Все цвета любви

Глава 1 Сентябрь 1925 года

— Ну же, хватит валять дурака и пойдем с нами! — Алехандро схватил Фриду за руку и попытался потянуть ее за собой.

Фрида почувствовала, как у нее по спине пробежали мурашки. Так бывало всегда, когда к ней прикасались. Тем не менее она вырвалась.

— Одну минуту. Только заберу тетрадь.

Когда она вернулась, Алехандро поджидал ее на лестничном пролете с их общим другом Мигелем. Фрида замедлила шаг, чтобы полюбоваться им со стороны. Алехандро Гомес Ариас был статен и красив. Его черные волосы блестели, от костюма веяло непринужденной элегантностью. Фрида положила на него глаз в первый же день. Он учился на три курса старше нее и входил в кружок друзей, которые именовали себя качу-час — так в Мексике называют кепки, которые носили молодые люди. Качучас были интеллектуалами, разбирались в современной литературе и обожали живопись. Их кумиром был революционер Хосе Васконелос[1], который, став министром просвещения, развернул кампанию по борьбе с неграмотностью и установил новые стандарты в искусстве. Пока Фрида не присоединилась к кружку, он состоял исключительно из молодых мужчин. Вообще немногие девушки в те годы посещали Препараторию[2]. Фрида готовилась к поступлению на медицинский факультет: как ни отговаривала ее мать, она хотела стать врачом. Но прежде всего Препаратория была для Фриды островком свободы, куда она сбегала от пристального внимания родителей и соседей. Каждый день она ездила на трамвае из погруженного в вечную дремоту пригорода Койоакан в центр города.

Фрида подтянула вязаные чулки повыше, пока они не спрятались под подолом плиссированной юбки, и бросилась бежать. Поравнявшись с Алехандро, она легонько задела его локтем: «Ну, чего встал!», а потом вихрем пронеслась мимо вниз по лестнице.

— Фрида, да погоди же! Ты совершенно невозможна.

Лестничный поворот Фрида преодолела таким гигантским рывком, что юбка взмыла вверх, обнажив колени. Крепко держась за перила, она перемахнула сразу через половину ступеней.

— Фрида! — крикнул Алехандро еще раз. — Ты разрушаешь репутацию женщин в этой школе.

Фрида закатила глаза. Она любила Алехандро всем сердцем, но почему он никак не хочет понять, что эти движения — часть ее самой. В детстве она переболела полиомиелитом, который изуродовал ее правую ногу. Но, несмотря на это, она не могла представить себе жизнь без скорости, лазанья через препятствия и танцев. И Алехандро наверняка знал об этом. Почему же все вокруг требуют, чтобы она чинно спускалась по лестнице, как пай-девочка, и чтобы никто и никогда не видел ее запыхавшейся. Лишь потому, что она женщина? Ну конечно, она женщина. И она будет настолько стремительной, насколько сама захочет.

Фрида резко остановилась посреди пролета, и Алехандро чуть не врезался в нее.

— Но я нравлюсь себе такой. А ты просто боишься, что я быстрее себя! — крикнула она. Тяжело дыша, он стоял на ступеньку выше нее, черные волосы ниспадали ему на лоб, а скулы горели огнем. Наклонившись, он прижался губами к ее губам. Фрида позволила ему себя поцеловать, затем ловко увернулась от его объятий и продолжила свой путь вниз по лестнице и через тенистый дворик.

Улица встретила ее душным полуденным зноем. На дворе стоял сентябрь, заканчивался сезон дождей, воздух был напитан влагой. С утра прошел небольшой дождик, и все дома словно вымыли с мылом.

Они зашагали по улице Аргентина в сторону Сокало, огромной центральной площади, которую украшали кафедральный собор и Национальный дворец. Сюда стекался весь город: жонглеры и уличные музыканты мари-ачи, торговцы и жулики, политики и простой люд. Фрида старалась идти как можно медленнее. Ей не хотелось возвращаться домой. Койоакан — само это название навевало скуку. Из развлечений — пыльная площадь Идальго перед церковью. В Койоакане все знали друг друга и некуда было спрятаться от неусыпного надзора соседей и священника. А здесь, на улицах столицы, теснились толпы людей. Они бродили по рынкам и сидели за столиками летних кафе. На Сокало играла музыка, реяли транспаранты или показывали фокусы бродячие артисты. Здесь всегда было на что посмотреть. И здесь она могла целоваться с Алехандро сколько захочется.

На террасах кафе в такую жару было немноголюдно. Но торговки-индианки все равно выставили свои незамысловатые лотки, сколоченные из деревянных досок. Раскрыв зонтик, Фрида медленно фланировала мимо прилавков. Торговцы сидели перед кованой оградой, опоясывающей собор, или в тени, которую отбрасывали стены домов, и предлагали купить овощи и фрукты, вышивку и керамику, и даже черепа, изготовленные из подкрашенной сахарной глазури, хотя до Дня мертвых оставалось несколько недель.

— Разве тебе сегодня не нужно к Фернандо? — поинтересовался Алехандро, пытаясь уклониться от ее зонтика. — Дождя-то сейчас нет!

— Но этот зонтик такой милый, ты не находишь? — Фрида покрутила его в руке, так что окаймляющая зонт бахрома взметнулась вверх. — И к Фернандо я сегодня не иду.

Фернандо Фернандес был графиком-рекламистом и другом ее отца. Два раза в неделю он давал ей уроки рисования. За это она помогала ему в работе.

Они остановились перед любимым киоском Фриды. Здесь торговали амулетами и ретабло[3], нарисованными на кусочках жести. Эти картинки, которые приносили святым покровителям, когда хотели поблагодарить их или попросить о чем-нибудь, рассказывали невероятные истории о нуждах и заботах простого люда. Фрида провела пальцем по каждому ретабло и прочла все надписи. «В этих изображениях запечатлена душа мексиканского ня роля», — с глубоким почтением подумала она.

Пожилая индианка узнала ее.

— Эй, — сказала она, — смотри, у меня есть кое-что новенькое. — Она показала пару картинок размером с почтовую открытку.

— Глянь-ка, женщина просит, чтобы муж не уличил ее в прелюбодеянии, и клянется отныне быть ему верной. Совсем как ты, — съехидничал Алехандро.

— Ой, ну я же рассказала тебе о Фернандо. И вообще, до этого у нас с ним дело не дошло. Но на будущее, если я решу тебе изменить, попрошу сперва помощи у Бога, чтобы ты меня не поймал.

Черт возьми, ну зачем она это сказала! Фрида быстро взяла Алехандро за руку, поднесла ее к губам и поцеловала.

— Я пошутила, — беспечно заявила она.

Ее внимание привлек амулет размером с ладонь, ярко-красный, с желтыми брызгами. А рядом с ним лежало маленькое оловянное сердце с цветной окантовкой из эмали. Внутри можно было разглядеть два профиля, мужской и женский. Очевидно, это были возлюбленные.

Фрида взяла оба амулета в руку и показала Алехандро:

— Выбирай.

— Возьми этот, — указал он на амулет.

— Ну нет. Я лучше возьму сердце, — возразила она, подарив ему красноречивый взгляд. — А теперь можно ехать, — улыбнулась она и взяла его под руку, аккуратно спрятав сердце в карман юбки.

Рядом с ними проезжала конка. Она тащилась так медленно, что едва могла их обогнать. В нос Фриде ударил терпкий запах конского пота.

— Это наша, — бросил Алехандро, приготовившись вскочить на подножку.

— Подожди, я оставила зонтик в киоске! — закричала Фрида. — Я мигом, только заберу его.

Но когда она вернулась, конки уже и след простыл.

— Поедем на автобусе. По крайней мере, не будет так вонять, — предложила она.

Автобусы появились в городе не так давно. В основном это были старые американские «форды», приспособленные под общественные нужды. Прокатиться на автобусе считалось особым шиком.

В тот же момент красный автобус с табличкой Соуоасап завернул за угол. Фрида бросилась за ним. Поравнявшись с открытой дверью, она крикнула водителю:

— Стойте! Я с вами! — и прыгнула на подножку.

Водитель ударил по тормозам, и образок Божьей матери Гваделупской на лобовом стекле бешено закачался туда-сюда.

