Всадники 2 - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Антон Перунов (Глава 2) #2

Глава 2

Улица уже опустела, всех убитых и раненых увезли под властным руководством советника Саблина, лишь редкие прохожие медленно брели, то и дело останавливаясь и разглядывая разрушения. А Марица все стояла, до боли сжав кулаки, не сводя невидящего взгляда с далекого и такого близкого замка Чернагоры.

Она вздрогнула, когда рука Павла осторожно легла на ее плечо и посмотрела на него таким отрешенно — чужим взглядом, что Пашута растерялся, почувствовав странную робость, забыв, что хотел сказать.

— Пойдем в дом, Марица! — Наконец произнес он хриплым голосом. — Я сходил в церковь, за котомкой отца Филарета. Надо бы заварить травы. Или пусть Клава…

— Что? — Спросила девушка, но тут же воскликнула: — Да, да, пойдем. Я задумалась… Нет, я сама заварю.

В доме было тихо, отец Филарет внимательно глянул на девушку, принимая у Павла свою котомку. Она успокаивающе улыбнулась, правильно оценив его взгляд:

— Я помогу вам, отче, только скажите — что сделать.

— Вот и хорошо, — улыбнулся он, — а то одному мне не справиться. Ну что, спасем доброго молодца? — Его слова прозвучали так весело и лукаво, что даже Павел немного просветлел.

Рассказав Марице как заварить травки, которые он отобрал, священник вернулся в комнату, где лежал сын головы. Павел принес воды, и скоро пахучие лекарства были готовы. В небольших плошках девушка расставила их на столе, рядом с кушеткой. Павел принес бинтов, которые успела наготовить тетка Клава.

— Ну вот, можно и приступить, — довольно сказал священник, засучивая рукава подрясника.

Отец Филарет склонился над раненым, внимательно разглядывая рану на голове. Кровь ему удалось остановить, но парень потерял ее слишком много. Повернувшись, священник попросил Марицу подать ему иголку и нить. Девушка бросилась в светелку, где хранилось ее рукоделие, но у лестницы столкнулась с такой картиной, что пришлось задержаться. Тетка Клава, сама с перевязанной головой стояла в дверях, не пуская в дом голову.

— Не пущу! — непререкаемым тоном заявила она как раз. — Да будь вы хоть сам Император.

— Да что это такое! Что ты себе позволяешь, дурища? — Горячился тот. — Мне сказали, что мой сын, Ежи, здесь. Пусти немедленно. Телега уже у ворот, я заберу его Прочь с дороги! — Заметив застывшую у лестницы девушку, он воскликнул: — Марица! Да что у вас происходит? Хоть ты скажи своей тетке! Что с моим мальчиком? Митрий сказал — он при смерти, а меня даже проститься не пускают!

Марица, подумав, что тетка совершенно права, не стоит никому мешать, пока священник борется за жизнь парня, но неожиданная мысль, пришедшая ей в голову, заставила ее подойти и вмешаться.

— Как вы можете! — Воскликнула она. — Он жив еще! И будет жить! И не прощаться с ним надо, а молиться, чтоб отцу Филарету удалось его спасти! А вы!..

Голова открыл рот, но ничего не произнес, и сразу как-то сник, глядя на встрепанную девушку с горящими глазами. Никогда он не видел Марицу такой. Ему захотелось извиниться, и он еле подавил в себе этот порыв, когда девушка отвернулась к тетке:

— Нужна иголка и шелковая нить, священник будет зашивать рану на голове. — Сказав это, и увидев, что тетя правильно ее поняла, быстрым шагом направившись в свою комнату, Марица снова повернулась к голове, все еще нетерпеливо, но уже без напора ожидающему ее слов. — Господин Окора! Ваш сын и правда сейчас на пороге смерти и есть только один человек, который бы мог его спасти. Отец Филарет лекарь. Я разрешу вам пройти, но с условием, что вы возьмете себя в руки и будете наблюдать издали, при этом, не говоря ни слова. У Ежи есть шанс выжить. Не лишайте его этого шанса.

