Время скорпионов

SECUNDO[82] БРАВО

12.09.2001

Стабрат ждал в кафе на площади Данфер-Рошро. Многие посетители вокруг него с мрачным видом читали газеты. Его глаза блуждали от одного ежедневного издания к другому, а уши улавливали обрывки разговоров у стойки, выдававшие общее для всех состояние растерянности. Все это его не задевало. Он уже знал все, что ему полагалось знать, и даже гораздо больше. Возможно, даже слишком. Он устал, ночь была долгой. И нервной. Он наконец переживал поворотный момент своего века. На сей раз история не проходит мимо него.

Генерал допил кофе и заказал еще. Тот, кого он ждал, опаздывал. Уже на несколько дней и, возможно, даже больше. В этом не было ничего удивительного: служба внешней разведки и Управление военной разведки, хотя официально и находятся под опекой Министерства обороны, подчиняются разным силам. И эти силы готовятся беспощадно сражаться в течение ближайших месяцев. Однако мировой процесс скорректировал их планы, и теперь им предстоит вести переговоры по меньшей мере на том уровне, который официально называется «терроризм». На самом деле вопрос в том, как защитить политические и экономические интересы Франции, общественное спокойствие — то, ради чего они все свои лучшие годы рисковали жизнью.

Теперь не время для дрязг между различными спецслужбами.

Вошел полковник Монтана. Он выглядел отдохнувшим. Это впечатление подчеркивал старательно поддерживаемый им в течение года загар, который оттеняла аккуратно постриженная каштановая бородка. Некоторая щеголеватость и педантичная элегантность скрадывали легкую полноту. Постоянно прищуренные глаза никогда надолго не задерживались на собеседнике.

— Приветствую вас, генерал. Как дела? — Тайный советник службы внешней разведки положил на стол сложенную газету, внутри которой находился конверт из плотной коричневой бумаги, и присел. — Не слишком переживали в последние двадцать четыре часа?

— Полагаю, не больше, чем вы.

— Я-то прекрасно выспался. — Монтана заказал двойной эспрессо и круассан. — Вы хотели поговорить со мной?

Долгая ночь. Поздний и поспешный завтрак. Выгнать зверя из его норы. Если бы не столь деликатный момент, Стабрат не удержался бы от улыбки.

— Так точно. У нас проблема.

— У нас? Вы имеете в виду Управление военной разведки?

— Нет, «у нас» — это у Управления военной разведки и у службы внешней разведки.

Пауза, чтобы обозначить удивление.

— Что же это может быть за проблема?

— Нам стало известно, что где-то болтается некий вызывающий опасения груз.

— Нечто такое, что лучше бы постоянно держать под контролем, а буде представится возможность, уничтожить?

Генерал вздохнул, оглянулся и утвердительно кивнул.

Монтана с ничего не выражающим видом вгрызся в круассан.

— Похоже, вас это не удивило.

— Потому что я уже в курсе, и вам следовало бы догадаться об этом, иначе мы не были бы сегодня здесь.

Мужчины некоторое время смотрели друг на друга. Наконец полковник вытер руки и открыл принесенный конверт. Вынув фотографию, он передал ее коллеге из Управления военной разведки. Фото подтверждало опасения, порожденные откровениями Ийяда аль-Иллауи. Партии груза на самом деле существовали, и их происхождение удостоверяли идентификационные знаки на снимке.

— Известно ли вам, где в настоящий момент находится эта бочка?

Стабрат покачал головой.

Монтана с улыбкой убрал фотографию и продолжал:

— Ее видели первого сентября, она была спрятана в грузовике, перевозящем контрабандную нефть из Ирака.

— Там была только одна емкость?

Вопрос генерала стер удовлетворенное выражение с лица его собеседника.

— Да, а почему вы спрашиваете?

— Мы подозреваем, что существует две партии. Хотя на вашем снимке я вижу всего один тяжелый стальной контейнер. Видимо, другой вы пропустили. А что же случилось потом с этим?

— Его привезли в Сирию и…

— Вы его потеряли из виду?

Смущенный услышанным, Монтана молча доедал круассан. Он отпил кофе.

— Мы располагаем некоторыми сведениями, которые могут помочь нам обнаружить его следы. — Он вытащил из конверта еще одну фотографию и протянул ее генералу.

— Насер Делиль, он же Мишель Хаммуд, он же Абу эль-Калам.

— Вы его знаете?

— Да. — Стабрат вернул снимок сотруднику внешней разведки. — Пора раскрыть карты. Судя по пейзажу, Делиль сфотографирован как раз на сирийской границе, точно?

Утвердительный кивок.

— В тот же день?

Монтана снова подтвердил.

Несколько мгновений генерал молчал.

— Мы знаем, кто такой Делиль. Мы с ним уже встречались. Хотя тогда он не воспринимался как… первоочередной клиент.

— Очень жаль. Где и когда имела место эта встреча?

— Прошлой весной.

— Целая вечность… Удача редко выпадает дважды.

— Сеть, развернутая тогда, все еще действует здесь, в Париже. — Стабрат дал своему собеседнику время осознать значение этого признания, после чего в свою очередь задал вопрос: — Вы вышли на след Делиля?

Глаза Монтаны перестали блуждать по сторонам и еще больше сузились.

— Да, в общих чертах.

— Наш источник передал нам другую информацию, что навело нас на мысль о месте назначения этой занимающей нас вещи.

— И где она должна приземлиться, эта «вещь», как вы ее называете?

Генерал выпрямился на стуле и изрек:

— Присутствие в этом уравнении Делиля лишь подтверждает нашу первоначальную гипотезу.

— И все же мне было бы любопытно узнать где…

— Прежде чем продолжать, мне бы хотелось убедиться, что мы оба хорошо понимаем, что поставлено на карту. — Стабрат сделал глубокий вдох. — Я говорю сейчас от имени Управления военной разведки.

— Вчерашние события несколько изменили нашу позицию, как вы можете догадаться. В сторону улучшения отношений, разумеется. Мое присутствие нынче утром, а также эти документы, — Монтана положил ладонь на конверт, — представляют собой залог нашей доброй воли, обретенной нами трезвости взглядов. Мне дана полная свобода для скорейшего и тайного урегулирования этой проблемы. До нашей встречи я уже рассматривал некоторые решения, но, скажем…

— Объединение наших средств лишь увеличит шансы на успех, не так ли?

Полковник утвердительно кивнул.

— Ради дела особой важности следует забыть некоторые разногласия. Мы тоже хотели бы решить эту проблему без посторонних. Следовательно, не стоит ставить в известность Министерство внутренних дел. Их приоритеты, сколь бы достойны они ни были, отличаются от наших. Возможно, они не видят the big picture, как говорят англосаксы, всю полноту картины.

Поскольку его собеседник промолчал, Монтана продолжал:

— Согласитесь ли вы теперь объяснить мне, что это за сведения, которыми вы располагаете и которые позволяют вам точно знать место назначения этих грузов?

Стабрат наклонился, чтобы говорить тише:

— Нам известно имя коммандо, который должен произвести их приемку.

13.09.2001

— Не могу не удивляться. — (И беспокоиться.) Но от этого замечания Шарль Стейнер воздержался. Он не имел желания откровенничать с Монтаной.

Они бок о бок шли по улице Сент-Оноре. Был серый, немного ветреный день. Стейнер потуже затянул пояс плаща и в который раз поднял воротник.

— Идея вчера обсуждалась и получила одобрение руководства. Вам следует подготовиться. В ожидании приказа действовать мне бы хотелось как можно скорей получить от вас расчет необходимых ресурсов, как финансовых, так и человеческих.

— Сколько это все продлится? Судя по обстоятельствам, я полагаю, что экономия на свечных огарках в повестку дня не включена.

— Правильно полагаете. И все же внимательно отнеситесь к доводам рассудка: у налогоплательщиков карманы не бездонные, даже потайные карманы.

Краем глаза Шарль увидел, что Монтана улыбнулся. Как распознать настоящего дурака? Он первый смеется собственным шуткам.

— С деньгами поступим как всегда. Основные транзакции пойдут обычным путем, через Дюше. В остальном будете обращаться непосредственно ко мне.

— Откуда будут поступать сведения?

— Главным образом из миссии наблюдения и фиксации нашей службы внешней разведки, они уже в курсе дела. Код: «Алекто».

— Как давно?

— Со второго сентября. Личный состав «Алекто» будет пополняться, чтобы как можно лучше поддержать вас. Кроме того, мы получим дополнительную помощь извне.

— От кого?

— От Управления военной разведки.

Некоторое время они молчали. Стейнер шел опустив голову и засунув руки в карманы.

Монтана понял, что спутник чем-то встревожен:

— Что происходит?

— Не опасаетесь ли вы, что… то есть я хочу сказать, они с нами в операции подобного рода… — Создание в начале девяностых годов Управления военной разведки произошло в ущерб службе внешней разведки, лишившейся из-за этого части своих суверенных прав и материальных средств. Между двумя ведомствами сохранялись стойкие враждебные отношения. — Это ведь значительно повышает степень риска, не так ли? Неужели мы ничего не усвоили из уроков прошлого?

— Главный риск в конце цепочки, с вашей стороны. Неужели я должен напоминать вам, для чего именно служба внешней разведки создала такие организации, как ваша? Чтобы иметь возможность, держась на расстоянии, вмешиваться в наиболее сложных случаях. Ваше увиливание меня изумляет. Мне казалось, что, как бывшего главу отделения, вас обрадует подобная инициатива. Раз уж так случилось, что нам предстоит проявить мужество.

Дойдя до здания редакции «Канар аншене»,[85] они переглянулись, пересекли улицу и продолжили прогулку по противоположной стороне.

Шарль продолжал настаивать:

— Стоит ли игра свеч?

— Чрезвычайные обстоятельства требуют чрезвычайных мер. — Монтана поднял голову и посмотрел на затягивающееся облаками небо. — Поверьте мне, когда мы прикинули возможные последствия применения этой пакости, болтающейся бог весть где… Речь идет не только о том, чтобы спасти несколько человеческих жизней, Шарль, но и о том, чтобы сохранить нашу репутацию, наше международное влияние, а также всю совокупность наших военно-промышленных и нефтехимических комплексов. Мы не можем допустить распространения сведений о существовании и обороте этого оружия. А тем более его использования в рамках террористического акта. Особенно после того, что только что произошло.

Стейнера одолевали сомнения, но искушение было велико. Безусловно, это будет последняя большая операция в его профессиональной жизни.

— Мне оказывают доверие, а я оказываю доверие вам. — Фанфарон Монтана продолжал красоваться перед самим собой. — Как всегда, на долю старой гвардии выпадает чистка завалов. На горизонте выборы, и политики уже смотрят в сторону. Больше всего им не хочется, чтобы эта история наделала неприятностей. Дана инструкция приладить крышку, поднатужиться и дать делу иной оборот. — Резко остановившись, он торжественно положил руку на плечо Шарля. — Помогите мне найти и остановить этих людей. Пришло время послать арабам мощный и ясный сигнал. Вспомните, мне кажется, это Лиотей[86] говорил, что, для того чтобы не столкнуться с необходимостью применить силу, ее надо продемонстрировать.

Стейнер размышлял о том, как избавиться от назойливой руки Монтаны, не оскорбив его. Он понимал нелепость ситуации. Но он был счастлив.

14.09.2001

Камель Ксентини остановился на пороге дома и долго оглядывал улицу. Несколькими минутами раньше он уже исполнил подобный ритуал, укрывшись за белыми занавесками на окне своей комнаты на втором этаже. Он искал неуместную деталь: машину или грузовичок, которого здесь не должно быть, неподвижного или слишком медлительного прохожего. Но не увидел ничего, что могло бы его встревожить. Успокоенный, он отправился на ежедневную прогулку. Было почти восемь тридцать, и, как всегда по утрам, ему предстояло прошагать минут сорок, чтобы освежить голову, осмотреть свой периметр безопасности и попытаться обнаружить возможную слежку.

Его маршрут менялся каждый день. Немного, никогда полностью. Если за ним следят, только монотонное повторение может усыпить бдительность его потенциальных наблюдателей и сигнализировать ему об их присутствии. Слишком менять свои привычки означало бы заставить их насторожиться. Если они существуют. Однако Камель был почти уверен, что не замечал их с самого прибытия. Пока не замечал.

А если повезет, то их и вовсе не будет.

Страх гнева Аллаха служил лучшей гарантией надежности его сообщников, поэтому он не опасался предательства. Он был в безопасности в самом сердце вражеской территории. Но всегда оставался настороже.

После Нью-Йорка неверные засуетились. Наверняка готовятся дать отпор, возможно с трагическими последствиями для общего дела. Это составляло часть плана. Жертвы составляли часть плана. Врагу достанутся победы, это будут приманки, чтобы маскировать его собственную операцию. Никто, даже стратеги движения, не владели всеми ее деталями.

Так что никто не в состоянии раскрыть их.

После двадцати минут ходьбы Камель остановился возле ограды коллежа, расположенного примерно в двух километрах от его дома. Он проходил здесь каждый день, или почти каждый. Там был спортивный зал с большими окнами, за которыми сегодня ученики играли в гандбол. Затем двор и чуть дальше остальные школьные здания.

Взгляд Камеля упал на ворота учебного заведения, метрах в тридцати. Несколько ребятишек собирались войти в классы. Некоторые из них — миниатюрные копии взрослых — с сигаретой в зубах, с серьезным видом спорили возле ограды. Другие торопливо выпрыгивали из автобуса или махали приведшим их родителям.

Одна женщина обратила внимание на алжирца и стала пристально смотреть на него. Тут он заметил, что взялся обеими руками за ограду. Пальцы его крепко вцепились в металлические прутья. Ксентини торопливо отдернул руки. Молодая мать указывала в его сторону другим родителям. Они говорили о нем. Камель рассудил, что лучше уйти, и спокойно удалился. Никто за ним не пошел. Теперь этого места следует избегать.

— Надо позвонить, это ненормально…

Мужской голос произнес это по-арабски.

— Имей терпение. Не стоит делать…

Голос другого мужчины: чуть более резкий, чем первый, и такой же металлический из-за ретрансляции. Ответил на том же языке.

— Я хочу знать. Если ты не хочешь, я сделаю это сам…

Шаги. Звук открываемого ящика, слышно, как в нем яростно роются. На экране черно-белое изображение, деформированное широкоугольным объективом, вид сверху. Кто-то в защитной одежде стоит перед комодом и что-то ищет. Второй подходит и останавливает его:

— Брось…

Продолжая увещевать, второй заставляет первого положить в ящик мобильный телефон, который тот держит в руке.

— Это опасно. Это создано врагами Аллаха. Нельзя их использовать. К тому же это вредит голове…

— Чертов мученик, он боится рака мозга!

— Что ты говоришь, Зер? — Капитан Менье задал вопрос, не поднимая головы от номера «Экип».[87]

Его напарник Фарид Зеруаль снял наушники. Они находились в малом зале переговоров казармы КСП,[88] поблизости от места проживания объектов, которых они разрабатывали с начала августа. Вдоль стены был устроен длинный прилавок, составленный из нескольких письменных столов. Его занимали соединенные между собой паутиной проводов видеомониторы, приемники, записывающие устройства. Полицейский потянулся.

— Этот придурок «Брат-два» струхнул, что из-за мобильника схлопочет рак головы.

— Бородатый кретин.

Менье отложил газету и вместе с коллегой принялся смотреть на немые гипнотические картинки, возникающие на разных экранах: двое возбужденно спорящих мужчин, за которыми они наблюдают; другая комната квартиры: пустая; серый фасад удручающе прямоугольной башни; подъезд дома; паркинг, снятый из салона пустого автомобиля через ветровое стекло.

Дверь в зал открылась с таким грохотом, что оба вздрогнули.

— Надо придумать, как бы получше ставить машины. Когда приезжаешь с автострады, единственное, что можно увидеть, — все эти безликие колымаги, припаркованные у КСП. Противно.

Вновь пришедшего звали Понсо. Это был очень высокий, широкоплечий, коротко стриженный брюнет. Его карие глаза ярко выделялись на удивительно гладком для сорокатрехлетнего мужчины лице. Он был руководителем группы «Ислам» оперативного отдела сыска и наблюдения Министерства внутренних дел и отвечал за операцию «Божественное дуновение».

Освободив край стола, он поставил на него два больших бумажных пакета:

— Заглянул к китайцам купить чего-нибудь пожрать. Сейчас Тригон принесет остальное. — Он снял куртку и бросил ее на спинку стула. — Ну, что там наши парни?

— Номер два впадает в ипохондрию.

— Что?

— Этот болван готов впилиться в здание, сидя в кабине грузовика, начиненного взрывчаткой и болтами, но боится мобильника, потому что он «вредит голове». — Менье обернулся к Зеруалю, тот ухмылялся и согласно кивал.

— Они говорили что-нибудь про грузовик?

Оба подчиненных Понсо отрицательно покачали головами, а он вздохнул — слишком уж долго тянется это дело. Первая информация от секретных служб Министерства обороны поступила в середине лета от шпионов, или мили на жаргоне Министерства внутренних дел. В Дубае был задержан французский гражданин, подозреваемый в террористической деятельности. В ходе обстоятельного допроса Игуана — это был псевдоним, под которым он появлялся в протоколах, — признался, что некая ячейка европейской сети готовит акцию в Париже. Объект — американское посольство, средство — грузовик с водителем-смертником. Допрашиваемый также назвал имена сообщников, некоторые из них уже были известны полицейским службам, в частности оперативному отделу сыска и наблюдения, уже ведущему двух или трех из них по другим делам, что объясняло его ключевое место в механизме осуществления операции «Божественное дуновение».

— Что они там поделывают, эти придурки?

— Как раз перед твоим приходом «Брат-три» хотел позвонить их контакту. Им тоже уже надоело ждать. Тем более что их все больше беспокоит отсутствие новостей от Игуаны. Что там говорят начальники? Есть еще информация из Дубая?

— Никакой. Впрочем, есть. Немцы и бельгийцы теперь собираются арестовать своих объектов.

— И правильно сделают. Мне уже осточертело наблюдение за этими отморозками.

— И все же тебе именно за это платят, Зер. Припомни, как я тебя инструктировал, когда ты только вошел в группу. Специально уполномоченный в делах антитерроризма в лоне Министерства внутренних дел, оперативный отдел сыска и наблюдения имеет целью разыскивать и идентифицировать лиц, внушающих опасения, а также наблюдать за подозреваемыми в действиях, враждебных Французскому государству в пределах национальной территории, и т. д. и т. п. Короче, тебя предупреждали, что тебе придется долгие часы сидеть сложа руки и наблюдать за совсем не прикольными парнями, занимающимися самыми обыденными делами. — Понсо направился к пакетам с едой. — Повторяй себе, что ты охраняешь покой своих сограждан и что это очень благородная задача. Это поможет тебе скоротать время.

Он открыл пакеты.

Подошел Менье:

— А ты сам-то веришь в эту ерунду?

— Я верю, что мы выиграем, если не будем терять из виду все эти штуки. Кто хочет черных грибов с крабовым мясом?

С наступлением вечера Линкс сел за письменный стол и включил портативный компьютер. Вскоре на экране высветилось сообщение, которое он после полудня отправил себе в интернет-кафе. Письмо проделало трудный путь, прежде чем он в первый раз открыл его. Второй трансферт снова заставил текст бесконечно блуждать по установленным в разных странах промежуточным серверам. Проследить за ним было возможно, но крайне трудно. Слабый и оправданный риск. Впрочем, перехват этого сообщения ничего бы не дал. Оно было закодировано асимметричным алгоритмом, достаточно сложным, чтобы отбить у любого желание заняться дешифровкой. Содержание и тема письма могли быть прочитаны только последним адресатом.

Чтобы появился читаемый текст, агент ввел свой персональный код.

Линкс ждал этого сигнала уже три дня. Теперь, получив его, он был удивлен содержанием. Ему впервые предстоит действовать во Франции. И работа намечается особенная: намек на Перпиньян,[89] и без того явный, усилен второй частью сообщения.

Линкс не стал теряться в догадках, а предпочел сосредоточиться на том, что ему может понадобиться, начиная с упомянутого в сообщении «тихого места». После нескольких минут размышлений он заключил, что этому требованию прекрасно отвечает его убежище в пригороде. Придется все же кое-что переделать. Завтра же он займется составлением списка.

Прежде чем запустить программу очистки жесткого диска, специально разработанную его конторой, он стер все следы сообщения. Закрыв компьютер, он встал, подошел к окну и стал вглядываться в темноту. Все было спокойно. Прошли, переговариваясь, двое приятелей. Прощалась любовная парочка. Молодая женщина выгуливала собаку. По улице на большой скорости проехал автомобиль.

Он жил рядом с этими людьми.

Линкс уткнулся лбом в стекло.

Он жил рядом с этим миром. Этот мир был ничто, не имел никакого смысла.

Феннек сидел над остывающим мятным чаем. Он поднял глаза над краем стакана и оглядел убогий, переполненный и прокуренный зал «Аль Джазира». Здесь были одни мужчины. Все они переговаривались между собой. Взволнованный авангард воображаемого газавата, силящийся переделать мир и мечтающий о Реконкисте наоборот. Он жил рядом с этими боговдохновенными и безумными псевдовоинами. Он был здесь, но он был ничто и никогда не существовал в этом принадлежащем им идеальном и набожном мире. Пустая ракушка. Обманка.

Ну а снаружи? Простая отмазка.

Карим встал и вышел. Ему внезапно захотелось на воздух. Приближался час вечерней молитвы. Потом ему останется совершить лишь один ритуал.

Два часа спустя, перед самой полуночью, он пришел в квартиру на улице Нотр-Дам-де-Назарет. Сосредоточенный и собранный. Нынче утром куратор назначил ему непредвиденную встречу. Выходя из дому, Карим заметил особую афишку, объявляющую о рок-концерте. Она была приклеена на строго определенное место, которое он проверял каждое утро. В действительности такой группы не существовало, это был сигнал неотложности. Возможно, он возвещал об окончании его операции. Она не дала ожидаемых результатов и теперь продолжалась впустую.

Он провалился.

Не теряя времени попусту, Луи пригласил агента присесть, как только тот вошел в зал разбора полетов. Поставив записывающее устройство на «запись», куратор, прежде чем приступить к делу, произнес обычную короткую вступительную фразу.

— Насер Делиль. — Из красного конверта, лежащего перед Луи, появилась снятая телеобъективом фотография. Куратор подвинул ее через стол, поближе к агенту. — Ты его помнишь?

Феннек утвердительно кивнул:

— Он был в Париже в конце марта. Я много раз видел его с Мохаммедом Туати. Я никогда не знал, где он живет. Он исчез в начале апреля. Не первоочередной.

— Точно. — Луи пристально смотрел на собеседника. — До сегодняшнего дня. — В голосе слышалась некоторая напряженность, слова звучали торопливо. — Он был носителем информации, содержания которой совершенно не мог оценить.

Судя по всему, Карим здесь не для того, чтобы услышать об окончании своей операции, как ему представлялось весь день. Изменение задачи?

— Какие еще контакты были у Делиля?

Офицер проверял память Феннека. Эти сведения содержались в еженедельных обзорах. И все же он подготовился к игре:

— Главным образом, уже упомянутый Джафар — обращенный, служивший ему для разных поручений. Он постоянно был возле него. Его я тоже вот уже несколько недель не вижу. Подозреваю, что он уехал за границу.

— Он по-прежнему на нашей территории. И с этой минуты ты сядешь ему на хвост, чтобы…

— А как насчет текущей операции?

— Приостановлена до дальнейших указаний. Твоя новая задача заключается в том, чтобы следить за Джафаром с целью попытаться выйти на Насера Делиля.

Карим не смог скрыть удивления:

— Маловероятно, что Делиль появится в Париже. — Он был возбужден. — Не теперь. Не сейчас, когда такое происходит.

Луи не ответил.

— Он где-нибудь окопается и будет ждать, когда буря утихнет. Пассивная акция рискует ничего не дать. Не дальновиднее ли будет поискать там, где его могут приютить?

— Власти не оставляют без внимания малейшие следы. Еще одна причина, побуждающая и нас выполнить нашу часть работы.

Казалось, офицер совершенно уверен в своих действиях. Похоже, он располагает дополнительными сведениями о перемещениях Делиля. Почему бы не поделиться ими с Каримом, которому к тому же хотелось бы знать, что это за «следы», которые «не оставляют без внимания»?

— Я передам тебе касающуюся Джафара информацию по обычному каналу. А также протокол переговоров. Мы должны играть наверняка, теперь необходима крайняя осторожность.

Получив этот последний совет, означающий окончание разговора, Феннек коротко кивнул и в смущении поднялся. Ему, агенту, только что многие месяцы проведшему в состоянии тотальной обороны, подобное предостережение показалось излишним и встревожило его. Новое задание, новые цели. Риски возрастают. «Наша часть работы». Новые игроки? Он вышел из квартиры.

Как только Карим вышел, через потайную дверь появился генерал Стабрат:

— Он справится?

Куратор утвердительно кивнул.

— Я не заметил у него особого воодушевления или хотя бы заинтересованности.

— Я выступаю гарантом капитана Рамдана. Это хороший офицер, сознательный. Сейчас надо, чтобы он все обдумал.

— Все? Что, например?

— Он должен признать, что промахнулся.

— Промахнулся?

— Да, операция, в которой он был задействован, не принесла плодов. Ему не удалось внедриться в европейские тренировочные каналы. К тому же…

— Что «к тому же»?

Прежде чем продолжить, Луи задумался. Они уже обсуждали этот пункт на повышенных тонах, и он не разделял мнения своего руководителя.

— Он не идиот. Поэтому, разумеется, понял, что я не все ему говорю, и захочет выяснить почему. После нескольких месяцев изоляции это может встревожить его больше, чем необходимо.

Генерал раздраженно отмахнулся от этого замечания:

— Контроль за душевным состоянием агента — ваша проблема, майор, так что выворачивайтесь как хотите, чтобы он не помер прямо у вас на руках. Сказать ему больше означало бы в случае неудачи увеличить риск для остального состава. Не забывайте, что мы уже не одни в этой борьбе. — Он вперил взгляд в глаза Луи. — Хотелось бы надеяться, что парень достоин доверия. У нас нет права на ошибку. Нужно найти эту дрянь… И чем скорее, тем лучше.

16.09.2001

Командир Понсо прервал чтение:

— Они там спорят, стараясь понять, следует ли все разрушить или как можно скорей делать отсюда ноги. А ведь начали они с разговора об арестах в Бельгии и Нидерландах. Они сдрейфили.

Вместе с двумя своими начальниками и другими главами группы оперативного отдела сыска и наблюдения Министерства внутренних дел Понсо находился в одном из конференц-залов министерства, выходящем на площадь Соссэ. Присутствовали также представители военной разведки, иностранного отдела и один офицер по связям с общественностью из службы внешней разведки, представившийся как «Арно». Роль его заключалась в основном в том, чтобы передавать бумажки, главным образом призывы использовать армейские средства прослушивания и спутники или секретные документы. Так что на собрании он коротал время, ковыряя свою погасшую трубку, которую поспешил раскурить, как только освободился. Понсо очень симпатизировал ему: это был тонкий и образованный человек, к тому же чрезвычайно проницательный.

Все собрались, чтобы выслушать доклад о последних радиоперехватах в ходе операции «Божественное дуновение». За окном хорошая погода. Воскресенье. Понсо предпочел бы быть в другом месте, со своими детишками.

— В последние несколько дней подобные споры стали чаще.

— Поторопившись со своими требованиями, наши соседи поставили нас в трудное положение. — Глава оперативного отдела сыска и наблюдения Министерства внутренних дел, впервые за все утро взявший слово, провел рукой по посеревшему больше обыкновенного лицу. — Что мы теперь предпримем?

Вопрос относился к Понсо, и тот стал отвечать:

— В настоящий момент основная часть группы под руководством специалиста-компьютерщика дожидается инструкций из-за границы. Главным образом новостей из Бельгии. Они…

— А Управление территориального надзора? Что они там, у себя в контрразведке, об этом думают? — Заместитель руководителя отдела перебил Понсо, чтобы задать вопрос представителю внешней безопасности.

В ответ тот пожал плечами:

— Да ничего они об этом не думают. Они не ввязываются. Впрочем, и прокуратура тоже. Сейчас судьи не хотят этим заниматься, потому что эта история отдает дерьмом. В деле нет ничего серьезного, кроме угроз и намерений.

— Поэтому мы по-прежнему должны ждать. — Понсо снова взял слово. — Взрывчатка и химические компоненты, по всей видимости, вместе с вооружением закуплены в районе Брюсселя. Получив их, они тут же приобретут грузовик. Мы сможем задержать их при пересечении границы в обратном направлении.

— Огромный риск. Никому не хочется второй улицы Ренн,[90] особенно сейчас. — Замечание исходило от начальника другой группы, обычно занимающейся корсиканцами. Однако после нью-йоркских событий сепаратисты отошли на второй план.

— Мы сосредоточили на них достаточно средств наблюдения. Подслушивающие устройства и ловушки… Извините, троянские кони, установленные в их средствах связи, предоставили нам исчерпывающий список всех их контактов и возможных тайников. — Понсо старался говорить спокойно. — Операция «Божественное дуновение» еще не вступила в решающую фазу. Следует запастись терпением по меньшей мере еще на несколько дней. Вы же не хотите, чтобы они куда-то рванули без нашего ведома?

В зале установилось молчание. Все ждали реакции строптивого подчиненного начальника. Тот резко вскочил и вышел.

— Так что в данный момент продолжаем начатое. За работу, господа.

17.09.2001

Мужчине было под пятьдесят, но волосы с годами не поредели. Серый костюм соответствовал суровому выражению его лица. Ружар смотрел, как он удаляется от их столика и выходит из кафе. Он проследил за ним взглядом до самой ограды Дворца правосудия на другой стороне бульвара. Там полицейский, торопливо поднесший руку к фуражке, поприветствовал представителя власти и пропустил его во двор.

Журналист схватил кружку и одним глотком допил пиво. Он уже собирался уйти, но начавший вибрировать мобильный телефон задержал его. Парижский номер. Он ответил.

— Здравствуйте, господин Ружар! — Резкий женский голос, слегка искаженный и металлический. До чего же дрянное качество связи!

— Здравствуйте… Мадам…

— Как прошло ваше интервью с судьей Тивье?

Его собеседница поторопилась задать вопрос, но так и не представилась. Вероятно, не уловила вопросительной интонации Ружара из-за плохого соединения. Или из-за окружающего шума. Он слышал город вокруг нее, прохожих, автомобильные гудки, звук моторов. Мысленно Ружар отметил, что она, должно быть, где-то недалеко, если знает, что он встречался с представителем судебной власти. Он подошел к окну кафе и попытался разглядеть ближайшие телефонные будки. Насчитал четыре. Ни одной женщины и масса народу вокруг. Возвращаются домой в конце дня.

— Как ваша книга про того мусульманского интеллектуала? Продвигается? Должно быть, это не так просто, сейчас столько работы. Даже если сюжет потенциально очень… выигрышный.

— Я…

— Не беспокойтесь, я знаю, что вы делаете это не ради денег.

— Я не привык разговаривать с людьми, которые не представляются. — Журналист вернулся к барной стойке, чтобы расплатиться.

— О, простите! О чем я только думала! Такая бестактность! Меня зовут Мартина. Я одна из ваших пылких обожательниц. Я восхищена вашим стилем…

— Что вам надо? — Раздраженный ироничным тоном этой «Мартины», Ружар резко перебил ее.

Взяв сдачу, он вышел на площадь Луи-Лепен в надежде обнаружить стоящую в телефонной будке женщину.

— Ничего. Установить связь. Я уверена, что мы скоро созвонимся и поговорим. Удачного вечера.

На этих словах соединение было прервано.

Ружар довольно долго неподвижно стоял возле кафе, безуспешно пытаясь различить хоть какой-нибудь силуэт, который он мог бы ассоциировать с именем «Мартина», возможно фальшивым. Он не в первый раз сталкивался с подобными анонимными звонками, хотя обычно они были менее угрожающими. Журналист инстинктивно избегал придавать им слишком большое значение. Чаще всего это звонили фантазеры или люди, испытывающие чувство фрустрации; для них запугивание было последним способом защиты, одновременно являясь лучшим доказательством их собственной уязвимости.

И все же этот звонок показался ему странным. Он не уловил никакой агрессии, никакого напряжения, как раз наоборот. Его таинственная собеседница хорошо осведомлена. Она знала номер его мобильника, что неудивительно для людей определенного круга, к которому, похоже, «Мартина» и принадлежит. Еще более показателен тот факт, что ей известно имя и должность лица, с которым он провел часть вечера. К тому же она упомянула книгу, над которой журналист работает, а об этом известно лишь ограниченному числу людей.

Конечно, все было взаимосвязано и касалось темы, близкой к его нынешним профессиональным интересам: экспансии радикального исламизма, его пропаганды и жестокости. Так что сведения «Мартины» не случайны.

Сопоставление его темы с мусульманским фундаментализмом, проведенное незнакомкой, имеющей доступ к сведениям, в большей или меньшей степени преданным гласности. Возможно, она политический или полицейский эмиссар. Высокопоставленный чиновник какого-нибудь министерства, сотрудничающий с заграницей, или даже сотрудник из Дворца Матиньон. Все может быть.

Она сказала, что перезвонит. К чему гадать?

И все же «Мартина» имела основания интересоваться его работой. Ежедневная газета занимала все его время, и книга не двигалась. Ему требовался помощник.

Высокая молодая темноволосая женщина с матовой кожей стремительно прошла мимо Ружара и свернула к цветочному рынку. Он смотрел на нее, пока она не скрылась в первой лавчонке. Ее силуэт кого-то ему напомнил. Потребовалось несколько секунд, чтобы в его памяти возникла другая девушка — та восхитительная марокканка, правда слегка неловкая и вспыльчивая, с которой прошлой весной его познакомил Лепланте. Ее имя начиналось на «А». Амаль… Или что-то вроде. Ну да, Амаль. Летом она звонила ему.

Быть может, теперь она готова поработать?

Журналист пошарил в памяти своего мобильного телефона. Он давно привык систематически записывать номера всех, кто ему звонил. Найдя, что искал, он, набирая номер, отметил, что следует записать телефон «Мартины».

В вагоне метро Амель прислонилась к дальней двери, повернувшись спиной к другим пассажирам. Нынче вечером она не испытывала желания встречаться взглядом с этой сворой. Усталость, чувство, что поступила неправильно, отчаяние. Быть может, смирение. Ее тонко очерченные губы приоткрылись, она дохнула на стекло. Ее отражение почти исчезло во влажной дымке, остались одни глаза. Несмотря на темноту туннеля, все еще можно было различить их зеленую глубину. Какой же у нее грустный взгляд.

В голове, фраза за фразой, бесконечно прокручивался недавний телефонный разговор с Ружаром. Когда он повесил трубку, она несколько секунд соображала, с кем только что говорила. С великим Ружаром. Знаменитым Ружаром, который призывал «начать сначала на хорошей основе». Она вдруг разнервничалась. «Амель, а не Амаль». Она снова была на взводе. «Пишется через „е“».

И снова придралась к пустяку.

Он опять ошибся, ну и что? Разве не ей хотелось все поменять, не она изо дня в день молилась, чтобы прекратить общение с этими пресными мещанками, которые, требуя оплаты за каждую строчку, полагают, что пишут в интересах женщин? «Может, тебе лучше заняться деторождением, милочка… Ты такая пикантная. Такая экзотическая мордашка». Сколько раз она это слышала и все же не смогла удержаться, чтобы не поставить на место журналиста, слывущего специалистом в расследованиях. Когда он взял на себя труд побеседовать с ней. И все из-за неверно произнесенного имени.

«Амель, это Амель, а не Амаль».

Тревожные мысли не покидали ее. Им необходимо было выплеснуться. Она просмотрела записную книжку своего мобильного телефона. Мелькнул номер родителей. Две недели назад звонил отец. Ему хотелось новостей. Она сообщила их ему. И все. Так она расплачивалась с ним и матерью за отсутствие родительского тепла. Сестра? Опять выслушивать рассказы о ее проблемах? А подружки? Они остались там, в прошлой жизни. Сильвен. Он старается, этого она отрицать не может. Но как рассказать ему об этом событии?! Нет, конечно же, она не решится! Да и время не то: на работе у него со вторника что-то не ладится. Слишком большая нагрузка, вечером он придет в стрессовом состоянии.

Она не создана для этой профессии. Слишком чувствительная. Слишком незрелая. Слишком глупая. «Пишется через, „е“». Не настолько умная, чтобы ухватиться за первый в жизни шанс, данный ей настоящим профи.

— Я вам перезвоню. — И Ружар разъединился.

19.09.2001

Насер Делиль свернул с улицы Жан-Жорес на улицу Криме. Он шел быстрым шагом и вскоре достиг Ла-Виллет. День угасал, жара спала, кто-то наслаждался концом лета.

Внезапная волна ненависти, вызванной несправедливостью этой мирной беспечности, окатила ливанца. Эти люди не знают, что такое боль, настоящая боль.

Пока не знают.

Раздраженный зрелищем, Делиль повернул назад и, последний раз оглянувшись, переступил наконец порог здания, где ему предстояло провести ближайшие дни. Лабиринт, который через всю Европу нынче вечером привел его в этот квартал, гарантировал Делилю относительное спокойствие.

Он пренебрег лифтом и поднялся на четвертый этаж по лестнице. Найдя нужную дверь, он постучал, как было условлено.

Улыбающийся Джафар сразу открыл ему. Они обнялись — два товарища по оружию, явно довольные встречей после долгой разлуки. Молодой обращенный был немного выше Делиля. Всклокоченная рыжая борода покрывала осунувшееся и огрубевшее за последние месяцы лицо. Казалось, даже его тело стало крепче.

Насер сказал ему об этом:

— С весны ты как будто стал более мускулистым. Тренируешься?

— Каждый день.

— Хорошо. Закрой дверь.

Делиль расстался с чемоданом на колесиках и подошел к выходящему на улицу окну, закрытому желтыми занавесками. Не раздвигая их, он некоторое время смотрел вниз. Затем обернулся к Джафару и попросил показать квартиру.

Она была маленькой и очень скромно обставленной.

— Обычно здесь живет дочь Салаха. Жилье принадлежит городу. Чтобы не вызвать подозрений, она каждый день будет приходить за почтой, но спать будет у одного из своих братьев. Ты ее не увидишь.

Из гостиной, где стоял покрытый пледом диван и телевизор со спутниковой антенной, Джафар повел своего товарища в спальню.

Все ее убранство составляли не слишком широкая двуспальная кровать, заваленный учебниками и вспомогательными материалами письменный стол и матерчатый платяной шкаф. Они прошли в ванную, где находился душ и полупустой шкафчик, и в завершение заглянули в кухню.

Закончив краткий осмотр, Делиль удовлетворенно кивнул:

— Я пробуду здесь взаперти максимум две недели. Ты позаботился о продуктах?

Джафар утвердительно кивнул.

— Хорошо. Теперь последние инструкции. Никогда не звони мне, это ни к чему. Если будут проблемы, дашь сигнал снаружи и исчезнешь. И никаких визитов. Только раз в шесть дней приноси мне продукты и свежие газеты. Арабские, если можно. Если установится связь, как было оговорено, ты немедленно придешь ко мне за новыми инструкциями. Ты хорошо понял?

— Да, Насер.

— Как все прошло в Лондоне и в Испании?

— Очень хорошо. Меня хорошо приняли, и я многому научился.

— Иншалла. Ты всегда был одним из наших лучших членов. — Лицо ливанца разгладилось. — А теперь иди, брат мой… И будь осмотрителен.

Когда Джафар закрыл дверь и крепко запер ее, Делиль погасил в гостиной все светильники и снова занял свой пост возле окна. И вскоре увидел, как его сообщник удаляется по улице. Никто не пошел за ним следом.

Жан-Лу Сервье погасил старинную лампу над письменным столом и, не вставая, отодвинул стул. Он был у себя дома, возле Бастилии, и только что завершил составление отчета по аудиторской проверке, заказанной лондонским фондом венчурного капитала. Это означало конец утомительной работы. Он нуждался в передышке. Слишком много дел одновременно, слишком много суеты.

Несмотря на повышение курса американского доллара, охватившая мир паранойя, усиленная средствами массовой информации, похоже, ненадолго нарушила жизнь людей. Они очень скоро как ни в чем не бывало вновь принялись за работу, чтобы забыть, сделать вид, будто ничего не случилось. Может быть, им было наплевать или у них имелись более неотложные проблемы.

The show must go on.[91]

Сервье окинул взглядом свою потонувшую в легком полумраке комнату, освещаемую лишь уличным светом. Кое-какие предметы, на которые натыкался взгляд, последовали за ним из Лондона. Они напоминали ему обставленный почти так же кабинет в доме 13 по Болтон-стрит. Картины с изображением моря, типично английская обивка мебели и покрытые паласами полы. Из застекленной двери, почти всегда открытой во дворик их дома на Мейфер, веяло свежестью. У него сохранились очень отчетливые, ощутимые, яркие, почти физические воспоминания.

Именно в этой комнате он простился с Верой. На следующий день он на три недели уезжал из Лондона. Работа — подходящее оправдание. Она оставалась. Чтобы уйти тихо и спокойно, в его отсутствие. В тот вечер она снова отвергла все его доводы. «Раз и навсегда», «последняя капля» — что-то в этом роде. И когда, уже смягчившись — с облегчением? — она уютно устроилась у него на коленях, глядя в окно, выходящее в их дворик, он осознал, что заполняющий его ноздри привычный запах вскоре улетучится. Что ощущение нежности на кончиках его пальцев, касающихся кожи той, которая еще несколько часов будет разделять его жизнь, вскоре покинет область чувственного, чтобы перейти во владения памяти.

Что эти их тихие слезы — последние.

Сервье вспомнил, как его губы через пуловер касались плеча молодой женщины. Последний сухой поцелуй с покалыванием ворсинок шерсти, прежде чем захлопнуть чемодан. И их историю. Сегодня, спустя несколько месяцев, сидя за таким же столом с шероховатым стеклом, перед другим окном, в новом кабинете, он наконец вновь ощутил потребность горько посетовать на своего самого верного спутника — одиночество.

21.09.2001

Понсо устал. Прислонившись спиной к машине, он рассеянно следил за хорошо отлаженной деятельностью своих коллег. Окна, проемы в серых заграждениях, выходящих на улицу, как и обе оконечности этой улицы, находились под наблюдением групп содействия полиции. Подкрепление было вызвано, чтобы дать возможность спокойно работать специализированным бригадам. Среди людей в форме повсюду сновали полицейские с ночной добычей, офицеры службы общей информации, территориального надзора и служащие технической полиции.

Накануне, после того как один телевизионный канал прокрутил фильм о доме, где проживал один из объектов оперативной разработки, другой показал репортаж о террористе, арестованном в Бельгии двумя днями раньше. В репортаже говорилось о его передаче под трибунал. До сих пор вся информация содержалась в тайне.

Реакция предполагаемых террористов, узнавших своего сообщника по одежде, последовала незамедлительно. Они тут же предупредили оставшихся членов ячейки и занялись зачисткой. Но вместо того чтобы все уничтожить и уйти, они потеряли время, копируя информационные файлы. Удача.

Это промедление ускорило завершение операции «Божественное дуновение».

Первоначально никто из полицейских не желал двинуться с места. Судебная полиция уклонилась, поскольку до сих пор дело не было передано в ее руки и она рисковала не попасть на заключительное фото. Так что не могло быть и речи о том, что она предоставит свои специализированные подразделения. Попытке захвата предшествовали стычки среди низовых звеньев руководителей службы. В конце концов, в этой общей массе именно группа Понсо, плохо оснащенная для такого рода работы, получила приказ идти на контакт. Худо-бедно, удалось привести всех к согласию.

Из здания, где скрывалась часть исламистов, вышел Менье и направился к своему начальнику.

— Что там?

Помощник Понсо сверился с записями:

— Какие-то документы они сожгли, а что-то бросили в сортир. Но на большую часть у них не хватило времени. Теперь у нас есть даже дубликаты.

— Тем лучше.

— И я только что видел Тригона. Он ушел из другой квартиры и возвращается к нам. Он сообщил мне, что компьютерщик сбежал, даже не сделав попытки хоть что-нибудь уничтожить.

— Ладно. Надо предупредить англичан. В любом случае он удрал отсюда.

Менье кивнул. Достав пачку сигарет, он прикурил и какое-то время обозревал окрестности. Люди смотрели на него из окон, а около зоны заграждения, охраняемой бригадами содействия полиции, скопились любопытные. Сегодня зрелище было бесплатным. Время от времени из толпы слышались крики и ругательства. Вот об этом, вероятно, никогда не скажут журналисты, которых тоже собралось в достаточном количестве.

Помолчав несколько секунд, Менье вздохнул и выпустил струйку дыма:

— Стоящие мужики, эти ребята с улицы Нелатон.[92] Нет, ты посмотри, как они храбрятся. Вчера вечером они не так гордились своей работой. — Не дождавшись реакции, он продолжал: — Эх, достать бы мне того придурка, что слил информацию этим навозникам с телевидения.

Вместо ответа Понсо ткнул пальцем в груду строительных лесов у своих ног:

— Кстати, не забыть бы вернуть парням из отдела оперативного обмена данными. Ночью они воспользовались этим, чтобы выбить дверь квартиры фундаменталистов. Тарана у них не было. Это не их работа. Нормально.

Прямо перед ними двое агентов-криминалистов при помощи шофера Генерального секретариата содействия полиции загружали в фургон захваченные во время обыска компьютеры. Другие несли туда же папки и картонные коробки.

Внимание полицейских привлекло быстрое движение справа. Зеруаль. Как всегда, с капюшоном на голове, так ему больше нравится. Он бежал к ним и что-то кричал:

— Возвращаемся в контору, на юге только что рванул завод! Химический!

Менье грязно выругался. Лицо Понсо окаменело. Он легко подобрал тяжелую груду и в сопровождении двоих подчиненных направился к служебной машине. Адреналин прогнал его усталость.

Не показывать тревоги.

Только бы они ничего не пропустили.

Безразличный к волнению, охватившему некоторых его коллег, служащий секретариата содействия полиции закрыл заднюю дверцу пикапа, сел за руль и тронулся с места. Он мчался, не отпуская газ, до самой окраины столицы, но, вместо того чтобы поехать по кольцевой и добраться до штаба управления в пятнадцатом округе, поехал в Кремлен-Бисетр.

Несколько минут спустя в глубине тупика Этьен-Доле перед ним распахнулись ворота склада. В помещении располагались два длинных стола, заваленных оборудованием. Люди, одетые в белые халаты, собрались вокруг фургона, чтобы выгрузить из него конфискованное в ходе операции в предыдущую ночь.

Эти несколько необычные специалисты действовали в строгой последовательности. Одни сразу принялись фотографировать для идентификации еще нетронутые печати, чтобы затем передать вещественное доказательство другим, обязанным зарегистрировать и скопировать их. Особое внимание придавалось дублированию жестких дисков персональных компьютеров. В конце этой цепочки трое специалистов восстанавливали целостность упаковки и деталей, а затем вновь грузили конфискат в пикап.

После прибытия пикапа службы содействия полиции прошло чуть более получаса, и вот уже он покинул ангар. Чтобы объяснить свое опоздание, шофер солжет. Он сошлется на то, что якобы хотел срезать путь и заехал в зону законсервированного строительства, вблизи Шатийона. Стройка и правда существовала — его неофициальные работодатели из службы внешней разведки отлично осведомлены.

22.09.2001

Прежде чем закрыть ворота своего гаража, Линкс внимательно осмотрелся вокруг. Никого. Он заперся и, не теряя времени, принялся разгружать багажник пикапа. Утро он потратил на приобретение того, что ему могло понадобиться. В разных магазинах. Рулоны черного полиэтилена, листы изоляционного пенопласта, цемент, арматура, инструменты и мелкая фурнитура быстро оказались в подвале. Теперь агент мог приступать к работам, но прежде он позволил себе передышку.

Усевшись по-турецки с газетой на коленях на терраске позади своего дома, он принялся за домашний бутерброд. Позади него, в доме, был включен телевизионный канал «Франс-инфо». Сияло солнце.

На первой полосе газеты и в информационных выпусках по радио говорилось в основном о случившемся накануне на юге Франции взрыве завода. Журналисты подробно останавливались на «масштабах разрушений, картинах опустошения», описании «гигантского кратера, образовавшегося на месте катастрофы».

Линкс подумал, как повезло местным жителям, избежавшим несчастья. То, что цепная реакция не затронула соседних сооружений, где хранились гораздо более опасные вещества, казалось чудом. Он хорошо знал то место. Во время своего обучения он вместе с другими стажерами готовил и проводил учебные нападения на различные промышленные объекты зоны. Цель, стоящая перед инструкторами, сводилась не только к тому, чтобы натренировать их на операции такого рода, но и предполагала также тестирование безопасности намеченных объектов.

Все их нападения, разумеется, заканчивались успехом.

В остальном новости содержали сообщения о волне задержаний в исламистских кругах. Репортеры уже устанавливали скрытые связи между двумя событиями, припоминали другие планы, еще более катастрофические, нежели тот, что был воплощен на юго-западе, или выстраивали параллели с преступлениями, совершенными десятью днями раньше в Нью-Йорке. Вместо того чтобы, демонстрируя собственное спокойствие, призывать к мужеству и объективности, средства массовой информации привели в движение гигантскую машину по нагнетанию паранойи, чтобы напугать людей. Так что террористы, даже если они не были замешаны в происшедшем накануне инциденте, достигли своей цели: Запад с его нечестивцами дрожал от страха и готовился к войне.

Линкс прополоскал рот глотком воды и вернулся в дом. Бросив объедки в мешок с мусором, он отнес его в гараж. Уходя, он выбросит его. На какое-то мгновение он задумался о том, что будет делать нынче вечером. Желания сегодня же заняться переоборудованием подвала он не испытывал, поэтому решил позаботиться о своем пикапе.

Это был самый обыкновенный белый «форд-транзит», приобретенный по случаю у каменщика, захотевшего избавиться от него после покупки новой машины. Абсолютно легальная сделка была проведена благодаря совершенно безупречным фальшивым документам, которыми его снабдил Шарль.

Прежде чем воспользоваться грузовичком в своих целях, ему предстояло сделать две вещи. Во-первых, хорошенько его вычистить и тщательно перебрать. Затем, на следующей неделе, когда он наконец восстановит его, заменить родные номера набором табличек, в свое время украденных с аналогичной машины.

29.09.2001

Линкс свернул налево. Быстро снова повернул, на этот раз направо, и поехал по улице Леон-Жиро. Метров через пятьдесят он припарковал «транзит» на тротуаре и включил аварийки. Как всегда утром, свободных мест не было. Он вышел из машины, чтобы открыть боковую дверцу. Сзади на виду стояли две пустые гигантские закрытые и опечатанные картонные коробки.

Линкс вернулся в кабину, взял газету и принялся читать, как это сделал бы любой вынужденный ждать шофер, занимающийся доставкой товаров. Спустя чуть более недели после взрыва на юге Франции он по-прежнему широко обсуждался. Очень быстро, чтобы избежать паники среди населения, власти официально объявили о техногенном характере происшествия. Гипотеза, сейчас опровергаемая «компетентными источниками, близкими к следствию и специалистам». Какими — мы никогда не узнаем. Профессиональная тайна.

На улице было тепло. Солнце через ветровое стекло ласково согревало лицо Линкса. Он бросил взгляд перед собой, затем в зеркало заднего вида. Казалось, уезжать никто не собирался. Он вновь погрузился в чтение.

«Более или менее изолированных». На бумаге все очень просто. «Более или менее» придает явлению любительский оттенок и не учитывает сложности проникновения в организацию такого типа и требуемого на это времени.

Или опасности.

Этой ночью Шарль передал ему ориентировку, составленную командами «Алекто». Она намечала ему пункт входа и подтверждала связь с людьми, арестованными полицией за последние недели. С сегодняшнего дня количество аппаратуры наблюдения должно быть сведено к минимуму. Завтра вечером она по требованию Линкса будет полностью демонтирована. Чтобы он мог спокойно работать.

Ему следовало действовать быстро. Его объект отбывает меньше чем через два дня, первого октября в шесть тридцать. В это время будет ждать заказанное по телефону такси, чтобы отвезти его в аэропорт. Для перехвата этого звонка люди из службы внешней разведки использовали так называемый чемодан перехвата. Это устройство из израильского арсенала, способное на заданном периметре уловить, определить и перехватить все мобильные переговоры, имело вид чемоданчика среднего размера.

Не повезло Делилю с единственным звонком, сделанным им за все время.

Шарль прекрасно отдавал себе отчет в том, что сокращение времени заметно сузит для них возможность маневра, даже если агент уже с середины недели располагает определенными сведениями из досье объекта.

Линксу также было известно, что объект проживает в квартире молодой женщины, Джемили Саифи. Девушка училась в университете и состояла в ассоциации под названием «Мусульманское будущее». Эта организация, прикрываясь идеей сохранения культурных ценностей, активно призывала студентов французских учебных заведений к обращению в ислам. Члены «Мусульманского будущего» к тому же регулярно выставляли свои кандидатуры на университетских профсоюзных выборах.

Маленькая трехкомнатная квартирка мадемуазель Саифи, планом которой он располагал, находилась на четвертом этаже дома на улице Криме. Вытащить оттуда заведомо неуступчивого человека представлялось большой проблемой и, в частности, грозило рассекречиванием.

Но всего этого было недостаточно для объяснения напряженного состояния Стейнера.

Шарлю не нравилась эта операция. И дело не в формальностях. В том факте, что весь риск ложился на плечи одного агента, не было ничего необычного. Разумеется, на этот раз, в случае провала, он станет одним из величайших негодяев в Истории, зато попадет в официальный пантеон преданных мучеников Республики. Так поступает власть, когда знает, что ей придется от кого-то отвернуться. Линкс на это плевал, он не верил в такие старомодные штуки, как честь нации и родина. Он никогда ничего не делал на благо Франции. Так что не мог это благо предать. Действовать его заставляла та свобода, которую он обретал, существуя в прорехах нормальной жизни.

В отличие от него, Стейнер ориентировался на другие ценности, более «благородные». Он не решался услужливо исправлять заблуждения былых или действующих руководителей. Он не счел полезным уточнить подоплеку задания своего агента. Возможно, он ее не знал, как бы парадоксально это ни выглядело. Но в стране, где долгое время во всех политических решениях руководствовались подлостью и бесхарактерностью, только нависшая смертельная угроза всем частным интересам могла оправдать крайность мер, к применению которых готовился Линкс.

Несмотря на предоставленный Линксу карт-бланш, Шарль счел необходимым предостеречь его настойчивее, нежели обычно. Резкое упоминание о его ошибках в ходе весенней операции, закончившейся трудным объяснением на бетонированной площадке аэродрома Приштины, было всего лишь неловким способом показать свою обеспокоенность. Серьезнее, чем когда-либо прежде, Линксу следовало позаботиться о том, чтобы не оставить кому бы то ни было хоть малейшей зацепки. Они были знакомы больше десяти лет, но никогда еще Шарль не выказывал перед ним своего волнения столь явным образом.

Взгляд агента привлекло какое-то движение позади него. Со стоянки уезжала машина. Места было достаточно, чтобы припарковать «транзит». Линкс тронулся и стал выруливать, чтобы занять освободившееся пространство. Припарковавшись, он выключил аварийки, прихватил газету, закрыл пикап и спокойно ушел. Дойдя до угла улицы Леон-Жиро, он свернул в комок хирургические перчатки и бросил их в мусорный бак.

Сидя возле двоих старичков в глубине «Аль Джазира», Карим делал вид, что интересуется их игрой в домино. На самом деле он краем глаза наблюдал за действиями и передвижениями Джафара. Несколько дней назад он опять появился в поле зрения и зажил обычной жизнью, как в начале лета, до своего исчезновения. Днем он разносил буклеты. А после вечерней молитвы, если не отправлялся домой спать, встречался с неким Неззой.

Этот последний долгое время представлял для Феннека загадку. После внедрения агент многократно встречался с ним в баре или мечети. Неззу все терпели, хотя ничто в его манерах и поведении не вязалось с догмами Корана. Карим догадался, в чем дело, следя за Джафаром. Незза занимался мелкооптовой торговлей наркотой. Как показали наблюдения, жил он в девятнадцатом округе. В своем следующем рапорте Карим собирался предложить Луи развернуть вокруг дилера электронный арсенал военной разведки, если куратор не найдет возможным использование дополнительного количества квалифицированного персонала.

Джафар выглядел взвинченным. Полчаса назад он, точно фурия, ворвался в бар и, сев за уединенный столик, нервно наблюдал за входящими. С явным нетерпением.

Он кого-то ждал.

Вскоре вошел какой-то человек. Новый персонаж, Карим прежде его не встречал. Украшенное усиками квадратное лицо и раньше срока заострившиеся черты, как это бывает у людей, чрезмерно предающихся занятиям спортом. Это впечатление подтверждалось не только его внушительным ростом и комплекцией, но и походкой. Была в его движениях властная уверенность.

Незнакомец приблизился к стойке и перекинулся несколькими словами с хозяином заведения, Салахом. Тот подбородком указал на столик Джафара, куда незамедлительно направился усатый. Мужчины обменялись буквально парой слов, и вскоре обращенный вновь оказался в одиночестве.

Тот, другой, ушел, ничего не заказав.

Карим кивнул соседям и встал, чтобы пройти в туалет. Там он не задержался и тут же покинул бар через двор. На улице он занял пост в некотором отдалении, так чтобы можно было незаметно наблюдать за входом в заведение.

Джафар покинул бар и пошел пешком. Феннек последовал за ним. Он снял халат и обвязал его вокруг пояса. Нащупав в кармане очки с нулевыми стеклами и американскую бейсболку, он, как мог, изменил внешность. Главными его козырями была довольно плотная толпа субботнего вечера, в которой он мог раствориться, и заметное возбуждение обращенного, делающее его неосмотрительным.

Они спустились в метро. После довольно краткого, но напряженного кружения Джафар вышел на станции «Ломьер». Этим вечером он направлялся не к Неззе. Поднявшись на улицу, оба углубились в авеню Жан-Жорес. Карим позволил своей жертве немного отойти и заметил, как тот свернул налево, на поперечную улицу. Когда обращенный исчез из виду, Феннек ускорил шаг, чтобы восполнить свое отставание, и остановился как раз вовремя, чтобы проследить, как тот входит в подъезд здания.

Агент сразу выбрал укрытие, чтобы следить за входом, оставаясь незамеченным.

Не прошло и десяти минут, как Джафар появился вновь, все так же не заботясь об осторожности. Подобное небрежение могло означать, что его краткая отлучка не имеет никакого значения. Однако инстинкт Карима подсказывал ему запастись терпением и посмотреть, не выйдет ли из здания кто-нибудь еще. Например, Насер Делиль. Обращенный, его единственный установленный контакт, только что вернулся.

Чуть помедлив, Джафар свернул за угол.

Феннек принял решение ждать.

Линкс вышел из метро на станции «Урк» и направился по улице Арденн, чтобы оказаться на улице Леон-Жиро с севера. Длинные волосы, как и висящая на нем бесформенная одежда, знававшая лучшие времена, были грязными. На носу очки. Через плечо переброшен набитый доверху старый рюкзак.

«Транзит» стоял на своем месте. Он миновал машину, затем, убедившись, что за ним никто не наблюдает, вернулся и залез на заднее сиденье. Внутри, прежде чем переодеться, он открыл и разгрузил свой мешок. Вместо старых тряпок надел синие полотняные брюки и футболку того же цвета, тяжелые черные кожаные сапоги и джинсовую куртку. Остальные принесенные им вещи пригодятся позже.

Линкс для пробы нажал на кнопку электрической дубинки, тоже вытащенной из рюкзака. Между электродами возникла краткая голубая вспышка. Заряжена. «Глок-19» и кобура, куда он его вложил, поместились на ремне агента, после того как он проверил затвор пистолета. Компактную черную сумку, вынутую со дна мешка, Линкс убрал в карман защитной курки, приготовленной на потом. И наконец, положил перед собой пластиковую бутылку с зеленоватой жидкостью. Катализатор.

Он готов.

Бросив взгляд на часы, он вставил в уши наушники своего цифрового плеера и нажал на кнопку «воспроизведение». Промотал первые два номера и добрался то того, что ему хотелось послушать.

Сегодня вечером была очередь Джимми Хендрикса.

30.09.2001

Карим внезапно проснулся. Надо же было ему присесть в своем укрытии — потому и уснул. Последние дни, проведенные в слежке за Джафаром и стараниях всем угодить, оказались нелегкими. Он зевнул.

Улица Криме была пустынна. В здании, куда вечером вошел обращенный, не светилось ни одного окна. Карим взглянул на часы. Три тридцать семь. Когда он в последний раз сверялся со временем, было едва около половины первого. К тому моменту он не заметил никакого подозрительного движения. Если за это время кто-то вышел, он его пропустил. Какое-нибудь бодрящее средство не помешало бы, но он не мог позволить себе носить такие вещи с собой или держать дома. В случае внезапного обыска это заинтриговало бы его единоверцев.