— И мой друг со мной, — добавила Фрида, с трудом переводя дух. Она протянула Алехандро руку, и он запрыгнул вслед за ней. Фрида протиснулась мимо других пассажиров, сидевших на длинных деревянных скамейках справа и слева, на заднюю площадку. Взревел мотор, автобус дернулся, и ее швырнуло на мужчину с огромным пивным животом. Едва удержавшись на ногах, она схватилась за один из поручней. Алехандро втиснулся рядом с ней. Почувствовав близость его тела, она взглянула на него и улыбнулась. В открытые окна с улицы проникал запах лепешек. На повороте водитель резко вывернул руль, и ее еще теснее прижало к Алехандро. Она почувствовала, как бьется его сердце, и ощутила приятное потягивание внизу живота.

— Извини, — промурлыкала она, но по лицу Алехандро было видно, что ему тоже доставляет удовольствие столь тесное соседство.

На следующей остановке вошли двое мужчин в забрызганных краской грубых куртках. Когда они встали рядом с Фридой, ее ноздри уловили запах скипидара. У каждого было по ведру, а еще один из мужчин держал в руке кулек, свернутый из газетного листа. Краешек кулька блестел на солнце. Время от времени в воздух поднимались золотистые пылинки.

— Золото? — полюбопытствовала Фрида.

Мужчина кивнул:

— Это для фресок в опере. — Он протянул ей кулек, и она разглядела частицы позолоты.

Краем уха Фрида услышала, как взвизгнули тормоза выехавшего им навстречу трамвая, но все ее внимание было поглощено сияющей золотой пылью. Крошечная чешуйка взмыла в воздух и опустилась на волосок у нее на предплечье. Фрида попыталась стряхнуть ее кончиком пальца. Внезапно раздался пронзительный звон. Автобус резко качнулся и начал заваливаться на бок. Тщетно пыталась Фрида схватиться за поручень, который отпустила, когда потянулась к кульку с позолотой. Затем — оглушительный хруст и скрип; золотая пыль, оседающая на Фриде. Сильным ударом ее подбросило вверх.

— Боже мой! — раздался совсем под ухом панический женский вопль.

Фрида видела, как кружатся золотые пылинки, слышала ужасный скрежет и истошные вопли. Ее руки вдруг оказались под ней, а ноги взмыли в воздух. Больше она ничего не видела, кроме золота, блестевшего на руках. Потом к золоту добавились какие-то серебристые частички, и Фрида решила, что это бриллианты. Затем ее швырнуло на землю. Солнечные лучи падали на ее кожу, отчего та светилась, будто сама была сделана из золота. Где Алехандро? Ведь он же был совсем рядом… Потом в ее сторону полетело что-то блестящее, длинное и остроконечное. И это было не золото. А затем пришла боль.

Глава 2

Фрида проснулась, и ее ослепил блеск золотой пыли. Или это лампа, чей яркий свет бил ей прямо в лицо? Она хотела осмотреть себя целиком, но не смогла поднять голову. Казалось, будто череп прибили к постели гвоздями, как и все тело. Фрида ощущала нечто странное: ей было и холодно и жарко одновременно, и еще казалось, будто ее завернули в вату. Тут она обратила внимание, что лежит не в постели, а в деревянном ящике, который не дает ей двинуться с места. Она попыталась пошевелить пальцами ног, но не смогла. Ее охватила паника. В памяти всплыли обрывки воспоминаний: шум, осколки, скрежет. «Я умерла, — обреченно подумала она. — Умерла и лежу в гробу».

— Фрида, я здесь, с тобой. — Над ней склонилось чье-то лицо. Матита? Что она здесь делает? Фрида хотела произнести имя старшей сестры, но губы не слушались. Несколько лет назад Матита сбежала с любовником, и после этого о ней в семье никто ничего не слышал. Значит, сестра тоже умерла, как и она сама?

Матита наклонилась совсем близко, и Фрида увидела в ее глазах слезы. Она снова попыталась заговорить, но язык прилип к гортани, и ей удалось выдавить только стон. И тогда вернулась боль. Чудовищные спазмы прокатывались волнами через все тело. Волны приливали и отливали, и когда казалось, что боль стихает, обрушивались с новой силой. У боли не было источника, она жила повсюду и была невыносимой. Потом все потемнело.

Когда она снова очнулась, Матита по-прежнему сидела у ее кровати.

— Я здесь, Фрида, — сказала она, как и в первый раз. — Ты в больнице. С тобой произошел несчастный случай. Автобус.

Память возвращалась медленно. Трамвай, который врезается в автобус; золотая пыль и осколки, шум, и больше ничего. Снова подступила боль, но Фрида не хотела отключаться, пока не получит ответы на вопросы.

— Алехандро? — простонала она. Рот был словно набит комками холодной каши. — Что с ним?

Матита влила ей в рот из ложки несколько капель воды.

— Он пострадал не так сильно, как ты. С ним все хорошо.

— А почему ты здесь? Где мама и папа?

Сестра положила ей руку на плечо:

— Я прочла об аварии в газете. Там указывали твое имя. И вот я пришла.

— Что со мной произошло? Я не могу пошевелиться. Я парализована?

— У тебя много повреждений… в нижней части тела. Тебя прооперировали. — Матита опустила глаза.

Фрида приподняла голову, очень осторожно, всего на несколько сантиметров, чтобы взглянуть на свое тело. Она увидела простыню, под которой проступал тонкий силуэт. Ноги были примотаны к больничной койке эластичными бинтами. Она напрягла мышцы бедер, и ее пронзила боль. Со стоном она упала на подушку.

— Врачи говорят, что тебе нельзя двигаться, чтобы все правильно срослось, — объяснила Матита. — Вот почему тебя привязали.

— Что должно срастись? Скажи мне!

Матита сглотнула.

— Ты все равно узнаешь: металлический поручень в автобусе пронзил бедро и вышел… из нижней части живота. У тебя задета почка, сломана шейка бедра, левая нога повреждена в одиннадцати местах…

— Левая? — прошептала Фрида. — Здоровая нога? Сестра кивнула.

— Что еще? Я хочу знать все.

— Правая нога тоже пострадала: стопа раздроблена и вывихнута. И еще у тебя вывих левого плеча.

Фрида закрыла глаза.

— Где мама и папа? — спросила она чуть погодя.

— Мать до сих пор со мной не разговаривает. О родителях мне рассказала Кристина: они дома, никак не отойдут от шока и… обрядились в траур. С тех пор, как мама узнала об аварии, она днями напролет ничего не ест и не говорит ни слова. Боится идти в больницу.

— А папа?

— Папа от огорчения заболел. Ты же знаешь…

— Ты хочешь сказать, у него был приступ?

Отец уже много лет страдал от эпилептических припадков, но еще не так давно в семье предпочитали об этом не говорить.

Внезапно в памяти Фриды ожила картина прошлого. Она была ребенком, когда у Гильермо случился первый припадок. Ноги у него дергались, словно в бешеном танце, глаза закатились… Через три дня после этого инцидента сестра сбежала. Лишь много лет спустя Фрида поняла, что эти происшествия никак не связаны.

Матита глубоко вздохнула.

— Фрида, дай им время свыкнуться с ситуацией. Несчастье глубоко их потрясло. И пока они не придут в себя, я буду рядом с тобой. Днем и ночью. — Она взяла Фриду за руку и мягко сжала ее. — Я рада, что мы снова вместе, пусть даже при таких обстоятельствах…

Фрида закрыла глаза.

Женщина на соседней койке начала в очередной раз тихим голосом читать «Аве Мария»:

— Святая Мария, Матерь Божья, молись за нас, грешных, сейчас и в час смерти нашей. Аминь. Радуйся Мария, полная благодати…

Соседка молилась часами напролет, сводя с ума. Как же Фрида ненавидела эту больницу! Она лежала с двадцатью пятью другими женщинами в большой палате почти без мебели, где всегда царил полумрак. Маленькие окошки располагались так высоко, что в них нельзя было выглянуть. Спертый воздух пах сыростью и мочой. Он проникал в поры кожи теплым маревом. Между кроватями стояли ширмы, которые закрывали только изголовья. Они должны были создавать обманчивое ощущение уединенности. Фрида отчетливо слышала каждый звук, храп, стоны и плач других женщин, но эта богомолка действовала ей на нервы больше других. Другие больные могли хотя бы присесть или даже сделать несколько шагов, а Фрида была обречена лежать неподвижно на спине и пялиться в потолок. Если бы не сестра, она померла бы от скуки. Выныривая из беспокойного сна, она каждый раз видела рядом Матиту. Как же благодарна была ей Фрида! Матита обычно сидела на неудобном стуле у кровати и вязала. Она давала сестре попить, приносила еду и кормила ее, читала ей и хохотала над ее безумными историями.

