Время жнецов

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ СЛЕДЫ НА ВОДЕ Глава 1

И только потому убийства и поджоги

Не вышили еще забавных вензелей

По сумрачной канве бесцветных наших дней,

Что мало смелости дано душе убогой.

(Ш. Бодлер "Цветы зла").

В царстве Аида. Будни судебного медика. Приземистое здание морга Обуховской больницы, удалённое, спрятанное от основного корпуса, смотрелось сиротливо и убого. Условия судебно-медицинских исследований в Санкт-Петербурге всё ещё оставались хуже, чем в других крупных городах Российской империи. Специального судебно-медицинского морга в Санкт-Петербурге не существовало, хотя, как ни странно, это не составляло большой проблемы для столицы. Такое положение объяснялось развитой сетью крупных больниц, где осмотры и вскрытия трупов жертв насильственной смерти проводили в моргах Обуховской, Александровской, Мариинской, Петропавловской и других городских больниц, редко в покойницких и других помещениях полицейских частей, часовнях кладбищ. Обязательное же вскрытие тел граждан, подвергшихся насильственной смерти, давно было установлено законодательно.

Судебные медики искали причины, сроки и механизмы криминальных смертей, находили и исследовали вещественные доказательства, найденные на местах преступлений и самих телах погибших. Именно они доказывали, что данная смерть является насильственной со стороны вторых или третьих лиц. И к данной сфере, всё же медицинской деятельности, как нельзя лучше подходило давнее латинское выражение:»Hic locus ubi mortui docent vivos — Здесь то самое место, где мёртвые учат живых». Сами судебно-медицинские специалисты — начинающие и профессионалы, опираясь на далеко не всеобъемлющие возможности своей науки, часто повторяли и вторую латинскую пословицу, приходящуюся в их практике к месту: " Et mortuus disputatio quoque — И мёртвые тоже говорят».

Утреннее солнце, стремясь вверх и набирая силу, через мутные, давно немытые окна морга, осветило помещение прозекторской. В ней располагались специальные секционные столы — деревянные, но обитые металлом, а рядом находились столы с необходимыми для вскрытия тел инструментами, несколько видов ножей и пинцетов, циркулярная пила для вскрытия черепной коробки, весы для взвешивания исследуемых органов, которые разрезаются по специальной методике, для каждого органа свой метод. В дополнение ко всему имелись небольшие черпаки-поварёшки для вычерпывания биологических жидкостей из различных карманов и полостей тела. Отдельно стояли специальные приспособления, банки с консервантами, куда складывались кусочки тканей для последующего исследования под микроскопом. Стены прозекторской увешаны потускневшими от времени плакатами с методикой вскрытия тел.

В соседнем, отделённом от прозекторской деревянной перегородкой, помещении ютилась маленькая медицинская лаборатория: большой стол, заставленный чашками Петри, стопками предметных стёкол — чистых и с материалом для исследования под микроскопом. На краю стола громоздился тот самый микроскоп. На полках, висящих на капитальных стенах, прозрачным стеклом выделялись ряды колб и штативы с пробирками, соседствующие с банками химикатов с притёртыми пробками. Единственное узкое оконце слабо освещало это помещение. Возле входа в морг притулился кабинет судебного медика, там он собирался с мыслями и писал экспертные заключения.

Во всёх уголках морга царили холодный сумрак потустороннего мира и тишина безысходности. Вроде бы три разных помещения, но в каждом из них чувствовалось одно и то же — густая смесь запахов человеческого тлена и формалина, нельзя было точно определить, где заканчивался один и начинался другой. Без привычки здесь невозможно было бы выдержать и двух минут: посетители падали в обморок, благо в морге имелся достаточный запас нюхательной соли, или, как пробка из бутылки шампанского, вылетали наружу — на свежий воздух, но и там долго не могли прийти в себя, сотрясаемые дрожью отвращения и брезгливости.

На секционных столах сейчас находились два обнажённых женских тела с разверзшимися, без участия прозектора, животами. Мёртвая молодость, убитая красота — сорванные цветы или загубленные рукой кровавого жнеца колосья жизни.