— Боже, — прошептал голова, выслушав спокойную и полную силы речь девушки, слеза скатилась по его щеке, но он этого не заметил. — Он… его спасет? Марица, что мне делать? Я на все готов. Если, что надо…

— Вы же глава города! Есть и другие раненые, не только ваш сын! И нет возле них такого лекаря. А сколько разрушенных домов, сколько осталось вдов и сирот, потерявших своих близких. Вот Пахом Саблин, сколько всего делает!

— Пахом Саблин! — Вспыхнул голова. — Видел я, что он делает! Старый черт даже не удосужился поставить меня в известность о нападении, а теперь все о нем говорят… Да кем он себя возомнил!

— А может, стоит прислушаться к нему? — Не сдалась Марица. — Посмотрите — Гребенск нуждается сейчас в помощи, в вашем руководстве больше, чем когда бы то ни было. Неужели вы не пойдете на мир с Саблиным, забыв обиды, ради горожан?! Хотите, чтобы люди помнили ваши дела годами — действуйте сейчас. И если вы будете заодно с Саблиным, тогда и только тогда, вы сможете добиться очень многого. Да вы и сами это знаете!

— Знаю? Да, да… А что Ежи?

— Пойдемте. Только — помните — ни слова.

Тетка Клава, уже была около кушетки с раненым. Заметив Марицу с головой, она лишь неодобрительно стрельнула глазами на последнего, но не сказав ни слова, быстро вышла за дверь.

Голова встал у стены, как ему велела девушка. Ему почему-то даже в голову не пришлось ее ослушаться. Мертвенная бледность сына и нож, все еще торчащий из груди, произвели на него странное впечатление. Он другими глазами взглянул на отца Филарета, который ловкими и быстрыми движениями зашивал длинную рану на голове его сына. Младшего сына, самого любимого. Единственного, оставшегося при нем. Двое старших давно покинули его, один — стал шкипером, другой служит в императорском войске. Только Ежи никуда из Гребенска ехать не захотел. Утешение для отца на старости лет. Сильный, умный, красивый и такой молодой! Имея за плечами немалый боевой опыт, он сразу понял, что жизнь Ежи может спасти только чудо. Михал Окора сглотнул, отвел взгляд в сторону, заметил старинную икону Спаса Неркукотворного, висевшую в углу комнаты и замер, едва шевеля губами.

Только поздно вечером Марица добралась до комнаты, устав так, как не уставала уже давно. Сил не было, на душе было тяжело, хоть и хотелось просто лечь и уснуть. Забыться, не думать, не вспоминать.

Но раз и навсегда заведенная привычка, помогла ей преодолеть эту слабость. Она опустилась на колени и, несколько минут помолившись перед образом Божьей Матери, отогнула край ковра, постеленного перед кроватью, и вынула из пола кусок доски, пользуясь небольшим кинжалом. Достала из открывшегося тайника старую потрепанную книгу в мягком кожаном переплете. Когда-то давно, эта книга выглядела как царский подарок — уголки обложки были отделаны золотом, в ее центре красовалась серебряная шестиконечная звезда с округлым портретом в середине. На портрете была изображена девчушка лет двенадцати вся в светлых локонах и кружевах. Теперь, несмотря на то, что девушка все эти годы относилась к этой вещи очень бережно, она выглядела по-другому. Края обтрепались, все уголки из золота были утрачены, кроме одного — тускло блестевшего желтизной. Возможно, и с ним придется расстаться. Серебряная звезда была вся исцарапана, а портрет девчушки почти полностью выцвел, остались только глаза — немного удивленные и счастливые. Когда-то и Марица так смотрела на мир.

Поднявшись с колен, она устроилась за маленьким столиком в углу комнаты и раскрыла книгу почти в конце. Все странички были исписаны мелким красивым подчерком, пустыми оставались только десяток, не больше.

Ева взяла в руки перо, хранившееся в небольшом деревянном кубке на ее столе. Окунула в стоящую рядом чернильницу и аккуратно вывела в книге дату:

25 июня 1647 года от р.х.

Немного подумав и взглянув на темнеющее окно, она перечеркнула цифру 5 аккуратной чертой и вместо нее вывела шестерку.

За окном чернела ночь. Луна спряталась за облаками, но звезды сияли ярко. Пламя свечи чуть колебалось, на пожелтевшие от времени листы ложился ее неровный свет. Предыдущая запись была совсем короткой.

Марица пробежалась по ней глазами.

