Время жнецов

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ПО ПРОЗВИЩУ БЕС Глава 9 Послание с того света

Сам Дьявол нас влечет сетями преступленья.

И, смело шествуя среди зловонной тьмы,

Мы к Аду близимся, но даже в бездне мы

Без дрожи ужаса хватаем наслажденья.

(Ш. Бодлер "Цветы зла").

В описываемый период времени Лиговка представлялась далеко не самой благополучной частью Санкт-Петербурга — её по праву считали самым криминальным районом столицы. Даже в Спасской части, населённой столичной беднотой, не наблюдалось такого разгула преступности. Связано это было не только с большим количеством трактиров и других питейных заведений, бесконечными рядами мелких лавок и скопищем лоточной торговли, но и с контингентом, населявшим Лиговку: здесь жили бедные ремесленники и разнорабочие, а комнаты в доходных домах на Лиговке славились особенной дешевизной: если в Адмиралтейской части наём стоил от пятисот рублей в год, то на Лиговке можно было снять комнату за десять рублей в месяц. Даже сама атмосфера этой части Санкт-Петербурга производила гнетущее впечатление. Всё дело в том, что после наводнения 1777 года фонтаны Летнего сада, питаемые Лиговским каналом, перестали функционировать — циркуляция проточной воды полностью нарушилась. Из-за чего в Лиговском канале стал образовываться застой воды. В итоге канал загрязнился настолько, что «лиговский букет» — этот зловонный аромат стоялой воды, сдобренный запахом нечистот, уже достигал и соседний районов. Потому о столичном антураже Лиговки говорить не приходилось, а проект засыпки зловонного канала где-то затерялся. Лиговский канал должен был выполнять еще одну функцию — снабжать жителей города чистой питьевой водой. Однако, воды и без этого канала в городе хватало, тем более чистой она быть не могла, так как на берегах Лиги работала бумажная фабрика, сбрасывающая свои отходы в эту самую реку. Да и в архитектурном плане Лиговка не блистала разнообразием форм и стилей — кругом серость и однообразие захолустья, потому и не могла она сравниться с парадным видом набережных Фонтанки или Мойки, перспективой Невского проспекта.

В память о Ямской, Свечной и Кузнечной слободах старой Лиговки остались одноимённые переулки, выходящие к Лиговскому каналу. Свечной переулок, часть Большой Лиговки — являлся местом проведения различных криминальных деяний: ежечасно пребывал и убывал разномастный уголовный контингент — тут и налётчики-грабители с убийцами от полиции прячутся, не забывая обделывать свои грязные делишки на стороне, совсем, «не отходя от лотка», тут и криминальная торговля в разгаре — скупка и продажа краденого, подделка документов, торговля живым товаром и сводничество, вкупе с дешёвыми борделями, ориентированными на непрезентабельный вкус потребителей. Одни лиговские беспризорники чего стоили: люди, потерявшие в жизни всё, на всё и способны были — от попрошайничества и воровства до детской проституции. Ямской и Кузнечный переулки мало чем отличались от Свечного, только никто из лиговских лиходеев отмаливать свои криминальные грехи в Крестовоздвиженскую церковь не спешил.

Три пролётки одновременно остановились у приземистого одноэтажного здания с вывеской «Питейное заведение К. А. Максимова» по Ямскому переулку 12. Первыми высадились городовые в форме и оцепили трактир, после чего последовала очередь Сушко, Вяземского и Штёйделя, которых сопровождал возница с керосиновыми лампами-фонарями. Сушко следовал налегке, а вот руки судебных медиков оттягивали объёмистые медицинские саквояжи, содержащие весь арсенал возможностей работы на местах происшествий.

Отперев массивную входную дверь трактира изъятыми, на время задержания хозяина, ключами, Сушко запустил судебных медиков и помощника вовнутрь. На пороге гостевого зала Вяземский распорядился:

— Наши сумки оставим здесь под присмотром полицейского возницы. Двигаемся по часовой стрелке, внимательно осматривая окна, пол, стены и потолок, потом столы и стулья. Карл Альфредович следует за мной, если понадобится, он вернётся к нашим сумкам за необходимыми предметами для осмотра. Замыкающим двигаетесь вы, Лавр Феликсович. Теперь у нас шесть внимательных глаз, которые нужно использовать по прямому назначению. Если обнаружится находка, я об этом должен узнать первым, чтобы перейти к детальному её осмотру и исследованию.