Феннек выругался сквозь зубы. Жаль, что он не последовал за Джафаром, когда тот вышел. Это было ошибкой. И теперь ему оставалось только в свою очередь покинуть территорию. Пешком. Прогулка будет долгой.

Он поднялся и ушел.

Когда Линкс с бутылкой в руке вышел из «Транзита», Хендрикс по-прежнему пел у него в ушах. Линкс пробежал улицу Леон-Жиро и приблизился к назначенному месту.

Удовлетворенный пустынностью окрестностей, он пересек улицу Криме и подошел к дому, где скрывался Насер Делиль. Цифровой код, сообщенный Линксу членами «Алекто», впустил его внутрь. План здания он знал назубок, так что без труда проник в подвал. Внизу, в тусклом в свете дежурных лампочек, он уверенно подошел к электрощиту.

На миг он остановился и прислушался, прежде чем войти в служебное помещение. Ничего. Внутри несколько картонных коробок и старое кресло, обтянутое потертой искусственной кожей. Отлично.

Когда спустя несколько мгновений он снова вышел на улицу, из подвала уже вился дымок. Он вернулся к «транзиту» и спрятал пустую бутылку в рюкзак. Затем, воспользовавшись краденым мобильным телефоном, позвонил в пожарную службу, сообщил о пожаре и, указав адрес, тотчас же разъединился.

Теперь ему оставалось лишь подготовиться к дальнейшим событиям. Он снял джинсовую куртку, натянул на себя вынутую из рюкзака и валяющуюся на сиденье одежду и снова стал ждать под музыку.

Карим услышал вой сирен еще до того, как увидел сигнальные огни пожарных машин. Вскоре мимо промчалась первая красная машина, за ней тут же проследовала вторая. Он замедлил шаг, чтобы посмотреть. Они направлялись по улице Жан-Жорес и, похоже, собирались свернуть… На улицу, которую он покинул тремя минутами раньше! Туда же поспешил и полицейский автомобиль.

Больше не размышляя, он бросился бежать.

Улица скоро заполнилась пожарными машинами. Прибывшие для подкрепления полицейские пытались оттеснить любопытных соседей, чтобы обеспечить проход спасенным жителям. Одни огнеборцы искали источник возгорания внутри здания. Другие торопились эвакуировать жильцов, чтобы избежать отравления, которое мог вызвать поднимающийся из подвала густой черный дым.

Насер Делиль настороженно держался в стороне. Он вышел из дома вместе с первыми вызволенными из огня. В отличие от соседей, он был одет. Когда прозвучал сигнал тревоги, Делиль не спал. Сказалось слишком сильное напряжение последних десяти дней ожидания. Долгое время, до вчерашнего прихода Джафара, он считал, что операция провалилась из-за каких-то осложнений. Но in extremis[93] молодой обращенный получил условленный сигнал и сразу пришел. Прежде чем отпустить его, Насер вручил ему записку, спрятанную в картонную коробку из-под стирательной резинки.

Все дальнейшее, деталей которого Делиль не знал, его уже не касалось.

Делиль отреагировал на запах дыма. Открыв входную дверь, он заметил черные клубы дыма на лестничной клетке, а потом услышал противный вой сирены противопожарных датчиков. Не раздумывая, он вернулся в квартиру, чтобы захватить самое необходимое: деньги, паспорта, билеты на самолет.

Теперь Насер наблюдал за толпой. Он искал в лицах какое-то несоответствие. Но видел лишь работающих пожарных, полицейских и взволнованных, испуганных или любопытствующих жильцов. Никто не обращал на него внимания. Бедствие представлялось не слишком серьезным. И все же ему было неспокойно. Он задумался, следует ли ему бежать сейчас или дождаться завтра. Середина ночи, полно спасателей. Впечатление такое, что они справятся с ситуацией. Похоже, на верхние этажи пожар не перекинется.

Насер Делиль подошел к пожарному в шлеме с опущенным козырьком, чтобы спросить у него, чего еще можно опасаться. Но не успел и рта раскрыть. Солдат медленно протянул к нему руку. Делиль почувствовал страшную боль в боку. Ноги его, внезапно парализованные, подкосились, и, прежде чем потерять сознание, он понял, что падает.

Линкс успел подхватить ливанца, когда тот стал заваливаться. Поддерживая жертву, как заправский пожарный, он стал прокладывать себе дорогу в толпе, чтобы отвести пострадавшего в безопасное место. Люди расступались, чтобы дать им пройти, не задерживаясь на них взглядом. Спектакль разыгрывался в другом месте.

Добравшись до угла улицы Леон-Жиро и оставив зевак позади, агент спрятал электрическую дубинку в защитную куртку и, взвалив Делиля на плечо, поспешил к «Транзиту». Оказавшись в машине, он снял шлем.

Пульс у ливанца был учащенный, но не вызывал беспокойства.

Линкс достал из защитной куртки небольшую черную сумку. В ней были два шприца и два флакона. Закатав Насеру рукав, он снял с него ремень, чтобы сделать жгут, нашел вену и ввел шприц.

Его объект будет спать несколько часов.

Агент прикрыл голову исламиста капюшоном, не имеющим никаких отверстий, скотчем перехватил ему за спиной запястья и щиколотки. И наконец, подняв две большие картонные коробки без дна, спрятал под ними бездыханное тело.

Пора уезжать.

Карим снова надел бейсболку и очки, чтобы изменить внешность, но все же опасался приближаться к зданию и людям. Он боялся, что там окажется кто-нибудь из посетителей бара или мечети и узнает его.

Он искал знакомое лицо: Делиля. Ему казалось, что несколько минут назад он заметил исламиста, но он не был в этом уверен. Расстояние, толпа, неверный свет. Усталость. Быть может, восприятие подводит его.

Среди пострадавших он снова увидел того, кого принимал за ливанца. Этот человек держался поодаль. Между ними мелькало множество силуэтов. Пожарные. Потом Карим разглядел пожарного, поддерживающего кого-то.

Подозрительного незнакомца нигде не было. Он исчез во второй раз.

В надежде снова обнаружить свой объект агент Феннек шагнул к устроенному полицией заграждению. Страж спокойствия жестом остановил его и заставил отойти.

На другой стороне улицы уже никого не было.

Подвал дома был заранее переоборудован. Пол, стены и потолок были обиты слоем изолирующих плиток, в свою очередь полностью покрытых плотным пластиком. Потолочный светильник слабо освещал комнату, превращенную в камеру заключения. Она не отапливалась, и температура в ней была немного ниже наружной.

Агент Линкс смотрел на лежащего на полу и все еще погруженного в искусственный сон Делиля. По прибытии он сразу раздел и начисто побрил пленного — оскорбление для мусульманина. Затем заткнул ему рот кляпом. Линкс не желал слышать, как тот орет. Потому что именно это и должно было произойти. Через несколько часов, или завтра, или чуть позже, но он заорет.

Связанный по рукам и ногам обнаженный ливанец с головой, плотно закутанной капюшоном, лежал на боку. Такое положение особенно неудобно. Когда он проснется, его ждут головокружение, судороги и ощущение мучительной разбитости.

И холод.

Линкс склонился над Насером Делилем, чтобы поставить финальную точку. Надев на голову своего пленника беспроводные стереонаушники, агент накрепко примотал их к его капюшону при помощи строительного скотча. Затем распрямился, погасил свет и запер за собой дверь.

В основном помещении подвала на столе он установил компактный электрофон hi-fi. Выбрав диск с записью, содержащей белый шум,[94] без малейшей вариации и заметного временного отсчета, он включил его на полную громкость. Делилю предстояло провести несколько поистине тяжких часов, подлинный звуковой ад.

Электронные часы на панели плеера показывали шесть двадцать четыре. До первой рабочей смены нынче вечером агенту требовался продолжительный отдых.

01.10.2001

Скрючившись в углу своей камеры, Насер Делиль дрожал. Сначала он долго выл, но теперь не издавал ни звука, затаившись в ожидании чего-то страшного. Он знал, что опасность где-то здесь, поблизости. Оглушенный внезапной тишиной, он не услышал, как открылась дверь, но осознал, что шум прекратился, и ему было жутко подумать, что это означает.

Атмосферу клетушки отравляла вонь. Это раздражало агента, и он дал волю своему чувству. Оно ему необходимо. Ливанец был весь в дерьме. В первые часы заключения он обмочился и обделался.

Не дав себе труда закрыть камеру, Линкс пошел за резаком и перчатками, лежащими возле электрофона. Заодно он принял таблетку вирджила и запил ее кока-колой. Половина первого. Наступала его ночь.

Вернувшись в камеру, он бесцеремонно схватил Насера за голову, перерезал скотч, удерживавший наушники, и резко швырнул пленника об стену.

Застонав, Делиль стал крутить головой в поисках своего палача.

Линкс взялся за тянущийся из гаража шланг для полива. Мощная ледяная струя окатила пленника, тот закричал и снова сжался в комок. Уборка длилась несколько минут. Грязная вода стекала в открытое отверстие в полу. Душ закончился, и дверь захлопнулась. Этот бравый Насер еще подождет. Некоторая свежесть его духу не повредит.

Позже Линкс вернулся со складным стулом. Крепко прижав Делиля к полу, он отодрал скотч, стягивающий его по рукам и ногам. Освобожденный ливанец сразу попытался прикрыть гениталии, но снять вонючий капюшон у него не хватило духу.

— Где я…

Не отвечая, агент поднял его и усадил на стул.

— Кто вы?

Линкс наручниками приковал его запястья и щиколотки к ножкам стула. Это заставляло Делиля сидеть наклонившись вперед, в малоприятной как психологически, так и физически позе смирения.

— Что вам от меня надо? Кто вы?

Линкс наклонился над своим пленником. Капюшон вонял. Он тоже был вывалян в дерьме. Линкс вполголоса прошептал на ухо Насеру несколько слов:

— You are just a fucking disgusting pig.[95]

И вышел.

Около трех часов ночи дверь камеры снова открылась. Рухнувший на пол вместе со стулом ливанец лежал на боку, лицом вниз, и не двигался. Похоже, он отключился. Линкс ткнул его электродубинкой и снова посадил, не снимая наручников.

Насер нервничал, был напуган.

Спустя несколько секунд агент принес второй стул и деревянный стол, который поставил перед узником. Тот опять попытался прикрыть половые органы. Линкс снова вышел. Когда он вернулся, в руках у него была тарелка с едой и бутылка воды. Заслышав его приближающиеся шаги, Делиль отпрянул. Линкс протянул руку и снял с головы пленника капюшон.

Глаза Насера Делиля покраснели и были обведены кругами. Сначала он не видел ничего, кроме черного силуэта, двигающегося взад-вперед около него. Делиль только моргал, но ничего не мог рассмотреть, потому что вместо лица у того был огромный сверкающий глаз.

— Кто вы?

Тень перестала двигаться, но не отвечала. Насер опустил глаза, чтобы привыкнуть к свету.

Ему было не по себе. Он испытывал холод, голод. Стыд. Страх.

Наконец пленник поднял голову, бросил взгляд на тарелку, потом на силуэт своего палача. Очевидно, перед ним стоял человек. Из его черного комбинезона выходил провод, теряющийся где-то в живом свечении, заменяющем ему голову, под густой шевелюрой. Вероятно, он переговаривался с другими людьми, находившимися снаружи.

Прошло какое-то время, ни слова не было произнесено.

Делиль не выдержал первым:

— Который час?

На этот раз незнакомец ответил:

— English.[96]

— What… time?[97]

Первый прокол.

— Двенадцать.

Тень жестом указала на тарелку с сандвичем:

— Tuna.[98]

Потом на бутылку:

— Water.[99]

Линкс видел, как пленник, все еще избегая смотреть на свет фонаря на его лбу, переводит глаза с еды на питье. Искушение. «The Pixies» в его правом ухе поочередно подхватывали куски «Surfer Rosa».[100] Ливанец опасался, и не без причин. Теперь он разглядывал крышку бутылки. Она была нетронута.

Что вовсе не означало, что жидкость в ней не «улучшена».

Агент заранее впрыснул туда разбавленный до средней концентрации раствор таблеток экстази. У самого основания горлышка. Со временем у него вошло в привычку использовать этот рецепт. Наркотик не заставит пленника говорить, этим достоинством он не обладает. В такой дозе Делиль даже не поймет, что кое-что проглотил. Это просто сделает его немного общительней.

Процесс деградации, который запустил агент, довершит остальное.

В конце концов Насер сначала набросился на воду, а потом на сандвич.

Второй прокол.

Минуты две-три агент внимал звучанию гитарных аккордов, не отвечая на нескончаемые вопросы заключенного. Погрузившись в музыку, он едва слышал, как тот жует. Зрелище полного рта ливанца с испачканными хлебом, майонезом и тунцом зубами порядком поднадоело ему.

Когда Делиль уже заканчивал есть, Линкс подобрал с полу и положил на стол довольно плотный картонный конверт, прежде остававшийся вне поля зрения. На лицевой стороне, на виду, можно было прочесть написанные красным фломастером буквы: «Мишель Хаммуд a.k.a.[101] Насер Делиль a.k.a. Абу эль-Калам».

Выключив запись, он наклонился вперед:

— Do you have any idea why you are here?[102]

Глаза Насера выдавали острый приступ панического страха. Он затряс головой. Неистово.

— We are going to talk about you and your life… For as long as we need to. — И добавил: — If you ask me, the longer, the better.[103]

Ружар заметил, что Амель отвлеклась. Она рассеянно любовалась видом на Монмартрский холм, открывающимся за широкой застекленной стеной.

Часы журналиста показывали пять минут первого. Пора сделать паузу.

— Сегодня не жарко: солнца нет.

Они вот уже три часа трудились над зафиксированным на пленке и бумаге отчетом о состоявшейся в конце августа в предместье Парижа конференции. Оратор, кстати герой следующей книги Ружара, делился своими соображениями относительно Французской Республики, которую ислам готов уважать при условии внедрения его принципов в ее учреждения.

— И все равно хорошо.

— Здесь перед ремонтом была швейная мастерская. Моя жена купила это помещение в середине восьмидесятых: тогда никто не хотел жить в таком простецком районе. Селиться дальше девятого округа было не в моде. К тому же благодаря кризису недвижимость стоила гроши. — Они сидели в мансарде над гостиной квартиры-студии Ружаров. — Пойду сделаю кофе. Потом еще часик поработаем, и все. У меня на вечер назначены встречи. Но прежде перекусим где-нибудь поблизости. Я приглашаю. Идет?

Амель с улыбкой кивнула. Когда журналист вышел, она раскрыла одну из газет, валявшихся на его столе. У Ружара были почти все. Мечта.

Сегодня утром она думала о своих родителях. Главным образом о матери, так и не простившей ей замужество. По странному стечению обстоятельств традиция и обычаи, некогда разделившие мать и дочь, теперь снова их сближали. От этого становилось только хуже, ибо по иронии судьбы невидимая стена, вставшая между ними, тоже укреплялась из-за этой вновь обретенной близости.

Разрыв окончательный. За полгода никаких попыток к сближению. Только отец и сестра тайком поддерживали связь с Амель. Но никогда к ней не приходили. К ним. К нему. Амель и Сильвен по-прежнему жили в его квартире, и порой, несмотря на все внимание мужа, она чувствовала себя там чужой.

Сам того не ведая, Ружар толкал ее на трудный и тернистый путь. Но при этом он дал ей первую настоящую работу и, возможно, новые перспективы. Позицию журналиста нельзя было считать беспристрастной, она обуславливалась текущим моментом — профессия обязывает. Однако его осведомленность в области ислама выходила далеко за пределы одних только представлений о феномене исламизма.

Эти глубокие знания сочетались у Ружара с распространяющимся на всех фундаменталистов неприятием главенства какой бы то ни было религии. Он не проповедовал, ничего не навязывал, просто предлагал иное прочтение. А ее дело — в документах, над которыми он предлагал ей корпеть, обнаружить истину за лицемерием; опасность, скрытую под убедительными речами; заградительные блоки в самой проповеди об открытости. Подвергнуть разоблачению такийя — исламское искусство эзопова языка, служащего для сокрытия своей веры и убеждений во избежание гонений.

Хорошо бы ей углубить свои знания о религии, с которой она почти незнакома, хотя и родилась в мусульманской семье. Изучить все течения, обычаи, развитие во времени и пространстве, чтобы определить место этой религии в исторической и культурной перспективе. Быть может, попутно она найдет средство, которое поможет ей вступить в диалог с родными.

Зазвонил телефон. Откуда-то из глубины квартиры Ружар крикнул, чтобы она сняла трубку.

— Здравствуйте, это Мартина…

— Здравствуйте…

Наступило молчание, затем:

— Могу ли я поговорить с Бастьеном Ружаром?

— Пожалуйста, подождите, он сейчас подойдет.

— Спасибо…

Когда Амель опускала трубку, ей показалось, что на том конце провода произнесли ее имя. Связь была не слишком хорошей, и она не решилась переспросить собеседницу. Она не была знакома с этой Мартиной, а та могла принять ее за сумасшедшую. Так что Амель вновь взялась за газету.

Войдя в комнату, Ружар схватил трубку. Амель одними губами назвала ему имя собеседницы, он покачал головой.

— Я почти забыл о вас. — Он включил громкую связь. — Мадемуазель, мадам?..

— Очень жаль. Хотя у вас ведь столько поклонниц… На что я могла надеяться?

Лицо журналиста посуровело.

— Перейдем к делу, у меня много работы.

— Представляю… — После долгого молчания вновь раздался голос незнакомки: — Вы знакомы с Шарлем Стейнером?

— Нет, а кто это?

— Наведите справки. Вот увидите, очень интересный человек. — Как и в первый раз, «Мартина» резко положила конец их разговору: — Всего доброго.

Она прервала связь, не дав Ружару времени хоть что-нибудь добавить.

Заинтригованная Амель ничего не говорила, но на ее лице было написано любопытство.

— Просто сумасшедшая. Так мне кажется. — Журналист повесил трубку и налил себе кофе. — Она мне уже однажды звонила, недели две назад. Совсем вылетело из головы.

— Что она хотела?

— Встретиться.

— Довольно странный способ…

Ружар подул на кофе.

— Не совсем. В нашей профессии нередко сталкиваешься с поклонниками или мошенниками.

— То есть?

— Нас снабжают ложной информацией, чтобы вызвать определенную реакцию, навредить кому-нибудь или что-то скрыть. Простая и незатейливая попытка манипулирования.

— А это имя — Стейнер?

Прежде чем ответить, журналист помедлил:

— Возможно, все это ерунда. Вернемся к нашим баранам, ты не против? — Он указал рукой на разложенные на столе документы. — Это конкретное дело.

Мужчина минуты две стоял не шевелясь, прижавшись лбом к стеклу и вертя в пальцах маленький металлический диск, только что вынутый им из телефонной трубки. Перед ним, серая и массивная, возвышалась церковь Святой Магдалины. Струящиеся по стеклу капли дождя размывали ее контуры.

Они были мрачными, неясными и расплывчатыми, по образу его вселенной.

Он вздрогнул, когда кто-то ручкой зонтика нервно застучал по стенке телефонной кабины. Женщина. Ее губы произносили слова, которых он не понимал. Он резко распахнул дверь и при выходе, не извинившись, толкнул нетерпеливую скандалистку.

Во второй половине дня у Ружара была назначена встреча с неким Жюльеном Акрутом, заместителем генерального секретаря Национального независимого профсоюза полиции — офицерского профсоюза, теоретически стоящего на левых позициях. Акрут, чья сфера деятельности распространялась на все службы Министерства внутренних дел, был одним из источников журналиста в том, что касалось криминальных дел. Взамен он иногда использовал Ружара, чтобы печатать неотложные «базовые» обращения. Оба они не заблуждались на чужой счет: каждый преследовал свою выгоду.

Офицер появился с небольшим опозданием и торопливо протиснулся к Ружару. Его огромному телу непросто было лавировать между теснившимися на закрытой террасе кафе столиками.

Журналист, издали заметивший, как он переходит мост Сен-Мишель и одноименную площадь, спросил:

— Ты был в тридцать шестом?

— Обедал с парнями с улицы Криме. — Отдуваясь, Акрут тяжело рухнул на стул. — Так обожрался! — Зна́ком подозвав официанта, он заказал кофе. — Я очень спешу, что тебе надо?

— У тебя есть что-нибудь на группу, взятую двадцать первого в пригороде? Мои информаторы из службы надзора молчат как рыбы, ничем больше не делятся.

Лицо полицейского осветилось широкой улыбкой.

— Правда? — Он помолчал, наблюдая за толпой на площади. — Это война, Бастьен, но не против террористов, а между спецслужбами и даже между их группами. До недавнего времени все просто болтали, стараясь узнать, кто что сделал или не сделал, кого сцапал, что сказал. Но там, наверху, сдрейфили и считают, что говорильни многовато. Они хотят результатов. Очень неподходящий момент, чтобы прямо у них под носом что-нибудь рвануло. Понимаешь, это будет позор. Так что инструкции таковы: заткнуться!

— Все это меня не устраивает.

— Чего тебе все-таки надо?

— Помимо всего прочего? Хочу знать, что стало с этим якобы набитым взрывчаткой чертовым грузовиком, о котором все кричали, не зная, где он находится, и существует ли на самом деле.

— Человек, видевший человека, видевшего человека…

— Что?

— Брось. Ничем не могу тебе помочь. У меня другие заботы. Впрочем… — Акрут передумал. — Ладно, попробую связаться с одним знакомым из Соссэ, погляжу, согласится ли он поговорить с тобой.

— Общая разведка?

Полицейский кивнул.

— Из какого отдела?

— Сам скажет, если захочет.

— Нет больше доверия честному человеку!

— Между нами? Это что-то новенькое.

Мужчины ненадолго умолкли. Акрут допил кофе и сделал вид, что уходит:

— Ладно, больше ничего не хочешь спросить?

— Стейнер.

— Кто-кто?

— Шарль Стейнер.

— В списках не значится. — Полицейский поднял руку, чтобы пресечь новые расспросы Ружара. — Но я при случае посмотрю. У меня, как ты знаешь, есть своя работа. Расплатись. Пока.

Амель вернулась домой после восьми часов. В погруженной во тьму квартире было тихо. Она зажгла свет и сразу позвонила Ружару, горя нетерпением поделиться с ним своими находками.

На третий гудок ей ответил женский голос:

— Алло?

— Добрый вечер, могу ли я поговорить с Бастьеном?

— Тебя!

Глухой стук свидетельствовал о том, что трубка небрежно брошена на твердую поверхность. Амель слышала звук отдаленного разговора, но не уловила деталей; только тон, похоже, повышенный, а потом различила приближающиеся нервные шаги.

— Ружар. Кто говорит?

— Амель.

— А, добрый вечер. Что-то случилось?

— Вовсе нет. Я только что вернулась из Библиотеки «Франсуа Миттеран» и…

— Ты провела там весь вечер? — Казалось, журналист удивлен.

— Стейнер. Возможно, стоит им поинтересоваться.

— Я же сказал тебе, что это чепуха. Брось.

— Вы…

— Ты.

— Да, прости, ты… Ты уже слышал об организации под названием Общество оперативной обработки, управления и надзора?

— Чего?

— Это люксембургская контора, французским филиалом которой здесь, в Париже, на улице Риволи, руководит Стейнер.

— И что они делают в этой своей конторе? — Казавшийся раздраженным, Ружар задал вопрос ироничным тоном.

— Точно сказать трудно, но это имеет отношение к Министерству обороны, контрактам на вооружение и образование военных в Африке и других странах Ближнего и Среднего Востока. Я нашла всего две статьи с упоминанием об этом обществе.

— А, ну и где же?

— В Интернете. Кроме того, я порылась в документальных фондах библиотеки. Геостратегические журналы, откуда взяты эти статьи, существуют на самом деле. К тому же я достала фотографию Шарля Стейнера, сделанную в прошлом году. Он сфотографирован с офицерами армии Берега Слоновой Кости, и похоже, его это совсем не обрадовало.

Наступило долгое молчание. На другом конце провода Амель слышала дыхание журналиста.

— И что дальше?

— Ну, эта незнакомка, «Мартина», которая вам… тебе звонит и просто произносит это имя — Стейнер. И парень этот не блеф. Он мелькает во франко-африканском формировании. И возможно, где-то еще. Я подумала, что…

— Я уже объяснял тебе, что, возможно, это пустышка…

— Но…

— Дай мне закончить. Поскольку ты так за это уцепилась, пойди взгляни на передвижения этого Стейнера, посмотри, что он делает, кто к нему ходит. Если дело стоящее, будем копать. — Журналист сделал паузу, а потом продолжил: — А главное, не думай, что я тебе заплачу сверх условленного. Ты решила поиграть в великого сыщика — но это на твоей совести. Пока.

Он повесил трубку.

На пороге гостиной появился Сильвен:

— Ну что, как первый денек? Все нормально? — Он присел на диван рядом с Амель.

— Умопомрачительно. — Молодая женщина прижалась к мужу. Почти касаясь губами его уха, она прошептала: — А ты как?

— Устал смертельно.

— Неужели? — Пальцы Амель скользнули вверх по бедру Сильвена. — Непохоже.

02.10.2001

Около часу ночи Линкс вернулся в подвал. Освободившись от непромокаемого комбинезона и шлема, он прервал наконец какофонию, в течение нескольких часов терзающую слух Делиля.

Агент открыл камеру, и в нос ему ударил острый запах мочи.

Пленный скорчился на полу возле металлической двери. Он дрожал. Линкс пнул его ногой и остался доволен ответной реакцией. Внезапно охваченный приступом явно неконтролируемых спазмов, ливанец взвыл и несколько минут бился в страшных судорогах.

Чрезмерное беспокойство: знак того, что состояние пленного изменяется, как задумано.

Пульс быстрый и ровный.

Не обращая внимания на крики и запах испражнений, агент на некоторое время задумался о следующем этапе. Накануне они трижды имели продолжительную беседу, каждый раз по полтора часа; допрос прерывали паузы разной продолжительности. Исключительно по-английски, чтобы немного усложнить задачу. Линкс мог сразу продолжить с того места, где они остановились. Они не слишком продвинулись. В какой-то момент Делиль принял решение молчать. Почти. Это не было ни удивительным, ни чреватым осложнениями.

На данный момент.

Начавшаяся между ними игра требовала скорее терпения, нежели большого ума. Многосоставный прием, проведенный с помощью многих одновременных действий, противоречащих и дополняющих друг друга. С одной стороны, установление доверительных отношений, которые понемногу приведут Делиля к «добровольной» выдаче требуемой информации. Как ни странно, но первое, с чего все началось, это фаза дестабилизации.

Так что Линкс сразу дал понять своему пленнику, что много о нем знает, но не стал раскрывать ни глубины, ни подлинного источника своих сведений. Он ограничился тем, что в некоторых фразах очень кстати упомянул кое-какие детали, чтобы усугубить беспокойство Насера и точнее определить для себя его человеческие качества.

Чтение предоставленной спецслужбами биографической справки дало несколько поводов для интересных соображений. Первоначальные впечатления агента подтвердились с первых же разговоров. Потеря семьи в Ливане оставила в жизни Делиля чувствительную пустоту, удвоенную неутолимой жаждой мести. На этой психологически благоприятной почве выросла сильная потребность в сопричастности и признании другими. Побуждаемый огромным эго, ливанец жаждал блистать и чувствовать свою значимость.

Теперь Линкс принялся препарировать его. Для начала он легкими штрихами обрисовал «достоинства» своего пленника, а затем «удивился», что его так «подставили», подвергнув риску работы с «необстрелянными любителями». Далее последовали разоблачения, посеявшие сомнение в душе Делиля.

Предательство, грубая ошибка его братьев, каждый период бездействия — все это послужило благоприятным предлогом для бесконечных расспросов, несмотря на то что со своим мучителем ливанец сохранял вызывающий вид. Он пытался расставить агенту ловушки, задавал вопросы, оскорблял его. Безуспешно. Линкс только отмахивался от этих расспросов и оскорблений, обращался с ним «корректно», кормил и заставлял пить.

Очень неравномерными дозами и через неравные промежутки времени.

Вскоре наступит момент перестроить их отношения и дать понять, что существует достойный выход, что его готова принять другая «семья».

Но прежде предстояло отшлифовать другой процесс: распада личности. Делиль должен совершенно сломаться, чтобы благодарно принять предложение, разрушающее его представления о чести. Такова цель лишений, которым он подвергался. Утрата чувственных и временных ориентиров. Усталость, холод, наркотик, голод, жажда, пресыщение, боль, отдых, дискомфорт, комфорт, отказ, отвращение, постоянно сменяющие друг друга.

Разрушение.

Два дня — этого слишком мало.

Линкс вышел из камеры и вернулся с водой и едой. Спокойным голосом предупредив ливанца, он аккуратно снял с его головы стереонаушники, а затем вонючий капюшон. На лбу агента по-прежнему горел фонарь, чтобы ослепить узника, словно выходящего из темного туннеля. Никакого риска быть узнанным.

Присев на корточки, Линкс помог Делилю напиться маленькими глотками, с удовлетворением отметив, что тот даже не потрудился проверить крышку на бутылке. Защита Насера дала трещину. Линкс небольшими порциями скормил ему кусок пиццы с сыром.

Закончив кормление, агент нарочито протянул руку к капюшону, а главное, к наушникам. Затравленный взгляд жертвы подтвердил, что он на правильном пути. Сегодня вечером можно поиграть в близость. Так что Линкс только поправил капюшон и связал Делиля, на сей раз более удобно.

— I’ll be back in two minutes with a blanket.[104] — С грохотом захлопнув дверь, Линкс вышел из камеры.

Он вернулся с обещанным одеялом только через час. Прежде чем снова уйти, агент наклонился к самой голове Делиля и едва слышно прошептал ему на ухо:

— Think about your family.[105]

03.10.2001

— Среда, третье октября две тысячи первого года, шесть ноль семь. Допрос агента Феннека куратором, офицером Луи. Что там наш друг Джафар?

Вопрос застал Карима врасплох, он не был готов к такому началу.

— Живет как обычно, будто ничего не случилось. Днем работа, а по вечерам все чаще Незза.

Кодированный отчет, отправленный шефу после инцидента, происшедшего в выходные дни в девятнадцатом округе, не вызвал никакой реакции.

— Хорошо, продолжай слежку.

— А Делиль, новости есть?

Лицо Луи застыло.

— Приоритеты не изменились?

— Почему ты спрашиваешь об этом?

— Я получил приказ срочно обнаружить Насера Делиля. Три дня назад я сигнализировал вам, что он, возможно, находился в Париже и, по всей вероятности, похищен. — Карим глубоко вздохнул. — Как раз именно похищение, если это действительно так, должно было бы вас встревожить. Или Делиль все еще бегает на свободе, и я не понимаю, почему вдруг всем как будто стало наплевать на то, что с ним может случиться.

Никакого ответа.

— Мы убрали этого типа?

— Мне не нравится подобный тон.

— А мне не нравится, когда от меня пытаются отделаться…

Мужчины смерили друг друга предостерегающими взглядами.

Луи прервал запись:

— У нас есть все основания считать…

Карим подумал о слежке, прослушке, перехвате.

— …что во Франции готовится беспрецедентная террористическая акция. Помимо материального ущерба и психологического эффекта, которые она может вызвать, мы убеждены, что истинная ее цель — спровоцировать серьезный политический кризис и — казалось, куратор подыскивает слово — подставить нас под…

Прошло несколько секунд.

— Под кого подставить?

— По всей видимости, имя коммандо, ответственного за эту акцию, — Эль-Хадж.

— Какая связь с Делилем и Джафаром?

Луи шумно выдохнул:

— Хорошо информированные источники…

— Какие? Иностранная служба внешней разведки?

— Хорошо информированные источники сообщили нам, что Делиль курировал финансирование некоторых закупок военного снаряжения. К тому же нам известно, что он часто возникает где-то на периферии алжирского террористического формирования, обосновавшегося во Франции. Ты сам засек его. Одновременно его имя всплыло кое в каких документах, только что конфискованных полицией.

— Мне кажется, некоторые имена из списка, который ты мне летом показывал во Франкфурте, я встречал в газетах.

В знак согласия куратор едва уловимо кивнул.

— Это имя, Эль-Хадж, с чем-то связано?

— Наши аналитики над этим работают.

— Есть ли у вас какие-нибудь гипотезы относительно даты и места? Возможно ли, чтобы мишенью нападения стал субботний футбольный матч?

Луи отрицательно покачал головой:

— Чтобы избежать беспорядков, будут приняты все меры предосторожности. — И потом добавил: — Но эта встреча, вероятно, не является целью коммандо.

Уверенный тон собеседника удивил агента.

— Известно ли нам в точности, что за военное снаряжение закуплено Делилем?

— Все очень серьезно, это может быть многое, химические реактивы например.

Молчание.

— Теперь ты лучше понимаешь, до какой степени важно поддерживать контакты с приближенными Делиля.

— Похищенного…

— Тебе стоит особенно наблюдать за Лораном Сесийоном. Твои предложения?

Феннек не услышал вопроса, он думал о другом.

— Карим?

Холодные глаза агента снова уставились на куратора.

— Я думаю, следует поинтересоваться Нуари Мессауди, он же Незза. У меня ощущение, что он основательнее замешан в дела Туати, чем кажется на первый взгляд. Джафар все чаще посещает его, а что они делают вместе, мне совершенно неизвестно.

— Больше ничего?

— Что будет, если меня попросят уехать?

— Сделаешь, как скажут, с остальным мы разберемся. Самое главное — сохранять близость, которую тебе удалось установить с группой двадцатого округа.

Вернувшись домой около двух часов дня, Линкс прежде всего вошел в камеру Делиля, чтобы насильно надеть ему на голову стереонаушники и отобрать одеяло. Крошечная комнатка, где узник неоднократно испражнялся в течение последних тридцати шести часов, теперь вся провоняла дерьмом. Агент решил еще немного подержать его в таких условиях. Выйдя из камеры, он включил звук на полную мощность и поднялся в дом, чтобы подготовиться к предстоящему допросу.

Устроившись на американской солдатской раскладушке, Линкс снова пробежал глазами биографию ливанца. Дочитав до конца, он перевернулся на бок, чтобы рассмотреть разложенные на полу и скомпонованные по годам и темам фотографии, переданные ему вместе с предварительным досье. Они тоже по-своему повествовали о жизненном пути Делиля: откуда он родом, где бывал, с кем встречался, а также кто привлек, а затем внедрил его в террористические круги. Ключевые моменты жизни Делиля перекликались со скачками ближневосточной истории за последние тридцать лет.

Линкс наклонился, чтобы лучше рассмотреть серию снимков, сделанных прошлым летом. Прежде всего в аэропорту Дубая, где камеры наблюдения засекли Делиля в момент бойкой торговли с офицером эмиратских спецслужб. Затем через несколько недель на ирако-сирийской границе в компании контрабандиста и служащего иракской армии, замаскированного под иракского шофера-дальнобойщика.

Именно тогда то, за чем охотились Шарль и его друзья, поменяло хозяина. Груз был спрятан в нефтяные бочки, которые перевозились на грузовике, тоже попавшем на снимок. Многочисленные крупные планы показывали эти самые бочки, так что Линкс догадался, что в них именно то, что он предположительно должен обнаружить. Однако его не удосужились — или не захотели — снабдить изображением их содержимого. Линкс ни секунды не сомневался, что фотографии этого груза существуют. Тогда чем вызвано подобное замалчивание?

Он откинулся на спину и закрыл глаза.

Около шестнадцати тридцати агент опять спустился в подвал и, приняв таблетку вирджила, вошел в камеру. Грубо отшвырнув Делиля в угол комнаты, что вызвало у того новый приступ судорожных подергиваний, он содрал с него наушники и мощной струей воды окатил пол в камере, а заодно и своего пленника.

Лишенный возможности видеть, голый и промокший ливанец дрожал от холода до самого вечера. Около девятнадцати часов Линкс снова поставил стол и стулья и приковал заключенного к одному из них. Он сажал Делиля в такую особенно унизительную и беспомощную позу при каждом допросе. Когда агент перерезал скотч, чтобы заменить его наручниками, Делиль попытался сопротивляться, но он был в крайнем нервном напряжении, истощен и вскоре затих. Изредка он издавал негромкие, сдавленные крики, заглушаемые концертной записью песни «Making plans for Nigel» группы «XTC».[106]

Тут Линкс оставил его еще на сорок пять минут, а потом вернулся с досье и бутылкой воды, на сей раз без примесей, и вернул заключенному возможность видеть.

— Простите моим коллегам некоторую грубость манер.

Он впервые заговорил по-французски. Спокойным, ровным голосом, слегка измененным из-за опущенного низко на лицо капюшона. Фонаря не было, Делиль сможет заметить его странно синий взгляд.

Ливанец ответил не сразу — ему необходимо было привыкнуть к новым условиям. Он уже даже не пытался спрятать свои висящие под толстым животом дряблые гениталии и просто разглядывал агента налитыми кровью, опухшими и тоскливыми глазами.

— I am hungry.[107]

— Извините за наручники, это требования безопасности. Как для вас, так и для меня. Хотите пить?

— Hungry.

— Позже. Вам надо попить. — Линкс подбородком указал на бутылку.

Пленный взял ее и, зажав между ляжками, неловко откупорил свободной рукой. Затем без малейшего колебания одним глотком выпил все содержимое. Когда он поднял руку, чтобы поднести горлышко ко рту, агент заметил длинное заскорузлое пятно, узкое и коричневое, идущее вдоль его бока до самой щиколотки. Он плохо отмыл Делиля.

Прошло несколько секунд; Насер шумно глотал.

В тот самый момент, когда он допивал воду, Линкс заговорил:

— Мишель Хаммуд. Вы родились… — Он несколько минут рассматривал родословную ливанца. — Ваши родители, младший брат и две сестры умерли в конце восьмидесятых, это так?

Делиль подтвердил.

— Что произошло?

— I am… Я очень… голоден. — Поскольку реакции не последовало, пленник продолжал: — Баллистическая ракета, не попавшая в цель… Мне холодно.

Он трясся на своем стуле.

— Именно после этого вы приняли другую веру?

— Я уже говорил.

— Не мне.

— Я должен… мне надо поесть.

— Чем скорее вы мне ответите, тем скорее поедите. — Линкс подождал. — Итак?

— Да, после этого я перешел в другую веру.

— Почему?

— Я был зол.

— И поэтому вы оказались в Париже? Потому что были злы?

— Где мы?

— Отвечайте на вопрос. Что вы делали в Париже в конце сентября?

— Кто вы? Где… где другой?

— Кто другой?

— Американец. Откуда вы? Кто вы? Я хочу другого!

Делиль занервничал, принялся ругаться, размахивать свободной рукой.

Линкс переждал этот всплеск эмоций, а потом равнодушно бросил:

— Он не придет.

Дрожь усилилась, но тишина восстановилась.

— Что вы делали в Париже в конце сентября?

— Я приехал по делам.

— Какого рода дела?

Молчание. Затем:

— Финансовым.

— На каких финансовых рынках вы работаете?

Молчание.

— Знаком вам некий Джафар?

— Нет.

— Он тоже обращенный. Какие отношения связывают вас с Лораном Сесийоном?

— Я не знаю этого человека… I don’t know him![108] — Новый взрыв.

Линкс вынул из папки фотографию.

— Что же, очень жаль. — Снимок был сделан прошлой весной, Делиль и Сесийон вместе стояли у входа в мечеть Пуанкаре. Там были и другие подобные снимки. — Ваше молчание делает вам честь, но оно крайне неосмотрительно. Этот Сесийон… Вот он много говорит…

Ливанец остановившимся взглядом посмотрел на фотографии.

— Я хочу есть.

— Что вы делали в Париже в конце месяца?

Так продолжалось еще долго. Агент с неутомимой настойчивостью задавал одни и те же вопросы, сдабривая их лестью, намеками, обещаниями. Пленник постепенно слабел, его голос становился все менее уверенным. Через час наконец прозвучало долгожданное признание:

— Второй человек… он говорил… о моей семье. — Делиль стал заикаться, будто ему не хватало воздуха.

Линкс безмолвно созерцал свою жертву; складки жирного тела подпрыгивали при каждом слове.

— Он… вы согласны обеспечить безопасность моей семье? — Делиль сдался и просил о милости.

— Какой семье? Ведь все умерли?

Обезумевшие, растерянные глаза ливанца широко раскрылись.

— Мы позаботимся о вас, если…

— Моя жена в Австрии… мои дети. Это невозможно! Не умерли!

— У вас есть дети? — Тон по-прежнему был равнодушным.

Узник быстро и часто закивал:

— Да, да… Под фальшивым именем. Их надо защитить. Моя доченька…

Линкс снова открыл папку, которую принес с собой. Другие снимки, сделанные скрытой камерой. Школьные ворота. Дети.

— Эта семья?

И их мать.

Фотографии следовали одна за другой, а по щекам Делиля беззвучно текли слезы. Школа, школа, супермаркет, дом, улица, школа.

— Заведение, где учатся ваши дети, имеет отличную репутацию. И с виду очень приличное. Ваш сын, кажется, получает превосходные оценки, преподаватели им довольны. Разумеется, вопрос безопасности… Но мы можем помочь. Однако стоит поторопиться. Если ваши «братья» узнают, что вы с нами…

Прижав к груди фотографию своего потомства в парке, Насер теперь уже плакал по-настоящему. Усталость. Страх. Воображаемая угроза.

— Что вы делали в Париже в конце сентября?

Арестованный поднял мокрые глаза на собеседника:

— Защитить их. — И потом: — Я прибыл передать информацию.

— Кому?

— Не знаю… Знаю только посредника… Правда. Посредника.

Линкс выжидал. Продолжение не заставило себя ждать.

— Они были спрятаны в…

05.10.2001

«Транзит» был припаркован у пристани Конферанс, на набережной Сены. Линкс ждал, слушая «Front 242».[109] Три сорок семь. Шел дождь, и на теснящихся возле причала речных трамвайчиках не было ни души, ни огонька.

По противоположному берегу изредка проезжали машины.

На заднем сиденье мучительно отходил от электрошока Делиль, прикованный наручниками к ручке дверцы. Одетый в тряпье, которое было на нем в ночь похищения, он шевелил губами, бормоча что-то невнятное. Начав давать показания, он уже не умолкал. Несчастный сваливал в кучу всю информацию: что-то представляло больший интерес, что-то меньший; сообщил несколько новых фактов, подтвердил детали, уже известные спецслужбам.

Пора с ним кончать.

Агент залез в кузов и снял с арестованного наручники, а также куски пенопласта, предохранявшие запястья от синяков. Они выбрались из автомобиля и, спотыкаясь, двинулись прочь от машины. Оглушенного Делиля поддерживал его мучитель. В темноте они легко могли сойти за двух заплутавших пьянчуг.

Дойдя до края набережной, ливанец почти пришел в себя, но, потеряв поддержку Линкса, осел на землю. Агент отшвырнул его в тень от нависающей над пристанью стены. Падая, террорист сильно ударился головой. Одновременно он получил короткий удар электрической дубинкой, чтобы вел себя тихо.

Издали, под дождем, их было не видно.

Из кармана своих грязнущих штанов агент достал медицинскую сумку, в ней находился уже подготовленный шприц внушительных размеров. Он вытащил из ушей наушники. Ничего личного.

— Это Эйфелева башня. Мы… — Делиль говорил с трудом. — Я еще в Париже?

Он чувствовал, как ему задирают штанину, переворачивают на живот.

Линкс выпустил из шприца воздух:

— Да. Не двигайтесь.

— Что это?…

— Чтобы спать.

Игла вошла в бедренную вену ливанца, под коленом.

Агент не солгал. Он впрыснул своему пленнику яд кураре, используемый для анестезии, однако в такой дозе, от которой тот никогда уже не проснется. Скоро все его мышцы будут парализованы, потом он не сможет дышать и вскоре умрет. Вследствие естественного метаболизма через несколько минут после введения средство уже невозможно будет обнаружить.

— Моя семья.

— Вы встретитесь.

— Вы… обещали.

Причина смерти — остановка дыхания. Если только он прежде не утонет.

Агент помог Делилю подняться и подойти к Сене. Пальцы Линкса ощутили первые мышечные сокращения жертвы как раз в тот момент, когда он столкнул ливанца в реку. Усилившееся из-за прошедших накануне дождей течение быстро унесло тело.

Слышался только шум воды, перекрывающий звуки города. И все же Зуав с моста Альма еще не замочил ног.[110]

Линкс зевнул и вернул на место свои наушники.

Спокойно повернул к «транзиту».

И уехал с пристани.

Амель надоело. Время тянулось медленно, шел дождь, она чувствовала комичность своего положения. Все складывалось не так, как она задумала. За три дня шпионских игр и засады в Тюильри, напротив входа в общество Стейнера на улице Риволи, у нее было достаточно времени, чтобы принять решение послать все к чертям.

Задание, поначалу взбудоражившее ее, на деле оказалось скучным и утомительным. Накануне вечером, когда она послала Сильвена в дежурную аптеку за лекарством, даже ему передалось ее дурное настроение. По совету Ружара она не рассказывала мужу, чем занимается, и это дало ему дополнительный повод к недовольству. Хотя, возможно, Амель так охотно держала свои дела в тайне, потому что ей все-таки было немного стыдно за дурацкий маскарад, который она сама же и придумала.

Если подумать, работать на телевидении, наверное, не так уж плохо.

К тому же у нее кончилось терпение. Несмотря на усердие, Амель еще не видела и тени этого Стейнера, чью внешность постоянно сверяла по памяти с фотографией из Интернета. Зато видела массу людей, входящих и выходящих из дверей здания, за которым она следила. Однако она не могла бы сказать, были ли это посетители Общества оперативной обработки, управления и надзора или нет. Ведь в здании размещались интернет-агентство, два медицинских кабинета и адвокатская контора. Она проверила.

Разумеется, во время редких отлучек она, возможно, пропустила свой объект. К тому же это мог быть розыгрыш или ложный след. Ружар неоднократно пытался дозвониться до общества, которым теоретически руководил Стейнер. Всегда в разное время. И неминуемо попадал на автоматический коммутатор, который просил его ждать. Ждать бесконечно. И каждый раз он, не дождавшись, вешал трубку.

Сегодня последний день, Амель и так слишком долго разыгрывала эту комедию.

Она потуже затянула на шее шарф и поправила непромокаемую шляпу.

Джафар вышел из дому поздно. Сегодня утром он не работал. Карим проследил, как он неторопливо направился к двадцатому округу, возможно в мечеть на пятничную молитву.

После разговора с Луи Феннек неотступно следовал за обращенным. Теперь он разрабатывал окружение Делиля, что означало, что ливанец перестал или вскоре перестанет представлять проблему. Единственное разумное объяснение — применение радикальных мер, каковые не входили в арсенал Управления военной разведки.

Не тот способ и не для Франции.

Разумеется, за несколько месяцев позиция могла измениться, но такое представлялось маловероятным. Еще менее вероятно предположить какое бы то ни было вмешательство другой спецслужбы, упомянутое в предыдущих предостережениях Луи. В подобных обстоятельствах, по причине близости Карима к группе мечети Пуанкаре, сокрытие информации делало из него мишень, потенциальную побочную жертву.

Это ему не нравилось.

Вдобавок еще химические вещества. Карим не сомневался в их существовании. Устные предостережения его куратора были чисто формальными, возможно, их необходимость была вызвана тем, что беседа записывалась. И все же информация поступила.

Тут Феннек вспомнил, что Луи выключил аппарат.

Их слушал кто-то третий.

Значит, за ним бдительно следят.

Оправдывает ли использование подобной гадости весь этот цирк, эту паранойю, этот риск? Безусловно, нет. «Беспрецедентная террористическая акция…» — таковы были слова его руководителя. И все же армия работает в одиночку, без подстраховки. Он не заметил филеров, они не в моде.

Пока.

Быть может, навсегда.

Это могло означать, что высокопоставленные шишки хотят сохранить эту историю в тайне. Значит, Великой немой[111] это касается в первую очередь. «Подставить нас…» Подставить Францию. Военные, французское оружие. «Серьезный политический кризис…» Террористы присвоили себе французские химические реактивы!

Феннек понял, что стал потенциальной мишенью. Он один на поле боя, на линии огня. И обстрел вот-вот начнется. Принес бы он себя в жертву ради республики, как сделали до него другие харки сорок лет тому назад?

Задумавшись, Карим чуть было не потерял Джафара. Тот, вместо того чтобы зайти в мечеть через двери для мужчин, свернул за угол. Феннек дал ему оторваться и занял наблюдательный пост в укрытии, чтобы следить за передвижениями своего объекта.

Сесийон не пошел в пассаж Планшар. На углу его ждал усатый атлет, которого Карим видел в баре неделю назад. Мужчины по традиции обменялись рукопожатием. С виду все как обычно. Феннеку показалось, что они обменялись чем-то еще, но тут исламистов загородили проходившие мимо женщины под покрывалами, и агент не разглядел предмета, перешедшего из рук в руки.

Затем Джафар с усатым вошли в молитвенный зал.

Через две минуты за ними последовал агент.

В середине дня Амель решилась покинуть свой наблюдательный пункт и сходить за сандвичем к «Лине», на улицу Камбон. На углу улицы Мон-Табор ее чуть не сбила какая-то машина, водитель нажал на клаксон, она оглянулась и почти столкнулась с огромным типом с короткой стрижкой. Не обратив на нее внимания, верзила продолжал свое нарочито замедленное движение. Его странно неподвижный взгляд был прикован к чему-то, расположенному впереди, метрах в двадцати от него.

Там был всего один пешеход, скрывающийся под зонтом. В тот момент, когда он сворачивал направо, к церкви Святой Магдалины, Амель узнала его. Это был Шарль Стейнер.

Молодая женщина, ничем не отличающаяся от многих других в этом квартале, спокойно пересекла улицу и пошла по противоположной стороне. Она пропустила Стейнера и его тень, видимо телохранителя, немного вперед и направилась следом.

Пытаясь не потерять из виду груду мышц, Амель внутренне злилась на собственную глупость. Разумеется, вход позади здания! Ей бы следовало осмотреть дом. Хотя бы один раз.

Мужчины медленно миновали церковь и пошли по бульвару Мальзерб. Свернув на улицу Анжу, они перешли бульвар Осман и остановились возле ресторанчика на углу Анжу-Пепиньер. Туда глава Общества оперативной обработки, управления и надзора вошел один.

Амель едва успела спрятаться. Горилла Стейнера принялся обозревать окрестности. Через несколько секунд он с довольным видом сел в кабину как по волшебству появившейся серой легковушки и стал ждать вместе с шофером.

Больше никакого движения. Журналистка нырнула в ближайшую лавочку. Внутри, делая вид, что рассматривает выставленные предметы, она сняла плащ и шляпу. Скорей, скорей. Часто менять внешность: совет Ружара, полученный им прямо из уст его коллег по Управлению территориального надзора. Ее неловкие руки тряслись. Скорей! Меньше чем через две минуты Амель вышла и с облегчением констатировала, что автомобиль с интересующими ее пассажирами на месте.

Она решила рискнуть и посмотреть поближе. Проскочив мимо стены бистро, она увидела Стейнера. Он был один и делал заказ. Не теряя времени, молодая женщина пересекла улицу Пепиньер и зашла в оживленное кафе, остроумно названное «Пепиньер».[112] Возле широкого окна как раз освободился столик, и она тут же присела за него. Отсюда она могла следить за своей добычей.

Тут Амель заметила, что запыхалась, и улыбнулась. Она действовала.

В зале для молитвы Джафар и усатый встали в разных местах. Двое верующих, незнакомых между собой. Карим решил сосредоточиться на незнакомце. Усатый в первый раз пришел на молитву в пятницу. Агент мог бы даже поклясться, что тот впервые переступил порог этой мечети.

По окончании службы Феннек пошел следом за незнакомцем.

Нигде не задерживаясь, тот сразу направился к припаркованному через две улицы старенькому автомобилю. Когда в облаке дыма машина тронулась с места, Феннек запомнил номер.

Стейнер появился на пороге бистро вскоре после двух. Оглядев улицу Анжу, он дважды затянулся сигаретой.

Амель уже расплатилась и ждала. Не теряя старика из виду, она поднялась и, готовая продолжить слежку, направилась к двери кафе. К ее величайшему удивлению, глава Общества оперативной обработки, управления и надзора пересек улицу. В ее сторону.

Он шел к ней.

Молодая женщина стала в растерянности озираться.

Он вот-вот войдет в «Пепиньер».

Ее столик уже заняли двое мужчин и назойливо разглядывали Амель. Она решила подойти к бару и затеряться среди облокотившихся на стойку посетителей.

Стойка имела форму подковы, закругляющейся в центре главного зала. Амель пошла к самой отдаленной от входной двери части. Чтобы освободить себе местечко между одетым в элегантный серый костюм тридцатилетним брюнетом с усталыми глазами и огромным детиной в дурно пахнущей промокшей кожаной куртке, ей пришлось поработать локтями.

Стейнер зашел в кафе, сел за столик и подозвал официанта. Вскоре ему принесли кофе. Он отхлебнул и поморщился. Прошла еще минута. Стейнер смотрел на улицу. Неторопливо допив кофе, он оставил на столе немного мелочи и с самым непринужденным видом поднялся, чтобы выйти.

Увидев, что шеф Общества оперативной обработки, управления и надзора рассчитывается, Амель подозвала бармена. Не дождавшись его, она раскрыла сумочку и положила на прилавок десятифранковую монету. Девушка не спускала глаз со Стейнера. Старик дошел до двери, повернул налево. Журналистка рванулась, чтобы последовать за ним, однако сидящий к ней спиной сосед, молодой служащий в костюме, не заметив ее, в это самое время двинулся с места и сильно толкнул ее.

Амель выронила сумочку, содержимое высыпалось на пол. Ругаясь сквозь зубы по-арабски, она торопливо нагнулась, чтобы собрать вещи.

Серый Костюм присел рядом, чтобы помочь:

— Извините, я вас не видел. Мне очень жаль.

Стараясь разглядеть, что происходит на улице, она не слушала его.

— Меня зовут…

Проигнорировав руку, протянутую ей сконфуженным соседом, журналистка стала прокладывать себе путь к выходу. И едва успела увидеть, как мимо «Пепиньера» проезжает серая легковушка. С заднего сиденья на нее пристально смотрел Стейнер. Амель с опозданием отвела глаза и, неловко толкнув дверь, вышла и направилась к вокзалу Сен-Лазар.

Рассказать Ружару.

Серый Костюм, так и оставшийся перед баром с протянутой рукой, что придавало ему несколько дурацкий вид, наблюдал, как молодая женщина торопливо идет по улице.

— До чего люди бывают бесцеремонны. Толкнула вас и хоть бы извинилась. — Перед ним стоял официант. — Хорошо еще, документы остались при вас…

— Простите?

— Да вот же. — Собеседник протянул посетителю элегантный бумажник. — С этими чертовыми карманниками никогда не знаешь… Только успевай следить.

— Знаешь, если не ладится, можно подыскать тебе какую-нибудь работу.

Сидя перед стаканом мятного чая, Карим слушал Салаха.

— Нет, нет, все в порядке, брат.

— Но мы можем тебе помочь. Честные люди всегда нужны.

— Я за все берусь. Но, понимаешь, мне очень хотелось бы работать по старой специальности. Это было бы полезней для всех.

Феннек со значением посмотрел на владельца «Аль Джазира».

— Иншалла! — Что-то не похоже, что Салах согласен со словами молодого человека; однако возразить он не успел: вошел Мохаммед и сразу направился в кабинет владельца бара. Тот последовал за ним.

Хотя никто их не спрашивал, оба игрока в домино согласно покачали головами. Карим посмотрел на них и тоже углубился в коридор, ведущий в противоположный конец здания. Он миновал кухню — пусто, туалеты — пусто.

В дальней комнате тоже никого. Должно быть, они на улице.

Карим обвел взглядом кабинет и, не раздумывая, открыл первый ящик стола, тот, куда, как он однажды видел, Салах убирал черную записную книжку. Ежедневник был там. Он содержал длинный список имен, адресов и телефонов. Невозможно все запомнить или скопировать. Он сосредоточился на календаре и обнаружил, что многие даты, совпадающие с теми днями, когда прошлой весной Делиль точно был в Париже, помечены адресом погорельцев с улицы Криме и памяткой: «Джемиле — освободить квартиру. Касем».

Джемиля — это дочь Салаха. Касем — его старший сын.

Металлический щелчок заставил Феннека поднять голову. Он прислушался. Ничего.

Быстро пролистав страницы до сентября, он обнаружил аналогичную запись между восемнадцатым сентября и шестым октября. Квартира Джемили служила Делилю убежищем, не может быть никакого сомнения. Значит, все-таки именно его Феннек заметил в тот вечер, когда следил за Джафаром. Делиля и еще кого-то, переодетого в форму пожарного.

В коридоре послышались голоса. Мохаммед и Салах возвращались со двора. Повинуясь идиотскому рефлексу и не имея достойного объяснения своему присутствию в кабинете, Карим присел позади письменного стола. Стараясь действовать бесшумно, он убрал записную книжку в ящик и закрыл его.

Мужчины приближались. Можно было отчетливо слышать, о чем они разговаривают. Они уже на пороге, метрах в двух от него. Карим закрыл глаза и затаил дыхание. Провалил задание из-за безрассудной выходки. Бежать. Сначала обезвредить Мохаммеда — он проворнее и опаснее. Если удастся, Салаха. Выбраться через задний выход и идти к… Нет, не туда. Вспомнить инструкции.

Теперь никто не разговаривал.

Домой не возвращаться. По какому там номеру следовало звонить? Карим бессознательно зашевелил губами, произнося фатиху.

«Во имя Бога Милостивого, Милосердного…»

Все было тихо.

«Хвала Богу, Господину миров…»

Феннек краем глаза выглянул из-за письменного стола. Они ушли, не заметив его. Только тогда он сообразил, что не прислушался к тому, о чем они говорили. Запаниковал как последний дурак.

Карим вскочил, добрался до туалета и заперся там. Спустя минуту он вышел и вернулся в бар. Салафиста уже не было, а Салах беседовал с кем-то в дальнем зале.

Карим помахал ему и покинул бар.

Ружар слушал рассказ Амель о ее злоключениях, потайном входе в Общество оперативной обработки, управления и надзора позади здания, телохранителе, встрече со Стейнером лицом к лицу. Они пили чай у него в кухне. Амель была убеждена, что старый разведчик разоблачил ее. Ружар был того же мнения и не считал такое положение дел особенно обнадеживающим. И все же он был доволен: похоже, он что-то нащупал.

— Больше рассказывать нечего. — Молодая женщина глотнула чаю. — Ах нет, еще я потеряла бумажник. — Она опустила голову. — Сильвен убьет меня.

— То есть как?

— Он снова скажет, что я…

— Да нет, я спрашиваю, как ты его потеряла?

— Один тип толкнул меня, сумка упала. Я не обратила внимания, что бумажник выпал, потому и не подняла его, вот и все. Когда я вернулась в бар, его там не было…

— Толкнул? Когда, как, где? Опиши этого парня.

Властный и серьезный тон удивил Амель.

— Эй, да не волнуйся ты, этот тип никак не связан со Стейнером. В баре он сидел рядом со мной. Он налетел на меня, потому что не видел. Я ведь тоже его не сразу заметила…

— Это случилось в кафе?

— Да, как раз когда Стейнер выходил.

— Мне это не нравится.

— Парень был там еще до моего прихода. Поверь мне, этот мальчишка совершенно не производит впечатления… Знаю я их: молодой банковский служащий, ничего не видит дальше собственного носа. С Сильвеном я повидала сотню таких. Совсем не Джеймс Бонд.

Ружар покачал головой. Прошло несколько секунд.

— Ты уверена, что старик ни с кем не разговаривал?

— Ни с кем, кроме официанта.

— У него ничего с собой не было, когда он вошел? Конверта, портфеля, который он мог бы оставить, уходя?

— Нет, только зонтик.

— Значит, возможно, он тебя заметил раньше. И пришел рассмотреть поближе. Это подтверждается тем, что он потом еще разглядывал тебя из машины.

Амель открыла рот, чтобы что-то сказать. Но передумала.

Ружар с озабоченным видом смотрел на нее:

— Надо подумать, какое у этой истории может быть продолжение.

— Я… я не хочу сложностей.

Журналист расхохотался:

— Тогда меняй профессию. Представляешь себе, ведь если Стейнер так крепок, как кажется, это только начало… но именно на это ты и подписалась. Выследить крупную дичь, изменить порядок вещей: разоблачение обычно связано с риском.

— Думаешь, Стейнер — это серьезно?

— А ты еще не поняла? Телохранители, оборонные договоры, Африка; к тому же он в два счета вычисляет тебя. Крутовато. Еще бы узнать, что нам с этим делать, ведь у нас по-прежнему нет объяснения, почему он обратился ко мне.

От этого «мне» молодая женщина поморщилась. Она считала, что тоже хоть немного ответственна за ход дела. Без нее Ружар, скорее всего, не продвинулся бы в этой истории. Однако она воздержалась от напоминаний.

— А еще было бы интересно узнать, кто такая «Мартина».

— Точно. Ну ладно, сегодня вечером мы уже ничего не придумаем. Иди-ка ты домой и передохни. Оплачу тебе такси, ты заслужила. Только попроси у шофера квитанцию.