В проходе между двумя секционными столами, лицом друг к другу, стояли два судебных медика, похожие одинаковым облачением: длинные клеёнчатые фартуки и нарукавники, на ногах — калоши, на руках — смотровые перчатки, защищающие от воздействия составляющих трупного яда — путресцина и кадаверина, на головах белели медицинские шапочки — ни один волос исследователя не должен был попасть на труп, иначе эта мелочь станет вещественным доказательством.

А разница заключалась в том, что первый докладывал второму, тем самым демонстрируя зависимость своего положения. Второй выделялся и доминировал проницательным, немигающим взглядом, отражающим способность замечать и запоминать любые мелочи, однако, носящим признаки угрюмости и внутренней сосредоточенности, про таких говорят «человек сам в себе, который не знает ни волнения чувств, ни радости, ни злости, ни слёз».

Именно такое впечатление на окружающих производил Пётр Апполинарьевич Вяземский — судебно-медицинский эксперт — консультант Управления сыскной полиции Петербурга, специалист по особым случаям и сложным экспертизам. В этом году Вяземскому исполнилось тридцать пять лет. В самом начале своей медицинской карьеры, ещё в Императорской Медико-хирургической Академии, Пётр горел желанием стать знаменитым хирургом, но, прослушав обязательный для всех курс лекций по судебной медицине, перевёлся на судебно-медицинский факультет. Там судьба столкнула молодого Вяземского с профессором Иваном Максимовичем Сорокиным — лучшим русским токсикологом, свела с профессором Александром Петровичем Загорским — видным физиологом, патофизиологом и патологоанатомом. Интерес Петра Апполинарьевича заключался в том, что оба его наставника долгое время обучались и практиковались в Европе, и следовательно обладали современными знаниями и методиками исследований, так необходимыми для нарождающейся отечественной криминалистики.

Свой путь судебного медика Пётр Апполинарьевич начинал с полицейского прозектора Казанской части, совсем не похожего на британских или американских коронеров. На сегодняшний день судебно-медицинскому делу Вяземский отдал двенадцать лет, два последних года, исполняя обязанности консультанта Управления сыскной полиции столицы, которое и наделило его особыми возможностями и полномочиями. Всё это время со своих коллег и подчинённых Вяземский требовал максимальной сосредоточенности в работе с любыми трупами, взвешенности заключений по экспертизам останков, конкретных, практических для сыска, выводов по результатам патологоанатомических исследований. Но каждый, кто был знаком с Петром Апполинарьевичем, накрепко запоминал его слова: " На свете совсем не существует мелочей: из мелких и сперва незаметных, совсем незначительных, по мнению обывателя, несведущего в искусстве, мазков в финале получаются самые великие полотна. Целое стоит на мелочах и из них же состоит».

Судебный медик Коломенской полицейской части Карл Альфредович Штёйдель, докладывающий Вяземскому суть дела, был на пять лет моложе, но соответствовал профессиональным требованиям Петра Апполинарьевича. В то время в Петербурге собралась масса иностранных медицинских специалистов, но все они предпочитали частную практику, мало, кто стремился на государственную службу: частным образом да под иностанной вывеской они за день и за год зарабатывали намного больше. Карл Альфредович от приезжих отличался тем, что являлся представителем давно обрусевшего немецкого рода баден-вюртембергских Штёйделей, осевших в России ещё в эпоху Петра Великого. И далёкие предки Штёйделя были российскими военными, врачами, инженерами и адвокатами. В то же время, в эти самые дни его, урождённый немцем собрат, Эрнст Готлиб фон Штёйдель уже стал знаменитым на всю Европу врачом, ветеринаром и ботаником. Нет, наш Штёйдель не завидовал никому, потому что свято верил в немецкую поговорку: «Jedem das Seine — Каждому своё», то есть каждому по делам и старанию его.

