Время жнецов

Пролог

Ошибки, глупость, грех и скупость чередою

Наш занимают ум и заражают кровь;

Раскаянью даем мы пищу вновь и вновь,

Как труп дает червям насытиться собою.

(Ш.Бодлер. "Цветы зла").

Майский день застал поезд "Варшава — Санкт-Петербург" в самом начале пути. Полуденное солнце настойчиво поблёскивало серебристой гладью бесконечной череды рельсов. Там, в неоглядной дали скрывалась цель путешествия многих: до пункта назначения предстояло миновать ещё почти тысячу вёрст — длинная и утомительная дорога для тех, кто был лишён всякого дорожного комфорта. Состав то ускорял то замедлял ход, сотрясая вагоны своим ровным, монотонным ритмом. Мерно постукивали колёса, натужно дымил трубой паровоз. Ряды разноцветных вагонов следовали одни за другими: в главе состава — тёмные и безликие почтовый и багажный вагоны, затем — синие, за ними — жёлтые, а в самом конце поезда — зелёные.

В синих вагонах, соответствующих первому классу, передвигались исключительно особы высшего сословия: родовитая знать, высокие императорские чиновники, да и просто очень богатые люди из именитых, ценящие время и дорожный комфорт. Цена такого удовольствия составляла двадцать три рубля в один конец. А вот в третьем классе не каждый пассажир мог похвастать годовым доходом в сто рублей.

В желтобоких вагонах второго класса коротали дорожное время господа статусом поменьше и родом помельче: разбогатевшие купцы незнатного происхождения, крупные подрядчики, обедневшее дворянство — в самом деле, не в третьем же классе им трястись, иностранные специалисты и состоятельные иностранцы-путешественники. Во втором классе поездка в один конец стоила уже тринадцать рублей восемьдесят копеек.

В зелёных вагонах третьего класса в путь отправлялась вся остальная Россия: малоимущая интеллигенция, заводские рабочие и мастера, мелкие лавочники, коммивояжёры различных мастей, крестьянство и земское духовенство. Благодаря своему габариту вагон третьего класса способен был увезти много пассажиров за весьма умеренную плату — девять рублей двадцать копеек, а снизить ее представлялось возможным только за счет увеличения числа мест в самом вагоне. Лавки или полки у него жесткие, без обивки — никакого намёка на комфорт. Курили в вагоне напропалую, а кое-где матово поблёскивали бутыли с самогоном — на всю дорогу в тысячу шестьдесят четыре версты хватит. Говорили все разом, щедро наделяли совместной трапезой. В тесноте, да не в обиде — холодным или голодным не будешь.

Издалека вагоны первого и второго класса отличались лишь цветом, а вот вблизи их отделка смотрелась одинаково богато. Рамы окон и двери делались из красного дерева. В самих вагонах стены отделывались под дуб или ясень, обивка диванов смотрелась необыкновенно красочно и декоративно, рукоятки и ручки сверкали начищенной медью, латунью или бронзой. А вагонные проводники своей вышколенной учтивостью больше походили на швейцаров лучших столичных заведений, только ливреи на них были другого фасона и цвета.

Мимо состава непринуждённо проплывали изумительные пейзажи запада Российской Империи, вызывая восхищенное умиление у одних и зависть у других пассажиров поезда. Состав неудержимо двигался на восток, а лучи весеннего солнца, проникая через оконные стёкла, дарили людям, запертым в ограниченном пространстве вагонов, бодрую радость дня и надежду на счастливое окончание поездки. В одном из купе вагона второго класса путешествовала пара совершенно разных мужчин — долгая совместная дорога иногда сводит тех, кто вне поезда никак бы не мог встретиться и провести большой промежуток времени вместе, находясь на крепкой и неподвижной земле.