Он вышел из кухни, чтобы вызвать машину по телефону.

В ожидании Амель прихлебывала чай. Дневное возбуждение спало, и она чувствовала себя опустошенной, усталой. Она глянула в окно и отвернулась, увидев лишь черноту ночи.

Амель услышала, как открылась и хлопнула входная дверь. Вскоре на пороге кухни появилась роскошная пятидесятилетняя женщина. Обнаружив незнакомку, она остановилась. Молчаливый обмен холодными взглядами продолжался до возвращения Ружара.

— Ты уже вернулась? Познакомься, это Амель. Амель, это Стефани, моя супруга.

— Полагаю, опять новая стажерка? — Мадам протянула вялую руку и отдернула ее, едва коснувшись ладони молодой женщины. Затем развернулась и вышла из кухни, ничего не добавив.

— Машина подъехала, тебе пора. Завтра позвоню.

Амель кивнула и, сознавая, что она лишняя, поспешила исчезнуть.

— Спасибо.

Уже на площадке она услышала из-за закрывшейся двери сердитый голос Ружара.

06.10.2001

Следом за одним из жильцов Карим проник в дом на улице Криме. Никто не видел, как он вошел, — улица была пуста. Поднявшись по лестнице, он без труда определил квартиру, где прятался Делиль. Имя съемщицы было написано на звонке. Чтобы войти, агенту не понадобилось ломать замок, дверь не была заперта.

Оказавшись внутри, он не шевелился, пока глаза не привыкли к темноте. Жилище пахло затхлостью, горелой пластмассой и грязной посудой. Вскоре он разглядел разбросанные в гостиной на полу, на столе и на диване газеты и журналы. Там же валялись стаканы и чашки.

Похоже, сюда уже давно никто не заходил. Судя по ежедневнику, Делиль должен был оставаться в Париже до шестого октября. Совершенно очевидно, был приказ беспокоить его только в чрезвычайном случае. Имелись все основания предполагать, что его товарищи не знают, что с ним случилось. А если они в курсе, то, должно быть, считают, что исламист сам скрылся.

Феннек пошел вглубь квартиры. Кухня, как и гостиная, была в беспорядке. В спальне он обнаружил неприбранную постель, раскрытый чемодан на колесиках, ворох одежды на полу и затрепанный Коран, скорее всего оброненный в суете поспешного ухода.

Но никакого по-настоящему значимого предмета, ничего, что могло бы позволить идентифицировать последнего обитателя квартиры.

И все же, судя по предметам личной гигиены, расставленным на столике в ванной, это был мужчина. Мужчина, на время занявший место женщины. К тому же молодой и кокетливой, что было заметно, несмотря на ее политические и религиозные убеждения: помимо самого необходимого Карим нашел кое-какую косметику, аккуратно сложенную в шкафу.

Феннек покинул квартиру в легком разочаровании.

Пройдя сотню метров по улице Сен-Дени, Шарль в дурном расположении духа вошел в секс-шоп. Прежде чем попасть в магазин, ему пришлось миновать непроницаемую пластиковую перегородку и первую дверь, ведущую в комнату охраны, где скучал огромный черный вышибала, затянутый в блейзер плохого качества. Его поразил не столько размер помещения, о котором нельзя было судить снаружи, сколько количество и разнообразие предлагаемых товаров.

Несмотря на глубокую ночь, несколько человек делали покупки. В основном женщины, среди которых были и не слишком молодые. Одна покупательница, хорошенькая блондинка не старше двадцати, в довольно элегантном костюме, с сомнением разглядывала витрину с бельем, которое Стейнер счел бы скорее вульгарным.

На кассе ему указали проход в стене в глубине лавки, откуда можно было попасть на лестницу. Шарль спустился по ней и оказался в достаточно широком коридоре, расположенном двумя уровнями ниже улицы. По обе его стороны находились закрытые двери. Отдельные кабинеты, предназначенные для примерок, просмотров и прочих деликатных вещей.

Шарль стал медленно двигаться вперед. Из приотворенной двери ему приглашающе махнули рукой.

Линкс втянул его внутрь и запер дверь. Комната тонула в отвратительном красном свете. Воздух был пропитан дешевыми духами, вероятно, чтобы заглушить другие запахи. Местечко было снабжено необходимым минимумом: зеркала до потолка, два низких ложа с матрасами сомнительной чистоты, несколько потертых подушек, телевизор и видеомагнитофон, портативная видеокамера, банка с презервативами.

— Настоящее любовное гнездышко. — Стейнер оглядел своего агента с головы до ног. — Да ты и сам выглядишь как юный герой-любовник.

Линкс был одет в потертый кожаный троакар, старый бежевый спортивный костюм и мятую рубаху. Его длинные жирные волосы были взлохмачены, голубые глаза обведены кругами.

— Если бы твои мешки с мясом точно исполняли свою работу, нам не пришлось бы прибегать к уловкам такого рода.

— Я их сменил.

— Отлично. Но отныне, принимая во внимание эффективность твоей команды, я сам решаю, где и когда.

— Ты тоже член моей команды. Мы собираемся этим заняться.

Агент протянул Шарлю дискету:

— Самые интересные записи и детальный отчет.

— Где Делиль?

— Отмокает, если его еще не выловили.

— Расскажи.

Линкс устроился на канапе. Стейнер последовал его примеру.

— Этот миляга Мишель оказался большим болтуном. Он признал, что контролировал закупки партий Vx, как вам уже было известно.

Некоторое время мужчины смотрели друг на друга.

— Он правда очень много наговорил.

— Да уж больше, чем ты. Значит, Vx, браво, ребята. Еще одна область, в которой удалось блеснуть французской химической промышленности.

Агент сделал вид, что аплодирует.

Шарль нервничал.

— Мне это не представляется таким забавным.

— А, тебе тоже? Ну-ка, посмотрим, помню ли я что-нибудь из курса нейробихевиорных систем? Это было так давно… Vx — в чистом виде жидкость без цвета и запаха; химический продукт, случайно полученный в пятидесятые годы в Англии, если я не ошибаюсь, в процессе исследований инсектицидов. Вскоре обнаружен его стратегический потенциал. На сегодняшний день это самый эффективный нейротоксичный военный препарат.

Стейнер раздраженно пошевелился.

— Обладает слабой летучестью и принадлежит к категории так называемых стойких отравляющих веществ. Воздействуя на нервную систему, он нарушает химические процессы нервных импульсов, что влечет за собой верную смерть, быструю и омерзительную. Обильное слюноотделение, непроизвольное мочеиспускание и калоизвержение, конвульсивное содрогание и куча других радостей на «-ние». Он абсорбируется через дыхательные пути, а главное, при обычном контакте с кожей. Крошечная капелька, даже не видимая невооруженным глазом, — и гуд-бай. Смерть быстрая, но в предвкушении успеешь изойти слюной. Заметь, это выражение никогда не было так кстати. Я продолжу? Нет? Тогда не забудь в следующий раз принести мне атропин.

— Если бы эти идиоты оказались способны сами правильно синтезировать его, им бы никогда не понадобились экспериментальные партии. Ты неплохо разбираешься в причинах всего этого бардака. Теперь, когда наша нефтехимическая промышленность находится под прессом многочисленных судебных разбирательств, не стоит напоминать обществу об этом славном эпизоде былой истории.

— Я думаю, что взрыв в Тулузе не упрощает ситуации. Наше дело, препарированное в передовицах, представит эту катастрофу в новой ситуации, скорее…

— Щекотливой? Да. И есть еще одна проблема. — Стейнер вздохнул. — Мы подозреваем, что некоторые представители американской исполнительной власти силятся найти причину, которая оправдала бы вторжение в Ирак. Они знают, что мы не оставим этого без комментариев, а поскольку мы заседаем в Совете Безопасности ООН… они уже пытаются всеми средствами дискредитировать наши слова. Возможно, откопают какие-нибудь истории с коррупцией в операции «Нефть в обмен на продовольствие». Там есть кое-что, касающееся лиц, близких к государственной власти.

Линкс усмехнулся:

— С такими друзьями враги не нужны. — Потом резко посерьезнел. — Как к вам попала первая информация об этих партиях?

— Небольшая операция, когда ты отличился в Косове… — Шарль покосился на своего агента. — Благодаря признаниям аль-Нахра относительно их каналов, служба внешней разведки получила возможность установить звоночки в некоторых стратегических точках. Один из них и подал сигнал тревоги.

— По крайней мере для чего-то я сгодился. Что стало с Сыном Реки?

— Это забавная история. От щедрот наших мы, в конце концов, передали его американцам. Он нам больше был ни к чему, а они искали его в связи с расследованием покушений в Найроби и Дар-эс-Саламе.

Кивок. Линкс зевнул. Ему хотелось закончить этот разговор.

— Vx покинул Сирию морем. Через Яблах. Судя по всему, он по-прежнему находится в заводских контейнерах из твердой стали, то есть safe.[113] Хаммуд не знал остальных деталей маршрута, других людей, ответственных за транспортировку. И все же он назвал несколько имен; возможно, нам это поможет. Они записаны на дискете.

— Зачем он приехал в Париж?

Агент обнаружил в кармане куртки жевательную резинку.

— Чтобы уведомить сообщников о деталях другой транзакции, призванной обезопасить финансы ячейки «Эль-Хадж». — Он предложил резинку Шарлю, тот отказался.

— Он сообщил их тебе?

— Только сумму и имя хаваладара[114] в Пакистане, выбранного для отправки. Все есть в моем отчете. Это люди опытные. Они готовят серьезную операцию и добывают средства на ее проведение. Распылить Vx будет сложно, они должны это знать. Но все это не слишком вам поможет, разве что подтвердит существование и значимость данной группы.

— Почему?

— Все сведения уже сообщены заинтересованным лицам. Когда я напал на него, он как раз только что передал их своему связному. Его зовут… — Линкс некоторое время покопался в своей памяти и вздохнул. Дни, проведенные в обществе Делиля, сильно утомили его.

— Тебе бы следовало передохнуть.

— Это от вирджила, после его длительного приема я просто разваливаюсь.

— Ты хочешь, чтобы я попросил прописать тебе что-нибудь восстанавливающее?

— Парня зовут…

— Ну?

— Сесийон. Лоран Сесийон. Боевое имя Джафар. Он осуществляет связь с остальной группой. Хаммуд описал мне его, и я думаю, речь идет о том рыжем, которого ребята из «Алекто» дважды засекли на улице Криме.

Шарль кивнул.

— Процедура получения средств была изложена в эсэмэске, отправленной на мобильный телефон: симка с его номером была спрятана в упаковке от старательной резинки. Эту симку Делиль-Хаммуд передал Сесийону, а тот уже, естественно, тому, кому она предназначалась. ПИН-кодом владеет только последний получатель.

— Во всяком случае нам теперь известно, что Сесийон знает следующее звено этой цепи.

— Да. Так что стоит поскорее обнаружить его и установить слежку. Надеюсь, это не проблема?

— Наверное, нет. И вот еще что: Делиль объяснил тебе, почему он сдал Игуану в Эмиратах?

Линкс кивнул:

— Козел отпущения, выданный по приказу Кандагара. Порученная ему операция была ложной целью. Они хотели отвлечь внимание европейских полиций.

— Это не слишком удалось. Еще один идиотский план.

— Нет гарантии, что не проводятся другие подобные маневры, и… Нам повезло, что мы знаем о Vx; ты понимаешь это не хуже, чем я. Пока нет доказательств обратного, будем считать, что эта дрянь по-прежнему гуляет по свету, если только еще не прибыла по месту назначения.

— Нам приблизительно известно, когда они хотят им воспользоваться.

— Эль-Хадж? А если это тоже ложный след? Мы едва начали разбираться со всем этим бардаком. Поверь, лучше не спешить с выводами.

У них не было уверенности ни в чем, кроме существования партий отравляющего вещества и проекта, предполагающего их использование.

Стейнер указал на дискету:

— Взгляну, что там, и подумаю. А ты пока передохни.

Когда за Нуари Мессауди закрылся лифт, Мустафа Фодиль в сердцах хлопнул дверью. Грязному арабу снова удалось разозлить его. Больно много этот Незза о себе возомнил, а все из-за своего бизнеса и отношений с другими «братьями», держащими его за главаря.

Чтобы дать выход раздражению, Мустафа, в одних спортивных трусах, занялся боем с тенью перед высоким зеркалом в маленькой гостиной. Удары кулаками и ногами становились все более и более направленными. Будто заслуженная кара, посылаемая всем воображаемым Неззам.

Когда гнев немного поутих, Мустафа перестал боксировать и, глядя на себя в зеркало, напряг разработанные мучительными тренировками грудные мышцы. Есть чем гордиться. Наклонившись вперед, он внимательно рассмотрел свои усы и решил, что стоит слегка постричь их.

В детстве Фодиль страдал от издевательств маленьких Нуари, своих одноклассников. Они обзывали его мерзким толстяком, рахат-лукумом, жиряем. Это продолжалось до тех пор, пока Мустафа не перерос их, и окончательно прекратилось после того, как он взял несколько уроков карате и американского бокса. Сегодня он был сансеем, даже тренером федерации, и теперь никто не осмеливается перечить ему.

Никто, кроме Неззы.

Гнев его вернулся так же стремительно, как пропал. Мустафа даст ему волю в зале на первой же утренней тренировке. Потом он поговорит об этом с Халедом и Нурредином, уж они-то знают, что делать.

В передовице ежедневной газеты, лежащей на коленях у Сервье, только и говорилось что о франко-алжирской встрече, назначенной на сегодняшний вечер на «Стадионе Франции».[115] Жан-Лу не читал статью — он слишком устал, не любил футбол и не собирался присутствовать на матче.

Он опустил спинку кресла, расстегнул ремень безопасности и вяло следил за передвижениями стюардессы, разносящей легкий завтрак и горячие напитки.

Сервье мысленно планировал предстоящий уик-энд в Шотландии. Через час приземление в Глазго, потом завтрак с клиентом — поступившее в последнюю минуту и принятое им приглашение. Прогулка по новым местам днем. Жратва, выпивка, девки вечером. У Жан-Лу ни на минуту не возникало сомнения в появлении каких-нибудь временных подружек, желательно высоких блондинок, привезенных из России и Украины. Таковы были его мужские пристрастия. Они однажды внезапно проснулись в старт-аппере,[116] торопливо компенсирующем уйму долгих лет, проведенных в безвестности, в студенческой комнатушке, завешанной плакатами хеви-метал.[117]

И назавтра будет то же самое.

И Олаф приедет. Олаф, голос разума, убедивший его в пользе такой «профессиональной» поездки.

Жан-Лу взглянул на фотографию, которую держал в руке. Она изображала улыбающуюся, нарядную пару, выходящую из мэрии. Новобрачная не больно-то хорошенькая.

По субботам, после утомительной пятничной верстки и запуска еженедельника в печать, Мишель Клейн любил понежиться в постели. И очень не любил, когда его заслуженный отдых нарушали. Так что, когда Ружар вошел в бар на улице Сен-Доминик, где они назначили встречу, его совершенно не удивило нахмуренное лицо главного редактора и к тому же основного акционера журнала, для которого он работал.

Десять утра. Рановато, даже слишком. Перед Клейном уже стояли две пустые кофейные чашки, а изо рта торчал окурок. Главный редактор угрюмо кивнул:

— Надеюсь, у тебя серьезный повод.

— Нет, но без тебя мне уже не справиться. — Не удосужившись спросить Клейна, Ружар заказал еще два эспрессо. — Мне необходимо получить от тебя совет и, возможно, зеленый свет.

— Совет от меня? Черт, во что ты еще вляпался?

— В историю такого свойства, что раскопать ее следует поскорее, но без лишнего шума. И конечно, предпочтительно сделать это, пока конкуренты только еще покупают лопаты.

Клейн выпрямился. Журналист приступил к рассказу. Первый контакт с «Мартиной», второй звонок по телефону, подключение Амель, которую он представил как ассистентку. И конечно, Стейнер со своими телохранителями, умением обмануть слежку и франко-люксембургским обществом, связанным с Министерством обороны какими-то темными делами. Серьезный разговор.

Патрон внимательно выслушал Ружара и молча допил кофе. Он размышлял.

— Что это за ассистентка? Ты никогда не рассказывал.

— Выпускница Школы журналистики, очень увлечена работой. Помогает мне с книгой.

— Полагаю, хорошенькая.

Журналист отвел глаза:

— Экзотическая. А как тебе моя история?

— Информация или дезинформация? Этот твой Стейнер занимается контрактами с оборонщиками, так? На первый взгляд ничего общего со сферой твоих интересов, пусть даже это криминальные дела или исламисты-фундаменталисты. Так почему же он вышел на контакт с тобой? Зачем ему нужен именно мой журнал?

Клейн имел два недостатка: он ревниво относился к своему детищу и был совершенным параноиком. По этой причине несколько лет назад его журнал оказался втянутым в скандал, чреватый опасностью политической дестабилизации, что чуть было не потопило издание и самого редактора.

— Ты продумал стратегию?

— Разумеется, и это тоже представляет интерес. Необходим повод, чтобы приступить к действиям подобного рода, — серьезный повод, поскольку это рискованно. Так что будем осмотрительны, но…

— Чего ты хочешь?

— Мне нужно время, чтобы поразмыслить над имеющейся информацией. По меньшей мере до середины октября. Скажи ребятам, пусть оставят меня в покое.

Ружар имел в виду начальника отдела и редактора.

Клейн покачал головой:

— Момент не совсем подходящий. Сюжетов с бородачами предостаточно, а ты у нас главный специалист по ним. Будешь заниматься всем прочим дополнительно, как-нибудь выкрутишься. Я дам побольше времени. Твоя ассистентка писать не умеет? Их там в этой школе хоть чему-то учат или нет?

— Безусловно, но у нее нет постоянной работы.

— Понятно, сейчас она на вольных хлебах. По крайней мере пока продолжается эта история.

— Мне бы хотелось… — Пристальный взгляд патрона заставил Ружара добавить подробностей: — Амель в некотором роде мое секретное оружие. Если она станет часто мелькать, если заявит о себе как о профи, возникнут вопросы и, возможно, мы останемся с пустыми руками.

— Значит, ассистентка? Официально это можно связать с твоей книгой. Мы даже что-нибудь ей заплатим. А вообще-то, сделай так, чтобы она начала пописывать.

Мужчины обменялись улыбками.

— Не хочешь вечером зайти ко мне посмотреть матч?

— А ты разве не приглашен на стадион?

Клейн сделал знак официанту.

— Если хочешь, я отдам тебе свои билеты. Еще не хватало, чтобы я туда потащился…

— Не передашь мне шоколадный крем?

Сильвен достал из корзинки банку и протянул жене:

— Держи.

Они встретились на второй завтрак в «Пэн Котидьен» на улице Аршив. Для этого Сильвену пришлось встать пораньше.

Амель вяло размазывала светло-коричневую массу по кусочку хлеба.

— Что-то не ладится или ты неважно себя чувствуешь?

— Да нет.

— Ты не рассказала мне, что было вчера. Как ваше грандиозное дело?

— Двигается.

Сильвен откусил круассан и теперь говорил с полным ртом.

Она не рассказала ему ни о потере документов, ни о том, что не спала ночью. Что, впрочем, не имело никакого отношения к истории с бумажником. Амель молча взяла в ладони руку мужа.

— Тебя что-то беспокоит? Работа? Если бы ты поделилась, я…

— Ружар не разрешает.

— Надеюсь хотя бы, что ты не из-за него так переживаешь.

— Да нет, он классный, хороший журналист. У него на уме только его сюжеты, уж поверь.

— Он тебе заплатит за работу, которую ты для него делаешь?

— Думаю, да, но мы об этом не говорили.

— Почему?

Амель смотрела на прохожих. Пальто и плащи. И еще зонтики.

— Не это важно.

— Да, и что же тогда?

— Правда. Сказать правду. Пора кончать с этим культом денег, они все отравляют.

— А пока с ним не покончено, ты дуешься.

Осознав, что произнес это довольно резко, Сильвен извинился. Он поцеловал молодую женщину в лоб:

— Мне не нравится, когда ты такая. — Он приподнял ее лицо за подбородок. — Я люблю, когда ты улыбаешься. Ты знаешь, я бы хотел помочь тебе, но ты должна больше мне доверять.

— Я доверяю.

Нуари Мессауди потребовалось время, чтобы обнаружить среди других машин на паркинге автомобиль своего связного. Супермаркет «Карфур де Монтрей», субботний полдень, служебный выезд. Он тут же подсел в нее.

— Ассалам Алейкум, Незза.

— А, Фарез! На, это мне дал Мустафа. — Нуари протянул ему стирательную резинку. Тот принялся вынимать ее из упаковки.

— Все в порядке?

Дилер помедлил, огляделся вокруг. Фарез смущал его. Маленький, крепкий, бородатый, с жестким, безжалостным взглядом. Правоверный, настоящий правоверный. И к тому же респектабельный человек, с женой и двумя детьми. Не то, что он. В его присутствии Незза ощущал неловкость, чего он очень не любил. Фарез был влиятельным человеком, из окружения главы их группы. Единственный, по-настоящему знающий его.

— Мустафа…

— Что — Мустафа?

— Он меня беспокоит.

Фарез почти не обращал внимания на Нуари. Он как раз достал из упаковки от стирательной резинки английскую сим-карту. Именно этого он ждал. Камель будет доволен.

— Он слишком напряжен, мне это не в кайф.

— Ты знаешь, откуда он взялся?

Нуари покачал головой:

— Его к нам привели братья Харбауи, Халед и Нурредин. Они знакомы с ним по спортзалу, где он дает уроки карате.

— В Манте?[118]

— Да. Понимаешь, Мустафа француз, он здесь родился. Но родители его алжирцы, вернувшиеся в родные места после долгого отсутствия. Его вырастил дядя. Когда десять лет назад алжирская вооруженная исламистская группа начала войну в стране, его отца арестовала военная полиция. Его обвинили в том, что он помогал моджахеду. Это правда, но тот человек был его родственником. А старика били. Много. Теперь отец Мустафы не двигается. Днем он лежит и молча смотрит в стену, а по ночам кричит.

Незза нервно потер руку о джинсы и отвернулся, чтобы не встречаться взглядом с Фарезом.

— Мустафа ненавидит алжирское правительство, военных и всех, кто им помогает, вроде здешних куффаров. Поэтому его и приняли. Он не больно-то ловок, но в нем есть ненависть. И он здоровенный.

— Ну да, только слишком напряженный.

— Только с тобой, брат. Будь полюбезней, уважай его, и все будет хорошо, вот увидишь.

— Но…

— Делай, что я сказал.

Нуари опустил глаза:

— Иншалла.

Он попрощался со своим собеседником и вышел из машины.

08.10.2001

День подходил к концу. Амель возвращалась домой усталая и опечаленная, не только из-за дождливой погоды, но и из-за отсутствия новостей. Ружар не подавал признаков жизни, и она беспокоилась, что он решил в одиночку разрабатывать дело Общества оперативной обработки, управления и надзора. И все же сегодня она опять целый день просидела в библиотеке в поисках материалов для книги журналиста. Воспользовавшись скоростным Интернетом, она заглянула на профессиональные сайты в надежде отыскать там объявление об интересной работе. Безуспешно.

Амель шла по улице Ватиньи. Под козырьком ее подъезда стоял какой-то мужчина. Среднего роста, темный костюм, плащ. По мере того как она приближалась, черты его лица становились все более отчетливыми и одновременно более знакомыми.

Услышав стук ее каблучков, незнакомец повернул голову и улыбнулся. Улыбка у него была хорошая: широкая и открытая. Но лицо его оставалось грустным. Вероятно, причиной тому были глаза, слегка навыкат, посаженные немного далековато от переносицы, черные, обведенные кругами.

Этого человека она уже видела. Должно быть, ровесник Сильвена, какой-нибудь его приятель.

Когда она приблизилась, мужчина протянул ей руку:

— Жан-Лу Сервье.

Амель узнала в нем того, кто толкнул ее в «Пепиньере», и отступила на шаг назад:

— Что вы делаете около моего дома? Что вам от меня надо?

Сервье удивила оборонительная реакция молодой женщины, и он опустил руку:

— Простите, я хотел… Я ехал домой на такси и… В общем…

Заметив его внезапную неловкость, журналистка немного успокоилась и теперь равнодушно слушала его путаные объяснения.

— Я пришел вернуть вам, — Жан-Лу порылся в портфеле, — вот это.

Он сунул в руки Амель бумажник. Ее бумажник.

— Он валялся на полу. Я не сразу его увидел, но потом поднял и решил забрать. Официант не вызвал у меня особого доверия. Извините, что не сразу позвонил вам, у меня было много работы и…

Амель сухо поблагодарила и сунула бумажник в сумку. Она чувствовала облегчение и одновременно раздражение, что он не позвонил раньше. Она уже успела опротестовать все документы.

— Я бы охотно пригласила вас чего-нибудь выпить, но должен вернуться муж, и…

Она не испытывала ни малейшего желания рассказывать эту историю Сильвену. Ни к чему, еще станет ревновать.

Словно угадав ее мысль, Сервье взглянул на часы:

— Мне пора. До свидания.

Прежде чем выйти из-под козырька, он взглянул на небо и, втянув голову в плечи, сделал несколько шагов.

— Эй, месье! — Голос Амель заставил его вернуться. — У вас есть телефон или электронная почта? Тогда как-нибудь на днях я угостила бы вас кофе, если вы будете свободны.

Сервье снова улыбнулся и протянул ей элегантную визитную карточку цвета слоновой кости.

На ней Амель обнаружила служебные координаты на английском языке, должность — «консультант» — и название компании, на которую он работает: «NextStep».

— Я вам… позвоню.

— Буду рад.

Жан-Лу снова вышел под дождь, побежал, прикрыв голову кожаным портфелем, и вскоре исчез за углом. Можно было подумать, он спасается бегством.

09.10.2001

Назавтра по-прежнему никаких вестей от Ружара. Амель впала в отчаяние. Звонок в Исси-ле-Мулино убил все ее надежды найти хоть небольшую подработку в женском журнале. Предложения работы выглядели непривлекательными, особенно должность пресс-секретаря. Реальность, которую она отказывалась принимать. Ей хотелось действовать по другую сторону баррикад, на поле боя.

Трудиться над историей Общества оперативной обработки, управления и надзора.

Все утро Амель читала книгу Гавальды и почти закончила его. Да и пора было, чтение оказалось трудным испытанием. Она сама не понимала почему, ведь книга ей понравилась. Оставалось всего несколько страниц, она прочтет их позже, а сейчас ей хотелось выйти подышать. Амель поискала глазами визитную карточку Сервье, которой была заложена книга, и нашла ее перед клавиатурой компьютера на рабочем столе в гостиной. Ее глаза задержались на блестящем бристольском картоне. Его e-mail адрес.

Понсо встретился с журналистом по имени Ружар в баре на улице Боэти, куда он имел привычку заглядывать, когда хотел передохнуть не слишком далеко от министерства. Но и не слишком близко. Он согласился на разговор только потому, что об этом его настойчиво просил Акрут из полицейского профсоюза. Понсо не любил писак, так что с легкостью соблюдал требование своего руководства молчать.

В начале разговора полицейский крайне расплывчато отвечал Ружару и засыпал его соблазнительными, но малозначимыми деталями.

— А как обстоят дела с сотрудничеством между различными антитеррористическими службами?

— Хорошо. Полное взаимопонимание. В конечном счете, у нас ведь общие цели.

— Странно.

— Почему?

— Я слышал, что во Дворце[119] как раз по этому поводу даже закатили скандал.

Понсо пожал плечами:

— Я не в курсе. Подобные вещи меня не касаются.

— Только между нами, что вы думаете об Аль-Каиде? У меня создалось впечатление, что это, как теперь часто бывает, приведет к новой неразберихе, которую нам станут подавать под разными соусами.

— Это у вас мания журналиста, да? Или американца, как вам больше нравится. До крайности все упростить или дать врагу имя и тем сделать его менее страшным.

— Вы не верите во влияние ваххабизма на международный терроризм?

— Я этого не сказал. Но моей проблемой по-прежнему остаются алжирцы. Некоторое время назад они назывались Вооруженной исламистской группой. Теперь, как раз из-за ваххабизма, они понемногу скатываются к салафизму. Так что сегодня они в основном объединяются под знаменем Салафистской группы проповеди и джихада,[120] но в основе своей это все те же чокнутые. — Понсо знаком попросил бармена принести счет. — А я еще не говорю о марокканцах или тунисцах. И многих других.

— Сильно ли мы рискуем? Если сравнить с ботулизмом, что серьезнее?

— Мы воюем. И чем скорее мы это осознаем, тем лучше.

Ружар заговорщицки склонился к нему:

— Сменим тему? Вас не удивило, как закончился субботний матч?

— Нет.

— Значит, вы этого ждали?

— Нет.

— Тогда что же?

— Да мне плевать.

— И все-таки…

Понсо снисходительно посмотрел на журналиста:

— Вы что, думаете, у нас нет дел поважнее, чем эта ерунда? Хотите, я скажу вам, что думаю о здешних мусульманах? Двадцать из ста неисправимы: это радикалы до мозга костей, проповедующие воинствующий жесткий ислам. Еще двадцать полностью интегрировались и никогда не доставят нам неприятностей. Шестьдесят оставшихся пойдут за основным потоком. Итого выходит восемьдесят процентов, мягко говоря, потенциальных неприятелей. Так что заканчивающиеся бардаком идиотские футбольные матчи порядком мне осточертели. — Полицейский выложил на барную стойку несколько монет. — Все, поговорили. У меня работа.

— Шарль Стейнер.

Понсо замер и уставился на Ружара.

— Вы ведь с ним знакомы?

— Почему этот господин вас интересует?

— Один достоверный источник привлек к нему мое внимание. Что он за человек?

— Хороший человек. Впрочем, я встречался с ним всего однажды, так что не ждите больших разоблачений.

— По работе?

Полицейский кивнул:

— Он тогда работал в мили, а я — в Управлении территориального надзора, еще до госбезопасности. Но прошло уже лет пятнадцать, не меньше. — Он смерил своего собеседника внимательным взглядом. — Что вы про него слышали? Он теперь частное лицо, и деятельность, которой он занимается, теоретически не может вас интересовать.

— Мне все именно так и говорят. Значит, вы работали со Стейнером. Над чем?

— Над креветками с соусом мореск. Я должен идти, до свидания.

Вернувшись из кино, Амель сразу включила компьютер. Ее ждало письмо от Сервье. Он принимает ее приглашение на кофе, но не раньше конца недели, самое раннее в четверг, потому что до этого будет в командировке в Лондоне.

Она тут же ответила ему и предложила встретиться в четверг вечером: более интересных планов на это время у нее нет. Она рискнула даже задать вопрос о его работе. То он в Париже, то в Лондоне, то снова в Париже, возможно, где-то еще, просто удивительно. Чем же он занимается? Где на самом деле живет?

Когда она отправляла почту, зазвонил ее мобильный. Ружар.

— Наконец-то!

— Ты беспокоилась? Соскучилась по мне?

Амель заговорила спокойным, ровным тоном:

— Вовсе нет.

— Лгунья. Надо было уточнить некоторые детали. Так вот, дело сдвинулось с мертвой точки. Я кое-что разузнал о Стейнере.

— А именно?

— Думаю, что раньше, в другой жизни, он был шпиком.

— Кем?

— Тайным агентом, шпионом. Офицером службы внешней разведки. Один сотрудник из общей разведки как раз сегодня проговорился.

— Ну и?..

— Ну и это открывает нам многие пути. Надо бы встретиться с одним моим приятелем. Думаю, он тебе очень понравится. Почисти свой ежедневник, скоро тебе придется поработать.

— Это супер, но…

В голосе Амель Ружар уловил сомнение:

— Не беспокойся, у меня для тебя есть и другие хорошие новости.

Рассказав ассистентке о Клейне, об их уговоре, детали которого слегка приукрасил, журналист упомянул о вознаграждении, статьях в соавторстве и успокоил ее. С легкостью: уже не раз за свою жизнь ему случалось успокаивать женщин.

11.10.2001

Карим дошел до середины бульвара Ла-Виллет и остановился возле одной из мощных опор, поддерживающих надземное метро. В сотне метров от него Джафар только что углубился в жилой массив Лепаж. Дальше преследовать ни к чему, цель его известна: квартира Нуари Мессауди.

Каждый вечер после молитвы обращенный менял головной убор и превращался в того, кем был до встречи с Богом: в дилера. В то время его звали всего лишь Лоран Сесийон. Он был тщедушным подростком невысокого роста, с курчавыми рыжими волосами. Теперь череп его гладко выбрит, а тело стало более мускулистым. Его суровые глаза видали виды, он прошел через испытания, встречался со смертью. Он стал Джафаром, воином.

Как всегда по вечерам, он нес Неззе, которому помогал в «коммерческой» деятельности, дневную выручку. Напрямую они ничем не торговали и выступали лишь как посредники. Контакты, заказы, оплаты. Ничего больше.

Кроме Неззы, Сесийон почти ни с кем не общался. Минимум взаимодействия с коллегами по официальной работе, отсутствие определенных друзей, никакой подружки, редкие вежливые беседы с некоторыми правоверными из мечети. Фанатик, живущий в аскезе в ожидании великой битвы. Его жизнь была тусклой и асоциальной. Он существовал лишь в своем мире, вдали от реальности.

Вроде Карима.

Феннек отвел глаза и осмотрелся. Было почти два часа ночи, и, кроме большой группы бомжей, приютившихся под путями метро, на бульваре не было ни одного прохожего. Эти клошары жили здесь, пьяные, шумные, злобные и задиристые. Регулярно вызываемой местными жителями полиции пока не удалось изгнать их, но она часто наезжала сюда для проверки. Пользы эти визиты не приносили никакой, зато сильно усложняли жизнь Карима. Два дня назад у него уже проверяли документы. К счастью, ни Джафар, ни Незза в этот момент не появились.

Воспоминание о происшествии навело агента на мысль о стратегическом отходе. Ему известно, что́ Сесийон сделает в ближайшие несколько минут: уйдет от Мессауди и вернется домой, к госпиталю Сен-Луи. Так что рисковать бессмысленно.

Феннек снова пересек бульвар Ла-Виллет и двинулся в сторону площади Колонель-Фабьен. Не успел он пройти и двадцати метров, как заметил свет.

Крошечную оранжевую точку, вскоре исчезнувшую.

Сигарета. Кто-то курил в темноте на переднем сиденье автомобиля, припаркованного среди других вдоль противоположного тротуара, под незажженным фонарем. Ничем не примечательная машина. Если бы не эта досадная привычка, ее и видно бы не было. Впереди сидели два неподвижных силуэта — курильщик и водитель.

Агент незаметно прибавил шаг. Выйдя на площадь, он свернул на улицу Луи-Блан и дошел до набережной Жемап. Там он двинулся направо вдоль канала Сен-Мартен, пробежал еще сотню метров и пересек паркинг многоквартирного дома, чтобы попасть в примыкающий к бульвару Ла-Виллет сквер Жан-Фальк. Там, в темноте, он, пригнувшись, осторожно подобрался поближе к автомобилю и наконец замер за какими-то деревьями.

Ждать.

Он видел вход в жилой массив Лепаж и машину. Она все еще была там с двумя своими пассажирами. Через двадцать минут из-за угла появился Джафар. Когда он приблизился к площади Колонель-Фабьен, из машины вышел курильщик и направился следом. Машина сразу тронулась, совершила полукруг, затем вернулась и тоже последовала за обращенным.

Карим, не шевелясь, наблюдал за этим маневром, пока машина не проехала мимо него. Сочтя расстояние между ним и автомобилем достаточным, агент покинул сквер и пошел за пешеходом, почти наступающим на пятки Джафару. Следить пришлось недолго. Мужчина среднего телосложения, в штатском вскоре оказался на паркинге дома Сесийона на улице Зеленски. Там, в припаркованной в темноте машине, уже поджидал его приятель.

Значит, эти двое следят за обращенным.

Не за Неззой.

Феннек запомнил регистрационный номер автомобиля. Если передать его Луи, можно узнать личность этих парней. Ясный и правдивый ответ выявил бы их принадлежность к Министерству внутренних дел. Любое проявление замешательства выдало бы этих младших «товарищей» Министерства обороны и доказало бы существование операции, параллельной его собственной. Как и многое другое.

Немного обеспокоенный, Карим пошел прочь. Даже если эти парни следили за Джафаром, они не могли не заметить его. Феннека бы больше устроило, если бы они оказались из Управления военной разведки. Тогда они не промажут мимо цели.

Ведь предупреждал же его куратор, чтобы был осторожнее.

— До такой степени, что все стали называть его «мастер порки».

— Мне трудно вам поверить.

— Тем не менее. — Бернар Дюссо наградил Амель доброжелательной улыбкой. — Я даже сообщу вам еще одну пикантную деталь. Когда он проходил по коридору, многие щелкали языками, подражая хлопанью хлыста.

Он расхохотался.

Молодая женщина пригубила сотерн,[121] настойчиво предложенный этим изящным и очаровательным старым другом Ружара. Они встретились в «Ле Дивеллеке»[122] после обеда. Вот уже битый час отставной чиновник Министерства иностранных дел потчевал ее гадкими, скабрезными анекдотами. Сперва исторические анекдоты, а уж потом исторические события.

Амель впитывала его слова, отворявшие ей двери в новый, настоящий мир — мир власти. У нее кружилась голова.

— И все же не всё и не всегда так забавно. — Лицо Дюссо внезапно сделалось загадочно равнодушным, а глаза встретились с глазами журналистки. — Таков этот политик первого плана, по словам его жены любящий «перехватить стаканчик», или, как поэтично выражаются некоторые мои друзья-полицейские, «словить белочку». Снять стресс, так сказать. Она даже пару раз ходила жаловаться, но дело где-то затерялось. — Бывший чиновник сложил свою салфетку. — Привилегия должности.

— Вы вообще не называете имен, вот что обидно.

— Милое дитя, имена всем известны, спросите у своего соседа.

Амель с удивлением повернулась к Ружару, тот отвел глаза. Он пристально смотрел на Дюссо, чьи истории знал наизусть. Позволить ему исполнить номера его программы — это еще ничего, главное, чтобы он не заводил серьезных разговоров… Тут слушатель рискует оказаться вовлеченным в бранчливый, а главное, нескончаемый спор.

— Тогда почему никто ничего не говорит?

— Очень хороший вопрос, на который я, к сожалению, не могу ответить, ибо сам являюсь частью этой лицемерной системы. Как и вы, работники прессы, «четвертая власть». — Старик ухмыльнулся. — Все мы виновны в отсутствии объективной оценки и ответственности. Трусость завоевывает все новые позиции. Да и вообще, какая разница, я не думаю, что народ готов идти за смелыми и неподкупными людьми. Слишком тяжко. В глубине души я верю, что у этой страны именно та элита, которой она заслуживает, — элита по ее образу и подобию.

— Кстати, об элите… — Ружар счел, что ему пора вмешаться и перевести разговор в нужное русло. — Не приходилось ли тебе случайно за годы твоей долгой карьеры встречаться с неким Шарлем Стейнером?

— Исключительный человек.

Журналисты одновременно придвинулись ближе. Дюссо был на верху блаженства.

— Могу ли я спросить, почему он тебя интересует?

Ружар виртуозно парировал вопрос:

— Я пишу статью для геостратегического журнала.

— Понятно. Стейнер. Лицо, действующее на втором плане. Надо заметить, это ему подходило как нельзя лучше. Он из тех, кто делает вещи необходимые, но несовместимые с идеей современной просвещенной демократии.

— Например, попрание закона и прав человека? — Провокация Амель потерпела неудачу.

Мягкая морщинистая рука легла на ее пальцы и слегка сжала их.

— В прежние времена это называли «realpolitik». Люди забыли само понятие, но это не значит, что оно вышло из употребления.

— Ты говоришь в прошедшем времени, он что, забросил эту деятельность? — Ружару не хотелось, чтобы разговор отходил от главной темы. — Тогда что такое Общество оперативной обработки, управления и надзора? Почетная должность, позволяющая ему наживаться за счет налогоплательщиков в награду за свою верную и преданную службу?

Отставной чиновник расхохотался:

— Во всем-то ты видишь эгоизм, личные амбиции и зло.

— А кто упомянул «реальную политику»?

Ружар подводил своего друга именно к тому, что ему было нужно. Амель старалась ничего не пропустить.

— Это общество можно назвать как угодно, только не почетной должностью. Стейнер еще очень полезен в стратегических ведомствах, связанных с обороной и нефтью.

— В качестве кого?

— Он их охраняет. Но средствами, отличающимися от тех, которыми распоряжался прежде.

Установилось молчание.

— Почему кто-то решил встретиться с нами, специалистами из отдела происшествий, в связи с этим Стейнером?

Вопрос молодой женщины вызвал реакцию обоих ее собеседников.

Лицо Дюссо просветлело от столь невероятной непосредственности.

Ружар, напротив, нахмурился. Эта маленькая дурочка даже не понимает, что почти назвала их источник информации, болтливый и добровольный. Кстати, за кого она себя принимает? «С нами? Специалистами?» Какая ты, к черту, специалистка?!

— Это действительно странно. Насколько мне известно, Стейнер по возможности держится на расстоянии от уголовщины. — Пенсионер взглянул на часы. — К величайшему моему сожалению, вынужден вас покинуть.

Он сделал знак метрдотелю, и тот незамедлительно принес счет. Ресторан опустел, почти везде уже накрыли для приема вечерних посетителей. Только их стол все еще сопротивлялся чопорному порядку заведения.

Несколько минут спустя трое сотрапезников оказались на улице напротив Дома инвалидов. Дюссо поцеловал Амель руку и отвел Ружара в сторону. Он говорил тихо, взвешивая каждое слово:

— «Бассейн» переживает тяжелый период… — Никто уже не называл так службу внешней разведки, кроме его ветеранов. Это название объяснялось тем, что штаб-квартира управления располагается вблизи водного стадиона на бульваре Мортье. — Идет война группировок.

— Каких группировок?

Дюссо немного отодвинулся от журналиста и на миг возвел глаза к небу — верхушка власти.

— Не так давно руководитель службы внешней разведки приблизил к себе некоего Монтану и отдалил остальных. У этого Монтаны дурная репутация. Он бандит, манипулятор. Я ни минуты не сомневаюсь, что его приход связан с грядущими событиями. Так что будь осторожен… — Старик кивнул в сторону Амель. — Будьте осторожны. Если твоя история со Стейнером как-то связана с их возней, о чем я, как ты понимаешь, ничего не знаю, тогда, возможно, очень скоро тебе покажется, что твои бородатые друзья совершенно безвредны…

Амель опаздывала. Ружар сильно задержал ее, затеяв обсуждение встречи с Дюссо. Она запыхалась и, чтобы перевести дух, остановилась на пороге бара, сбитая с толку его голубоватым светом, резко отличающимся от пошло сверкающей классической галереи отеля «Плаза Атене». От роскоши заведения ей стало немного не по себе.

К молодой женщине услужливо приблизился официант. Соломенный блондин, в строгом черном кителе, с очень бледной в холодном освещении кожей, оглядел ее с головы до ног:

— Добрый вечер, мадемуазель… Столик… Или лучше бар.

— У меня здесь встреча.

— С молодым человеком?

Амель кивнула.

— Я думаю, он вас ждет. Идемте.

При ее приближении Сервье встал и пожал ее дрожащую руку. Он сразу сообщил, что воспользовался ее опозданием, чтобы поработать, и указал на мобильный телефон и электронную записную книжку, лежащие на столе между двумя стопками документов:

— Мой кабинет. — По лицу его пробежала гримаса самоиронии. — Выпьете чего-нибудь?

— Не знаю.

— Хотите, дам совет? Попробуйте «Роз Руаяль». Шампанское со свежевыжатым малиновым соком. Рецепт заведения. Прекрасная вещь.

— Почему бы и нет?

Жан-Лу добавил в заказ еще одну порцию виски и отпустил официанта.

Амель сидела в напряжении, держа сумку на коленях. Она все еще не пришла в себя и до сих пор не сняла пальто.

— Тяжелый день?

— Наоборот, скорее интересный.

— Работа?

— Да.

— Я так и не знаю, чем вы занимаетесь.

— Верно, простите. — Амель внезапно вернулась к реальности. — Я журналистка, и сейчас мы… — Она замялась, раздираемая желанием рассказать и обещанием хранить молчание. — Я работаю над темой, о которой не слишком могу распространяться.

— Значит, и не говорите. Но похоже, вам нравится.

Она кивнула.

— Ружар считает, что… — Она прикусила язык.

— Коллега, полагаю?

— Очень известный журналист, я с ним работаю. Мне неловко, что я развела такую таинственность.

Принесли их заказ. Жан-Лу поднял стакан:

— За странствующие бумажники.

Журналистка последовала его примеру.

— Еще раз спасибо. И извините за понедельник. Просто я… Мне бы не хотелось, чтобы мое поведение было неверно понято. — Хотя сегодня вечером…

Амель опустила глаза и сделала два глотка шампанского:

— А что в этой жизни делаете вы?

— Я консультант. Мне платят за то, что я курирую молодые, только что появившиеся компании в секторе новейших технологий. И помогаю им встать на ноги. Очень банально.

— Но, судя по всему, вы много путешествуете.

— Это не так занимательно, как может показаться. Со временем все эти переезды становятся однообразными и утомительными. Как ни странно, особое неудобство вызывает не большая разница во времени, а накопление небольших временных сдвигов. В конце концов засыпаешь где попало, все пересадки похожи одна на другую, и складывается впечатление, будто все время пересекаешь одну и ту же страну, огромную, точно бесконечный терминал безликого аэропорта.

— Зато вы, наверное, встречаете массу народу. Ведь это же хорошо.

Сервье с улыбкой посмотрел на свою собеседницу:

— Верно, я встречаюсь со многими людьми, но знакомлюсь лишь с некоторыми из них.

— Как это?

— Узнать людей сложно, не так ли? Я хочу сказать, узнать по-настоящему. Даже очень общительные люди постоянно стараются скрыть свои мысли, свои маленькие недостатки, свои постыдные секреты, подлинные побуждения, верования. А ведь это главное, что следовало бы знать. Поскольку в один прекрасный день подобные вещи неожиданно всплывают на поверхность, и тот или та, кто находится перед вами, оказывается совершеннейшим незнакомцем.

— Каждый имеет право на свой внутренний мир.

— Может быть, лишь попав в этот мир, можно по-настоящему встретить кого-то? Большая редкость, будь ты великим путешественником или нет.

Они молча выпили.

— Вы легко делитесь своими сокровенными мыслями? — Амель не спускала глаз с Сервье.

— Я думаю, не более чем все остальные. — Он тоже взглянул на нее — без вызова, но и без ложной многозначительности. — Но я бы очень хотел однажды сделать это.

Почувствовав внезапную неловкость, журналистка нашла другую тему разговора, первую, что пришла ей в голову:

— Вы не боитесь летать после… — И сразу об этом пожалела.

— Сегодня ровно месяц, да? — Черные зрачки Сервье теперь ничего не выражали. — Я не боюсь летать. Вы ведь верите в Бога, да?

Это «да» щелкнуло в конце фразы с сухой очевидностью выстрела и застало Амель врасплох. Может, он хотел сказать «вашего Бога»?

— Я верю во что-то: в высшую сущность, выходящую за пределы нашего сознания. Называйте как хотите. Обрядов я не соблюдаю.

Когда он спросил о родителях, она отвела глаза.

Очевидно осознав, что их разговор принимает опасный оборот, Жан-Лу поспешил вернуться к более простым темам:

— Конечно, теперь я как можно чаще стараюсь ездить поездом. Так меньше шансов влепиться в пятидесятый этаж башни.

— Там погибли люди.

Пристыженный, Сервье некоторое время молчал.

— Да, погибли. Из-за убеждений, которые кто-то счел более важными, чем человеческие жизни. Я уже говорил, что с недоверием отношусь к убеждениям. Религии, идеологии, в общем, убеждения — все это для меня слишком сложно. Я предпочитаю сближаться со встреченными мною людьми на уровне тонких чувствований, feeling.[123] Что не так-то просто. Это испытание.

Амель допила коктейль.

— Мне пора, муж ждет. Можно попросить счет?

— Идите, я разберусь.

— Не может быть и речи, я не…

— Пожалуйста. Я даже не надеюсь заслужить прощение.

Молодая женщина поднялась:

— Значит, я по-прежнему должна вам кофе.

— Всему свое время.

12.10.2001

Клейн нехотя согласился пройтись с Ружаром в обеденное время. Обычно в дни выпуска он запирался в редакции. Но журналист настаивал, и он не смог его отшить. Им надо было поговорить, и важно было сделать это в укромном месте.

Когда они шли по улице Ренн, Ружар сообщил, что теперь у него более четкое представление о Шарле Стейнере. Он располагает достоверными сведениями, полученными из двух источников, характеризуемых как «серьезные». Чтобы предупредить возможные опасения Клейна, он уточнил, что информаторы не знакомы между собой и, следовательно, не могут сговориться.

Изложив детали разговоров с Понсо и Дюссо, журналист рискнул выдвинуть свои гипотезы.

Первая касалась деятельности Общества оперативной обработки, управления и надзора. Биография Стейнера свидетельствовала об имеющемся у него опыте секретной работы. Кстати, широко известный факт, что в течение нескольких лет служба внешней разведки заключала сублицензионные договоры на привлечение других организаций к оперативной работе в своих приоритетных областях. Организация, которой руководил Стейнер, вполне могла быть одной из подобных марионеток.

Это подсказывало Ружару вторую гипотезу. Очень вероятно, к нему обратились потому, что деятельность Общества оперативной обработки во Франции могла входить в сферу его профессиональных интересов. А значит, можно предположить возможность проведения акции на национальной территории — акции, в которой была бы замешана служба внешней разведки.

— Но служба внешней разведки не уполномочена проводить операции внутри Франции.

Журналист бросил на патрона косой взгляд:

— Если бы наши тайные агенты соблюдали это правило, появился бы отличный повод для создания структуры вроде Общества оперативной обработки, управления и надзора, тебе не кажется?

— Допустим. Но что это на самом деле должно означать? Что наши секретные службы в настоящий момент проводят в стране нелегальную широкомасштабную антитеррористическую операцию? И для чего? Чтобы перебить всех бородачей? Смешно. Вспомни «Rainbow Warrior».[124] Это вполне всех усмирило.

— Если говорить о провалившейся операции «Сатаник»,[125] то они очень многое сумели сделать у нас под носом, причем так, что о них никто и не слышал.

Клейн задумался над словами Ружара:

— Все это не объясняет мне, почему кто-то решил обратиться к тебе. Чего хочет эта «Мартина»?

— Быть может, это просто добрая душа, желающая положить конец не слишком богоугодному делу. — Журналист усмехнулся, а затем продолжал серьезным тоном: — Есть еще кое-что.

— Выкладывай.

— Дюссо предупредил меня о внутренних разногласиях в службе внешней разведки.

— Какого рода?

— Политических. В связи с грядущими событиями. Возможно, «Мартина» работает на одну из противоборствующих группировок.

— Отсюда и попытка нами манипулировать. Я ведь тебя предупреждал. — Паранойя Клейна брала верх.

— Это было понятно с самого начала. Но что за ним кроется? Настоящая операция? Или это деза чистой воды, рассчитанная на то, чтобы заставить тебя совершить ошибку? Нет желания разобраться?

— Чего тебе от меня надо?

— Чтобы ты позволил мне продолжать и…

— И что?

— Мне бы хотелось задействовать Яна.

— Слишком дорого.

— Но он лучший. Мне бы хотелось, чтобы он для меня проследил за некоторыми людьми.

— Ян ведет слежку за обыкновенными людьми, а не за шпионами. Его сцапают.

— Поверь, если моя малышка Амель смогла сделать все то, что сделала, Ян ничем не рискует.

Клейн остановился и повернулся к Ружару:

— Твоя малышка Амель, да? — Он ненадолго задумался. — Скажи своему приятелю, чтобы дал тебе скидку.

Линкс отправил сообщение и принялся за уборку только что использованного им рабочего места. Мельком бросив взгляд через плечо, он увидел, как парень за прилавком пытается охмурить кривляющуюся на пороге девчонку. Работник интернет-кафе больше не обращал внимания на посетителя. Агент вышел сперва на менеджера Сети, а потом на сервер, где тоже стер следы своего соединения.

Когда Линкс подошел заплатить, девушка посторонилась: от него воняло. Раздосадованный несвоевременным вмешательством, кассир смерил клиента высокомерным взглядом. Чтобы поскорее освободиться от зловонного босяка с блаженной улыбкой, он позволил ему вывалить на прилавок груду мелочи и поспешно заверил, что пересчитывать не стоит, и так сойдет.

Улица Муфтар пахла блинами. Благоприятный прогноз погоды привлек сюда студенческое население, решившее с пользой провести уик-энд после долгой недели занятий. Линкс сделал глубокий вдох и смешался с толпой.

13.10.2001

В машине Сильвен не проронил ни слова. Он замолчал еще в ресторане, после короткой и резкой перепалки, происшедшей между ними прямо на глазах у друзей. В самый разгар ужина позвонил Ружар, Амель вышла, чтобы поговорить с ним, и вернулась только через двадцать минут. Муж сделал ей замечание, она ответила очень сухо, что еще больше раздражило его. Еще не хватало позволять «ее журналисту» портить им вечер.

Возвращение домой не улучшило их настроения.

Молодая женщина попыталась вернуться к разговору:

— Тебе ведь тоже случается работать допоздна… И я никогда ничего не говорю. Ты мог бы порадоваться, что мои дела сдвинулись с мертвой точки.

Сильвен не ответил и проскользнул в ванную.

Расстроенная Амель осталась одна в гостиной. Несколько минут она прислушивалась к тишине в квартире, потом подошла к столу и включила компьютер. Позади нее открылась дверь, раздались шаги. Муж положил руки ей на плечи и принялся их массировать. Но мысли ее были далеко, и она отстранилась.

— Дай мне две минутки, я сейчас.

Сильвен молча отошел и, остановившись в коридоре, видел, как она проверила почту и вздохнула, потому что ей никто не написал.

— Ты ждала письма?

От неожиданности Амель вздрогнула и обернулась. Сильвена уже не было. Свет в спальне погас. Когда, выключив компьютер, она наконец зашла туда, он лежал к двери спиной.

Она спала мало и проснулась рано.

Утром сообщений по-прежнему не было.

Накануне Амель договорилась с Ружаром о встрече. В десять на площади Бастилии. Муж был не в курсе. А у нее не было сил с утра пускаться в объяснения: только не после такой ночи, какую она провела. Так что она оставила на кухне туманную записку и отправилась прогуляться, чтобы скоротать время.

Спустя сорок пять минут Амель подходила к площади со стороны авеню Домениль вдоль Куле Верт. Она часто выбирала для прогулок этот маршрут.

Возле улицы Ледрю-Роллен на нее чуть было не налетел внезапно выскочивший из-под аркады Жан-Лу Сервье. Он уже начал извиняться, и тут Амель узнала его:

— Здравствуйте, что вы здесь делаете?

— Прогуливаюсь. А вы? Начинаете или заканчиваете?

Он был в тренировочном костюме и вспотел, вероятно от быстрой ходьбы или бега.

— Небольшая пробежка вокруг дома.

— Жаль.

— Почему?

— Я бы могла пригласить вас на кофе.

Сервье быстро взглянул на часы и предложил встретиться возле его дома, в «Канапе», через двадцать минут, чтобы он успел принять душ. В назначенный час Амель сидела на красной бархатной банкетке под зеркалом.

— Вы ранняя пташка или у вас бессонница?

— И то и другое. — Амель обеими руками обхватила чашку и подула на чай.

— Заболели?

Она отрицательно покачала головой.

— Проблемы?

Утвердительный кивок.

— Личные или служебные?

— Личные. — И потом: — Вы женаты? — Вопрос вырвался у Амель помимо воли. Размышляя о ссоре с Сильвеном, она безотчетно допустила эту бестактность. — Простите и забудьте мой вопрос.

— Можно на «ты»?

Опять утвердительный кивок, взгляд устремлен куда-то в пустоту.

— Я не женат. Один раз чуть было не женился, но не получилось.

— Почему?

Сервье пожал плечами:

— Не сумел, не смог, возможно даже, не захотел допустить ту, кого я страстно желал, в свой внутренний мир. — Он с улыбкой сделал ударение на двух последних словах. — Однажды я понял, что проблема именно в этом. Но понимание пришло слишком поздно; очевидно, что-то в наших отношениях сломалось. В конце концов пришлось признать, что мы совсем не те, кем казались друг другу вначале.

— Если даже знаешь о человеке все, это ничего не меняет.

— Верно, но позволяет делать выбор и потом отвечать за него.

— Тут я бы спасовала.

— Вчера вечером что-то произошло?

Амель с некоторой тревогой взглянула на собеседника.

— Нет нужды быть семи пядей во лбу…

— Мы с друзьями были в ресторане, у меня зазвонил телефон, я вышла, чтобы ответить. Звонил Ружар…

— А твоему мужу это не понравилось.

— Да.

— Он знает, чем ты занимаешься?

Прежде чем ответить, Амель задумалась.

— В общем да. Но… сначала ему было наплевать.

— До Ружара с его секретами, да?

— Да, до Ружара с его секретами.

Сервье помолчал. На улице робко выглянуло солнце.

— У Веры — ее звали Вера — тоже появились от меня секреты. Я с ума сходил.

— У нее были серьезные причины?

— Другой.

Журналистка решилась, не вдаваясь в подробности и не называя имен, пояснить, к какой области относится дело, которым она занимается.

— Так понятней?

— Неужели все это стоит того, чтобы… Разве ты не можешь сказать побольше…

— Сильвену?

— Да. Хотя бы то, что только что рассказала мне. Он, наверное, чувствует себя лишним. Или даже хуже.

— Я его не обманывала.

— А ты ему это говорила?

— Не понимаю, с чего бы я должна это говорить?

— Может, чтобы спать спокойно? — Задав вопрос, Сервье подмигнул.

Линкс закрыл файл Сесийона и положил ноутбук на кровать рядом с собой. Глядя в экран включенного без звука телевизора, он быстро доел сандвич.

В обзоре, который ему передал Шарль, он отметил три вещи.

Прежде всего — это время, прошедшее между первыми отчетами, полученными несколько месяцев назад, и началом внедрения команд «Алекто» — после проведенного на прошлой неделе допроса Делиля. Многие источники указывали на обращенного; один из них был гораздо более старым, нежели все остальные.

Агенты службы неоднократно засекали некоего выходца из Северной Африки, следующего по пятам за Сесийоном и всегда одетого как настоящий исламист. Они не смогли ни установить личность, ни выследить его. Полученные от агентов фотографии были плохого качества и не давали представления о незнакомце. Значит, он очень осторожен. Профи. Напрашивался не слишком утешительный вывод: он не имеет отношения к операции «Алекто» и, возможно даже, к службе внешней разведки. Двойной агент или внедренный. Другой источник?

Второе наблюдение касалось привычек Джафара. Его планы были расписаны как по нотам — и не только на две недели, — он жил один, что упрощало жизнь всем. Он входил в число завербованных бедолаг (в его случае, по-видимому, в тюрьме), находящихся у самого основания башни. Из тех, у кого проницательный имам разглядел способности «выше среднего»… ко всякой ерунде… Многократные комплименты его «уму», «смелости», его «необыкновенному пониманию Книги», разумеется, привели к тому, что он почувствовал: ему доверяют, его ценят; и он постепенно проникся исламистскими идеями и стал преданным и усердным исполнителем. Пешкой, готовой всем пожертвовать ради дела.

Линкс отметил, что следует подсказать Стейнеру, чтобы он приставил людей к этому перекупщику наркоты, Мессауди, с которым обращенный встречается каждый день. Вера Сесийона была искренней, во всяком случае должным образом подготовленной, спора нет. Они с Мессауди давно знали друг друга, с совместного пребывания в тюряге в Изере. Но даже самая прекрасная дружба не способна устоять против фундаменталистского рвения. Их близость, даже их сотрудничество поразительны, противоестественны и могут объясняться лишь настоятельной необходимостью.

И еще одна деталь привлекла внимание агента: упоминание наблюдателями частых инцидентов, провоцируемых группой бомжей, проживающих недалеко от Мессауди.

Когда Сильвен вернулся из видеоклуба, Амель готовила ужин. После долгих пререканий они решили провести вечер дома. Топор войны был зарыт, а молодой муж успокоен объяснениями жены. Она рассказала ему о работе, своих страхах, своем стремлении разоблачить цинизм, с которым они с Ружаром сталкивались при изучении «закулисной стороны власти». Она восхищалась энергией и решимостью журналиста. Его постоянной готовностью броситься в схватку, несмотря на годы и опыт.

Сильвен поцеловал Амель, прошел в гостиную и разделся. Включив телевизор, он какое-то время щелкал пультом, пока не заметил, что компьютер не выключен. Жена шумно хлопотала в кухне. Он поднялся, подошел к компьютеру и после минутного колебания ввел пароль входа в почту Амель. Прежде он никогда не испытывал потребности проверять ее.

Сегодня ни одного полученного письма. Одно, отправленное в его отсутствие. Получатель некто Сервье. Интересно, кто это. Амель благодарит его «за сегодняшнее утро» и «несколько прекрасных минут», проведенных в его обществе.