Обход зала ничего не дал. Но этот результат не лишил троицу надежды на успех — одно помещение стало отработанным целиком, а отрицательный результат — тоже результат. Оставалось осмотреть ещё три части заведения и подвал. Слева находился вход в кухню, и трое расследователей переместились туда. Но и на кухне ничего подозрительного не обнаружили. Осмотр помещения прислуги не добавил поисковикам оптимизма — никаких следов пребывания Шапошникова в этом помещении не было.

В подвале слева земляной пол был уставлен кадками с квашеной капустой, мочёными яблоками, огурцами, селёдкой и грибами, на которых стояли бочонки с пивом. А справа находилась колода для рубки мяса, разделочный стол для рыбы и мешки с крупами, макаронами и картофелем, над всем этим высились полки, полные бутылок с различным алкоголем. Там троица надолго не задержалась.

— Нет, Шапошникова содержали не здесь… Холодно и влажно. И привязать некуда — не к колоде же, — заключил Вяземский и подал знак выбираться из подвала.

Настал черёд дровяного сарая, примыкающего к кухне.

Открыв его дверь, Вяземский попросил два зажжённых фонаря, а потом сделал первый шаг вовнутрь, в затхлую темноту сарая. Постепенно поднимая руки вверх, Пётр Апполинарьевич осмотрелся. Помещение небольшое, квадратное, пол посыпан песком, стены и потолок обшиты досками, по углам высились четыре столба, поддерживающие потолок со следами копоти от частого использования керосиновых фонарей. Справа находились остатки некогда большой и высокой поленницы.

— Карл Альфредович и Лавр Феликсович, возьмите по фонарю и, двигаясь вдоль стен, расставьте их по углам возле столбов. Сами оставайтесь рядом с ними. На средину пола не заходить. В стороны, до моего разрешения, не двигаться!

Всё, что требовалось, было сделано в короткий срок. Теперь пол сарая освещался равномерно со всех сторон. Тогда Вяземский, присев на корточки, стал озвучивать увиденное:

— Песок здесь обладает влажноватой консистенцией, потому отпечатки обуви посетителей сарая сохранились до сих пор. Полицейские носят сапоги с зауженными носами, и их следы по прямой бороздят пол от порога до дальней стены. Значит ни другие места, ни углы помещения они не осматривали. Не мудрено, что ничего не нашли… С другой стороны, это хорошо — не затоптали следы других, присутствовавших здесь людей. А их было пятеро. Что надевал на ноги Шапошников, Лавр Феликсович?

— Старые сапоги без каблуков, на левой подошве боковой шов слегка перекошен, — ответил Сушко.

— Спасибо, уже вижу. Сперва он стоял в шаге передо мной… Слева наблюдаю следы яловых сапог с закруглёнными носами и треснутым правым каблуком. Эти следы не идут вглубь сарая, а возвращаются за дверь. Очевидно, именно этот человек привёл сюда вашего агента, а потом, потоптавшись на месте, вернулся в гостевой зал.

— Половой… Яшка Прыткин, мерзота! Выходит, это сам Шапошников приложился ему калаком под глаз, чтобы предупредить нас о своём провале, — буквально выкрикнул Сушко.

— Ну-ну, Лавр Феликсович, разрешите продолжить? — укоряющим тоном произнёс Вяземский. — Справа, боком к Шапошникову, стоял субъект в ношеных ботинках. Чей правый носок ушёл глубоко в песок. При ударе, вооружённой палкой рукой, тяжесть усилия переносится на опорную ногу. Перед местом, где первично находился Шапошников, примерно в трёх шагах, ещё различимы следы двух людей… Новенькие штиблеты соседствуют со следами грубых сапог. Далее идут следы волочения обездвиженного тела полицейского к дальнему левому столбу. Карл Альфредович, осмотрите поленницу, особое внимание уделите пространству под нижними поленьями и щели за самой поленницей. Лавр Феликсович, переместитесь к указанному мною столбу.

