Время "Ч"

1

Калабасар — поселок небольшой, едва наберется три тысячи жителей. Он расположился по обе стороны шоссе, что ведет в городок Бехукаль, неподалеку от столичного аэропорта Ранчо Бойерос. В прежние времена, когда из Гаваны в аэропорт можно было попасть только по этому шоссе, через поселок тянулся беспрерывный поток машин. Позже, при власти «аутентичного»[2] правительства, была проложена Авенида Ранчо Бойерос, и Калабасар оказался в стороне от дорожного шума и суеты.

Поселки вроде Калабасара встречаются на Кубе повсюду, и все они похожи друг на друга точно близнецы: главная улица, выходящая на обсаженную деревьями центральную площадь; на площади — церквушка, кинотеатр и здание местных властей.

Жизнь обитателей Калабасара протекала безрадостно. Единственным источником их существования служила текстильная фабрика ТЕДЕКА.[3] Работа на ней то и дело останавливалась — хозяевам фабрики оказывалось выгодней продавать сырье другим предприятиям, чем перерабатывать его самим.

Кому случалось в 1953 году проезжать через Калабасар по старому шоссе, вряд ли могло прийти в голову, сколь обманчива царившая здесь атмосфера безмятежности и покоя. Монотонную жизнь поселка то и дело будоражили забастовки текстильщиков. Требования выдвигались главным образом социально-экономические, но происходили и политические выступления. Так, ТЕДЕКА была в числе немногих фабрик, которые 10 марта 1952 года объявили забастовку, в знак протеста против устроенного Батистой военного переворота.

Вскоре после событий 10 марта в Калабасаре начала действовать созданная Фиделем Кастро подпольная ячейка. В нее вошли девять человек, в основном рабочие фабрики. Восемь из них после штурма Монкады возвратились домой; девятый навсегда остался в Ориенте,[4] сраженный вражеской пулей.

К членам подпольной ячейки — людям Фиделя, как они себя называли, — принадлежал и Оскар Кинтела. Он родился 11 марта 1922 года — на день позже даты переворота и на 30 лет раньше его. Такой возраст казался солидным для остальных членов ячейки да и большинства фиделистов. Тем, кто знал его в 1953 году, он запомнился сухощавым, среднего роста человеком с неторопливыми жестами и плавной, размеренной речью, придававшей ему сходство с учителем.

В двадцать лет, имея за плечами шесть классов, Кинтела устроился подмастерьем на только что открывшуюся фабрику ТЕДЕКА. Заработок — 5 песо в неделю. Позже, став механиком по эксплуатации, он зарабатывал — вернее, должен был зарабатывать — свыше ста песо в месяц. Такой суммы могло бы хватить для сносного существования многочисленного семейства Кинтелы: матери, жены, двоих детей, сестры и племянницы, «если бы фабрика не простаивала больше, чем работала». Уже в те годы Кинтела становится активным профсоюзным лидером; после очередной забастовки ему приходится всякий раз иметь дело с полицией. За десять лет — свыше тридцати арестов. Но были и победы. Летом сорок четвертого рабочие фабрики бастовали, требуя 10-процентной надбавки к жалованью. На пятидесятый день бастующие объявили голодовку. Пример подал Кинтела. Он потерял 15 фунтов из немногих 120, которые весил, зато хозяевам пришлось уступить. Кинтела был непоколебим. «Мы пришли в эту жизнь, чтобы бороться» — так сформулировал он свой главный жизненный принцип.

Семья Кинтелы снимала за 30 песо в месяц небольшой домишко в две комнаты. В одной ютились мать, сестра и племянница; в другой, поделенной фанерной перегородкой на две части, — Кинтела с женой и двумя детьми. Когда шел дождь, ветхая крыша жилища текла, как решето.

О чем он мечтал? «Мне хотелось, чтобы в моей стране все люди пользовались одинаковыми правами, чтобы все были равны». Это стремление приводит Кинтелу в ряды молодежной организации «Хувентуд аутентика», однако довольно скоро он ее покидает. В 1946 году он вступает в основанную Эдуарде Чибасом[5] Ортодоксальную партию, которую считает наиболее авторитетной и влиятельной политической силой в стране.