«18 июня 1647 года. Дорогой отец. Ты видишь, как хорошо мне здесь, как все меня любят, и я тоже всех люблю и привыкла уже к этой простой и спокойной жизни. Но странная тоска не покидает меня. Кажется, нет причин для нее, но сердце томится и чего-то ждет. Поверь, я еще не полюбила никого так, как ты маму, но не любви я жду, да и не могу я об этом думать, ведь нет никого здесь, кого ты бы одобрил в качестве моего жениха. Сегодня опять была вечерка. Всем было весело. Митяша сегодня тебе бы понравился. Он спел нам всем такую песню, что слезы навернулись. Я обязательно разучу ее. Он сказал, что это старинная песня воинов русинов. Странно, что раньше ее не слыхала. Прощай, папа. Я очень устала, потому напишу обо всем подробнее через несколько дней.

Твоя Е. М.»

Марица стала бережно листать странички, почти не читая, глаза выхватывали отдельные строчки:

«…сильное потрясение… нашли в страшном виде, тело было изуродовано… бедная девушка, а ведь я даже имени ее не знала. Она-то в чем виновата? За что пострадала? Говорят… давно простила, но даже мысли нет, чтобы вернуться… ты же знаешь, дед ни перед чем не остановится… только тебя ему простить не смогу… за сестру и за него тоже, каждый вечер…»

И вот последняя запись. Только жизнь вошла в колею.

Как же недавно это было и как давно. Прошло лишь несколько дней…

Марица окунула перо еще раз и стала бегло выводить ровные строчки под исправленной датой. Следовало успеть написать все, пока горит свеча.

«Милый папа, прошло лишь несколько дней, а столько всего произошло, что я и не знаю, как все это уместить на оставшихся страницах. Я помню, как ты сказал, что когда я допишу последнюю страницу, мое детство кончится. Думала это не так, ведь взрослой мне пришлось стать давно. Но сегодня я поняла. Ты был прав! Уверена, что пишу в последний раз. Я все-таки оставалась беззаботной девчонкой, а сегодня мне пришлось повзрослеть. Пора мне выйти из спячки, как любил говорить ты, и начать такую жизнь, чтобы приносить пользу твоему любимому городу. Я понимаю, за что ты его любил, я сама его полюбила всем сердцем. И я рада, что именно здесь, в замке Чернагора ты познакомился с мамой и обрел свою любовь. Как странно, что вы повстречались именно там.

Но об этом я уже писала, хоть и не перестаю удивляться.

За эти дни я перечувствовала и пережила больше, чем за последние полгода. Может это странно звучит, но это так. Все началось как раз в понедельник, когда от руки князя Борута и его воинов пала банда Кречера. Странный человек этот князь. В первый раз я увидела его как раз вечером того дня, когда вместе с графом Шлоссенбергом они направлялись в замок. Да, да, этот граф, сын того самого герцога Шлоссенберга, который убил твоего друга, Петера. Грустно, что я его так и не увидела, грустно и то, что вы так и не смогли помириться, как ты хотел.

Но речь не о том. Князь Адам Борут, как удалось мне узнать от разных людей, прибыл в Вендию из Крайны, славного Пятиградья. Род его старинный, но, похоже, страна была завоевана турками, и войны лишили его всего. Кажется, несколько лет он служил в Париже, но точно пока ничего не узнала. У него есть четверо друзей, я думаю, эта та дружба, о которой ты мне рассказывал. Настоящая. Они готовы отдать за него жизнь, и он за них. Так говорят. И я склонна этому верить. Сегодняшние события это доказали, и не только это. Но я напишу все по порядку, это поможет самой разобраться во всем.