Фрида старалась не показывать слабость, пока с ней была Матита. Но когда за окнами вечерело, всех посетителей просили покинуть палаты. Каждый вечер Фрида с тяжелым сердцем смотрела, как сестра уходит, бросив неизменное: «Увидимся завтра». И когда за ней почти бесшумно закрывалась дверь, Фрида откидывалась на подушку, выжатая как лимон. Вскоре выключали свет, и к пациенткам подступали призраки. У каждой из них были свои демоны и кошмары. В один из таких вечеров с соседней койки доносились сдавленные стоны, которые превратились в тихий плач. И вдруг все стихло.

Эта тишина рухнула на Фриду тяжелым камнем. Ей даже хотелось, чтобы кто-нибудь застонал или та богомолка вновь начала молиться. Конечно, тогда Фрида злилась бы, но злость могла бы удержать ее от погружения в бездонное отчаяние. Еще несколько дней назад, до ужасной аварии, она была беззаботной девушкой, ее будущее казалось безоблачным, а жизнь полнилась красками и тайнами, которые Фриде не терпелось разгадать. Но теперь? Больше никаких тайн, и нечего разгадывать. Как будто над землей сверкнула молния и осветила каждый уголок. Ее планетой отныне была Боль, прозрачная, как лед, за которым не было ничего, кроме зияющей пустоты. Фрида усвоила все уроки жизни за одну секунду, в момент аварии. Ей предстоит вечно болеть и мучиться от боли. Жизнь закончилась, даже по-настоящему не начавшись. Остаток ночи Фрида пыталась представить себе будущее, но, как ни старалась, не могла отыскать в нем ничего хорошего. Она видела себя старухой, чья жизнь сера и беспросветна. На нее накатила волна паники. Слезы заструились по лицу. Фрида подняла руку, чтобы вытереть их, и почувствовала, как по спине пробежала боль. Даже этого она сделать не может! И зачем тогда жить? Незачем! Для врачей она была своего рода медицинской сенсацией, сумевшей выжить после стольких тяжелых травм. А что, если просто перестать бороться за жизнь, в которой больше нет места волшебству? С этой мыслью, в которой проглядывало какое-то странное очарование, Фрида погрузилась в беспокойный сон.

Проснувшись, она взглянула на соседнюю койку, откуда прошлым вечером доносились стоны, которые внезапно оборвались. Койка была пуста. Медсестра снимала простыни.

— Скоро у вас будет новая соседка, — сообщила она Фриде.

«А вдруг эта женщина умерла вместо меня? — пронеслось в голове. — Просто забрала мою смерть себе, чтобы показать, каково это — быть мертвой. Показать, что смерть приходит раз и навсегда, уничтожая все, к чему прикасается. А вдруг все-таки есть жизнь помимо боли? Или, скорее, жизнь вместе с болью. Хватит ли мне смелости решиться на такое? В конце концов, я еще жива, хотя никто не верил в такой исход. Может, я выжила, чтобы показать всем, что чудеса случаются? Достанет ли мне сил жить дальше, как уже было раньше, когда я переболела полиомиелитом?»

— Да, — сказала она вслух и повторила: — Да!

— Смерть вальсирует здесь вокруг постелей, — заявила она Матите, которая появилась чуть позже и принесла на завтрак ароматные булочки с корицей. — Я видела ее, но она меня не получит!

Сестра бросила на нее ошарашенный взгляд:

— Фрида! Что ты такое говоришь?

— Я говорила с ней и ясно дала понять, что не стоит меня ждать. — Фрида улыбнулась и попросила: — Не могла бы ты завтра принести бумагу, карандаш и планшет, чтобы подложить под бумагу? Хочу написать Алехандро. Нужно кое-что прояснить.

Алехандро тоже пострадал в аварии, но не сильно, и сейчас лечился дома. Об этом ей рассказали другие качучас, которые приходили ее навестить. Но если Алехандро не смог приехать сам, почему не написал ей? Разве ему не хотелось утешить ее и узнать, как у нее дела? Неужели его не волнуют ее мучения? Может быть, он винит ее в случившемся? Если бы она не задержала их тогда, если бы не купила сердце на рынке, а потом не забыла зонтик, то они бы сели в конку, избежав аварии.

— Ты говорил с Алехандро? — спросила она Мигеля, когда тот появился после обеда с цветами и шоколадом в руках. От него было взгляд не оторвать: молодой, пышущий здоровьем, готовый к приключениям. — Скажи мне, он злится на меня и поэтому не отвечает?

Мигель опустил глаза, и Фрида невольно восхитилась его длинными ресницами.

— Не знаю, — ответил он, — лучше спроси его сама.

— Я не могу, ведь он не приходит! Предлагаешь мне самой пойти к нему?

Всю ночь Фрида не могла сомкнуть глаз. Через несколько коек от нее женщина перебирала четки и читала одну молитву за другой. Фрида закрыла глаза и стиснула зубы. Ей хотелось крикнуть, что молитвы бесполезны.

Она сама много лет назад убедилась, что нет никакого доброго Боженьки. Фрида могла точно вспомнить тот день. Ей было тринадцать лет, и она, как обычно, сопровождала мать и сестер на службу. Церковь Святого Иоанна Крестителя была в нескольких улицах от их дома. У матери была там забронирована скамья, на которой вырезали ее имя. Как только Фрида шагнула за родными через массивные ворота, она очутилась в другом мире. Солнце и яркие краски остались позади, ее со всех сторон обступила прохладная полутьма. Запах жарящихся на жиру чуррос[4] сменился ароматом ладана, а шум улицы — тихим бормотанием молящихся. Фрида прошла по гладкому полу, выложенному плиткой вперемежку с досками. Отыскав свое место, они перекрестились и сели. Скамья тихо скрипнула под тяжестью их тел. Фрида стреляла глазами по сторонам, стараясь, чтобы мать не застукала ее за этим занятием. Девочку восхищали золото на алтаре, вышитая алтарная парча и потолочные росписи, но ее привлекали их яркие цвета, а не религиозный смысл. Через боковое окно широкий луч солнечного света, в котором танцевали миллионы крошечных пылинок, проник в неф и скользнул по распятому Иисусу, и тот будто улыбнулся Фриде. Подняв глаза, она проследила за лучом и заметила глубокие трещины в деревянном потолке. По углам скопилась паутина. Она снова перевела взгляд на Иисуса, но он больше не улыбался, а выглядел равнодушным. И тут Фрида поняла: этот изможденный человек на кресте не может быть спасителем мира. Иначе почему он позволяет расстреливать людей на улице? Ведь церковь в Мексике выступала орудием угнетения и контрреволюции. И почему сама Фрида заболела полиомиелитом, хотя была невинным шестилетним ребенком? Почему ее отец, прекрасный человек, страдает эпилепсией? Она сердито фыркнула, и мать шикнула на нее. В душе девочки бушевала буря. Она не могла перестать думать о своем внезапном открытии, которое наполняло ее торжеством. Да, ее терзают последствия полиомиелита, но никакой Бог не утешил ее. Зато она была свободна!

Она сама справится с недугом и не позволит ему влиять на ее жизнь. Она будет свободна от бремени религии. Сможет всегда решать за себя сама. Какое восхитительное чувство!

Когда мать дала сигнал уходить, Фрида покинула церковь последней, пропустив вперед сестер. Впервые в жизни она не перекрестилась перед алтарем. Занеся ногу над высоким порогом, она немного замешкалась, но затем смело шагнула на свет. И молния не поразила ее. Фрида вздохнула полной грудью.