Во время предвыборной кампании, оборванной событиями 10 марта, Кинтела поддерживал кандидатуры Кончиты Фернандес и доктора Примельеса, Именно тогда он впервые встретил молодого адвоката, который наведывался в комитет Ортодоксальной партии на улице Прадо, 109. Этого адвоката звали Фидель Кастро. Кинтела сразу же проникся к нему глубокой симпатией, хотя ни разу с ним не общался.

2

В тот день, 24 июля 1953 года, Рейнальдо Бенитесу также было не до пляжных развлечений. Правда, он и не принадлежал к числу заядлых купальщиков. Прожив три года в Гаване, Бенитес купался всего пару раз, да и то в Хамайнитасе, где пляж — одно название: кругом острые камни, дно усеяно колючими морскими ежами, страшно в воду зайти.

Равнодушно относился Бенитес и к соблазнам ночных увеселений красавицы Гаваны, однако совсем не потому, что они были ему не по карману. Зарабатывал он 120 песо в месяц, вполне прилично для молодого парня, не обремененного семьей. Дело в том, что все свободное время он отдавал работе в комитете Ортодоксальной партии. Здесь Бенитес познакомился с Фиделем Кастро, который сразу же сумел вовлечь его в зарождавшееся революционное движение.

Среднего роста, поджарый, с широкими плечами, мощными бицепсами и крутым энергичным подбородком, выдававшим сильную волю, Бенитес вполне сошел бы за боксера-полутяжеловеса. Но боксером он никогда не был, а работал раскройщиком тканей, хотя имел профессию парикмахера. Да и кем только не перебывал Бенитес в свои 24 года: посыльным в гостинице, продавцом мороженого и лотерейных билетов, разносчиком газет, чистильщиком сапог, торговцем пивом и кока-колой, рекламным агентом винной фирмы «Боэмия», барменом, профсоюзным агитатором… Итого — 14 профессий за 14 лет. Тяжелая работа закалила его физически и пробудила в нем бунтарский дух.

Родился Бенитес в Баямо. Отец — гладильщик, в семье четверо детей. В одиннадцатилетнем возрасте нужда погнала на заработки. Через некоторое время он перебирается к матери в Камагуэй. Мать помещает сына в школьный интернат, откуда вскоре его исключают как зачинщика выступления против школьных порядков.

Бенитес возвращается в Баямо. Он снова работает: сперва чистильщиком сапог, затем устраивается торговать пивом с ручной тележки. Когда ему исполнилось восемнадцать, мать вновь забирает его в Камагуэй. Поначалу юноше приходится туго — кругом безработица, а у него ни образования, ни профессии. Какое-то время Бенитес подрабатывает официантом в кафе, затем с помощью родственников он получает место в заведении, потребность в котором всегда будет существовать, пока на голове у людей растут волосы. Бенитес становится парикмахером.

Не теряя времени, он активно включается в профсоюзную деятельность, избирается агитатором профсоюзного объединения парикмахеров. В ту пору его девиз — слова Чибаса: «Позор богачам!»

Провинциальная жизнь Камагуэя мало прельщает Бенитеса, и в 1950 году он вместе с приятелем, бывшим лидером профсоюза парикмахеров, приезжает в Гавану. «Я ехал с твердым намерением остаться там навсегда. Ночевать первое время приходилось на улице, где ночь заставала, питался чем бог пошлет». В поисках работы он исходил весь город. Наконец, удача — вакансия в столичном парикмахерском салоне. Бенитес ликует: судьба улыбнулась бездомному провинциалу, заявившемуся в столицу на свой страх и риск. Нет нужды думать о куске хлеба и крыше над головой — он живет теперь в довольно приличном пансионе на улице Сан-Рафаэль, 315.

Пансион, как оказалось, был одним из центров деятельности ортодоксов, ставших после переворота 10 марта заклятыми врагами диктатуры Батисты. Все пансионеры, включая самого хозяина и даже некоторых служащих соседних учреждений, которые здесь столовались, входили в оппозицию новому режиму.