Ах, папа, видел бы ты его на белом скакуне! Верховая езда — это то, по чему я скучала, наверное, больше всего! Но может ли себе позволить это простая девушка? У меня столько вопросов, на которые некому ответить! Граф Людвиг совершенно такой, каким ты описывал его отца. В меру надменный, в меру жестокий, в меру умный. Только еще очень молод. В первый же день пленных разбойников он казнил, призвав на расправу городской совет Гребенска. Потребовал выплатить налоги за два года. Я не уверена, что это придумал он сам, несомненно, кто-то подсказал. Ясно, что сам он о городе не знал ничего, или знал очень мало. И подсказка легла на благодатную почву. Только кто ему посоветовал? Я теряюсь в догадках, хотя подозрения у меня есть. Вряд ли это князь. Не смотря на то, что страшную славу он себе снискал в борьбе с многочисленными бандами, орудующими в этих горах, отчего даже получил прозвание Лют, он производит впечатление благородного и честного человека. Я бы сказала больше, он тот, кто может повести за собой людей. Я знаю, что не должна делать поспешных выводов. И потому хочу в нем разобраться. Что-то подсказывало мне, что его появление здесь может многое изменить. А к добру ли, только время покажет.

Мне удалось поговорить с ним, хотя это получилось случайно. Боюсь, я сильно волновалась тогда. Он был не один. С ними были его русины. Я не помню точно, что ему говорила, но, похоже, он меня слушал, хотя не все ему понравилось в моих словах. Ты же понимаешь, папа, легко ли принимать советы от женщины, тем более от простой девушки! Помню, как нравились тебе мамины советы… Но это ты! А князь, он совсем другой. Видел бы ты его взгляд, когда он в бою. Страшен! Но я опять забегаю вперед.

Он меня выслушал, и даже было впечатление, что ему понравились мои слова. Я начинаю думать, что и ему не безразличен Гребенск. К бандитам у него особая ненависть. И этим он похож на тебя. Но нет в нем твоей мягкости, твоего спокойствия. В нем словно горит огонь, даже когда он просто разговаривает и улыбается. Я таких людей не встречала никогда и мне не с кем сравнить. Рядом с ним я чувствую странную тревогу, хотя уверена, что он ничем мне не угрожает. Даже защитил.

Об этом мне рассказать сложнее всего. Правильно ты ругал меня за беспечность. Случай свел меня со страшным бандитским атаманом, по имени Гамсунг. Страниц осталось совсем мало, а мне столько хотелось рассказать тебе, папа, поэтому подробности опущу.

Гамсунг встретился нам с Матвейкой у реки, на наших глазах он убил другого бандита, и эта участь едва не постигла и нас. Господь нас защитил, ему не удалось это сделать, но, к несчастью, он поставил себе цель — преследовать меня, с самыми низменными намерениями. В первый раз — после того, как мне удалось уйти от него, завладев его же пистолем, он приехал в Гребенск и посмел предлагать подарки. Я не смогла сдержать ненависть и отвращение к нему, забылась, и он в ярости поднял на меня руку. Как же я жалела, что не пристрелила его еще там, в овраге, когда он был на прицеле. Но ты же знаешь, я еще никогда не стреляла в человека и, даже зная, сколько горя он может еще принести людям, я просто не смогла! Я так жалела об этом сегодня! Сегодня я бы точно это сделала, только мне было слишком страшно и не было у меня такой возможности.

И в первый раз и сегодня, меня спас князь. Страшно подумать, что меня ждало в его руках. Помнишь, как я испугалась на той первой охоте, когда вепрь бросился на меня? Я тогда показала себя страшной трусихой, и плакала у тебя на груди, когда все уже кончилось. Сегодня я вела себя не лучше, и нет никого рядом, кому я могла бы выплакать свое горе. Это и к лучшему. Мне стыдно даже писать это, думать о себе, когда столько людей страдает вокруг.

Сегодня была битва. Бандиты напали на Гребенск, и думаю, в этом есть и моя вина. Но и князь в этом замешан. Он унизил атамана на глазах жителей, когда защищая меня, победил в поединке, чуть не убив его своим конем. Милый папа, князь Борут прекрасный наездник, помнишь, как ты восхищался искусством молодого Кабердина? Так вот, он — лучше! Я-то немало повидала, благодаря тебе, и ничего не забыла.

Как же это страшно — когда люди убивают друг друга. Мне повезло — князь опять меня спас, оказавшись рядом.

Я думала, я сильная, папа, ничего не боюсь, все могу, стоит только захотеть, но это не так. Я боюсь битвы, боюсь смерти, боюсь не суметь помочь, боюсь потерять друзей, иногда я даже боюсь своих чувств.

