы — это те, где никогда не знаешь, кто главный. Моя новая команда — бывшие интернет-пираты, которые переквалифицировались. Уберите всего несколько слогов из сложносоставного слова — и вот вам новое название.

— Если так посмотреть, то на самом деле существует всего несколько видов работы, — говорит капитан, который вообще любит проповедовать и рассуждать обо всех нюансах жизни. — Это работа на суше, работа на море, работа в небе, работа ума и удаленная работа.

— В смысле, работа из дома? — уточняю я.

— Нет, — отвечает он, — в смысле, работа для мертвецов. Наш пиратский жаргон.

— А, поняла! В смысле, как рундук Дэви Джонса?

— Да нет же, нет, — уже раздражается капитан, — в рундуке мы храним всякие канцтовары.

— Поняла. Простите.

— Да ладно, тебе еще много предстоит узнать, — говорит он и хлопает меня по спине. — Ты привыкнешь.

Как же это круто — увидеть мир! По большей части он состоит из воды, и, кажется, вода вообще — его суть. Мой самый праздный парень ежегодно совершает паломничество в Париж. Но бывал ли он хоть когда-нибудь в самой трепещущей сердцевине Атлантики? Трансатлантический перелет не считается. Зато у меня соль в носу и даже между пальцами ног. Я дождаться не могу, когда наконец отправлю ему открытку из моей новой, прекрасной, просоленной насквозь жизни. Она на самом деле такова, и все мои парни наверняка говорят о ней.

Жуткая морская болезнь скапливается где-то в недрах моей глотки. Я тщательно скрываю ее, чтобы никто не заподозрил обмана в моем резюме, и всегда держу под рукой ведро. Как только у меня начинает сводить живот слева, я поворачиваюсь к правому борту, а как только справа — несусь к левому. Таким образом я понимаю, где какая сторона на судне. Я стараюсь погасить нарастающие в животе волны тошноты. Я перевешиваюсь за борт и повисаю на нем. В таком положении меня обнаруживает первый помощник капитана.

— Я первый помощник капитана по работе с командой, — говорит он, взваливает меня на свои мощные плечи и тащит в какую-то каюту. Так меня давно никто не носил.

— Сиди здесь, — говорит он и усаживает меня на диван. — И не вставай, пока не будешь готова к работе.

В каюте пусто. Только на стене висит плакат, на котором нарисован кот на деревянном протезе, как у Джона Сильвера. «Пираты не мурчат» — гласит надпись.

— Ты как, в порядке? — спрашивает первый помощник.

Я киваю, правда, со стороны наверняка кажется, будто моя голова просто болтается в пространстве вместе с болтающимся в океане судном.

— Отлично. А теперь давай посмотрим, что с тобой. Ты не ела ничего такого, чем могла бы отравиться? Или, может, тебя кто-то из начальства расстроил?

— Кажется, нет, — отвечаю я.

— А как у тебя с рефлюксом? Часто бывают приступы тошноты?

— Нет.

— Так-так. Ты не беременна?

— Что?

— Если женщине вдруг становится плохо в разгар рабочего дня, то она, вероятно, беременна. Так часто бывает.

— Я не беременна.

— Ну и отлично. Я пытаюсь понять, что с тобой. Потому что в твоем резюме написано, что ты не страдаешь от морской болезни.

На этих словах комок поднимается из желудка к самому горлу. Я сглатываю его, но меня снова укачивает. И тогда я откидываюсь на подушки, падаю в них. На верхней губе выступает испарина.

— Цце мое ведро? — спрашиваю я, и первый помощник подталкивает его ко мне. — Спасибо.

— Не твое ведро, — смеется он, — оно принадлежит не тебе, а компании.

— Конечно, — отвечаю я.

— В смысле, прими этот факт.

— Конечно.

— В смысле, я предлагаю тебе не отказываться от собственности компании!

— Не буду.

— Ну а теперь… — Он садится на крутящееся кресло прямо напротив меня. — А теперь давай поговорим о твоей морской болезни.

— Я ею не страдаю, — отвечаю я, и мое лицо заливает пот.

— То есть это не морская болезнь?

— Нет, — отвечаю я и роняю голову в ведро.

В этот же момент он поднимает мои волосы, открывает рундук и достает оттуда ленту. Да этот ящик под завязку забит подобными штуковинами! Он заплетает мою спутанную гриву в косу. И я уверена, он научился этому давным-давно. Он перебрасывает косу на мое плечо, оборачивает ее вокруг моей головы и закрепляет на моей макушке, как корону.

— Вот так-то лучше, — говорит он, я в это время вытираю рот.

И действительно чувствую себя лучше. Затем он кладет указательный палец в ямочку на моем затылке и начинает тихонько поглаживать шею вдоль позвоночника. Кажется, будто он собирает осколки моего черепа в одно целое. Но нет, это больше напоминает какой-то неведомый мне ритуал.

— Ты знаешь, работа с командой, — говорит он, — подразумевает не только работу со всей командой, но и личные отношения с каждым ее членом. Я дам тебе несколько распечаток с информацией о том, что считается собственностью компании и как правильно составлять резюме.

Он кладет мне на колени брошюры, и в этот момент буря в животе затихает.

— Спасибо, — говорю я.

— От морской болезни есть только одно лекарство. Оно очень простое. Подумай хорошо и ответь, насколько тебе нужна эта работа.

— Очень нужна, — отвечаю я и вытираю рот.

— Замечательно. Ты видишь, что бывает с теми, кто нам не нравится, — говорит первый помощник капитана и показывает на кота с деревянной ногой.

Я показываю большой палец — он принимает это за ответ и улыбается.

— Помни, это я тебе помог! Я — твой верный помощник. А если помощник — значит, и товарищ! — Первый помощник двумя влажными пальцами гасит в каюте свет и закрывает дверь, давая мне возможность поспать.

Наутро я даже испугалась того, насколько прекрасно себя почувствовала. На двери висела записка: «Лучшее ведро — чистое ведро, а чистое ведро необходимо заполнить».

Ежедневно я заполняю бортовые журналы и поддерживаю идеальный порядок на рабочем столе. Я мою палубу и убираю чистые ведра компании. Затем нахожу какой-нибудь неразобранный угол на судне — и разбираюсь с ним. Еще я изучаю «Пиратскую книгу обременений», «Пиратскую книгу преступлений» и «Книгу ремесел для юного пирата». Работа расцветает перед моими глазами сама по себе — даже торопить ее не нужно.

Платят мне на этом судне довольно прилично, как Фаррен и обещала, хотя, полагаю, я просто не знаю уровня зарплат на кораблях, так что не могу судить. И вообще до этого случая я была лишь на одном судне — тощем каноэ, уткнувшем нос в заросший травой берег озера. В далеком детстве.