Бежит время; Бенитес оставляет парикмахерскую и устраивается помощником раскройщика в модном столичном магазине «Эль Энканто». Заработок здесь выше, так что молодой человек может позволить себе одеваться вполне элегантно. Что ж, заветная цель — остаться в Гаване — достигнута и вообще он, как говорится, преуспел в жизни. Но, как ни странно, все это его мало радует. Бенитеса теперь волнуют другие проблемы — политические. Своими мыслями о происходящем в стране он делится с соседями по пансиону Исраэлем Тапанесом и Карлосом Гонсалесом. Приходит день, когда все трое принимают решение вступить в Ортодоксальную партию.

3

Как-то одним из летних вечеров 1951 года в поселок Канделариа завернул роскошный черный «кадиллак» с правительственным номерным знаком. У кафе «Ла Гран Виа» лимузин остановился, и из него в сопровождении трех телохранителей вышел сенатор Пако Прио, брат президента республики. Не успел он отойти от машины, как несколько человек загородили ему дорогу. Мгновенно спины телохранителей закрыли сенатора надежной стеной. В поведении людей, дерзнувших стать на пути сенатора, не было, однако, ничего угрожающего. Поношенная одежонка, в глазах испуг от собственной храбрости. Пако Прио усмехнулся — должно быть, идейные сторонники президента желают засвидетельствовать свою лояльность. Раздались робкие голоса:

— Господин сенатор, мы бы хотели поговорить с вами.

— Таксисты мы, из Артемисы, тут вот какое дело…

Пако Прио отстранил рукой телохранителей и шагнул навстречу таксистам.

Из кафе, спеша поглазеть на сенатора, высыпали на тротуар зеваки.

Состоялся обмен рукопожатиями, после чего таксисты принялись наперебой объяснять суть волновавшей их проблемы.

Их маршрут Артемиса — Канделариа, по которому ходил также автобус транспортной компании. Пассажиров немного, стоимость поездки на такси такая же, как на автобусе. Заработка едва хватает на бензин да на кусок хлеба.

— Так в чем, собственно, проблема? — нетерпеливо перебил сенатор.

Проблема заключалась в том, что автобусная компания считает перевозку пассажиров своим монопольным правом. Таксисты объявлены вне закона компанией и… лейтенантом сельской жандармерии Артемисы. Автобусные инспектора и жандармы организовали на них настоящую травлю: устраивают на дорогах засады, останавливают машины, силком высаживают пассажиров и запрещают им платить за проезд. Случается, таксистов отвозят в жандармерию, а машины отбирают на одну, а то и на две недели.

— Ну хорошо, а почему вам не попробовать возить в поселке?

— Да разве этим прокормишься? В поселке и сорока сентаво в неделю не заработаешь. На маршруте худо-бедно, но можно продержаться.

— Так и быть, утрясти это дело брату президента, надеюсь, окажется по силам, — шутливо улыбнулся Пако Прио. Таксисты тоже заулыбались, ухмыльнулись телохранители. Сенатор вернулся в свой «кадиллак» и велел ехать в Артемису. Следом потянулась вереница обшарпанных машин с шашечками. Когда таксисты добрались до поселка, черный лимузин уже стоял у дверей жандармского управления. Прошло минут двадцать тягостного ожидания; наконец, сенатор появился.

— Ну, ребята, — торжествующе оглядел сенатор сгрудившихся вокруг него таксистов, — все улажено.

Церемонно распрощавшись со всеми, довольный собой, Пако Прио уселся в машину.

— Смотрите, не забывайте на выборах брата президента! — крикнул напоследок сенатор, и «кадиллак» умчался.