Сильвен ощутил, как его гнев мгновенно вернулся.

Что это за мужик? Она собиралась провести утро с Ружаром — так она сказала, когда вернулась. Но ничего не говорила о другом мужчине.

Вернувшись в почту, Сильвен просмотрел корреспонденцию Амель за несколько дней. Там было много сообщений от этого незнакомца. В последнем упоминалась встреча в баре на площади Атене! Выбор не случайный. Сильвен тоже посещал это место — с некоторыми клиентами или приятелями из банка. И их любовницами. И всегда избегал приводить туда Амель, хотя ему не в чем было себя упрекнуть. Он ходил туда по работе, это не для нее.

В самом первом сообщении Амель благодарила этого Сервье за то, что он вернул «ее бумажник». Это еще что за история? Письмо было датировано девятым октября. Интересно, когда она умудрилась потерять документы? Она ничего не рассказывала. Жена что-то от него скрывает. Почему?

Сильвен разъединился и в задумчивости снова уселся на диван. Амель пришлось зайти за ним в гостиную, чтобы он сообразил, что она зовет его.

14.10.2001

Автомобиль Понсо покинул набережную де ля Рапе и въехал в паркинг Института судебно-медицинской экспертизы. Из-за пасмурного неба кирпичное здание казалось еще более мрачным, чем обычно. Всю дорогу Понсо надеялся, что его примет кто-нибудь другой, а не Магрелла́. Но что за непруха, именно он как раз и поджидал на улице его приезда, воспользовавшись минутой покоя, чтобы выкурить сигаретку.

Сыщики обменялись крепким рукопожатием. Они были знакомы и симпатизировали друг другу еще с полицейской школы, и каждый старался по возможности помочь коллеге. Сегодня не тот случай.

— Спасибо, что приехал.

— Не за что, я совсем извелся с этой хренью в конторе.

— Ты теперь вкалываешь и по воскресеньям?

— Да, в последнее время работы по горло. Как дела в тридцать шестом?

Магрелла раздавил окурок.

— Все так же. За исключением антитеррористического отдела. Они наконец нашли себе дело. Вскрывают ячейки в камерах хранения и следят за подозрительными грузами.

— Что же, важные дела.

— Да уж. Пошли.

Понсо последовал за своим коллегой, руководителем группы криминалистов Института судебно-медицинской экспертизы.

— У нас поплавок. Вообще-то, его выловил второй отдел Управления судебной полиции. Но один из найденных при нем паспортов оказался в картотеке, и прокуратура скинула его нам.

— Издержки славы.

Петляя по унылым и плохо освещенным коридорам, они дошли до одного из залов вскрытия.

Понсо остановился на пороге. Их ждали трое живых и четверо мертвых. Все молчали, слышно было лишь электрическое гудение, скрежет металла и звук льющейся густой жидкости. Одуряющий запах смерти заглушал все остальные, и Понсо не мог удержаться от мысли обо всех этих рассеянных в воздухе крошечных пахучих частицах разложившейся плоти, которые проникали в ноздри и заполняли его тело.

Офицер госбезопасности подавил тошноту.

Магрелла знаком предложил ему подойти и кратко представил его судмедэксперту — своему ассистенту и заместителю Жаке. Тот подбородком указал на лежащий на столе вздувшийся труп с серовато-зеленоватой кожей.

Здесь запах был сильнее.

Из-за сильно деформированного лица мертвеца Понсо не сразу узнал его.

— Мишель Хаммуд. — Он не смог удержаться и пробормотал его имя.

— Твой клиент? — Магрелла стоял рядом и видел, как шевелились его губы.

Тело, конечности и суставы во многих местах покрывали ссадины и царапины.

Понсо обратился к эксперту, производящему пункцию:

— Он умер насильственной смертью?

— Нет, не думаю. Хотя я только начал. — Врач положил на поднос наполненный шприц. — Никакой видимой значительной травмы. Микроранки, которые вы здесь видите, — он ткнул пальцем в лодыжку, запястье и шею покойника, — появились post-mortem.[126] Повреждения от пребывания в воде.

— Сколько времени он там провел?

Эксперт перевернул мертвую руку ладонью вверх, указал на подушечки пальцев:

— Кожа на кончиках пальцев не отслаивается, линии не слишком расплылись. Не больше двух недель, я думаю.

Офицер госбезопасности покачал головой:

— Что при нем было?

Жаке ответил:

— Три паспорта, один из них на имя Насера Делиля. На него-то и отреагировал прибор. Два билета на самолет, выписанных на разные имена и соответствующих двум другим паспортам. Судя по всему, он хотел уехать из Парижа утром тридцатого сентября. Первая посадка в Копенгагене. Кроме того, мы обнаружили наличные деньги: несколько сотен франков, марки, доллары. Он носил золотые запонки, а в карманах его брюк остались лохмотья плотной сиреневой бумаги.

— Билеты метро?

— Возможно.

— Значит, его не пытались ограбить?

Остальные полицейские ответили отрицательно.

Понсо поблагодарил всех, попрощался и вышел. Он достаточно насмотрелся.

Провожая его к паркингу, Магрелла повторил свой первый вопрос:

— Так ты его знал?

— Если я скажу «нет», ты не поверишь. Последний раз я видел его весной. Он появился в окружении кое-каких типов, за которыми мы наблюдаем. Поскольку в нем заинтересованы не только мы, нас попросили избегать слишком тесного общения.

— Кто?

— Тогда? Думаю, израильтяне.

Несколько секунд Магрелла шел молча.

— Ты думаешь…

Понсо пожал плечами:

— Увидишь, что покажет вскрытие. Все возможно. Израильтяне давно следят за ним. Мишель Хаммуд вел против них собственную войну после гибели семьи в Ливане во время одного из воздушных налетов. Знаешь, как это бывает: плохое место, плохой момент, плохой пилот. Так что твой утопленник оказывал услуги всем кретинам, собиравшимся покончить с сионизмом.

— Чем он занимался?

— Он был чем-то вроде финансиста.

— Надо же, ливанец-финансист.

Они пришли на паркинг.

— Ладно, так что мне теперь делать? Спросить резидента МОССАДА?[127]

Офицер госбезопасности не ответил.

— Понятно. И где же он болтался прошлой весной, этот парень?

Понсо отвел взгляд и вздохнул:

— Я могу тебе сказать только одно. Делиль — это имя, на которое отреагируют люди с Сент-Элуа.[128]

— Если ковбои из антитеррористической прокуратуры заберут его себе, то нас подставили…

— Увы.

— Увы.

Карим дождался окончания вечерней молитвы и убедился, что Джафар отправился в свое ежедневное «турне». Удостоверившись в этом, он пошел домой к обращенному, на улицу Зеленски. Чтобы проникнуть в квартиру и осмотреться там, в его распоряжении было верных два часа.

Входная дверь в здание, где проживал Лоран Сесийон, открывалась при помощи цифрового кода. Агент предпочитал избегать встреч, чтобы впоследствии по возможности затруднить опознание. А ждать прихода кого-нибудь из жильцов означало засветиться. В ходе предварительных наблюдений он обнаружил запасный выход позади здания, со стороны парковки. Дверь запиралась на достаточно простой замок, наружное освещение оставляло желать лучшего.

Феннек прокрался вдоль стены и присел возле двери.

Город затихал к ночи, звуки становились глуше.

Вооружившись сделанными из велосипедных спиц инструментами, хомутиком и щупом со змеевидной головкой, Карим ввел их в отверстие цилиндра замка. Он дышал размеренно, как учили на тренировках, и в поисках самых существенных препятствий проверил все пружины и шплинты. Затем он занялся разборкой механизма. Методика была быстрой, но небезупречной: оставляла легко различимые для эксперта следы.

Чтобы справиться с замком, Кариму понадобилось меньше двух минут. Он проник в подъезд и, пользуясь лишь тонким лучиком карманного фонарика с инфракрасным фильтром, не выходя на площадку, поднялся по пожарной лестнице на четвертый этаж. Там агент вытянул руку из своего укрытия и на мгновение осветил лестницу, чтобы определить нужную квартиру. Потом все снова погрузилось во мрак.

Из-за каких-то дверей до него доносился звук телевизора, аплодисменты, мелодия. Другая.

Щелкнул счетчик.

Карим ощупью добрался до двери Сесийона и в темноте снова принялся за свою работу. Ему не нужно было видеть — только чувствовать. С этим вторым замком отмычка справилась быстрее, чем с первым. Не мешкая, он проник в жилище и бесшумно запер за собой дверь.

Квартира была маленькая, обставленная по-спартански и неухоженная. На полу повсюду, включая кухню, валялась одежда, а посуда не мылась уже много дней. Впрочем, Карим насчитал всего несколько стаканов и чашек. Джафар ел из картонных тарелок, которые даже не удосуживался выбросить, или прямо из консервных банок — они тоже были раскиданы по всей квартире.

В гостиной стояли маленький телевизор, видеомагнитофон и проигрыватель для видеодисков. Он нашел кассеты с пропагандистскими исламистскими записями. У него дома такие же. Безусловно, они поставлялись из одного источника: мечети. Почти все шкафы и ящики в кухне оказались пусты, кроме одного, возле раковины. В нем находилось несколько ножей, пластмассовая посуда и ключ с квадратным сечением, вроде тех, что используют контролеры в поездах.

В спальне Феннек обнаружил учебники арабского языка, газеты и тексты, написанные на этом языке. Все то же воинственное пустословие. Еще он заметил неизбежный, замусоленный от постоянного чтения Коран и стопку ученических тетрадей, испещренных изящными завитками Alif-Bae-Ya арабского алфавита, который силился освоить Джафар. Из неплотно закрытого стенного шкафа торчала беспорядочно засунутая в него одежда. Внутри Карим заметил большую коробку из ИКЕА. Она содержала последние свидетельства прошлой жизни обращенного, главным образом его фотографии в молодости, когда он еще был Лораном Сесийоном в дешевом, плохо сшитом костюме.

Феннек приподнял матрас, сдвинул с места кровать. Эта процедура позволила обнаружить в стене какой-то щит. Он был закрыт на замок для ключа с квадратным сечением. Карим вернулся в кухню и взял его, чтобы отпереть тайник. Там находились два плотно закрывающихся пакета для заморозки. В первом обнаружились два мобильника и пистолет Макарова «ПММ». Карим узнал его по более толстой рукоятке, созданной, чтобы принимать большой магазин. Заряженное оружие с дополнительным магазином было обернуто промасленной тканью. Другой пакет содержал четыре краденых паспорта на людей разных национальностей, документы Сесийона и сколько-то денег. Карим обследовал телефоны. Они были заряжены, но без сим-карт, и он не смог заглянуть в их память. Так что он только сфотографировал на цифровую камеру маркировку, подклеенную под батарейки, и документы из секретного шкафа. Закончив, агент убрал все на место и покинул квартиру.

Спустившись на первый этаж по пожарной лестнице, он остановился. Теперь оставалось лишь выйти незамеченным. Феннек приоткрыл дверь — так тихо, как только мог, — и выглянул на улицу. Он долго не мог решиться выйти. Что-то беспокоило его, хотя он не мог бы сказать, что именно. Впрочем, на паркинге все было тихо, свет в окнах соседних домов погашен.

Шел дождь, к тому же поднялся ветер.

Феннек ощутил озноб. После четверти часа бесплодного и неподвижного ожидания он решился сняться с лагеря. По пути ему никто не встретился.

Спешно спрятавшись позади автомобиля, Линкс следил за удаляющимся человеком. Некоторое время назад ему повезло различить легкий металлический скрежет. Вскоре он смог определить, откуда исходит звук, и понять, что в темноте кто-то притаился. Долгие минуты бесшумного и неподвижного ожидания. Как и он, незнакомец инстинктивно ощущал враждебное присутствие. Обстрелянный, осторожный, терпеливый. Профи, тоже вертящийся вокруг Сесийона и уже неоднократно заявлявший о своем присутствии.

15.10.2001

Вся исламская группа командира Понсо, полтора десятка полицейских, мужчин и женщин, собралась в конференц-зале на улице Соссэ. Стоя у дальней стены, он ждал, когда закроется дверь. В сотый раз пробежав глазами листки, которые он держал в руке, командир заговорил:

— Итак, сегодня утром я переговорил с шефом относительно начала новой операции в связи с окончанием «Божественного дуновения». Нам предстоят веселые деньки, так что забудьте об отдыхе и сне…

Ропот среди присутствующих.

— Часть из вас направляется для усиления новой группировки наших коллег из Управления территориального надзора.

«Хоть раз не мы будем делать за них их работу».

— Нам указали четыре объекта, предположительно являющихся частью сети, тянущейся из пригорода Парижа на восток Франции.

Кто-то затянул гимн захватчиков. «Они среди нас…» Прозвучали и другие замечания. «В любой момент мы еще должны заниматься…»

Понсо продолжал:

— Вот имена четырех наших примерных граждан: Нурредин и Халед Харбауи, двое братишек, посещающих спортивный зал в Мант-ла-Жоли, где работает третий подонок, Мустафа Фодиль, и, наконец, некто Сами Джубли.

— Будет там что-нибудь, кроме китайской жратвы? — Вопрос Лейрака.

— Менье сообщит счастливчикам все детали. Простое наблюдение, все остальное уже на месте. — Понсо отложил документы и продолжал: — Мишель Хаммуд. Это имя, возможно, пробудит в вас нежные воспоминания о прошлой весне.

— Двадцатый округ, мечеть Пуанкаре? — Вопрос Зеруаля.

— Это не та, что у «Бельфегора», где есть отдельный вход позади? — Вопрос Тригона.

— Именно та, информация получена итальянцами в ходе слежки за нелегалами, жившими в римской канализации. Сам же Мишель Хаммуд, он же Насер Делиль, сейчас отдыхает в холодке, в морозильнике Института судебно-медицинской экспертизы. В эти выходные его выловили из Сены. Никаких следов насилия. Предполагаемая причина смерти: утопление.

— Ясное дело, под водой не очень-то легко дышать. — Реплика Тригона вызвала смешки.

— Всем руководит парень из криминальной полиции, а контролирует его антитеррористическая прокуратура. Отсюда всего один шаг до того, чтобы вмешалась дивизия по борьбе с терроризмом. Пожелаем им успеха.

— А мы-то при чем? — Вмешательство Майеля, пятой опоры из числа его ближайших соратников, вместе с Менье, Лейраком, Зеруалем и Тригоном, сопровождалось покачиванием головами и инквизиторским «ну да…».

— Я полагаю, и шеф со мной согласен…

«Это меняет дело…»

Понсо улыбнулся:

— Так вот, я полагаю, что биография этого типа и наши «углубленные знания о его окружении» доказывают, что и мы в какой-то мере заинтересованы в этом деле. Во всяком случае в том, чтобы убедиться, что за ним не скрывается ничего другого. Так что вернемся к нашим мартовским и апрельским привычкам. — Он обернулся к своему заместителю. — Возьми Нико из технического отдела и посмотри, чтобы все подготовленное ими было на месте.

Менье кивнул.

— За работу, дети мои.

16.10.2001

Клейн затребовал материал по теме «Терроризм — антитерроризм: противоборствующие силы во Франции». Ружар хотел, чтобы большую часть написала Амель. Особое внимание следовало уделить должному уровню подачи информации, а ассистентка в этом ничего не понимала. Так что он принялся за расчистку плацдарма, начав с описания боевых средств, имеющихся в распоряжении правительства и органов правосудия.

— Их тесная среда образована двумя большими организациями: Министерством обороны и Министерством внутренних дел. Так вот, со стороны площади Бово, то есть Министерства внутренних дел, существуют три главные составляющие: Управление территориального надзора, служба госбезопасности и дивизия по борьбе с терроризмом. Эта последняя подчиняется центральному управлению судебной полиции и связана с антитеррористической прокуратурой. Теоретически все сходится в недрах Центра координации борьбы с терроризмом.

— Как ты сказал?

Ружар слишком разогнался: Амель записывала, и ей трудно было уследить.

Он еще раз, теперь медленно, произнес название организации: Центр координации борьбы с терроризмом. Именно там собирается высшее руководство, когда не хочет делиться своей информацией. Поскольку на самом деле эти молодцы всегда соперничают между собой, службы сотрудничают редко и неохотно. Каждый старается для себя.

Молодая женщина подняла голову и обвела комнату блуждающим взглядом. Бледный и ласковый солнечный свет заливал квартиру Ружара. Амель кивнула: она готова продолжать.

— Национальные организации, разумеется, поддерживаются локальными или региональными филиалами. Например, в Париже после покушений восемьдесят шестого или, кажется, девяносто шестого года — ты уточнишь — было создано SAT, Антитеррористическое общество. — Объяснив аббревиатуру, журналист продолжал свой обзор: — В общем, считается, что именно полицейские криминальной полиции, подведомственной префектуре, занимаются всем, что, так или иначе, напоминает терроризм.

Новая пауза. Ручка прервала свой бег по страницам блокнота.

Ружар продолжал:

— Со стороны военных, то есть Министерства обороны, в вопросы терроризма в большей или меньшей степени вовлечены четыре службы. Первая, что совершенно очевидно, та, про которую всегда забывают, — национальная жандармерия. Можно сказать, они находятся в привилегированном положении, поскольку, имея непосредственный контакт с населением, жандармы могут получить больше информации. Затем, разумеется, служба внешней разведки, спецслужбы. Те, кого ошибочно называют barbouzes, тайными агентами.

— А я-то думала, это из-за бород, которые шпионы себе приклеивают.[130]

— И правильно думала. Если память мне не изменяет, первым это прозвище использовал в шестидесятых годах один журналист из «Монда». Но в то время оно применялось к представителям голлистской тайной полиции. — Ружар глотнул кофе. — Давай дальше. Помимо службы внешней разведки есть еще Управление поддержки обороны и безопасности. Эти в основном занимаются наблюдением за военными организациями и их персоналом. Разумеется, иногда кажется, что их многовато. И наконец, last but not least[131] — это Управление военной разведки. Для простоты будем называть этих ребят «силами особого назначения». На самом деле это значительно серьезнее, но, скажем, военная разведка вмешивается только в конфликтные ситуации и не снимая своей формы. Теоретически. Это правило в основном соблюдается, как и то, которое запрещает службе внешней разведки работать во Франции.

Ружар уже собирался перейти к специфике каждой службы, но тут зазвонил телефон. Он взял трубку и сразу включил громкую связь.

«Мартина». Опять тот же резкий металлический голос. Плохой мобильник. Интересуется, есть ли какие-нибудь новости.

— Вы обладаете удивительной способностью всегда звонить мне в самый неподходящий момент.

— Как поживает ваша очаровательная сотрудница?

Подняв глаза к потолку, Ружар покачал головой:

— Что вам надо?

— Вы читали раздел происшествий в…

Амель бросилась к груде газет и нашла ту, которую назвала «Мартина».

— Местные новости, страница два, справа внизу.

— Я не занимаюсь нападениями на старушек.

— Вы не туда смотрите. Ну что, нашли? Нет? Что скажете, не пора ли нам встретиться?

Журналисты переглянулись, удивленные этим неожиданным предложением.

— Полагаю, молчание — знак согласия. Очень хорошо. В четверг, в четырнадцать тридцать, в кафе на углу набережной Жевр и площади Отель-де-Виль.

— С чего бы это я соглашусь встречаться с вами?

— Вы ведь любопытны. Запомните, в четверг, в четырнадцать тридцать, угол набережной Жевр…

Повторив условия встречи, «Мартина» немедленно разъединилась. Ружар тоже положил трубку и, обойдя письменный стол, прочел через плечо Амель:

Когда вечером Амель вернулась домой, голова у нее раскалывалась от усталости. Заварив чаю, она, с горячей чашкой в руке, включила музыку и присела к компьютеру, чтобы проверить электронную почту.

Какая-то реклама, профессиональные рассылки и пара строк от отца. Он беспокоится. Молодая женщина смотрела на экран, не зная, что отвечать. Поборов желание спросить о матери или обсудить возможность повидаться, она только поинтересовалась у отца, как он живет. Недавно Амель говорила по телефону с сестрой и знала, что все в порядке. О своей работе она тоже не распространялась, хотя отец спрашивал, и упомянула лишь о «многообещающем проекте».

Сервье на ее последнее сообщение не отреагировал.

Что ему до мелких проблем задержавшейся в развитии девочки! Ей тоже плевать, где он, однако она поинтересовалась и заодно высказала сомнение в том, «что так много путешествовать, может быть, столь утомительно». Главное, не забыть, что они на «ты». Она закончила записку просьбой «подать признаки жизни» и отправила ее.

Амель отключилась и встала, чтобы вернуться в кухню. За ее спиной молча стоял Сильвен. Лицо мужа, минуту назад замкнутое, озарилось улыбкой. Он обнял ее и подошел к музыкальному центру. Стало тихо.

— Ты не слышала, как я пришел? — Он не дал ей времени ответить. — Хочешь есть? Сегодня вечером приглашаю тебя в ресторан. Выбирай куда.

17.10.2001

«Чрезвычайный допрос…»

Не сводя глаз с постоянно таящей неизвестность двери в глубине комнаты, Феннек позабыл о голосе своего куратора.

«Те, которые не уверовали, подобны зверю, имя его…»

Карим.

«И они слышат лишь невнятный голос…»

Феннек.

«Глухи, немы, слепы — они и не разумеют!..» Его долгие и беспокойные ночи были заполнены строфами Корана.

— Карим? Все в порядке?

— Они хотят, чтобы я уехал завтра утром. Приходил Мохаммед и сказал мне, что один брат в Испании нуждается в надежном человеке. Я согласился.

Луи кивнул.

— Мое прикрытие… Они что-то подозревают. Если я останусь в двадцатом округе, всей этой мелкой лжи относительно моих случайных подработок надолго не хватит. Они много раз предлагали устроить меня в какое-нибудь заведение из тех, что держат правоверные, где никто не глумился бы над моей верой. — Агент говорил торопливо, не переводя дыхания: — Не знаю, зачем меня туда посылают. Кроме того, мне приказано через два дня быть в Лондоне. Там меня ждут. Завтра вечером я должен отплыть на испанском пароме. Надеюсь, они не врут, что цель этой поездки — доставка каких-то грузов. Если так, думаю, потом мне следует согласиться на какое-нибудь их предложение работы.

Карим нервничал. Луи видел, что он утомлен, осунулся.

— Не может быть и речи. Ты должен сохранить путь к отступлению. Тебе уже известны детали поездки?

Феннек по памяти повторил их.

— Мы пошлем за тобой команду, она проследит за тем, что тебе поручат, и прикроет в случае необходимости. — Он прикурил сигарету. — Что Сесийон?

— Все как обычно. По-прежнему в фарватере у Мессауди. В воскресенье вечером я навестил его квартиру. Ничего особенного, но я сделал несколько снимков. Они в условном месте. — Карим передавал свои материалы через общедоступные интернет-сайты, в основном размещая их в фотоальбомах. Предназначенные для передачи файлы он прятал среди других, совершенно безобидных картинок. Так что его отделу оставалось лишь извлечь и обработать их. — Ты не сказал, удалось ли тебе узнать, кому принадлежит тот автомобиль с бульвара Ла-Виллет, номер которого я запомнил.

Пристально глядя на него, Луи выпустил струйку дыма.

— Мы над этим работаем. — Он придвинул пепельницу. — Зато могу рассказать о другой машине. О той, которую ты заметил возле мечети. Она принадлежит некоему Мустафе Фодилю. Это твой усатый здоровяк. Он преподает карате в Мант-ла-Жоли.

— Я должен заняться им?

— Не сейчас. Полиция уже вышла на него, а ты и так слишком на виду. Твоя задача — как можно плотнее следить за Сесийоном.

— Филеры?.. Это связано с нашей операцией?

— Нет, там другое. Не беспокойся.

— А Делиль?

Луи отвел глаза и чересчур долго давил в пепельнице сигарету.

— Никаких следов. — Он прикурил вторую. — По-моему, ты слишком напряжен. Ты уверен, что все в порядке?

18.10.2001

Лоран Сесийон ненадолго заглянул к Неззе и вернулся домой около полуночи. Нащупывая выключатель в темной гостиной, он подавил зевок. Света не было. Наверное, лампочка перегорела. Он выругался сквозь зубы и направился в кухню, перешагивая через попадающиеся ему под ноги, разбросанные на полу вещи.

На пороге он остановился, что-то удержало его от намерения зажечь свет. Темная тень, не вписывающаяся в привычную картинку его кухни.

Человеческая.

Тень шевельнулась.

Джафар отпрянул и скорчился от боли. Он хотел прижать руки к правому боку, но это ему не удалось, его снова передернуло. Второй электрический разряд, более продолжительный, свалил его на пол.

Нокаут.

Линкс вернул в ухо второй наушник и протянул руку к лежащему на краю раковины шприцу.

Вскоре стянутый на шее скотчем зловонный капюшон Делиля уже покрывал голову Сесийона. Запястья и лодыжки были связаны. Руки примотаны вдоль туловища. Агент затолкал пленника в пластиковый мешок для мяса и взвалил на плечо.

В кармане обращенного Линкс нашел ключи. Открыв дверь, он убедился, что на площадке никого нет, дошел до пожарной лестницы и там опустил свою ношу на пол.

Затем вернулся к квартире и запер дверь. На паркинге все было спокойно, но, прежде чем выйти из здания, он немного подождал.

Линкс короткими перебежками добрался до своего «Транзита», погрузил в него Джафара и покинул небольшой жилмассив на улице Зеленски.

Уснуть Кариму не удалось. Дома его что-то давило. На улице он ощущал себя окруженным со всех сторон. И все же на воздухе было немного легче. Поэтому он вышел на улицу.

Встреча с куратором не успокоила его. Феннек привык рассматривать эти свидания как возможные пути к отступлению. Одно его слово, и все могло бы прекратиться. Тогда бы ему вскоре позволили вернуться в нормальный мир, воспоминание о котором с каждым месяцем становилось все более расплывчатым. Привычная рутина была тем успокоительным мостиком, который связывал две его вселенные. Внезапно он почувствовал, что этот выход закрыт. Дурацкая мысль, вызвавшая в нем одновременно ярость и беспокойство. Беспокойство, только усиливающееся от предстоящего путешествия, несмотря на подстраховку со стороны Луи.

Повинуясь выработавшемуся за долгие недели слежки инстинкту, ноги сами привели Феннека к Сесийону.

Несмотря на кажущуюся тишину, он предусмотрительно подошел к дому со стороны паркинга.

В темноте на набережную повернул белый пикап.

Карим поискал взглядом окна обращенного на четвертом этаже, нашел их и отметил, что свет в квартире потушен. Он взглянул на часы. Должно быть, Джафар спит, а ему неплохо было бы вернуться домой и собраться.

В кафе Ружар устроился прямо перед выходящей на улицу застекленной стеной. Он прекрасно видел Амель, занявшую позицию в тридцати метрах от него, на парапете бассейна на площади Отель-де-Виль. Она закуталась в длинное коричневое шерстяное пальто и, обернув шею шарфом, закрывающим половину лица, спрятала под ним руки, так, чтобы не было видно цифрового фотоаппарата с телеобъективом.

Они ждали «Мартину».

Журналистка сидела лицом к своему собрату. Она следила за всеми входящими, ища женский силуэт, и не приметила мальчика, приблизившегося к кафе с какими-то бумагами в руке. В тот момент, когда парнишка вошел, взгляд ее, не задержавшись, скользнул по нему, немного поблуждал и остановился на Ружаре.

Парнишка сидел за его столом.

Он что-то передал журналисту. Через объектив фотоаппарата Амель разглядела плотный конверт. Посланник отбыл. Когда он переступал порог, молодая женщина встала и слегка передвинулась, чтобы не упустить его из виду, когда он станет переходить площадь.

Ружар распечатал конверт. В нем находились ксерокопии. Отчет о вскрытии трупа, составленный на некую личность по имени Мишель Хаммуд и, судя по всему, заслуживающий доверия. Причина смерти: утопление. Журналист пролистал прикрепленные к документу судебно-медицинские фотографии, отметил состояние тела. Статья, упомянутая «Мартиной», как будто касалась какого-то утопленника?

К одной из страниц был подколот маленький листок для заметок, на нем было нацарапано несколько строк: «Кто-то задался целью научиться плавать в Сене. Это бы могло кое-кого развлечь, но… Уголовную полицию, разумеется под эгидой Сент-Элуа. Поразительно, не правда ли?» В конце сообщения выделялось одно слово: «Хавала».

Амель видела, как мальчишка остановился посреди площади. Но там группа прохожих обоего пола частично его заслонила. Ей показалось, что парнишка поднял голову и с кем-то заговорил. Силуэт человека в черном пальто.

Спустя несколько секунд маленький курьер уже уходил. Один. Чуть позже взрослые тоже разделились и разошлись в разных направлениях. Журналистка помедлила, встретилась взглядом с Ружаром и пожала плечами. С некоторым сомнением она подняла фотоаппарат и направила его на черное пальто, которое теперь лишь частично видела в толпе. Человек уже почти скрылся за дверью метро, Амель успела сделать только два плохо наведенных снимка.

И тут ее осенило.

К ней подбежал Ружар:

— Где он?

— Там, в метро. В черном пальто. Эй, подожди!..

Не слушая ее, он бросился к станции. Когда он выскочил на перрон, состав как раз отходил. Никого. Он прорычал: «Чертово отродье!» — что заставило улыбнуться или поморщиться стоящих на другой платформе пассажиров.

Спустя несколько минут Амель обнаружила его, поникшего и задыхающегося, на скамейке. Ей удалось догнать подростка.

— «Мартина» — это не женщина. — Стараясь восстановить дыхание, она глубоко вдохнула. — Это мужик, мужик!

Сидя в сторонке на верхней палубе парома, Карим смотрел на медленно исчезающие во тьме огни испанского порта.

Рядом с ним устроилась молодая, коротко стриженная блондинка в очках. Она склонилась к нему, держа в пальцах сигарету.

— Would you have a light?[132] — Первый сигнал. По-английски. По ее наблюдениям, все в порядке.

— Эта палуба для некурящих. — Ответ Феннека. По-французски. И по его наблюдениям, все в порядке.

— Я не заметила. — Второй сигнал, на том же языке. Девушка его поняла.

— Посмотрите на нижней палубе. — Агент готов выслушать инструкции.

— Каюта триста восемнадцать. В два пятнадцать. — Незнакомка оставила его в одиночестве.

Ружар велел Амель вернуться домой и ждать его сообщений. Ему надо подумать и навести справки по поводу последних откровений «Мартины». Он сообщит ей, когда что-то узнает. А пока он поручил помощнице кое-что выяснить. На горизонте вырисовывался еще один день в библиотеке.

Амель включила компьютер, постояла перед проигрывателем и выбрала тишину. Скинув туфли в углу гостиной, она уселась перед экраном.

Опять реклама. Нового сообщения от отца нет. Письмо от Сервье. Он «за границей, очень занят». «С удовольствием, начиная со следующей недели», когда она пожелает, снова увидится с ней.

Амель не ответила.

В условный час Карим приоткрыл свою дверь и убедился, что никто не следит за коридором, в котором находится его каюта. Прихватив сумку, он подошел к каюте триста восемнадцать, представился по форме и, как только ему открыли, проник внутрь.

Его ждали молодая женщина с сигаретой и двое других агентов с оборудованием. Поздоровавшись, они незамедлительно принялись за дело. Феннек перевозил телефоны, сим-карты, краденые документы и почту. У агентов было совсем мало времени на то, чтобы все переписать и, где возможно, установить прослушивающие устройства.

Попытки Карима вступить в контакт проваливались одна за другой. Никто не хотел разговаривать с ним. Потеряв всякую надежду, он сел в уголок и задремал.

Спустя полтора часа его разбудила «Cigarette Girl»[133] Она вернула ему сумку:

— Сложено, как было. Теперь пойдешь в триста двадцать третью. Указания те же. — Она проводила его до двери.

Снова оказавшись в коридоре, агент задумался. Эта вторая встреча не была предусмотрена программой, и он не понимал ее цели. Он нехотя подошел к указанной двери и, прежде чем постучать, долго стоял перед ней.

Ему открыла другая женщина. Очень молодая, хорошенькая, но немного вульгарная. Она улыбнулась и затащила его в свою слабо освещенную каюту еще до того, как он успел отреагировать. Не говоря ни слова, незнакомка прильнула к нему. Феннек ощутил, как ее маленький проворный язык проник ему в рот. Он попятился, но женщина снова прижалась. Тазом к паху. Рука, которую он в смущении попытался оттолкнуть, нащупала его член.

Карим сопротивлялся.

Сцепленные пальцы, стиснутые запястья, сплетающиеся руки, перепутавшиеся ноги. Девка, хорошо знающая свое дело, неистовствовала, ей доставляла удовольствие эта игра в сопротивление.

Карим хватал ее с одной стороны, но она отклонялась в другую. Его ярость росла.

И его желание, сдерживаемое, горячее, болезненное, тоже. Наконец он быстро и резко дернул плечом, чтобы освободиться, а левой рукой наотмашь ударил шлюху. Та рухнула на кровать. Он набросился на нее, схватил за плечи и застыл в нескольких сантиметрах от ее искаженного яростью лица.

Пеньюар девушки был расстегнут. Он видел ее маленькие, острые и высокие груди, плоский живот с пирсингом на пупке. Лобок, едва вырисовывающийся под полоской черных волос, был как у подростка.

Она пахла мылом.

Карим встретился с сучкой взглядом. Улыбаясь, она разглядывала его и рукой ласкала себя. Указательным и большим пальцем, большим и указательным. Они мягко скользили, пробегали по щели, нажимали, отступали, проникали внутрь.

Агент уже не так сильно давил на ее плечи.

Молодая женщина облизала пальцы.

Феннек грубо схватил ее за шею, опрокинул на спину, распустил ремень, расстегнул ширинку и высвободил член.

— Презерватив. — Это было первым словом, достаточно спокойно произнесенным девушкой по-английски.

Он никак не отреагировал, а просто поднял ее белые стройные ноги и без малейшей нежности с силой раздвинул их.

Она снова, более настойчиво, напомнила о презервативе.

Пенис Карима, направляемый ее свободной рукой, скользил по влажному влагалищу, а глаза агента по-прежнему были прикованы к лицу распростертой на постели шлюхи. Теперь его черед позабавиться.

Девка в третий раз, уже с некоторым испугом, потребовала, чтобы он надел презерватив. Закричала, попыталась сдвинуть ноги.

— Заткнись, сволочь! — сквозь зубы процедил Феннек.

Он сильнее стиснул ее горло и увидел страх в голубых глазах и наливающееся кровью лицо. Теперь, когда от ее вызывающей ухмылки не было и следа, оставалось лишь воспользоваться тем, что ему предлагалось. Повоевали, и ладно.

Задыхаясь и икая, девушка прекратила сопротивление.

— Вот и умница, сучка. — Он вошел в нее всего один раз, очень глубоко, и излился.

19.10.2001

На полях текста Амель сделала для себя пометку упомянуть сходство с переводными векселями, созданными орденом тамплиеров. Она вновь на мгновение погрузилась в разложенные перед ней на столе ксерокопии и принялась писать.

Амель снова сделала паузу и пометила внизу страницы, что необходимо развернуть тему отношений между ЦРУ и афганскими моджахедами во время войны с СССР. В одном документе она читала, что американские секретные службы будто бы использовали хавалу для финансирования вооруженного сопротивления. Возможно, в ее будущей статье возникнет интересная перспектива сравнения с нынешней ситуацией.

Она потянулась и взглянула на часы. Почти половина первого. Она взяла мобильный телефон и включила его. Аппарат завибрировал — до нее пытались дозвониться. Амель вышла из зала рукописей и направилась в длинный застекленный коридор, идущий вдоль центрального сада Библиотеки Франсуа Миттерана. Она прослушала сообщение Сильвена, полученное полчаса назад. Муж просил ее перезвонить. Шел дождь. Амель несколько секунд неподвижно смотрела, как звонкие капли дождя падают и стекают по стеклу.

— Это я. Ты звонил?

— Да. Почему ты шепчешь? Где ты?

— В библиотеке, я не могу говорить громко. Ты чего-то хотел?

— Пригласить тебя пообедать.

— У меня еще полно работы.

— Ты что, не можешь ненадолго прерваться?

— Работа в самом разгаре.

— А если я подъеду?

— Понимаешь, это… Статья, которую я пишу вместе с… — Амель запнулась, прежде чем произнести имя Ружара.

— Но мы с тобой, это тоже важно. — Пауза. — Ты часто упрекала меня в том, что я никогда не могу освободиться ради тебя.

Молчание. Порывы ветра сотрясали кроны высоких деревьев в саду. Их опутанные канатами стволы стояли неподвижно.

— Хорошо. Только быстро. Я в Библиотеке Франсуа Миттерана.

— Буду через полчаса. На лестнице со стороны набережной?

— Хорошо.

— До скорого.

Амель разъединилась.

Ролан Мажур вошел в кафе, демонстративно глядя на часы. Очень красивые часы, ему нравилось, когда их было видно, не только потому, что они вызывали восхищение знатоков. Таким образом Мажур показывал, как он, значительный и влиятельный чиновник, ценит свое время. Ходили слухи, будто в период жизни, предшествовавший его назначению в отдел Центра координации борьбы с терроризмом, он вытащил одного богатого и великодушного друга из тяжелого положения и с тех пор носил на запястье знак его признательности.

— Привет, Бастьен. Ты хотел повидаться?

— Мне тебя не хватало. — Ружар наградил его широкой улыбкой. — Как там жизнь в Бово?

— Не спрашивай.

— Напряженная атмосфера?

— Ты газеты читаешь? — Глупо ухмыльнувшись, Мажур бросил сахар в принесенный барменом кофе и пригубил коньяк. — Все бегают, точно безголовые курицы. — Новый смешок, еще одно упоминание «безголовых куриц». Второй глоток коньяку. — А потом собираются и часами обсуждают. Поверь, нас всех погубит не сибирская язва, а бредовая тяга к собраниям!

— Кстати, что ты думаешь об этой истории с сибирской язвой?

— Ничего, паранойя американцев не мой вопрос.

Ружар покачал головой:

— Ладно, не ври мне. Разве нас это совсем не касается?

— Уверяю тебя, сейчас есть дела поважнее. — Мажур с заговорщицким видом наклонился к нему. — Берегись, наши бико[136] активизировались, я ничего не хочу сказать, но мы обязаны повсюду следить за ними, даже за старыми историями, вроде той, в Страсбурге. Хотя пока ничто не указывает на то, что они предполагают швырнуть нам в морду вирус. И что они знают, как это сделать.

— И все же тот ролик по телевидению смотрели все. Ты понимаешь, о чем я говорю? О том, что привезли из Афганистана со щенком.

Чиновник рукой отмахнулся от комментариев:

— Трюк? — Мажур пожал плечами и проглотил кофе.

— Ты упомянул Страсбург. Я думал, с этим покончено?

— Нет, не покончено, но то, что я говорю, не для протокола. Дай пару дней, и я подкину тебе кое-какие сведения.

Ружар согласился:

— Все это как-то не слишком весело. А тебе самому нравится, что ракетные батареи развернуты на твоей родной земле?

— Знаешь, по-настоящему меня беспокоит скорее то, что это способствует общему росту чувства неуверенности. Это стало особенно заметно после совершенного два дня назад в пригороде убийства двух стражей порядка. Наше хулиганье дует на угли. Думаю, ты заметил, что твоих собратьев тоже начинает лихорадить. Как ты думаешь, где в таком контексте они обретут свой…

— Есть еще кое-что. — Задумавшись о своем, журналист не слушал собеседника. — Извини, что перебиваю, но мне интересно, известно ли тебе что-нибудь о трупе, выловленном в Сене в минувшие выходные? Ему полагалось бы оказаться в ведении второго отдела Департамента судебной полиции, однако дельце досталось криминалистам.

— Я работаю с террористами, а не с убийцами. — Чиновник потянулся к рюмке, чтобы допить коньяк.

— Вот именно.

В последний момент Мажур прервал движение.

— Им занимается четырнадцатый отдел прокуратуры. Как-то странно, ты не находишь? Жертву вроде зовут Мишель Хаммуд.

— Сдается мне, ты уже неплохо осведомлен.

— У меня свои источники.

— Кто-нибудь из наших?

Ружар улыбнулся:

— Не будем об этом.

— Ладно. Но раз у тебя свои источники… — Пустая рюмка стукнула о стойку. — Пожалуйста, счет.

Амель смотрела на парочку студентов, выходящих из рукописного зала, ненамного моложе ее. Она некоторое время разглядывала их, не в силах сосредоточиться на работе. Парень с девушкой тихо переговаривались между собой и заговорщицки смеялись. Журналистка чувствовала себя старухой, пленницей мироустройства, о котором они пока даже не подозревали. Внезапно все так усложнилось.

Сильвену не понравилось ни то, что она, ради того чтобы поскорее вернуться в библиотеку, сократила время их совместного обеда, ни ее отсутствующий вид за столом. Амель не сочла нужным уделить ему больше времени, а ведь он так старался, чтобы все было хорошо. Он ненавидел тупик, в котором по ее вине оказалась их семья. Они больше не говорили о будущем, только о работе.

Зачем тогда она согласилась на эту встречу?

Сильвен перестал поддерживать беседу и коротко и весьма грубым тоном, словно в отместку, сообщил, что послезавтра утром уезжает на семинар на все выходные.

Именно на эти выходные.

Сильвен забыл.

20.10.2001

Отчет управления содержал относительно полный и печальный портрет Лорана Сесийона. Портрет многообещающего мальчика, постоянно натыкающегося на препятствие и каждый раз пытающегося любыми способами обойти его. И некому было указать ему путь.

Кроме опасных кретинов.

Детство среди бетонных стен в дрянном предместье, вокруг поганое зелье, несколько удачных попыток подторговывать — и спираль «бизнеса» закрутилась. Первые неприятности с законом в связи с неосторожной покупкой. Разумеется, Джафар все отрицал, по совету своего адвоката кричал о полицейском заговоре. Ему удалось найти сочувствующего судью, обрадовавшегося возможности проявить заботу об обездоленных в расчете на то, что это дело доставит ему более серьезную клиентуру. Сесийон дешево отделался и даже получил место ученика у ремесленника, который его очень полюбил.

Ненадолго.

Вскоре он снова связался с какими-то подонками. Но на сей раз не попался. Его вовремя подцепила организация по реадаптации. Организация по реадаптации, субсидируемая мэрией и департаментом, но управляемая членами движения новообращенных мусульман «Таблих». Само его название означает «распространение, развитие». Мелкой ложью и лицемерием им удалось вернуть парню уверенность в себе, и все это при финансовом благословении Республики, этой добрейшей девицы, светской и толерантной.

После своего обращения Сесийон свалил в Лондон, потом в Пакистан, видимо, чтобы получить образование в коранической школе. Назад он вернулся после продолжительных скитаний по Восточной и Центральной Европе.

В обзоре даже высказывалось предположение, что он побывал в Чечне.

По прибытии во Францию Джафар выглядел умиротворенным, способным к нормальной жизни. Однако слишком уж набожным. Что, из-за специфики посещаемых им культовых мест, очень скоро привлекло внимание секретных полицейских служб. Многочисленные рапорты, составленные на основе наблюдений и прослушек, доказывали, что он занимается и другой деятельностью и общается с новыми тяжеловесами Делиля, менее известными, но от этого не менее опасными. Недавно он вновь вернулся в «бизнес». Ради благого дела. Своей «работой» он оказывал помощь в финансировании религиозной благотворительности и при случае исполнял роль посыльного.

Линкс кое-что записал и привел документы в порядок. Внизу, в подвале, его ждал Сесийон. Через десять минут агент спустился и приложил ухо к двери камеры. Но ничего не услышал. После двух безумных дней эта перемена была знаком того, что пленник, оказавшийся гораздо боеспособнее, чем Делиль, ослабел.

Хотя вряд ли он продержится дольше.

Агент зажег свет и вошел. Джафар, покрытый темными подтеками, спал посреди комнаты, свернувшись калачиком на люке. Дыхание его было спокойным и мерным. Камера носила следы приступов его бессильной ярости. Стены до самого потолка покрывало дерьмо.

Не очень-то повоюешь со связанными руками и ногами.

На эти бессмысленные проявления своего неповиновения обращенный потратил слишком много энергии, а поскольку с самого прибытия он отказывался от пищи, его силы очень скоро иссякнут.

Линкс решил, что пленник созрел для первого разговора. Закрыв дверь, он отправился за поливальным шлангом.

Услышав стук в дверь, Понсо поднял глаза от газеты. На пороге его кабинета стоял Тригон с документами в руке. Войдя, он сел напротив шефа.

— О чем они там болтают в своей газетенке?

— О катастрофе на юге.

— Опять? Им еще не надоело всех изводить?

— Прошел месяц, надо отметить. Это оживит интерес к газете.

— Причем куда больший, чем два мудака-сыщика, позволивших себя укокошить.

— Не уверен. — Понсо взглянул на Тригона: они ведь, как и те двое, тоже стражи порядка. — Ты знал этих ребят?

— Нет, но это ничего не меняет. Еще чего! Чтобы нас отстреливали, как собак?

Кивок в сторону документов, теперь лежащих на столе.

— Отчеты за ночь. Замечаний нет. Объекты, на которые нас навели коллеги с улицы Нелатон, пока ведут себя благоразумно. Или эти парни ничего не знают, или подозревают, что концов не найти.

— А тот парнишка? — Понсо не слишком интересовался новым делом, в котором они должны были сотрудничать с Управлением территориального надзора.

Гораздо больше он был заинтригован смертью Хаммуда и внезапным исчезновением Сесийона.

— Его никто не видел. Но мы только что навестили его квартиру.

— Плохо. Когда?

— Вчера.

— И что это дало?

— Ничего. Зер под видом почтальона еще раз сходит туда сегодня утром, чтобы поговорить с соседями. А по-моему, этот паршивец-обращенный свалил, вот и все.

— Что-то мне это не нравится!

Установка аппаратуры слежения вокруг мечети в двадцатом округе после обнаружения тела Хаммуда требовала средств, которыми на самом деле Понсо не располагал. Поэтому он сосредоточился на идентифицированных контактах ливанца. Среди них был Джафар. Он даже числился первым в списке, однако вот уже два дня не подавал признаков жизни. Ни слова, ни звука даже. И больше ни одного визита на улицу Пуанкаре для совершения молитвы. Или обращенный испугался, узнав о смерти своего приятеля, или его прогнали. Или же он затаился в ожидании какой-нибудь пакости, о которой никто не знал. Квартира его теперь была оснащена звукозаписывающими устройствами и видеокамерами, мобильный телефон прослушивался: если бы Сесийон объявился, люди Понсо об этом знали бы.

— Что-нибудь еще? — Тригон напомнил шефу о своем присутствии.

— Нет, довольно.

— Ладно, тогда пойду вздремну.

Фарез Хиари в одиночестве поджидал в темноте перед безымянным складом, расположенным среди других таких же в промзоне на востоке Парижа. Поблизости проходила ветка скоростного метро. Ее шум составлял единственное звуковое сопровождение этого раннего вечера.

Звук дизельного мотора Хиари услышал за мгновение до того, как заметил фары грузовика, сворачивающего в его проход. Подъехав, шофер притормозил и опустил стекло:

— Привет. Разгрузка здесь?

Фарез кивнул.

— Мать твою! Взбрендило же кому-то отправить меня в пригород в субботу вечером. Поди теперь, вынюхивай, где это! До чего же вы надоели!

— Эй, я не виноват, тут не я отвечаю. По мне, так лучше сидеть дома, у меня жена и ребятишки. Да не вышло, поставили дежурить.

— Что это за склад?

— Не знаю. Мне только сказали, что его арендует мэрия.

Шофер смерил Хиари взглядом с головы до ног и на нагрудном кармане его зеленого рабочего комбинезона увидел белый логотип. «Париж». Ту же надпись он разглядел на дверцах припаркованного перед складом пикапа.

— Ладно. Не ночевать же здесь. Куда складывать?

Дежурный махнул рукой, и грузовик двинулся вдоль строения.

Через двадцать минут, когда машина уехала, из темноты появился Камель Ксентини. На поросшей травой земляной площадке за складом его поджидало больше десятка двухсотмиллиметровых труб из ковкого чугуна по шесть метров длиной, с клеймом в виде белого стилизованного моста.

Фарез поспел как раз вовремя, чтобы увидеть, как Ксентини заталкивает в отверстие одной из труб металлический хромированный цилиндр приблизительно такого же диаметра.

— Подходит?

— Смотри.

С явным удовлетворением Ксентини несколько раз повторил операцию для своего напарника.

— Подходит. Когда закончим делать врезки, надо будет как следует почистить и смазать трубы.

— А они не лопнут?

— Не волнуйся, приятель. Сталистый чугун достаточно прочен, чтобы выдержать переливку, особенно тот, что уже побывал под землей и подвергся внешнему давлению почвы. К тому же начальный заряд не должен быть слишком мощным, чтобы протолкнуть цилиндр.

Фарез в последний раз скептически оглядел трубы и поспешил вслед за Камелем.

Несмотря на слепящий свет, нимбом окружающий голову палача, Джафар по-прежнему глядел на него с вызовом. Он только опускал глаза несколько чаще, чем во время двух первых разговоров: двух долгих сеансов по три часа каждый, прерванных лишь один раз, когда Линкс дал Сесийону поспать. Он связал его, как делал всякий раз, когда оставлял одного на длительное время, и вышел.

Пленник мгновенно погрузился в глубокий сон, завершившийся меньше чем через десять минут. Агент заставил его поверить, что прошла целая ночь. Затем очень краткая интерлюдия, за которой последовали обстоятельный допрос и вторая пауза — на несколько часов.

Другая «целая ночь», перемежающаяся пробуждениями от ледяного душа.

Мокрый насквозь Джафар дрожал от холода на своем стуле в ледяном подвале. Связанный, он вел себя относительно спокойно. Но когда пришел в сознание, отчаянно сопротивлялся. Несколько электрических разрядов умиротворили его.

Пленника и его мучителя разделял стол с принесенными Линксом тарелкой еды, отравленной наркотиком водой и документами. Сесийон мельком взглянул на картонную папку и успел прочесть свое имя и клички. В сторону еды или бутылки с жидкостью он даже не посмотрел.

Крепкий парень, на каждом допросе плюющий на него. Однако слюны становится все меньше и меньше.

— Лоран Сесийон. Родился… — Линкс опять затянул свою песню: имя, гражданское состояние, адрес, имена и адрес родителей. Учеба. Судимости. — Отличная программа.

Джафар нехотя ненадолго опустил голову, поморгал и снова заносчиво поднял подбородок.

— Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного. Аллаху поклоняются те, кто на небесах и на земле, ибо Он есть Всемогущественнейший и Всемудрейший… — Обращенный принялся бормотать отрывки из Корана.

— Ты полный неудачник, Сесийон. Бормочешь молитвы, но истина в том, что ты даже не способен правильно послужить своему новому богу. Ты, как всегда, влип.

Пленник заерзал на стуле.

— Это Он… Он изгнал из жилищ тех людей Книги, которые… не веровали. — Сесийон легонько пошевелил наручниками.

— Ты снова проиграл.

Одна нога Джафара судорожно отбивала неровный такт.

— Вы не думали, что они уйдут, а… а они думали, что их оборонительные сооружения защитят их от Бога.

— Они оказали тебе доверие, а ты… — Линкс вздохнул, — ты дал себя сцапать.

— Но Бог настиг их там, где они не ожидали. Он по… Он посеял страх в их сердцах. — Сесийон уже не смотрел агенту в лицо.

— Ты ничтожество.

Рука пленника машинально сжималась в кулак.

— Они собственными руками разрушили… свои жилища с помощью верующих.

— Полное ничтожество.

На какое-то мгновение обращенному удалось привстать вместе со стулом. Он снизу вверх смотрел на Линкса, речь его становилась все быстрее:

— Пусть это послужит вам уроком.

— Лузер.[137]

— Если бы… — Дальше он стал рубить слова точно топором. — Если… если бы Бог не… не приказал их… их изгнать…

— Неудачник. Как, должно быть, довольна твоя мать, что избавилась от тебя.

При упоминании о матери Джафар рванулся вперед и свернул все, что было на столе. Линкс отпрянул, перескочил через спинку стула и ткнул своего растянувшегося во всю длину пленника электрической дубинкой между лопаток, чтобы вывести его из строя. Только после второго, более продолжительного удара током обращенный зарычал. Агент толчком вернул его в сидячее положение и послал ему короткий третий разряд, в грудь.

В полубессознательном состоянии Сесийон завалился вперед на колени. Он с трудом дышал.

Такая реакция обращенного не была неожиданностью. Чувство неполноценности, внушенное чувство вины — таковы были борозды, которые Линкс решил проложить, проанализировав его личное дело и результаты первой ознакомительной беседы. Упоминания о преследовавших его неудачах вызвали у Джафара реакции тревоги, гнева или обороны, очень заметные, несмотря на его попытки контролировать себя.

Агент бдительно следил за самыми незначительными движениями пленника, даже за изменением положения его тела. Он привел в порядок стол и под защитой луча своего надетого на лоб фонаря снова расположился напротив обращенного.

— Давно ты не виделся со своей семьей?

Пленник не ответил, но изо всех сил постарался выпрямиться на стуле.

— А если они умрут из-за твоих друзей? Или даже по твоей вине?

— Плевать мне на них. Они не верят в Истинного Бога. — Редкий случай, когда он вместо ответа не ограничился цитатой какой-нибудь суры Корана. Родители Сесийона были католиками и соблюдали обряды. — Я бы и сам убил их, если бы понадобилось. Они неверные. — Сколько ненависти в светлых глазах.

— Тогда почему ты этого до сих пор не сделал?

Обращенный посмотрел в сторону.

— И брата тоже убил бы?

— Тоже. Он только этого и заслуживает.

— Ты не оставил бы им шанса прийти к истинной вере? Тебе ведь такой шанс дали.

Джафар открыл рот, хотел что-то сказать, но передумал.

— Ты строишь из себя бывалого парня, чтобы понравиться своим дружкам. Твоя вера воняет. Тебе надо постоянно доказывать им, что ты такой же, как они, даже лучше. Что ты сильнее веришь. Ведь именно так они заполучили тебя, а? Твердя тебе, что ты все понимаешь лучше, чем другие? До тех пор, пока ты кое-чего не провалил.

Обращенный опять задрожал.

— А другие мусульмане? Те, кого сторонники джихада убивают своими бомбами, что ты об этом думаешь?

— Бог никогда не убивает истинно верующих, только сообщников крещеных и евреев.

— Неужели? А разве не учит Коран, что не следует верующему убивать верующего?[138]

— По какому праву ты упоминаешь Книгу, пес?! — Сесийон прижал руки к телу, чтобы защититься от дубинки, и нервно облизывал пересохшие губы. — Мудрецы говорят, что в случае крайней необходимости можно… Что Бог простит…

— Мудрецы? Какие еще мудрецы?

Неожиданно из глаз пленника исчезла уверенность.

— Я… я читал фатву, в которой говорилось об этом. — Он старался не смотреть в сторону Линкса, направляя свой взгляд на стол, к воде.

— Какую?

Молчание.

— Что, забыл?

Металлическое позвякивание цепей наручников о ножки стула.

— Тебе это сказали твои друзья, а? Чтобы ободрить тебя. Но ты-то ее не читал, эту фатву. Что еще сказали тебе твои друзья? Что еще наврали?

Рука Сесийона медленно и неуверенно потянулась к открытой бутылке.

— А чего от тебя ждал Делиль?

Пальцы замерли в нескольких сантиметрах от емкости.

Линкс еще ни разу не упоминал о ливанце.

В глазах Джафара вновь вспыхнула ненависть. Он швырнул пластиковый сосуд в стену камеры:

— Да пошел ты, мразь!

Он второй раз рванулся, в приступе ярости приподнял стул от пола, но, связанный по рукам и ногам, завалился на бок.

Отступив к стене, агент, прежде чем приблизиться, несколько секунд наблюдал, как пленник корчится на полу.

Разряд.

Сесийон закричал и выгнулся дугой.

Разряд.

Обнаженный Джафар бился в судорогах.

Разряд.

Побелевшие от ярости глаза обращенного на мгновение закатились и закрылись…

Открылись они в кромешной тьме. Сколько времени Сесийон провел без сознания? Он не знал. Но по тошнотворному запаху догадался, что на нем снова омерзительный капюшон. Он почувствовал, как с него снимают наручники, однако был слишком слаб, чтобы пошевелиться. Болело все его судорожно дергающееся тело. Он не сопротивлялся. Он был точно замороженный. За его спиной послышался звук, будто что-то разорвали. Кто-то схватил его за запястья и лодыжки и связал их. Прежде чем стянуть ему горло скотчем, его перевернули лицом в пол.

Чье-то дыхание прямо над его ухом, потом голос — голос человека со светящейся головой:

— Сура четвертая, стих девяносто пятый. «А если кто убьет верующего умышленно, то воздаянием ему — геенна, для вечного пребывания там. И разгневался Аллах на него, и проклял его, и уготовал ему великое наказание!» Припоминаешь? Ты же выучил все наизусть. Спи спокойно.

Лязгнула металлическая дверь, Джафар снова потерял сознание.

Заперев дверь, Линкс положил дубинку и рулон скотча на стол, рядом с музыкальным центром. Он стянул резиновые перчатки и задрал свитер, чтобы снять и выключить микрофон, прикрепленный скотчем к животу. Одновременно выключилось цифровое звукозаписывающее устройство. Отмотав немного назад, он проверил качество записи. Все было в норме. Прослушать позже. Сейчас он слишком устал.

21.10.2001

Ребятишки бегали вокруг столов и с криками сновали между отдельными кабинетами, расположенными в глубине просторного зала. Сервье извинился:

— Если бы знать, что в воскресенье здесь семейный день, я бы выбрал другое место. — Они сидели у окна в самом углу ресторана на Восточной набережной Сены в Исси-ле-Мулино. — Но мне его очень рекомендовали.

Амель с улыбкой посмотрела вслед только что промчавшейся мимо них пестрой ватаге.

— Мне следовало предупредить тебя. Пару раз я обедала здесь, когда была в этом районе на стажировке.

Оживление исчезло с ее лица, когда небольшая группа уселась за стол для родителей с детьми. Маленький мальчик залез на колени к отцу, поцеловал его в лоб, а второй поцелуй запечатлел на губах женщины, сидящей рядом и занятой переодеванием другого мальчишки, немного постарше.

Сервье заметил.

— Все в порядке?

Она повернулась к нему и опустила глаза:

— Да, просто… — Она не договорила.

Установилось молчание.

— Меня удивило, что ты приняла мое приглашение на воскресное утро.

Жан-Лу отправил ей еще одно электронное сообщение, поскольку первое осталось без ответа. Она откликнулась, и они договорились встретиться и выпить кофе. В ходе телефонного разговора кофе превратился в поздний завтрак.

— Сильвен уехал. — Последнее слово Амель прозвучало как горестный вздох. — Я свободна, так что почему бы и нет? Мне приятно.

— Вижу.

Она уловила иронию Сервье:

— Извини. — Молодая женщина не заметила в утомленных глазах собеседника никакого раздражения, только усталую доброжелательность. — Сегодня четвертая годовщина нашего знакомства. Обычно в этот день мы с Сильвеном куда-нибудь ходим вдвоем, но вот… он уехал. По работе.

— Бывает, что-то забудешь. Из-за работы иногда случается пренебрегать важными вещами, к тому же не всегда есть возможность выбора, ты должна бы знать об этом. Ты пробовала поговорить с ним?

Амель покачала головой:

— Нам стало сложно разговаривать. Я не совсем понимаю, что с нами происходит. — Она отвела взгляд, немного помолчала. — Это случилось так внезапно, я просто не знаю, что делать. — К глазам подступили слезы, она пыталась сдержать их. — Но здесь мне легче. Дома я бы места себе не находила, как дура.

— А я как раз каждой бочке затычка… — Осознав неуместность своих слов, Жан-Лу резко умолк. — Прости, это не то, что я хотел сказать.

— Знаю. Но это я должна просить прощения, что надоедаю тебе со своими глупостями.

— Извинения приняты. Давай прекратим, иначе через две минуты мы, обливаясь слезами, на глазах у всех упадем друг к другу в объятия. Вот это уж точно будет стыдно.

— Да уж, полный позор. — Амель уже снова улыбалась. — Расскажи мне немного о себе, ты сейчас много работаешь? У тебя усталый вид.

Сервье рассмеялся:

— Спасибо. Очень мило с твоей стороны. — Он вздохнул. — Я как каторжный работаю над планом развития одного датского предприятия, занимающегося программным обеспечением превентивного CRM.

— Чего?

— Predictive customer relationship management. Построением предварительных отношений с будущими клиентами, если так тебе больше нравится. Зануднее не бывает, но кто-то же должен этим заниматься. Печальная правда заключается в том, что я света белого не вижу. К счастью, это скоро закончится. А что с твоим репортажем, дело движется?

Журналистка кивнула:

— Неделя была беспокойная, но страшно интересная. Мы сумели приблизиться к нашему источнику, он… — Она взглянула на Жан-Лу.

Он мягко накрыл своей ладонью ее руку:

— Тебе нечего бояться.