Ах папа, сколько крови, сколько боли, сколько людских страданий приносят войны и сражения. У меня до сих пор все это перед глазами…

А Матвейка пропал, я даже испугаться не успела, тетка Клава не сказала мне о нем. Узнала только час назад, когда он вернулся. Слава Богу, с ним все в порядке, отец Филарет сказал, что рана на руке — не страшная, а он в этом понимает… Ах, да, совсем забыла рассказать. Отец Филарет — это новый священник в Гребенске. Князь Борут освободил его из плена, когда уничтожил банду Кречера. Мне кажется, что отец Филарет настоящий священник, каких на свете немного. Добрый пастырь. Его взгляд… Сегодня оказалось, что он лекарь и очень хороший. Он при мне спас несколько жизней, хотя раны были, по моему мнению — смертельные. Но самое странное — другое. Когда я ему помогала, я все не могла понять, что в нем меня так притягивает, словно знакомы мы с ним давно. А в какой-то миг, он поглядел на меня и улыбнулся, чтобы подбодрить, и эта улыбка… Я узнала его, папа. Не уверена, что он узнал меня, ведь прошло столько лет. Но он — пусть, иногда мне страстно хочется рассказать все хоть кому-нибудь. Нет, не бойся за меня, я не стану этого делать.

Городской совет оценил мастерство отца Филарета, несколько тяжелых раненых принесли вчера — несколько принесут утром. Не знаю, как мы здесь разместимся, но я не против этого. Я твердо решила помогать городу, чем только смогу. Молись за меня, папа, чтобы мне хватило сил и ума.

Последняя страничка. Прощай папа! Сколько всего я не успела тебе сказать! Ведь я могла еще много рассказать про Митяшу, про Ежи, про Марфу, про Орлика и Скворуша, про то, каким героем показал себя Пахом Саблин — и много еще чего.

И про князя. Я много думаю о нем.

Я скучаю по тебе, папа!

Я очень, очень скучаю!

И эти слезы… пусть они останутся здесь, на последней странице, словно, как тогда, я плачу у тебя на груди, но прощаясь с дневником, я прощаюсь только со своим детством, не с тобой. Ты навсегда останешься в моем сердце!

Твоя Е. М.»

Проснувшись еще до рассвета, Марица первым делом спустилась в комнату, где в тяжелом забытьи лежал Ежи Окора. Сегодня должны были привезти еще раненных, которым необходима помощь отца Филарета. Комната была достаточно большой, чтоб вместить несколько кроватей, особенно, если вынести отсюда громоздкую мебель, изготовленную еще дедом тетки Клавы. Хорошо ли это, когда столько больных будут в одной комнате, это уже другой вопрос. Советник Саблин говорил, что это временно, предлагая срочно отстроить домик священника, где отцу Филарету удобнее было бы лечить раненых. Раз уж в его намерения твердо входит проведение в храме служб. Вчера вечером, когда в церкви был отслужен благодарственный молебен Архистратигу Божию Михаилу и всему небесному воинству, даровавшему по воле Божей победу над разбойниками, собралось чуть не половина всех жителей Гребенска. И как узнали? Да ведь и поздно уже было. Но — пришли. И голова был, и Саблин, и многие другие, в которых Марица и не подозревала веру в Бога. Молебен длился недолго, а в конце его отец Филарет сказал небольшую проповедь, от которой у многих на глазах выступили слезы. Столько силы, любви и утешения было в ней, что и Марица почувствовала, как сердце заполняется теплотой. Как страдания последних часов, начинают отпускать, как вера и любовь к Богу наполняет душу такой благодатью, что слезы сами собой текут и нет в них ропота и гнева, а только тихая радость. Именно тогда, после молебна, преклонив колени перед старинной иконой Божей Матери, она твердо поверила, что решение ее правильное, и как бы не пришлось тяжело, она пойдет по этому пути.

Как же смутно еще представлялся ей этот путь, но то, что она станет борцом за спасение города от засилья бандитов, за процветание его, делало ее странно счастливой.