Важное событие решено было незамедлительно спрыснуть. На следующий день Рикардо Сантана, один из тех, кто разговаривал с братом президента, отправился в первую поездку. На стоянке в машину сели пять пассажиров, все до Канделарии. Итого — полтора песо, прикинул Сантана в уме, совсем неплохо для начала. Пришлось, правда, помочь закинуть в багажник несколько тяжелых мешков с картошкой, так это ведь сущий пустяк для такого молодого, сильного парня, как он. Стараясь не перегружать мотор, Сантана медленно вел осевшее такси по проселочной дороге. Последний поворот перед выездом на шоссе, и тут он заметил на обочине двух человек, делавших знаки остановиться. Их фигуры были ему слишком хорошо знакомы: автобусный инспектор и капрал сельской жандармерии. Сантана затормозил. Инспектор просунул голову в окно к пассажирам:

— Ну-ка, все из машины.

— Так ведь есть разрешение, — начал было Сантана, но его резко оборвал капрал:

— Поедешь с нами.

Представ перед лейтенантом сельской жандармерии Артемисы, юноша вновь попытался протестовать:

— Вчера брат президента республики сказал, что получил для нас разрешение…

— Вчера это вчера, а сегодня это сегодня, — прорычал лейтенант. — Сенатор вчера говорил одно, а сегодня я говорю другое. На этот раз машину мы тебе оставляем, но в следующий отправишься домой на своих двоих.

4

До 17 лет Рикардо Сантана жил в дощатом крестьянском домишке с земляным полом. Семейство существовало благодаря участку тощей земли размером в одну кабальерию,[6] на котором отец возделывал картошку, помидоры, бовиато[7] и разные другие овощи. Бывали удачные годы, когда земля одаривала богатым урожаем, цены на рынке стояли высокие, ящик помидоров шел за песо тридцать сентаво. Случалось и так, что помидоры сгнивали на грядках недозрелыми, а на другие овощи цены падали столь низко, что оставалось лишь скармливать их свиньям. Тогда все домочадцы затягивали потуже пояса, а мужчины отправлялись на отхожий промысел.

Когда Сантане исполнилось 16 лет, он взял мачете и зашагал из родной деревни искать работу. Добравшись до побережья, решил попытать счастья на тростниковой плантации «Ла Кримэа». Услыхав, что Сантана просится рубщиком тростника — мачетеро, управляющий изумленно загоготал, широко раскрыв беззубый рот.

— Это ты, что ли, мачетеро? — махнул он в сторону жилистых, мокрых от пота рубщиков, Сантана вспыхнул; худосочный, он казался подростком.

— Вы меня хотя бы испытайте. Управляющий продолжал хохотать:

— Так и быть, посмотрим, на что ты способен, только ты ведь и трех дней не продержишься, это точно.

Сантана продержался и три дня, и всю сафру.[8] За сто арроб[9] срубленного и погруженного для отправки на сахарный завод тростника он получал 88 сентаво. Когда он стал срубать ежедневно 200 арроб, его дневной заработок достиг одного песо 76 сентаво.

Труд на плантации был изнурительным, да и платили за него гроши. Сантана решает вернуться домой. Он устраивается на соседней ферме трактористом; работа каторжная, зато удается хоть что-то заработать: за 24 вспаханных корделя[10] — по 70 сентаво.

Как-то в разговоре один его приятель из Артемисы расписал радужными красками работу таксиста. Без долгих колебаний Сантана продал упряжку волов и взял в рассрочку потрепанный «форд» 1938 года выпуска. Пройдя «обкатку», новоиспеченный таксист понял, что и на этом поприще его ждало разочарование. С пассажирами туго, выручки хватало только на бензин да на ремонт старенького «форда». Сантана принимает решение переселиться в поселок, поближе к месту работу. Он уговаривает отца продать земельный участок и приобрести домик в Артемисе. Все семейство покидает деревню и устраивается жить на 15-й улице. Сантане к этому времени исполняется 18 лет. В поселке он заводит себе новых друзей. Среди них — таксисты братья Галан и Хулио Диас, официант кафе Северино Росель, соседи Грегорио Кареага и Рамон Пэс. Он встречается с девушкой и подумывает о женитьбе. В общем, жизнь Сантаны течет спокойно, хотя и приходится много работать, да мало зарабатывать.