С помощью подсветки Сушко, Вяземский стал внимательно осматривать поверхность потолочного столба. В это время послышался восторженный голос Штёйделя:

— Пётр Апполинарьевич, вы настоящий провидец. Я обнаружил три окурка папирос марки «Оттоман» и палку среднего размера с бурым пятном на конце. Край палки отломан, что соответствует найденному нами фрагменту из раны Шапошникова в области затылка… Это просто поразительно! Истязатели без всякой опаски бросили это орудие в щель за поленницей.

— Спокойнее, Карл Альфредович. Этого и следовало ожидать. По-вашему, они должны были махать этой палкой на виду охмелевшей публики и бросаться в посетителей окурками? Мне бы, прежде всего, интересно было почему, именно, три остатка папирос, и что бы это значило относительно судьбы Шапошникова, — так Вяземский призвал Штёйделя взять себя в руки и задать себе вопрос, который, в данном случае, лежал на поверхности. В ответ Карл Альфредович разразился длинной тирадой:

— Зависимый, но контролирующий себя табакоман, курит, примерно, один раз в час. Но, если он волнуется или переживает, то прикуривает одну папиросу от другой, но не чаще, чем раз в десять минут. И это значит, что Шапошникова здесь содержали не менее часа и не более трёх. Я прав, Пётр Апполинарьевич?

— Увы, да, — ответил Вяземский и добавил. — А теперь подойдите ко мне. Сейчас ваша помощь мне крайне необходима. Следы уже считаны, передвигайтесь свободно, без опаски навредить результатам осмотра… И захватите с собой лупу.

Штёйдель направился ко входу в дровяник — там теперь стояли рабочие сумки судебных медиков, доставленные к месту помощником полицейским, и перенёс их на центр дровяного сарая, а потом, достав просимое, вернулся к Вяземскому.

— Лавр Феликсович и Карл Альфредович, обратите внимание на две вещи, — используя лупу, проговорил Вяземский. — Тёмно-бурое пятно на уровне моей головы — кровь Шапошникова из раны на затылке. Ниже располагается ряд волокон верёвки, которой сыскного связывали. Положение этих следов говорит о том, что руки Шапошникова оставались свободными — в тот момент он был уже не опасен для нападавших, и пленители покинули помещение сарая. Им нужно было срочно решать, что дальше делать с полицейским, попавшим в их капкан — убить здесь или переместив, под видом сопровождения пьяного, в другой дом, пытками выведать нужную информацию. Этот период времени занял не более пятнадцати минут. Пятнадцать минут судьба отвела Шапошникову на последнее откровение — послание сослуживцам, способным отомстить за его смерть… Пятнадцать минут на раскрытие тайны провала операции внедрения.

В воздухе дровяника внезапно повисла тугая тишина. Каждый присутствующий попытался примерить данную ситуацию на себя, найти свой ответ на предложенную Вяземским версию событий. Как он, лично он, поступил бы в этих условиях? Что и как оставил бы в память о себе и бандитах? Любой сыскной знал, что просто так умереть не имеет права, и, даже безнадёжно погибая, должен довести дело правосудия до конца — задержания, осуждения и суда над преступниками, кем бы они ни были и где бы не встретились.

— Лавр Феликсович, а что бы сделали вы, окажись в подобной ситуации? — с таким вопросом Вяземский обратился к Сушко.

Тот надолго задумавшись, отрицательно мотнул головой и бросил короткое:

— Не знаю, Пётр Апполинарьевич… Не знаю.

— Ну-ну, Лавр Феликсович… Значит вы недостаточно внимательно читали наше с Карлом Альфредовичем экспертное заключение по трупу вашего подчинённого. Что там сказано о состоянии пальцев правой кисти? — так Вяземский попытался освежить память Сушко. Конечно, судебный медик мог бы ответить сам, напомнив сыскному соответствующее описание. Но Пётр Апполинарьевич уж очень не любил прохладного отношения к деталям, которые посторонние почему-то называли мелочами.

— Следы пыток? — наконец выдавил из себя Сушко.