Обрисовав состояние судебно-медицинской службы на базе морга Обуховской больницы, её сегодняшние возможности и потребности, которые были видны и без всяких комментариев, Карл Альфредович приступил к основному, причинному моменту встречи с Вяземским:

— Уважаемый, Пётр Апполинарьевич, наша сегодняшняя совместная деятельность санкционирована главой столичной сыскной полиции Иваном Дмитриевичем Путилиным, — подчёркивая важность предстоящего мероприятия доложил Карл Альфредович. — Сыскная служба обеспокоена невозможностью опознания женщин, чьи тела лежат перед вами, что, в свою очередь, затрудняет поиск особо опасного преступника или преступников. Необходимо коллегиальное мнение судебных медиков с использованием всех наработок по этим случаям. Совершенно необходимы выводы, которые, откроют новые возможности идентификации жертв данных, с вашего позволения сказать, однотипных убийств. Нужно выявит новые доказательства, основанные на результатах наших патологоанатомических исследований. По полицейским отчётам с мест преступлений у сыска нет понимания мотивов данных преступлений, улик и вещественных доказательств, облегчающих поиск убийцы или убийц. Можно предположить, что, если эти сведения просочатся в прессу, в столице начнётся форменный переполох с вовлечением в этот процесс директора Департамента МВД Дурново или градоначальника Грессера. А главное, мы никак не можем подвести Ивана Дмитриевича. Так что, Пётр Апполинарьевич, вся надежда на вас.

— Прекрасно, коллега. Будем работать. Предварительное впечатление у меня уже сложилось, теперь я стану задавать вопросы, а вы — удовлетворять мой профессиональный интерес, затем я сам произведу осмотр тел и ознакомлюсь с результатами ваших исследований, — ответил Вяземский и повернулся к телу первой жертвы.

— Когда оно обнаружено, где и кем? — таким был первый вопрос консультанта.

— Ночью 12 мая на набережной Фонтанки у Обуховсковского моста. Лежащее тело заметили из проезжающей мимо пролётки. Я сам проводил осмотр на месте и здесь, в морге, — чётко ответил Штёйдель. — Труп пролежал в холодной подвала по сию пору — никто его не востребовал. Сегодня санитары подняли тело для вашего осмотра.

— Бельё, одежда, обувь? — коротко спросил Вяземский.

Карл Альфредович указал на соседний стол и добавил:

— Одежда и нижнее бельё разрезаны от ворота до талии одним махом, вместе с передней брюшной стенкой. Внутренняя поверхность платья и нижнего белья пропитаны кровью. Направление тока — от живота к спине, сверху вниз. Это свидетельствует о том, что удар режущим предметом был нанесён жертве в положении лёжа. На каблуках обуви жертвы обнаружены вертикальные следы грязи и пыли, а на месте преступления — следы волочения, ведущие из подворотни к набережной.

— Наружный осмотр одежды и белья? — таким был следующий вопрос Петра Апполинарьевича.

Карл Альфредович с того же, вспомогательного стола взял закрытую стеклянную чашку Петри и протянул консультанту:

— Человеческий волос средней длины, светлого цвета, соответствующий владельцу среднего возраста.

— Следы насилия? — продолжал Вяземский.

— Двумя стандартными методами не обнуружены, — доложил Карл Арнольдович.

— Следы сопротивленния? — задал очередной вопрос Вяземский.

— Не обнаружены. И это говорит о том, что жертва активного сопротивления не оказывала, — уточнил Штёйдель.

— Драгоценности, украшения или их следы? — таким был очередной вопрос Вяземского.

— Не обнаружены, — коротко бросил Карл Альфредович и тут же добавил. — На этом теле. На соседнем — следы осаднения на левой стороне шеи, что говорит о наличии у жертвы драгоценного укращения, возможно, золотой цепочки, которую преступник снял не без усилий. Но это совсем не ограбление, Пётр Апполинарьевич, ведь так?

— Нет, целью преступления ограбление не являлось. Преступник лишь желает, чтобы все так считали. Однако, коллега, вы тщательно осмотрели пальцы первой жертвы? — спросил Вяземский, а его вгляд коснулся грязных кистей жертвы и пальцев со сломанными ногтями.