Однажды мне выдали конверт с прозрачным окошечком, такой, куда обычно кладут чеки, но вместо чека там пересыпались и переливались три красных камня — рубины.

У человека, который раздает зарплату, длинные кудрявые волосы и ямочка на подбородке. По ночам он часто бродит по судну и повторяет разговоры, которые слышал днем. Он очень похож на моего самого накофеиненного парня, единственного, кто постоянно ужасал меня. Днем он взбирается на мачту, утыкается носом в небо и начинает размахивать руками.

— Он тут вместо нашего попугая Мориса, — объясняет мне один из сослуживцев.

Я вижу этого человека-попугая неподалеку каждый вечер после заполнения бортового журнала. Радует, что он тоже временный, как и я.

Когда наконец мы встречаемся нос к носу, он останавливает меня взмахом руки, как взмахом крыла, кладет мне ее на талию и ведет в укромный уголок. Там он как будто переламывается, что-то происходит с его лицом — оно становится одновременно и мягче, и жестче. Кажется, я даже замечаю у него едва пробившуюся щетину там, где ее только что не было. Он становится совершенно другим. Говорит, что скоро меня заставят прогуляться по какой-то доске, или уволят, или что-то еще.

— Они скоро выбросят тебя за борт, вот увидишь, — уверяет он.

Нет, он совсем не похож на моего самого накофеиненного парня. Рука, которую он все еще прижимает к моей спине, тверда, как стена.

— Прости, что?

— Вот увидишь. Они отправят тебя прогуляться подоске!

— Объясни.

— Я просто тебя предупреждаю, — говорит он и уходит так, будто сказал что-то совершенно обыденное.

Он снова меняется и опять становится попугаем Морисом.

Я стараюсь не обращать на него внимания. Как не обращает никто. Наверняка можно заглянуть в любой офис и обнаружить там волосатого и небритого мужика, который похож на тупую птицу и постоянно говорит гадости коллегам. Если он опять попробует втирать мне какую-нибудь дичь, я сообщу о нем первому помощнику по работе с командой. А пока пойду к своему рабочему месту, где есть малюсенький иллюминатор, и посмотрю оттуда на волны. Вид этот ничего не изменит, но созерцать его довольно приятно. За все время карьеры мое рабочее место мало когда находилось возле окна с каким бы то ни было видом и уж точно никогда — с видом на море.

Практически все здесь излучают дружелюбие и позитив и кивают друг другу при встрече. Вот какая-то женщина в разноцветной юбке заговаривает со мной каждое утро в очереди за завтраком.

— Доброе утро, Дарла! — приветствует она меня.

— И тебе доброе, — отвечаю я.

Она напряженно накладывает оладьи в свою тарелку. Она же знает, что я не Дарла, не хочу быть Дарлой и даже ничуточки не похожа на Дарлу. И что я просто прикалываюсь. Когда оказываешься на чьем-то месте, приходится проявлять то сочувствие, то агрессию. В каждом из нас намертво спутаны и связаны самые разные чувства, комплексы и ощущения. Распутывать этот клубок — все равно что влезать голыми руками в змеиное гнездо.

Так что я полностью сосредоточиваюсь на яичнице. И при этом пытаюсь почувствовать настоящую Дарлу такой, какой ее тут знают. Для этого выбираю древнюю технику медитации, которую все временные считают полезной. Это довольно нестандартная медитация. Заключается она в том, что любой постоянный офисный служащий назвал бы пристальным взглядом. Женщина в разноцветной юбке сидит в одиночестве и смотрит на меня с тихой свирепостью. Кажется, Дарлу здесь все любят и боятся. И я пытаюсь настроиться на ее волну, влезть в ее шкуру. Хлопаю всех по спине, хохочу или, наоборот, вышагиваю по палубе с пустым суровым взором. В общем, всего понемногу.

— Неплохо, — говорит капитан, встретившись со мной на одной из таких прогулок. — Очень неплохо.

— Спасибо, — отвечаю я, но вдруг задумываюсь, а благодарит ли Дарла вообще?

На закате, когда мы ужинаем рыбной похлебкой, коллеги рассказывают мне о том, что бы сделала или не сделала Дарла.

— Дарла никогда бы не поступила с другими так же, как они поступают с ней, — говорит капитан.

— Она поступила бы еще хуже, — говорит его старший помощник, который все время старается перетянуть штурвал на себя.

Капитан закатывает глаза.

— Дарла никогда бы не взяла последний пудинг, — говорит женщина в разноцветной юбке, — особенно если на нем буквально висит бирка с надписью: «Для Перл».

— Дарла никогда не выпила бы весь кофе и не оставила бы после себя только гущу, — говорит старший помощник, — чтобы остальные выцеживали из нее последние капли. И никогда бы не позволила себе разбавлять эту гущу водой, чтобы другие пили это пойло. А главное, она вообще бы не пила кофе, а только бы варила его. Ведь это же здорово — сварить кофе для всех и даже не потребовать за это благодарности. Никогда! Типа дайте мне медаль, я вам кофе приготовила. С таким отношением можно вообще не варить никакого кофе. Понимаешь, о чем я?

— А Дарла выпила бы эля? — спрашиваю я.

— Выпила бы, — отвечает женщина в разноцветной юбке по имени Перл и передает мне фляжку. Кажется, я начинаю ее понимать.

— Дарла никогда бы не попросила дополнительной работы, — говорит капитан.

— Это уж точно!

— Только не Дарла!

— И никогда бы не потребовала выходного пособия, — добавляет капитан.

— Но при этом только она его и получила! — сообщает старший помощник и смеется.

В этот момент капитан хватает его за шкирку, поднимает в воздух и бросает за борт. Мы замолкаем.

— Дарла, — говорит жена капитана, поднимая свою ложку, точно скипетр, — никогда не отказалась бы потанцевать.

Вместе с ней мы пересекаем палубу и танцуем там до рассвета. Луна висит высоко в небе, судно качается из стороны в сторону на фоне синего горизонта. Мы качаемся вместе и по отдельности. Мы шатаемся, пихаемся, брыкаемся и неуклюже раскланиваемся. Человек-попугай играет на гитаре, Перл играет на барабанах.

— Конга! — ревет капитан, и мы танцуем конгу.

Мы ложимся спать, уже когда гаснут звезды, и я думаю о тонких белых пальцах Фаррен. Бриз гладит наши тела, как прохладная хлопковая простыня.

— Дарла никогда бы не отказалась сделать то, о чем ее просят, — шепчет мне первый помощник по работе с командой, который лежит рядом, упираясь головой мне в бок.

— Сговорчивость — отличный навык, — отвечаю я.