Вяземский нечего не ответил, а кивком головы пригласил Штёйделя занять место у столба, теперь затылок немца находился напротив пятна крови, оставленной Шапошниковым. У Карла Альфредовича был тот же рост и физические параметры, что и у погибшего сыскного. Дождавшись, когда Штёйдель занял соответствующее положение, Вяземский приказал:

— А теперь, Карл Альфредович, вытяните правую руку в сторону и поднимите её на уровень плеча, не касаясь пальцами поверхности стенной доски. А вы, Лавр Феликсович, светите фонарём на доску, сперва на ту, что указывает кисть Карла Альфредовича.

Отдав распоряжения, Пётр Апполинарьевич склонился над своим медицинским саквояжем и достал пинцет и бумажный пакет. А потом при помощи лупы стал детально осматривать поверхность доски. Вот он остановился и погрузил инструмент вглубь деревянной поверхности, а потом пинцетом вынул два маленьких плоских фрагмента, застрявших между слоями дерева.

— Два отломка ногтя… Как я и предполагал ранее, — пояснил свои находки Вяземский, складывая их в бумажный пакет. — На этой доске ногтями и кровью Шапошников запечатлел своё последнее послание… Превозмогая боль и отчаяние. Ломая ногти и в кровь стачивая подушечки пальцев, царапал буквы и слова… Теперь, Лавр Феликсович, светите на доску ниже, нужно исследовать и её.

Шло время, от усердия на лбу Вяземского выступил горячий пот, который защипал глаза, но судебный медик продолжал и продолжал свой кропотливый труд, не обращая внимания на неудобства. Через двадцать минут Пётр Апполинарьевич разогнулся и с удовлетворением выдохнул.

— Мне необходимо ещё пять минут, перед тем, как запечатлеть и огласить результаты исследования. А пока передохнём пару минут, — предложил Пётр Апполинарьевич, с наслаждением расслабляя спину и руки.

Через указанное время Вяземский достал из внутреннего кармана блокнот и карандаш, а потом попросил Сушко и Штёйделя светить на обе доски одновременно, и снова использовав лупу, начал что-то записывать на бумаге. И, когда закончил, уверенно произнёс:

— Ногтями Шапошников нацарапал четыре слова, расположенные в две строчки… К средине второй ногти уже были утрачены… Много толстых мазков крови. Без специальной обработки видны только фрагменты букв, которые пока сложно сложить в слова. Гляньте сами.

Развернув блокнот, Вяземский показал изображение Сушко и Штёйделю. И выглядело оно так:

П Р I _ \ / … КУ/ II I

/ I Ш I О … Б Е С

— В последнее слово Шапошников вложил все остатки воли и терпения, считая его главным по значению, потому оно получилось отчётливо. Для остальных остаётся не так много вариантов, но гадать мы будем потом. А сейчас проведём «проявку» следов крови, — решительно произнёс Вяземский и достал из саквояжа пузырёк с заранее приготовленным сегодня реактивом и кисть для рисования акварелью. Затем аккуратно начал наносить раствор на следы надписи на стене. Через несколько минут кровь «проявилась», оставив синий след.

— Дайте боковой свет, — коротко бросил Пётр Апполинарьевич.

И в боковом свете надпись заиграла ярким синим цветом:

П Р Е ДА Л … К У Л II I

Л Е Ш К О … Б Е С

— Не все буквы одинаково пропитались кровью Шапошникова, — сделал вывод Вяземский. — Но для воспроизведения последнего слова первой строчки возможны два варианта: «КУЛНЕ» или «КУЛИК». Второй более вероятен… Лавр Феликсович, теперь вам решать, что это — уголовное прозвище, кличка или фамилия. Но, лично мне, ясно одно — пути Шапошникова и Цветочника пересеклись в этом дровяном сарае. Конечно, о причинах гибели вашего сотрудника ещё остаются вопросы, но и сейчас уже ясно, что к Цветочнику вы подобрались вплотную. Лешко — уменьшительное от польского имени Лех. Из показаний свидетелей следует, что подозреваемый ухажёр портних курил и имел серебряный портсигар с польским орлом. И это он пытал Шапошникова зажжённой папиросой. Если сегодня вы возьмёте живыми «гостей оттуда», то с большой долей вероятности будете иметь возможность узнать об этом поляке многое, а, может быть, и всё. Но в том, что владелец портсигара и Цветочник — это один и тот же человек, я ни капли не сомневаюсь.