— Я тебя почти не знаю. — Амель стала нервно теребить салфетку. — К тому же это не только мое дело. У Ружара репутация. Если кто-нибудь узнает, что он работает над такой актуальной, животрепещущей темой, его собратья заинтересуются и постараются сунуть свой нос. А мы не можем упустить возможности первыми опубликовать сенсацию.

— Обещаю, что ничего не расскажу. — И добавил: — Это твое дело, а правда такое важное?

— Потенциально да. Потому-то мне особенно не хочется вляпаться.

— Политическое?

— Да.

— Наверное, это очень будоражит — окунуться в такую историю и исследовать закулисную сторону действительности.

Глаза Сервье блуждали в бушующих волнах серой и раздутой от дождей Сены.

— Будоражит? Да, наверное. Мне-то на самом деле это отвратительно.

— Даже так?

— Вся информация, которой нам удается завладеть, выглядит скорее плачевно и подрывает веру в надежность системы. Все это отдает грязными делишками и махинациями на всех этажах власти, действующей ради «высшей» цели, чаще всего не поддающейся четкому определению.

— И тебя это удивляет?

— И да, и нет. Сперва я подозревала, теперь констатирую. То есть я предполагаю. И потом, иногда… как бы это сказать? Иногда у меня создается впечатление, что на самом деле мы исполняем роль статистов, произносим слова, не нам предназначенные. Не знаю, достаточно ли ясно я выражаюсь.

— Но ты хочешь продолжать?

— Да.

— Почему?

— Потому что думаю, что кто-то должен сказать правду. Если никто ничего не будет делать, как все это изменить? — Прошло несколько секунд, прежде чем Амель вполголоса продолжила: — Я боюсь…

— Извини, что? — Кажется, Сервье не расслышал.

— Ничего.

23.10.2001

Обычно Ружар не встречался с Жюльеном Акрутом прямо в профсоюзе. Тот предпочитал, чтобы их видели вместе только на официальных встречах. Однако сегодня журналист, измученный невозможностью выйти с ним на связь в течение нескольких дней, нарушил эту молчаливую договоренность и навестил ответственного работника без предупреждения, прямо в профсоюзе, в двенадцатом округе.

Акрут встретил его в холле и в раздражении потащил на улицу.

— Что это тебе вздумалось сюда прийти?

— Ты не отвечаешь на звонки, не перезваниваешь, вот я и пришел. Мне надо с тобой поговорить.

— Ты очень не вовремя. Все в истерике, видал, что вчера произошло?

— Демонстрация?

— Ну да, наши коллеги проявляют недовольство, и поверь мне, на этом дело не кончится.

Шел дождь. Ружар предложил выпить кофе в кофейне напротив, но профсоюзный деятель отказался.

— Некогда. — Они остановились у подъезда. — Чего тебе надо?

— В одном из оставленных тебе сообщений я назвал имя. Можешь что-нибудь узнать об этом человеке?

— Напомни, кто это?

Полицейский прикидывался дурачком, тянул время. Журналист удержался от выражения недовольства, он должен проявлять терпение.

— Мишель Хаммуд.

— Ах да, Хаммуд. Тебе наболтали ерунды, его не существует.

— Информация подтверждена другим лицом, достойным доверия.

Накануне журналист еще раз переговорил с Мажуром, сотрудником внешней разведки. Тот в конце концов с неохотой подтвердил точность сведений «Мартины», не потрудившись что-нибудь добавить. Высокопоставленный чиновник был заметно встревожен, а ложь Акрута только лишний раз доказывала важность откровений информатора Ружара.

— Мне бы встретиться с кем-нибудь из криминалистов или антитеррористов. Не попробуешь узнать? Может, тамошний твой кореш, этот Понсо…

— Брось! — Резко перебив его, профсоюзный деятель прошептал журналисту в самое ухо: — Твой ливанец смердит. — Акрут торопливо направился к своему кабинету. — И оставь меня в покое! — прокричал он, не оборачиваясь.

Ружар дал ему уйти. Подобная реакция полицейского одновременно удивила журналиста и доставила ему удовлетворение. Сам того не ведая, Акрут кое-что все-таки сообщил. Национальность Хаммуда. А уж с этим-то Ружар знал, к кому обратиться.

Не спросив позволения, за стол к Амель подсел какой-то мужчина. Она с раздражением подняла голову и увидела приветливое лицо Клейна. Они находились на его территории, в зале документации редакции его журнала.

Он был не лишен обаяния, одевался со вкусом и сохранил лукавые искорки в очень светлых, как у Сильвена, глазах.

— Все хорошо?

Он был довольно рыхлого телосложения: «дряхлого», подумала молодая женщина.

Утром Ружар торопливо и как можно более неприметно, чтобы не привлекать внимания, познакомил их в коридоре и умчался.

— Мне бы хотелось поблагодарить вас за справку об антитерроризме. Бастьен рассказал мне, какую ценную помощь вы ему оказали. Я чувствую, вы созданы для такой работы.

Амель улыбнулась. Она сделала чуть больше, чем просто помогла Ружару: она написала всю статью. А он только заглянул в нее, прежде чем отправить в редакцию за своей подписью, и исправил несколько опечаток и один или два оборота. Это была их «сделка», и из соображений секретности им следовало хранить свое сотрудничество в тайне. Если бы стало известно, что помощница Бастьена Ружара сечет в таких тонких делах, могли бы возникнуть ненужные вопросы. Журналист всех подозревал, особенно внутри собственной редакции. Однако Амель знала, что по окончании этой работы ее ждет награда. Ей обещали должность. К тому же, помимо надбавки за составление документов и компенсации расходов, ей платили как журналисту на официальной сдельной работе.

— Чем вы сейчас занимаетесь?

— Сетями скрытого финансирования террористов.

— Ах да, Бастьен говорил мне. Очень хорошо. — Клейн накрыл своей ладонью руку Амель и сжал ее. Чуть дольше, чем следовало.

Его ладонь была влажной.

Она не решилась убрать руку и лишь с холодной улыбкой взглянула на него.

— Я вас покидаю, работайте спокойно. — Клейн встал. Выходя из зала, он оглянулся и пристально посмотрел на молодую женщину.

Джафар пил жадно, не отрываясь. Он опустошил бутылку и, судорожно подергиваясь, молча принялся за еду.

Линкс наблюдал за ним, в наушниках у него звучал «Wall».[140] Накануне, после четырех дней упорной голодовки и сорока восьми часов молчания, прерываемого ругательствами в ответ на задаваемые вопросы, обращенный сломался.

В какой-то момент агент решил, что просчитался. Ему показалось, что он не справится с Сесийоном, даже несмотря на то, что тот утомлен и заметно сдал. Сильная мотивация помогала обращенному держать удар.

Его мотивация.

Необходимо было разрушить ее, разрушить все логические связи и загнать пленника в безвыходный лабиринт. Нерешаемые загадки, бессвязные вопросы, над которыми Джафар должен был неотвязно думать во время своего принудительного отдыха. Этот подсказанный великим произведением Люиса Кэрролла метод иногда, после долгих дней вынужденного отступления, творил чудеса с некоторыми упрямцами. А мог довести их до безумия. Поэтому Линкс начал перемежать вопросы о Делиле, его идеалах, его роли, его друзьях, его организации посторонними элементами, разным шлаком: идиотскими фразами, маловероятными утверждениями.

Первый признак возможного прорыва появился вчера, когда Джафар перестал отказываться от воды и пищи. Потом снова ничего. В течение следующих двадцати четырех часов и двух сеансов допроса Сесийон опять замкнулся в упорной немоте.

Провал все еще был вероятен.

Не заблуждаясь относительно своего собственного состояния, агент взглянул на лицо пленника, медленно пережевывающего бутерброд. Джафар был бледен, черты его заострились. С серой кожи почти исчезли веснушки. Он изредка поднимал на своего палача потухшие и налитые кровью глаза. Но по-прежнему не говорил.

Возможно, уже не заговорит.

— Не надо плохо говорить о моей матери. — Голос Сесийона внезапно отчетливо послышался сквозь тихую музыку. — Почему ты заговорил о моей матери? Почему спросил, была ли она бандершей?

Обнадеживающая неожиданность.

Линкс медленно снял наушники.

— Из-за Делиля, конечно.

Обращенный не смог подавить отрыжки. Слюна с кусками пережеванного хлеба вытекла ему на подбородок и грудь. В его взгляде вновь зажегся тусклый огонек непонимания.

— Моя мать его не знала. — Он впервые допустил хоть какую-то возможность связи с ливанцем.

Фонарь погас.

Сесийон увидел голову в капюшоне и сумел наконец разглядеть странно неподвижные голубые глаза своего мучителя.

— А я думаю, знала.

Прошло несколько секунд.

— Нет, я познакомился с Насером намного позже, чем порвал с семьей.

Дома Амель обнаружила Сильвена на диване перед телевизором. Он вернулся со своего семинара во второй половине дня. Ощутив внезапную неловкость, молодая женщина как вкопанная остановилась на пороге гостиной. Несколько долгих секунд они не произносили ни слова. Затем муж поднялся и подошел к ней, чтобы обнять. Она не сопротивлялась. Он тихим голосом бормотал ей на ухо свои извинения, она молчала и не шевелилась.

Сильвен стал целовать ее. Амель терпела присутствие его языка у себя во рту и думала о другом: о тексте, который ей предстоит закончить, и о спокойствии, испытанном ею в эти несколько дней отсутствия мужа. Сочтя, что поцелуй чересчур затянулся, Амель отстранилась от Сильвена и сняла пальто. Повесив его на спинку стоящего перед письменным столом стула, она включила компьютер.

— Что ты делаешь?

Не оборачиваясь, она ответила:

— Мне надо перечитать один текст и отправить его.

Вскоре она почувствовала на своем затылке неровное дыхание мужа.

— Я только что приехал, а ты…

— Не надо было уезжать. — Ответ прозвучал холодно и резко.

— Надоела мне твоя дерьмовая работа! Черт, ты что, не понимаешь, что мы из-за нее на грани развода!

25.10.2001

Перечень услуг и тарифов был составлен по-английски, по-французски и на арабском языке, которого Карим не понял. Когда первое изумление прошло, он осознал, что арабским был только алфавит, а язык, возможно, был урду. Маленькое интернет-кафе в Барбе-Рошешуар, перед витриной которого он остановился, должно быть, принадлежало пакистанцам или афганцам.

Войдя, Феннек сразу погрузился в душное тепло лавки. Было очень шумно. В первом помещении, предназначенном для компьютеров, все было занято. В глубине образовалась очередь к телефонным кабинкам; двери не мешали присутствующим быть в курсе разговоров.

Служащий за прилавком принял у него деньги и попросил подождать. Минут через десять Карим смог наконец сесть за компьютер. Он сразу подключился к Google и ввел объект поиска, «Эль-Хадж». Ему хотелось посмотреть самому, потому что контора держала его в неведении. По последним сведениям, после его возвращения из Испании аналитики по-прежнему работали над возможными значениями этого слова.

Через несколько минут поиска обнаружилось более восьмисот тысяч статей, но все они к делу не относились. В основном фамилии: арабские поэты, легендарные воины, африканские певцы и в общих чертах все те, кто совершил паломничество в Мекку.

Феннек открыл второе окошко и уточнил даты следующего большого исламского собрания — пятой колонны, — в котором все истинно верующие стремились поучаствовать по крайней мере хоть один раз в жизни. В 2002 году оно состоится между 8 и 13 dilhija[141] 1422 года по лунному календарю хиджры,[142] или с 20 по 25 февраля.

Как только Карим узнал имя коммандо, он сразу подумал, что этот праздник может оказаться целью большого покушения. Гипотеза по многим причинам выглядела правдоподобной. Уже не в первый раз Саудовская Аравия — страна, постоянно обвиняемая фундаменталистами в игре на руку крещеным, — станет мишенью в это время года, что будет иметь большое символическое значение.

Впрочем, реальной целью всех исламистских военачальников, прежде всего политической, является отвоевание любыми средствами прежде принадлежащих им стран. Эта победа послужит отправной точкой восстановления мифического государства — Халифата, где правил бы преемник Мохаммеда. Тогда стало бы возможным распространение уммы по всему миру. Создатели идеи Аль-Каиды разделяли эти амбиции и искали способы прибрать к рукам Аравийский полуостров и Египет. Саудитское королевство снова могло представлять очевидный приоритет как в экономическом, так и в религиозном плане.

И наконец, огромный интерес вызывало химическое оружие — оружие врага. Его применение против мусульман в самом священном для ислама месте вскоре после нанесения удара по Нью-Йорку могло вовлечь в движение беспрецедентное количество народу. Особенно если правильно организованная пропаганда выдаст это нападение за репрессивные действия. Посягательство такого рода могло бы вызвать во всем мире широкомасштабный революционный подъем, долгие годы ожидаемый всеми главарями террористов.

Однако подобный план шел вразрез с так называемой доктриной далекого врага, которой по инициативе второго человека организации, египтянина Аймана аль-Завахири,[143] в последнее время увлеклись мыслители из Аль-Каиды. Одиннадцатое сентября оказалось наглядной иллюстрацией их новой концепции борьбы. Поскольку в течение десятилетий фундаменталисты ни к чему не пришли, они решили нанести удар в самое сердце тем, кто на Западе поддерживал руководителей их собственных стран. Речь шла о том, чтобы напугать западных покровителей, поколебать их уверенность, чтобы они, в свою очередь, оказали давление и способствовали приходу к власти новых режимов, основанных на исламском законе шариата.

Гипотеза нападения на Мекку, даже если она предполагала радикальные стратегические перемены, была пугающей, ибо очень правдоподобной. Принесение в жертву других мусульман оправдывалось фатвами некоторых улемов-фундаменталистов, так что на бумаге этому ничто не препятствовало. И все же мешало одно обстоятельство — присутствие алжирских элементов в организации столь масштабной акции. Хотя, превратившись в салафистскую группу проповеди и джихада, вооруженная исламская группировка и поклялась в преданности саудиту Бен Ладену и его сеидам,[144] остались атавистические противоречия и взаимное недоверие, избежать которых будет нелегко, особенно при таких высоких ставках. Кажется, все камикадзе одиннадцатого сентября были саудитами или почти все.

Хадж… Салафистская группа проповеди и джихада… Алжир… Французское химическое оружие… Франция.

Феннек вновь принялся барабанить по клавишам и задал критерии поиска. При появлении первых результатов он мысленно отчитал себя за забывчивость.

Хадж Ахмед Мессали.

Близкий к французским левым Мессали Хадж в 1926 году основал Североафриканскую Звезду — одну из первых политических партий алжирских иммигрантов, а в 1946 году создал Движение за победу демократических свобод. Карим знал это имя: много лет спустя, когда начали зарубцовываться старые раны, отец, повинуясь настоятельным расспросам сына, однажды рассказал ему о Мессали.

Один из первых сторонников независимости, Хадж ратовал за политическую модель, основанную на арабо-мусульманских культурных ценностях, за облегченную форму исламизма, не столь явно заявляющего о своих притязаниях на джихад в то время. В конечном счете он столкнулся с другими движениями за освобождение, более светскими и более склонными к насильственным действиям. За этим последовали противостояние, разобщение и предательство.

Как раз в то время отец Феннека и вступил в лагерь сторонников Мессали Хаджа и стал свидетелем его взлета. Сомневаясь относительно его религиозного прочтения политики, отец Феннека был воодушевлен увлеченностью и относительным пацифизмом Мессали. По наивности ему показалось, что это алжирский Ганди. Однако междоусобные распри, борьба за власть и личные амбиции вождя, понемногу извратившие отношения в лагере борцов за независимость, убедили отца Феннека в том, что алжирский народ проиграет, даже если победит в войне. Тогда он на время оставил всякую мысль о борьбе, пока не был арестован французами из второго алжирского бюро и не стал предателем, харки.

А сам Мессали стал мишенью других антиимпериалистических течений. Вскоре после начала вражды он основал Алжирское национальное движение, но Армия национального освобождения очень быстро пошла против него и не успокоилась, пока его не нейтрализовала. Осмеянный, разочарованный, Хадж Ахмед Мессали отошел от активной деятельности и до самой своей смерти в 1974 году не возвращался в Алжир.

Отец Карима признался, что виделся с Мессали Хаджем за год до его смерти. Он попытался обсудить с ним, как да почему, поговорить о том, что не удалось, но перед ним был усталый, озлобленный человек, страдания которого так напоминали ему его собственные. Человек, ненавидевший его отца и — сегодня Карим понимал это — неспособный хотя бы частично облегчить ему тяжесть чувства вины.

Был ли Эль-Хадж достаточно символичной фигурой, чтобы современные алжирские исламисты могли равняться на него? Феннек бегло просмотрел многие довольно полные биографические сайты. Во всех хронологиях систематически появлялись одни и те же даты: создание Североафриканской Звезды, Движения за победу демократических свобод: после роспуска Звезды — партии алжирского народа — арест, жизнь под надзором, освобождение, создание Алжирского национального движения. Затем на одной страничке в Интернете он обнаружил первое упоминание о событиях 14 июля 1953 года — парижской демонстрации, завершившейся кровавой бойней.

Карим поискал другие детали, касающиеся этого эпизода, о котором ему никто никогда не говорил. В этот день алжирские рабочие, сторонники Мессали Хаджа, устроили шествие против коммунистической партии и ВКТ. Впервые они несли транспаранты с требованиями независимости. Когда они вышли на площадь Наций, полиция атаковала их и в ответ на сопротивление манифестантов открыла огонь. Отчет о жертвах сводился к семерым убитым: «шестеро североафриканцев и один синдикалист». Сегрегация продолжалась даже на том свете.

14 июля 1953 года.

14 июля…

Карим что-то знал про этот день, только вот память отказывалась подсказать. В тот год шествие должно было быть каким-то особенным, но почему? Он ввел дату на Google. Следующий национальный праздник должен был состояться в воскресенье. Многие региональные, департаментские и муниципальные сайты сообщали детали предстоящих торжеств и… среди заголовков его внимание привлекли два слова: Вест-Пойнт.[145]

Можно прекратить поиски, теперь он вспомнил.

Как выпускник Сен-Сира, он был приглашен принять участие в торжествах по случаю двухсотлетия учебного заведения. Приглашение пришло вместе с частной корреспонденцией, которую иногда во время совещаний ему передавал Луи. В прикрепленной к билету программе праздника упоминалось об участии кадетов из военной академии Вест-Пойнт — заведения, где обучаются офицеры американской армии. Оно тоже будет отмечать свое двухсотлетие в 2002 году. Четырнадцатого июля его курсанты пройдут маршем во главе колонны войск по Елисейским Полям. Мощный символ, который позволит вспомнить, а точнее, укрепить дружеские связи, объединяющие Францию и Соединенные Штаты.

Джафар стоял перед Линксом, одетый так же, как в день своего похищения. Он был оглушен и едва держался на подкашивающихся, ватных ногах. Запястья его были прикованы к металлическому крюку, закрепленному над головой.

Обращенный с трудом открыл один глаз. Агент, с обнаженными головой и торсом, надевал мотоциклетные перчатки из тонкой кожи. Шнур от наушников спадал ему за спину через левое плечо. Слабое освещение камеры подчеркивало рельефность его узкого мускулистого торса, казавшегося еще более худым. Многочисленные шрамы разных форм и размеров свидетельствовали о том, что палач занимается рискованным делом и обладает богатым опытом.

Адреналин окончательно пробудил Сесийона, и он стал разглядывать Линкса. Тот словно застыл, вытянув руки вдоль туловища, и, точно непроницаемое зеркало, возвращал пленному его взгляд. Страх в глазах Джафара вскоре сменился отчаянной яростью.

— Мразь!

Крик, на мгновение заглушивший голос певца «Chemical Brothers»,[146] как будто послужил сигналом. Линкс ударил Джафара.

— Грязный сукин сын!..

Мощный удар, проникающий прямо в печень. Сесийон умолк и согнулся пополам.

В печень два раза. В хрустящие под ударами ребра — левой, левой.

В грудину — правой. Со всей силы.

— М-м-мразь!

Джафар харкнул, принялся отплевываться. Он извивался под градом жестоких ударов в грудную клетку. Агент слышал, как трещат кости под его кулаками, и ощущал, что пленник слабеет.

Направить удары в лицо. Подбородок, челюсть, челюсть, прямой. Нос сломан. Линкс начинал потеть. В камере стоял пьянящий металлический запах, усиленный теплом, выделяемым при напряженной работе мышц.

Из Сесийона прямо на его мучителя хлынула вязкая блевотина. Ритм ударов не изменился. Лоу-кикс[147] справа, слева. Сдвоенные удары. Голени, бедра. Еще, еще, еще…

Сильнее!

Наконец, задыхаясь и обливаясь потом, агент остановился.

Наказание продолжалось меньше десяти минут. «Chemical Brothers» без остановки крутились у него в голове. Кожаные перчатки на его жестоких руках промокли.

Чтобы перевести дух, Линкс позволил себе на мгновение прислониться к стене и с наслаждением ощутить спиной прохладу пластика.

Воздух в комнате был насыщен запахом крови.

Он вновь приблизился к слабо стонущему Джафару.

Возле пленного испарения ощущались сильнее. Агент приподнял его голову. Развороченное лицо представляло собой кровавое месиво. Линкс приоткрыл рот, выставил вперед челюсть, оскалился…

Его зубы лязгнули в пустоте. Он успел овладеть собой и не укусил обращенного, подбородок которого тяжело упал на грудь.

Качая головой, агент снова отступил, чтобы оглядеть свою работу и забрызганное кровью собственное тело.

Руки его дрожали. Окровавленная перчатка, которой Линкс исступленно тер циферблат своих часов, еще больше пачкала их. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что они показывают. Было двадцать три сорок три.

В ушах нескончаемо звучала музыка. Линкс развязал Сесийона и взвалил его на плечо, чтобы отнести в «Транзит».

26.10.2001

Возбужденные и упившиеся к середине ночи клошары бульвара Ла-Виллет вот уже десять минут как снова дрались. Линкс решил действовать, пока какой-нибудь сосед не потревожит представителей власти. Он подошел к предварительно застланному полиэтиленовой пленкой кузову пикапа и раздвинул картонные коробки, среди которых был спрятан Лоран Сесийон. Тот лежал на боку, без признаков жизни, но еще живой. Он потерял сознание наверху ведущей из подвала лестницы, и больше оно к нему не возвращалось.

Сжав ему горло, агент прикончил его.

Надев старый плащ и засаленную шляпу, Линкс двинулся в сторону от «Транзита», поддерживая безвольное тело Джафара, как если бы тот был пьян. Они направлялись к бомжам.

Никто из пьяной компании не обратил на них внимания.

Подойдя поближе, Линкс пихнул обращенного в кучу дерущихся и орущих клошаров прямо на глазах у их товарищей. Прежде чем рухнуть на землю, труп толкнул одного бомжа — кряжистого и довольно старого, затем другого — совершенно беззубого, наступающего на первого с разбитой винной бутылкой в руке. Они разозлились еще больше и обратили свой гнев на непрошеного гостя, который даже не держался на ногах. Поодаль вспыхнула другая драка: ее спровоцировал агент. Трое или четверо бомжей, до того времени остававшихся лишь зрителями, жарко и неловко ввязались в драку. Вскоре под надземным метро царил хаотический шум бьющегося стекла, криков и ругательств.

Поблизости осветились, а затем открылись некоторые окна.

Жильцы соседних домов просыпались.

Довольно скоро военные действия прекратились. Когда каждый занял свое место в границах принадлежащей группе территории, на земле, в некотором отдалении от всех, осталась лежать одна жертва.

Джафар.

Сидя в кабине пикапа, Линкс внимательно наблюдал за приступом спасительной для него жестокости бездомных. Он видел, как один из них, еще стоящий на ногах, приблизился к обращенному и отвесил ему удар ногой. Никакой реакции. Человек присел и, подгоняемый приближающимся воем полицейской сирены, принялся обшаривать карманы мертвеца.

На приборной доске перед Линксом лежал плеер. Он потянулся было к нему, но передумал. Руки все еще дрожали. Он тронулся с места.

Шарль Стейнер встретился с полковником Монтана в Булонском лесу рано утром. Полковник любовался своим французским бульдогом, писающим под деревом. В десятке метров от него возвышалась молчаливая массивная тень. Телохранитель не шевельнулся, когда вновь пришедший приблизился к его патрону, поскольку внимательно следил за бредущими неверной походкой трансвеститами. Они закончили свою ночную работу, но все еще болтались поблизости.

— Ну так что, Шарль? — Сотрудник службы внешней разведки не поздоровался. Занятый своей собакой, он даже не поднял головы, чтобы взглянуть на пришедшего.

— К настоящему моменту мой агент должен покончить с Лораном Сесийоном.

— Уже? Можем ли мы быть уверены, что этот парень выложил все, что знал? — Монтана резко потянул поводок. — Не хотите пройтись?

Мужчины углубились под деревья.

— Сесийон сказал то, что его понуждали сказать. Мы никогда не будем уверены на сто процентов, что он не скрыл от нас какой-то информации, но… но ведь нет никакой методики, способной гарантировать нам подобный результат. Я доверяю Линксу.

— А, так это ему вы поручили дело? Знаменитому Линксу? Я всегда думал, что он миф, фантазм, который вы сотворили на потребу публики. Как давно он на вас работает?

— Несколько лет.

Монтана сбоку украдкой взглянул на собеседника:

— Вы его оберегаете. Чего вы боитесь? Мы в одной команде.

— Можете быть спокойны, Сесийон признался, что получил кое-что от Делиля, простите, Мишеля Хаммуда. Ту самую резинку. Он не знал, что в ней спрятано. Он утверждает, что пятого октября во время заранее оговоренной встречи передал ее некоему Мустафе Фодилю.

— Значит, мы отстаем от них на двадцать один день. Это много. Что еще?

— Фодиль и Хаммуд не были знакомы. Это подтверждает, что мы имеем дело с чрезвычайно разветвленной организацией. В каком-то смысле это нам на руку, сигнал тревоги будет подан не так быстро.

Они подошли к лесной дороге и, прежде чем перейти ее, пропустили группу бегунов трусцой. Вскоре собака Монтана снова пристроилась под деревом.

— Говорил ли Сесийон об операции?

— И да, и нет. Он ничего не знал о грузах или о том, что с ними предполагается сделать. Однако он подтвердил, что операция должна состояться следующим летом. По-видимому, невольное признание Делиля.

— Вот как? Это совпадает с уже имеющимися в нашем распоряжении сведениями.

— Он также говорил о Нуари Мессауди, торговце наркотиками, мелком оптовике, в последние недели замеченном нами в его окружении. Похоже, именно через этого Нуари несколько лет назад Джафар познакомился с алжирскими вербовщиками.

— Нам это уже было известно.

— Да. Нам многое из его откровений уже было известно, или мы это хотя бы подозревали. Возвращаясь к Мессауди: не похоже, что он напрямую замешан в интересующем нас деле. По словам нашего покойного юного обращенного, этот Мессауди держится в стороне от политики и верующих. Впрочем, и они терпят его только потому, что часть его денег идет на их цели. Или непосредственно на «добрые дела» мечети в двадцатом округе, вокруг которой вертится этот мирок, или как дотации на благотворительные организации. Сесийон служил Мессауди посыльным и при необходимости телохранителем.

Монтана усмехнулся:

— Разумеется, никто не знает, на что на самом деле тратятся эти бабки?

— Мы можем рассматривать многие возможности и даже предполагать, что Нуари Мессауди оказывает действенную помощь каким-нибудь нуждающимся. На мой взгляд, в основном он финансирует проживание и разъезды джихадистов. Сами операции — маловероятно.

Сотрудник службы внешней разведки внезапно вернулся к предыдущей теме:

— Тогда сосредоточимся на Фодиле. Я распоряжусь, чтобы сотрудники нашей миссии наблюдения «Алекто» снова занялись им. А также передам вашу информацию, кому следует.

— А у вас есть новости?

— Нам удалось проследить морскую часть маршрута бочек. Выйдя из порта Яблах в Сирии, они оказались на идущем в Албанию грузовом судне. Мы полагаем, что потом между шестым и восьмым сентября Vx достиг Тираны. На борту грузового судна или на другом корабле, более неприметном. Как и где он путешествовал после этого, нам пока неизвестно. Но мы над этим работаем.

Монтана умолк и поднял палец, чтобы обратить внимание Шарля на пение птиц в ветвях деревьев. Тот некоторое время прислушивался, однако природная интерлюдия длилась недолго.

— Недавно наблюдатели из, скажем так, продвинутых, предварительно размещенных в Афганистане, перехватили и ретранслировали кое-какие местные телефонные соединения. В настоящий момент у них там земля под ногами горит и они непрерывно переговариваются. Так вот в одном из этих разговоров упоминалась «свадьба» во Франции, назначенная на четвертое Jumada’ Al-Awwal[148] тысяча четыреста…

Шарль перебил собеседника:

— Четырнадцатое июля.

Монтана кивнул:

— Да, согласно календарю хиджры. Я полагаю, вам известно, что на их жаргоне означает «свадьба»?

— Да. С Вест-Пойнт, который…

— Не только с Вест-Пойнт. Обсуждается также возможность участия в шествии нью-йоркских пожарных. Американцы в курсе этих перехватов и волнуются. Понятно, что мой шеф, его шеф и тот, кто над ним, обеспокоены.

— Не кажется ли вам, что теперь самое время сказать правду и предоставить нам все доступные средства для того, чтобы завладеть этим отравляющим веществом?

Сотрудник внешней разведки остановился, и Стейнер обернулся:

— Слишком рано. Сейчас мы еще можем успокоить тех, кто в этом нуждается. Мы по-прежнему заинтересованы как можно более незаметно вернуть себе этот Vx. Это позволит нам исключить возможность каких бы то ни было утечек. С одной стороны, незачем предупреждать террористов, что мы в курсе. С другой стороны, нет смысла предоставлять всему миру случай прищемить нам хвост. Позволю себе напомнить вам, что мы официально являемся участниками всех договоров о нераспространении химического оружия. С первой Женевской конференции тысяча девятьсот семидесятого года до Парижской тысяча девятьсот девяносто третьего.

— И все же в стремлении не скомпрометировать себя мы очень рискуем.

Тон, которым Стейнер произнес последние слова, разозлил Монтана.

— Не скомпрометировать себя, предотвратить серьезное покушение и уберечь нашу производственную базу, не забывайте об этом. Что вам здесь не нравится, Стейнер?

— Мне только представляется, что такая ответственность чересчур тяжела для одних наших плеч.

— Мы не одни, я вам уже сказал.

— Тем не менее служба слишком рискует.

— В случае провала внешняя разведка будет ни при чем. Группа «Алекто», которой нет никакого резона публично заявлять о себе, исполняет всего лишь наблюдательную функцию. Не более того. Если возникнет серьезная проблема, «Алекто» окажет содействие в разоблачении злодеяний некоего «опасного психопата», слишком буквально трактовавшего понятие «столкновение цивилизаций».[149]

Шарль пробормотал имя Линкса.

— Не понимаю, что вас тревожит. Пока ваш агент действует безукоризненно. Он доказал уместность избранной методы. Если он будет продолжать в том же духе, мы добьемся всего, чего хотим. Неужели вы искренне верите, что в последнее время участь трех-четырех фанатиков может волновать наших соотечественников? В любом случае нет никаких причин, чтобы до них дошли разговоры об этом.

Стейнер отвел взгляд.

— Что? Может, вы хотите в чем-то признаться, Шарль?

— Двое журналистов интересуются деятельностью Общества оперативной обработки.

— Не в первый раз. Помимо всего прочего, вы руководите обществом, активно ведущим дела с Африкой в важных сферах.

— Один из них специалист по исламистам.

У Монтана вытянулось лицо. Он потребовал подробного рассказа и поинтересовался принятыми мерами.

Шарль рассказал о прослушках, о физическом наблюдении и пожаловался на отсутствие средств, на что его собеседник лишь махнул рукой: «Будут они у него, и очень скоро». А затем бросил заготовленную бомбу:

— Существует утечка информации. Говоря об утечке информации, мы и, очевидно, вы тоже имеем в виду осведомителя, крота.

— Немыслимо.

— Не допускаете ли вы в подобной связи, что некоторые сотрудники могут захотеть открыть встречный огонь?

Монтана понял, что его собеседник намекает на напряженные отношения, существующие между ним, серым кардиналом руководителя департамента, и официальным заместителем шефа службы внешней разведки:

— Мы стираем наше грязное белье дома, а не на виду у гражданских.

Стейнер сразу подумал о бюро защищенных инвестиций, реальная деятельность которого известна лишь ограниченному кругу посвященных. Если бы он не был так встревожен, апломб Монтана вызвал бы у него улыбку.

Ян Су последний раз сфотографировал вместе обоих мужчин и надолго замер. Низкорослый субъект с собакой в сопровождении своего телохранителя ушел первым. Другой, за которым фотограф с большим или меньшим успехом следил уже две недели, немного подождал, а потом тоже ушел.

Старик в телеобъективе выглядел встревоженным, павшим духом. Папарацци воспользовался неподвижностью своего объекта, чтобы еще парочку раз прицелиться в него. Как только Стейнер ушел, фотограф поднялся, торопливо разобрал камеру, сунул ее в рюкзак, сложил камуфляжную сеть, под которой прятался, и направился следом.

Нынче утром его посетила удача, удача — и интуиция. Сам не зная почему, он решил подойти к дому Стейнера ранним утром. И очень вовремя, так что застал, когда тот выходил. Один. Это упростило слежку, и на сей раз фотографу не пришлось прерывать ее на полпути из страха быть замеченным одним из вечно сопровождающих старика здоровяков. Глава Общества оперативной обработки был человеком весьма осмотрительным, но Ян привык преследовать личности, чересчур ревностно оберегающие свою частную жизнь. Так что он без проблем дошел за своим объектом до Булонского леса.

Потом все было просто, местность оказалась подходящей. Он сумел сделать множество портретов таинственного собеседника Стейнера — человека достаточно значительного, чтобы заставить его выйти из дому ни свет ни заря.

Мотоцикл папарацци поджидал его там, где он его оставил: возле входа во французский гоночный клуб. Он торопливо смотал удочки, нашел в шестнадцатом округе небольшое кафе и выпил горячего кофе с круассаном. Ружар может подождать еще часок.

Безопасность не слишком просторного, но высокого застекленного вестибюля нового офиса «Франс телевизьон» обеспечивали тамбуры и стеклянные турникеты, раздвигающиеся лишь по предъявлении магнитной карты. Были там и охранники, а за высокой длинной конторкой священнодействовали несколько гостеприимных сотрудниц. Украшением помещения служили три не слишком ухоженных живых растения, рекламные щиты и плоские экраны, посвященные достижениям отрасли массовых коммуникаций. Временные «избранные», кому судьба позволила добраться до расположенных в верхней части этого не слишком скромного атриума балконов, выглядели так, будто они свысока созерцают плебс.

Ложно открытый, холодно приветливый. Гнетущий. Таковы были первые впечатления Амель. Заметив ее, Ружар сразу подошел с прижатым к уху мобильным телефоном. Лицо его светилось ликованием.

— У моего приятеля-фотографа есть кое-что новенькое. Новый игрок, с которым Стейнер тайно встречался сегодня рано утром.

— Может быть, это не имеет к нам никакого отношения.

— Может быть, но, прежде чем отчаиваться, давай-ка узнаем о нем побольше.

— Когда у нас будут снимки?

— К полудню Ян сматывается на юг вслед за парой американских актеров, которые хотят купить домик. Он мне сказал, что…

Человек, которого они ждали, внезапно материализовался перед ними и, очевидно спеша, прервал их разговор. Арман Сибэй, главный редактор франко-ливанской версии журнала о Среднем и Ближнем Востоке, в знак приветствия обнял собрата и засвидетельствовал Амель свое почтение.

— Простите, что назначил вам встречу в подобных условиях. У меня очень мало времени. Сейчас я участвую в ток-шоу, а потом меня ждут на другой площадке, в другом конце города.

Когда перед этой встречей Ружар описывал его Амель как просвещенного оппортуниста, выплывшего на поверхность на волне исламского терроризма, в его голосе слышались нотки зависти.

— У меня есть кое-какая информация о вашем Хаммуде. Это бывший банкир и к тому же бывший христианин. Его жизнь резко изменилась после семейной драмы, за которую он, по-видимому, ненавидит израильтян. Впрочем, они отвечают ему тем же. — Сибэй подсел к ним, придвинулся поближе и понизил голос. — Ваш герой обратился перед тем, как присоединиться к самым крайним радикалам.

— А хавала?

— Я к этому и веду. Выйдя из одной банковской системы, официальной (я не люблю это слово, оно отдает какой-то не слишком заслуженной законностью, ну да ладно)… Так вот, Хаммуд оставил свой банк, чтобы стать хаваладаром. Это позволяет ему вносить свой скромный вклад в борьбу друзей-исламистов и при этом не слишком мараться. Он всего лишь ведает расходами, и даже если кто-то сядет ему на хвост, обвинить его в чем-либо будет трудно. Как вы о нем узнали?

Амель и Ружар переглянулись. Такой вопрос они предвидели. Сибэй не идиот. Прежде чем дать им подсказку, он захочет узнать побольше. Возможно, это окажется выигрышной темой. Пока он не сказал ничего, что они не могли бы обнаружить самостоятельно.

— Да ладно, Бастьен, чтобы как следует помочь тебе, надо…

— Я работаю над сюжетом весьма деликатного свойства и не могу об этом говорить. В деле замешан Хаммуд. Кроме того, у меня есть основания считать, что он мертв. Как раз из-за этого самого дела. Вот что я тебе предлагаю: если наша история благодаря твоим сведениям хоть куда-нибудь выведет, я дам тебе знать.

Прежде чем снова заговорить, Сибэй посмотрел вокруг:

— Идет. Могу устроить тебе встречу с одним ливанским банкиром, который подскажет, как подступиться к миру твоего Мишеля Хаммуда. Годится?

— Годится.

Они встали и пожали друг другу руки.

— Я перезвоню, Бастьен. — Сибэй исчез за стеклянной дверью.

— Я думала, мы работаем над этим делом, а не только ты?

— Ну разумеется, а как же. — Тон Амель застал Ружара врасплох. Он постарался поскорее овладеть собой, положил руку ей на плечо и, выходя, привлек к себе. — Что-то не так?

— Ничего. Все в порядке. Все хорошо.

Он поцеловал ее в лоб:

— Ну и отлично. Ты ведь знаешь, как ты нужна мне, а? Твоя помощь для меня драгоценна, даже необходима.

Она не ответила. Его рука покоилась у нее на плече, они шли, тесно прижавшись друг другу, пока не отдали себе отчета в этой новой, непривычной близости. Тогда, все так же не говоря ни слова, они отстранились друг от друга.

— Надо поймать такси.

Через несколько минут, сидя на заднем сиденье машины, Ружар обобщил имеющуюся у них информацию:

— «Мартина», которую было бы лучше называть «Мартин»… Об этой личности нам известно немногое, но он обратил мое… — он взглянул на Амель и улыбнулся ей, — наше внимание на двоих людей, внешне никак друг с другом не связанных. — Он поднял большой палец на правой руке. — Номер один, Шарль Стейнер. Бывший сотрудник внешней разведки, начальник конторы, постоянно действующей в кругах, приближенных к секретным службам, на тех же территориях, а именно в Африке и на Среднем и Ближнем Востоке. Только сейчас его деятельность уже скорее не секретная, а скрытная, что вызвано самой ее природой, более экономического, нежели политического характера. В ней также нет ничего противозаконного, во всяком случае внешне. Номер два, — он поднял указательный палец, — Мишель Хаммуд.

— Точнее, его труп.

— Увы. Этот тип обделывал делишки с террористами, помогал финансировать их деятельность и всплыл в Сене. — Ружар без малейшего волнения говорил о смерти этого человека. — Какая между ними связь?

Амель было не по себе. Глядя в окно на проносящуюся мимо набережную, она, не оборачиваясь, ответила:

— Помимо «Мартины»? Никакой.

— Да, разумеется, ты права. На кого работает «Мартина»? Чего он добивается?

— Прижать Стейнера или через него — одного из его клиентов. Возможно, Общество оперативной обработки ведет какой-нибудь проект, интересующий «Мартину» или тех, кто ему платит?

— Или, если я правильно понял смысл предостережения Дюссо, «Мартина» и Стейнер принадлежат к двум противоборствующим группировкам, участвующим в сваре, раздирающей службу внешней разведки. Вот чего я не могу понять, это какова ставка: президентские выборы?

Прежде чем Амель снова заговорила, прошло несколько секунд:

— Тогда зачем он рассказал нам о Хаммуде? И выбрал тебя? Наше присутствие в этом уравнении нельзя назвать случайным, не так ли?

Ружар не ответил. До него только что дошел смысл откровений «Мартины». Если Амель права, единственное заслуживающее внимания объяснение заключается в том, что Стейнер замешан в смерти Хаммуда. И если уж размышлять дальше, французские спецслужбы тоже. Журналист не решался предположить, что могло довести их до таких крайних мер. Он покачал головой и не ответил на следующий вопрос молодой женщины, удивленной его озабоченным молчанием. Все это было слишком непостижимо. Слишком пугающе.

Вернувшись, Сильвен обнаружил, что дома пусто. Однако на диване лежала открытая сумочка жены, а компьютер был включен. Видимо, она вышла ненадолго и недавно. Наверное, за покупками. Поколебавшись какое-то время, он направился к компьютеру.

На экране был открыт документ Word. Проект статьи о терроризме и параллельных финансовых системах. Он спустил вниз рабочее окно и открыл почту Амель.

Сердце Сильвена заколотилось. Ему внезапно стало нехорошо. Он не испытывал гнева, нет еще. Но чувствовал себя так, будто его ранили. Амель не рассказывала ни о каком «позднем завтраке». Когда она успела так сблизиться с этим Сервье? И насколько тесно?

Он просмотрел несколько более ранних писем, но не обнаружил ничего компрометирующего даже в переписке жены с двумя ее ближайшими подругами. Речь шла только об их семье, о возникших между ними сложностях. Она не лгала, не преувеличивала ни одной проблемы. Увидев, что она упрекает себя, чувствует частичную вину в переживаемом ими кризисе, он даже успокоился. Больше там ничего не было, и он перешел к отправленным письмам.

На площадке звякнул остановившийся лифт. Вернулась Амель. Сильвен оставил компьютер и скрылся в спальне.

27.10.2001

Дождь начался в середине ночи. Сильвен не спал, но лежал недвижно. Он слушал, как о металлические перила балкона стучат капли. Из-под теплого одеяла виднелись плечи жены. Слишком далеко. Он протянул руку и едва сумел коснуться их. Этого было недостаточно, и он придвинулся ближе. Его рука легла на бедро Амель, скользнула под футболку, единственную одежду, которую она носила ночью, и остановилась на талии. Несколько минут он подождал, успокоенный теплом под своими пальцами.

Его пальцы.

Ее.

Его.

Живот Сильвена судорожно сжался. Он сглотнул, чтобы прочистить горло, нежно прижался к ее телу, стараясь ощутить его тепло. Внезапно у Сильвена сложилось впечатление, что он больше ничего не чувствует. Его рука опустилась к началу бедер, поднялась, снова опустилась еще раз, до тех пор пока наэлектризованная кожа Амель не ответила на его прикосновения.

Отодвинувшись и снова еще плотнее прильнув к мужу, молодая женщина ласково подтолкнула его руку к своему клитору. Легкие движения тазом назад. Сильвен приподнял ногу, медленно ввел член и, поймав ритм, присоединился к ее покачиваниям.

Их губы нашли друг друга, и они, почти не шевелясь, слились в долгом поцелуе.

Тела возобновили мерное движение, раздались первые прерывистые вздохи. Амель легла на живот, футболка задралась ей на плечи. Увлекшись любовной игрой, он не раздел жену, а лишь набросил футболку ей на голову.

По-прежнему не выходя из нее, Сильвен приподнял ей таз и неожиданно шлепнул.

Удивленная, она вскрикнула и хотела открыть лицо.

— Не сегодня. — Ее голос слабо прозвучал из-под плотной ткани.

Муж не отпустил ее и одной рукой с силой сжал ей запястья за спиной. Резким толчком он еще глубже вошел в нее. Один раз, потом еще один. И еще один. Он задыхался.

Новый шлепок. Болезненный.

Амель взвыла.

Он продолжал входить в нее, все более и более жестко. При соприкосновении их тел раздавался звонкий шлепок.

— Прекрати! Ты делаешь мне больно! Прекрати!

Он по-прежнему держал ее запястья, она безрезультатно пыталась бороться.

— Тебе ведь так нравится, а?

Сильвен кончил. Прежде чем перевалиться на кровать, он, задыхаясь, всей тяжестью навалился ей на спину.

Амель плакала.

Камель Ксентини тоже не спал. Не раздеваясь, он лежал на походной кровати, накрытой спальным мешком, и разглядывал трещины и пятна сырости на потолке. Его душила ярость. Жилище внушало ему отвращение. Он и сам внушал себе отвращение. Ему не удавалось избавиться от воспоминаний о другой комнате, выходящей окнами с легкими белыми занавесками на море. Это было несколько лет назад. Ту комнату он делил со стройными и загорелыми телами, ему так нравилось ласкать их. Тогда у него было все. Уважение, деньги, роскошь. Любовь.

Камель провел рукой по своему паху.

Его мысли покинули жалкую комнатенку, чтобы вернуться к тем нежным и крепким телам, которые он так любил дни напролет трогать и ласкать языком.

Распустив ремень и расстегнув ширинку, Камель стал онанировать.

Он вспоминал объятия в солнечном полумраке, жаркие проникновения, чуть-чуть насильственные. Ему всегда нравилось сдерживаться, чтобы продлить миг, когда тела ослабляют захват.

Рука его мерно двигалась вверх-вниз. Устоять, переждать, сдержаться еще.

По соседней улице с грохотом проехал мотоцикл. Прекрасные видения исчезли, сменившись засиженным мухами грязным потолком. Не добившись удовлетворения, Камель несколько раз стукнул кулаком по кровати. Под его ударами заскрипели пружины. Он этого не заслуживает.

Его желание пропало.

Они заплатят, да, они заплатят. Все.

Карим отложил газету.

— Сесийон или Мессауди?

— Сесийон.

— Когда?

— В ночь с четверга на пятницу. — Луи выдержал паузу. — Кстати, Хаммуд тоже…

— Тоже мертв? Я так и думал. Почему мне ничего не сказали?

— Чтобы избежать ошибок по невнимательности. Люди из двадцатого округа не в курсе.

— На сей раз трудно будет закрыть крышку. Вот черт! — Карим вскочил со стула и обоими кулаками грохнул по столу. — Но почему ты мне ничего не сказал!

— Успокойся, вовсе ни к чему…

Дверь в глубине комнаты открылась, и генерал Стабрат подошел прямо к Кариму:

— Пьер де Стабрат. Садитесь, капитан. — Приглашение было произнесено голосом примирительным, но твердым. — Как вы себя чувствуете?

— Не очень уверенно.

— Понимаю.

— Нет, не думаю, я…

Призывая его к молчанию, генерал поднял руку:

— Я понимаю. Но подсчет наших ошибок, а мы их допустили, особенно по отношению к вам, может подождать. Сейчас то, что представлялось нам лишь прощупыванием почвы, может оказаться делом первостепенной важности. — Он взглянул на Феннека, чтобы убедиться, что полностью завладел его вниманием. — Что вам на самом деле известно?

— Что вы имеете в виду?

— Что вы поняли?

Карим ответил не сразу:

— Хаммуд и Сесийон являлись частью тайной сети. Эта сеть, похоже, что-то готовит, поскольку мы неожиданно очень ею заинтересовались, и похоже, не мы одни.

Стабрат изобразил улыбку:

— Акция имеет отношение к химическому оружию, возможно французскому. Она должна быть очень масштабной, а следовательно, потенциально очень разрушительной.

— Великолепно! А что я вам говорил, Луи?

Куратор опустил глаза:

— Вы правы, капитан. Хаммуд помогал группе под названием «Эль-Хадж», готовящейся действовать на территории нашей страны и получить неизвестное количество нейротоксина. В настоящий момент мы потеряли след этого химиката. Но это еще не все. — Генерал разъяснил Кариму финансовую роль ливанца и степень причастности Сесийона, но воздержался от подробностей и уточнения происхождения своих сведений. — Итак, сейчас мы почти уверены, что их операция будет иметь место…

— В Париже, четырнадцатого июля две тысячи второго года.

Стабрат повернулся к Луи, затем снова к агенту:

— «Эль-Хадж»: логический вывод.

— Разумеется, но мы также подтвердили его перехватами.

— Следует предупредить Министерство внутренних дел.

— К чему? У нас есть вы, наша главная фигура, в самом центре шахматной доски.

— Я не убийца.

Генерал посмотрел на него долгим тяжелым взглядом:

— А кто говорит об убийстве? Кроме того, давно ли вас так сильно беспокоит смерть наших врагов?

— При всем моем к вам уважении, генерал, не делайте из меня дурака. Я нисколько не сомневаюсь, что в смерти Делиля и Сесийона нет ничего естественного.

— И вы думаете, что мы несем за это ответственность?

— Да, мы или те, с кем мы, по всей видимости, активно сотрудничаем.

Новая пауза.

— Сейчас я вам кое-что расскажу, капитан. Априори вас это напрямую не касается, но, возможно, успокоит относительно наших намерений. — Стабрат обошел стол и встал позади Луи. — Нам известно, что Хаммуд выдал группу джихадистов, арестованную в конце сентября в пригороде Парижа. На это вполне определенно указывают многие детали. В частности, видеозапись, на которой зафиксирована передача нашим милягой-ливанцем офицеру местных спецслужб этим летом в Дубае документов, позволяющих идентифицировать «Игуану».

— Ну и что?

— А то, что интересующая нас операция столь сложна, что ее заказчики сочли необходимым пожертвовать некоторыми своим пешками, чтобы отвлечь наше внимание. Я не очень удивлюсь, если окажется, что смерть Хаммуда и даже, возможно, Сесийона также входит в план осуществления принципа превентивных действий, если можно так сказать.

Карим перевел взгляд с генерала на своего куратора. Лицо Луи было непроницаемо.

— Мы не имеем к этому отношения?

— Нет.

— Луи?

— Довольно, капитан! Сколько можно подвергать сомнению мои слова? — Стабрат тоже склонился над столом и прихлопнул по нему ладонью.

— Чего вы от меня ждете?

— Вы поступаете в полное распоряжение ваших приятелей из двадцатого округа и соглашаетесь на предложенную ими работу. Надо любыми способами и как можно скорее еще глубже внедрить вас в их организацию. Нам также потребуется доступ ко всем документам, что позволит получить больше информации о группе «Эль-Хадж». Мы должны сопоставить их с имеющимися у нас сведениями из других источников. — Говоря это, генерал снова обошел стол. — Кроме того, мы пытаемся выйти на след кое-каких личностей.

Луи подвинул к агенту три фотографии:

— Что это за типы?

— Приведение в действие одного или нескольких устройств с использованием нейротоксического вещества требует особой компетенции. Вот люди, которых мы задержали как наиболее возможных исполнителей такой работы. — Стабрат остановился за спиной Феннека и положил руку ему на плечо. — Мы на вас рассчитываем.

Карим кивнул.

Серый «Пежо-607» появился на трассе возле Галлардона поздним утром. Не задерживаясь возле насосов, он остановился прямо перед главным зданием заправки. Первым из машины вышел пассажир с переднего сиденья и отправился размять ноги. Через несколько минут он вернулся.

Затем из машины показался Шарль Стейнер, один. Взглянув на серое низкое небо, он поднял воротник пальто. В магазине он прямиком отправился в туалет, вымыл руки, вышел и заказал у скучающей за барной стойкой молодой женщины кофе. Народу было немного. Стайнер присел за столик в глубине заведения, рядом с парнем с грязными волосами, который, полуприкрыв глаза и откинувшись на спинку стула, слушал музыку. На столе перед парнем был стакан апельсинового сока и затрепанный экземпляр «Экипа».

Подав эспрессо, женщина удалилась. Сосед Шарля наклонился к нему:

— Сигареты не найдется?

— Не курю.

— Мудрое решение.

— Вы тоже могли бы обойтись без этого.

— Возможно.

Уставившись в пустоту, они молча принялись за свои напитки.

— Что у нас там дальше по программе? — Линкс говорил тихо, почти не шевеля губами.

— Фодиль. Группа «Алекто» уже на него вышла. — Стейнер сидел спиной к залу, никто не мог видеть, что он говорит.

— А Мессауди?

— Позже.

— Пиротехники?

— За ними следят все. Троих кандидатов изолировали сразу, но сегодня утром я узнал, что осталось всего двое. Третий, англичанин пакистанского происхождения, нынче ночью был нейтрализован британскими парашютно-десантными частями особого назначения возле Баграма.[151] Но в настоящий момент это не наша проблема. А пока мне настоятельно порекомендовали заняться журналистами. — Шарль выдержал паузу. — Приходится говорить об этом. Мне необходимо больше средств наблюдения.

— Что тебе уже известно?

— Не так много. Ружар — бывший маоист, не в ладах с женой. Поскольку деньги принадлежат ей, он соблюдает видимость приличий. У него две более или менее постоянные любовницы, бывшие практикантки; он выпивает и иногда балуется кокаином. Его телефонные переговоры пока ничего нам не дали. Полагаю, скоро мы получим номер его мобильного… И конечно, мобильный его девицы тоже.

Они обменялись взглядами.

— О ней ничего?

— Ничего, кроме того, кто она такая. То же самое и относительно ее мужа.

Линкс кивнул:

— В последней доставке тебе отправлены технические характеристики замков их квартир. Найди мне, за что зацепиться.

Морщины на озабоченном лице Стейнера как будто стали еще глубже.

— Что-то происходит?

— Не нравится мне эта история. С самого начала. И присутствие двух этих дерьмоделов не облегчает задачи. Служба…

— Что?

— Ничего. Да, — Шарль вздохнул, — возможно, утечка информации происходит от нас.

Агент только покачал головой.

— Теперь надо быть внимательнее.

Он улыбался или Линксу только показалось?

— Тобой интересовался Монтана.

Снова молчаливый кивок, едва заметный.

Линкс поднялся:

— Почитали бы вы «Экип», это вас развлечет. — И отправился в туалет.

Через несколько минут Стейнер покинул помещение заправки с газетой под мышкой.

Соня одевалась. Амель смотрела на нее. Большую часть субботнего дня они провели вдвоем, договорившись вместе походить по магазинам, — теперь это стало для них таким редким удовольствием. Молодые женщины даже особенно не разговаривали, так, обменялись несколькими банальностями. Амель, молчаливая, смущенная и сама себе противная, витала мыслями далеко от своей лучшей подруги.

Та заканчивала собирать сумки со шмотками.

— Ты правда не прогуляешься со мной до Бастилии?

— Нет, мне хочется выпить еще кофе.

Соня озабоченно взглянула на подругу и нежно погладила ее по щеке:

— Ты знаешь, что всегда можешь прийти ко мне.

Улыбки. Прощание.

Оставшись одна, Амель подозвала официантку и попросила счет. В ожидании она взяла мобильник и набрала номер. Как и в прошлый раз, ни одного гудка, сразу автоответчик: «Hi. You have reached plus four four…»[152] Она отключилась.

Молодая официантка принесла счет и взяла протянутую ей синюю карту.

— Вы, случайно, не знаете некоего Жан-Лу, вашего постоянного клиента? Среднего роста, лицо худощавое, квадратное, темные короткие волосы. Весьма элегантный.

— Извините, я новенькая.

Дождавшись, когда девушка вернется с электронным терминалом, Амель расплатилась и быстро покинула «Канапе». Шел дождь, но это не помешало ей дойти до дому пешком.

29.10.2001

30.10.2001

Понсо встретился с Магрелла и Жаке на бульваре Ла-Виллет. Он согласился пойти с ними для формальной проверки у Нуари Мессауди, чье имя возникло в деле Сесийона. Впрочем, он не питал на этот счет никаких иллюзий: офицеры-криминалисты были приглашены не без задней мысли. У них на руках оказался второй мертвый исламист. За столь короткое время перебор, даже если обстоятельства этой новой смерти отличались от первого дела. Там — нападение банды клошаров, известных своей жестокостью, а тут — случайное «утопление». Следаки из тридцать шестого дома еще ничего не знали о связях, существующих между Хаммудом и Сесийоном.

Так что нынче утром Магрелла направлялся ловить рыбку в мутной воде. «Наш приятель в такую пору, должно быть, еще дрыхнет». И не только Мессауди.

Трое полицейских вошли в жилой массив Лепаж и углубились в переулок, отходящий от бульвара и упирающийся в улицу Мо. Шествие замыкал Понсо.

— Что у вас на него есть?

— Мы проверили в отделе по борьбе с наркотиками. У них на него заведено дело, не слишком толстое, и им неохота его бросать. Чует мое сердце, что наш примерный гражданин — один из их «кормильцев» и они предпочли бы, чтобы его оставили в покое.

— А что ты можешь мне сказать по поводу смерти Сесийона?

— Ничего, кроме того, что уже изложил тебе по трубе. Все заставляет полагать, что парня до смерти забили бомжи, ночующие под линией метро. Его кровь оказалась на тряпье многих из них; кстати, они потырили у него кое-какие вещички. К этим клошарам и прежде имелись претензии: в бесконечных книгах учета текущих дел комиссариата зафиксированы многочисленные жалобы окрестных жителей. Бригада по борьбе с преступлениями регулярно приезжала пресекать их драки.

— Тогда зачем ты заставил меня прийти?

Магрелла посмотрел на своего коллегу из оперативного отдела:

— А зачем ты согласился?

Понсо остановился, так же поступили и двое других.

— Возможно, Сесийон и Хаммуд пересекались в Париже.

— С Мессауди?

— Все может быть. Я хочу убедиться, что их почти одновременная кончина — не что иное, как совпадение.

Они двинулись дальше и вскоре вошли в дом Неззы. Второй этаж. Они позвонили. Через тридцать секунд позвонили снова. После второго долгого звонка по ту сторону двери наконец раздались шаги — тяжелые, медленные, сонные.

Дилер в одних трусах открыл дверь, скептически оглядел всех троих и отступил, чтобы дать им войти, даже не спросив трехцветных удостоверений. Он проводил их в неприбранную гостиную, в центре которой торчал огромный эпидиаскоп, и уронил свое тщедушное тело на кожаный диван.

Среди разбросанных на полу тряпок Понсо заметил женскую одежду. Он подбородком указал на нее Жаке, тот повернулся к Мессауди:

— Черт, почему у вас, сутенеров, вечно такая грязища! У тебя кто-то есть?

Из-под усов Неззы мелькнула довольная ухмылка.

— Ну да. Хотите, она сделает вам кофе? Или чего другого?

Жаке проигнорировал колкость:

— Лоран Сесийон. Это имя тебе о чем-нибудь говорит?

— Вас бы здесь не было, если бы вы не знали. Что он еще натворил?

— Когда ты его видел в последний раз?

— Недавно, две-три недели назад. Мы не слишком часто общаемся. С тех пор как он перешел на темную сторону силы, его речи мне не нравятся. Если он приходит, то либо для того, чтобы поколотить меня, либо чтобы наставить на путь истинный, так что…

Понсо и Магрелла переглянулись. Он говорил о Сесийоне в настоящем времени.

— Клянусь вам, мне совсем не в радость, что он путается у меня под ногами. — Мессауди приложил руку к сердцу. — Обделывать дела с верующими не слишком хорошо для… То есть если господа понимают, что я хочу сказать.

— Понимаем, понимаем. Так что ты не знаешь, где его сейчас можно найти?

— Нет, а почему вы спрашиваете?

— Потому что он мертв.

Тень удивления мелькнула на лице Неззы, но он быстро овладел собой.

Однако недостаточно быстро — полицейские заметили его краткое замешательство.

— Как это случилось?

— Твои милые соседи, те, что кучкуются под линией метро. Они немного перестарались, когда чистили его карманы.

— А Мишель Хаммуд? Это тебе что-нибудь говорит?

— Кто это?

Магрелла не успел ответить, его опередил Понсо:

— Это такой маленький черножопый, который позволяет поколачивать себя, твой бывший жених. Потому что там он, похоже, не слишком защищался.

Мессауди повернулся к нему. Он старался сохранить спокойствие, но в глазах полыхала ярость.

— Вернее сказать, он был моим дружком, я вам уже говорил.

Внимание Неззы отвлек Жаке. Роясь на стеллажах, выстроенных вдоль стены позади эпидиаскопа, легавый задал ему свой вопрос:

— А где ты был в ночь с четверга на пятницу?

— Уж конечно, не под линией надземного метро. Должно быть, в ночном заведении, я обычно выхожу по пятницам.

— Кто-нибудь может подтвердить?

— Надо подумать… Погодите, гляну в мобильнике. — Мессауди привстал.

Магрелла снова заставил его сесть:

— Брось. Только не говори, что тебе неизвестно, с кем встречался в последнее время этот твой Сесийон. Имена этих чертовых бородачей, которых ты не желаешь видеть!

— Я так понял, его прикончили клошары с бульвара?