— Никогда! — говорит он и кладет мне руку на бедро. — Никогда она не стала бы отказывать, иначе не была бы Дарлой. — Он изо всех сил старается взобраться на меня. — Дарла занимается этим все время.

— Правда? — спрашиваю я.

— Конечно, — отвечает он и наваливается еще сильнее. — Ну почти.

В общем, теперь понятно, что экипаж будет требовать от меня больше, чем они требовали от Дарлы. Хотя нет ничего необычного в том, чтобы делать что-то выходящее за рамки твоих обычных должностных обязанностей. Так что я принимаю во внимание, какой представляет себе Дарлу первый помощник, и делаю то, что считаю правильным. Он не первый мужчина, который ошибся в женщине, оставшись с ней вдвоем под открытым небом на палубе корабля и запустив руки ей под юбку. Никто ничего не слышит. Дарла уж точно.

Позднее амулет опять начинает жечь мне грудь. Я подхожу к самому краю борта и вижу Председателя. Он сидит и лущит свои фисташки.

— Ну что, как тебе пиратская жизнь? — спрашивает он.

— Йо-хо-хо, даже не знаю, — отвечаю я.

— Поднажми, малышка!

— Я стараюсь. Изо всех сил стараюсь.

— Правда? Из каких это именно сил ты стараешься?

И тут я задумываюсь обо всех своих «я», что имеют какие-то силы, конкретных и дискретных «я», которые часто противоречат друг другу.

— Где же твои амбиции?! — рычит Председатель. — Где твой пиратский дух?

— Это не в моем стиле, — отвечаю я ему и касаюсь кромки борта.

— Давай я кое-что расскажу тебе о стиле, — перебивает меня Председатель. — Так звали когда-то моего пуделя. А еще я однажды купил остров и тоже назвал его Стилем. Ну, потому что мне так захотелось. Так что, по сути, это я его придумал — твой стиль.

Я вглядываюсь в горизонт в надежде увидеть этот остров, а когда оборачиваюсь, Председателя уже нет.

Почти все на палубе еще спят. Первый помощник по работе с командой лежит в куче людей. Старший помощник капитана поднимается по веревочной лестнице обратно на борт корабля, промокший насквозь.

— Привет, — смущенно говорит он и спускается вниз, чтобы переодеться.

Я варю ему лучший кофе, который он когда-либо пробовал в своей жизни, чищу фильтр, варю еще кофе и еще. Мы ни слова не говорим друг другу.

В обеденный перерыв я отправляюсь в главную каюту, чтобы позвонить своим парням. Точнее, одному. Своему самому забавному парню — страховому агенту. У него всегда есть в запасе несколько новых шуточек для своей девочки и какая-нибудь история.

Звонок застает его в моей квартире. Он открыл ее своим ключом — решил забрать старый свитер и столкнулся там с двумя другими парнями. Они все вместе сидят на диване и смотрят игру Высшей лиги. Не возражаю ли я? Да я только за. Пусть они и дальше сидят на моем диване, смотрят спортивные каналы, политические каналы, какие угодно каналы, да хоть вручение «Оскара»! Оказывается, у моих парней много общего и есть о чем поговорить друг с другом.

— Конечно, не возражаю, — отвечаю я ему. — Я сама люблю спорт.

— Ты сказала, что любишь спорт? А сама-то занимаешься? — спрашивает мой самый забавный парень.

Слышу, как там, в моем доме, все кричат: кто-то забил гол.

— Занимаюсь, — отвечаю я.

— Еще как занимается! — кричит мой паренькоуч, узнаю его голос.

Давненько мы с ним не виделись. Но он утверждает, что время, умноженное на расстояние, равняется квадратному корню из привязанности и долгосрочных отношений. Он даже нарисовал инфографику, которая это доказывает, она висит у него над кроватью.

Приятно слышать их голоса, когда все наперебой здороваются со мной издалека. Голос мой немного дрожит и вот-вот сорвется.

— Плохо слышно! — кричу я им. — Привет!

Им тоже приятно слышать меня.

— Если уж вы там, — прошу я их, — то не польете ли вы мои джунгли?

— Легко! — отвечают мои парни, и я слышу шаги и журчание воды, которую они льют в горшок с цветком.

— И еще почту посмотрите.

— Да запросто, — отвечает мой самый высокий парень.

В почтовом ящике они находят четыре каталога, три меню навынос из местных забегаловок и два предложения с-супер-выгодным-под-ноль-про-центов кредитом. И письмо от дамы, которая живет со своими туфлями.

— Я у нее работала, — объясняю я им. — Что она пишет?

Мой парень-коуч откашливается и читает написанную от руки портянку, в которой дама обвиняет меня, мои колени, мои ступни, мои пальцы ног, а особенно большой палец, в богохульстве — он почти перекрывает второй палец, и еще мой мизинец — он похож на раздавленную, поверженную ягоду земляники, которая лежит на самом дне корзины и никто никогда не захочет попробовать ее. И вот еще что. Да-да-да, неужели все же придется это сказать?! Она знает, что это я стащила ее сапоги, ее лялечки, ее мусички! За что же, чем же, как же она заслужила такую дерзость? И когда я собираюсь их вернуть? Конечно, она знает поговорку про башмаки, в которых надо пройти милю, чтобы полюбить человека, которому они принадлежат. Но если я сделала в ее драгоценных сапожках хотя бы шаг, если я посмела натянуть их на свои разлапистые лапищи!.. О, пусть мне помогут боги, да хоть какой-нибудь божок, в которого верует такая обувная воровка, как я, но она преподаст мне урок, она меня научит, она заставит меня расплатиться!..

Тут я вновь слышу шум матча из телевизора.

— Ты там надолго застряла? — спрашивает мой самый забавный парень — страховой агент, который мной особо дорожит.

— Не знаю, не думаю, — отвечаю я, — но бизнес — дело непредсказуемое.

Я обычно так говорю, как будто это только мое дело и ничье больше.

— Мы позаботимся друг о друге, пока тебя нет рядом, — заверяет меня он. — Не беспокойся.

О да! Я медленно выдыхаю. Это несколько опустошает, я чувствую себя гулкой пещерой. Телефон отключается еще до того, как я успеваю с ними хоть как-то попрощаться.

Чем именно промышляет судно, мне неизвестно. Но я вообще редко вникаю в общий смысл работы компаний. Мы с Перл сидим в «вороньем гнезде» на верхушке мачты, и она объясняет, что на самом деле мы ищем инвесторов, чтобы захватить их. Вот, скоро опять отправимся на охоту за венчурным капиталом.

— А себя наш капитан называет «венчурным капитаном», — говорит она. Ноги ее, точно птицы, болтаются в воздухе над палубой, которая простирается далеко внизу. — Венчурным капитаном в погоне за капиталом.

— Но это же опасно!