— Да, Пётр Апполинарьевич, вы, как всегда, правы, — глаза Сушко зажглись огнём предвкушения скорой встречи с Цветочником, в них теперь отражалась уверенность в положительном исходе этой охоты на хитрого и изворотливого зверя. — Я полностью доверяю своим людям, посланным за «гостями», потому и отправился с вами на этот обыск. Для меня его результат важнее исхода других действий. Цветочник близко, и я тоже это чувствую, не зря уголовники зовут нас «легавыми».

Устроившись за столом в гостевом зале, судебные медики совместно оформили экспертное заключение и передали его Сушко. Через короткое время троица покинула трактир на Ямском 12. Штёйдель вернулся в морг, а Вяземский направился домой — их развезла по местам полицейская пролётка. А Сушко с городовыми вернулся на Офицерскую 28. Предстоял долгий разговор с Путилиным и встреча с группой задержания, отправленной на Гороховую 45.

На момент появления Сушко в Сыскной, группа задержания с Гороховой 45 ещё не вернулась. И Лавра Феликсовича охватило неприятное беспокойство — Викентий Румянцев не имел особого опыта в подобных делах, потому мог растеряться и подставиться под бандитский нож или пулю. Волнений, в отношении других участников группы, у Сушко не возникло: они — люди тёртые, особенно Клим Каретников, сдюжат и дров не наломают.

Расположившись на стуле в кабинете Путилина, Лавр Феликсович подробно доложил результаты вскрытия тел Лермана и Шапошникова и находках в дровяном сарае трактира Максимова. Иван Дмитриевич слушал внимательно, делая пометки на бумаге, чтобы на этих деталях заострить внимание в последующей беседе. Информация о надписи на стене дровяного сарая заставила Путилина побледнеть, скулы его напряглись, а пальцы правой руки стали отбивать дробь по столешнице собственного стола — всё это выдавало крайнее волнение шефа Сушко.

— Значит всё-таки предательство… — глухим голосом произнёс Путилин. — Кулик? Такой персонаж из криминальной среды мне не известен. Но… Сама фамилия кажется знакомой, слышанной совсем недавно. Обстоятельств, к сожалению, вспомнить не могу, однако, напрягу память и непременно это сделаю. Должен сделать. Только вот как они связаны — Кулик и наш убийца, которого вы называете Цветочник? А в том, что эта связь имеется, я уверен крепко. Нужно искать Кулика и делать это быстрее, в нашем распоряжении остаётся не так много времени. Найдём Кулика — найдём и Цветочника.

Выговорившись, Путилин смолк, теперь настала очередь Сушко, и тот продолжил разговор:

— Леонтия пытал и убил Цветочник, в этом у меня нет сомнений, да и Вяземский подтверждает такую версию. Только мотивы убийства мне совершенно непонятны. Ладно женщины — они свидетели и могли опознать Цветочника, а «цветочный антураж» представляется явным преследованием и психологической пыткой Каро де Лавинь, отказавшей мерзавцу в близости. Но при чём здесь Шапошников? Ума не приложу… И ещё, у меня нет сомнений, что Цветочник и есть Лешко Бес, ведь Леонтий указал именно на него. А по всем параметрам этот персонаж похож на немецкого брадобрея Алекса Шнайдера, виртуозно владеющего опасной бритвой, но не знающего настоящего немецкого языка.

Согласно кивнув, Путилин снова взял слово:

— Начинайте круглосуточное наблюдение за домом Шнайдера на набережной Фонтанки, обложите его со всех сторон. Ответы на запросы в места предыдущего пребывания парикмахеров ещё не пришли… Другим способом проверить идентичность и соответствие паспортов предъявителей невозможно. Лешко Бес? И такого уголовника в Петербурге я не знаю. Хотя, имя польское, и я немедленно телеграфирую в Варшаву — там должны быть сведения о нём. Уж, если в Петербурге Бес так разгулялся, то и в Варшаве подобный след должен был остаться. И прибыл в столицу этот Лешко совсем неспроста. Сдаётся мне, что он крупно набедокурил дома, а в Петербург бежал от безысходности.