К политике Сантана относился с подозрением. Никто, даже члены его семейства — рьяные сторонники «аутентичного» правительства — не могли убедить его вступить в ту или иную политическую партию. Однако при всем своем равнодушии к политике он с уважением отзывался об Эдуарде Чибасе, хотя и не собирался стать ортодоксом. Газет Сантана не покупал, брал их почитать иногда у знакомых — тратить ежедневно 5 сентаво считал излишней роскошью. В то же время он всегда с интересом слушал по радио выступления Чибаса; слова лидера Ортодоксальной партии были ему близки и понятны.

5

Педро Триго возглавлял ячейку фиделистов в Калабасаре. Вместе с братом участвовал в штурме Монкады, назад вернулся один… Вплоть до прихода к власти президента Прио был профсоюзным лидером на текстильной фабрике КОЛАНА.[11] Триго поддерживал тесные контакты с коммунистами, основавшими на фабрике свою ячейку. На профсоюзных выборах 1948 года он даже зарегистрировался в бюллетене как член Народной социалистической партии (НСП).[12] Триго питал глубокую симпатию к коммунистам за их кристальную честность и высокую нравственность, но от вступления в их ряды пока воздерживался.

В конце 40-х — начале 50-х годов, в самый разгар пресловутой «охоты на ведьм» на Кубе, коммунисты были ошельмованы как «красные агенты», купленные на «золото Москвы». Против членов НСП была организована злобная пропагандистская кампания, умело направляемая чужой рукой. В нее включились практически все средства массовой информации, начиная с «беспристрастного демократического» журнала «Боэмия» и кончая махровой реакционной газетенкой «Диарио-де-ла-Марина». С их помощью фабриковались всякого рода фальшивки, способствовавшие разжиганию в стране антикоммунистической истерии.

Буржуазная пропаганда не брезговала никакими, даже самыми гнусными, методами. Как только на Кубе появилось телевидение, она поспешила использовать его в своих целях. На телевизионных экранах замелькали персонажи, олицетворяющие самые злобные и мрачные силы: Красная Угроза, Красный Балахон, Пожиратель детей и т. п. Разномастные «красные» пугала изобретались и в других латиноамериканских странах, все с той же целью — очернить коммунистов.

Противопоставить этому грязному потоку пропагандистской лжи кубинские коммунисты могли, помимо, прямо скажем, скромных возможностей своей печати, главным образом нравственные принципы, героизм борьбы и готовность к самопожертвованию. В свою очередь, власти предержащие любыми средствами стремились окружить коммунистов глухой стеной молчания. Всякий, кто становился «красным», обрекал себя на положение изгоя. Но отнюдь не этим объяснялось решение Педро Триго не вступать в НСП. «Рано или поздно, — говорил он, — я бы стал коммунистом; тогда же я был горячим сторонником Ортодоксальной партии».

Личность Эдуарде Чибаса и лозунг ортодоксов «Позор богачам!» обладали магнетической силой, притягательной для значительной части кубинской молодежи, видевшей в этой партии организацию нового типа, способную осуществить кардинальные изменения в стране. У Триго, кроме того, ортодоксы ассоциировались с такими близкими ему людьми, как его родной брат Хулио, друзья Рене Бедна и Оскар Кинтела, — основателями ячейки Ортодоксальной партии в Калабасаре. В 1950 году Педро Триго становится ее членом.[13]

Вскоре после событий 10 марта Педро Триго встретился с Фиделем Кастро. Между ними происходит разговор о политике. Фидель открыто говорит о необходимости насильственного свержения режима Батисты и предлагает Триго участвовать в борьбе. Триго без колебаний соглашается и в качестве первого поручения берется за создание в Калабасаре подпольной группы.

Много времени на подбор людей тратить не пришлось, «Мои близкие друзья с нетерпением ждали конкретного дела. Уговаривать их было не нужно; для получения согласия требовалось лишь назвать имя Фиделя и поставить задачу».