— Еще бы, конечно! Но и капиталы часто попадают не в те руки.

Перл — крутой и невероятно опытный переговорщик. Она сопровождала каждое крупное ограбление и убеждала жертв, что на самом деле они только выиграли. «Давайте примем решение, которое устроит обе наши стороны», — говорила она, пока ее товарищи грабили и убивали. Фирменный маневр. Она хвастается тем, что если бы захотела, то убедила бы капитана сделать капитаном ее. Она могла заставить небо греметь, а рыб летать.

— Как летучая рыба летать? — спрашиваю я.

— Как чайка. Как чертова чайка.

Ей не нравится, что никто на корабле не носит повязку на глазу.

— Это значительно упростило бы мне работу, — говорит Перл и пытается убедить меня надеть винтажный наряд из коричневой кожи с изящно вышитым черепом. — Это сделало бы наш бренд узнаваемым, — добавляет она.

— Ну, мне и в своей одежде неплохо, прости.

— К твоим волосам этот наряд чертовски подошел бы.

— Нет, спасибо, правда, я не хочу.

— Ну, если ты считаешь, что тут кто-то будет спрашивать о твоих желаниях, то я для приличия сделаю так, что повязка на глазу у тебя появится на всю жизнь, — предлагает она.

То есть она собирается оставить меня без глаза? Для приличия? Мне всегда казалось, что для приличия делают что-нибудь другое.

— Я имела в виду, — отвечаю я, — она больше подойдет первому помощнику по работе с командой.

— А, тому парню! — радуется она и перестает давить на меня, заметив, видимо, мое напряжение. — Кстати!

Она прячет повязку в карман.

Длинноволосый поднимается в «воронье гнездо», чтобы приступить к выполнению обязанностей попугая, так что мы спускаемся вниз и оставляем его одного. Пусть занимается своей птичьей работой. Когда я поднимаю на него глаза, то замечаю, что он наблюдает за мной все с тем же странным выражением на лице — одновременно и жестким, и мягким.

В выходной день мы с Перл нарезаем круги по палубе и разговариваем. «Хорошо погуляли — хорошо потолковали», — говорил мой крысопарень после наших долгих прогулок по магазинам.

Перл держится ближе к краю, я шагаю рядом. Мы обе любим попкорн. Обе любим сдирать обгоревшую на солнце кожу. Обе производим не лучшее первое впечатление. Я открываю свой бумажник, и фотографии моих парней длинным веером вываливаются прямо на палубу. Перл с уважением и интересом рассматривает их лица.

— У этого красивый подбородок, — говорит она. Красивое то, красивое это.

За бренди Перл терпеливо показывает, как завязать фал, булинь и полуштык. Пальцы мои ноют от жесткой веревки.

— Вот так, — говорит Перл, массируя их прохладным кремом.

Держаться за руки довольно приятно, особенно если это не цель, а средство для совершения других действий.

— Попробуй развязать, — предлагает она, и ее густой, сладкий, как мед, голос звучит убедительно. Я вонзаю пальцы в «баранью ногу», или «колышку», как еще называют этот узел. — Ого! А ты настоящая! Дарле бы понравилась.

— Не совсем, — говорю я и потираю руки. — А вот ты как будто родилась, чтобы вязать эти узлы.

Я чувствую, как где-то рядом пролетает осколок ревности. Перл хмурится.

— Как ты можешь говорить, для чего я родилась?

Она права. Что я могу знать? Перл сидит в кресле и проводит ладонями по лицу, будто то надевает, то снимает невидимую маску. Обычно так выглядят те, кто вот-вот исторгнет из себя свою историю. Я знаю, что мне суждено услышать ее.

— Я почти ни для чего не родилась, — начинает Перл. — Уж точно не для того, чтобы вязать узлы или что-то еще. Я родилась вместо других, кто не смог это сделать. Я стала последней попыткой моих родителей. Причем родилась очень маленькой и сильно раньше срока. Вот почему я всю жизнь стараюсь приходить вовремя.

— Пунктуальность — это достоинство, — замечаю я.

— Точно. Всегда важно знать, где и когда ты должен находиться. Уверена, если следовать этому простому правилу, время от времени ты будешь заполнять собой пустое место, оставленное кем-то, кто еще не пришел или, наоборот, пришел слишком рано.

— Это можно назвать большим преимуществом.

— Можно. Преимуществом в заполнении пустоты. В частности, здесь я заполнила собой место женщины по имени Перл, которая не пришла сюда вовремя. Не вернулась. Это было два года назад. Теперь Перл здесь я.

— Для меня ты единственная Перл, которую я когда-либо знала, особенно здесь.

— Спасибо, мне приятно. Но я никогда не стану настоящей Перл. Никогда не стану кем-то, пока не почувствую стабильность. Все, что я могу сделать, это попытаться убедить всех вокруг, что успешно достигаю поставленной цели в этой нестабильной действительности.

— Понимаю тебя.

— Это как в «Пиратской книге обременений». Бремя пребывания в море.

Перл учит меня всем узлам, которые знает и о которых я раньше никогда даже не слышала. Узлу, который похож на рыбу, но его называют птичьим. Узлам, которые превратятся в своего рода закодированное послание, если завязать их в определенной последовательности. Узлу, который называют эволюцией за то, что со временем он затягивается все туже и туже. И если оставить его хотя бы на месяц, он затянется так, что превратится в корявый пень. На дне океана покоятся канаты с такими эволюциями в чревах затонувших кораблей, и, возможно, это самые надежные узлы на планете.

Уже поздно, небо заливает своим золотым сиянием всю палубу. Команда решает устроить ночь кино. Этакий пиратский тимбилдинг. На крюках тщательно закрепляют проектор, из паруса делают огромный экран. Черно-белые актеры размером с четырехэтажный дом надуваются ветром. Наш капитан любит классику, по его лицу расползается широкая улыбка.

— Этим летом мы устроим ретроспективный просмотр моих любимых фильмов, — объявляет он.

Если бы не элегантный лоск, актеры могли бы стать исполинами, топящими нас в пучине своего искусства при помощи остроумных шуток, легких колкостей и непринужденных диалогов, благодаря которым понимаешь, что все друг друга любят, но не признаются в этом до последней минуты. Сердце — существо быстрое и стучит, как взбесившийся метроном. И при этом все говорят почти не дыша, так, точно вот-вот испустят дух и не успеют рассказать о переполняющих их чувствах. Зато в финале обязательно крепко обнимаются и наконец оживают. Да меня можно уже сейчас затаскивать в «воронье гнездо» прямиком в эти жаркие объятия людей, которые на самом деле притворяются другими людьми.