— Немудрено, Иван Дмитриевич, — поддержал шефа Сушко. — По уголовной иерархии бесы — особая каста. Бес — уголовник, не признающий криминальных авторитетов, но использующий их в своих корыстных целях. Человек, если его можно так назвать, не знающий предела в своих желаниях и поступках. Я с нетерпением жду возвращения группы, направленной за поляками, преследующими Лешко Беса и убившими ювелира Лермана. Они многое могут рассказать, потому что всё это время шли по следу своего соотечественника.

— Дай Бог, чтобы всё обошлось без крови и смертей, по всему видно, что поляки эти — отчаянные субъекты, — ответил Путилин. — Лавр Феликсович, хочу сообщить вам новость. Пришёл ответ на ваш запрос в Управление железнодорожной полиции. 3 мая вагоном второго класса поезда «Варшава — Санкт-Петербург» до Варшавского вокзала не добрались два человека. Глеб Валерьянович Ефремов и Адам Францевич Мазовецкий. Вещей пассажиров в купе не обнаружили. По описанию Мазовецкий уж очень смахивает на Цветочника. Паспорт угольного промышленника Ефремова подлинный, а вот инженера лже-Мазовецкого — подложный. Такого человека не существует. Возможно, под этим именем Бес и попал в столицу. Именно в те сроки, когда у нас появился Цветочник.

— Вы правы, Иван Дмитриевич, получается именно так, — поддержал Путилина Сушко. — Позвольте, по вновь открывшимся обстоятельствам гибели моего Леонтия, допросить злокозненного кабатчика Максимова и его полового. Теперь им не отвертеться.

Иван Дмитриевич заметил, как злорадно блеснули глаза Сушко, и, потому предостерёг подчинённого ещё одной, давно известной всем, поговоркой:

— Ходи на брод, паря. Там мельче будет, токмо про камни не забывай, — с лёгкой усмешкой произнёс Путилин. — Отчего же, допросить можно — бить нельзя. И не забудьте прихватить с собой дознавателя, пусть все бумаги допроса по форме выправит и подписи допрошенных возьмёт. Результаты мне доложить немедленно.

И уже через пятнадцать минут допрос состоялся. А начал Сушко с полового — Якова Прыткина. Лавр Феликсович прекрасно знал благоговейный ужас и страх простого народа перед любой написанной бумагой, документом с печатью, потому на своей части стола сложил внушительную стопу исписанных и пропечатанных бумаг. На другом конце стола примостился делопроизводитель, готовый документировать процесс допроса для следствия.

Конвойному, доставившему Прыткина на допрос, Сушко приказал разобуть Якова, а его сапоги поставить рядом с собой. Увидев Сушко, половой в конец раздухарился:

— Ваше благородие, сколь меня ещё мучить будете? Я ить ни в чём не виноватый… Почто за решёткой держите без следствия и суда? Неча предъявить — отпускайте.

Пропустив эту фразу полового мимо ушей, Сушко произнёс с, едва скрываемой, хитрецой:

— Ни в чём не виноват, говоришь? А вот тут кипа бумаг на твои художества имеется. Учёные люди писали, а заключения их печатями заверены. Хочешь на вечную каторгу? Валяй! Я перечить не стану!

— На вечную каторгу? — возмутился половой. — Правов таких не имеете! Где это видано, чтобы невинного человека, да на вечную каторгу запихать?

— Ты, Яша, юродивого-то из себя не лепи, — подлил масла в огонь Сушко. — А сколько думаешь тебе суд определит за убийство полицейского? Смотри, вот документ, в котором всё про тебя написано, а, что написано пером, топором уже не вырубишь. По написанному ты, Яша, на месте преступления был и стоял рядом с убиенным полицейским. Теперь ты, Яков, свидетель, который может стать главным подозреваемым. Смекаешь суть?

— Да быть того не может, ваше благородие! Я никого и пальцем не тронул… Не было меня там. Не бы-ло-о! — продолжал отнекиваться Прыткин, но в его глазах появились страх и смятение, слишком много документов было лежало в стопке.

— Хорошо, — притворно согласился Сушко и взял верхнюю бумагу из пачки, лежащей на столе, рядом с Прыткиным. — А теперь почитаем, что здесь написано… «Человек, проводивший полицейского Шапошникова в дровяной сарай и стоявший там рядом с ним, был обут в яловые сапоги с закруглёнными носами и треснутым правым каблуком. В это время, стоящий справа преступник нанёс Шапошникову удар палкой по голове»… Теперь смотрим твои сапоги. Ага, приметы полностью совпадают…

— Не убивал я… Не я-а-а, — заскулил половой и заёрзал на табурете, прикреплённом к полу допросной.