— Кроме грязи и пыли вы там ничего не найдёте, — с лёгкой ноткой упрёка пояснил Штёйдель.

— Ну-ну, подайте-ка лупу, Карл Альфредович, — спокойно попросил Вяземский и, получив необходимое, долго изучал пальцы кистей первой жертвы, а потом привлёк к этому и Штёйделя. — Что видите, коллега?

— Белёсый след кольца средней ширины на левом среднем пальце, — смущённо, как школьник, не справившйся с заданием, произнёс Карл Альфредович. — Характер следа указывает на то, что кольцо носили только в последнее время. И это тоже не ограбление?

— Нет. Убийца достаточно опытен, чтобы не оставлять на жертвах вещей, которые могут указать на него самого, разоблачить его — стать вещественными доказательствами преступлений, — терпеливо пояснил Вяземский. — А теперь, Карл Альфредович, подайте, пожалуйста, спиртовый тампон.

— Значит, существует большая вероятность того, что эти украшения находятся в розыске, — будто не слыша Вяземского, продолжил Штёйдель, а потом спохватившись, подал Петру Апполинарьевичу требуемое.

Вяземский, обрабатав подушечки пальцев трупа, передал лупу Штёйделю со словами:

— Ну-ну… А что вы видите теперь, коллега?

Присмотревшись, Карл Альфредович ответил:

— Кожа на большом и указательном пальце правой руки темнее, чем на других, имеются следы омозоления… На этих же пальцах наблюдаются продольные белые бороздки. На большом пальце левой кисти вместо бороздок — точки. Ниже первой фаланги левого указательного пальца — кольцевидный след омозоления. Цвет подушечки обычный и она чистая. Но, что всё это значит?

— Это значит, что жертва занималась ручной работой, — ответил Вяземский. — Об этом позже. Теперь доложите о времени смерти.

— От 22:00 11 мая до 01:00 12 мая, — чётко ответил Штёйдель.

— Содержимое желудка? — таким был очередной вопрос Вяземского.

— Осетрина, грибы жареные, мясной фарш, печёное тесто и засахаренные фрукты. Всё в стадии переваривания. Лакмусовая проба положительная, что говорит об употреблении сухого вина, предположительно сорта «Брют», — без всякого промедления ответил Карл Альфредович.

— Ну-ну… И что это значит, коллега? — спросил Вяземский без тени иронии.

— Что убийство совершено не более чем через два часа после ужина, — также чётко отетил Штёйдель.

По мере общения с Штёйделем, Вяземский нахадил, что этот судебный врач импонирует ему всё больше и больше: по-немецки скрупулёзен, точен в деталях, выдержан внешне и внутренне, крайне работоспособен. Не всем своим коллегам Пётр Апполинарьевич смог бы дать такую лестную оценку.

— Орудие убийства? — после короткой паузы Вяземский возобновил опрос. Не срывая тени недоумения на лице, Штёйдель ответил:

— Узкий средней длины предмет с очень хорошей односторонней заточкой. Предположительно нож, похожий на наш секционный, только короче. Разрез произведён одномоментно и с такой точностью, что не задел ни один орган брюшной полости. Но, позвольте, Пётр Апполинарьевич, разве кровоподтёки на подбородке и шее не указывают на смерть от удушения?

Хмыкнув про себя, Вяземский с большим интересом посмотрел на коллегу, а потом произнёс:

— Смотрите, Карл Альфредович, хрящи гортани и трахея не повреждены. А вот о чём говорит масса кровяных сгустков в брюшной полости и специфическая пропитка брюшной стенки кровью изнутри?

Штёйдель удручённо промолчал, и, тогда Вяземский пояснил свой вывод:

— Уверен, микроскопирование срезов тканей подтвердит это мнение… Удары, нанесённые режушим предметом, оказались смертельными, но были нанесёны ещё живой жертве. Тут наш убийца проявил неожиданную гуманность: он левой рукой раздвинул петли ещё живого кишечника, видите два тёмных пятна на соседствующих кишках… А потом перерезал брюшную аорту. Мгновенная смерть прекратила страдания жертвы.