Трое полицейских переглянулись и после двух-трех дополнительных формальных вопросов, убедившись, что до их прихода Мессауди ничего не знал о смерти своего бывшего сообщника, поспешили уйти.

— Однако это не означает, что у Неззы не возникнут собственные соображения относительно того, кто убил Джафара. — Как только они вышли, Магрелла снова заговорил.

— Если это и в самом деле кто-то другой, а не клошары. Поскольку в признательных показаниях и вещественных доказательствах пока все сходится. Я думаю, это их рук дело, и мы только зря морочим себе голову. Кроме того, между нами говоря, двумя больше, двумя меньше — плевать мне на этих сраных африканцев. Хватит уже. — Жаке нравились простые объяснения.

Они стояли перед коллегой из госбезопасности.

— Думаю, он прав. Что толку усложнять себе жизнь неправдоподобными предположениями.

— Значит, ну его, будем считать, что наш ливанский приятель сам пустился в плавание, так, что ли?

— Я этого не говорил. Но до нового приказа у тебя нет никаких доказательств, что два этих дела связаны между собой. — Все же Понсо не нравилось такое совпадение. Так что сомнения Магрелла его не удивляли.

Амель ждала в бистро на улице Бюси, в одиночестве сидя за столиком. В передовице лежащей перед ней ежедневной газеты сообщалось об очередном корсиканском инциденте, тормозящем старт премьер-министра в президентской гонке. Свое достойное место на первой полосе, по соседству с перестрелкой со смертельным исходом в каком-то городе в центральной Франции, занимал разворачивающийся в Афганистане джихад. Газета лежала вверх ногами, молодая женщина ее не читала. Она смотрела на улицу и заметила присутствие Ружара, только когда тот оказался прямо перед ней.

Вместо приветствия он поцеловал ее в лоб:

— Как дела?

— Нормально.

Журналист взял меню с соседнего столика:

— Эй, cheese![155] Все хорошо. Клейн тебя обожает, он непрестанно говорит со мной про тебя и про статью об антитерроризме. Кстати, скоро выйдет другая, про хавалу.

Губы Амель растянулись в подобие улыбки.

— Зачем тебе надо было так срочно увидеться со мной?

— «Мартина». — Ружар говорил, не отрывая взгляда от меню. — Тебя это еще интересует? Он снова вышел на связь. На сей раз отправил для нас открытку в газету.

— Почему он не позвонил?

— Я даже не стану отвечать на твой вопрос.

Потребовалось несколько секунд, чтобы в мозгу Амель родилось и созрело объяснение. Связи по телефону больше нет. Телефон стал ненадежен. Следовательно, за «Мартиной» следят. Возможно, за ними тоже. Номер Амель на прослушке. Теперь она участвует в большой игре, чего ей всегда так хотелось.

Молодая женщина подумала о муже: он придет в ярость. Потом решила, что вообще не обязана рассказывать ему что бы то ни было, а главное, у нее нет такого желания. И еще она подумала, что ей страшно.

Ружар почувствовал это:

— Не беспокойся. Во-первых, всякое бывает, и потом, с нами ничего не может случиться. Не с нами и не теперь. Единственное, о чем это говорит, — это что «Мартина» — дело серьезное.

— У тебя есть какие-нибудь предположения? О чем он теперь хочет нам рассказать?

— Нет, в открытке только назначен день встречи. Тридцать первое октября, то есть завтра, в четыре часа…

Амель поморщилась.

— В первом этаже «Голубого экспресса»[156] на Лионском вокзале. Подпись «Мартина».

— И все?

— Да. — Журналист заметил реакцию своей собеседницы. — С завтрашним днем какая-то проблема?

— Нет, нет. — Кроме свидания с Сервье, об отмене которого не могло быть и речи. — Но… Мало ли кто мог отправить эту открытку.

Единственным ответом ей был тихий шепот: «Не забыть предупредить Яна».

Она подождала немного и снова спросила:

— И больше ничего?

Ружар отрицательно покачал головой, отложил меню и сделал знак официанту. Тот не заметил.

— Кроме того, Сибэй согласился. В начале следующей недели у нас встреча с его контактом в баре отеля «Крийон». Теперь скажи, что, по-твоему, не так?

Амель помолчала, подняла глаза, опустила их:

— Все из-за Сильвена. — Она спохватилась: — Так, личное. Надо утрясти парочку дел. Работе это не помешает.

Выйдя из отеля «Хэмпел»[157] через главный вход, Жан-Лу Сервье прошел до регулярного сада, давшего свое название улице — Крейвен-Хилл-гарденс. Было около восьми вечера, встреча назначена через час. Пешком, через находящийся в двух шагах отсюда Гайд-парк, он как раз успеет на Саус-Кензингтон, где его ждет Олаф с клиентами.

Однако, привлеченный видом тщательно обработанного квадрата зелени, он не двинулся с места. Его обуревали противоречивые чувства. Забронировав номер в этом отеле, он изменил своим привычкам. В трехстах метрах влево отсюда, в Мьюз,[158] жила Вера. Сейчас, должно быть, она уже дома.

Появиться в этом районе, разрешить себе думать о бывшей возлюбленной, рассматривать возможность пойти в сторону ее дома означало возродить то, что умерло, позволить всем этим исчезнувшим мгновениям, которые одиночество делает еще более прекрасными, дурачить себя. А ведь их было немало, и они по-прежнему прельщали и заставляли принимать желаемое за действительное, делая реальность менее мрачной. И все же общение было невозможно, вызывало схватки в животе и заставляло сердца тревожно биться в страхе перед слишком длинными ночами.

Он так стиснул челюсти, что скрипнули зубы.

Реальность горького прошлого, константа.

И все же не от прошлого бежал Сервье в этот уик-энд. Не без определенной иронии он решил искать убежища в Лондоне. Но какого убежища? Он мог свернуть налево, немного пройти, всего несколько шагов, не больше, сначала до конца сада, а потом еще немного дальше. Дальше, до…

У него зазвонил мобильник. Олаф.

— Hi there.

— Where are you?

— Just outside my hotel.

— Don’t move. I’m on my way. We have to talk before dinner.

— OK, I’ll be waiting for you at the bar.[159]

Жан-Лу развернулся и снова перешел улицу.

31.10.2001

Амель и Ружар пришли заранее и из зала ожидания Лионского вокзала тайком наблюдали за первым этажом «Голубого экспресса». Не может быть и речи, чтобы и сегодня снова дать «Мартине» улизнуть. Чтобы наверняка подловить своего анонимного информатора, они нарушили условия встречи: ждали его не в кафе, со стороны платформы, на виду, как было договорено. Они рисковали, но готовы были побиться об заклад, что, не увидев их, таинственный источник попытается их найти и подойдет достаточно близко к заведению, а может даже, войдет в него, чтобы убедиться, что они там. Несмотря на обилие широких окон, осмотреть все углы кафе снаружи было невозможно.

Назначенный час приближался.

В поисках человека, напоминающего того, кого Амель частично удалось запечатлеть на ступенях возле площади Отель-де-Виль, взгляды журналистов скользили с одного мужского силуэта на другой. Задача была не из легких. Клиентура кафе, как и вокзала, в основном состояла из любителей путешествовать по железной дороге. Они входили и выходили по мере отбытия поездов.

Появился какой-то человек в темном плаще и некоторое время осматривал помещение. Ему было около пятидесяти; походка, стрижка и цвет волос ничем не примечательные. Он приблизился к бару. Поведение незнакомца не оставляло ни малейших сомнений: он кого-то ищет.

Ружар повернулся к своей спутнице, та пожала плечами. Они уже собирались встать и подойти к подозрительному типу, когда ему на шею бросилась молодая девушка. Он расцеловал ее в обе щеки. Отец и дочь. Они скрылись за одной из редких перегородок кафе.

Шестнадцать ноль две. «Мартина» должен быть где-то здесь.

На мгновение глаза Амель задержались на каком-то посетителе с румяным лицом, украшенным очками в толстой роговой оправе. Несмотря на пальто цвета морской волны и тот факт, что его обладатель как будто с особым вниманием обозревал кафе, журналистка исключила его из списка потенциальных «Мартин». Слишком молод, должно быть, года на четыре-пять старше Амель.

Не похож, да и очков она не припомнит.

Впрочем, он уже уходил.

И все же он опять привлек ее внимание, когда спустя три минуты вновь появился и снова стал разглядывать сидящую в зале публику. Вероятно, обойдя кафе снаружи, он вернулся с другой стороны «Голубого экспресса». Его немного неловкая и неуверенная походка показалась Амель знакомой. Она уже видела ее через фотообъектив.

— Вон он… То есть мне так кажется.

Она показала пальцем. Проследив взглядом в указанном направлении, Ружар увидел, о ком идет речь, удивленно повернулся к Амель и, заметив ее уверенность, кивнул.

Журналистка поднялась и, как было условлено, двинулась в сторону кафе.

Амель оказалась права. Синее пальто сразу заметил Ружара и больше не терял его из виду. Она увидела, как он склонился к оказавшемуся возле него туристу, сидящему на старом рюкзаке. Указывая на бар, незнакомец произнес несколько слов, достал из кожаного портфеля конверт и передал его бродяге, тут же направившемуся к Ружару.

«Мартина» сосредоточился на движении своего посланца сквозь толпу и ни на что другое уже не обращал внимания.

— «Мартина»?

Услышав голос, он вздрогнул. К нему обращалась молодая женщина, улыбающаяся, очень хорошенькая, на каблуках оказавшаяся такого же роста, как он. Совсем близко. Очень тихо. Он знал ее. Он отступил на шаг, готовясь развернуться и бежать.

Его реакция отмела последние сомнения Амель. Она схватила его за руку:

— Теперь мы знаем, как вы выглядите.

— Оставьте меня, я вас не знаю.

— Мы просто хотим немного поговорить.

Мужчина резко высвободился и бросился в сторону:

— Оставьте меня в покое. Вы ошиблись.

Вскоре к ним присоединился бродяга, вернувшийся со своего задания и недовольный тем, что заказчик уходит:

— А мои бабки? — Он загородил им дорогу. — Свалить хотел, мудак? — Он вцепился в воротник синего пальто. — Гони монету.

Другая рука была угрожающе сжата в кулак. Ружар подоспел очень вовремя:

— Сколько он тебе обещал?

— Десять штук.[160]

Журналист расплатился, и довольный оборванец-рассыльный убрался.

Мертвенно-бледный «Мартина» покорно шел к «Голубому экспрессу». В ресторане они нашли уединенный уголок и сели за стол. Некоторое время все молчали. Информатор не решался взглянуть на своих собеседников. На столе между ними связующим звеном или непреодолимой преградой лежал все еще не распечатанный конверт.

— Что там внутри? — Амель нетерпелось приступить к военным действиям.

— Как вас зовут? — Это Ружар.

— Сведения о некоем Лоране Сесийоне. Он умер в конце прошлой недели, его насмерть забили клошары под линией надземного метро в девятнадцатом округе. Официально.

— Почему это может нас заинтересовать?

— Кто вы?

«Мартина» поочередно посмотрел на обоих спрашивающих и остановил взгляд на Амель:

— Это был обращенный, близкий к салафистской группе проповеди и джихада и к тому же один из последних известных контактов утопленника, в свою очередь подозреваемого в связях с исламистами.

— Откуда вам все это известно? На кого вы работаете? Ваше имя? — Ружар схватил информатора за руку в тот самый момент, когда тот встал, чтобы уйти, и с силой рванул вниз.

— Прошу вас, отпустите. Они убьют меня, если узнают, что…

— Вы и есть та самая «Мартина»?

— Да, это я.

— А голос?

— Изменен при помощи электроники.

— Кто это «они»? Общество оперативной обработки, управления и надзора? А может даже, служба внешней разведки? Или кто-то другой?

По-прежнему изогнувшись над столом, молодой человек снова умоляюще произнес:

— Я не могу задерживаться, мое отсутствие заметят.

— Вы ведь понимаете, так или иначе, мы в конце концов узнаем, кто вы. — Ружар отпустил его запястье.

Амель положила на стол фотографию. На ней был запечатлен Шарль Стейнер с каким-то мужчиной на фоне деревьев.

«Мартина» замер, не в силах отвести взгляда от снимка. В его глазах мелькнула какая-то мысль. Он торопливо огляделся и снова покорно присел возле стола.

— Мы знаем Стейнера, но… — Ружар указал на другого персонажа, — зато вот его…

— Его называют Монтана. Полковник Монтана. Не думаю, что это его настоящее имя.

Тут журналист вспомнил о предостережении Дюссо, однако предпочел никак не выказать своей реакции. Амель была не в курсе.

Она продолжала как ни в чем не бывало:

— На кого он работает?

— На службу…

— Внешней разведки?

— Да.

— А вы? Это ваш шеф?

«Мартина» вздохнул.

— Как вас зовут?

Лицо молодого человека становилось все бледнее, испуганные глаза бегали за стеклами очков.

— Жан-Франсуа, — неохотно ответил он.

Ружар решил поднажать:

— Жан-Франсуа, а дальше?

Дальше, похоже, дело не пойдет.

— Что такое Общество оперативной обработки, управления и надзора?

— Контора по разработке стратегии и… безопасности.

— Связанная с внешней разведкой?

Нет ответа.

— Что подразумевается под безопасностью? Какова связь с теми сведениями, которые вы нам передали? Имеет ли эта контора какое-либо отношение к смертям тех двоих, к чему вы пытаетесь привлечь наше внимание?

Молчание.

Взгляд Жан-Франсуа рыскал по залу в поисках пути к бегству.

Неожиданный удар ладонью по столу заставил вздрогнуть Амель и информатора.

— Отвечайте! Почему вы вышли на меня? — Ружар рисковал, чересчур сильно прессуя свой источник. Но он чувствовал, что тот вот-вот сдастся.

— Я… Мне надоело. Я не могу больше выносить это… Я больше не могу молчать! Надо это прекратить!

Молодой человек снова встал, но теперь журналист не пошевелился и незаметно сделал Амель знак последовать его примеру.

— Занимайтесь своим делом, ответы тут. — Выпалив эти слова, Жан-Франсуа поспешил спастись бегством.

— Он вернется. — Ружар достал из кармана куртки маленький цифровой диктофон. — Вот увидишь. — Он проверил качество записи. — Великолепно.

Зазвонил его мобильный. Нажимая кнопку, он заметил, как Амель украдкой взглянула на часы:

— Успеваешь? — И затем в трубку: — Высший класс! Передашь мне их как можно скорей, ладно? — Он разъединился. — Ян. У него будут пригодные для работы фотографии.

— Почему ты позволил «Мартине» уйти?

— На сегодня он сказал нам достаточно. — Журналист распечатал конверт, бегло просмотрел его содержимое. — Вот черт, дело очень опасное. Ты поняла, он практически признался нам, что скрывает что-то, наводящее на него смертельный ужас. Это, должно быть, по-настоящему важно. Я уверен, что история с «зачисткой» исламистов весьма серьезная.

— Возможно, парень ломал комедию.

— Они не так-то просты, милочка, уж поверь мне.

— Кто этот Монтана? Ты почти ничего о нем не спросил, тебе знакомо это имя?

Ружар положил твердую руку на плечо Амель и наклонился к ней:

— Мы молодцы! Мы раскопаем резонансное дело, поверь моему нюху, он меня никогда не обманывал.

Новый взгляд на часы.

— Похоже, «Мартина» был на грани. Мне не кажется, что это так уж клёво…

— На грани? На грани! — Ружар движением подбородка отмел это соображение. — А кто пришел встретиться со мной, а? Неужели ты думаешь, что в такую среду входят вот так запросто, без посвящения, проверки, тестирования? Эти типы прекрасно знают, на что они идут, так что плевать я хотел на их жалкие угрызения совести. Тем хуже для него. Мы здесь, чтобы узнать правду, мы органы безопасности системы. И мы добьемся правды в полном объеме!

— Значит, лес рубят — щепки летят?

— Вот именно.

— И плевать на опасности?

— Сдрейфила? — Ружар пристально посмотрел на нее.

Опустив глаза к своим часам, Амель покачала головой.

— У тебя свидание или что?

— Да.

— Тогда беги. Я хотел предложить тебе стаканчик, чтобы обмыть удачу, но твоя спешка меня нервирует.

Шеф насупился и замолчал. Она колебалась, не решаясь уйти, но все же взяла сумку и поднялась.

Ружар не шелохнулся и только ограничился напоминанием о встрече в следующий понедельник:

— Если тебе по-прежнему хочется заниматься этим делом.

Его последние слова все еще звучали в голове журналистки, когда она спустилась в метро. Амель выглядела не лучшим образом, но ей необходимо было встретиться с Сервье: он действовал на нее умиротворяюще. Ей надо было его увидеть.

Зазвонил телефон. Надеясь, что это Ружар, дающий ей шанс исправиться, она торопливо отыскала аппарат в сумке. Нет, всего лишь Сильвен. И все же она ответила.

— Это я. Ты уже дома?

— Нет еще.

— Я иду домой. Надо поговорить. Надо… Мне тебя не хватает. Знаешь, я так себя ругаю. Я вел себя гадко.

Что-то в голосе мужа заставило Амель почти забыть обиду.

— Приезжай…

Еще мгновение назад она сомневалась, отвечать ли на звонок мужа. Теперь она не знала, как быть.

— Прошу тебя.

Сильвен любит ее. Они немного запутались…

— Проведем вечер вместе. Мне это необходимо. Я не могу без тебя жить.

Они могли бы встретиться. Амель задумалась о том, что она собирается рассказать Сервье. Встреча с ним внезапно показалась ей предательством.

— Хорошо.

Из туннеля подул сильный порыв ветра, подошел поезд. Амель пропустила его, уставившись на умолкший телефон.

Английское произношение автоответчика было по-прежнему безупречным, голос одновременно мягким и решительным. Внушающим доверие.

— У меня изменились обстоятельства, прости. Я перезвоню. — Ей было тошно.

Камель назначил встречу Фарезу Хиари поблизости от одного из карьеров, пересекающих лес в департаменте Фламбертен в Ивелене. Спрятавшись за деревьями, он наблюдал, как его сообщник поднимается по тропинке в сторону опушки. Он пропустил его вперед и подождал пару минут. Кажется, следом никто не шел. И все же даже в глубине леса, вдали от посторонних взглядов, Камель действовал со всеми мерами предосторожности.

Фарез нетерпеливо топтался на месте; похоже, в лесу под вечер ему было не по себе. Он вздрогнул, когда Камель внезапно возник позади него.

— Ты меня напугал. Ассалам Алейкум, брат. Ты нервничаешь из-за звонка Нуари? Что особенное случилось, что ты дергаешь меня?

— Полиция. Она к нему приходила.

— Зачем?

— Джафар мертв. Они явились, чтобы расспросить про него.

— Кто такой Джафар?

— Первый курьер.

— Ин-аль-дин-аль-мук![161] — Ксентини вполголоса выругался.

— Незза сказал, что тебе нечего беспокоиться.

— Тогда зачем он звонил?

— Просто чтобы предупредить, такова договоренность. На самом деле, он думает, что нет ничего серьезного. На Джафара напала банда бездомных. Они обокрали его, а потом еще и избили.

— И Нуари поверил?

— Да, так было в газетах, и полицейские ему сказали. У него там дружки, ты же знаешь. Парни, которые берут на лапу, ему кое-что рассказывают. Все правда, клошары там уже несколько месяцев, они всех достали.

— Да, похоже, даже нас.

Мужчины обменялись взглядами.

— А ты-то веришь этому Неззе? Ты ведь теперь с ним знаком?

Фарез кивнул:

— Он достоин доверия и очень осторожен. Из-за того, что он для нас делает, как ты понимаешь. Он хорошо все проверил, за ним никто не следит. Те, что к нему приходил, из бригады криминальной полиции, а не из разведки. А с полицией общаться он умеет.

Камель вообразил себе Неззу, бахвалящегося перед Хиари своим опытом и умом. А тот все продолжал оправдываться:

— Нуари обещал поговорить с нашими братьями из двадцатого округа, чтобы они были внимательны.

Ксентини эта история совсем не нравилась, но у него не было выбора. В настоящий момент с дилером была связана часть плана. Риск допустимый — они никогда не встречались. К тому же он не имел права позволить себе, чтобы собеседник хоть что-нибудь заметил. Между ними до самого конца не должно быть никаких подозрений. Слишком много им предстояло сделать вместе.

— Отлично, арруа![162]

Мужчины углубились в лес и поднялись на холм возле опушки. Здесь тоже прежде был карьер, теперь частично заросший деревьями.

Добравшись до вершины, Камель знаком пригласил своего спутника подойти к краю, чтобы была видна опушка внизу. Достав из кармана куртки что-то вроде пульта дистанционного управления, он вставил в него плоскую девятивольтовую батарейку. Самодельная пластиковая коробочка имела всего один диод и один выключатель. Камель нажал на него. Зажегся зеленый свет.

— Оно заряжено, шуффе![163]

— Что?

Выключатель вернулся в исходную позицию.

Приглушенный грохот нарушил тишину. Комья земли поднялись в воздух в центре опушки, и больше ничего. Прошло две или три секунды, прежде чем раздался звук второго взрыва, более отчетливый и металлический. В воздух с большой скоростью взлетел полированный металлический цилиндр, похожий на тот, который несколько недель назад Камель пробовал засунуть в одну из труб. Фарезу показалось, что он увидел какой-то шнур, тянущийся за хромированной трубкой. Когда шнур поднялся до их уровня, в пятидесяти метрах от них раздался третий взрыв.

В воздухе, в радиусе пяти метров, разнеслась белая пыль. Когда белое облако медленно стало оседать, спутник Ксентини бросился на землю.

— Не бойся, гуйа. Тебе ничего не грозит, это мука.

Фарез поднялся.

— Мне надо было испытать реактивную тягу и разброс. Я доволен, хорошо работает. Хотя в этот раз заряд менее мощный, чем тот, который будет в окончательной версии устройства.

— Почему?

Ксентини указал на вершины деревьев:

— Нельзя допустить, чтобы взорвалось выше, иначе мы наделаем шуму.

— Понимаю… Ты используешь пульт вроде этого, чтобы…

— Не обязательно. Может быть, попробую мобильный телефон. Я еще не выбрал — каждая система имеет свои преимущества и свои недостатки.

— Твоя бомба впечатляет, но она одна, этого хватит?

Камель расхохотался:

— Их будет не одна, а целая дюжина, они разлетятся над местностью, рванут в одно время и накроют всю территорию газовым облаком. Эту идею мне подсказало оружие, которое использовали куффары во время Первой мировой войны.

— Какое?

— Миномет Ливенса.[164] Изобретение этих шутников-англичан. Вроде полуприкопанного миномета, но я его модифицировал: надо, чтобы стволы были совсем не видны из-под земли.

— Как ты их зарядишь?

— Специальным небольшим зарядом в устье трубок. А потом это уже сработает как мина…

— Знаю, подпрыгивающая. — Гордый собой, Хиари перебил его. — Я видел трос. Заряд заставляет цилиндр подпрыгнуть в воздух, за ним тянется шнур, а когда он прерывается, это вызывает третий разряд и цилиндр взрывается.

Удивившись познаниям сообщника, Камель подтвердил его догадку:

— Да, только не слишком сильно — чтобы не поджечь находящееся внутри вещество. Но в самый раз, чтобы распылить его вокруг. Ты что, служил?

— В инженерных войсках отбывал воинскую повинность. Давно это было.

— Почему ты этим занимаешься, Фарез? У тебя во Франции семья, работа.

Вопрос оказался неожиданным.

— Ты сомневаешься в моей вере? — В глазах Хиари блеснул огонек гнева.

— Если бы сомневался, ты был бы уже мертв. — Ровный холодный тон Ксентини успокоил собеседника. — Мы никогда об этом не говорили, а мне бы хотелось знать.

— Аллах, да святится имя Его, не желал всего этого для нас. Ни чтобы мы родились псами галантерейщиков. Ни чтобы они грабили нашу страну, сделав из наших вождей своих сообщников.

— Нашу страну? Ты француз.

— Хочешь оскорбить?

— Нет-нет, успокойся. — В знак мирных намерений Камель поднял руки.

— Я, как и ты, — Абу аль-Джазир, Сын Алжира! Моя настоящая родина там, а не здесь. Здесь одни жидовские свиньи, они заслуживают, чтобы их перебили.

— А твои дети?

— Когда придет время, я отправлю их вместе с женой домой, куда-нибудь вглубь страны.

Камель молча согласился и положил руку на плечо товарища:

— Пошли, гуйа, приберем все и уходим. Нам еще многое надо сделать, чтобы вернуться домой победителями.

В конце дня Жан-Франсуа покинул Общество оперативной обработки и вошел в сад Пале-Рояль со стороны улицы Монпансье. Несколько минут он делал вид, что его привлекают магазинчики на галерее. В условленный час он нашел садовый стул — их было полно в парке, — сосчитал аркады, начиная с улицы Божоле, и уселся.

Усталый служащий, пользующийся минутой покоя, чтобы расслабиться перед возвращением домой.

Вскоре в его ноздри проник аромат трубочного табака и знакомый голос позади него заметил, что дни стали короче.

— Чувствуется приближение зимы.

— Да. Очень жаль, этот сад так хорош при солнце.

— Месье Донжон.

— Арно. Все в порядке?

— Да. Все прошло хорошо.

Жан-Франсуа Донжон отвечал, не оборачиваясь. Его контакт находился прямо у него за спиной, достаточно близко, чтобы разговаривать, однако вне поля его зрения.

— Я сообщил им кое-что относительно Сесийона. Теперь они могут установить связь между Стейнером и Монтана, то есть между Обществом оперативной обработки и службой внешней разведки, а следовательно, и государством. И вот я здесь.

— На данный момент. Еще одно или два разоблачения, и ты можешь исчезнуть согласно предварительной договоренности.

Через галерею прошла шумная группа иностранцев. Курильщик трубки подождал, пока они отойдут подальше, и продолжил:

— Стейнер что-нибудь подозревает?

— Он в курсе, что в его команде есть крот, но пока не знает кто. Это не проблема. Думаю, журналисты очень скоро волей-неволей наведут его на меня. Сегодня они меня сфотографировали.

Выпустив струйку дыма, собеседник Донжона что-то проворчал.

— Вообще-то, они молодцы. Уж не знаю, как им удалось, но они подловили Стейнера и Монтана вдвоем. Шарль решил ими заняться и, как я тебе уже говорил, очень скоро выяснит, что им известно.

Снова раздалось ворчание, собеседник посоветовал Донжону быть осмотрительней. Затем аромат табака медленно рассеялся в вечернем воздухе. Жан-Франсуа посидел еще минут пятнадцать и тоже ушел.

02.11.2001

04.11.2001

Салах ушел больше двух часов назад. Карим видел, как на двери опустилась железная штора, хозяин бара неторопливо удалился, и квартал погрузился в ночной покой. Однако Феннек медлил, он был так напряжен, что не мог пошевелиться в своем укрытии. В конце концов его подтолкнула мысль о других агентах, ожидающих в грузовике без номеров в нескольких кварталах отсюда.

Феннек осторожно пересек улицу и приблизился к входу во двор позади бара «Аль Джазир». Набрав код, который он твердил про себя с самого начала засады, он вошел, постаравшись как можно тише защелкнуть замок тяжелой деревянной двери.

Полумрак.

При помощи своих инструментов он очень скоро справился с замком бара. Быстрота предпочтительнее благоразумия. Плевать на следы, важнее, чтобы его никто не застал. Оказавшись внутри, Карим запер дверь отмычкой. Затем замер в тишине, чтобы глаза привыкли к более плотной темноте, и прислушался, нет ли подозрительных звуков.

Ничего.

Несколько шагов, беглый осмотр туалетов, кухни, главного зала. Пусто.

Дверца подвального люка заперта снаружи.

Он один.

Карим вернулся в контору. Заперто на ключ. Снова нужна отмычка, только теперь тихо. Очень скоро он оказался в маленькой комнате, по-прежнему сильно загроможденной.

Феннек вернулся сюда за ежедневником и записной книжкой. Управление военной разведки сочло необходимым изучить эти документы и, чтобы завладеть ими, рискнуло даже подвергнуть опасности своего агента, единственного по-настоящему знающего место. Бесцеремонность такого решения вызвала у Карима раздражение.

Ящики письменного стола заперты на элементарный замок. Никакой проблемы. Если не считать, что от нервного напряжения он сильно вспотел, а руки дрожали и скользили. Чтобы расслабиться, он свободно опустил их вдоль тела.

Надо успокоиться.

Он все вытерпел: придирки, ненависть, вынужденное одиночество. И все впустую. К тому же он испытывал отвращение. От него скрывали положение дел. Подлинные мотивации. Не его это дело. Он не должен быть здесь. Контора превышает свои полномочия ради неотложного дела, требующего больше средств, чем те, что уже затрачены.

Феннек заставил себя дышать медленнее. Вытер потное лицо. До чего жарко в этом пуховике.

Не дать панике и усталости взять верх. Его внедрение слишком затянулось. Он начинает остерегаться всех подряд. Слишком много вопросов. Став никем, он никому не может довериться. Он снова и снова думал о своих родных, об отце, о возможностях отцовского выбора. И тех возможностях, которые сегодня предоставлены ему. Если есть о чем говорить. Если бы только речь не шла о том, чтобы втереться в доверие, успокоить подозрение и продолжать дело, начатое другими, без него — дело, которое он так надеялся завершить.

Интегрироваться и наконец изжить все обиды.

Он сбился с пути. Потерял своих. Они убили бы его, если бы нашли. Как предателя, как собаку. Значит, они не должны его найти. Он не собака. И не должен быть здесь.

Карим взглянул на руки: все еще дрожат. Он вытер их о белые полотняные штаны.

Так нельзя. На него оказывают давление. Сегодня вечером его поставили в нестандартную ситуацию, но он на это натренирован. Он готов к отсутствию комфорта, он выстоит в невзгодах и сомнениях.

Он… должен… успокоиться.

Карим вздохнул и снова принялся за замок письменного стола. Тот открылся.

В ящиках ничего. Феннек в растерянности посмотрел вокруг. Сколько здесь надо перерыть! Он никогда не справится. Не его это дело. Надо уходить.

Дыши.

Спокойно.

Методичность. Сначала здесь: металлический шкаф. Потом будет время подумать. Захват, щуп, предохранители. Спокойно. Щелк! Отлично. Феннек отклеил язык от нёба. Нижний ящик. Ничего. Средний. Тоже ничего. Верхний. Он улыбнулся и при помощи фонарика с инфракрасным фильтром убедился, что нашел то, что искал.

Теперь ему предстояло выйти незамеченным и передать все остальным. Из двух зол Луи выбрал меньшее: сохранить своего агента. Не рисковать им и не приказывать остаться в конторе, чтобы скопировать документы. Не сумеют вернуть все на место, тем хуже. В лучшем случае Салах решит, что потерял их, в худшем — догадается о краже. Это вызовет всеобщую подозрительность, но Карим будет в безопасности и сможет и дальше выполнять секретные задания.

Однако такое решение требовало повторного прихода. Так что теперь не стоило медлить.

Через пять минут Карим вышел на улицу Ригель. Сделав несколько шагов, он осознал, что идет в сторону мечети, и разозлился на придурка, назначившего место свидания. Навстречу ему по противоположному тротуару двигался какой-то силуэт. Мужчина. Феннек старался смотреть прямо перед собой.

Идти вперед, не поворачивая головы.

— Карим! — Голос Мохаммеда. — Что ты здесь делаешь, гуйа?

Салафист остановился и строго смотрел на него.

Неужели он видел, как Карим выскочил на улицу?

Феннек перешел на противоположную сторону. Несмотря на ночную прохладу, он снова вспотел и теперь ощущал, как пот течет по спине, под засунутыми за брючный ремень украденными документами. Они жгли ему кожу.

— Не мог заснуть. — Он воспользовался заранее придуманной отговоркой. — В последнее время со мной это часто бывает. Вышел пройтись до мечети. Это единственное место, где я чувствую себя спокойно, — продолжал он с опущенной головой.

— Это хорошо. Но ты слишком торопишься с постом.

— А ты почему здесь?

Вопрос Карима раздосадовал Мохаммеда, его лицо помрачнело еще больше. Он сухо ответил:

— Я совершаю обход. Вскоре мне предстоит стать имамом, ты что, забыл? — Салафист и его сбиры наконец добились своих целей: им понемногу удалось взять под контроль улицу Пуанкаре. — В этот час молитвенный зал закрыт, тебе это должно быть известно. — Его голос внезапно смягчился: — И все-таки, если хочешь, я пойду с тобой и открою мечеть, чтобы мы какое-то время могли помолиться вместе.

— Я бы не простил себе, что утомляю тебя, брат мой. Ты слишком занят, а я всего лишь капризный глупец. Пойду домой.

— Давай провожу тебя немного. Ты проходишь испытание, а помощь таким людям, как ты, скоро станет моей обязанностью.

Мужчины двинулись в путь.

— Расскажи мне, что тебя беспокоит, Карим.

— Я измучился, не могу больше ждать.

— Ты все еще не нашел работу?

— Нет. Мне стыдно. Но я искал, уалла![165]

— Я тебе верю. — Чтобы успокоить его, Мохаммед поднял руку. — Мы сможем что-нибудь для тебя подыскать. К чему такое нетерпение?

— С тех пор как я обрел путь Аллаха, да святится имя Его, я хотел бы помогать единоверцам.

— Ты это уже делаешь.

Карим покачал опущенной головой:

— Да, но это почти ничто.

— Не говори так. Ты оказал нам множество услуг. Твое время придет, другие братья должны были сказать тебе это. Время сложное, скоро нам понадобятся верные люди вроде тебя. А пока я расспрошу насчет работы среди своих.

— Шукран, шейх.[166]

На улице Иордан они расстались. Феннек не стал сразу сворачивать, а пошел домой привычным путем. Оказавшись в квартире, он выглянул в окно, чтобы посмотреть, нет ли хвоста. Убедившись в отсутствии слежки, он зажег свет и тут же покинул дом через подземный паркинг. Надо спешить, его ждут.

Амель немного отстала от Сильвена. Ее взгляд рассеянно блуждал по подержанным вещам, которые предлагали торговцы на рынке Дофин, ни на чем не останавливаясь.

Муж вернулся за ней:

— Пойди взгляни. — Он потащил ее в магазинчик, где было выставлено наборное бюро с ящичками для писем. — Правда славное? И даже не очень дорогое.

— Слишком высокое. У нас не поместится.

— Если только мы не переедем. Так хочется поскорее купить что-нибудь. Попросторней, с кабинетом и еще одной спальней.

Амель не ответила. Она не обратила внимания на его слова.

Сильвен улыбался и любовно разглядывал мебель.

— Что ты об этом думаешь?

— Красивое.

— Да нет, по поводу моей идеи покупки квартиры.

— Извини, я не слышала — задумалась.

— Вижу. На работе что-то не так?

Амель позволила обнять себя за плечи. Она опустила голову на грудь мужа и, несмотря на окружающий шум, услышала, как быстро бьется его сердце. Старается выглядеть спокойным, но он встревожен, обеспокоен.

Она тоже.

— Ты правильно сделала, что бросила работу с этим твоим журналистом.

Несколько дней назад Амель, возможно, согласилась бы с Сильвеном. Но после двух суток отсутствия вестей от Ружара не выдержала. Журналист давал ей именно то, в чем она больше всего нуждалась. Набрав его номер, молодая женщина не смогла вымолвить ни слова.

Завтра она будет в отеле «Крийон». Ей это необходимо.

— Давай думать о нас, только это имеет значение. Подумаем о нашей семье.

Она только это и делала.

05.11.2001

Вторая половина дня. Клиентура бара «Крийон» в основном мужчины и уроженцы Среднего Востока. Амель устроилась возле стойки — одинокая, элегантная. Трое мужчин уже предложили ей выпить и с удивлением и некоторым раздражением получили отказ на свои настойчивые приглашения. Ей самой было неприятно, что ее приняли за профессионалку. Смущение усугубляли мрачные взгляды, которые стал бросать на нее бармен, как только она присела.

Наконец появился Ружар и направился к ее столу. Один из пристававших к ней посетителей сразу легко поднялся и махнул ее коллеге рукой. Журналисты подошли к нему.

Незнакомец протянул Ружару руку и представился:

— Рафик Сугайяр. Арман вкратце описал мне вас. Присаживайтесь.

Довольно высокий и очень тучный, он едва удостоил взглядом молодую женщину, оставшуюся стоять, потому что стула ей не досталось. Ни один из мужчин не сдвинулся с места, чтобы помочь, так что ей пришлось самой искать, на что сесть.

Когда она вернулась, банкир как раз заявил, что он тонкий знаток хавалы.

— Я работаю между Европой и Дубаем, в классической банковской системе, и в сферу моей деятельности входит именно наведение мостов между двумя этими вселенными.

Подошли принять заказ. Сугайяр позаботился лишь о своем госте, снова предоставив Амель разбираться самостоятельно. Заметив, что Ружар подмигнул ей, Амель догадалась, что он не попался на удочку их радушного хозяина. Можно не нервничать.

Очень довольный, что может показать свою ученость перед заинтересованной аудиторией, ливанец пустился в долгие разглагольствования по поводу деятельности хаваладаров, их финансового веса, их истории. Свой монолог он прерывал только для того, чтобы глотнуть фруктового коктейля.

Если Ружар, казалось, изо всех сил старался проявлять терпение, то Амель очень скоро заскучала. Все это они уже знают. Неожиданно она поймала себя на том, что высказала эту мысль вслух.

Сугайяр сразу возмутился:

— Если уж вы так осведомлены, зачем заставлять меня терять столько времени?

Ружар тут же вмешался, чтобы отвлечь внимание ливанца от дерзкой девчонки, осмелившейся так его унизить:

— На самом деле я полагал, что Арман введет вас в курс дела. Мы собираем информацию об одном из ваших соотечественников, как раз о хаваладаре.

— Как зовут этого человека?

— Хаммуд. Мишель Хаммуд.

Для вида банкир на некоторое время задумался. Он даже сделал еще несколько медленных глотков.

— Мне о нем говорили. Я слышал об этом господине, но сам с ним по-настоящему не знаком. — Он насладился разочарованием, на мгновение возникшим на лицах его собеседников. — Но возможно, я смогу устроить вам встречу кое с кем, кто сможет рассказать о нем больше. С одним сирийцем, он отошел от дел, но прежде вращался в этих кругах. Я думаю, он посещал вашего Хаммуда.

— Сириец?

— Вы как будто удивлены? Отношения между нашими двумя странами гораздо более дружественные, чем принято представлять. И не беспокойтесь, он живет в Париже. Здесь учился его сын, и старик переехал к нему.

— Как скоро можно увидеться с этим господином?

— Сделаю все возможное. Надеюсь, я смогу уговорить его принять вас. — Сугайяр бросил быстрый, но тяжелый взгляд в сторону Амель. — Полагаю, для соблюдения приличий было бы предпочтительней, чтобы вы пошли один.

Он уловил замешательство журналиста, и его позабавило, когда тот все же согласился.

— Прошу извинить, я должна идти. — Молодая женщина встала, нервным движением схватила свои вещи и вышла из бара.

Банкир проследил за ней взглядом, и Ружар заметил, что он торжествует. Четверть часа спустя он встретился с Амель. Она в ярости бродила взад-вперед возле церкви Святой Магдалины и не дала ему и рта раскрыть:

— Как ты мог согласиться участвовать в махинациях этого жирного козла?! Ты знаешь, что он сделал до твоего прихода? Знаешь или нет?

— Он принял тебя за шлюху.

Удивившись, что он догадался, Амель тут же успокоилась.

— Шикарные девочки — расхожая монета в дорогих отелях. Снаружи тут все прекрасно, а внутри прогнило. Посмотри на себя, ты восхитительна, очень элегантна, даже чересчур. Ничего удивительного, что он к тебе клеился.

— Это не извиняет его последующего поведения.

— Нет. Но он облажался, так что это его извиняет. Он мужчина, к тому же восточный. Тебе следовало бы понять, ведь ты…

Она уставилась на него с явной досадой.

— Извини…

— Так что я? Говори!

— Нет… Извини… Я… Прости меня.

В какой-то миг между ними точно проскочил разряд, но гроза миновала.

— И все же не ему учить меня приличиям. — Произнося последнее слово, Амель скорчила презрительную физиономию.

Ружар дико расхохотался, чем вызвал улыбку у своей спутницы.

— Верно, ты права, он жирный козел. — Отсмеявшись, он успокоился. — Давай-ка серьезно. Сирийца, о котором он говорил, зовут Зияд Махлуф. Сугайяр пообещал мне организовать встречу в эту пятницу. Я пойду один, но…

Улыбка мгновенно слетела с губ Амель.

— Подожди минутку, не сердись, ладно? Мне нужно, чтобы ты сделала одну важную вещь. Надо бы навестить семейство Лорана Сесийона, последнего мертвеца, названного нам «Мартиной». По полученной нами информации, Сесийоны вроде живут в пригороде Лиона — Во-ан-Велене. Съезди, проникнись общей атмосферой. Горячие точки в период напряженности и войны могут подсказать нам новый аспект. Не запори это дело, я на тебя надеюсь.

Амель кивнула: ее дурного настроения как не бывало.

Ружар взглянул на часы:

— Какие у тебя планы? Торопишься домой или у тебя есть время выпить по стаканчику? Мне хочется показать тебе одно интересное местечко. Уверен: оно тебе понравится.

— Пошли выпьем.

Ни тени сомнения.

Спустя несколько часов они все еще находились в баре возле Музея Пикассо, в третьем округе. Бар был не очень большим, не очень красивым, но переполненным. Журналисты, творческие люди, активисты андерграунда, затрапезные интеллигенты, любители hype,[167] тайный и самовнушаемый авангард «значительной» мысли. Вино и пиво лились рекой. Амель узнала кое-кого из пишущей братии, со многими поболтала. Она стала объектом пристального внимания. Ей представили знаменитых собратьев, улыбающихся и алчных. Чтобы продлить молодость, эти азартные игроки зачитывали свои отшлифованные рассказы, где представали в романтическом образе старых израненных вояк, перед незрелой аудиторией, стремящейся исцелить собственные тревоги чужой болью. Над толпой и шумом в зале парил Питер Пен.

От выпитого Амель расслабилась и, покачиваясь, рассеянно слушала, просто наслаждаясь счастьем быть здесь. В общем гуле она уже не различала голосов. Ружар материализовался возле нее в нужный момент и потащил к столику, чтобы она присела.

— Где ты был? Ты бросил меня, а это не… невежливо. — Наклонившись к нему, она с трудом, запинаясь, произносила слова.

— Я был вон там, в баре, — журналист указал куда-то в глубину зала, — с ребятами. Но я наблюдал за тобой.

— Знаю. — Зеленые глаза Амель отдалились и вновь обрели частицу своей проницательности. Она вызывающе посмотрела прямо в глаза Ружара.

— Ах так? Знаешь?!

— Прекрасно.

— Так что же ты знаешь?

— Во всяком случае, Сильвен… Он с самого начала ревнует к тебе. — Амель приложила палец к губам. — Тсс! — Улыбнулась в пустоту. — Я… я говорю всякую ерунду. — Глупо хихикнула. — Надо… мне пора. — Попыталась встать. — Если бы меня видели. — И снова рухнула на стул, обхватив голову руками. — Не надо, не надо.

— Пойдем. — Ружар помог ей встать на ноги и проводил до туалета.

— Куда мы?

— Вернуть тебе пристойный вид.

С трудом преодолев несколько ступеней, они спустились в комнату, от пола до потолка отделанную осколками черной керамики. Шум над их головами звучал приглушенно, отдаленно. Воняло сортиром, зато было гораздо тише.

Ружар плеснул ей в лицо холодной водой и затолкнул в женскую кабинку. Прижал к стене.

— Не двигайся.

Амель начала бессмысленно смеяться.

Из кармана куртки журналист вытащил блокнот из чертовой кожи, кредитную карту и маленькую пластиковую ампулу. Он протянул купюру своей спутнице:

— Постарайся скрутить потуже.

— Зачем? Не хочу…

— Делай, что говорю. Не бойся, это всего лишь деньги.

Молодая женщина кое-как справилась с задачей; журналист высыпал на записную книжку немного белого порошка, разрыхлил его при помощи своей карты Visa и провел четыре тонкие линии. Взяв бумажную трубочку, он втянул носом две полоски кокаина.

— Теперь ты.

Амель не задумываясь взяла протянутую ей купюру. С некоторым сомнением она вопрошающе взглянула на Ружара.

— Тебе станет лучше, немного протрезвеешь.

— Я никогда…

— В нос и вдыхай. А другую ноздрю заткни пальцем.

Молодая женщина покачнулась:

— Не хочу.

— Боишься?

Амель кивнула, но искушение, подгоняемое алкоголем и возбуждением, прокладывало свой путь в зелени ее радужной оболочки. В конце концов она рывком наклонилась вперед и медленно вдохнула, мало, неправильно, — и тут же выдохнула, чтобы восстановить дыхание. Еще не разогнувшись, она принялась хихикать, глядя на припудренные белым порошком рубашку и куртку Ружара. Затем приподняла голову, чтобы посмотреть на его реакцию. Он был серьезен, но не сердился.

— Поцелуй меня.

Слова казались далекими и нереальными. Они неловко прижались друг к другу губами. Амель почувствовала, как его рука тискает ее бедра и поднимается к затылку. Она сама терлась об Ружара, ласкала член, твердеющий под ее пальцами.

Он резко схватил ее за волосы и указал на свою грудь:

— Лижи.

Молодая женщина принялась слизывать кокаин. Вкус был горьким, химическим. Через несколько секунд ей показалось, что она услышала:

— Мне хочется, чтобы ты и меня взяла в рот.

Рука, сжимавшая ее волосы, ослабла.

06.11.2001

Обычно они назначали встречи в каком-нибудь ресторане на набережных Сены, недалеко от Пон-Нёф. Амель пришла сильно осунувшаяся. Она вяло заглянула в меню и, когда Сервье рискнул предложить ей водную прогулку, с облегчением согласилась.

Стояла хорошая погода, не слишком прохладная, и многие парижане, как и они, испытывали желание воспользоваться этим мягким днем, вероятно одним из последних перед началом зимних холодов.

Они сошли у пристани Монтебелло, напротив Нотр-Дам. В нервном возбуждении она непрестанно пила воду. Он украдкой наблюдал за ней, жуя купленный по дороге упругий панино.

На улице Амель сразу надела темные очки, чтобы спрятать покрасневшие и усталые от недосыпа или по какой-то иной причине глаза. Ее беспокойные руки то отвинчивали, то завинчивали крышку бутылки.

— На улице лучше. — Ее речь была торопливой, запинающейся.

Она стиснула зубы, сглотнула.

Сервье с полным ртом кивнул и отложил завернутый в салфетку сандвич.

— Ну-ка, повернись ко мне.

— Зачем?

Он не ответил, просто развернул ее к себе.

Амель молча повиновалась.

Жан-Лу снял с нее очки:

— Посмотри на меня. Подними голову, посмотри на меня. — И сразу снова надел. — Что ты принимала?

Молчание.

— Кокаин?

— Да.

— В первый раз?

— Да.

— Во рту будет сушняк целый день. С кем?

— С Ружаром. — И еще: — Не знаю, что на меня нашло.

— Захотелось попробовать. Со многими бывает.

— И с тобой?

— Да. — Сервье поднялся, чтобы выбросить остатки сандвича, и снова сел возле нее. — Ты провела ночь с ним?

— Часть. — Амель снова отхлебнула воды. — Вчера вечером меня приняли за шлюху. — Пауза. — И возможно, не ошиблись. — Она взглянула на Сервье. — Мне так стыдно.

— За что? Мне ты ничего плохого не сделала, и я не собираюсь судить тебя.

— Тогда почему ты здесь?

— Чтобы выслушать тебя. Если хочешь.

С некоторыми недомолвками Амель описала последние месяцы. Она начала с особенно выдающихся событий, затем, по мере продвижения рассказа, ее речь стала свободней и приобрела более естественные интонации. Она бегло коснулась Школы журналистики, своих амбиций, замужества и порожденных им противоречивых желаний. Она также совершила несколько экскурсов в более отдаленное прошлое, описала знакомство с Сильвеном, напряженные отношения с его семьей из-за различия традиций, впрочем умолчав о многом на этот счет. Упомянула Ружара и профессионалов его уровня, описала, какое место они занимали в ее воображении, когда она еще училась. Призналась, что очень быстро поняла, что после освобождения от родителей затворничество стало для нее ассоциироваться с мужем. Свободу, прорыв дает ей только работа.

А ее работа — это Ружар. На радость и на горе.

Сервье хотел уточнить.

— Да нет, я его не люблю. То есть не так, как ты думаешь. Он хороший журналист, образованный человек. У него опыт. Он честен.

— И все же он привлекательный?

— Я просто сорвалась. Это не повторится.

— Что ты собираешься делать?

— Думаю, с ним надо порвать. Я хочу сказать, с Ружаром.

— Вот так, сразу? А потом?

— Потом? Сильвен. Я…

— Я знаю, о чем ты думаешь. Если ты это сделаешь, ты не только ничего не исправишь, но долго будешь сожалеть. Лучше найти равновесие.

— Как ты, проводящий свою жизнь в работе, лишь бы не думать обо всем остальном? — Бросив ему в лицо свои злые слова, Амель мгновенно взяла себя в руки. — Прости. Ты, наверное, прав. Но тебе не все известно: дело, над которым я работаю, немного меня пугает.

Она умолкла и стала следить взглядом за проходящим мимо, наполовину пустым туристским судном.

Сервье не торопил ее — ни к чему.

Помолчав, журналистка в деталях описала «дело „Мартины“», как они с Ружаром его между собой называли. Попутно она ответила на пару вопросов и закончила изложением их гипотез:

— Ружар даже убежден, что нас прослушивают. Это-то меня и пугает, особенно если наша теория верна.

— У вас есть фамилии тех, кто, как вы предполагаете, является участниками, так ведь?

— Да, и их фотографии. И имя крота. И его фотографии тоже.

— Неужели вам удалось сделать фотографии настоящих разведчиков?

В голосе своего собеседника Амель уловила нотки восхищения. Их история возбуждала его любопытство.

— Ружар обратился к одному своему приятелю. — Она снова гордилась тем, что работает над, очевидно, выдающейся темой. — Этот парень со своим фотоаппаратом круглый год охотится на людей. Его зовут Ян Су.

— Наверное, это совсем не то, что его рутинная работа.

— Я встречалась с ним всего один раз, и он сказал мне, что следить за интересующими нас людьми гораздо проще, чем за звездами, которых он обычно пытается захватить врасплох.

— Видно, у них нет привычки особенно осторожничать с этим.

— Все говорят, что наши секретные службы — пустое место.

Все с тем же отсутствующим взглядом, который Амель уже пару раз замечала, Сервье кивнул и очень серьезным тоном продолжал:

— И все-таки ты должна быть очень осмотрительна. Пустое место или нет, если то, что ты рассказываешь, правда, эти люди не святые.

Амель снова разнервничалась:

— Я отлично знаю! — Она вздрогнула.

Жан-Лу обнял молодую женщину за плечи:

— Прости меня. Я надеюсь, ты хотя бы не хранишь у себя копии этих фотографий? Если они у тебя, надо от них избавиться.

— Нет, у меня их нет. Ружар штук десять отнес в еженедельник. Чтобы показать Клейну, своему боссу. А вот у Яна, я думаю, все есть. — Журналистка недовольно вздохнула. — Черт, я всегда злилась по поводу всеобщей паранойи и вот уже сама в нее впадаю.

— Ты в плохой форме и очень устала. Завтра все перестанет быть таким мрачным.

— Ты правда так думаешь? — И совсем тихо Амель добавила: — Спасибо, что ты есть.

— Прости, что?

— Я говорю, что оценила твое присутствие. За последнее время ты единственное хоть сколько-то положительное явление в моей жизни.

— «Хоть сколько-то положительное»? — Он притворно хохотнул. — С чего бы это? Ты посвятила меня в эту историю, но кто я такой, чтобы говорить тебе что бы то ни было? Не давай втянуть себя слишком глубоко в безумства этого Ружара, вот и все.

— Неужели ты бы бросил, если бы осознавал, что происходит что-то очень непонятное, точнее, совершенно омерзительное? Если бы ты мог положить этому конец, предав гласности?

Сервье не ответил.

— Через два дня мне надо съездить в Лион.

— Девятого? Зачем?

— Повидаться с родственниками мертвого молодого парня, второго из тех, на кого нас навели. Судя по всему, он примкнул к исламистам. Я еду, чтобы попытаться составить его психологический портрет, более полный, чем у нас есть. Я пообещала Ружару, что сделаю это. А когда я вернусь, посмотрим.

Амель хотела что-то спросить и повернулась к Жан-Лу, но он опередил ее вопрос:

— Я уезжаю в конце недели. За границу. — Глядя на девушку, он угадывал за темными стеклами очков зелень ее глаз. — Вернусь не раньше следующей среды или четверга.

— Не раньше чем через неделю.

— Да. Обещай мне беречь себя.

09.11.2001

Абли, в провинции Ивелен. Обычный серый автомобиль без номеров припаркован на углу улиц Мэрии и Акасьа. Прямо перед мостом, так что его невозможно увидеть со стороны жилого квартала, выстроенного на месте бывшей городской железнодорожной станции. А тем более из квартиры Нурредина Харбауи. С ним вместе временно проживал и его младший брат Халед, подрядившийся без оформления поработать на стройке. Оба они трудились по ночам и уже давно не возвращались домой спать.

— С этими парнями мы только время теряем. Я их нутром чую. — Сидящий за рулем Менье зевнул.

Понсо сидел на пассажирском месте, упершись лбом в стекло.

— Похоже, Нелатон думает иначе. По их мнению, парни помогают по снабжению.

— За три недели мы не видели и не слышали ничего особенного, так? Уже не в первый раз они так вляпываются.

На заднем сиденье лежал Зеруаль. Он приподнялся и просунул голову между креслами:

— Я думал, их вычислили по списку звонков парню из страсбургской группы?

— Так говорят наши коллеги.

— А как насчет зала для молитвы в Манте, того, куда ходит этот самый Мустафа Фодиль?

Понсо подавил зевок.

— Это ничего не дало. Или почти ничего. Нам уже известны бородачи, которые стоят за ним, и мы знаем, что они не слишком приветливы. Но они здесь не одни. В задержании Фодиля задействован Тригон, так ведь?

Его помощник кивнул, немного подождал и рыгнул.

— Вот и все, что эта история у меня вызывает.

— По крайней мере у добрых людей создается впечатление, что их деньги удачно расходуются. — Зеруаль снова улегся. — Разбудите меня, когда начнется.

— Что там в двадцатом?

— По последним сведениям, уши от старого зайца, о досточтимый шеф.

— Что мы там имеем?

— Видео со скрытых камер из мечети, из бара и у Момо Туати. У Сесийона все по-быстрому демонтировали и отрапортовали коллегам из тридцать шестого.

— А по Мессауди?

— Ты сам сказал не лезть туда. К тому же у нас людей маловато.

— Как они меня достали. Пора кончать. Все это ни к чему.

В наружном зеркале заднего вида Понсо заметил какое-то движение. Он взглянул на часы: без десяти шесть.

— Гляди-ка, похоже, им надоело ждать.

Когда он произносил эти слова, с двух сторон обогнув их машину, пробежала большая группа полицейских в штатском, с капюшонами на головах, в бронежилетах и с автоматами. Далеко позади, в конце улицы, занимали позиции, чтобы блокировать проход, фургоны групп содействия полиции.

Менье усилил звук радиоприемника.

— Вот и цирковая труппа.

Понсо открыл дверцу машины со своей стороны:

— Быстро забираем и сваливаем, остальное нас не касается.

Во время их первого телефонного разговора мать Лорана Сесийона плакала. Зная, что скоро встретится с ней, Амель немного нервничала. Она с трудом переносила зрелище человеческого горя. В почти пустой вагон вошел новый пассажир. Скоростной поезд, вагон первого класса. Ружар неплохо к ней относится. Хотя и поручает тяжелую работу, которой не имеет ни малейшего желания заниматься сам.

Прежде чем отважиться снова поговорить с плачущей матерью покойного Сесийона, Амель выработала линию поведения и повстречалась с отвечающей за работу с населением чиновницей из мэрии Во-ан-Велена. Журналистка рассчитывала из беседы с ней почерпнуть какую-нибудь информацию, в частности уточнить сведения о семье Сесийон и предотвратить возможное отторжение.

Мысль, что Ружар поручил ей грязную работу, вновь пришла Амель в голову. В данном случае комфорт предстоящей поездки не имеет никакого значения. Журналист оставил за собой право выбора. А ей бы тоже хотелось присутствовать на встрече с сирийцем. Ей бы полагалось там быть. След был там, возле этого человека.

Того, кого ей помешали увидеть.

Ружар был в менее затруднительном положении, поскольку… Смутные воспоминания о туалете в баре положили конец кризису ее гордыни и пробудили в ней чувство вины и отвращение к самой себе. Совокупление — другого слова не подобрать — было кратким. Он очень быстро кончил, и она тоже. Разумеется, назавтра Ружар хотел продолжить. Но Амель осталась дома с Сильвеном, а общение с Ружаром свела к строгому минимуму, продиктованному производственной необходимостью. Кое-какие электронные письма, несколько звонков, и ничего больше.

И все это совершенно впустую — ее положение не изменилось.

Утром муж хотел заняться с ней любовью, но она уклонилась. Он ничего не сказал, старался выглядеть понимающим и терпеливым, чувствовал себя виноватым. Да, он был виноват, но и она тоже, и ее отказ не имел ничего общего с первым инцидентом. С той ночи между ними не было секса. Амель размышляла, как долго эта комедия может продолжаться.

Во вторник при прощании Сервье дал ей правильный совет. Он сказал, что ничто не может вечно держаться на недомолвках или, хуже того, на лжи. Все, что пытаются скрыть, в конечном счете, так или иначе, всплывает на поверхность. Он попробовал пошутить, высказав предположение, что журналисты, занимающиеся раскрытием преступлений, сами должны быть в высшей степени безупречны. Но прозвучало это неискренне. В его голосе слышалось сожаление, возможно даже, угрызения совести. Впрочем, у Амель и в мыслях не было, что Жан-Лу может оказаться обманщиком.

Если хорошенько подумать, она вообще не понимала, что он за человек. Чем чаще она с ним виделась, тем меньше понимала. Это был не тот робкий мальчик, что повстречался ей как-то дождливым вечером. Образ бабника и игрока, уверенного в себе и цельного, продемонстрированный при второй встрече, тоже не подходил ему. Он почти ничего не выражал явно, разве что радость от встреч с ней. Впрочем, может, это не совсем так. Их свидание во вторник завершилось странным образом. Когда они расставались, у Сервье был отстраненный и отсутствующий вид, словно ему передалась часть ее тоски.

Поезд тронулся. Амель прикрыла глаза.

Быстро позавтракав, Амель отправилась в кабинет чиновницы. В комнате, где ее принимали, голоса звучали гулко — следовало говорить громче. Она находилась в обществе женщины лет сорока, рисующей перед ней идиллическую картину местной жизни.

— То, что вы говорите, меня удивляет. Перед встречей с вами я навела справки, и мне представляется, что статистика опровергает ваши слова. Даже если, по понятным причинам, мы не говорим о ваших «требующих особого внимания» жилмассивах, как и о девяностых годах.

— Мне было бы любопытно взглянуть на эти цифры. — Сотрудница муниципалитета засомневалась. — Но ведь преступность выросла повсюду, не так ли? Мы не можем брать на себя ответственность за общую, по всей видимости, тенденцию. Мы рассчитываем на добрую волю многих людей как на муниципальном уровне, так и на уровне общественных организаций…

— Разумеется.

— И потом, что мы можем поделать? Региональные власти и государство опустили руки, а средства общины ограничены.

— Значит, на самом деле в Во-ан-Велене не все так спокойно? У вас тоже обострены межобщинные и межрелигиозные отношения?

Наступила тишина. Женщины молча сверлили друг друга взглядами.

Ответственная работница оглянулась на дверь зала заседаний, чтобы убедиться, что она заперта, и наклонилась к Амель:

— То, что я сейчас вам скажу, должно остаться между нами, идет? Что бы мы ни делали, ничего не помогает. Больше ничего не помогает. Всем плевать, а кому не плевать, у того нет поддержки — ни политической, ни финансовой. Денег больше нет, и в любом случае теперь мы сомневаемся.

— В чем сомневаетесь?

— Знаете, о нашей области забыли, нас больше не берут в расчет. Одно время мы положились на верующих, не обращая внимания на их речи, и, субсидируя их, обрели спокойствие в городе, но дорогой ценой. В течение долгих лет эти люди распространяли злобные, антиреспубликанские обращения. Политики влипли и теперь не знают, что делать.

— А откуда взялись эти люди?

Уловив напряженные нотки в голосе Амель, чиновница предпочла не отвечать на ее вопрос.

Зияд Махлуф жил в высотном здании в конце улицы Мар в двадцатом округе. Прибыв на место, Ружар обнаружил приличный дом, подошел к входу и набрал сообщенный ему код.

После электрического щелчка в громкоговорителе раздался старческий голосок:

— Здравствуйте, кто там?

— Бастьен Ружар.

— Я вас жду. Сейчас спущусь, не уходите.