Один, среднего возраста с румяным округлым лицом и залысинами на коротковолосой голове, напоминал крупного заводчика. Об этом говорил костюм синего цвета из тонкого сукна, котелок на английский манер, галстук с золотой заколкой под двойным подбородком, золотая цепь часов, покоившихся в кармашке жилета. Портрет пассажира завершали вислые седоватые усы. В настенной сетке с его стороны располагался внушительный багаж — большой кожаный чемодан от «Louis Vuitton», хотя для таких вещей существовал багажный вагон, и дорожная сумка от «John Lobb», а на одёжной вешалке красовался плащ, предназначенный для весенней погоды столицы. Выражение лица этого человека носило сосредоточенный характер, а серые глаза немигая рассматривали соседа.

Второй пассажир, более молодой, отличался от первого рыжей шевелюрой, над которой, безусловно, поработал искусный парикмахер. Бакенбарды и короткая аккуратная бородка соответствовали цвету головы. Костюм серого сукна в мелкую клетку сидел на хозяине, как влитой, и казался его второй кожей. Но такое одеяние не делало его комичным или ветреным — оно, наоборот, подчёркивало всю статность фигуры мужчины. На шее живописного господина вместо галстука своей немодностью выделался высокий шейный платок — явный пережиток прошлого. В его багажной сетке располагался одинокий саквояж светло-коричневого цвета. На одёжной вешалке висела такого же цвета фетровая шляпа в духе Эвандера Берри Уолла — известного британского модника. Холёные руки англомана покоились на коленях — мизинец левой кисти чуть подвёрнут вовнутрь, на среднем пальце поблёскивал золотой перстень. Взгляд спокойный, в глазах искрились едва уловимые смешинки. Сосед заводчика чётко улавливал неловкое напряжение попутчика, и для разрядки ситуации просто улыбнулся.

Улыбка эта была такой непосредственной и успокаивающей, что заводчик сбросил с себя пелену недоверчивости и обратился к соседу басовитым голосом:

— Сударь, имею честь представиться… — чем меньше природной знатности было в людях, тем высокопарней звучали их речи. — Меня зовут Глебом Валерьяновичем Ефремовым. Сам я являюсь поставщиком больших объёмов кокса для Петербургских сталеплавилен. Знаете, милейший, сталь теперь нужна всем и везде… А зависит она от моего угля, потому и стоит он совсем недёшево. Уже десять лет я являюсь хозяином угольного дома " Ефремов и Ко», и всё это время тружусь на государственных и частных подрядах. Во всех крупных городах северо-запада Российской Империи открыты мои представительства. А на какой стезе подвизаетесь вы, сударь?

Рыжеволосый ответил просто и без всякой витиеватости:

— Очень приятно, Глеб Валерьянович. А я Адам Францевич, специалист-консультант по судостроению и представляю в России «John Brown and Company». Эта судостроительная компания строит не только гражданские суда, но и военные корабли тоже. Сам я являюсь специалистом по конструированию и наладке паровых турбинных механизмов для флота. Представительство компании располагается в Санкт-Петербурге, куда я сейчас и следую.

И опережая следующий вопрос Глеба Валерьяновича, добавил:

— А в Варшаве у нас банковское отделение, где имеется резерв финансовых средств, которыми непосредственно распоряжается управление «John Brown and Company». Я в этот раз сам доставил финансово-отчётную документацию из Петербурга, исполнив роль курьера. Доходы и расходы, знаете ли, волнуют всех. Главное, чтобы вторые не превышали первые.

— Сударь, для британца вы очень хорошо говорите по-русски, — напряжение и волнение полностью покинули заводчика. Теперь и он позволил себе улыбнуться.

— Нет, уважаемый Глеб Валерьянович, я ведь и не британец вовсе, — заметил Адам Францевич. — Родился в Варшаве, где и закончил университет, а потом на Адмиралтейских верфях Петербурга начал свою инженерную карьеру… Пока меня не приметили иностранцы. Чистая случайность… Но она меня вполне устраивает.