— Прекрасно! Будем читать дальше, — продолжил свою игру Сушко, взяв очередной листок из стопы бумаг. Конечно, таких документов у него не было, потому он пользовался выдержками из заключения судебных медиков, трактуя их соответственно складывающейся ситуации. — «Полицейский Шапошников, перед ударом по голове, нанёс удар кулаком в лицо, стоящего рядом преступника, отчего тот имеет кровоподтёк на известной части лица». Ага, и бланш у тебя, Яша, имеется. Возьмём следующий документ, у меня их тут много…

Теперь половой с нескрываемым ужасом смотрел на гору бумаг, лежащих перед его носом, казалось, в них его приговор — пожизненная каторга.

— Стой, ваше благородие… Стой, дай оправдаться, — взмолился Яшка, которого пробил холодный пот и заколотила нервная дрожь. — Не надо на каторгу, я всё поведаю. Не убивал я никого. А какое мне послабление будет за сотрудничество с полицией, ежели сам всё расскажу?

— Куды торопишься, дядя, — подражая Путилину, произнёс Сушко. — Ты пахать взялся или вопросы спрашивать? Взялся пахать, так паши, а про урожай после поговорим. Что посеешь, то и пожнёшь. Кого видел в дровянике, кроме полицейского?

— Там были Гришка Кот и Петюня Шкворень из шайки налётчиков Митяя Лисина… А руководил ими некий «дворянчик» — крупный парень, одетый и говоривший, как благородный, — половой пытался сказать всё и сразу, чтобы побыстрее избавиться от тягостных воспоминаний.

— Из ватаги Митяя Лисина, говоришь? И еще «дворянчик»… — вслух повторил слова Прыткина, обрадовавшийся Сушко. Вот и след банды, в которую внедрялся Леонтий Шапошников и упоминание о Цветочнике — Лешко Бесе, том самом «дворянчике», который появился на Лиговке в начале месяца. И тут Лавр Феликсович живо вспомнил разговор с Путилиным, когда шеф укорял его за бездеятельность.

— Полицейский рядился под каторжника. Но они его ждали… Они уже знали, что он легаш. Простите, ваше благородие, сыскной агент, — зачастил Яшка Прыткин. — Я понял, что у «дворянчика» в полиции есть свой человек, который выдал вашего. Как всё было дальше, я не видел. Палкой по голове сыскного я не бил. Он сам звезданул мне под глаз, и я бегом выбрался из дровяника.

— Когда и куда бандиты увели Шапошникова из трактира? — спросил Сушко.

— Через час, ваше благородие, — охотливо ответил половой. — А вот куда, не могу знать.

— А твой хозяин знает? — продолжил напирать Сушко. — Он знает? Отвечай!

— Знает, ваше благородие… Все разговоры и договоры через него шли, — выдавил из себя половой, понимая, что выводит полицию на хозяина, но и участником убийства полицейского ему быть не хотелось.

— Так вот, Яша, взявшись за гуж, на лошадь не пеняй, — смотря прямо в глаза полового, произнёс Сушко. — Подтвердишь всё, сказанное тобой, подписью на бланке допроса и на очной с Максимовым, оформлю тебе содействие полиции… Свидетеля закон не преследует, а совсем наоборот — защищает. На время следствия я тебя спрячу так, что никто не найдёт, поверь, мне это невпервой.

У Прыткина не оставалось выхода, скрипя зубами он подписал материалы допроса, поставив две корявые буквы «Я» и «П». Тень каторги перестала маячить за его спиной, но появилась новая докука — уголовники предателей не прощали. Сушко воочию наблюдал метаморфозы поведения, происходящие с Прыткиным — в допросную вошёл один человек, а вышел совсем другой.

Следующим Сушко допросил хозяина трактира, где произошло пленение Шапошникова, Кузьму Афанасьевича Максимова. Тот продолжал строить из себя, обиженную недоверием, невинность. Даже подписанные половым показания не возымели эффекта. Но, когда Прыткин на очной повторил своё признание в глаза хозяину, кабатчик сломался. По всему выходило, что он является одним из организаторов убийства полицейского: «дворянчик» далеко, а он, Кузьма здесь, и будет отвечать за двоих. Тут многолетней каторги не миновать. Но больше каторги Максимов боялся Беса, боялся до дрожи в коленках.