Родители появились в больнице лишь через три недели после аварии. Столько времени понадобилось матери Фриды, чтобы справиться с потрясением. Фрида с тревогой спрашивала себя, не винит ли мать в аварии ее саму. Но теперь все сомнения исчезли, и она была счастлива видеть маму и папу. Фрида все еще была закована в корсет, но уже могла осторожно поднимать и поворачивать голову, поэтому видела, как мать, опираясь на отцовскую руку, сильно сутулясь и не глядя по сторонам, подошла к ее постели. Увидев дочь она тут же начала рыдать и за весь визит не проронила ни слова. На лице Гильермо Фрида прочла ужас и боль.

— Боже мой, Фрида! — прошептал он. Он попытался обнять и поцеловать дочь, но ему мешали многочисленные аппараты, к которым она была подключена. Отец сделал шаг назад и беспомощно развел руками.

— Я обязательно поправлюсь, папа, — сказала Фрида, — но я хочу домой. Не могу здесь больше оставаться. Не мог бы ты это устроить?

— Сегодня же поговорю с врачами, — пообещал он.

— Спасибо, папа, — сказала она.

Через неделю Фриду выписали из больницы. Два медбрата положили ее на носилки и загрузили в машину, которую арендовал отец. Санитары очень старались быть осторожными, но все равно носилки тряслись, и волны боли пробегали у нее по телу. Плевать. Наконец-то она едет домой! Наконец-то подставит лицо солнечным лучам и услышит пение птиц в саду. Несмотря на боль, Фрида улыбалась: спустя целую вечность она снова была счастлива и полна надежд.

Когда в первый же день дома ее постель вынесли во внутренний дворик-патио, Фрида была в таком восторге, что почти забыла про боль. Она играла с собаками, наслаждалась цветами и фруктами и слушала, как напевает кухарка, гремя горшками. И когда мимо проходила мать, до Фриды доносились ее тихие молитвы, в которых нет-нет да и проскальзывало ласковое слово.

Прошло еще несколько недель, прежде чем больной впервые разрешили встать с постели. Сначала она делала лишь по нескольку шажков, но со временем окрепла. И все же чувствовала: что-то не так. Ей было трудно ходить и стоять, потому что боль в спине не проходила.

Доктор Кальдерон, дальний родственник матери, развел руками:

— Надо сделать рентгеновский снимок спины. В больнице этим даже не озаботились.

Фрида заметила, как родители встревоженно переглянулись. Их беспокоило не только о ее здоровье: визиты к врачу и обследования стоили целое состояние.

Глава 3 Осень 1926 года

Фрида мысленно проклинала докторов. Она никогда не согласилась бы на лечение, знай она заранее, какая это пытка! Она висела на толстых канатах, которые спускались с потолка в пустой палате больницы Франсез, и не могла пошевелиться. Пальцы ног едва достигали пола. Под наблюдением доктора Кальдерона хирург-ортопед, сеньор Наварро, привязал ей голову к канату, а затем обмотал верхнюю часть тела хлопчатобумажной тканью и начал замазывать гипсом. Он наносил слой за слоем белую однородную массу, точно лепя заново ее измученное тело, пока Фрида не стала похожа на мумию. Теперь гипс должен был высохнуть и превратиться в мощную броню. Подвешенная на канате, беспомощная и неподвижная, Фрида вспоминала, как в детстве лазала по апельсиновому дереву, росшему во дворе родительского дома, или как вместе с другими детьми на бешеной скорости съезжала на велосипеде по крутой дороге на площадь Идальго. Она всегда была впереди, и даже падения не могли ее остановить. Однажды она заметила, что другие дети перестали обзывать ее Фридой Хромоножкой. С годами радость движения стала частью ее натуры. О, как здорово было бы сейчас поднять руки и потанцевать!

— Когда гипс снимут, процедуру нужно будет повторить, — сказал ей доктор Кальдерон. — Но если все пройдет хорошо, через три-четыре месяца ты снова сможешь ходить.

Влажный гипс остыл и начать затвердевать. Фрида подумала о Достоевском, чьи романы только что прочитала залпом. Лицо девушки исказилось мукой. Достоевскому не было равных в описании внутреннего ада, и сейчас она ощущала себя героиней одной из его книг. Ах, если бы сестры были здесь и могли ей почитать! Но врачи не разрешили Кристине и Матите остаться с пациенткой, так что оставался лишь побег в воспоминания. По крайней мере, в воображаемом мире она могла делать все, что ей вздумается, и никто ей этого не мог запретить. «Зачем мне ноги, если у меня есть крылья для полета?» — подумалось ей.

Она пыталась осмотреть палату, насколько позволяла обездвиженная голова. Окна нет. Ни зелени, ни пения птиц, лишь серые плитки на стене передней. Некоторые из них потрескались. Фрида отвлеклась, пытаясь разглядеть в трещинах узоры и очертания предметов, как часто делала с облаками на небе. Внезапно перед глазами у нее возникла картина, большое красочное полотно. На нем улыбались люди, цвели цветы и порхали колибри самых невероятных раскрасок. Художник, который нарисовал бы такую картину здесь, на голых стенах, прямо на глазах у подвешенных к потолку пациентов, которые отчаянно ищут возможности отвлечься, — такой художник стал бы настоящим благодетелем! И она знала такого художника. Его звали Диего Ривера. Несколько месяцев назад — целую вечность назад — ей довелось наблюдать его за работой. Она влюбилась в его гигантские, полные красок картины. Его полотна рассказывали целые истории, их можно было читать, как книги.

В висках застучала кровь, и Фрида отчетливо услышала собственное сердцебиение. Стыки между плитками пришли в движение и начали извиваться, серые стены вдруг поплыли бордовыми пятнами, как будто она сквозь прикрытые веки смотрела прямо на солнце. Пространство растягивалось, контуры размывались; казалось, будто палата разворачивается вширь. Фрида на мгновение зажмурилась, не в силах выдержать это зрелище, но тут же сердце забилось еще сильней, а к горлу подступила тошнота. Веки точно обожгло огнем. Нет, нельзя плакать, только не сейчас! Она даже не сможет вытереть глаза или высморкаться. От одной мысли об этом слезы заструились по щекам с удвоенной силой. Фрида больше не пыталась их сдержать. Соленые капли падали на пол и терялись в трещинах.

Тем утром Фрида продумала свой наряд особенно тщательно. Ненавистный корсет скрыла белая блузка с вышитой горловиной, а больную ногу — длинная цветастая юбка. Если не знать, как изранено и переломано ее тело, можно было подумать, что это королева отдыхает в своей опочивальне. Она окружила себя красивыми вещами. Голова покоилась на льняной подушке, на которой разноцветными нитками было вышито слово corazön[5]. Рядом на столике лежали книги и помада. На деревянном изголовье кровати Фрида развесила фотографии и яркие ретабло. В углу стояла большая клетка с двумя зелеными попугаями. Фрида осмотрелась и осталась довольна. Она была готова принять Алехандро, который должен был зайти после обеда.

От Койоакана до центра можно было доехать меньше чем за час, но для Фриды город был недостижим. Когда ее навещали друзья, она жадно задавала вопросы. Ей хотелось знать каждую деталь: в каких пабах они были, какую музыку слушали, с кем встречались, на какие выставки ходили, не закрылся ли ее любимый магазинчик… Ее любопытство не знало границ, ведь по рассказам друзей она могла хотя бы представить, будто и сама побывала во всех этих местах. Она спрашивала и об Алехандро, но ответы только усиливали ее беспокойство.

Долгое время он не объявлялся, хотя она забрасывала его письмами, в которых умоляла срочно прийти. Наверняка он тоже скучает по ней! Но почему не приходит? В конце концов, он был ее парнем. Или Алехандро не хочет больше ее знать, потому что она инвалид? Как бы то ни было, девушка приложила все усилия, чтобы выглядеть как можно более здоровой и соблазнительной. Толстые бинты на ногах — не для его глаз!

Услышав шаги друга во внутреннем дворике, она схватила зеркальце и помаду, которые по ее просьбе принесла Кристина, и подкрасила губы. Потом раскинулась на постели, приняв самую изящную позу, на какую только была способна.