В ожидании журналист отошел от застекленного тамбура, чтобы осмотреть сад социального жилмассива. Высаженным на аллеях деревьям не удавалось скрасить печальный вид гниющих перекладин четырех жалких турников, которым было лет по семьдесят.

Неподалеку две группы оспаривали друг у друга клочки этой последней отвоеванной у бетона территории. Первая состояла из мальчиков, родившихся от североафриканских иммигрантов второго поколения, называемых черно-белыми арабами.[168] Они наглядно иллюстрировали собой образ потребительской Франции, нарочито выставляя напоказ свою одежду известных марок, одна вульгарнее другой. Этих разноцветных и крикливых парней нельзя было не заметить. С другой стороны тихо переговаривались, не переставая следить за происходящим, трое юных уроженцев Магриба, едва ли старше представителей первой группы, в нарядах, которые Ружар мог бы назвать традиционными.

Присутствие журналиста не ускользнуло от их внимания, и настороженные взгляды быстро дали ему понять, что он здесь непрошеный гость. Может быть, они догадались о причине его визита в их квартал, а возможно, приняли за любознательного представителя какой-нибудь администрации или, того хуже, за легавого.

— Вижу, вы уже оценили оком Москвы наши местные экземпляры, — позади него прозвучал голос, только что слышанный в переговорном устройстве.

Ружар обернулся и увидел опирающегося на трость невысокого старика. Поверх темных брюк и безупречно чистой сорочки, застегнутой на все пуговицы, на нем был плотный серый шерстяной жилет. Лицо окаймляла тонкая полоска седой, как и волосы, бороды. За квадратными стеклами очков в металлической оправе светились живые глаза.

— Я Зияд Махлуф.

Они пожали друг другу руки.

— Спасибо, что согласились со мной встретиться.

— Пройдемся немного, вы не против? Сейчас как раз время моей ежедневной прогулки. К тому же таким образом мы сможем понять, насколько сильно вы интересуете наших юных друзей.

Покинув чахлый сад, они дошли до улицы Менильмонтан и направились в сторону улицы Пирене.

— Я хорошо знал отца Мишеля Хаммуда. Я встретился с ним в тот год, когда он покинул родину и обосновался в Ливане. С сыном я виделся лишь несколько раз, когда его родители еще были живы, и вскоре после их смерти, когда он перестал быть «нормальным» банкиром. — Махлуф говорил на хорошем французском языке с легким восточным акцентом. — В конце концов, мы люди одной профессии в одной стране. Поскольку хавала построена на принципах репутации и доверия, нам регулярно приходилось работать вместе. Вначале я часто помогал ему, но обращение в ислам понемногу толкнуло его к не заслуживающим одобрения профессиональным отношениям. И, несмотря на все мое уважение к его семье, очень скоро я перестал вести с ним дела. То, чем он занимается, люди, с которыми он встречается, — это харам,[169] плохо.

— Кто эти плохие люди?

— Те, кого принято называть террористами.

— А они таковыми не являются?

Сириец изобразил улыбку:

— Сами они скорее считают себя борцами за свободу, революционерами, если хотите, или священными воинами. Все зависит от избранной точки зрения. Среди причин, толкающих их к действию, есть более или менее достойные.

— К какой группе они принадлежат? К Аль-Каиде?

— Аль-Каида как группа не существует.

От удивления Ружар даже остановился, и ему пришлось догонять собеседника, продолжающего прогулку.

— Тогда кого же американское правительство преследует вот уже два месяца? Даже гораздо дольше. Бен Ладена?..

— Свои собственные фантомы.

— Да, мне известно, что эта организация родилась по благословению Соединенных Штатов, но сегодня…

— Сегодня Аль-Каида, «основа», превратилась в идеальный образ больше, чем что-либо другое. Это знамя, под которым собираются самые разные фанатики, заявляющие, что действуют во имя угнетенных мусульманских народов. Но они всего лишь лгуны, жулье. — В голосе сирийца послышалась нотка горечи, что еще усиливало впечатление от его слов. — И если подобный идеальный образ может оказывать такое влияние, то частично это происходит по вашей вине, по вине западных людей. Ваши компьютеры, ваши спутники, ваши телевизоры, ваши газеты способствуют его распространению куда больше, чем вооруженные действия, которыми так гордятся те, кто говорит, будто действует во имя этого идеала. — Он закончил едва ли не обличительным тоном.

— Они вам не по сердцу, я не ошибся?

— Простите, надо думать, я несовершенный мурад. — Махлуф рассмеялся.

— Я не…

— Я родился в Халебе,[170] господин Ружар, одном из бастионов суфизма в Сирии. Согласно нашей традиции, мурад — это посвященный, достигший наивысшей степени совершенства. Теоретически душа его абсолютно спокойна, свободна от страстей.

Журналисту потребовалось время, чтобы переварить откровения старика. Теперь он немного лучше понимал его вулканическую агрессивность по отношению к пособникам Аль-Каиды, в основном вдохновляемых ваххабитским видением ислама; ультраортодоксальным, что отличало их от суфитов, с которыми, как и с западным миром, они сражались. Суфизм представлял собой пиетистическое[171] течение, проповедующее отказ от материальных благ.

— И все-таки среди учеников или признанных союзников Усамы Бен-Ладена есть твердое ядро.

— Какое же?

— Салафизм.

— Ах да, салафисты, салафи, салафы, они дают себе много имен. Они принадлежат ко многим течениям, сильно отличающимся одно от другого. Все эти интерпретации довольно удивительны для тех людей, которые заявляют, что довольствуются лишь чтением Корана и сунны первой ступени, вам не кажется? — Сириец насмехался, но его напряжение снова стало ощутимым. — Талафи,[172] я их называю «заблудшие». И сын моего друга Хаммуда заблудился вместе с ними. В последний раз я его видел тут неподалеку, в их компании. Мне очень больно видеть мальчика с ними. Его родители…

— Что с ними стало?

Махлуф молчал, погрузившись в воспоминания.

— Вот уже с десяток лет я живу во Франции. После смерти жены приехал к сыну, который у вас здесь учился медицине. Сейчас сын работает в провинции, женат на француженке. — Гнев уступил место гордости. — Как и он, я влюбился в вашу страну и ее культуру, хотя ваши соотечественники не слишком охотно делятся ею с чужаками. Прекратив деятельность хаваладара, я отдал все силы, чтобы включиться в местную жизнь. Мне казалось важным попытаться рассказать о моей культуре и донести истинное послание ислама. — Почти в слезах, он схватил журналиста за рукав и заставил его остановиться. — Наша религия не только ненависть и насилие, у нас есть что дать людям.

Ружар понял, что сирийцу важна его реакция:

— Я верю вам. А Хаммуд?

— Сейчас, сейчас.

Прежде чем продолжить путь, осмотрительный Махлуф обернулся.

— С помощью одной ассоциации, сотрудничающей с местной мечетью, я стал организовывать чтения и курсы. Долгое время все шло хорошо. Два года назад появились салафисты. Главным образом алжирцы. Понемногу этим вероломным змеям удалось установить контроль над молитвенным залом. Когда люди наконец поняли, что происходит, было уже слишком поздно. Верующие ушли, остальные, более скрытные, пришли. Появились слухи о вербовке в партизаны в Алжир и даже в другие земли так называемого джихада. Меня раздирали сомнения, я не доверял этим людям, но в то же время не хотел в это верить. Здесь подозрительны все, кто с бородой. — Старик опустил голову. — Я ошибся. Я согрешил по наивности, как другие. Я понял это, когда впервые встретил Мишеля Хаммуда в наших краях в обществе того, кто стал новым хозяином мечети. Потом я часто встречал его: всегда в дурной компании, с тем же человеком или его сбирами. Я пытался заговорить с ним, но он делал вид, что не узнает меня.

— Как зовут того человека, к которому приходил Хаммуд?

— Мохаммед Туати.

— Встречался ли он с другими людьми?

— Возможно. Но я ведь не следил постоянно за его делами и поступками.

— На самом деле я имел в виду совершенно определенную личность. — Журналист достал фотографию Сесийона, приложенную «Мартиной» к документам, которые он им передал, и показал ее Махлуфу. — Вы когда-нибудь видели его с Мишелем Хаммудом?

Сириец внимательно посмотрел на фотографию:

— Этого мальчика я знаю. Он ходил в мечеть. Возможно, там он встречался с Хаммудом. Но ведь он умер?

— Так вы в курсе?

Сириец рассмеялся:

— Здесь новости узнают быстро, вы же знаете. Почему вы о нем спрашиваете?

— По всей видимости, он, как и Хаммуд, болтался здесь. И у них были, как бы это сказать, довольно сходные идеи.

— А еще?

Ружар задумался, должен ли он рассказать о смерти ливанца. Очевидно, его собеседник об этом не знает. Или ловко играет свою роль. Ружар предпочел смолчать.

— Пока больше ничего. Я просто стараюсь установить взаимосвязи. Они довольно зыбкие.

— Одно ясно: этот мальчик был близок к Мохаммеду.

— Вот с этого и начнем. А где его можно найти, этого Мохаммеда… Туати, так, кажется?

— Проще всего пойти в мечеть, он там теперь каждый день. Бдительно охраняет свою территорию, как старая сука детенышей. Но остерегайтесь его, это человек опасный.

Ружар достал блокнот и открыл его:

— Можете дать мне адрес?

— Ну так что, гуйа, как дела на рынке?

Облокотись о прилавок в «Аль Джазире», Карим беседовал с Салахом.

— Я очень устал. У меня нет привычки к ручному труду. — Мохаммед пристроил его на халлал[173] к оптовому торговцу мясом. Он вставал рано утром и каждый день до двух часов таскал туши. — Но я чувствую себя гораздо лучше, с тех пор как…

Торопливо вошел парень, которого Феннек никогда не видел. Мальчишка знаком показал хозяину, что хочет что-то сказать ему на ухо. Тот склонился к пришедшему, несколько секунд слушал и выпрямился, явно взволнованный.

— Зачем ты пришел сказать это мне, а? Пойди предупреди Мохаммеда, он в мечети.

Парень убрался так же стремительно, как появился.

Салах качал головой.

— Что случилось?

— Опять старый Махлуф нас достает.

Карим знал старика. Пару раз, в начале своего внедрения, он встречал его в мечети. После последнего большого скандала тот перестал приходить, но использовал любую возможность, чтобы помешать деятельности салафистов из двадцатого округа.

— Что он еще сделал?

— Улд эль-харба,[174] этот сукин сын еще болтает с незнакомцем! А тот, похоже, что-то записывает.

— Журналист? Чего ему надо?

— А я почем знаю? — Салах с заговорщицким видом склонился к Кариму: — На днях старика заставят замолчать насовсем.

Коробка. Коричнево-белая коробка. Это был первый образ, пришедший на ум Амель, когда такси остановилось у дома Сесийона в квартале Пре-де-Лэрп.

— Вы уверены, что хотите, чтобы я вас здесь оставил? — Шофер обернулся к ней. Казалось, он удивлен и не слишком спокоен за нее. И за себя тоже.

Журналистка расплатилась, попросила чек и поспешила выйти из машины.

Стояла хорошая погода. Ярко светило солнце. Вокруг было тихо, пустынно. Еще чуть-чуть, и она бы назвала это место спокойным. Но это было лишь ложное впечатление — квартал пользовался не лучшей репутацией, и, похоже, вполне заслуженно. Разумеется, чаще говорили о Мас-дю-Торо, ничейной земле. Квартал приобрел известность в девяностые годы из-за того, что породил Халеда Келькаля — ученика-террориста, убитого тогда жандармами в пригороде Лиона. Но Пре мог ему не завидовать.

Признаки упадка виднелись повсюду: вызывающие беспокойство детали, обнаруживающие себя, стоило лишь взгляду задержаться на чем-нибудь. Остовы обугленных автомобилей среди пока что выживших машин, сгоревшие помойки, кучи нечистот, граффити с лозунгами — один страшнее другого, — неухоженная растительность, битые стекла. Первое представление Амель об этом месте потускнело и стало гнетущим.

Журналистка поднялась на четыре ступеньки, отделяющие ее от двери, и вошла. Она оказалась в темной парадной. Слева ломаные почтовые ящики и план здания. Прямо перед ней лифт. Справа лестница, а на ней трое парней моложе ее. Треники, задранные до середины щиколотки, — знак того, что они якобы принадлежат к выходцам из рабов, — кеды, кепки и темные кожаные куртки. Клоуны. Они прекратили говорить и курить, чтобы рассмотреть пришелицу.

Амель сделала вид, что не замечает их.

Найдя на плане квартиру Сесийонов, на четвертом этаже, она быстрым шагом направилась к лифту. Кнопка вызова безвозвратно вошла в панель. У нее за спиной раздались смешки. Амель безуспешно попыталась вытащить кнопку. Похоже, кабина не двинется с места, где бы она ни находилась.

— Эй, Смуглая, лифт не работает.

Девушка обернулась.

Тот, что заговорил с ней, сидел на самой нижней ступеньке и разглядывал ее с самодовольным и угрожающим видом.

— Если хочешь пройти, тебе сначала придется перешагнуть через нас. — Парень на мгновение обернулся к своим товарищам, те закивали. Без сомнения, он их главарь. — А то это сделаем мы.

Новый взрыв хохота.

Амель ответила ему гневным взглядом, исполненным самых противоречивых чувств. Гнев. Она подумала о своем отце, он бы взорвался, будь он здесь. Его ненависть к этому отребью, этим бездельникам стоила их семье многих напряженных объяснений. Облегчение. Поскольку сегодня утром она оделась просто — брюки и туфли на плоской подошве. И наконец, страх.

Отступать поздно. Она попыталась придать своему лицу безразличное выражение и направилась к лестнице. Парни не двинулись, но замолчали. Только ухмылялись. В этом подобии тишины слышны были только ее неуверенные шаги по плиткам подъезда и приглушенные звуки телевизоров или радио где-то на этажах.

Она уже собралась перешагнуть через первого парня, когда ощутила, как чья-то рука скользит вверх по внутренней стороне ее бедра и прикасается к лобку. Возмущенная этим омерзительным контактом, Амель запаниковала и отступила к стене. Загнана в ловушку. Теперь подростки встали. Хотя им было всего по шестнадцать-семнадцать лет, она остро ощущала их близость как угрозу.

— Я журналистка. Вы…

— Ну и что, блин, чихать я хотел на это. — Главарь.

— Мы для тебя недостаточно хороши? — Второй, постарше, весь усыпанный оспинами.

— Думаешь, можешь вот так запросто лезть сюда со своими буферами? — Третий. Изобразил громадные груди перед собой. — Думаешь, можешь пройти мимо нас, не спросив разрешения? — Его пальцы проникли под ее куртку. — Ты нас приняла за нелегалов, что ли?

Амель замахала руками, пытаясь оттолкнуть его, потом обняла свой кожаный портфель и прижала его к груди.

— Глянь, как эта фря струхнула. — Маленький вожак резко схватил ее за предплечье. — Ну ты, иди-ка сюда! — Он потащил ее к середине подъезда.

— Оставьте меня!

— Пошел вон, а то я тебе сейчас башку отвинчу!

Суровый и мощный голос раздался на лестнице, прямо над ними. Почти рычание. На верхней площадке стоял мужчина, крепкий, сердитый. Обрамляющая лицо густая борода делала его еще страшнее.

Мальчишки немного отступили. Сделав всего одно резкое движение, незнакомец заставил их броситься наутек. Покидая подъезд, они в последний раз злобно оглянулись на журналистку:

— Грязная шлюха!

Амель посмотрела им вслед и протянула руку своему спасителю:

— Спасибо!

Поверх серой джеллабы и белых брюк, заканчивающихся на уровне щиколоток, на нем была толстая пуховая куртка. На голове пилотка, тоже белого цвета.

— Твой внешний вид непристоен, сестра. — Незнакомец с отвращением посмотрел на нее. — Тебе бы не следовало провоцировать людей. — И он удалился, ничего не добавив.

Амель потребовалось несколько секунд, чтобы проглотить пилюлю. Страх отступил, зато его немедленно сменил стыд. Она чувствовала себя испачканной, и не столько из-за пережитого нападения, сколько из-за последних слов, произнесенных «бородачом» — так в ее сознании определился его образ. Девушка не могла отделаться от мыслей об инциденте в баре «Крийон» и о том, что потом произошло между нею и Ружаром. Вот на что она обрекла себя и своего мужа.

На неверных ногах Амель стала подниматься на четвертый этаж. Она вошла во второе, сомнамбулическое состояние, стоячий нокаут. Когда мадам Сесийон наконец открыла дверь, ее материнский инстинкт немедленно уловил недомогание молодой женщины. Не задавая вопросов, она проводила гостью к потертому дивану в маленькой гостиной и исчезла, чтобы приготовить ей «попить горяченького».

Через несколько минут она вернулась с ярким пластмассовым подносом. Амель немного успокоилась. Где-то в глубине квартиры из радиоприемника звучала музыка. Сначала женщины пили чай, обмениваясь лишь робкими формулами вежливости. Журналистка воспользовалась этим вступлением, чтобы завершить осмотр комнаты и своей собеседницы. Они были похожи: жалкие, состарившиеся раньше времени.

На комоде рядом с диваном расставлены семейные фотографии. Мадам Сесийон заметила, что Амель внимательно изучает их:

— Вот этот, в середине, мой Лоран. — Растрогавшись, она склонила голову набок. — Правда красавец? И совсем не похож на своего брата. Умный, гораздо умнее. И более печальный. Мы всегда старались дать ему больше, но без особого успеха. Он отдалился от нас, мы перестали его понимать. Отец очень страдал из-за этого. В конце концов даже отказался разговаривать с сыном. — Мадам Сесийон показалось, что она должна оправдаться: — Мой муж очень достойный отец, девушка. Я знаю, что в глубине души он чувствует свою ответственность за все, а это затрудняет общение. Поэтому его сегодня здесь нет.

— Я понимаю, не беспокойтесь. Если не возражаете, я буду записывать. — Не дожидаясь ответа, Амель вытащила из портфеля блокнот.

Казалось, мать Лорана Сесийона не в силах оторвать взгляда от фотографии сына.

— У малыша очень рано начались сложности в школе. Он хорошо все усваивал, но боялся контрольных. Любой экзамен превращался в настоящее непреодолимое препятствие, они ему даже по ночам снились. И так во всем, даже в спорте. А ведь он очень боялся разочаровать нас. Или выглядеть смешным в чужих глазах. Это его изматывало. А мы поняли слишком поздно. — Мадам Сесийон наконец повернулась к журналистке. — Он компенсировал свои страхи агрессивностью. Ему казалось, что если его будут бояться, то будут и уважать. Он стал болтаться по улицам с другими местными трудными подростками, ну, знаете, теми, кого уж слишком быстро начинают называть хулиганьем, отребьем.

Странно, мадам Сесийон не выглядела рассерженной. В ее голосе по-прежнему звучала нежность.

— Из-за них он и наделал глупостей?

— О, вы знаете, они подначивали друг друга. Мой Лоран не хуже других валял дурака.

— Похоже, вы на них не сердитесь.

— На других мальчиков? Нет. А с чего бы мне на них сердиться? Видели, что у них за жизнь? О чем им предлагается мечтать, кроме тех штук, которые хочется купить, да не на что? Никто не протягивает нашим детям руку помощи. Никто их не принимает. Те, кто приходит, так сказать, помочь: разные ассоциации или политики, — чаще всего появляются здесь с дурными целями.

— То есть?

— Они приходят ради себя, потому что им так выгодно, или укрепляет их положение, или просто по наивности. И не отдают себе в этом отчета, пока все не рванет прямо у них перед носом. По-настоящему хороших людей немного, а главное, у них нет поддержки. Так что в конце концов они отступаются, и это нормально. Слишком уж тяжело.

Она умолкла, и опять было слышно только радио. Амель прислушалась, пытаясь разобрать, что говорит диктор, и поняла, что приемник находится в соседней квартире.

Мать Лорана Сесийона снова заговорила:

— Первый раз моего сына взяли за продажу небольшой партии наркотиков, ничего серьезного. — Она вздохнула. — Тогда удар отвели сотрудница социальной службы и судья по делам несовершеннолетних. Хорошие были люди. Они помогли ему пройти обучение, устроили работать учеником. Но дело не пошло, и он опять принялся за старое с оставшимися на свободе дружками. Полиция постоянно вилась вокруг них, ясно было: добром не кончится. Они все время их искали. Что тут скажешь, местные мальчишки не ангелы, но, даже когда они ничего не делают, полицейские ищейки плохо к ним относятся. У нас полиция такая же банда, как и все остальные, потому-то их и не уважают. Так что всяко никто никого не уважает.

— Похоже, кроме верующих. Когда я шла к вам, то… — Амель умолкла: она не испытывала ни малейшего желания объяснять, что с ней произошло.

Мадам Сесийон ее и не расспрашивала. Она была сдержанная, скромная женщина. Безропотная.

— Вы знаете, это благодаря им мой Лоран выпутался. То есть сначала мы так думали. Я так думала. Мужу-то моему эти люди никогда не нравились. Он католик и… в общем, они ему не нравились. А я-то искренне верила, что они выведут моего Лорана на верную дорогу.

— Оказалось не так?

— Нет, они крепко его держали, но, как выяснилось, только для того, чтобы отдалить его от нас, изолировать. Я читала статьи про секты, так вот очень даже похоже. Поначалу он встречался с ними один раз в неделю, днем. Потом прибавился еще вечер. Он стал постоянно говорить о религии, обо всем, что запрещено. А потом перешел в их веру. В то время он отсутствовал дома все чаще и чаще, и мы никогда не знали, где он. Стал реже звонить. И однажды прямо мне в лицо сказал, что стыдится меня.

Амель увидела, как глаза хозяйки наполнились слезами. Наступил момент, которого она так боялась. Она не знала, что следует сказать или сделать, и, пока мадам Сесийон шумно всхлипывала, сидела, глядя в сторону.

— Вы понимаете, он нас стыдился! Он стал считать своего отца нечестивцем и… попытался перетянуть на свою сторону брата. Но у него не получилось, тогда он разругался и с ним тоже. А потом мы очень долго его не видели.

— Вы знали, куда он делся?

— Он никогда не хотел внятно объяснить, чем занимается. Но однажды, после нескольких месяцев, когда от него не было ни единой весточки, он на несколько дней вернулся и рассказал, что ему дали боевое имя, истинное. Джефар или что-то в этом роде. Как он гордился! Рассказывал, что братья нарекли его этим именем в Косове, куда он ездил после Лондона. В тот приезд он все больше был не дома, а потом однажды ночью уехал, даже не простившись.

Наступила новая пауза. Журналистка дала собеседнице время успокоиться, а сама тем временем перечитала свои записи. Затем, сочтя паузу затянувшейся, Амель продолжила беседу:

— Как вы узнали, что…

— Нам позвонили полицейские из Парижа и сказали, что на него напали бездомные и забили насмерть. Бездомные, понимаете! Я им не поверила. Немощным бедолагам никогда не справиться с моим Лораном. К тому же он ведь в Париже был не один. Однажды он сказал мне, что все время проводит со своими алжирскими друзьями и что все они бывшие солдаты. Он называл их афганцами, потому что они там воевали. Он даже хотел уехать с ними туда.

— Полицейские сказали вам еще что-нибудь? Задавали вопросы?

— Они плохо со мной обошлись. Не проявили никакого уважения к нам, вот так-то. Я и сама знаю, что мой мальчик наделал глупостей, но это мой сын. Что они себе думают? Разве мне не больно видеть, что происходит? Им охота читать мне мораль, а, скажите? Им обязательно нужно постоянно унижать нас? Заставить нас почувствовать, что мы плохие родители? И так понятно, нечего нас обвинять!

Амель не стала отвечать на злые слова мадам Сесийон. Когда собеседница успокоилась, журналистка снова поинтересовалась, какие вопросы задавали полицейские.

— Те, что из Парижа, оказались полюбезнее здешних, которые обычно приходили. Эти снова пришли после его смерти. И, как всегда, оскорбляли и унижали нас. Они хотели знать, когда мы видели Лорана в последний раз, к кому он ходил, приходили ли к нему; опять все то же, о чем они уже сотни раз спрашивали. Что они себе думают! — Она снова рассердилась. — Что мы сами не задаем себе вопросов? Что они знают о ночах без сна, а? Я уверена, они следили за моим Лораном и давно хотели его смерти. Это они его убили, клянусь вам, это они! — Мадам Сесийон принялась рыдать пуще прежнего.

Журналистка поняла, что больше ей ничего не удастся вытянуть из этой женщины, лучше оставить ее в покое. Она вежливо дождалась, пока иссякнет очередной поток слез, и попрощалась. На пороге она вынуждена была пообещать, что не запятнает память сына Сесийонов. Правда, она не знала, как сдержать подобное обещание.

Когда дневная молитва завершилась, Карим вышел из мечети в надежде встретить Мохаммеда. Он не имел пока случая лично поблагодарить, что тот нашел ему работу. Это было предлогом, на самом же деле он надеялся больше узнать об инциденте с Махлуфом.

Он заметил салафиста, который вел жаркий спор с другими верующими возле входа в мечеть, и уже было направился к нему, когда за спиной одного из мужчин возник мальчишка, сегодня уже виденный им в «Аль Джазире». Он указывал на что-то пальцем.

Проследив взглядом в указанном направлении, Феннек увидел мужчину среднего роста, в потертом кожаном полупальто, с сумкой через плечо. Около пятидесяти, курчавые каштановые волосы, достаточно мужественные и резкие черты едва начинающего стареть лица. Журналист. «Чужак» Махлуфа.

В поле его зрения попал Мохаммед. Салафист перешел улицу, приблизился к пришельцу и обратился к нему по-арабски. Тот, поначалу явно заинтересовавшись, в конце концов испугался горячности салафиста, на помощь которому поспешили несколько верных. Замелькали руки, раздались ругательства, крики. Кто-то схватил незнакомца за воротник, он высвободился и бросился бежать, надеясь лишь на защиту святой свободы прессы.

Карим незаметно приблизился к Мохаммеду и прошептал ему что-то на ухо. Тот удивленно обернулся к нему, затем посерьезнел и молча кивнул. Не теряя времени, агент бросился за журналистом.

Вот уже почти час писака в одиночестве сидел за столиком в кафе у ворот Доре. Он сделал несколько телефонных звонков, что-то записал, потом взялся за газету. Феннек без проблем прокатился с ним в метро. Журналиста так напугал инцидент возле мечети, что он даже не проверил, отправился ли за ним кто-нибудь из салафистов, чтобы отбить у него охоту совать нос в их квартал. Когда Ружар вошел в кафе, Карим спокойно пересек улицу, нашел плохо освещенное фонарями место и занял позицию за припаркованными автомобилями, метрах в тридцати от того, за кем следил.

Любопытство агента было вызвано главным образом инстинктом самосохранения. Сама атмосфера этого квартала столицы, густо населенного эмигрантами, могла бы привлечь внимание прессы. Хорошие репортеры имели свои источники в Министерстве внутренних дел. Вполне возможно, что и этот в курсе распространения салафистских течений в двадцатом округе. На первый взгляд бить тревогу не из-за чего, вероятность того, что журналисту известно хоть что-то относительно операции секретных служб в этом секторе, практически равна нулю. И все же Феннеку не нравилось это нежелательное вторжение в зону его действий. Даже если журналист вообще ничего не знает, его присутствие может случайно создать Кариму проблемы. Следует немедленно сигнализировать об этой новости Луи. А пока хорошо бы собрать максимум возможной информации.

Возле кафе остановилось такси. Было около девяти вечера. Карим увидел, как из машины вышла молодая женщина. Ее силуэт был восхитительно стройным; разглядеть лицо агенту не удалось. Он вновь сосредоточил внимание на журналисте и констатировал, что девушка пришла именно к нему. В знак приветствия они обменялись поцелуем в щеку, и ему показалось, что пришедшей не по душе этот двусмысленный контакт. Сначала Феннек подумал, что она коллега журналиста, но потом решил, что скорее бывшая или действующая любовница. Или первая, вторая и третья в одном лице. Теперь Карим знал, как она выглядит. Усаживаясь за стол, девушка повернулась лицом к улице. Средиземноморский тип, возможно испанка или итальянка. Хорошенькая.

Парочка уселась, и начался разговор, который продолжался около получаса. Оба постоянно сверялись с записями. Значит, рабочие отношения. Но не только. Мужчина неоднократно пытался завладеть рукой девушки. Дважды она вырывалась, но на третий раз позволила ему сделать это и робко улыбнулась. Потом она взглянула на часы, они поговорили еще несколько секунд и, по всей видимости, приняли решение уйти, потому что оба встали.

Карим, не приближаясь, шел за ними по авеню Порт-Доре по направлению к центру Парижа. Они свернули на авеню Женераль-Мишель-Бизо, потом на улицу Ватиньи. На ходу журналист поцеловал девушку в шею. Она не отреагировала.

Они остановились перед дверью современного здания. Молодая женщина достала мобильный телефон, набрала номер. Ей не ответили. Феннек мог бы поспорить, что она проверяет, есть ли кто-нибудь дома. Она набрала цифровой код и уже почти скрылась за дверью в дом. Мужчина пошел за ней. Она обернулась. Их лица оказались совсем близко. Он попытался поцеловать ее, с первой попытки ему это не удалось, зато вторая после короткой борьбы завершилась успехом. Она впустила его. Перед лифтом новый поцелуй, продолжившийся внутри. Автоматические двери закрылись.

Феннек перебежал улицу к входу. Красная стрелка над дверями лифта остановилась на цифре «5». Он снова спрятался, но продолжал следить за фасадом. В комнате за широким балконом на интересующем его этаже появился свет. Меньше чем через минуту он погас.

Через полчаса журналист вышел и нырнул в такси, уже несколько секунд поджидавшее его. Бесполезно пытаться следовать за ним. Карим подумал: «Стремительный перепих, коллеги и любовники». Свет в комнате с балконом не зажигался. И все же агент решил подождать и, когда кто-нибудь придет, проскользнуть в подъезд. Он должен попытаться вычислить имя обитательницы квартиры на пятом этаже.

Еще рано, у него есть все шансы.

Спустя двадцать минут перед подъездом нарисовался высокий тип в сером костюме, лет тридцати. Занятая Феннеком позиция позволяла ему видеть набираемый код. Открылась дверь, потом подъехал лифт, и вскоре у входа уже никого не было.

Карим еще подождал. Подняв глаза, он увидел, что окно за балконом осветилось, и перешел улицу. После нескольких попыток он подобрал нужный код и проник в здание. Из поэтажного плана он узнал, что на пятом этаже расположены всего две квартиры, и правую, ту, что его интересует, занимают Амель и Сильвен Рувьер-Балимер.

Средиземноморский тип. Амель Балимер. Из страны Магриба, как он. Молодая. Наверное, журналистка. Замужняя. Хорошенькая.

Прелюбодейка.

Все это он отразит в своем рапорте.

10.11.2001

Квартира, которую Линкс так желал посетить, располагалась на втором этаже административного здания, переоборудованного под жилой дом. Туда вела металлическая винтовая лестница, начинающаяся в частном садике, где на первом этаже находилась еще одна квартира. Он прибыл очень рано, к половине пятого утра, присмотрелся к окрестностям, в основном состоящим из высотных зданий, натянул перчатки и принялся за входную дверь.

Чтобы справиться с замком, ему понадобилось чуть больше двух минут. Накануне примерно столько же времени заняло проникновение к Ружару. Это был уже второй беглый визит Линкса к журналисту, но и он не дал ничего по-настоящему важного. Большую часть архива составляли старые статьи или записи, касающиеся проектов книг, находящихся в работе или заброшенных. И все же на этот раз Линкс взял на себя труд скопировать содержимое жесткого диска, а также память электронного ежедневника журналиста, чтобы отдать их для изучения специалистам службы. Ружар оказался очень осмотрительным и, похоже, не хранил у себя ничего компрометирующего. Даже в старом сейфе, случайно обнаруженном во время последнего обхода квартиры. Журналист даже не потрудился спрятать ключи от него, они висели в кухне на стене. Агент вышел из квартиры одновременно разочарованный и успокоенный.

Зато у Ян Су он обнаружил очень ценные документы. Для визита к папарацци требовалось время, поэтому пришлось подождать, пока тот на несколько дней уедет. Что и произошло в эти выходные. Фотограф отправился в Довиль, чтобы с благословения заинтересованных VIP запечатлеть празднование очень личного юбилея. В распоряжении Линкса оказался целый день и последующая ночь.

Прежде всего он ознакомился с местом. Включать свет или пользоваться фонариком не было необходимости: вся правая стена квартиры представляла собой высокое и широкое окно из матового стекла, пропускающего желтоватое уличное освещение.

Внутреннее пространство имело два уровня. На первом располагалась одна огромная комната, разделенная на площадки разной высоты, имеющие каждая свое назначение. Зона кухни — хром, дизайн, очень современная, и зона отдыха — проектор, удобные диваны, книжный шкаф с книгами, которые неплохо бы прочесть, и зона для работы. Эта часть была организована вокруг длинной горизонтальной поверхности из массивного дерева, установленной на трех козлах. К этой конструкции прилагались стеллажи, заполненные профессиональной литературой, журналами, футлярами, объективами и прочими аксессуарами фотографии, а также металлические шкафчики на колесиках.

На верхнем уровне, на антресолях, частично нависающих над остальной квартирой, агент обнаружил две спальни, гардеробную, ванную комнату и туалеты. Все пахло свежей краской и отсутствием человеческого тепла. Су не только давно не жил здесь, но и не проводил здесь много времени.

Подобное, как бы голое пространство представляло для Линкса большое преимущество, в нем было меньше потайных мест, чем в «заставленной» квартире. Он принял решение сначала атаковать «кабинет» и, прежде чем рассмотреть его вблизи, включил большой «Макинтош», возвышающийся посреди рабочей поверхности. Пыль, которой были покрыты серебросодержащие фотографические футляры, валяющиеся повсюду рекомендации по использованию созданного по последнему слову техники новейшего оборудования и украшающие заднюю панель компьютера сиротливые кабели, свидетельствовала о том, что Су перешел на цифровую аппаратуру. Однако агент не заметил ни одного подобного аппарата.

Прежде чем к чему-нибудь прикоснуться, Линкс проверил, не оставил ли папарацци в особых стратегических местах маячков, которые могли бы указать ему, что вещи передвигались, а ящики открывались. Сам он постоянно проделывал это — профессиональная паранойя обязывает. Не найдя ничего, он достал из рюкзака поляроид, сделал серию снимков рабочей части и оставил их просыхать на столе.

Затем Линкс присоединил к «Макинтошу» внешний жесткий диск, специально выданный службой, и запустил копирование всего содержимого компьютера. После чего, чтобы обдумать следующий шаг, с наушниками в ушах совершил очередной обход квартиры.

Первый осмотр показал, что ее обитатель не слишком озабочен комфортом и модой, — гардероб Су был ограниченным, функциональным и скорее спортивным. В нем действительно имелось большое количество различных аксессуаров для самых разнообразных, в основном экстремальных, видов спорта: альпинизма, свободного падения, глубинного погружения. Досье фотографа сообщало, что он проходил военную службу среди ныряльщиков, специалистов по подводной инженерии и парашютным прыжкам. Обучение с серьезными физическими нагрузками. Подобные занятия оставили в биографии папарацци и другие стигматы. Например, он владел впечатляющей коллекцией военных предметов: полевая форма, камуфляжные сети, боевой макияж — и, похоже, регулярно использовал их в своей работе. Видимо, парень готов пойти куда угодно, лишь бы добыть свои фотографии. Ведь удалось же ему подстеречь Стейнера и Монтана!

Где он хранит свои фотографии?

Возможно, постоянно держит их при себе. В этот уик-энд Су уехал на мотоцикле, следовательно, взял лишь необходимый минимум, тем более что он должен возить с собой оборудование. Маловероятно, чтобы он нагрузил себя чем-то лишним. Может быть, у него есть сейф в банке, но служба не обнаружила ни малейших следов такового. Оставалась самая очевидная возможность — эта квартира.

Линкс не заметил ни одного шкафа. Стены почти голые, на них нет ничего, кроме нескольких увеличенных фотографий под стеклом. Но они ничего не скрывали. В жилых помещениях бывает огромное количество очевидных тайников — таких, какие всем постоянно приходят на ум… И многие граждане даже не представляют, что предполагаемые воры тоже могут о них подумать или по опыту знать их.

Так что агент осмотрел верхние и нижние части всей несколько громоздкой мебели, поискал двойное дно в ящиках, проверив заодно их пазы и нижние поверхности. Обследовал бачок в туалете, окошко в ванной комнате и бойлерной, матрасы, верхние полки стеллажей и закончил камином.

Камин оказался исключительно декоративным и, очевидно, никогда не использовался. Агент заглянул под колпак и тут же обнаружил лежащий на металлической полке большой мешок для мусора. Полка была привинчена с внутренней стороны дымохода к служащему украшением дубовому столбу.

Линкс вытащил мешок, в котором находилось около сотни записанных дисков, и вернулся в кабинет.

Копирование памяти «Макинтоша» было завершено. Линкс отключил свое оборудование и стал размышлять о том, что делать с обнаруженными дисками. Скопировать их все на месте невозможно. Он подумал было позвонить Шарлю, чтобы тот выслал из конторы команду с соответствующим оборудованием, но прежде решил бросить взгляд на их содержимое. Очень скоро агенту стало понятно, что все классифицировано по хронологии, год за годом. Тогда он отделил диски, помеченные 2001 годом, и начал просматривать их на «Макинтоше».

Файлы были разложены в именные папки, открытым текстом. Некоторые имена оказались довольно известными. Несколько раз на пробу открыв случайно выбранные папки, Линкс убедился, что сюжеты фотографий всегда совпадают с родовым названием классификации, и принялся за поиски папок «Стейнер», «Монтана», «Ружар» или, в худшем случае, документа с каким-нибудь нелепым названием.

Пока Незза проверял задворки склада, Фарез в последний раз осматривал помещение изнутри. Больше ничего не было. Они позаботились даже о том, чтобы убрать деревянные колодки, которые использовались при распиле труб. Фарез задумался, для чего все это может пригодиться. А что, если Незза и этот таинственный руководитель ячейки замыслили повернуть вспять канализацию, чтобы отравить воду?

Промышленная зона вокруг была пустынна. Во время переезда их никто не потревожил. В это субботнее утро нигде, кроме близкой автострады, не было движения.

Фарез сообщил Неззе, что накануне около полудня арестовали Фодиля и братьев Харбауи. Нуари по-прежнему не понимал, как тому удается всегда узнавать все раньше него, но, несмотря на его настойчивость, Фарез отказался ответить. Он просто приказал найти пикап на двенадцать кубометров или больше, а потом ждать известий. Позже, вечером, после долгого бдения, Незза получил новый приказ: здесь глубокой ночью присоединиться к своему сообщнику.

Нуари сразу заметил, что часть содержимого склада уже перевезли, но воздержался от каких-либо замечаний. Это предположение подтверждало отсутствие какой-нибудь машины к его прибытию. Впрочем, очевидно, Фарез не пришел пешком. Оставалось только тяжелое и громоздкое оборудование, как, например, трубы. К счастью, они уже были распилены. Иначе найденный Нуари грузовик ни за что не мог бы их транспортировать.

— Ну? — Голос Фареза заставил Неззу вздрогнуть. — Отлично, больше ничего не осталось.

— Очень хорошо, брат. Подвезу тебя к скоростной линии метро. Возвращайся домой и жди, когда я тебе позвоню и сообщу, где забрать грузовик.

— Но…

— Никаких «но», вот так-то, и это лучше для тебя, гуйа, поверь.

Ничего. Проведя перед «Макинтошем» почти три часа, Линкс не обнаружил ничего, что могло бы его заинтересовать. Он снова в начале поиска, это были неправильные диски. Линксу надоело в энный раз слушать одни и те же отрывки, и он вытащил наушники и выключил музыку. Почти потеряв надежду, агент вновь окинул взглядом квартиру. Начать поиски с нуля его не прельщало. У него был выбор. Произвести быстрый осмотр повсюду, включая множество не столь очевидных тайников, обследуя целые стопки книг и отдельные книги. Или предпочесть тщательный обыск, сектор за сектором, идя от наиболее очевидного к самому запутанному в каждом из них.

Линкс выбрал вторую методу и решил начать с рабочего пространства. Сначала он обследовал ящики и коробки, потом папки и стеллажи, проверил все попутно найденные им диски, охотно откладывая в сторону те, что, несомненно, относились к коммерческой рекламе.

Прошел еще час бесплодных поисков. В раздражении агент рухнул в одно из кресел и вытянул ноги. Затем он набрал в грудь воздуха и, с силой опершись на деревянную столешницу, рывком встал. От слишком резкого движения стол покачнулся и «Макинтош» чуть не упал на пол, Линкс в последний миг успел удержать его.

Когда он схватил компьютер, раздался звук, точно что-то отвалилось.

Линкс посмотрел на экран «Макинтоша». Все было нормально. Он пошевелил мышку, кликнул на папки и приложения. Компьютер работал исправно. Линкс стал осторожно наклонять процессор в разные стороны. И каждый раз внутри что-то перемещалось.

Линкс открыл заднюю стенку и увидел материнскую плату, провода, периферийное оборудование. Там же обнаружился диск в прозрачном футляре без всякой маркировки и карта памяти цифрового фотоаппарата.

Вставив диск в читающее устройство компьютера, Линкс убедился, что у него в руках то, что он искал. На первом же открытом им снимке фотограф запечатлел оживленно беседующих Стейнера и Монтана. Папка, к которой относилась фотография, содержала около пяти десятков файлов, сохраненных в различных графических форматах. Агент торопливо ознакомился с ее содержимым, чтобы удостовериться, что в этой примечательной коллекции не фигурирует ни одно его изображение. Себя он не обнаружил, зато нашел много фотографий неизвестного молодого человека, снятого без его ведома во время беседы с Амель и Ружаром. Задний план свидетельствовал о том, что это общественное место, возможно какой-то вокзал.

11.11.2001

Шел дождь, когда Мустафа Фодиль, Нурредин и Халед Харбауи покинули здание контрразведки на улице Нелатон в пятнадцатом округе Парижа. Было раннее утро, они только что пережили долгую ночь допросов, о чем свидетельствовали их усталые лица. Вместе с ними вышел четвертый арестованный в тот же день. Никто из них не проговорился; они ничего не выдали. Но причиной тому были не храбрость или решительность. Просто полицейские спрашивали их о том, чего они не знали.

Очень скоро Мустафа и оба брата, не обменявшись ни единым словом, расстались со своим товарищем по несчастью и поспешили в ближайшее метро. Добравшись до моста Бир-Хаким, они так торопились попасть на станцию, что не удосужились придержать дверь перед человеком преклонного возраста с собакой, которого обогнали на лестнице.

В переходе они расстались. Фодиль поехал по ветке «Шарль-Де-Голль — Этуаль», а братья Харбауи направились на пересадочную станцию скоростной линии метро «Шан-де-Марс».

Мустафа ждал на перроне прихода поезда, когда снова появился человек с собачкой. Но он и теперь не обратил на старика внимания. Слишком уж он был взволнован. Втиснувшись в первый же прибывший состав, Мустафа всю дорогу до двадцатого округа изнемогал от нетерпения.

Худшие его опасения подтвердились, когда он увидел, что двери «Аль Джазира» заперты. Он сразу почувствовал растерянность — следствие долгих дней, проведенных без настоящего отдыха, и отсутствия четких инструкций на такой случай. Бар был единственным местом его встреч с другими членами группы, что ему теперь делать? Нурредин и Халед тоже ждали известий, и именно он должен был передать их братьям.

В панике Мустафа некоторое время кружил около бара. Через несколько минут ему удалось взять себя в руки и вспомнить, что он воин и должен сохранять самообладание. Внезапно он сообразил, что, возможно, рискует, придя в этот район в самый день освобождения. Мустафа снова испугался и стал озираться вокруг в поисках возможной слежки. Ничего особенного он не заметил, но на всякий случай решил побыстрее смыться. Их сообщники, конечно, уже в курсе арестов. Лучше ему вернуться домой и ждать, пока они сами выйдут на связь.

Мустафа направился к метро. По дороге ему попался другой бар, открытый в воскресенье утром. Возле барной стойки пил кофе человек с собакой.

12.11.2001

Понедельник, утро. Сотрудники антитеррористической прокуратуры собрали полуконфиденциальную пресс-конференцию, чтобы сообщить о результатах дела по задержаниям действующих во Франции группировок, облавы на которые продолжались без перерыва всю предыдущую неделю. Присутствовали и Ружар с Амель.

Безусловно, это была пиар-акция комиссариата полиции и отдела пропаганды. Речи судей не представляли никакого интереса, поскольку в них не прозвучало ничего нового. Приятно возбуждающим оказалось лишь присутствие хмурого Понсо, офицера из оперативного отдела, с которым два месяца назад Акрут познакомил Ружара. После того первого знакомства журналист неоднократно искал встречи с офицером полиции, но безуспешно.

Не могло быть и речи упустить его сегодня.

После пресс-конференции журналисты последовали за полицейским и на улице подошли к нему. Увидев их, он не выразил ни малейшей радости и продолжил свой путь.

— Эти пресс-конференции — чистый блеф. Потерянное время, вы не находите? — На наживку Ружара не последовало никакой реакции. — Сегодня утром они не сообщили нам ничего особенного. Люди, которых арестовали, — это что, салафисты-джихадисты?

— Они все джихадисты.

Амель решила вмешаться в разговор:

— Я думала, в салафизме существует разница между «джихадистами» и «шейхистами».

Оперативник обернулся к журналистке и смерил ее суровым и многозначительным взглядом:

— Теоретически да. Практически что в лоб, что по лбу, никакой разницы.

— А как тогда назвать этих? — Ружар снова взял инициативу в свои руки.

— Убогие.

— Нет, так написать я не могу.

— Изворачивайтесь как хотите. В любом случае к чему мне сообщать вам все эти подробности, вы ведь вечно все упрощаете.

Журналист, и глазом не моргнув, проглотил упрек.

— Они алжирцы?

— Да, по большей части.

— Салафистская группа проповеди и джихада?

Понсо выдержал небольшую паузу, взглянул на журналиста, кивнул и ускорил шаг.

Снова заговорила Амель:

— Мы слышали, что это движение пустило корни в столице, а именно в девятнадцатом и особенно в двадцатом округе. Можете ли вы подтвердить эту информацию?

Лицо офицера-оперативника чуть заметно дрогнуло. Он ничего не ответил.

Ружар выложил свой главный козырь:

— Что вы можете сообщить нам в связи с недавней смертью молодого обращенного по имени Лоран Сесийон, он же Джафар? Имел ли он какое-либо отношение к личностям, задержанным на прошлой неделе? Является ли его кончина…

Понсо снова остановился. Он с трудом сдерживался:

— Кто вам рассказал про этого парня?

— Профессиональная тайна. Но мы ведь можем помочь друг другу, верно?

Ружар решил, что попал в яблочко. Прежде чем ответить, офицер на несколько секунд задумался.

— Нет, не можем. Сесийона насмерть забили бездомные. Именно так он умер, и точка. Ошибка исключается.

— Вам известно, кому поручено следствие?

Никакого ответа.

— Можно ли сказать, что его деятельность косвенно или прямо была связана с деятельностью некоего Шарля Стейнера? — Вмешательство Амель резко пресекло попытку Понсо уйти. Похоже, он был по-настоящему удивлен.

За его спиной сердито хмурился Ружар.

Оперативник обернулся к нему:

— Что там еще со Стейнером?

Журналист пожал плечами:

— Баш на баш.

— Один совет, Ружар, если позволите. Избегайте слишком принюхиваться к некоторым задницам. И не слишком разгуливайте в некоторых кварталах. Ваша аккредитация — недостаточная защита от всего этого люда. Один раз вам повезло, но, возможно, больше это не повторится.

— Это два.

— Что «два»?

— Два совета.

Понсо рассмеялся и, не прощаясь, пошел к ожидавшему его неподалеку автомобилю, где сидели еще трое полицейских. Машина тронулась.

Как только они отъехали, Ружара прорвало:

— Мать твою, надо было тебе заговорить с ним про Стейнера!

На его крики обернулись некоторые прохожие, Амель отступила на шаг и стала оправдываться:

— Он ведь является частью нашего расследования, разве не так? Вы же об этом с ним разговаривали.

— А ты-то что о нем вспомнила? Тогда разговор шел в другом контексте. С чего ты взяла, что я ничего не сказал про Хаммуда?

— Во всяком случае он отреагировал.

— О да, отреагировал. Но мы не знаем, что теперь будет. Мы уже получили все, что надо.

— И что же?

— Его ответ относительно Лорана Сесийона пролил достаточно света на это дело. И потом, черт побери, у меня есть другие источники! Мажур, парень из Центра координации борьбы с терроризмом, признался мне, что история с Хаммудом их уже достала. И она достает их даже больше, чем нам известно. Его и его начальников, и, вероятно, ребят вроде Понсо тоже. Теперь, похоже, было бы лучше не тянуть резину и не пренебрегать нашей собственной работой, а? — Казалось, он успокоился, как вдруг на него снова нашло: — Мать твою так! Если этот чертов сыщик знает кого-нибудь из наших коллег, он, возможно, что-то им выдаст!

Амель взглянула на Ружара с некоторым отвращением. Журналист показался ей капризным ребенком, у которого отобрали игрушку. Она перешла в контрнаступление:

— Ну ладно, возможно, он что-то расскажет. Не знаю, как тебя, но меня смущает не это, а его завуалированные угрозы. У меня нет никакого желания иметь неприятности.

— Я же говорил, хочешь спокойной жизни — меняй работу.

Ружар пошел в сторону площади Сен-Мишель.

Молодая женщина последовала за ним на некотором расстоянии, надеясь переждать грозу.

Через несколько минут журналист остановился, чтобы подождать ее.

— Ладно, во всяком случае не все потеряно. Наша работа стесняет их: уже хорошо. К тому же он сообщил нам одну вещь. — Обняв Амель за плечи, он поцеловал ее в висок.

— Какую?

— Ему явно известно, что в пятницу я был в двадцатом округе. У них там есть информаторы или даже группы наблюдения. Их это местечко тоже интересует. — Пауза, несколько шагов. — Резюмируем, что известно нам. Хорошо информированный источник осведомляет нас об одном ветеране секретных служб, одном теневом финансисте, обслуживающем террористов со Среднего Востока, и об одном рядовом воине исламистов. Судя по всему, наш источник намекает на связи между этими тремя фигурами. Нам удается уточнить, что по меньшей мере между двумя из них, исламистами, существует связь через имама мечети в двадцатом округе. — Пауза. — Кроме того, есть основания полагать, что, будучи связаны, эти трое, безусловно, не принадлежат к одному лагерю…

— Да. А если пойти немного дальше, учитывая прошлое Стейнера, я бы скорее считала, что он действует против двух других.

— Наши мысли сходятся.

Они продолжили прогулку.

— Теперь Понсо. Он знает про Сесийона, это факт. Несмотря на преподнесенную нам официальную версию, я сомневаюсь, что он убежден в случайности этой смерти. А тут еще набившая оскомину полицейской братии вторая случайная смерть — смерть Мишеля Хаммуда. Ладно, этот Понсо знаком со Стейнером, я знаю, он говорил мне. И отзывался о нем исключительно хорошо. И очень удивился, когда ты сейчас его упомянула. По всей видимости, он удивлен тем, что мы так близки к правде. Его это испугало.

— Какой правде?

— Ну, о чем мы только что говорили. Стейнер или его подчиненные устраняют влиятельных террористов. Кроме того, очень вероятно, что они внедрены в среду террористов. И уже не впервые оказывают друг другу подобные услуги: рука руку моет, осмелюсь предположить.

— Тебе не кажется, что ты слишком далеко зашел, а? Я, например, думаю, что он удивился, услышав имя Стейнера среди других имен. К тому же мы не знаем, зачем им все это.

— Это война, «столкновение цивилизаций».

— У нас демократия.

— Ну до чего же ты иногда бываешь наивна. Кому нужна твоя демократия!

— Не важно, все-таки для того, чтобы кто-то наверху решил вот так устранить этих людей, должен же быть какой-то чертов мотив. Тебе не кажется?

Ружар кивнул:

— Да, по крайней мере тут ты права, поскольку обычно эти люди трусы. Они начинают шевелиться только тогда, когда по-настоящему чего-то боятся. Я вот думаю, что бы это могло быть? Тут придется поработать.

— А если ничего нет, а есть только деза нашего Жан-Франсуа? Мы даже не знаем, настоящее ли это имя. Может, стоит рассмотреть и такую возможность? Помнишь, что ты мне говорил в самом начале? И что сказал твой друг Дюссо. — Амель потупилась. — В любом случае извини, что я так много наболтала. Мне очень неловко.

Ружар не особенно прислушивался к тому, что она говорила, но улыбнулся и, наклонившись, зашептал ей на ухо.

Молодая женщина покачала головой.

— Ну давай, тут поблизости славный отель.

— Не сегодня, я… у меня месячные. — Лучшего объяснения она не нашла.

13.11.2001

14.11.2001

Закончился еще один рабочий день, похожий на предыдущие. Сидя за столиком в «Аль Джазире», Карим допивал кофе и читал злобную газетенку, купленную у выхода из мечети. Граница между его подлинной личностью и временной личиной постепенно стиралась. Его обыденная жизнь все меньше и меньше походила на жизнь оперативника. Он превращался в того жалкого сына эмигранта с шаткой верой, чьи лохмотья ему пришлось надеть и с чьими собратьями ежедневно встречался на молитве.

Командование не выходило на связь с той ночи, когда он вернул на место записные книжки. Он отправил донесение по поводу журналистов, но реакции не последовало. Да и ни один из его «братьев» особенно не спешил обратиться к нему для чего-либо другого, помимо переноски убоины.

Все шло замедленно, слишком спокойно, тоскливо. Опасно.

Нельзя ослаблять бдительность.

Карим решил включиться в наблюдение за журналистом, приходившим в их квартал в конце прошлой недели. Имя девушки он уже знал. Теперь ему требовалось имя парня, а также название газеты, для которой они работают. Эта Амель выведет его на контакт, он подберется к ней.

Разумеется, Мохаммед спрашивал его о журналисте. Карим ловко солгал ему, сокрушенно признавшись, что во время долгой поездки в метро потерял объект. Это послужило оправданием тому, что он так поздно пришел в тот вечер отрапортовать. Для порядка отчитав его, салафист сухо велел в следующий раз регулярно звонить в бар.

На пороге «Аль Джазира» появился Незза. Он заметил Карима, но не поздоровался с ним, а прямиком направился к стоящему за прилавком Салаху. Переговариваясь, они поглядывали на агента. Очевидно, он был предметом разговора и вскоре получил приглашение присоединиться к ним.

— Ассалам Алейкум, тебя ведь зовут Карим, так?

— Салам. Да. А тебя? — Феннек делал вид, что впервые видит дилера.

Вмешался Салах:

— Карим, познакомься с Нуари, он нам очень помогает.

— Лучше Незза, меня все так зовут. Тебе нравится таскать мясо, брат? Нет желания сменить работу?

— Нет, а что?

— Возможно, ты мне понадобишься, чтобы… — Нуари не договорил. Кто-то вошел, и взгляд его мгновенно изменился. Он отвернулся.

Феннек, стоящий спиной к двери, не мог видеть, что происходит. Однако он заметил, что хозяин отреагировал так же, как дилер, но, вместо того чтобы отвести глаза, поспешил к вновь пришедшему.

Незза увлек Карима в контору в глубине заведения. По дороге агент успел бросить взгляд назад и заметил Мустафу Фодиля, высокого здоровяка, которого уже видел в обществе Сесийона. Тот выглядел взволнованным.

Карим едва сумел уловить несколько слов: «Для тебя ничего… Ну а для Нурредина и Халеда?»

Минуту спустя хозяин «Аль Джазира» присоединился к ним на задворках бара. По всей видимости, он успел провернуть какое-то дельце.

— Ну что, Карим, что ты об этом думаешь?

— Не знаю, что скажет Мохаммед.

Салах и Незза переглянулись.

— За него не беспокойся, он в курсе.

Значит, имам уже дал свое благословение.

— То, чем я занимаюсь, важно для общего дела. — Нуари соединил у него перед носом большой и указательный пальцы и потер их друг о друга, что означало «деньги».

Феннек кивнул.

«Не больно-то счастливый вид у нашего дражайшего Мустафы» — так подумал Линкс, увидев, что его объект выходит из бара с перекошенным лицом. Убедившись, что больше никто не сел на хвост подручному джихадистов, агент проследовал за ним до станции метро «Бельвиль». На перроне Линкс устроился в сторонке, метрах в десяти, чтобы не попасть в поле зрения своего подопечного. Вид агента не мог вызвать подозрений: всего лишь изгой общества, жадно глотающий пиво из горлышка торчащей из бумажного пакета бутылки.

Подошел поезд. Фодиль сел в него. Линкс втиснулся в соседний вагон, поближе к сцепке.

Он ходил за ним уже два дня, когда получил эстафету от последней команды наблюдения. Больше не терять объект из виду и задержать как можно скорее — таковы были инструкции. От них веяло торопливостью и паникой — неизбежными последствиями близости журналистов. Лучше было бы все свернуть, но командование предпочитало продолжать, по мере возможности избегая худшего.

Линкс все понимал, даже если находил, что те, кто дает ему приказания, слишком рискуют. Он впервые ощущал это так остро. Разумнее для него было бы все бросить немедленно, но он не мог решиться выйти из игры. Более того, он знал, что доведет свое задание до конца. Разумеется, дело было не в патриотизме, в этом плане ничего не изменилось. И не в чрезмерной тяге к опасности. Нет, причина была более личной, даже эгоистичной. Он давно стремился к чему-то такому, чего нерушимые поведенческие модели до сих пор не давали ему совершить.

Теперь другое дело. Линкс наконец чувствовал себя по-настоящему и целиком свободным.

Фодиль не двигался и хмуро смотрел себе под ноги.

Что-то ударилось о ботинки Линкса, он обернулся. Мячик. На него, не решаясь подойти, смотрела маленькая девочка. Рядом, с сумками и младенцем на коленях, сидела ее мать и заметно сердилась.

Сквозь нависающие на глаза жирные пряди агент улыбнулся девочке и слегка поддал по мячу каблуком.

Глаза девочки засияли. Поезд остановился. Фодиль собрался выходить.

Линкс подмигнул ребенку, рыгнул, что вызвало смешок, и покинул вагон.

На рабочем столе Понсо обнаружил видеокассету и записку от Тригона. В ней предлагалось «взглянуть на этот монтаж» и указывалось, на какие именно минуты записи следует обратить внимание. Первый отрывок содержал кадры, отснятые на выходе из мечети Пуанкаре и запечатлевшие «приключения Бастьена Ружара, журналиста по профессии», в минувшую среду, девятого ноября две тысячи первого года, приблизительно в пятнадцать тридцать пять. Комментарий его подчиненного: «Жаль, что этому козлу не открутили башку». Второй фрагмент представлял запись: осмыслить ее предлагалось Понсо, которого «ничуть не затруднит узнать место», где она была сделана. Тригон точно указывал, что действие происходит ранним утром в воскресенье, одиннадцатого ноября две тысячи первого года.

Амель была дома одна, в квартире стояла полная тишина. Перед ней был включенный компьютер, а рядом с клавиатурой — блокнот, открытый на почти чистой странице. Слова не шли. Она должна была обобщить весь материал, которым они располагали, и поразмышлять, под каким углом представить это Клейну. Редактор выражал нетерпение. Он хотел поскорее получить что-то конкретное и перестать ходить вокруг да около. Ружар пытался обуздать его пыл. Ему совсем не хотелось ни слишком рано пускать это дело на самотек, ни тем более посвящать в него своих собратьев по перу. Он очень боялся потерять тему и, поскольку у него в руках еще не было всех частей головоломки, предпочитал держать свою сенсацию под спудом и просто закрыть ее.

«Загнанная в угол. Одинокая. Ранимая».

Это все, что Амель удалось записать на листке. Она взглянула на мобильный телефон. Дурацкий рефлекс, он молчал. Где-то она читала, что можно слышать все, что происходит вокруг включенного мобильника.

«Наблюдать».

Она написала и остановилась.

«Невыносимо. Бороться. Журналистка».

Амель зачеркнула написанное.

«Зачем?»

Ее перо само скользило по бумаге. Она уже ни в чем не была уверена. Она окончила Школу журналистики и… все забыла. Так быстро?

«Иллюзии».

Все казалось ей лишенным смысла. Ее реальная жизнь не совпадала с тем идеалом, который она всегда рисовала в своем воображении. Долгие часы она подводила итоги, придумывала тысячи дурацких сценариев своего будущего и истории, которой они с Ружаром занимались. Им не дадут дойти до конца. Постараются заставить их замолчать. И не погнушаются никакими средствами.

«В опасности».

Про них с Ружаром, должно быть, уже известно. Эти люди должны быть в курсе всего, чтобы… И про наркотик тоже. Они расскажут Сильвену. И ее родителям.

«Стыд».

Или еще хуже. Они могут сделать еще хуже.

«Страх».

Или ничего не расскажут, потому что и говорить-то нечего, и никто за ними не следит.