Перл садится рядом и протягивает мне попкорн. Я чуть ли не с жалостью и легким волнением в желудке вспоминаю зернышки кукурузы, прилипшие к стенкам моей микроволновки. Это не тоска по дому. Не тоска по работе. И уж точно не морская болезнь. Мы с Перл смеемся, но я точно знаю, что этот фильм не станет объектом наших шуточек, ведь он настолько же реален, насколько реально все происходящее с нами в жизни.

Мы возвращаемся в наши каюты. Я обхожу помощника по работе с командой по широкой дуге, но, видимо, недостаточно широкой, чтобы Перл это заметила. Возле моей двери она вдруг хватает меня за руку, одновременно шершавую и жирную от попкорна. Это был первый действительно веселый вечер за долгое время на корабле.

— Дарла моя лучшая подруга, — говорит она.

— Я знаю, — отвечаю я.

— А может, если она не вернется… ты будешь Дарлой?

Я думаю: не добавит ли мне это некоторой стабильности?

— Ты станешь моей лучшей подругой? — спрашивает Перл, и злая, голодная пустота внутри меня мгновенно заполняется теплом.

Конечно, конечно! Я беру у нее повязку и натягиваю на глаз. Перл поправляет ее и гладит меня по щеке. Мы идем в мою каюту и завязываем там уже другие узлы.

Временные работники измеряют свою беременность не неделями, а часами. С нашей почасовой оплатой это неудивительно. Моя мать была беременна мной шесть тысяч четыреста пятьдесят часов, по большей части оплаченных, так как она проводила их на работе. Она составляла документы, заполняла таблицы, ела лапшу за рабочим столом, лежала на диване, водрузив ноги на подушку, гуляла по городу, пытаясь успокоиться, слушала музыку, вшивала в пояс штанов резинку, снова шла на работу, ела лапшу, заполняла таблицы, шила комбинезоны, скрывала беременность под широкими одеждами, боялась, что ее выгонят с работы, составляла документы, опять ела лапшу, заполняла таблицы, водружала отекшие ноги на подушку, надевала свободные одежды, гуляла по городу, слушала музыку и снова ела лапшу.

— Будь осмотрительнее, иначе останешься невостребованной, — предупредила ее бабушка.

Мать никогда раньше не слышала от нее ничего подобного, поэтому положила руку на живот и попросила:

— Не говори такое при ребенке!

— Будь осмотрительнее, иначе придется работать на ведьму!

И это были не просто слова. Нет ничего хуже и постыдней, чем работать на ведьму, это последнее место, куда можно пойти, когда тебя выгоняют со всех других работ. Через четыре тысячи шестнадцать часов беременности моя мать оказалась именно там.

Она никогда особо не вдавалась в подробности.

— Ну так, бумажная работа в основном, — отмахивалась она, когда я начинала расспрашивать ее и, прикрыв глаза руками, ждала, что она будет рассказывать всякие страшилки. — Конечно, котлы мыла, по два раза проверяла всякие заклинания и зелья, участвовала в кладбищенских ритуалах… — И когда я уже вся замирала в предвкушении и изумлении, она поправляла свою блузку и спокойно продолжала: — Но, в общем, ничего особенного, бумажная работа, да и только.

— А гоблины были? А на метле ты летала?

Но мама в ответ пожимала плечами и ела лапшу.

По правде говоря, работая на ведьму, она пыталась учитывать последствия. Боялась, что эта работа каким-нибудь загадочным образом отразится на беременности или на ребенке. Так что, возвращаясь по вечерам домой, она то и дело останавливалась и считала часы, чтобы убедиться, что я появлюсь точно в срок, не раньше и не позже.

И вот на излете шесть тысяч четыреста тридцатого часа ведьма лично отвезла маму в больницу.

— Она что, водила машину? Почему вы не полетели на метле? — спросила я.

Мама только рассмеялась:

— Попробуй-ка сесть на метлу перед самыми родами!

День рождения у временных — совершенно незначительное событие. Обычно один временный сотрудник просто заменяет другого, который отпросился с работы по случаю праздника. Так что ни тортов, ни поздравлений типа «С днем рождения, Карен». Если только меня случайно не чествуют вместо какой-нибудь Карен, которую я как раз в этот день заменяю.

Но как бы то ни было, каждый год в день своего рождения я просыпаюсь ровно в ту минуту, когда появилась на свет. Я хорошо помню ту ночь. Как вначале меня взяла на руки мать, потом бабушка подержала на коленях — она сидела у окна, и, наконец, я оказалась в маленьких изящных руках ведьмы.

Я никогда не рассказывала об этом матери, но, кажется, она что-то такое подозревала. Уверена, это все ведьмины проделки — мои ежегодные воспоминания о собственном рождении. Коснувшись большим пальцем моего лба, ведьма завещала мне никогда не забывать о себе настоящей, даже если захочется притулиться к кому-нибудь и спрятаться у кого-то за пазухой.

Я думаю об этом, когда засыпаю рядом с Перл в ночь моего второго рождения — теперь уже в образе Дарлы, с головой на подушке и ладонями под щекой.

Меня будят чьи-то крики, плеск воды и грохот лодок.

— Перл, — зову я подругу и трясу ее обеими руками. — Перл, что происходит?!

Она всхрапывает, поворачивается и простирается на кровати, как морская звезда. Я встаю и осторожно, чтобы не разбудить ее, поднимаюсь наверх. Там я вижу забитую пассажирами лодку, пришвартованную к нашему судну. Пассажиров по одному поднимают на палубу и отводят вниз. Я вспоминаю, как первый помощник нес мое измученное тошнотой тело. Теперь он также несет какую-то девушку. Вот вам и венчурный капитан.

Я прячусь на палубе под брезентом и наблюдаю за происходящим. Тут-то до меня и доходит, что повязка позволяет глазам быстрее привыкнуть к перепаду освещения и легко видеть и в темноте, и при свете. Брезент закрывает полный обзор, но я все равно вижу то, что нужно.

Похищение не выглядит насильственным в обычном понимании этого слова. Жертв нет, но все равно все страдают. Оружие наготове.

— Давайте облегчим участь друг друга! — призывает старший помощник, простирая вверх обе руки, в каждой зажаты кинжалы.

Я вижу лицо капитана так близко, что могу дотронуться до него. Не знаю, в чем дело, в лунном ли свете, ветре или холодной воде, но это уже не тот приветливый босс, которого я видела несколько часов назад. Лицо его заострилось, глаза злобно сияют, а рот напоминает дыру, в которой сверкают острые зубы.

Заложников отправляют в трюм, я же незаметно просачиваюсь обратно в свою каюту, представляя, как помертвевшая от ужаса Перл лежит под одеялом, обливаясь холодным потом. Но кровать пуста. На ночь я теперь планирую запираться здесь. Никуда отсюда не выйду. Я буду тренироваться и скакать по кроватям, пока мои мускулы на окрепнут окончательно, и я сама смогу защититься от предателей.