Он вошел в комнату, и Фрида сразу почувствовала в нем перемену. Алехандро был все так же чертовски хорош: густые волосы, зачесанные назад, пружинистая и энергичная походка. Но в улыбке проскальзывало новое выражение, которое ей сразу не понравилось.

Он остановился в дверном проеме, очевидно пораженный увиденным.

— Фрида, ты выглядишь такой… Я думал… мне рассказали о травмах и о корсете, но сейчас я вижу, что… Боже мой, ты же просто красавица!

— Вот пришел бы раньше, уже давно наслаждался бы этим зрелищем, — ответила она с легкой иронией, но невольно просияла. Она все же желанна для него, ее чары по-прежнему действуют.

Алехандро склонился над ней и легко расцеловал в обе щеки. Фрида обвила его шею руками и притянула к себе. Как же ей не хватало его запаха! Как прекрасно вдыхать его! Она могла бы провести так долгие часы, но Алехандро отстранился и присел на край кровати. Она потянулась было к его руке, однако он спрятал ладони между коленей.

— Как ты? — спросил он. Его голос звучал как-то сухо, слишком формально, словно он пришел навестить старую тетушку, а не женщину, на которой собирался жениться!

— Я часто писала тебе, как мне одиноко и как я скучаю. По крайней мере, раз в неделю-то точно.

— Фрида.

Она вздохнула и со смиренной улыбкой сказала:

— Сеньора Луна больше не навещала меня после аварии. — Так она всегда говорила, когда хотела сообщить, что у нее месячные. — Проклятый штырь порвал мне девственную плеву, лишив тебя возможности самому сделать это. Может быть, я даже залетела от него.

— Я думал, Фернандес уже позаботился о твоей девственности.

Фрида прикусила губу, чтобы сдержать гневный вопль. Она сама рассказала Алехандро о флирте с Фернандо, потому что считала, что в отношениях нет ничего важнее честности, ну и, конечно, чтобы немного позлить его. Возможно, Алехандро не собирался перекладывать на нее вину за то, что не пришел раньше, но разговор как-то сам собой свернул не в то русло.

— Я принес тебе кое-какие книги, — быстро сказал молодой человек и потянулся за портфелем, который поставил у кровати.

— О, как мило. Я снова могу читать, и голова у меня больше не болит. Все немецкие книги в отцовской библиотеке я уже прочла от корки до корки. Дай взглянуть.

Он положил рядом с ней «Моби Дика» Германа Мелвилла и «Гордость и предубеждение» Джейн Остин.

Она схватила Алехандро за руку и попыталась притянуть к себе, чтобы поцеловать, но он отстранился.

— Фрида, мне нужно тебе кое-что сказать.

Вот и настал тот самый момент. Она же чувствовала, что Алехандро что-то скрывает от нее! Стараясь не выдавать волнения, Фрида отпустила его руку и оперлась на локти, чтобы приподняться на подушках. Тут же в спину словно ударил электрический разряд. Она втянула в себя воздух, издав шипящий звук, и в этом звуке слышалась не только боль, но и страх перед признанием Алехандро.

— Что случилось? Давай, говори уже. Я в состоянии принять правду.

— Я поеду в Европу и буду там учиться.

Фрида вздрогнула и уставилась на него. Так вот оно что! Пока она была еще здорова, они с Алехандро строили планы путешествий, собирались побывать в Америке, в Европе. А теперь он едет без нее и пытается заглушить угрызения совести, обвиняя ее в неверности. От этих мыслей Фриде стало невыносимо грустно.

— Мы же всегда мечтали об этом, — прошептала она.

Теперь он потянулся за ее рукой.

— Ты обязательно поправишься. Но на это нужно время.

— Которого у тебя нет…

Алехандро укоризненно взглянул на нее:

— Ты несправедлива. Меня пригласила тетя, которая живет в Берлине. Я могу остановиться у нее, пока буду в Германии. Иначе я никогда не смог бы позволить себе такую поездку. Чего мы добьемся, если я сейчас не поеду? Ведь неизвестно, когда ты снова встанешь на ноги.

— Когда ты уезжаешь?

— Через две недели.

Повисла неловкая пауза.

— Ах да, мне уже пора. Нужно столько всего еще сделать, — заторопился Алехандро.

— Но ты ведь зайдешь попрощаться?

— Конечно, — кивнул он, но по глазам она поняла, что любимый лжет.

Фрида проследила через окно, как он быстро пересек двор и вышел через ворота на улицу. Ей даже показалось, она услышала его облегченный вздох. «Вот так уходит моя любовь», — подумала она печально. Еще несколько минут она не отводила взгляда от ворот, а потом стерла помаду с губ тыльной стороной ладони. Еще одна мечта растаяла в воздухе. Она никогда не станет врачом и не поедет в Европу. И они с Алехандро не будут вместе.

В комнату вошла Кристина.

— Алехандро уже ушел? Что-то недолго он. Ого, он принес тебе книги. — Она потянулась за Джейн Остин, но отложила ее в сторону и взяла «Моби Дика». — Можно взять почитать? Друзья всегда приносят тебе подарки, — завистливо добавила сестра.

— Можем поменяться местами, если хочешь, — резко бросила Фрида.

Кристина скривилась.

— Я не это имела в виду. Просто мне не достается и толики того внимания, которое уделяют тебе. — Тяжелый взгляд сестры заставил ее сменить тему: — Слушай, я тут была в саду, нарвала тебе цветов.

Кристина разложила на постели бугенвиллеи и маленькие голубые колокольчики. Их нежный аромат тут же достиг ноздрей Фриды.

— О, какие они красивые, нежные и в то же время полные жизни! Скорей, дай мне карандаш.

— И бумагу?

Фрида покачала головой. Она взяла один из крошечных колокольчиков в левую руку, расстегнула блузку и принялась рисовать прямо на ненавистном корсете. Ей понравилось то, что получилось, и скоро к цветам добавились бабочки, маленькие рожицы и голова ее любимого попугая. Это занятие так увлекло девушку, что она остановилась лишь после того, как на гипсе не осталось свободного места, до которого она могла бы дотянуться.

«Пускай я все еще в ловушке, но, по крайней мере, вокруг будет чуть больше разнообразия», — подумала она и, совершенно обессилевшая, опустилась на подушки. И лишь тогда почувствовала боль.

— Это чудесно, — заметил отец, когда, как обычно, зашел ее проведать вечером. — В твоих рисунках столько жизни!

— Я просто пытаюсь сделать мир вокруг себя чуточку красивее. Кроме того, когда рисую, я забываю о боли. Ну а ты чем занимался, что тебе подарила сегодня жизнь?

Гильермо осторожно присел на край кровати, собираясь с мыслями.

— Я был на Сокало, фотографировал здания на восточной стороне. Ты же знаешь, это для правительственного проекта. Глянь-ка, я тайком нарвал цветов с палисандрового дерева, которое растет у Национального дворца. — Улыбнувшись, он положил перед дочерью на одеяло яркие фиолетовые цветы. — Может, позже ты их тоже нарисуешь.

Во время разговора Гильермо не отводил глаз от рисунков на корсете.

— Теперь твой гипс не выглядит таким грозным, — заметил он. И вдруг вскочил на ноги: — Погоди, я мигом.

Фрида слышала, как он за дверью разговаривает с матерью, но не могла разобрать слов. Через несколько минут он вернулся с большой коробкой красок под мышкой — той самой, что стояла у него в кабинете на полке. О ней Фрида мечтала все детство. В другой руке отец держал палитру и большую банку с кистями разной толщины и длины.

— Ты снова будешь давать мне уроки рисования? — обрадовалась Фрида. Она с большой теплотой вспоминала часы, проведенные с отцом.

— Нет, но, сдается мне, тебе эти штуки сейчас нужнее, — ответил он и осторожно положил коробку с красками на кровать. — Как только мне раньше это в голову не пришло!

— Я не могу встать, папа. Не могу даже сесть. Как я буду рисовать?

— Твоя мать кое-что придумала. Завтра я первым делом наведаюсь к Агосто. Он сделает тебе мольберт, который мы установим над кроватью, и ты сможешь рисовать лежа.

Он выбежал из комнаты, но тут же вернулся назад, держа в руках большое зеркало.