«Смешно».

Амель положила руку на мышку и запустила Интернет, чтобы выйти в почту. Открыв почтовый ящик, она вдруг отметила, что в нем всего несколько личных писем. Куда подевались все ее однокурсники? Сильвен теперь почти никогда не писал ей. Подружки чаще пользовались телефоном. Родители…

Больше всего было старых сообщений от Сервье. Она решила написать ему, но эта мысль не показалась ей достаточно разумной. После свидания на набережной Сены он не давал о себе знать. Даже если он далеко, мог бы написать пару строк. У нее осталось легкое неприятное послевкусие — ей не удавалось найти более подходящего для ее тогдашнего ощущения слова, — возникшее в конце их последнего импровизированного завтрака.

Машинально просмотрев папку «полученные сообщения», она отметила, что последнее письмо от матери пришло в апреле, открыла его и перечитала. Очередная попытка матери предостеречь ее. Очень сухая, без надежды на успех.

Она кликнула «ответить» и тут же отказалась от своего намерения. Выбрав «новое сообщение», она поискала в записной книжке, кому бы написать. И в конце концов остановилась на электронном адресе отца. Вернуться к исходной позиции.

«Я знаю, что нечасто пишу в последнее время…»

Амель шмыгнула носом.

«Но это не значит, что я без вас не скучаю…»

Она закрыла глаза и глубоко вздохнула.

«Просто все очень усложнилось…»

Напротив серого дома, в котором жил Мустафа Фодиль, в Валь-Фурре, находилась парковка стадиона Мант-ла-Жоли. Возле дома, рядом с таким же автомобилем, как у него, Линкс припарковал снабженный украденными накануне местными номерами «Транзит», внешний вид которого был умышленно изменен.

Спрятавшись за пикап, агент довольно долго ждал, стараясь оставаться незамеченным. С наступлением ночи он вышел из своего укрытия и растворился в темноте. Он регулярно менял позицию и держался вдали от наблюдательных глаз обывателей и полиции. Никогда выражение «каменные джунгли» не казалось ему столь подходящим. Он находился на вражеской территории, в новой зоне военных действий, которую предстояло добавить к длинному списку тех, что были им пройдены.

Двадцать один пятнадцать.

Фодиль уже давно заперся у себя, жизнь вокруг, как и автомобильное движение, постепенно замирала. Единственные еще проезжающие машины принадлежали полицейскому батальону и тем, за кем ему поручено наблюдать. Остальное население готовилось к приближающейся ночи. Окна высоток, за которыми Линкс порой замечал мимолетный силуэт, постепенно начали освещаться мерцающими экранами телевизоров. Почти полная неподвижность и при этом отсутствие тишины. Какие-то крики, неясные разговоры, собачий лай, а главное, назойливая музыка, поднимающаяся из глубоких недр дома Мустафы.

Мимо агента, не замечая его, с разными интервалами сновали небольшие группы из трех-четырех человек. Они переходили из подвала интересующего Линкса дома в подвал соседнего с ним. Похоже, в подземельях кипит жизнь. Эти стихийные перемещения осложнят ему задачу. Оставалось надеяться, что скоро все прекратится.

Линкс принял решение нанести удар ночью, и в его планы не входило, чтобы ему помешали, когда он поволочет довольно плотного оглушенного мужика к своему «транзиту».

Он снова пошевелился, не спуская глаз с квартиры Фодиля. Там неожиданно погас свет, хотя не было еще половины десятого. Не может быть, чтобы его объект так рано ложился спать. Прошло не больше двух минут, и он увидел, как Мустафа вышел из дому в тренировочном костюме и со спортивной сумкой на плече. Поздоровавшись с тремя парнями, болтающими возле высотки, Фодиль перешел улицу и направился к спортзалу. Он собрался на тренировку.

Линкс пошел следом. Немного подождав, он тоже проник в спортивный комплекс и оказался в начале погруженного во тьму короткого коридора, ведущего в основной зал. Внутри были четверо. На татами двое борющихся подростков в кимоно. Рядом двое взрослых: объект и мужчина постарше, слегка полноватый. Они разговаривали.

Агенту удалось уловить несколько фраз. Речь шла о «возвращении», о «ребятах, которые будут довольны», что Фодиль «продолжит занятия», потому что «они соскучились без него». Исламист, все еще с озабоченным лицом, положил руку на плечо собеседника и пошел к раздевалкам.

Линкс тоже покинул помещение и исследовал пространство вокруг здания. Стоянка была слишком освещена и пустынна, чтобы припарковаться, там стоял всего один автомобиль — серый «рено». Зато позади он заметил служебный вход, скрытый темнотой. Он шел вдоль глухой стены с единственной дверью пожарного выхода. Сомнений не было, дверь вела в раздевалки, расположенные в здании как раз с этой стороны.

Он будет ждать здесь, развернув «транзит» в нужном направлении, чтобы быстро уехать.

Минут через сорок Линкс увидел отъезжающий «рено» с тремя пассажирами. Объекта среди них нет. Здание все еще освещено изнутри. Фодиль там, и он один. Агент поплотнее натянул кожаные перчатки, машинально проверил наличие аптечки в кармане штанов и вышел из пикапа. Спустя несколько минут, отперев отмычкой замок пожарного выхода, он входил в спортзал.

Мустафа вернулся в раздевалку, протирая подмышки мокрой от пота футболкой. Небрежно бросив боксерские перчатки на ближайшую скамейку, он продолжал раздеваться перед одним из многочисленных зеркал, украшающих стены комнаты. Ему нравился плод его многочасовых трудов — образ физической мощи, отражающийся в зеркальном стекле. Он напряг грудные мышцы, затем брюшной пресс и почти женским движением провел по нему рукой.

Фодиль гордился своим телом, был уверен в нем.

Направляясь в душевую, он вдруг понял, что не один. Между металлическими шкафчиками совершенно неподвижно стоял какой-то тип в капюшоне, какие носят террористы, и в камуфляжной форме. И пялился на него своими безжизненными голубыми глазами. Когда удивление и паника прошли, к Мустафе вернулась вера в свои силы. Этот шутник ниже его ростом и не вооружен. И еще осмеливается провоцировать его?! Он разогрет, натренирован. Мустафа поднял руки, давая незнакомцу знак приблизиться.

Никакой реакции.

Фодиль не стал ждать. Уверенный в себе, он выбросил вперед правую ногу, чтобы нанести сокрушающий мавашигири,[175] от которого его противник сразу сложится пополам. Босиком на мокром полу, Фодиль не рассчитал силы своего кругового удара ногой и поскользнулся. Он не упал, но на мгновение потерял равновесие и покачнулся.

Человек в капюшоне успел отреагировать. Изогнув туловище и сделав скользящий шаг вперед, он легко уклонился от лишь задевшего его удара.

Фодиль не терял времени. Он продолжил наступление двумя не слишком точными ударами, попавшими нападающему в торс. Однако с меньшей силой, чем предполагалось, поскольку тот наступал. Тут Мустафа ощутил нестерпимое жжение в левом боку. На другую руку противника он и внимания не обратил.

Что этот тип ему сделал?

Пол ушел у него из-под ног, а незнакомец отступил, чтобы не упасть вместе с ним. Последнее, что видел Мустафа, была дубинка, совсем маленькая дубинка. Она приблизилась и коснулась его груди.

Темнота.

Линкс стянул капюшон и подошел к телу.

Пульс был ровный.

Он ввел Фодилю транквилизатор.

Собрал его вещи в спортивную сумку.

И с трудом взвалил его на плечо, чтобы вынести.

Вот уже добрую четверть часа они с любопытством следили за белым грузовичком, припаркованным позади спортзала, пытаясь догадаться, почему кто-то оставил его здесь среди ночи. Увидев шельмеца, выходящего из здания с другим типом наперевес, они вдруг страшно заинтересовались и решили подойти посмотреть поближе.

— Эй, ты не думаешь, что стоит позвать остальных?

— Заткнись, Кенни! Нас трое, а этот один.

Муса, низкорослый и плотный, шел впереди двоих своих дружков: Али, длинного жердины, в неизменном оранжевом термоскафандре, которому был обязан своим прозвищем, и Абделя.

Краем глаза Линкс в последний момент заметил силуэты, нарисовавшиеся перед «транзитом». Он захлопнул за Фодилем боковую дверцу и сделал несколько шагов в сторону непрошеных гостей. Трогаться с места и газовать было слишком поздно.

Тот, что держался впереди, что-то орал, разевая пасть и агрессивно жестикулируя. Да еще и плевался.

Агент не слушал его, не отвечал. Просто смотрел на него и глупо улыбался.

Болтун сделал шаг вперед, проник в зону безопасности.

Ошибка.

Назад пути нет. Решимость в соединении с внезапностью.

Левая свободная рука Линкса мгновенно поднялась к трахее Большой Глотки и беспощадно раздробила ее.

Схватившись за горло, Муса нетвердыми шагами отступил назад.

Агент больше им не занимался. Как продолжение правой руки появилась его дубинка и врубилась в лицо второго приблизившегося противника — высокого парня в теплом капюшоне. Разряд.

Слишком долго. Третий оказался проворным. И мощным, он умел бить. Линкс ощутил удар в спину, который вывел его из равновесия и толкнул вперед.

Плеер разбился о мостовую, a «Public Ennemy» перестали петь в ушах, вытесненные другой литанией.

— Ну что, козел, доволен?

Противник уже навалился на него.

— Грязный ублюдок!

Агент сгруппировался, чтобы принять град обрушивающихся на него ударов.

— Козел! Я тебе башку раскрою! Козел!

Он, как мог, защитил голову и тут услышал, что наступила пауза. Короткая, всего секунда, не более, после чего началось следующее плохо спланированное и торопливое нападение. Линкс откатился в сторону, быстро присел на корточки и как раз успел выставить обе руки перед лицом, чтобы принять новый удар ногой.

Он с трудом сдержал его.

Дыхание перехватило, но ему удалось устоять. Он вцепился в чью-то лодыжку. Противник попытался высвободиться и потащил его за собой. Это позволило Линксу встать. Агент толкнул противника на капот «транзита» и послал ему прямой удар в нос. Он почувствовал, как хрустнули хрящи под костяшками его пальцев, и тут же ощутил сквозь перчатку тепло крови. Повторив атеми[176] точно в то же место, Линкс схватил парня за волосы и пригнул к себе. Удары коленом в ребра: справа, слева. Агент поймал свой ритм и остановился только тогда, когда перестал чувствовать сопротивление.

Бездыханное тело рухнуло на землю.

Быстрый взгляд на двоих других. Длинный в капюшоне был в ауте, электрический шок оглоушил его. Нервный коротышка с трудом старался отползти подальше. Агент вооружился дубинкой и пошел на него. Жестко пригвоздив сопляка мордой к асфальту, он послал ему разряд в затылок.

Помассировав натруженные руки и плечи, Линкс аккуратно прощупал грудную клетку и ребра в поисках самых болезненных точек. Ничего. А потом рука нащупала в кармане куртки горбик. Плеер. Экран сочился жидкими кристаллами. Ни одна кнопка не работала.

Линкс со злостью убрал его, отвесил последний удар ногой по Большой Глотке и уехал.

Понсо в одиночестве сидел в видеозале Министерства внутренних дел. Держа в руке пульт, он просматривал записи из двадцатого округа, собранные Тригоном. Он видел, как возле мечети Пуанкаре появился Ружар, как к нему подошел Мохаммед Туати — религиозный пропагандист, уже неоднократно встречавшийся полицейским из оперативного отдела. Они обладали многочасовыми, но ничего не дающими записями разговоров этого человека, подозреваемого в том, что он чуть больше, нежели мстительный моралист. Все их наблюдения оказались бесполезными, они не принесли ни малейшего ощутимого результата.

Теперь, возможно, что-то изменится.

В инциденте девятого января не было ничего интересного, кроме присутствия в тех местах журналиста, так что любопытство Понсо вызвал главным образом второй отрывок, отмеченный подчиненным.

Чтобы просмотреть пятый эпизод, он немного отмотал запись и поставил на «воспроизведение».

Снова какой-то человек попал в поле зрения их камеры. До понедельника она находилась в спинке водительского сиденья автомобиля, припаркованного у тротуара, и в течение десяти дней снимала определенное здание.

На экране некто, снятый со спины, направился к бару «Аль Джазир», этой второй горячей точке двадцатого округа, идентифицированной, но пока не разработанной. Не первоочередной. Подойдя к закрытому заведению, человек покрутился возле него, занервничал и наконец в раздражении несколько раз пнул ногой металлическую штору.

Пока ничего из ряда вон выходящего. Вероятно, какой-то перевозбужденный алкаш. Но вот недовольный опять появился на экране. Теперь он затравленно смотрит прямо в камеру.

Понсо нажал на паузу.

На него растерянно смотрел Мустафа Фодиль. За его спиной бар с опущенной металлической шторой. Полицейский, тоже взволнованный, смотрел исламисту прямо в глаза.

Бар.

Хаммуд, тайный финансист многих фундаменталистских движений, посещал это место. Хаммуд мертв. Лоран Сесийон, обращенный, подручный джихада, посещал этот бар. Сесийон мертв.

До сих пор Понсо отрицал очевидное, поскольку это его устраивало.

Мустафа Фодиль, подозреваемый и задержанный коллегами из контрразведки в ходе разработки другого дела, тоже, по всей видимости, посещал этот бар, поскольку заявился туда едва ли не сразу после освобождения из-под стражи. И вид у него был отнюдь не безмятежный. По последним данным, Фодиль пока еще жив. Следует немедленно установить, существует ли какая-то иная связь между ним, Сесийоном и Хаммудом.

Зато связь между обращенным и Ружаром оказалась вполне реальной. Разве журналист не расспрашивал о нем Понсо? Дорого бы он дал, чтобы узнать, чем вызваны эти расспросы. Несколько недель назад Ружар говорил ему еще кое о ком: о Стейнере. А в понедельник девчонка, которую он повсюду за собой таскает, снова подняла вопрос о бывшем разведчике, намекая на возможность связи Стейнер-Сесийон.

Великий Стейнер был ветераном боевой части внешней разведки. Этого полицейский журналисту не сказал. Единственное дело, которое свело их, относилось к восьмидесятым годам. Обе их службы, действующие в непересекающихся пространствах и редко идущие на контакт, должны были договориться, чтобы, не поднимая шума, положить конец проискам агентов иракской разведки. Те позволили себе заявиться во Францию для вербовки иранских диссидентов. Такая инициатива могла спровоцировать громкий дипломатический скандал с режимом Тегерана; скандал, за которым, безусловно, последует новая волна покушений, сравнимая с тем, что произошло в 1985–1986 годах.

В беседе с Ружаром Понсо также опустил еще одну вещь: насовсем из внешней разведки никто не уходит. Завтра с утра пораньше надо бы поговорить с шефом. И с Магрелла́ тоже, чтобы предупредить его.

И с «Арно».

15.11.2001

Амель сложила газету. Последнюю в сегодняшней стопке. Ни одного происшествия, вызывающего тревогу. Она немного успокоилась, хотя подобное отсутствие событий вовсе не означало, что ничего не происходит, просто никто еще ничего не увидел. Или не сказал. Это лишь усиливало ее бредовые подозрения относительно череды смертей, организованных бывшим шпионом в целях устранения в столице отдельных подозреваемых в приверженности исламизму.

Утешительная мысль.

Ружар находился неподалеку. Стоя перед окном своего офиса с видом на Сакре-Кёр, он позвонил Клейну и шутил с ним по телефону. Была прекрасная погода, из окна открывался великолепный вид. Все выглядело нормально и спокойно, несмотря на то что пресса, похоже, думала иначе. В газетах только и говорилось что о войнах, несчастных случаях, нападениях, мошенничествах, закрытиях заводов, забастовках.

И о хорошем вине, чтобы обо всем этом забыть.

Телефонная трубка легла на рычаги.

Ружар протянул Амель листок, на котором только что записал какую-то информацию:

— Смотри, я получил то, что требовалось.

Молодая женщина кончиками пальцев взяла записку, но читать не стала. Она не могла отрывать взгляда от окна.

— Что-то не так?

— Нет, нет. — Прошло несколько секунд. — Мне так кажется или и правда становится все больше и больше агрессивных и притягивающих внимание сообщений о насилии?

Ружар снисходительно посмотрел на нее:

— Ничего нового под солнцем. Пошли, есть более неотложные дела.

Они покинули площадь Пигаль и отправились на улицу Зеленски в десятом округе, в квартиру Лорана Сесийона.

Их встретила низкорослая женщина в возрасте, назвавшаяся консьержкой, и пропустила в здание.

— Никогда не имела желания познакомиться поближе с этим парнем. — Она раскатисто произносила «р». — Знала только, где он живет, и мне этого вполне хватало. — Она посмотрела вокруг. — Не нравились мне его дружки. Одни негры и арабы. — Тут старуха наконец обратила внимание на присутствие Амель: — Понимаете, я частенько ловила их на пожарной лестнице, когда они курили травку. — Она сделала паузу, чтобы посмотреть, принято ли ее извинение. Нет. — Зайдите к соседке с четвертого этажа, она вам то же самое скажет. Это я не по злобе говорю.

Оставив ее на площадке, журналисты направились к лифту.

Дверь квартиры Сесийона по-прежнему украшали нетронутые печати — знак, что полиция была здесь и ушла. На площадке находилось еще две двери, за одной из них слышался шум.

Они позвонили.

Дверь открыла молодая женщина. Амель представилась и узнала имя собеседницы: Фатима. Та сразу принялась объяснять, что нечасто встречалась с соседом. Скорее она его слышала — его и всех тех, кто к нему приходил.

— Всегда очень поздно. Они никогда не считались с этим, а ведь стены-то не больно толстые…

— Что за люди к нему приходили?

— Шпана, наркоманы, ну… не всегда. Как-то ночью мы с мужем видели с ним верующих из мечети. Мы вышли, потому что они слишком громко разговаривали на площадке. В тот вечер мы чуть было не нарвались на неприятности. Эти люди такие строгие. — Фатима на минуту умолкла. — Такие суровые. Когда они появились, мой муж перешел в другую мечеть. Они ему не понравились.

Вмешался Ружар:

— Вы ведь говорите о людях из мечети Пуанкаре?

Соседка кивнула.

Задав еще два-три не давших ничего нового дополнительных вопроса, журналисты распрощались с соседкой и быстро обошли ближайшие лавки. Мало кто узнал Сесийона на имевшейся у них с собой фотографии. Только продавец из бакалейной лавки, увидев снимок, сразу скривился. Не сказав им ни слова, он тут же скрылся в подсобке и не вернулся, хотя они несколько раз звали его.

Ружар решил положить конец их блужданиям по кварталу и предложил выпить кофе на берегу канала Сен-Мартен.

Усевшись, они занялись подведением итогов.

— Во всяком случае, можно заключить, — начала Амель, — что парень не любил слишком привлекать внимание.

— Да, во всяком случае вне дома, поскольку в своем доме…

— Тебе не кажется, что его психологический портрет скорее… Ах, не могу подобрать слово! — Амель запнулась и в раздражении несколько раз щелкнула пальцами. — Путаный? Противоречивый?

— Как это?

— Смотри, после своего обращения он, по словам матери, оставил свои юношеские грешки: кражи, торговлю наркотиками и т. д. Он шляется по разным фронтам джихада, а потом, с недавнего времени, усердно посещает контролируемую салафистами мечеть. Во всяком случае так получается со слов человека, с которым ты встречался в прошлую пятницу. Однако…

— Однако регулярно принимает у себя наркоманов? — Ружар кивнул. — Ты права, это странно. Если только не брать на веру параноидальные заявления сыщиков, утверждающих, что террористическая деятельность частично финансируется за счет оборота наркотиков. Но в это, признаюсь, мне трудно поверить.

— И все же в Афганистане именно так и происходит с маком.

— Да, но это там, а не здесь. И афганцы не одни. Для большей части населения торговля наркотиками стала почти единственным способом выжить. А фундаменталисты этим пользуются.

— То же самое у нас в некоторых предместьях. Много безработицы и мало надежды, что и толкает людей на преступления. Но меня еще кое-что смущает. Ты помнишь отчет о вскрытии, переданный нам «Мартиной»? — У Амель никак не поворачивался язык назвать информатора по имени: Жан-Франсуа. Оно казалось ей фальшивым.

— Да, ну и что дальше?

— Анализ судмедэксперта показал наличие в организме Сесийона следов метилен-диоксиметамфетамина, более известного как экстази, ты сам сказал.

— Точно.

— Значит, ты полагаешь, он принимал наркотики?

— Возможно, это бы объяснило, зачем он встречался с другими наркоманами. Или они приносили ему, или он перепродавал им, чтобы под шумок предаваться своему пороку. Лично мне скорее представляется именно так.

— А верующие, которые к нему тоже ходили. С ними что будем делать?

Ружар покачал головой:

— Соседка сказала, что видела их всего один раз. И что в тот день они «слишком громко разговаривали». Может, они ругались? Ничто нам не доказывает, что бородачи явились не для того, чтобы отчитать Сесийона.

Журналисты молча допили кофе.

Прежде чем расплатиться, Ружар заявил, что хочет напоследок сделать кое-что еще.

— Махлуф рассказал про один бар в двадцатом округе, где часто собираются некоторые столпы веры из мечети. Он дал мне адрес. Очень хотелось бы туда заглянуть, но после инцидента на прошлой неделе я боюсь, что меня засекут. У тебя нет желания прогуляться туда и по возможности заглянуть внутрь, чтобы выяснить положение дел?

Амель открыла было рот, чтобы что-то сказать, но не успела.

— Обещаю, я буду поблизости. Глянешь только одним глазком. Если тебе покажется, что это опасно, не входи.

Карим расположился у самого конца стойки бара «Аль Джазир» и ждал прихода назначившего ему встречу Неззы, глядя на дверь. Поэтому он заметил стройную женскую фигуру, остановившуюся на противоположной стороне площади Гинье. Женщина смотрела на него, вернее, на бар. Она показалась ему знакомой, но он не сразу узнал девушку, которую несколькими днями раньше видел с журналистом. Амель… фамилию он забыл.

В твердой уверенности, что она не может оказаться здесь в одиночестве или случайно, агент тщетно старался разглядеть поблизости ее собрата.

С выражением некоторого сомнения на лице девушка внимательно рассматривала фасад кафе. Феннек видел, как тревожно и неуверенно она озиралась по сторонам. Казалось, она находится во власти внутреннего конфликта, и агент боялся, что догадывается о его причинах.

Очень плохая идея.

Она направилась к «Аль Джазиру». В долю секунды Карим принял решение. Оставив барную стойку, он распахнул дверь и расположился в проеме, прямо у нее перед носом, сверля взглядом эту сумасшедшую. Вид он принял самый устрашающий и вскоре понял, что девушка его заметила.

Они издали пристально вглядывались друг в друга.

Амель миновала середину площади.

Внешне невозмутимый, Феннек медленно скрестил руки на груди. Чем ближе девушка подходила к своей цели, тем меньше в ней ощущалась уверенность. И все же она не отказалась от своего намерения.

Карим незаметно перенес центр тяжести с одной ноги на другую.

— Вали отсюда!

Если она попытается прорваться силой, за нее возьмутся другие. Возможно, им захочется проследить за ней, чтобы понять, что ей надо. Дело принимало опасный оборот для них обоих. Для нее, потому что Мохаммед и его сбиры не любят любопытных, а для него, потому что еще меньше они любят лжецов.

Еще несколько шагов.

— Отстань.

Взгляд Феннека стал еще суровее.

— Убирайся!

В последний момент, уже оказавшись прямо перед ним, молодая женщина опустила голову, свернула и пошла по тротуару направо.

Карим выдохнул.

— Что там случилось, гуйа? — Прямо у него за спиной раздался голос Салаха. Проследив взглядом в том направлении, куда смотрел агент, он как раз успел заметить сворачивающую за угол Амель. Хозяин бара расхохотался. — Ты слишком много времени проводишь в одиночестве, брат. Нашел бы ты себе женщину настоящую. Не такую, как эта. Эта тебе не подходит. Пойдем, я угощу тебя кофе.

Амель собиралась войти в подъезд своего дома, когда на противоположной стороне улицы увидела выходящего из автомобиля отца. Он махнул дочери рукой, и она пошла ему навстречу. Они обнялись.

— Что ты здесь делаешь? Пойдем к нам.

— Нет, нет. Не хочу вас беспокоить. — Верен себе ее скромный отец.

— Пойдем же…

— Нет, и так хорошо. Дай посмотреть на тебя.

Амель слегка отстранилась, ощутила прикосновение к своим рукам родных старческих ладоней, шершавых и теплых, и робко улыбнулась.

— У тебя усталый вид, Мели.

Имя как воспоминание о другой жизни, более простой. Родители наградили ее им, когда узнали о существовании слова мели-мело.[177] С тех пор им всегда казалось, что оно очень подходит их младшей дочери.

— Давно ждешь?

— Около часу. — В голосе отца не прозвучало никакого упрека. — Но у меня с собой книжка, так что я не скучал. — Он помолчал и снова взглянул на нее. — Мы за тебя беспокоимся. — И больше ничего не добавил.

Амель не стала заострять внимание на этом «мы»; возможно, это просто оборот речи, но ей было приятно.

— Не стоит. Все в порядке.

— Ты уверена?

— Да, не волнуйся. Просто устала на работе.

— Все идет, как тебе хочется?

— Да, баба.[178] — Нет, не все, но ей не хотелось говорить об этом.

Инцидент возле бара заставил ее прозреть. Амель понимала, что была не на высоте, и это ей было неприятно. Бросить Ружара, бросить свою работу — не этого она хотела. Амель испытывала глубокий стыд за свою маленькую трусость. Пора сделать выбор, перестать жалеть себя и держать удар. Она распрямилась, изобразила широкую улыбку. К тому же она сердилась на себя за мгновенную слабость, спровоцировавшую сегодняшний вечерний визит.

Это в последний раз.

Внезапно отец и дочь бросились друг другу в объятия и надолго застыли. Потом они простились. Отец сел в машину и уехал. В лифте Амель осознала, что он не задал ей ни единого вопроса о Сильвене.

Мустафа Фодиль скулил, плакал и непрерывно шмыгал носом. Он говорил, выкладывал, выдавал все о себе, своей семье, своей жизни. Еще и еще, он объяснялся, оправдывался. Линкса уже тошнило от его откровений. В рыданиях плавились доспехи безжалостного вояки, в которые Фодиль был облачен все эти годы.

Линкс, возможно, даже пожалел бы Мустафу, если бы его так не раздражал этот ставший от волнения визгливым голос. Пленника даже не надо было принуждать: похищение и первые двадцать четыре часа подготовки в результате полностью сломили его сопротивление. Оно уже и так было достаточно подорвано несколькими только что пережитыми тревожными днями. В представлении Фодиля остракизм, которому он подвергся со стороны своих бывших товарищей после ареста, мог означать только две вещи: окончательное отторжение или скорое устранение.

Обе перспективы приводили его в ужас, но устраивали Линкса.

Мустафа принимал его за одного из своих «братьев». Агент понял это, когда для начала слегка избил его в импровизированной камере после первой ночи изоляции. Ослепший и оглушенный пленник принялся поминутно называть его гуйа и обещать, что станет самым лучшим мусульманином в мечети, если он оставит его в живых. Ошибка, которой стоило воспользоваться, и на первый допрос Линкс явился в капюшоне и без голубых контактных линз.

Фодиль шумно сопел.

— Брат, клянусь, я никогда никому не говорил, кроме Нурредина и Халеда и… и… Нуари. Я просто делал то, что мне говорил Незза.

— Это ты и сказал в полиции?

— Нет, нет! Сжалься! Уалла йа карби![179] Я ищейкам ничего не выдал. Они спрашивали о других, кого я не знаю.

Мустафа снова принялся скулить. Какая же он мразь! Линкс легко поднялся со стула и ударил его в лицо кулаком.

16.11.2001

Стоя возле прилавка обширного склада сдаваемого в аренду оборудования в Сен-Мор-де-Фосе, Фарез Хиари прислушивался к своему урчащему животу, отказывающемуся оставить его в покое. Первый день Рамадана,[180] а ему уже хочется есть.

— Добрый день, месье, чем могу помочь? — За стеллажом с инструментами для проходки появился служащий.

— Здравствуйте. Мне нужна поперечная пила по бетону и пробоотборник.

— Пойдемте. — Продавец подкрепил свои слова приглашающим жестом. — Какого диаметра?

— Простите, что?

— Пробоотборник какого диаметра?

— Двести пятьдесят миллиметров.

— В таком случае… — Казалось, служащий сомневается. — Тогда лучше подойдет колонковая труба. Идемте, это там.

Они остановились перед выставленными в ряд продолговатыми электрическими приборами; некоторые из них были весьма громоздкими. Хиари уточнил, что хотел бы бурить на расстоянии трех метров, после чего внимательно выслушал пояснения продавца.

— Мне это нужно до четвертого декабря.

— Конечно. На продолжительный срок аренды мы просто запрашиваем дополнительный залог.

Фарез кивнул и снова пошел за служащим, чтобы заполнить документы на прокат оборудования. Указав в счете компанию Нурредина Харбауи, он расплатился чековой книжкой этой же самой компании. В ответ на просьбу продавца предъявить удостоверение личности он показал документ старшего из братьев Харбауи со своей фотографией.

— Можете подогнать ваш грузовичок к задним дверям склада. Оборудование вынесут и помогут вам погрузить его. Всего доброго и спасибо.

— До свидания.

Понсо пешком прошелся по улице Депар и сел на заднее сиденье автомобиля, припаркованного возле тротуара.

— Ну?..

На переднем сиденье, не отрывая взглядов от кафе на улице Ренн, ждали Менье и Тригон.

Понсо ответил его заместитель:

— Бастьен Ружар со своей подружкой там уже двадцать минут. Только что вошел Мишель Клейн. — Потрескивание бортовой рации. — Зер находится внутри.

Понсо кивнул.

Клейн попросил более детально рассказать ему о событиях предыдущей недели, особенно о поездке в Лион и встрече с Зиядом Махлуфом. Когда отчет был закончен, он спросил журналистов, что они об этом думают.

Слово взяла Амель:

— Гипотеза простая, и мы оказались правы, предполагая худшее; операция по устранению существует. Мы не знаем, с какой целью. Этого нам никто не прояснил. А стоит ли в таком случае доверять нашей теории?

— Значит, надо поразмыслить, какие мотивы могли бы оправдать подобные крайности. Когда вам удастся определить возможные причины, вы сможете продвинуться. Лично я вижу одну вполне очевидную. Они хотят что-то скрыть, какое-то темное дело, угрозу, поэтому действуют так поспешно.

Ружар покачал головой. С самого утра он пребывал в дурном расположении духа. Всю ночь он размышлял, по-разному складывал известные им факты, стараясь рассмотреть их под разным углом зрения, и пришел к выводам, которые ему не понравились. Поскольку они уже не казались столь сенсационными, а главное, поскольку секретные службы уже не выглядели в них пугалами. Это тем более вызывало недовольство журналиста, потому что его дедукции совпадали с предостережениями Дюссо, а особенно с тем, что́ ему было известно о малообнадеживающих достоинствах французских секретных служб. Он вздохнул:

— Нам стоит также рассмотреть другую возможность. Что все это лишь операция по дезинформации, как ты и предполагал, и что мы сейчас являемся свидетелями сведения счетов, происходящего на многих уровнях.

Клейн повернулся к нему.

— Объяснись.

— Нам известно, что Стейнер прежде работал во внешней разведке, он ее старая гвардия. И разумеется, имеет давнишние привязанности. Нам также известно, что он работал на средневосточную службу и что, безусловно, продолжает делать это под прикрытием Общества оперативной обработки, управления и надзора. Хаммуд по происхождению ливанец. Ты понимаешь, к чему я веду?

— Ты полагаешь, оба они завязаны на Ливан?

Ружар кивнул:

— Да, и тогда это сразу дает нам возможность иначе взглянуть на вещи. Эти двое встречаются в Ливане, и, даже если они принадлежат к противоборствующим лагерям, на самом деле они становятся «друзьями» — в кавычках. — Журналист пальцами изобразил кавычки.

— То есть Хаммуд — двойной агент?

— Совершенно верно. И кто-то из его лагеря узнал об этом и казнил его здесь, в Париже. Теперь вернемся к внешней разведке. Дюссо сказал «внутренняя напряженность». Я над этим немного поработал. Приближаются выборы, существуют политические пристрастия, противостояние друг другу. А что, если Стейнер был средством, использованным для дестабилизации одной из действующих партий? Сначала кому следует сообщают имя или без затей расстреливают одного из его информаторов, Хаммуда, потом предупреждают журналистов. Таким образом, им удается запятнать Стейнера и заодно поразить или нейтрализовать других людей.

— Но пока вам не хватает деталей, чтобы придать реальности подобному заговору, да? Ваш информатор больше не выходил на связь, если я не ошибаюсь.

— Он еще это сделает, я убежден.

Клейн повернулся к Амель. Ему хотелось услышать ее мнение.

Она согласилась с шефом, ничего не добавив.

— А как ты поступишь с обращенным? Как он вписывается в картину?

— Не знаю. Пока никак. Полагаю, что он, вероятно, был ударной силой старых друзей ливанца, если через них добрались до него, чтобы его устранить. Так что, возможно, именно Стейнер перегнул палку и отомстил. Как бы то ни было, смерть обращенного ничему не вредит, напротив, она путает карты или еще больше втягивает в историю патрона Общества оперативной обработки, управления и надзора.

Снова заговорила Амель:

— Возможно также, что кончина Сесийона вообще не имеет к этому всему никакого отношения. Он жил на границе двух довольно жестоких миров — торговли наркотиками и воинствующего исламизма. Очень легко можно представить, что это, так или иначе, тяготело над парнем. Так что все в очередной раз может оказаться лишь удачным стечением обстоятельств, которое используют, чтобы легче было сбить нас с толку.

Некоторое время редактор молчал.

— Совершенно очевидно, что это уже совсем другая история. Мне она не нравится. — Он прищелкнул языком. — Я ведь тебе говорил, что нас попытаются отстранить.

— Успокойся, все еще не точно.

— Возможно, есть еще одна причина для осторожности. Теперь, если ты сумеешь выдать мне подобную историю в самый разгар предвыборной кампании… — Он не закончил.

Ружар разглядел в глазах Клейна искру зависти. Редактор упорно смотрел на журналиста, совершенно забыв про их соседку по столу. Кроме того, он заметил ревнивый огонек в глазах Амель, и это его разозлило.

— Выходят. — Из громкоговорителя сквозь треск раздался голос Зеруаля.

Через несколько секунд полицейские увидели, как оба журналиста и их патрон покидают кафе и расходятся в трех разных направлениях.

Понсо просунул голову между передними сиденьями:

— Кто у нас в этом районе?

— Мы вдвоем. — Менье указал на Тригона. — Зеруаль и Лейрак чуть дальше, на мотоцикле. Все остальные задействованы на бородачах, я подумал, что для журналистов нет необходимости…

— И правильно сделал. Скажи Зеру сесть на хвост девице, на мотоцикле. Вы займетесь Ружаром. На Клейна плевать, он никогда не вылезает из своего кабинета, и нам известны все его друзья. — Понсо откинулся на заднее сиденье. — Держите меня в курсе.

Он вышел из машины.

17.11.2001

Вечером начался дождь. Температура упала на несколько градусов. Понсо шел по большим бульварам, прикрывшись старым зонтиком. Он долго просидел в кабинете, слушая отчеты то одних, то других и составляя рапорт своему шефу. Около двадцати трех часов он выбрался на воздух, чтобы перекусить и прогуляться.

Офицер вошел в бар без имени и возраста, где его ждал «Арно».

«Арно», возможно, ложное имя этого «друга» без фамилии и тоже без возраста, занимающегося тем же ремеслом, что и он, на благо Министерства обороны. Службы внешней и внутренней безопасности редко работали сообща. Их официальное сотрудничество было скорее воображаемым, нежели реальным, а когда оно обретало плоть, это чаще всего происходило в сумеречных, неформальных зонах. Когда такие «Арно» отдавали должное таким Понсо. И наоборот.

Полицейский сделал заказ, и военный решительно приступил к разговору:

— Этот твой Хаммуд вызывает у меня глубокие сомнения, поскольку обстановка у нас сейчас напряженная.

— Я в курсе.

— Не сомневаюсь. Кстати, говорят, у вас тоже беспокойно.

— Наши профсоюзы?

— Ага. Не совсем понятно, на кого они работают.

— Мне тоже, и плевать на них.

— Ты слишком правильный для такой работы, но это я тебе, кажется, уже говорил.

— Я просто стараюсь не ошибаться при определении противника.

Мужчины пили виски. Сингл молт.[181] Ради него они и стали с сентября ходить в этот бар. Они насладились несколькими глотками, и «Арно» снова заговорил:

— По причине, которая мне неизвестна, ливанец имеет какое-то отношение к нашей кухне. Его досье теперь «охраняется», если я правильно понял намеки, сделанные мне, когда я попытался в нем покопаться. У нас сейчас в моде охранять досье. Почему этот парнишка так тебя интересует?

Понсо допил стакан и спросил у собеседника, собравшегося закурить трубку, не хочет ли он еще. Утвердительный кивок, второй заход.

— Вообрази, ему пришла в голову дурацкая идея умереть. Его выловили в Сене. Пока ничто не говорит мне, что это не просто несчастный случай, однако…

«Арно» перебил его:

— Но ты не можешь уговорить себя, что типы вроде него «вот так запросто» падают в воду. Я угадал?

— Ага.

— И это все?

Полицейский пожал плечами:

— Думаю, и это уже неплохо. — Ему не хотелось говорить о Сесийоне или Стейнере. И о журналистах тоже. Пока нет.

— Об этой последней детали я не знал. Я имею в виду его утопление.

Что-то насторожило Понсо в том, как «Арно» произнес эти слова. Возможно, интонация, немного натянутая и какая-то фальшивая. Он не был уверен.

— «Охраняется». Как ты знаешь, у нас такая классификация уже в некотором роде показательна. Теоретически из таких досье ничего не извлечь, но, раз тебе так надо, я все же изловчился. Не очень-то было легко: те, кто этим занимается, не входят в число моих друзей.

Однажды придет время отплатить услугой за услугу.

— Прошлым летом Хаммуд долго болтался по Пакистану и Афганистану. И в Сирии тоже, возле иракской границы.

— Я думал, его дружки не большие фанаты старика Саддама. Что он мог там искать?

«Арно» тихонько засмеялся:

— Ты прав, раис[182] — человек светский. Официально он не вступает в разговоры с фундаменталистами, которые к тому же всегда поднимают его на смех. Возможно, Хаммуд проявил себя более открытым для общения, чем его братья. Как знать, возможно, слишком открытым.

— Что ты хочешь сказать?

— Франция — многолетний друг Ирака, это ни для кого не секрет. Старая дружба не забывается. Ты, разумеется, в курсе прошедших в сентябре полицейских операций, поскольку участвовал в них.

Понсо молча кивнул.

— Что послужило толчком для тех задержаний?

— Наблюдения, прослушка, сопоставление фактов — рутинная работа.

— Нет, я имею в виду до всего этого.

— Конфиденциальная информация, поступившая из Объединенных Арабских Эмиратов. Помнится, переданная от вас. Они получили признания одного из наших подданных.

— Точно. Эмиратские сыщики не случайно получили эту информацию. Им ее дал информатор. И информатор весьма неожиданный.

— Хаммуд?

— Молодец! Так что, сам понимаешь, типы вроде него, разумеется, сами не «падают» в Сену, стоит ли удивляться, что с ним свели счеты? — «Арно» залпом допил остатки виски, последний раз затянулся и, попрощавшись, встал, чтобы уйти. — Береги себя.

Линкс стоял на пороге камеры.

Фодиль валялся у него в ногах, умоляя о пощаде. Когда дверь открылась, первым желанием пленника было в страхе отскочить подальше, потом он передумал и пополз к своему мучителю. Он был перепуган.

С допросом пора было кончать. Линкс имел то, что хотел, но тянул время. Без всяких оснований. Он вздохнул и склонился к Мустафе, чтобы стянуть с него заскорузлый от блевотины и засохшей слюны вонючий капюшон. И увидел часто моргающие глаза пленника. Привыкнув к свету, они расширились от удивления и еще большего страха, чем тот, который он переживал прежде. Пленник увидел подлинное лицо своего похитителя и осознал свою ошибку.

Агент некоторое время молча наблюдал за ним, затем, повинуясь внезапному порыву, мягко провел рукой по небритой щеке Фодиля:

— Я тебя отпущу, но сначала я должен тебя усыпить, понимаешь?

Исступленные кивки. Он подчинится, и все пройдет хорошо.

Линкс решил использовать ту же процедуру умерщвления, что и для Хаммуда, но еще не знал, что должно за этим последовать. Чтобы добраться до тыльной стороны колена, он перевернул Мустафу на живот.

В тот момент, когда игла уже почти вошла в плоть, Фодиль с силой рванулся. Агент потерял равновесие и воткнул иглу в пол. Шприц стукнулся о покрытый пенкой бетон, сухо лязгнул металл переломившейся иглы. Промах.

Мустафа не стал терять время, он вскочил на связанных ногах и мощно ударил своего палача в грудь. Линкс упал назад и ощутил, как пленник всей тяжестью навалился на него, изо всех сил неловко пытаясь придушить мучителя и осыпая его ударами, стараясь прикончить.

Живым из этой схватки выйдет только один.

После нескольких минут бестолковой борьбы агенту, который не был связан, удалось оттолкнуть противника. Вскочив, он загнал Фодиля в угол камеры, свалил его с ног и набросился на пленника, осыпая его лицо градом коротких ударов.

Когда Мустафа был почти оглушен, Линкс обошел его со спины и произвел захват, чтобы придушить исламиста. Отбиваясь, тот заорал изо всей силы. Кольцо еще сжалось. Вскоре слышалось лишь хрипение обоих сражающихся. Фодиль делал отчаянные попытки вырваться. Он дернулся назад и вверх, изогнулся и прижал агента к стене. Но захват был крепким, кольцо неуклонно все больше сжималось. Раздался сухой треск, и они сползли по стене вниз.

Неподвижность и тишина.

Линкс долго сидел, не шевелясь и обхватив руками шею мертвеца.

Амель внезапно проснулась. Она никак не могла отделаться от воспоминания об осуждающих глазах того человека из бара в двадцатом округе. Вместе с ее лионским «спасителем», с его угрозами и проклятиями на устах и гигантским карающим перстом, он всю ночь преследовал девушку.

Она лежала рядом с Сильвеном, живот свело от страха. Муж спал, повернувшись к ней своим спокойным лицом. Это безмятежное выражение, которое она так часто видела за последние четыре года, больше не приводило ее в восторг. И теперь оно не только не успокоило ее, но еще и оживило кошмарное чувство вины, преследовавшее молодую женщину во сне. Ей стало трудно смотреть на мужа, даже спящего.

Амель перевернулась на спину. Запах мужа стал немного слабее. Их с Ружаром профессиональная деятельность приобрела определенный смысл. Предстояли бои, и молодая женщина чувствовала, что готова снова принять в них участие. Не может быть и речи, чтобы она позволила кому бы то ни было запугать себя.

Амель тихонько повернула голову направо. Будильник подтвердил, что еще очень рано. Слишком рано. Они легли меньше четырех часов назад, а ей уже не спалось. Безотлагательная потребность. Иначе она не могла бы описать чувство, овладевшее ею в последние два дня и дающее ощущение, что все, что она переживает, происходит слишком медленно и скучно. Она испытывала потребность двигаться, что-то переделывать, исправлять, причем быстро. До чего глупо.

Вчера вечером в ресторане Сильвен решил, что она устала. Амель не принимала участия в разговорах и молча изнывала от тоски, неспособная заинтересоваться тем, что происходит за столом. Чтобы скоротать время, она написала Сервье эсэмэску и стала ждать ответа. Когда около часу ночи она отключила мобильный, ответа все еще не было. Это лишь усилило ее чувство тревоги и неудовлетворенности.

Когда они возвращались, муж заметил ее состояние. «Погасшая». Он произнес это слово в машине, имея в виду «отсутствующая». Ответом ему было ее упорное молчание, и он предпочел воздержаться и не углубляться в эту тему. Оба не имели ни малейшего желания касаться деликатного вопроса. Не сейчас. Момент выбора между доверием и откровенностью еще не пришел, если когда-то и придет.

Амель попыталась вспомнить, где она оставила телефон. В сумке, далеко от спальни. Осторожно, чтобы не разбудить Сильвена, она встала. День обещал быть длинным.

Камель и Фарез находились в плохо освещенном, сыром, холодном и зловонном туннеле. На обоих были защитные очки, строительные каски и непромокаемые комбинезоны канализационных рабочих. Свод над их головами в радиусе примерно двух метров был освещен мощными прожекторами, которые они сами установили в кромешной темноте.

Ксентини кивнул, и Фарез запустил колонковую трубу. Прочно прикрепленный к стенам и полу канализации инструмент вгрызся в потолок. К их ногам, смешиваясь со сточными водами, сразу потекли конденсат и смазка.

После получаса непрерывной работы машина остановилась, и они из предосторожности отодвинулись от проделанного отверстия.

Камель отправил в дыру контрольный зонд, подтвердивший, что отверстие безупречно. Он показал Фарезу бетонный керн:

— Режет пробку длиной пятьдесят сантиметров. Буду демонтировать оборудование и начну укладывать.

Прошло еще три часа, в течение которых они трудились, не теряя ни минуты. Туннель опустел и понемногу приобрел тот вид, какой имел до их прихода вскоре после полуночи. Пикап с логотипом «Париж», на котором они прибыли, снова принимал все их имущество. Отходы отправились в соседний главный коллектор.

Когда, вернувшись снаружи, Фарез встретился с Камелем, тот внимательно осматривал свод:

— Видимых следов почти нет. Если не знать, что это здесь, невозможно заметить, что кто-то пробурил потолок. Отличная работа, брат. — Он положил горячую руку на плечо Хиари, так ловко скрывшего результат их работы. — Когда, ты сказал, будет следующий эксплуатационный осмотр?

— Когда я узнавал в канализационной службе, он был назначен на двадцать второе ноября.

— Значит, через пять дней?

Фарез кивнул:

— А потом ничего целых четыре месяца. Мы спокойно сможем работать по всей зоне. Даже будем оставлять оборудование на месте. На плане я обнаружил подсобку, которую мы можем использовать. Хочешь, покажу?

Ксентини покачал головой:

— В другой раз. Сначала посмотрим, не заметил ли нас кто-нибудь. Пошли отсюда, не могу больше терпеть эту вонь.

В конце тупика в тринадцатом округе находился заброшенный вокзал. Во избежание проникновения в него двери и окна первого этажа были замурованы. Иллюзия. Лестница, теоретически закрытая металлическими воротами и решеткой, этим вечером не помешала проникнуть на пути малого кольца.[183] А оттуда люди могли попадать в здание с перрона.

Приглушенный, быстрый и назойливый электронный бит заполнял все звуковое пространство квартала и сопровождал их приближение. Вскоре за грязными стеклами Карим заметил вспышки стробоскопа и сумел различить движущиеся внутри здания неясные силуэты. Много. Было одиннадцать вечера, суббота, и они с Неззой совершали первый обход клиентов.

На ступенях группа из трех десятков подростков. Все исхудалые, все одинаково одетые: черные и защитные куртки с капюшонами, спортивные штаны. У всех татуировки, пирсинги; все меченые, клейменые. Под охраной голодных собак они несли караул и проверяли входящих. Пиво и сигареты с дурью переходили из рук в руки.

Они с Неззой пришли пешком со стороны улицы Луаре, и Феннек сразу заметил припаркованную метрах в тридцати от входа машину с тремя пассажирами. Легавые. Возможно, не одни. Было не похоже, что их интересует происходящее в воротах. Они здесь не для того, поскольку мало что могут сделать, и знают это. У Карима возникло подозрение, что они, скорее всего, подстерегают дилеров, достаточно тупых, чтобы явиться без прикрытия. Вроде них с Неззой: с преступными рожами и образцами пилюль, коки и гашиша в рюкзаках. Да еще с пистолетом девятого калибра, который Незза засунул себе за пояс. Ввязаться в перестрелку или быть арестованным за торговлю дурью — не лучший способ завершить в целом блестящую карьеру офицера разведки.

Карим легонько ткнул Нуари локтем, тот кивнул — он тоже видел, — но продолжал идти вперед, не проявляя ни малейшего признака паники. Они беспрепятственно подошли к воротам. Его товарищ поздоровался с какими-то знакомыми и направился к лестнице. Поднимаясь, он по-арабски высмеивал всех этих выродков, хатаи, которые покупают у него дерьмо, чтобы задурить себе башку. Его последние слова потонули в звуках баса, сила которых увеличивалась по мере того, как они поднимались по лестнице. Оказавшись на перроне, Незза едва уловимым движением подбородка велел Феннеку осмотреться на местности.

Плотная толпа подпрыгивала на месте — отсутствующая, погруженная в тупое созерцание высоких стен ограды, буквально сотрясающихся от музыки. Если не считать нескольких разноцветных бенгальских свечей и отхаркиваний глотателей огня, вокруг которых образовались небольшие группки, никакого постоянного освещения внутри здания не было.

Незза и Карим внедрились в плотную копошащуюся темноту. Их толкали люди с закрытыми и подозрительными или отсутствующими лицами. Мужскими или женскими, определить было невозможно. Усиленная бетонными стенами музыка оглушала. Атмосфера могла бы быть праздничной, но отдавала скорее жестокостью, вытесненной на периферию сознания.

Нуари проорал агенту в ухо:

— Заткнуть бы всех этих дерьмоедов.

Кивок. Феннеку не потребовалось совершать над собой усилие, он был согласен. Его внезапно осенила мысль о том, что все это он делает впустую, и игла гнева стала колоть его изнутри. Эти люди не стоили трудов.

— Давай пошевеливайся, у меня нет никакого желания здесь поселиться. Еще две ходки после этой — и смываемся. Арруа!

Незза двинулся вперед в поисках покупателей.

18.11.2001

Несмотря на сильный холод, Линкс вспотел. Изнурение и напряжение. Он спотыкался под тяжестью Фодиля, стараясь одолеть препятствие в виде густого подлеска. Тропинки не было, он вошел в плотные заросли колючего кустарника. Сквозь ткань униформы ветки царапали кожу на ногах. Линкс с облегчением принимал эту боль, она поддерживала его в состоянии бодрствования, боевой готовности.

Над ним нависло обложенное, непроницаемое небо: ни звезд, ни луны. Он шел без фонарика, наудачу, уверенный в своей памяти. Продираясь сквозь колючую растительность, он некоторое время слышал, лишь как шипы цепляются за его тело. Выйдя на полянку, Линкс уловил журчание ручья и по звуку добрался до берега. Оказавшись на месте, он сбросил на землю пластиковый мешок и вывалил из него труп.

Линкс бессознательно отыскал знакомые камни и присел, чтобы передохнуть. Вокруг него по обеим сторонам ручья черной изгородью стояли деревья. Поднялся легкий ветерок, и голые ветки деревьев затрепетали. Он их не видел, только слышал. Их шелест вторил легкому журчанию и его дыханию. И никакой музыки, чтобы отвлечься. Вспомнив об утрате плеера, он снова рассердился и старался не замечать распростертого перед ним белеющего силуэта.

Ему не стоило ни малейшего труда вспомнить это место таким, каким он увидел его впервые. Сокровенная берлога подружки из Sup de Со[184] в Париже, выросшей в этих краях. Сюда никто не ходил. Ближайшая дорога пролегала в сотне метров. В хорошие времена здесь можно было спать, купаться, наслаждаться телами друг друга. Спокойно заниматься любовью. Сколько раз? Это было давно, весной восемьдесят седьмого. Конец учебного года, конец занятий, а вскоре и конец жизни.

«Мадам Пил».[185] Он помнил только эту кличку, которой ее называл весь выпуск. Точная копия Дайаны Ригг.[186] Три года бок о бок, не перемолвившись ни единым словом. А незадолго до начала новой жизни, между двумя плохо подготовленными экзаменами, какие-то террасы кафе, уик-энды вне Парижа то у одних, то у других и свидание — восхитительное, краткое. «Мадам Пил» была несвободна, просто имела желание немного поразвлечься. Он поддался и прожил три недели без очевидных последствий.

Нельзя сожалеть о том, чего не было.

Линкс задумался, по-прежнему ли ее семья живет там и вышла ли наконец прекрасная «Эмма» за своего официального «Джона Стида».[187] Или за другого. Этого ему никогда не узнать. Их связь умерла с наступлением июля, и больше он ее не видел. Несколько лет спустя напичканный знаниями ученик знаменитой школы покинул этот мир. Он был мертв, так же мертв, как Мустафа Фодиль, и с тех пор предпочитал посещать леса только в ночное время.

Он встал. Time to go,[188] ему еще надо сжечь мусор. Небрежно сложив пластиковый пакет, он исчез в темноте.

Измотанный Карим отпер дверь своей квартирки на улице Солитер. В ушах, большую часть ночи подвергавшихся атакам басов, гудело. Он продрог и хотел есть. Часы показывали, что до рассвета еще есть время. Он успеет приготовить еду и поспит до начала поста.

Отребье, которое он видел сегодня ночью, привело его в ярость. Незза привел его в ярость. Это задание приводит его в ярость. Когда он вызвался добровольно, речь шла об участии во внедрении в сеть внутри страны, что должно было позволить ему проникнуть в зону военных действий в Афганистане. Операция нового типа — дерзкая, но военная. А не эта постепенно превращающая его в марионетку то в одних, то в других руках; работа в штатском, от которой он теряет душевное равновесие, бесконечно испытывая параноидальное раздвоение личности.

Феннек ненадолго прилег и вытянулся на кровати, чтобы снять напряжение. Гнев уступил место отчаянию. У него складывалось впечатление, что он движется в нескончаемом туннеле. Он снова чувствовал себя одиноким и уязвимым. Байонна, база, тренировки, его напарники — все это было слишком далеко. Он соскучился по своей семье. Ничто больше не имело смысла. Он закрыл глаза. И сразу снова открыл их, испугавшись, что может уснуть. И все же он нуждался в отдыхе. Чтобы избавиться от беспокойства, он принялся молиться, прочел про себя две суры и задумался о журналистке.

В шесть часов утра Амель пила кофе в гостиной. Сильвен еще спал. Тишина в квартире нарушалась лишь гудением включенного рядом с компьютером вентилятора.

Перед ней на столе, между двумя ее голыми ступнями, лежал мобильный телефон. Сегодня тоже ни эсэмэски, ни письма по электронной почте. Ружар уехал на выходные и в последний раз проявился вчера, прислав похотливую эсэмэску. Они еще не разговаривали. Сервье, без всяких видимых причин, не подавал никаких признаков жизни.

Его исчезновение занимало мысли Амель гораздо сильнее, нежели ее профессиональное будущее. Установление дистанции между нею и ее наставником могло сильно навредить.

Все это ее беспокоило.

Ей понадобилось несколько минут, чтобы осознать, что вибрации, которые она ощущала ступней, исходят от мобильника. Пока она соображала, звонящий разъединился. Может, зафиксировалось электронное сообщение. Амель подождала. Ничего не произошло. Она проверила входящие, обнаружила в списке последних звонков «ЖЛС» и перезвонила ему.

Он снял трубку и сразу стал извиняться:

— Я хотел оставить сообщение, но, когда заметил, что нечаянно позвонил, решил разъединиться.

— Телефон переключен на вибрацию. Я уже проснулась. — Молодая женщина говорила вполголоса.

— Бессонница?

— Не больше, чем обычно. А у тебя?

— Не больше, чем обычно.

— У тебя усталый голос.

— Разрываюсь на части. Работа.

— Какие-то проблемы? Тебе что-то надо?

— Хотелось с тобой поговорить.

— О чем?

— Просто поговорить.

Молчание, два вздоха.

— Мои сообщения не дошли?

— Дошли… Зашиваюсь, постоянно не хватает времени.

— Не хочешь выпить кофе?

— Прямо сейчас?

— Да.

— Где?

Офицер жандармерии остановился возле периметра заграждения, выставленного обследующими место преступления специалистами криминальной экспертизы. Несколько мгновений он смотрел на них: белые тени в капюшонах, осторожно снующие туда-сюда мимо лежащего возле ручья бледного человеческого тела. Справа цветными вешками был отмечен путь, которого все старательно избегали. Возможно, траектория, использованная для переноски трупа. Она шла к проезжей лесной дороге, петляющей в зарослях в нескольких сотнях метров от водотока. Там тоже было огороженное пространство, возможно, для того, чтобы выявить следы автомобиля.

В стороне, возле дерева, стоял мужчина лет пятидесяти. Одежда, переломленное ружье под мышкой и нетерпеливо переступающая у него за спиной собака на поводке не оставляли никаких сомнений относительно причин его присутствия в лесу Санлис на заре воскресного утра. Он беседовал с сержантом, которого приставил к нему лейтенант.

Жандармы поздоровались.

— Ну?

— Тело обнаружила собака этого господина, — унтер-офицер пальцем указал на охотника, — около семи тридцати утра. Он тут же позвонил со своего мобильника.

— Счастье, что тут есть связь. Как правило, эти штуковины не работают.

— Точно. — Унтер-офицер захохотал, но быстро затих, увидев ледяное лицо своего начальника. — Да, э-э… так что потом он смог привести сюда первую бригаду. Он ждал их на проходящей через лес тропе туристского маршрута. — Он снова махнул рукой, чтобы указать в другом направлении.

Лейтенант подтвердил сказанное шефом.

— Что говорят специалисты?

— По их мнению, труп здесь недолго, меньше двадцати четырех часов. Позавчера шел дождь, и ничто не указывает на то, что тогда он уже был здесь.

— Личность установлена?

— Неизвестный. Ни документов, ни одежды. Отпечатки пальцев уже отосланы, но на настоящий момент никаких новостей. Можно только констатировать, что это мужчина магрибского типа, молодой и спортивный.

— Причины смерти?

— Судмедэксперт едет. Но если взглянуть на шею, то, даже не строя из себя Мадам Солей…[189]

— Подождем медицинского заключения.

— Да, лейтенант. На лице обнаружены следы ударов, еще несколько на теле — и что-то вроде поверхностных ожогов.

Офицер в последний раз кивнул и отпустил своего подчиненного. Он оглядел поляну, и единственная пришедшая ему в голову мысль свелась к тому, что прежде это, должно быть, было симпатичное место. Его жене понравилось бы гулять здесь.

После двухчасовой бесцельной прогулки захмелевший Сервье по авеню Георга Пятого пешком дошел до Елисейских Полей. Амель, тоже не очень трезвая, рассталась с ним возле крытого рынка Алигр, чтобы вернуться домой. Когда он вошел в «Вирджин Мегастор»,[190] действие выпитого с утра вина почти закончилось. Опьянение стало следствием минутного порыва, когда они проходили мимо устричного бара «Барон Руж».

Он поднялся на второй этаж и стал бродить между полками с дисками. Сначала его ничего не привлекло, но после нескольких бесплодных минут ему удалось вспомнить последние прочитанные им музыкальные статьи. На память ему пришла страничка из лондонского «Тайм-аута», и он направился к стеллажам «независимых групп» в поисках «Doves» — английской электронной поп-группы, альбом которой вышел два месяца назад.

Жан-Лу нашел, что искал, и подошел к стойке для прослушивания.

Первые же отрывки унесли его в печальный романтический мир манчестерского трио. Перевернув коробку, он прочел название четвертой музыкальной записи, «Песня моря».[191] Она начиналась долгим соло на акустической гитаре. Звуки лились, а его блуждающие вокруг глаза искали знакомый силуэт, дружеский или даже враждебный взгляд, хоть какой-нибудь знак внимания.

Ничего.

Он продолжал изучение языка тел, все эти незначительные обличающие движения. Никто не выделился в зримом окружающем шуме.

Амель не привыкла пить с утра, и первые глотки оказались трудными. Она закашлялась.

Несколько капель белого вина слетели с ее губ. Сервье машинально протянул руку, чтобы вытереть ей подбородок большим пальцем.

Как важны эти незначительные движения.

Одна и та же мысль в один и тот же момент. Их пальцы соприкоснулись. Через несколько секунд он убрал руку, и между ними вновь возникло смущение, еще более сильное.

Потом долгое молчание, прерываемое ненужными словами. Они сократили время дегустации.

У этой девушки проблемы.

Решением которых он не является.

Отрывок закончился, и уверенный в своем выборе Жан-Лу положил стереонаушники на стойку. Взяв диск, он поднялся на третий этаж и направился в глубину магазина, где, как он знал, находится то, что ему нужно. Его встретил продавец, увлеченный своей работой и предупредительный тип. Даже чересчур предупредительный, на вкус Сервье, не нуждавшегося в комментариях к интересующему его товару. Вежливо перебив своего собеседника, он получил в ответ снисходительный взгляд. Такой туповатому неофиту адресовал бы посвященный. И все же Сервье получил свой товар и спустился на первый этаж, чтобы заплатить.

— Сохраните чек…

Когда кассирша передавала ему чек, Жан-Лу улыбнулся ей.

— Это гарантия на вашу покупку.

Он получил свой новый цифровой плеер и вышел.