Умывшись колодезной водой, Марица взяла свой лук и стрелы, и выйдя в сад, где давно уже была устроена мишень, около получаса практиковалась в стрельбе. Раньше она всегда это делала с утра. Еще с семи лет, отец не позволял ей пропускать ежедневные занятия с луком. И ей было немного грустно, что в последние дни, она совсем забросила свои занятия. Странно, что именно сейчас, когда жизнь не предвещала ей ни минутки отдыха, ей казалось особенно важным продолжить заниматься совершенствованием своего мастерства. Она словно становилась другой, когда натягивала лук. Плечи расправлены, дыхание замерло, взгляд устремлен туда, куда полетит стрела, миг — и как луч света стрела летит в свою цель. И словно в ответ на последний выстрел, далеко на востоке, над пиками гор Ермунганда, вырвался первый луч солнца.

В кухне, несмотря на ранний час, она застала все семейство в сборе, даже отца Филарета. Марица, едва зайдя, ощутила тяжесть и какую-то душевную тесноту. Лица всех, даже детей — серьезные и насупленные, никак не подходили для утра, ароматно пахнущей каши, нежнейшего творога со сливками и медом и румяного, только из печи каравая. Павел с обмотанной головой, поднял на нее взгляд и подмигнул. Странно было, как он ожил со вчерашнего дня. Тетка Клава раскладывала по тарелкам душистую пшенную кашу, сваренную на молоке, немножко ворча, что Марица задерживается.

— Это не я задерживаюсь, — улыбнулась девушка, усаживаясь возле Матвея, обе руки которого были замотаны бинтами, — это вы рано поднялись. Всем доброго утра!

Тимошка и Тинка нестройно пробормотали ответное приветствие и снова затихли, что было совсем на них не похоже. Даже не ругались из-за какой-нибудь мелочи. Иногда только на Матвея бросали осторожные взгляды.

А тот не смотрел ни на кого.

— А ты где пропадал, герой? — Марица потянулась за крынкой, словно не замечая общее настроение, налила себе парного молока, — с чертополохом врукопашную схватился, или котов диких разнимал?

— Да, какое там, Марица, этот неслух недавно вернулся и руки все в ожогах. Как сам не сгорел… — не сдержавшись, в сердцах вымолвила тетка Клава. — И виниться не желает, мало мне всех забот, еще и за него сердце должно болеть. Вот думаю, может без завтрака его оставить.

— Я и сам есть не буду! — Мальчишка вскочил из за стола, сжав кулаки.

— А ну сядь, — тихо произнес Павел. Матвей замер, услышав приказ отца, глянул недоверчиво. Пашута проговорил, по-прежнему не повышая голос, — сейчас ешь, а позже выдеру — за непослушание. А что героем себя проявил, так молодец, кинжал деда теперь твой будет. Растешь, сын!

Матвейка растерянно оглянулся на Марицу, обвел всех взглядом, опустился обратно на скамью.

— Молока налить? — Нарушила Марица, повисшую над столом тишину.

— Налей, — буркнул он.

— А как все было, Матвейка? — Улыбнулась ему девушка, подвигая кружку. — Может, мне-то расскажешь? А то все, смотрю, знают, одна я мучаюсь от любопытства. Почему так?

— Потому что вы, девчонки все любопытные, — хмыкнул Матвей.

— И я?

— Нет, ты самая любопытная.

— Дразнишься?

— Пошутил я. Пожар мы с ребятами тушили. Я как увидел, сразу в ту сторону побежал. А там уже все наши… Потушили.

— И не страшно было?

— Нет, — Матвей покраснел и добавил нехотя, — немножко, потом уже.

— Не ты ли девочку маленькую спас, — спросил вдруг отец Филарет, внимательно глядя на мальчишку, — говорят, на втором этаже малютка оставалась — забыли ее там, что ли. А какой-то мальчик ее вынес, сквозь пламя прошел. Уж не наш ли герой?

Матвей еще гуще покраснел, опустил глаза, произнес еле слышно:

— Я.

— Я так и подумал, — кивнул священник, — а вот и каша. Дивный аромат. Еще в замке слышал, какая чудесная хозяйка тут живет. Приступим, братия и сестры?

— Да уж пора, батюшка, — произнесла тетка Клава, не скрывая довольной улыбки от похвалы монаха, поставила последнюю тарелку перед собой, — а то остынет скоро.

Мрачное настроение, царившее в кухни, рассеялось, каша, наконец, стояла перед едоками, и можно было начинать завтрак.

Отец Филарет прочел короткую молитву и благословил трапезу.