— Зачем тебе кровать с балдахином? — спросил Гильермо и хлопнул в ладоши, точно нашел ответ. — А вот зачем: мы повесим это зеркало прямо у тебя над головой. Ты сможешь лучше видеть свои рисунки на гипсе.

— Я смогу изобразить саму себя и свою жизнь! — воодушевленно подхватила его мысль Фрида. — А еще — истории, которые ты мне рассказываешь. Я раскрашу свою жизнь, как раскрасила этот корсет.

— Что ты сказала? — переспросил отец.

— Да так, ничего особенного.

Новая идея, полностью завладевшая ее воображением, вдруг показалась Фриде такой ценной и хрупкой, что сразу расхотелось делиться ею с другими. Девушка открыла коробку и провела пальцем по тюбикам с фиолетовой и пурпурно-красной краской. Фиолетовая напоминала цветы палисандрового дерева, красная — ее кровь и юбки девушек на базаре. Тут же в голове возникли картины, которые можно нарисовать этими красками. Ей не терпелось начать прямо сейчас.

Гильермо, не откладывая в долгий ящик, кликнул Кристину, чтобы она помогла ему закрепить зеркало, и невольно вырвал Фриду из царства грез. Пришла сестра и залезла на матрас. Она держала обеими руками тяжелое зеркало, пока отец крепил его ремнями. При этом Кристина случайно задела ногу Фриды. Та чуть не взвыла от боли, но стиснула зубы и быстро сказала:

— Все в порядке, продолжайте!

Подвесив зеркало, сестра с отцом с надеждой взглянули на Фриду. Та подняла глаза… и испугалась. Неужели это она? Неужели это измученное, болезненное лицо принадлежит ей? А фигура? Кожа да кости!

— Оставьте меня, пожалуйста, мне нужно побыть одной, чтобы привыкнуть к этому чучелу над кроватью.

Огромные темные глаза с черными от усталости и боли кругами; над ними — смолянистые брови, напоминающие птичьи крылья, самая выразительная черта ее лица. Впалые бледные щеки, заострившийся нос. Ниже — тонкая полоска рта с остатками помады. Шея белеет над вышитой блузкой. Руки с длинными пальцами и красными острыми ноготками, которыми она могла так виртуозно перебирать в воздухе, сложены, как во время молитвы. Взгляд снова пополз вверх, к волосам, разделенным прямым пробором и зачесанным назад. Благодаря отсутствию челки можно было разглядеть высокий бледный лоб. Отдельные темные волоски отбрасывали тень на кожу вдоль линии роста волос. Фрида представила себе, как нарисует это лицо, и внезапно оно совершенно преобразилось. Болезненная гримаса сменилась улыбкой, выражением надежды и сдержанной уверенности. А вдруг живопись способна не только украсить окружающий мир, но изменить всю ее жизнь?

На следующее утро, едва проснувшись, Фрида вновь принялась разглядывать отражение в зеркале, которое слегка под наклоном висело над кроватью. Она открывала для себя все новые и новые детали, спрашивая себя, какое впечатление производит это усталое лицо на других людей. От этого занятия ее отвлекло лишь появление Агосто, державшего столярную мастерскую в паре домов от них. Он принес мольберт. Это была простая конструкция из нескольких подвижных реек, соединенных одна с другой. Две рейки клали на постель слева и справа от больной. Затем откидывалась планшетная доска, которая подпиралась сзади двумя опорами. Угол наклона можно было плавно отрегулировать таким образом, что доска оказывалась прямо над лицом Фриды. Пришел отец, одобрительно взглянул на конструкцию, прикрепил на мольберт лист бумаги и оставил Фриду одну.

Когда она впервые окунула кисть в краску и сделала мазок по бумаге, ее охватило чистое, беспримесное счастье. Фрида чуть не разрыдалась, до того ей стало легко и хорошо. Раз уж ей не суждено выйти в реальный мир, на холсте она создаст мир собственный, причем такой, каким она его видит. Ей доставлял удовольствие сам процесс — энергичные взмахи кистью. На первых порах, чтобы приноровиться, она просто выводила линии и круги — все-таки приходилось работать лежа, и управляться с кистью в такой необычной позе было непросто. Несколько цветных брызг попали ей на лицо и блузку — забыла отряхнуть кисть от воды, прежде чем окунуть ее в краску. Но этот урок молодая художница усвоила на лету.

Она еще не знала, что именно хочет изобразить. Желательно все и сразу! Пусть это будет картина, которая поможет ей пережить долгие часы, которые она вынуждена проводить в гипсовом корсете. Картина, которая напомнит ей о красоте и разнообразии жизни, пока она лишена всего этого. Картина, полная красок, чтобы закрыть унылые трещины в сером кафеле! Конечно, Фрида только делала первые шаги в живописи, но уже не сомневалась: она стоит на пороге чего-то совершенно нового — того, что наполнит ее жизнь новым смыслом. Счастливая от осознания этого факта, она еще раз глубоко вздохнула и снова окунула кисть в краску.

Увидев ее первую картину — портрет кухарки — индианки Амельды, — отец был поражен. Поначалу Амельда не хотела, чтобы ее рисовали: боялась, что ее душа будет заперта в картине. Но Фрида переубедила ее.

— Я и Адриану нарисовала, — похвасталась Фрида, указывая на другую картину, прислоненную к стене у кровати. Гильермо присмотрелся. На картине была изображена его старшая дочь Адриана в платье с глубоким вырезом; за спиной у нее виднелась церковь, которую Фрида срисовала с фотографии, сделанной отцом.

— А что об этом говорит мать? — поинтересовался Гильермо. — Не верится, что она просто так возьмет и закроет глаза на контраст между фривольным нарядом твоей сестрицы и церковью.

Фрида улыбнулась:

— Маме я не показывала. А вот Адриане нравится. Мне пришлось несколько раз подправлять лицо, но, к счастью, ты научил меня ретуши. И работе тонкими кистями из барсучьего волоса. И это хорошо, ведь пока я могу работать только с небольшими форматами.

— А вдруг ни у кого не будет времени, чтобы позировать тебе?;

— Думаешь, не найду себе жертву? Тогда буду рисовать саму себя.

Когда отец ушел, Фрида снова подняла взгляд к зеркалу и встретилась со своим отражением. В нем она нашла образ, который изучила лучше всего: собственное лицо. Она взяла кисть.

В последующие дни и недели Фрида трудилась как проклятая. С каждым наброском, с каждым эскизом ей открывались все новые и новые изменения, оставленные аварией у нее на лице и во взгляде. Иногда увиденное ужасало девушку, и тогда она принималась оплакивать свои потери: целые месяцы жизни, которые провела в постели, мучаясь от боли, пока другие путешествовали по Европе, как Алехандро, или учились, любили, жили. «Я живу в своих картинах, — подумала она с вызовом. — Жизнь слишком красива, и в ней слишком много красок, чтобы просто терпеть ее. Я хочу наслаждаться ею, хочу чувствовать радость и любовь!»

Во время занятий живописью у нее было достаточно времени на раздумья. Своими мыслями она делилась с некоторыми особенно близкими подругами. Одной из них была Алисия Талант. Они познакомились в школе, и Алисия часто навещала Фриду.

— А помнишь, как ты надевала синий мужской комбинезон с металлическими зажимами на ногах, чтобы быстрее ездить на велосипеде? У тебя тогда была короткая стрижка, как у мальчишки, и ты была самой чокнутой из всех нас. — Алисия поплотнее закуталась в шерстяной шарф, потому что в спальне было прохладно.

Фрида фыркнула.

— На твоей матери лица не было, когда она впервые меня увидела.

Алисия засмеялась:

— Она обозвала тебя мерзким чудищем и на полном серьезе хотела запретить мне видеться с тобой.

— А она в курсе, насколько часто ты меня навещаешь?

Алисия потупилась.

— Теперь мама думает, что ты больше не представляешь угрозы. Кстати, глядя на тебя, вполне можно в это поверить. Ты отрастила волосы и носишь юбки.

— Как бы ей не накаркать! — ухмыльнулась Фрида.

На мгновение воцарилась тишина.

— Почему ты на меня так смотришь? — удивилась Алисия.