6

Флорентино Фернандес служил в армии фельдшером. Педро Триго познакомился с ним на свадьбе — Флорентино женился на двоюродной сестре его жены. Когда же Триго стало известно, что он горячо симпатизирует идеям Чибаса, между дальними родственниками завязалась тесная дружба.

Родился Флорентино в Пихиригуа, местечке между Артемисой и Канделарией. Хотел стать бухгалтером, строил планы поступления в коммерческую школу провинциального центра Пинар-дель-Рио. Прием туда был ограничен, и Флорентино потерпел неудачу. Пришлось временно устроиться рабочим на джутовой фабрике. Вскоре юноша загорелся новой идеей — стать пилотом. Летчиков готовили в летной школе кубинской авиакомпания «Кубана-дэ-Авиасион», а также в училище ВВС. Отец Фернандо был военным, имел чин лейтенанта; сын решил следовать по его стопам и завербовался в 1-ю роту 3-го пехотного батальона, дислоцировавшегося в военном городке «Колумбия». Теперь оставалось ждать разнарядки на прием в училище.

Прошло два года, а разнарядка все не приходила. Быть военным летчиком — удел избранных, заключает Флорентино, успевший тем временем приобрести специальность военного санитара; решив, что уж лучше синица в руке, чем журавль в небе, он поступает в школу военных фельдшеров. С казармой можно теперь покончить, ему разрешают жить в поселке при военном госпитале, где он стажировался. Флорентино вполне доволен: «Обстановка в госпитале резко отличалась от уставных порядков части; временами даже забывалось, что я военный».

1951 год оказался для Флорентино знаменательным: окончание учебы, женитьба. Он поселяется в доме своих новых родственников неподалеку от поселка Сан-Антонио-де-лос-Баньос, где его тесть арендовал земельный участок в одну кабальерию. В этом же году его назначают фельдшером солдатского клуба отдыха «Кабо Паррадо» в пляжном местечке Хамайвитас. Путь от Сан-Антонио-де-лос-Баньос до Хамайнитас неблизкий, и Флорентино обзаводится мотоциклом.

Переехав к родственникам жены, он как бы вновь вернулся к той жизни, с которой порвал, завербовавшись в армию. Все его родные, исключая отца, были крестьянами, так что подноготную убогой деревенской жизни Флорентино знал хорошо. И теперь он опять оказался в крестьянском доме, где, казалось, даже стены вопили о безысходной нищете. Снова вечные заботы о куске хлеба, долги, из которых как-то надо выкручиваться…

Постепенно Флорентино начинает понимать, что долго мириться со всем этим он не сможет.

Что касалось самого Флорентино, то его дела шли не так уж плохо. Жалованье — 60 песо в месяц, нетрудная работа, собственный мотоцикл. Как-то его спросили, счастлив ли он. В ответ Флорентино произнес чуть ли не целую обвинительную речь: «Военные у нас в стране находятся по сравнению с остальными в привилегированном положении. Посмотрите лучше, что происходит вокруг. Чиновники готовы плясать под дудку любого нового правителя, политиканы сыплют лживыми обещаниями об удовлетворении насущных потребностей народа, разглагольствуют об улучшении медицинского обслуживания и системы образования, аграрной реформе и тому подобное. А в итоге кучка негодяев совершенно безнаказанно прикарманивает суммы, которые на это выделяются». Флорентино все с большим интересом начинает прислушиваться к выступлениям по радио Чибаса и вскоре становится горячим почитателем лидера ортодоксов.

10 марта, 8 часов утра. Начало рабочего дня. Войдя в магазин «Эль Энканто», Рейнальдо Бенитес видит растерянные, посеревшие лица сослуживцев.

— Батиста устроил военный переворот, — слышит он произнесенные шепотом слова.