Утром я жду, когда объявят сбор всей команды. Но ничего не происходит. Ни сегодня, ни завтра. Я вяжу узлы и распутываю их. Я заполняю журнал и поддерживаю чистоту и порядок. Никто не говорит ни слова о пополнении на корабле. Об объединении команд. О приобретении капитала. На суше я в таких случаях иду к главному кадровику, но здесь — море. Захваченного корабля нигде не видно. Его потопили, догадываюсь я, и эта догадка не хуже многих других.

Я бегу за Перл в надежде поговорить.

— Есть минутка для меня? — кричу я ей вслед.

— Прости, я просто утонула в работе! — отвечает она и ускоряет шаг, но вдруг поворачивается и, улыбаясь, говорит: — Не в буквальном смысле.

Я понимаю, что мы по-прежнему лучшие подруги.

Все вокруг улыбаются. За ужином, за завтраком, после обеда, перед ужином, за кружкой эля. Все счастливы, а я не знаю, что и думать. Правда ли произошло то, что я видела собственными глазами, или это опять проделки Председателя? Я не решаюсь ни у кого спрашивать об этом, чтобы не оказаться непростительно непохожей на Дарлу. Я держусь за свое знание, как за спасательный круг, но меня разрывает от любопытства, не топлю ли я кого-то прямо сейчас, сохраняя в секрете то, что видела.

Так проходит еще несколько дней.

На мой стол доставляют платежную ведомость: человек-попугай протягивает мне небольшую коробочку, которую я открываю в его присутствии. Там под папиросной бумагой я вижу сверкающую драгоценными камнями брошь в виде раковины наутилуса.

— Самое то, правда? — говорит он. — Хорошая плата за нашу жизнь на море.

— Смотри, какой у меня браслет! — Перл заглядывает через открытую дверь и показывает мне руку. — Настоящий жемчуг!

Шелковые шарфы, ожерелья, золотые пряжки для ремней. Одним выдают монеты, другим купюры. Мы стоим ровно столько, сколько стоим. Я думаю о пленниках в трюме. У них сваливаются штаны, карманы их пусты, шеи и запястья обнажены. Я держу в ладони ослепительно сверкающую брошь. И убираю ее подальше — к своим рубинам, зарплатным чекам и новому имуществу. Я думаю, может, на самом деле они вообще ничего не стоят. Может, они совершенно бесполезны и никому не нужны. Может, моя брошь не принадлежит этим пленникам в прямом смысле этого слова. Кто я вообще такая, чтобы точно знать о принадлежности чему-либо — человеку, месту, времени?! Может, наши пленники тоже украли все это — у других, их собственных пленников, которые, в свою очередь, тоже занимались грабежом. Происхождение этих драгоценностей неизвестно. Но если я смогу отделить себя от преступления, станет ли оно от этого менее преступным?

Я пытаюсь унять беспокойство, крутя эти мысли в голове целыми днями.

Через неделю капитан стучит в мою дверь.

— Да?

— Сегодня ты должна провести перепись, — говорит он, улыбаясь. — Пойдем со мной.

Я отправляюсь вместе с ним в трюм, где вижу пленников. Они сидят, играют в шахматы, дремлют. Все выглядят хорошо отдохнувшими, сытыми, целыми и невредимыми. Здесь нет неприятных запахов. Все кажется вполне нормальным. Удивительно нормальным. Как и я.

— На каждого из них нужно завести личное дело и записать их данные, — говорит капитан и протягивает мне блокнот и ручку.

Я подвигаю стул поближе к решетке. Провожу руками по лицу так, будто снимаю и надеваю невидимую маску. Так я готовлюсь к тому, что они расскажут. О своем возрасте — им всем примерно от двадцати четырех до пятидесяти восьми. О росте и весе. О размере одежды — от самого маленького до самого большого. О цвете глаз — голубые, ореховые, карие, черные. Какой длины волосы, их цвет, их густота и жесткость. Каким вы видите себя через пять лет? Как засыпаете ночью? Когда просыпаетесь? Каков ваш главный недостаток? Только не говорите, что вы перфекционист! Все ли зубы у вас на месте? Куда вы направлялись?

— У нас было выездное совещание! — отвечает один пленник.

— Тимбилдинг. Я заказала небольшое судно с прозрачным дном, — добавляет какая-то женщина, кажется их босс.

— Мы наблюдали за всякими рыбами. За рыбой вообще.

— Я даже видел акулу! — раздается в толпе.

— Да ладно! Это была не акула. Вы не могли ее увидеть!

— И Джо тут ни при чем! — говорит Джо.

— Еще там были радужные медузы.

— Мы все наблюдали за ними, когда вы на нас напали, — вновь говорит леди-босс.

— Давайте займемся переписью, — предлагаю я, совершенно не представляя, что делать дальше.

Общие характеристики. Образование. Вероисповедание. Опыт работы. Предыдущие похищения. Будущие планы. Жизненные навыки. Кредитная история. Дети и домашние животные. Сыновья, дочери, близнецы, старшие братья и/или сестры. Семейное положение. Находятся ли супруги здесь же, остались дома или их совсем нет. Первая любовь. Последний обед.

— То есть тот, что вы нам только что подавали? — уточняет один пленник.

— Или тот, что мы ели до захвата? — выдавливает из себя Джо со скрипом.

— Я не знаю, — отвечаю я, и это правда.

Самый ужасный поступок в вашей жизни. А самый прекрасный? Донес тяжелые сумки пожилой даме. Сняла собаку с дерева.

— А разве не кота? — спрашиваю я. — Обычно на дереве застревают коты.

— Нет, потому-то мой поступок и самый прекрасный, — отвечает женщина, которая сняла собаку с дерева.

Любая деталь, которая могла бы спасти им жизнь. Любая деталь, которая объяснила бы их жизнь. Их отпуска, свидания, кошмары, скучный выбор, тяжелый год. Которая стала бы сутью всех их ошибок. Показала бы уровень их неопытности. И их работу, работу, работу.

Вдруг кто-то тихо проговорил:

— Когда-то я работала на этом корабле.

Какая-то женщина в разноцветной юбке выходит вперед. Кажется, вокруг нее поднялся вихрь. Несколько секунд она молчит, но потом произносит:

— Меня зовут Перл.

— Разумеется, она лжет, — говорит моя Перл.

Вся команда собирается в трюме, чтобы посмотреть на женщину, которая утверждает, что она и есть настоящая Перл.

— Зачем мне лгать? — спрашивает женщина.