— А заешь, Кузьма, — Сушко пошёл ва-банк, — твоё признание в содеянном мне без надобности. Есть свидетель, есть документ с печатью, есть заключение экспертизы по твоему шалману, в котором силой был задержан полицейский, а потом зверски убит. Ты думаешь у следствия и суда будут сомнения в твоей организаторской причастности к этому преступлению? Кабак твой, половой твой, бандиты, которые в розыске по мокрым делам, действовали по твоему согласию, о произошедшем ты в полицию не заявил. Продолжать перечисление твоих криминальных грехов, достойных каторги?

— Нет, ваше благородие, — потерянно ответил Максимов, его глаза потухли, а уголовный гонор испарился. — Я всё расскажу… Вначале я получил малявку от нашего, лиговского маза… В ней он просил о содействии в задержании полицейского, работающего под бежавшего каторжника. Маз сообщил, что ко мне придут три человека — двое из ватаги налётчиков Митяя Лисина и польский уголовник Лешко по прозвищу Бес, рядящийся под благородного. Вашего задержали в дровянике, но меня там не было. Его забрали через час. Что было дальше я не знаю… Про убийство полицейского я не знал, здесь в камере сидел.

— Говорил ли поляк, что в полиции у него свой человек и кто он? — наращивая темп допроса, проговорил Сушко.

— Да, говорил, только имени или фамилии не упоминал, — быстро ответил Максимов. — На чём он его взял я не знаю. Поляк не говорил.

— Где скрывается банда Митяя Лисина и сколько в ней участников? — Сушко чувствовал, что напал на след неуловимых налётчиков и сыпал вопрос за вопросом.

— В Свечном переулке… В доме 8 у Акакия Супрунова… Их шестеро вместе с вожаком, — последовал ответ Максимова.

— Как вооружены налётчики? — не унимался Сушко.

— На всех три револьвера и охотничий обрез, — снова без запинки ответил кабатчик.

— Пролётка у банды есть? Награбленное уже сбыли? — продолжал словесную атаку Лавр Феликсович.

— Пролётка имеется, а награбленное не сбыли… Хорошую цену никто не даёт, — не задумываясь, ответил кабатчик.

— Опиши Беса, — у Лавра Феликсовича оставалось много вопросов, но он заметил, что допрашиваемый начинает уставать. И это означало одно — допрос нужно заканчивать.

— Ну… Крепкий, черноволосый, лет тридцати, в дорогой одежде и обуви, курит, доставая папиросы из серебряного портсигара с польским орлом… На шее вместо галстука — платок. Левый мизинец не разгибается. Носит усы и бакенбарды. Всё…

— Фрол Калистратович, — теперь Сушко обратился к делопроизводителю Савицкому. — Получите подпись под показаниями Максимова, и можно возвращать его в камеру. Мне нужно срочно увидеться с Иваном Дмитриевичем.

Путилин был рад подвижкам в делах Шапошникова и Цветочника, которого теперь называл Бесом. Сыщики подробно обсудили план задержания шайки налётчиков Митяя Лисина, назначенного на утро. За окнами Сыскной наступил вечер, когда её посетили две новости. Наконец, с задержания на Гороховой 45 вернулась группа агентов. Один из преступников оказался задержан, второй конвоирован в Мариинскую больницу — его во время задержания подстрелил Викентий Румянцев, сам получивший касательное ранение головы. Другая новость оказалась неожиданной и тревожной — из хранилища делопроизводства пропали все документы по делу Цветочника: полицейские протоколы, судебно-медицинские экспертизы, портреты Цветочника, показания свидетелей. Пропажу обнаружил сам делопроизводитель — Фрол Калистратович Савицкий, вернувшись с совместного с Сушко допроса Прыткина и Максимова. Такое в Сыскной случилось впервые, и ситуация эта породила атмосферу взаимного недоверия и подозрительности. Поиском занялся сам Путилин — самый опытный из сыщиков сыскной полиции столицы.