Спустя четыре часа Бенитес встречается с Исраэлем Тапанесом. Вдвоем они направляются к президентскому дворцу. «В такой момент мы не могли сидеть сложа руки, необходимо было что-то делать». Здание оцеплено вооруженными до зубов солдатами, но хозяина там уже нет — президент поспешил укрыться за стенами мексиканского посольства. Бенитес и Тапанес идут к университету, возле которого собрались отдельные группы тщетно протестующих людей. «Кто-то должен был взять на себя руководство сопротивлением батистовскому перевороту». Может быть, Роберто Аграмонте, кандидат в президенты, один из видных лидеров партии ортодоксов? Они разыскивают дом, где он живет, но их ждет разочарование — Аграмонте, спасая собственную шкуру, скрылся. Возглавить борьбу против Батисты пока некому, приходится выжидать.

10 марта фабрика ТЕДЕКА была открыта. Кинтела вышел в утреннюю смену и одним из первых узнал тревожные вести, принесенные жившими в Гаване; текстильщиками: в стране военный переворот, судьба президента Прио неизвестна. К 11 утра поступили сообщения, что зачинщик путча генерал Батиста находится в военном городке «Колумбия» и контролирует оттуда положение в стране. Президентский дворец окружен танками, известий о сопротивлении путчистам пока нет. Кинтела и его товарищи спешно оценивают ситуацию и принимают решение: объявить забастовку.

В 12 часов рабочие бросают станки и выходят на улицы поселка, бурно выражая свое негодование реакционным переворотом. Администрация фабрики бессильна сладить с бастующей массой и занимает позицию стороннего наблюдателя. Сельская жандармерия, для которой разгон демонстраций — дело привычное, на этот раз вмешиваться не решается. Прежняя власть свергнута, от новой указаний пока не поступало.

В Калабасаре делать больше нечего, и Кинтела вместе с Педро Триго едет в Гавану. Как члены Ортодоксальной партии, они считают своим первым долгом встретиться с Роберто Аграмонте, кандидатом в президенты от ортодоксов. Всего несколько дней назад в журнале «Боэмия» была помещена его фотография: левая рука покоится на Библии, правая церемонно поднята в клятвенном жесте. Огромная надпись на фоне: «Свято клянусь отстаивать идеи Эдуарде Чибаса». Сейчас, когда все вокруг пребывали в растерянности, Аграмонте наверняка должен знать, как ответить путчистам.

Уже темнело, когда они подошли к дому, где жил Аграмонте. Кинтела постучал в дверь; через несколько минут появился заспанный привратник.

— Нам необходимо видеть доктора Аграмонте.

— Кто его спрашивает?

— Товарищи по партии.

— Сожалею, но доктор уехал еще утром.

— Хорошо, тогда с кем можно поговорить?

Привратник недовольно поморщился:

— Я вам повторяю, доктор уехал, так и велел всем говорить. Дома никого нет, не считая меня и хозяйской собаки.

Кинтёла и Триго переглянулись и медленно вышли на улицу. Итак, Аграмонте предпочел исчезнуть, Прио укрылся в мексиканском посольстве, а Батиста между тем пишет во все концы распоряжения из военного городка. Время работало на противника, спасти положение некому.

7

1952 год

10 марта. Реакция на события этого дня:

Пио Муньос, могильщик: «Похороны стали реже. Раз так, подумал я, значит, Батиста сумел навести в стране порядок».

Херонимо Падрон, пенсионер: «Что будет теперь с пенсионерами? Кому-кому, а нам ничего хорошего от этой заварухи ждать не приходится».

Антонио Гонсалес, торговец: «Я, как всегда, занимался своим делом, продавал всякую всячину. Слышу — говорят, произошел переворот. Я поначалу малость струхнул, ну а потом решил, что, может, оно и к лучшему».

Оскар Вега, парикмахер: «Я убежден, что все это не иначе как совместные козни Прио и Батисты, уж поверьте мне».

Мигель Саис, рыбак: «Какое мне дело до этой заварухи? У меня своих забот полно, семеро голодранцев мал мала меньше, и всех прокормить надо. Новое правительство или старое — какая разница?»

Грау Сан Мартин, бывший президент: «Со мной бы такой номер не прошел, я никогда не спал в предрассветные часы. Бестолковость правительства и безответственное горлопанство ортодоксов — вот в чем я вижу главные причины переворота».