Она абсолютно спокойна. Голос ее звенит, как натянутая струна, но она тщательно контролирует его. Она лет на десять моложе моей Перл и совершенно на нее не похожа. Чисто теоретически, тут даже речи не может быть о том, кто же из них настоящая. Якобы-Перл довольно высокая, тонкая, с прямой спиной и длинными ногами. Моя Перл пониже меня, но даже через длинную разноцветную юбку и мятую блузу видны аппетитные формы.

— Да вы только взгляните на ее юбку, — говорит моя Перл и кладет руку мне на плечо. — Всего лишь жалкое подобие моей.

— Мне кажется, она может быть настоящей Перл, — говорит капитан, глядя в лицо пленнице, — но я сомневаюсь. Настоящая Перл точно не ниже моей зарплаты. А мне платят совсем не за то, чтобы я смотрел вниз.

В его взгляде мелькает тень узнавания, и он поворачивается к моей Перл, чтобы она все объяснила сама или хоть как-то его успокоила.

— Она не может быть ею, это просто нелепо, — говорит моя Перл. — Потому что настоящая Перл — я.

По нашей пиратской команде прокатывается ропот сомнения. Я с недоверием наблюдаю, как Перл убеждает всех в том, что она единственная, что до нее не было никаких других Перл и она сама точно незаменима.

— Повороши-ка свою память и вспомни, — обращается она к капитану, — как мы украли этот корабль, увели его из доков совершенно новеньким. Вспомни каждый момент нашей жизни на нем и посмотри на меня. Я занималась всеми документами и квитанциями. Я подбивала тебя на грабежи и грабила вместе с тобой. Мы затеяли столько дел, мы вместе обедали, я часто замещала тебя и предавала тебя, я стригла твои волосы и брила тебя, я натирала твою грудь мазью. Это я разбила бутылку шампанского о борт нашего корабля, чтобы удача сопровождала нас. Это я доставала из моря сети, полные рыбы…

— Но это была я! Это все обо мне! — восклицает пленница. Голос ее звучит резче и взволнованнее. — Я рассказала тебе об этом, когда тебя прислали на замену. Это мои воспоминания.

— Я пишу методички о борьбе с лжецами, предателями и дезертирами.

— Это я их все написала, — с отчаянием говорит то-ли-настоящая, то-ли-ненастоящая Перл.

Она так убедительна, что я уже начинаю сомневаться в той Перл, которую знаю. Это просто сбивает с толку. Никто никогда не бывает тем, кем себя называет, но многие приближаются к себе настоящим больше, чем другие. Не факт, что пленница Перл до сих пор остается собой после стольких лет отсутствия. Да я и за себя-то поручиться не могу! Останусь ли я собой хотя бы через год? А лет двадцать спустя наверняка найдется тот, кто будет похож на меня гораздо больше меня самой.

Пленница-Перл плачет и срывающимся голосом повторяет:

— Мои методички.

— Если это твои методички, — парирует пока-еще-настоящая-Перл, — ты точно знаешь стандартный протокол. И знаешь, что прямо сейчас настало время расчленения.

Наша пиратская команда ликует, моя Перл стоит на табурете.

— Но важно другое, — говорит она чуть мягче. — Давайте представим, что здесь, за решеткой, находится настоящая Перл. Что это действительно она, а не лживая пленница. Давайте представим, что она хотя бы наполовину или пусть на две трети такая же сексуальная, как я. Даже если вы, дорогой капитан, сэр, наняли эту костлявую клячу в цветастой попоне первой. Даже если она и есть настоящая Перл, хотя это, конечно, не так. Тогда скажите мне, кто я? Пусть любой из вас назовет мое имя! Если я — не Перл, то как меня зовут?

Пираты хрипят от возбуждения, потому что при одном только взгляде на мою подругу им на ум приходит всего одно имя, которое они знают, — это имя Перл. Все снова ликуют.

Имеем ли мы, самые жестокие пираты на свете, право судить о том, что было когда-то? Так ли уж важно, кто мешает мясо в кастрюле, если его подает другой? Так ли уж важно, кто чинит платье, если его носит другой? Эта женщина знает свою работу!

— Расчленить! Расчленить самозванку! — кричит кто-то.

— Мы все знаем, кто должен это сделать, — говорит моя лучшая подруга Перл. — Кто должен расчленить.

Все постепенно отступают назад, пока в центре круга не остаюсь я одна. Перл протягивает мне нож. Таких огромных ножей я не видела даже в драгоценной коллекции своего парня-кулинара.

— Да, определенно, это работа Дарлы, — соглашается капитан, — именно она должна это сделать.

— Подойдет любая конечность, — говорит мне Перл. — Можешь отрезать ей что хочешь — это твой выбор.

И команда оставляет меня за работой.

Примерно через час после рассвета моя лучшая подруга Перл замечает, что якобы-настоящей-Перл в трюме нет. Ее вообще нигде нет.

Ну? — спрашивает она меня, и глаза ее блестят так яростно, что я невольно отстраняюсь.

Вокруг нее пираты с кинжалами и мечами в руках. Они всей толпой пришли к моему рабочему месту.

— Все сделано, — говорю я спокойно.

— И? — наступает Перл. — Где же она?

— Ее больше нет, — отвечаю я. — Она больше не будет тебя беспокоить.

— Ты отрезала ей что-нибудь?

Капитан выходит из-за угла и прислоняется к дверному косяку.

— Да, — отвечаю я. — Голову.

Первый помощник по работе с командой шумно вздыхает. Кто-то падает без сознания. Жена капитана пиратов прикрывает рот рукой в молчаливом изумлении. Попугай прищуривается.

— Не верю, — говорит Перл улыбаясь. Я ждала этого.

— В «Пиратской книге обременений», — отвечаю я четко и громко, — написано о том, что является самым важным бременем для нас всех. Кто знает?

— Бремя доказательства, — отвечает старший помощник капитана, едва сдерживая прыть.

— Именно, — подтверждает капитан. — Мы, пираты, верим только доказательствам.

— Да, — говорю я. — И вот мое доказательство.

Я передаю Перл нож, залитый кровью. Она смотрит на меня, раскрыв в изумлении рот.

— Ее позвоночник хрустнул, когда я отрубила ей голову. А потом я бросила ее на съедение рыбам. Никто не смеет клеветать на мою подругу Перл. Уж точно не когда я рядом.

Товарищи аплодируют мне.

— Ее лицо исчезло навсегда, — говорю я с нарочитым апломбом. — Теперь она будет работать удаленно целую вечность.

Перл держит в руках окровавленный нож. После того, что случилось, это уже не просто нож, а настоящий разящий меч. Она смотрит на меня внимательно и удивленно, и я чувствую, что ее давно никто так не удивлял. Потом она меня обнимает. Все тут же оживают. Ликуют. Поднимают меня на руки и выносят на палубу, продолжая кричать от радости. Ведь я свой в доску парень — никто не откажется это признать.