— А следы на шее? — не унимался Штёйдель.

— Ну-ну, коллега. Давайте глянем вместе, — спокойно предложил Вяземский. — Да, на подбородке имеется кровоподтёк. Но, где следы пальцев на шее, подтверждающие факт удушения? Их нет. Нет и признаков асфиксии, как причины смерти. Убийца лишь придушил жертву, но не удушил.

Штёйдель продолжал молчать, весь обратившись в слух и внимание. И Вяземский, чтобы вырвать коллегу из пелены задумчивости и самокопания, обратился к тому с практическим предложением:

— Карл Альфредович, представьте себя в роли убийцы. Вам необходимо, чтобы жертва не сопротивлялась, не звала на помощь, не обращала на себя внимание возможных свидетелей. Ваши действия?

Немецкая исполнительность возымела эффект, и Штёйдель начал рассуждать вслух:

— Захожу жертве за спину. Рост мой выше, и это помогает действовать быстро. Обхватываю локтевым сгибом правой руки шею жертвы и слегка тяну вверх. В это же время левой рукой прижимаю руки жертвы к её телу, не давая сопротивляться. Мой правый локоть уже упирается в подбородок женщины и фиксирует её голову, а напряжение моего предплечья и бицепса сдавливает обе сонные артерии женщины. Ещё немного, и жертва обездвижена, находится в бессознательном состоянии. Тогда я опускаю тело на землю и вынимаю нож. Мне никто и ничто не мешает.

— Прекрасное моделирование криминальной ситуации, Карл Альфредович. Браво! Теперь вы поняли своё заблуждение по поводу причины смерти данной женщины? — Вяземский специально упустил слова «свою ошибку», щадя сомолюбие коллеги, уже получившего урок уважения к мелочами.

— Вещественные доказательства? — таким стал очередной вопрос Вяземского.

— След мужской обуви по бокам от следов волочения жертвы соответствует росту выше среднего. На внутренней стороне каблуков краевые следы скошенности — это говорит о специфичности походки человека, он опирается на внутреннюю поверхность ступни. Так бывает у моряков, циркачей, борцов и тех, кто привык ходить бесшумно, сокращая поверхность контакта с землёй, такие не шаркают обувью. О светлом волосе с одежды жертвы я вам уже докладывал.

Тогда Вяземский неожиданно спросил, стараясь заинтересовать Штёйделя, затронуть его внутреннюю струну исследователя — желание хоть чем-то поразить дотошного и невозмутимого эксперта-консультанта:

— А что неожиданного, не укладывающегося в контекст случая, Карл Альфредович, вы обнаружили на теле жертвы?

Штёйдель удовлетворённо кивнул, а потом, обернувшись к вспомогательному столу, взял в руки очередную чашку Петри и узкий бумажный пакет.

— В чашку Петри я собрал лепестки розы, которыми было припорошено тело жертвы. Один из них, не могу сказать точно — случайно или намеренно, был приклеен к сведённым судорогой смерти губам жертвы. В бумажном пакете находится стебель той розы, а на шипах следы крови двух человек… Первый быстро высох и имеет тенденцию к осыпанию. Второй — с очень долгим периодом свёртывания: он и сейчас выглядит неосыпающейся муфтой для шипа. Считаю, что первый след принадлежит жертве — у неё, как вы уже заметили, проблем со свёртываемостью крови нет. Второй, безусловно — убийце. На второй жертве идентичные лепестки розы и такие же следы крови, как и в первом случае.

Разразившись длинной тирадой, Штёйдель смолк, но по его глазам Вяземские видел, что у коллеги есть, что дополнить к уже сказанному. И Пётр Апполинарьевич нейтральным тоном, чтобы не спугнуть порыв откровенности Штёйделя, произнёс:

— Продолжайте, Карл Альфредович, я чувствую, у вас есть что добавить. Буду признателен вашему профессиональному мнению.