Хуана Лара, машинистка: «Я сразу же подумала, что возможна гражданская война, мне стало страшно. Еще пугает какая-то напряженная тишина, воцарившаяся в стране».[14]

Банковские воротилы Кубы не замедлили выразить новому диктатору генерал-майору Батисте свои верноподданнические чувства. Новый режим мог всецело рассчитывать на их помощь и поддержку.[15]

8

Узнав о военном перевороте, Габриэль Хиль поспешил вместе с товарищем к университету, где, говорили, можно было достать оружие. Они уже подходили к учебному корпусу, когда их остановила полиция. Путь дальше был перекрыт, ничего другого не оставалось, как вернуться домой.

1952 год

10 марта. Сотни возмущенных военным путчем людей собрались около университета. Многие пришли в надежде получить оружие, обещанное президентом Прио руководителям Федерации университетских студентов «для защиты демократии». Эти слова оказались пустым звуком, сам же президент бежал как последний трус.

Сгрудившаяся перед зданием университета толпа являла собой удивительно пестрый конгломерат. Кого здесь только не было! — от патриотически настроенных молодых людей, таких, как Тапанес и Бенитес, готовых без колебания ринуться на борьбу с Батистой, до преступных элементов вроде печально знаменитого гангстера Роландо Масферрера, который позже с потрохами продался диктатору. Педро Мирет, учившийся тогда в университете, годами позже дал следующую оценку этим событиям: «Переворот 10 марта прогремел взрывом, глубоко отозвавшимся в сознании молодежи; он заставил ее пересмотреть свое место и роль в обществе и осознать в конечном итоге необходимость объединения. Университетское студенчество охватил дух стихийного бунтарства. Стихийного потому, что молодежь протестовала, не видя конкретной цели.

Бросалась в глаза социальная и политическая пестрота людей, собравшихся в тот день около университета. С одной стороны, темные личности вроде Масферрера, с другой — Фидель и его соратники. Парадоксальные обстоятельства свели вместе идейно и духовно непримиримых между собой противников. Масферрер и прочие преступные элементы, как и следовало ожидать, вскоре откололись и поспешили исчезнуть».[16]

В связи с первой годовщиной смерти Чибаса подпольная газета «Обвинитель» опубликовала статью Фиделя Кастро, в которой он, анализируя ситуацию, сложившуюся в результате событий 10 марта, отмечал: «Переворот 10 марта оказался для всех неожиданностью. Можно было надеяться, что в такой момент партия ортодоксов сплотит свои ряды и сумеет избавиться от мелочных дрязг и пустозвонства.

Но что же произошло в действительности?

Члены партии с удивлением и возмущением узнают, что жажда сведения старых счетов и взаимные обиды возобладали над разумом. Обвиняя друг друга во всех смертных грехах, лидеры ортодоксов закрывали глаза на то, что диктатура широко распахнула страницы своей печати для внутрипартийных споров, но наглухо закрыла их для тех, кто критикует правящий режим. Нет нужды говорить о том, что все эти распри только на руку Батисте.

И сегодня, в день памяти Чибаса, необходимо наконец заявить во всеуслышание, что настало время, когда партийные массы уже не желают больше мириться с безответственностью вождей и жаждут решительных действий. В столь важный момент уместно задать вопрос: а где же те, кто рвался к почетным местам в ассамблеях и прочих государственных учреждениях, кто изрекал пышные фразы и красовался на трибунах всяких торжественных сборищ? Почему сейчас, в дни тяжких испытаний, они не спешат нести свой глас народу, не воспламеняют своим примером массы, не ищут себе почетных мест на переднем крае борьбы?

Обрисованная мною картина способна, пожалуй, навеять пессимизм на сторонников традиционной политической оппозиции. Что же касается подлинных революционеров, беззаветно преданных своему народу, то вряд ли преступная бездеятельность партийных вождей заставит их опустить руки и впасть в уныние. Опустевшие в боевом строю места уже занимаются без промедления надежными людьми. Наступает момент революционной, а не политической борьбы…»