— Смотрите, — кричит кто-то, — вот след. Она тащила эту Перл, которая и не Перл вовсе даже, к доске!

— Вон сколько доказательств! И они везде!

— Прости за Дарлу, — говорит мне старший помощник капитана, — но, кажется, ты — дамочка покруче.

Мы все танцуем. Мы качаемся, пихаемся, брыкаемся и неуклюже раскланиваемся. Я прижимаюсь к своим партнерам, позволяя им поддерживать меня. Капитан хватает меня за талию и притягивает к себе.

— Нам надо обсудить твое будущее, — шепчет он мне на ухо. — У тебя большой потенциал.

— Еще какой большой! — соглашается его жена и угощает меня пиратским бутербродом.

Затем она похлопывает меня по голове в такт мелодии, капитан подталкивает меня к команде, и те в танце подхватывают меня на руки. Я вздрагиваю, когда они подбрасывают, ловят, и снова подбрасывают, и опять ловят меня своими добрыми руками.

— Ты наша любимая! — говорят они все, кроме первого помощника по работе с командой, который понимает, что больше никогда ничего мне не скажет.

Голова кружится от радости. В каюту я возвращаюсь уже поздно вечером после того, как унялось это безудержное веселье, сытая и пьяная. Я разбинтовываю рану на бедре от огромного ножа. Из-за танцев она снова открылась. Кровь стекает по ноге и заливает шикарные ворованные сапоги. Может быть, это сделает меня постоянной, добавит стабильности. Иногда нужно пролить кровь ради дела, чтобы связать себя с ним самыми крепкими узами. Я прячу бинт под подушкой и думаю, удался ли побег пленницы по имени Перл, добралась ли она до берега. Но еще лучше, чем выполнять данную мне работу, я умею отлынивать от нее. Любыми способами. На любой срок.

Что это значит — быть с кем-то связанной? Продолжая упиваться ощущением всеобщего ликования, я ныряю под одеяло. Этот вопрос я задаю себе постоянно: в полусне, закинув руки за голову, или после какой-нибудь встречи с новым другом. Уткнувшись носом в обнимающую меня руку любимого парня, которому неудобно лежать, но этот дискомфорт служит лишь доказательством принятия и нашей тесной связи. Это действительно так ощущается? Я никогда не задаю этот вопрос кому-то конкретно. Даже когда я лежу одна в своей кровати, я не чувствую себя одинокой или потерянной, я чувствую себя настоящей.

Вдруг среди ночи раздается какой-то дикий грохот, крики, а следом за ними — вопли ужаса и отчаяния. Я быстро перебинтовываю свое раненое бедро и поднимаюсь наверх. Поначалу я думаю, что снова произошел захват. Но оказывается, что тут не вопят от ужаса, а, наоборот, смеются, надрываются от хохота, перемежающегося рыданиями. Но это слезы не отчаяния, а радости. На носу корабля какая-то женщина стоит так уверенно, точно она стояла тут всегда и будет стоять вечно, а если захочет уйти, то уйдет, но обязательно вернется. И это само собой разумеется. Именно в тот момент, когда я начинаю восхищаться открытым океаном, когда я занимаю свое место в команде, когда я учусь вязать всякие морские узлы и когда вот-вот произойдут перемены, которым я поспособствовала самолично и даже капитан предложил мне подумать о будущем, я вижу, как Перл поднимается на нос и заключает эту женщину в объятия. Дарла вернулась.

Я больше не заменяю Дарлу, которая гостила у своих дедушки и бабушки во Флориде.

— Никогда не выйду на пенсию, — говорит она и срывает зубами крышку с бутылки сидра. — Слишком много свободного времени.

Она привезла сувениры для всех — и это клево. Снежный шар — капитану. Отрубленный палец — Перл. Коробку соленых ирисок — людям, которых, по сути, даже не знает. Я собираю себя в кулак, снова впечатляюсь командным духом этих пиратов и понимаю, как мне не хочется их покидать.

Завтра моя работа здесь заканчивается, поэтому я собираю вещи. Мне выдали последнюю зарплату — одну крупную монету. Меня выбрасывают за борт вместе с вещами примерно в полдень. Перед этим Дарла благодарит меня за то, что я подменила ее.

— Насколько я знаю, ты редкий бриллиант, — говорит она и в качестве благодарности сама бросает мне спасательный круг. Он уплывает куда-то далеко-далеко. — Это просто работа, ничего личного.

— Нет ничего более личного, чем просто выполнять свою работу, — отвечаю я.

Вместе со мной они выбрасывают за борт и человека с длинными кудрявыми волосами. Морис — настоящий попугай — вернулся целый и невредимый, в полном боевом оперении, кружит под парусами, щебечет и поет.

Человек смотрит на меня с таким выражением, будто хочет сказать: ну, я же тебе говорил.

Я снова смотрю на капитана пиратов, на Перл и на своих новых друзей. Перл отворачивается. Капитан показывает мне большой палец. Это не то прощание, которого я ожидала, но я вообще не ожидала прощания. И мне неловко в этом признаваться.

— Прощай, Перл! кричу я, но она слишком занята разговором со своей лучшей подругой.

Теперь я понимаю, как мало у нас с Дарлой общего и насколько мы не похожи. Она уверенно скачет по палубе, точно лошадь, ее волосы собраны в пучок, только мелкие прядки выскальзывают из него, и вот они-то слегка напоминают мои. Я всегда могу найти такую прядку у себя. Несмотря ни на что, я улыбаюсь. Когда я уйду, здесь останется только маленький завиток.

Мы с бывшим Морисом стоим на доске. Я боюсь прыгать, но в наши спины уже упираются мечи, поэтому я просто расслабляюсь и падаю. Он хватает меня за бедра, и мы тут же врезаемся в океан. Соленая вода заливает мне уши. Я уважаю этого человека за его ясновидение. Я так не умею. «Они отправят тебя прогуляться по доске», — сказал он почти месяц назад. И вот оно так и случилось. Эта доска стала тенью мира, который мы оба покинули. Его простертой вдаль призрачной рукой.

Мы погружаемся дальше, и целый мир простирается под нами. Глубокий, переполненный собой мир, который начинает заливаться прямо в меня. Морская болезнь. Пираты не мурчат. Я открываю глаза и вижу, как шевелятся губы бывшего Мориса, а из ноздрей вырываются маленькие пузырьки. «Плыви, — как будто говорит он, — плыви, точно это твоя работа». Его длинные волосы, как водоросли, качаются вокруг лица. А мне кажется, будто я лежу под большим деревом в погожий летний денек и вокруг слышится шелест листьев, свист птиц и гудение жуков, а высоко над деревом летит самолет, и тощее каноэ стоит, уткнув нос в заросший травой берег озера. Мои глаза закрываются.