Спокойный, убедительный и вызывающий доверие голос рыжеволосого отмёл все сомнения заводчика — тот воочию убедился, что перед ним сидит не мошенник, обманщик или хитрый прощелыга, рядящийся в модные одежды и изображающий полный материальный достаток, а образованный и талантливый в своей профессии человек. Такие всегда вызывают доверительное уважение и желание обоюдного общения.

— За сим, милостивый сударь, предлагаю выпить за знакомство… Усугубить, так сказать, на правах дорожных товарищей-попутчиков. Оно и полегче в разговоре будет, — поставив в процессе знакомства с попутчиком точку, заводчик достал объёмистую фляжку с коньяком, чистые стаканы, прикрытые салфетками, уже стояли на дорожном столике. — «Шустовским» не побрезгуете, мил человек? Отменный продукт, скажу я вам! Всё же не ваше виски-самогон.

— Премного благодарен, Глеб Валерьянович, за ваше предложение. И из уважения к вам не откажусь, — отвыетил инженер, а потом встал и достал из своего саквояжа упакованную в бумагу плитку швейцарского шоколада.

Выпили по первой, а за ней и по второй. И разговор уже потёк сам собой — не было неудобных вопросов и затруднительных ответов. Выпитое возбудило аппетит, и из дорожных сумок на стол перекочевали варшавская колбаса, копчёный литовский окорок, солёные огурчики и грибы, приправленные луком, копчёная стерлядь и варёная картошка, а центральное место занял хлебный каравай. Мелькали ножи и вилки, и теперь уже непонятно стало кто кого угощал-потчевал. От выпитого и съеденного обоим стала жарко, и попутчики разделись до рубах и избавились от галстуков, точнее, сделал это лишь заводчик, уже не так пристально приглядывающийся к собеседнику. Больше всех говорил сам Глеб Валерьянович, упоминал о семье, сыновьях-приемниках, перспективах своего дела, планах на будущее, о скорой свадьбе старшего сына Алексея. Говорил по-простому, уже без выспренных речей и таких же обращений к собеседнику.

Инженер слушал внимательно, соглашаясь кивал, и раз за разом подливал из фляги в стакан заводчика, потому тот быстро хмелел, но, налегая на закуску, так же быстро приходил в себя. В отличии от попутчика, инженер оставался трезв, и, когда коньяк закончился, предложил заводчику освежиться крепким чаем, за которым сам вызвался сходить. Хотя для вызова проводника в купе находился шнурок колокольчика, прикреплённого над дверью снаружи. Однако, после чая глаза заводчика наоборот стали слипаться, и вскоре Глеб Валерьянович погрузился в глубокий сон, временами коротко похрапывая.

На следующий день заводчик проснулся с головной болью и тошнотой, но списал всё это на похмелье. А размеренная поездная жизнь шла своим чередом: попутчики читали газеты, обсуждая прочитанное, рассуждали о политике, завтракали, обедали и ужинали в вокзальных ресторанах и ресторанчиках во время остановок. После приёма пищи Адам Францевич курил, стоя на перроне. Он элегантным движением доставал дорогой серебряный портсигар с одноглавым орлом на крышке и драгоценным камешком вместо орлиного глаза, а потом ловко — одним движением заправлял папиросу в мундштук, отделанный янтарём. Никто не обращал на курящего пассажира внимание — многие вокруг курили, но его взгляд всегда был направлен на толпу людей, покидающих вагоны или стремящихся к ним. А вот, когда к Адаму Францевичу приближался наряд дорожной полиции, дежуривший на привокзальной территории, инженер медленно и аккуратно отворачивался.

И вот наконец благообразный проводник, продвигаясь по вагону наших знакомых, объявил:

— Уважаемые дамы и господа! Через двадцать минут наш поезд «Варшава-Санкт-Петербург» пребывает на станцию Александровская. Это последняя остановка перед конечным пунктом следования — столицей Российской Империи, городом Санкт-Петербургом!