— У меня нет определённой уверенности, основанной на детальном исследовании крови убийцы, но я всё же позволю себе заметить, что он, возможно, страдает носовыми кровотечениями, кровоточивостью десен, появлением кровоподтёков или синяков при контактах с твёрдыми предметами. Такие субъекты отличаются бледностью кожи, которую несведущие люди считают признаком благородности.

— Болезнь Отто? — вырвалось у Вяземского.

— Нет, я уверен, что это не гемофилия, тем более, что изучение наследственности убийцы сейчас для нас проблематично. В случае настоящей гемофилии без медицинского наблюдения и квалифицированной помощи наш убийца не смог бы дожить до столь цветущего возраста, а ведь по самым критичным прикидкам ему сейчас не меньше тридцати лет.

Осмотр второго трупа занял меньше времени — очевидны были многие совпадения с первым, а отличия минимальными: вместо светлого волоса с одежды первой жертвы — чёрный из парика, вместо следа кольца — след украшения на шее, время смерти — от 22:00 вчера до 01:00 сегодня. Место происшествия — набережная Фонтанки у Чернышёва моста. Микроскопия срезов тканей органов этой жертвы убийства ничего нового в картину преступлений не внесла.

Вяземский уже был готов пройти в кабинет для оформления экспертного заключения и служебной записки на имя Путилина, но увидел на лице Штёйделя признаки замешательства и спросил напрямую:

— Что-то ещё, Карл Альфредович? Выкладывайте без излишних сомнений.

— Понимаете, Пётр Апполинарьевич… — по-прежнему сомневаясь в актуальности своих слов, произнёс Штёйдель. — За границей, в Европе и Британии, и даже в Америке стало закрепляться фотографирование мест преступлений, их жертв и самих преступников, у нас же, в России, это пока не прижилось. Дорогостоящая аппаратура, новые штаты, дополнительные финансы на их обеспечение — всё это от нас далеко. Однако… Мой отец упорно воспитывал из меня художника. Все моё детство и юность утонули в рисовальном классе. Позже я стал судебным медиком, а навыки рисования остались. И я нарисовал портреты этих женщин. Думаю, они помогут в опознании жертв нашего убийцы. Тем более, что трупы до сих пор не востребованы, будь они не судебными, их бы давно захоронили за государственный счёт.

И Штёйдель передал Вяземскому плотный бумажный пакет, осмотрев содержимое которого консультант пришёл в восторг:

— Прекрасно, просто восхитительно, Карл Альфредович! — изумился Пётр Апполинарьевич. — По этим рисункам опознать наших женщин станет намного проще. Вы обязательно передай эти портреты в сыскную полицию вместе с нашим коллегиальным экспертным заключением и моей служебной запиской по этим смертям. Скажите, коллега, а можете ли вы рисовать портреты по описаниям, характеру субъекта и особым приметам?

Недолго помолчав, Штёйдель ответил:

— Кажется, смогу. Мы с моим наставником часто играли в одну интересную игру… Садились друг к другу спинами и по разговорным описаниям делали рисунки, а потом сравнивали их с оригиналами, получалось очень похоже. Да, смогу, Пётр Апполинарьевич… Определённо смогу. Скажу больше, теперь я отчётливо представляю себе убийцу, его облик и повадки, настолько чётко, что хоть сейчас готов отправиться на его поиски.

— Оставьте сыскной полиции право делать выводы по экспертизам и искать преступника, — ответил Вяземский. — Богу — богово, а кесарю — кесарево. Мне ещё нужен час для оформления положенных документов, потом вы поставите свою подпись под совместным заключением и отвезёте пакет на Офицерскую 28. Иван Дмитриевич, полагаю, очень ждёт эти бумаги.

Обосновавшись на табурете у стола во врачебном кабинете, Пётр Апполинарьевич моментально создал вокруг себя рабочую обстановку. Справа расположил два протокола полицейского осмотра мест преступлений. Слева — чистые бланки судебно-медицинских заключений. Вверху оказались протоколы экспертиз Штёйделя. А в центре — лист бумаги и карандаш. Всякий раз, когда Вяземскому приходилось делать выводы и письменно выражать своё мнение, он вспоминал слова наставника — Ивана Максимовича Сорокина: «От сбора объективных признаков насильственной смерти на теле жертвы с использованием всех доступных методов и способов медицинских исследований — к преступнику, то есть от конкретных патологоанатомических фактов убийства и оценки вещественных доказательств — к убийце. Нет, судебный медик не ищет преступников, но лишь он один способен направить поиск в правильное русло и доказательно изобличить преступника».