— Когда ты придешь ко мне снова? Я хочу тебя нарисовать. Замри в этом положении! Нет, поверни голову в другую сторону, как было. Да, вот так! Дай мне блокнот для рисования, быстро! И не двигайся. — Несколькими штрихами она набросала лицо подруги. Потом стерла несколько линий, дорисовала новые, добавила пару теней и протянула лист Алисии.

— Ой, вылитая я! — воскликнула та. — Ты действительно умеешь рисовать.

— Не хочешь мне попозировать, чтобы я могла написать тебя маслом? Мне нужны другие натурщики, кроме меня самой, иначе тщеславие сведет меня с ума.

В следующие несколько недель Алисия приходила при каждом удобном случае, и работа над картиной спорилась. Параллельно Фрида работала над еще одним автопортретом. У этих полотен было много общего: оба написаны в манере итальянского Возрождения, на обоих темный фон и смуглые лица, а декольте и руки бледные, почти фарфоровые. Однако Фрида смотрела прямо в глаза зрителям, а взгляд Алисии скользил мимо них. Обе женщины были в однотонных платьях из дорогой ткани с изящным вырезом. И обе выглядели самим воплощением красоты.

Когда Фрида показала Алисии готовые картины, восторгам подруги не было предела.

— Ты просто красавица! — воскликнула она.

— Я пошлю этот портрет Алехандро.

— Никак не можешь его забыть, да?

Фрида пожала плечами:

— Он все еще в Европе, сейчас путешествует по Франции. Прислал мне открытку с Лувром. Одну открытку за четыре недели!

Алисия взглянула на нее обеспокоенно.

— Не волнуйся, — сказала Фрида. — Я пошлю ему свой портрет, и тогда он поймет, что потерял, и вернется ко мне.

С тех пор она часто смотрела на эту картину. Было в ней нечто такое, чего Фрида не хотела забывать, — нечто очень-очень важное. Она долго размышляла, в чем причина, а потом поняла: с появлением этого автопортрета она начала воспринимать свои полотна всерьез. Отныне живопись стала ее средством от печали и боли, смыслом всей жизни. Возможно, именно этот портрет, написанный для Алехандро, станет для нее пропуском в мир искусства. Как бы то ни было, он явился ответом на ее вопрос: что тебе подарила сегодня жизнь?

Глава 4 Октябрь 1927 года

Со дня аварии миновало почти два года. После череды попыток поставить Фриду на ноги при помощи гипсовых корсетов, после того, как ее состояние несколько раз вроде бы улучшалось, а потом снова ухудшалось, доктор Кальдерон объявил, что пациентка здорова.

— Теперь вам нужно восстанавливать силы и тренировать ноги. Но не переусердствуйте! — предупредил он во время последнего осмотра, сняв корсет.

Как только врач ушел, Фрида взяла гвозди и молоток и принялась приколачивать расписанный корсет над кроватью. Она снова и снова обрушивала молоток на шляпки гвоздей, распиная символ своего страдания.

— Разве ты не хочешь выбросить эту штуку? — удивилась Кристина. — Ведь ты так долго мучилась в ней!

— Вот именно, — кивнула Фрида. — Поэтому я хочу смотреть на нее каждый день и радоваться, что она мне больше не нужна. Смотрится неплохо, да?

Сестры оглядели гипсовый корсет, который уже не казался таким страшным. Он действительно неплохо смотрелся рядом со скелетом из папье-маше.

Фриде пришло в голову, что пора испытать мольберт, стоявший посреди комнаты. На нем была закреплена начатая картина: натюрморт с цветами и собаками. Каково это — работать стоя? Но затем ее взгляд устремился сквозь окно во двор.

— Ты идешь? — спросила она Кристину. — Я так давно не была на улице…

— Но ведь доктор Кальдерон сказал…

— Я знаю, что он сказал. Я провела несколько месяцев в этой комнате и выбиралась разве что во двор. Все вы ты, мои подруги, качу час — за это время успели окончить школу, кое-кто уже учится в университете. Кармен давно работает и получает деньги. Химена замужем, у нее дети. У всех было время повзрослеть и найти свое место в жизни. Теперь моя очередь! Давай быстрее, пока мама не вернулась!

Они зашагали по улице Альенде в сторону площади Идальго. Воздух пах изумительно. Вдыхая его полной грудью, Фрида чувствовала себя легко и свободно. Она была рада, что сестра идет рядом и может разделить с ней этот особенный момент. Озорства ради они заскочили в одну из множества пулькерий[6] и, глупо хихикая, выпили по стакану пьянящего напитка. А когда отправились дальше, Фрида забралась на невысокую стенку и потянулась за цветком можжевельника.

— Ого, ты и это можешь? — удивилась Кристина.

— Конечно, могу. Я все могу! — крикнула Фрида и, шагнув вперед, спрыгнула со стены.

Оказавшись на площади перед церковью, сестры присели на край фонтана с двумя бронзовыми койотами, в честь которых Койоакан получил свое название. Девушки вытянули ноги, нежась на солнышке. Пара юношей, стоявших неподалеку, бросали на них заинтересованные взгляды. Фрида ощущала бесконечную благодарность за эти мгновения, которыми она наслаждалась от всего сердца. Она потянулась к руке Кристины и сжала ее ладонь.

— Пойдем, мне пора домой. Нужно рисовать, — сказала Фрида.

Чуть позже, стоя в мастерской и пытаясь запечатлеть краски жизни, частью которой она вновь стала, девушка вновь ощутила прилив чистого счастья.

Поскольку ей нужно было чем-то себя занять, Фрида пошла работать к отцу в фотостудию, помогая ему ретушировать и раскрашивать фотоснимки. Раньше ей это нравилось, и она с радостью вернулась к прежнему увлечению. Она трудилась старательно и любила наблюдать, как медленно проявляются в кювете негативы. В другие дни Фрида, как и было заведено у них раньше, ходила с отцом по городу, пока он фотографировал. Во время таких прогулок она искала сюжеты для картин, поэтому всегда брала с собой блокнот и быстрыми штрихами набрасывала по дороге играющих индейских детей или круглые лица продажных женщин.

В тот субботний вечер Фрида условилась о встрече с Мигелем Лирой и другими приятелями в библиотеке Препаратории. Она немного прошлась до остановки у рынка Койоакана. На улицах, прилегающих к рынку, как всегда, было многолюдно. Домохозяйки и повара ходили по лавкам, торговцы толкали перед собой тележки, груженные товарами. Некоторые женщины таскали корзины с продуктами прямо на голове. Эти корзины и разноцветные платья выдавали в них индианок. Перед одноэтажным зданием рынка стояли длинные столы и скамейки. Здесь можно было присесть и отведать острого севиче[7] или креветок. Тут же стояли большие кувшины, из которых ковшами зачерпывали и разливали пульке. Как обычно, все места были заняты. Громко и задорно играл ансамбль мариачи. Фрида присоединилась к людям, стоявшим на автобусной остановке, и наблюдала за суетой. Покачиваясь и скрипя от старости, подошел автобус. Стоило Фриде взглянуть на номер, как внутри начала подниматься паника. 382 — такие же цифры значились на трамвае, который врезался в тот день в автобус. В мгновение ока вернулись воспоминания об ужасной аварии.

— Сеньорита? — Мужчина, стоявший в очереди за ней, улыбнулся и подтолкнул ее к открытой двери. — О чем замечтались? Не стойте, проходите.

Фрида тряхнула головой, пытаясь сбросить наваждение, и зашла в автобус. Слегка поколебавшись, она села рядом с довольно грузной крестьянкой, у которой в ногах стояла большая корзина. Внутри кудахтали цыплята. Женщина ободряюще улыбнулась и немного подвинулась. Тем не менее в дороге Фрида нервно теребила край юбки. Чтобы отвлечься, она принялась смотреть в окно. Что-то не давало ей покоя. Мигель Лира скоро начнет собственную адвокатскую практику. Кроме того, он ведь поэт — Мигель начал писать, когда все они учились в Препаратории. За любовь к китайской литературе Фрида прозвала его Чон Ли, и это прозвище так и прилипло к нему. Кармен скоро станет врачом. Алисия помолвлена и мечтает побыстрее обзавестись собственной семьей. А как же сама Фрида? Что будет с ней? Ведь не может же она всю жизнь быть на побегушках у отца.