После вчерашнего позднего ужина в привокзальном ресторане, Глеб Валерьянович чувствовал себя неважно: то ли эскалоп оказался непрожаренным, то ли коньяка перепил.

— Печень расшалилась скаженная — жаловался заводчик.

И в очередной приступ дурноты Глеб Валерьянович попросил инженера сопроводить его в тамбур — подышать воздухом из дверного окна. На что Адам Францевич с радостью согласился. Они встали около правой по ходу поезда двери тамбура и Адам Францевич, открыв створку дверного окна, запустил струю свежего воздуха. От вожделения Глеб Валерьянович прикрыл глаза. Через пять минут инженер обратился к заводчику:

— Смотрите, Глеб Валерьянович, никак не могу разглядеть, что написана на стене напротив нас… Много мелких букв и знаков.

— Ну-ка, ну-ка… — ответил заводчик и сделал шаг вперёд, вытягивая шею.

Ладонь правой руки инженера мягко легла на затылок Глеба Валерьяновича. Ещё мгновение, и рука Адама Францевича резко выпрямилась — лицо заводчика впечаталось в стену тамбура, послышался неприятный хруст лицевых костей жертвы. Бесчувственное тело Глеба Валерьянович, оставляя кровавый след на стене, сползло на пол тамбура. Облик Адама Францевича неузнаваемо изменился: в глазах вспыхнула злорадная ярость, рот превратился в узкую щель, а правая бакенбарда отделилась от кожи щеки, пропала и манерность движений. Теперь лже-инженер двигался, как заправский убийца. Раз — и его левая рука выхватила платок из нагрудного кармана жертвы. Два — и кровавого следа на стене тамбура больше нет, а платок порхнул в открытое дверное окно. Три — правая рука с поездным ключом отперла дерь вагона. Четыре — Адам Францевич, подхватив тело заводчика за шиворот и поясную часть брюк, бросил его в проём двери головой вниз. Ещё четыре минуты понадобились Адаму Францевичу на проникновение в купе, сбор своего саквояжа и багажа попутчика, возвращение в тамбур к незапертой двери вагона.

На подходе к Александровской поезд сбросил ход. И Адам Францевич, уже стоявший на ступеньке вагона, спрыгнул на железнодорожную насыпь и распластался на багаже. Но эта предосторожность оказалась ненужной — во всех вагонах поезда люди были поглощены сборами багажа и дорожными хлопотами, в предвкушении скорого и счастливого конца поездки. Никто не обратил внимание на отсутствие двух пассажиров второго класса, никто не смотрел в окна — не интересовался происходящим за ними. В это время все пассажиры оказались заняты исключительно собой, а проводники — потаканием возбуждённой публике.

Дождавшись, когда поезд исчезнет из вида, Адам Францевич подхватил свой и чужой багаж, а потом осторожно спустившись с насыпи, зашагал к близлежащему лесу. Там он по-хозяйски осмотрел содержимое чемодана заводчика, который тот не сдал в багажный вагон: под аккуратными стопками первосортной одежды и белья, он обнаружил то, что искал — пять тысяч рублей, которые заводчик вёз сыну на свадьбу, пьяный богатей имел неосторожность проговориться. Содержимое дорожной сумки заводчика Адам Францевич осмотрел тщательно и нашёл паспорт жертвы, который спрятал себе в карман. Остальное содержимое дорожной сумки заводчика он ссыпал в чемодан, а её, теперь ненужную, забросил под ближайшее дерево. Передохнув, лже-инженер достал из своего саквояжа фляжку с водой и, смочив ей руки и лицо, избавился от рыжего парика, накладных бакенбард, усов и бороды. С удовлетворением выдохнув, лже-инженер надел на себя плащ и котелок заводчика, которые тоже не забыл захватить, навсегда покидая купе. До конной станции, где можно было взять пролётку до Александровской или до самого Петербурга, оставалось две версты.