Для систематизации полученной информации Вяземский расчертил бумажный лист на три вертикальные колонки, потом сверху отчертил горизонтальную линию, а получившиеся строки-заголовки подписал: «Совпадения», «Отличия» и «Вещественные доказательства». Затем неспеша стал заполнять столбцы. Сделав это, Вяземский пришёл к выводу, что отличия и вещественный доказательства мизерны по количеству и значимости, и не опровергают совпадений, а, скорее, ставят новые вопросы, но уже не перед судебным медиком. «И что всё это значит? Что подтверждено объективно, без догадок и измышлений?» — какое-то время эти вопросы занимали разум Петра Апполинарьевича, а вскоре, уже вслух, прозвучали ответы на них:

— Это значит, что оба убийства совершены одним и тем же способом, одним и тем же мужчиной в возрасте около тридцати лет, знакомым с уголовным миром… Женщин никто не ищет, потому что некому. Они — не местные, у них в Петербурге нет родни или близких людей. Достаток жертв весьма скромный, даже не средний. На жизнь они зарабатывают собственными руками при помощи иголки, напёрстка и ниток, а искать их следы нужно рядом с местами гибели. Характер и повадки убийцы вырисовываются чётко, но это не ускорит его поимку — нужны словесные описания и работа со свидетелями, которых ещё нужно найти… Здесь всё ясно. Но никак не возьму в толк цветочный натюрморт на телах жертв и желание убийцы выставить их напоказ. Кому и что он этим хочет показать и доказать? А главное — зачем? К чему такая демонстративность преступлений? И он не грабит, а, именно, убивает женщин определённого типа и достатка. Так что же это значит? А это значит, что убийства могут повториться — будут новые жертвы, новые преступления, до тех пор пока гнусные мечты преступника не исполнятся. Пока «Цветочник» не натешит своё больное самолюбие сполна. Результаты судебно-медицинских исследований недвусмысленно указывают направления поиска убийцы и опознания его жертв, только вот поймёт ли, примет ли их к сведению полиция. Уж, если сам Иван Дмитриевич, легенда столичного сыска, обращается за помощью и содействием, то дела полиции явно зашли в тупик. Однако, хватит сотрясать воздух, пора переносить факты и доказательства на бумагу.

Процесс написания экспертных заключений и докладной на имя Путилина занял один час. Когда бумаги были оформлены, Вяземский позвал Штёйделя:

— Карл Альфредович, соблаговолите подписать наши заключения и тотчас же отправляйтесь на Офицерскую 28, надеюсь, вы ещё застанете там самого Ивана Дмитриевича, которому и вручите сей пакет, — напутствовал Штёйделя Вяземский. — Мне очень интересно было поработать с вами, коллега, и я рад нашему знакомству.

— Благодарю, — ответил Штёйдель.

Он направился к выходу из кабинета, но остановившись на короткий момент, снова развернулся в сторону Вяземского, а потом волнующимся голосом произнёс:

— Прошу прощения, Пётр Апполинарьевич… Знаете, у меня никогда не было наставника, а сегодня я понял, что он мне просто необходим. Не могли бы вы, Пётр Апполинарьевич, стать им… Я готов помогать вам во всём, а вы можете привлекать меня ко всем своим делам. Хочу стать таким же как вы судебно-медицинским специалистом…

— Я согласен, Карл Альфредович. Тем более, что в моей жизни наступил период, когда появилась необходимость в последователях. И вы мне подходите. До встречи, коллега.

Майское солнце уже минуло зенит, наступило время обеда. И Пётр Апполинарьевич, поймав пролётку, по весенней набережной Фонтанки отправился домой — в родовое гнездо Вяземских.