Она с нежностью вспоминала Препараторию, поэтому и попросила всех собраться именно там. Она не была в школе с тех самых пор, как произошел несчастный случай. Но о возвращении не могло быть и речи, родители были не в состоянии платить за обучение. Все сбережения Гильермо ушли на докторов, пришлось даже продать кое-какую мебель из дома. Фрида чувствовала себя виноватой. Однажды, когда она повздорила с Кристиной, сестра сердито заявила, что Фрида своей болезнью разрушила жизнь семьи.

Девушка вздохнула.

Пока ей не оставалось ничего другого, кроме как работать в ателье отца и вносить скромный вклад в семейный бюджет. Но ей хотелось от жизни большего. Она мечтала стать врачом.

«Боже мой, я веду себя так, будто жизнь закончилась, — подумала она, закрыв глаза. — Но ведь у меня есть картины. Я постоянно рисовала и подруг, и семью, и несчетное количество раз — саму себя. Наверняка среди моих полотен есть неплохие. Может, стоит попробовать их продать? Может, мне стать художницей? Но как это сделать?»

Автобус резко затормозил, и цыплята в корзинке взволнованно закудахтали. Фрида вздрогнула, но тут же облегченно выдохнула, увидев, что автобус просто остановился на перекрестке. Они как раз миновали угол рынка Сан-Хуан, где тогда произошел несчастный случай. Взгляд Фриды упал на витрину бильярдной. Ее внесли туда после аварии, а собравшиеся зеваки кричали вслед: «Смотрите, танцовщица!» Фрида, покрытая кровью и золотой пыльцой, выглядела так, будто только что сошла со сцены. Сама она этого не помнила — ей рассказал Алехандро.

Алехандро… Еще одна неприятная тема. Несколько месяцев назад он наконец-то вернулся из Европы. Скоро ее бывший возлюбленный сдаст экзамен по праву, а заграничный опыт поможет ему привлечь множество клиентов. Порой они виделись, но прежнего огня между ними уже не вспыхивало. Фрида подарила ему свой автопортрет в стиле Боттичелли, но картина не вернула ей Алехандро, так что Алисия оказалась права. Сердечная рана продолжала кровоточить, но уже меньше, чем раньше. Алехандро слишком сильно ее обидел. Сколько писем она ему посылала, описывая ужасное отчаяние, страх никогда не выздороветь, даже мысли о самоубийстве. В каждом письме она молила его ответить и спасти ее. Но через несколько недель от него приходили лишь короткие бессмысленные отписки. Мужчина, который любит женщину, не станет себя так вести. И теперь Фрида не могла простить ему равнодушия.

Лишь бы он сегодня не пришел! Фриде не хотелось больше видеться с Алехандро. Но Чон Ли был ей настоящим другом. Она даже начала писать его портрет, который, впрочем, казался ей не вполне удачным — у нее лучше получалось рисовать женщин. Впрочем, картина была еще не закончена, иначе она взяла бы ее с собой, чтобы подарить Мигелю.

Они были в сотне метров от Сокало, когда Фрида вдруг почувствовала запах горелой резины. Автобус сбросил, скорость, а потом и вовсе остановился, потому что“ проехать было невозможно. Вся улица была запружена людьми. Они яростно потрясали кулаками и выкрикивали лозунги, но Фрида не могла разобрать ни слова. Водитель повернулся лицом к пассажирам.

— Ну все, приехали, — объявил он.

Фрида вышла и тут же оказалась в центре толпы, которая увлекла ее за собой. Что здесь происходит? Почему эти люди так злятся? Дым становился гуще и ел глаза. Она попыталась нырнуть в дверной проем, но не смогла противостоять людскому потоку, который нес ее в сторону Сокало. Вдруг к ней потянулась рука, и кто-то привлек ее к себе, закрыв своим телом от демонстрантов.

— Мигель! — крикнула Фрида.

— Ну наконец-то, Фрида. Я уже начал думать, что ты не прорвешься.

— Что тут происходит?

— Разве ты не слышала? Сегодня утром сгорела фабрика на проспекте Инсурхентес. Дюжина женщин погибли в огне, потому что двери оказались заперты. У них не было шансов выбраться.

Фрида в ужасе посмотрела на него. Теперь она поняла, что кричали эти люди: «Убийцы!» А на плакатах были лозунги коммунистов. Они с Чон Ли последовали за остальными на площадь перед собором. Молодая женщина вскарабкалась на ограду, собираясь произнести речь.

— Почему эти женщины были заперты на фабрике? — спрашивала она. — Они вкалывали по двенадцать часов в день, не имея права даже выйти в туалет. А все почему? Потому что они женщины и потому что им платят еще меньше, чем мужчинам! Эти женщины погибли, потому что капиталист хотел заработать больше денег! Человек не будет свободен, пока порабощена женщина!

Фрида слушала с открытым ртом. Разумеется, она знала, что женщинам приходится тяжелее мужчин, что они больше работают, но получают меньше, а часто вдобавок вынуждены заботиться о детях в одиночку, потому что их мужья — алкоголики и садисты либо вообще бросили семью. Чтобы понять это, нужно было просто не закрывать глаза на происходящее вокруг и внимательно слушать разговоры женщин, живущих по соседству. Но речь с этой импровизированной трибуны звучала сильнее и убедительнее. Женщина, стоявшая рядом с говорившей, тоже забралась на ограду и взяла ее за руку, и тут же еще одна последовала ее примеру. Так они и стояли втроем, взявшись за руки и выкрикивая лозунги: «Равенство! Справедливость! Долой мачизм! Долой капитализм!»

Фрида поискала глазами Чон Ли. В какой-то момент толпа их разлучила, хотя он должен был находиться где-то рядом. И тогда она подхватила лозунги демонстрантов. Теперь ее крик сливался с голосами других женщин, и она ощущала необычайную легкость. Нога уже не болела. От прилива уверенности хотелось смеяться во все горло. И когда люди вокруг начали вскидывать в воздух сжатые кулаки, Фрида повторила их жест. Скандируя лозунги, демонстранты замаршировали по брусчатке, неуклонно ускоряя шаг — или так казалось Фриде. Она старалась не отставать и, как только толпа затянула «Интернационал», подхватила песню, не жалея связок.

На следующий день они с Чон Ли отправились в комитет Коммунистической партии и подали заявление о приеме. Выйдя на улицу с красным партбилетом, Фрида чувствовала себя отлично. Приятно было стать частью движения, которое борется за правое дело. Раз в неделю она посещала партийные курсы, на которых коммунисты вместе читали социалистическую литературу. На книжной полке девушки рядом с Джейн Остин встали Маркс и Энгельс.

Прошло несколько недель с тех пор, как Фрида вступила в партию. На одном из занятий лекцию им читал очень привлекательный мужчина по имени Антонио Мелья[8]. Он бежал с Кубы и теперь боролся за революцию в Мексике. Рядом с ним сидела красивая женщина, точно сошедшая с картинки модного журнала. В конце лекции она подошла к Фриде и представилась:

— Меня зовут Тина Модотти[9].

— Ты фотограф! — воскликнула пораженная Фрида. Она видела работы Тины Модотти на выставке, куда они ходили с отцом. Гильермо фотографии не понравились: показались неестественными и чересчур политизированными. Гильермо многим был обязан Мексике. Здесь он нашел новый дом после эмиграции из Германии. И для него фотография всегда была средством отображения реальности, а не ее критического переосмысления. А вот Фриде работы Модотти понравились, и она была счастлива лично познакомиться с автором. У Тины было бурное прошлое: она родилась в Италии, жила в Калифорнии, снялась в паре немых фильмов в Голливуде. Последние несколько лет она провела в Мексике, собирая вокруг себя художников и революционеров, столичную богему. Тина была необычайно красива, заражала всех вокруг своей энергией и жила яркой жизнью, которой Фрида горячо завидовала.

— У меня завтра вечеринка, — сказала Тина. — Почему бы тебе не прийти?

— Мне? — изумленно переспросила Фрида.

— Да, тебе, — подтвердила Тина.

На следующий вечер Фрида, слегка волнуясь, вошла во двор дома Тины Модотти. Двустворчатые ворота захлопнулись у нее за спиной, отделив от шума и суеты уличной жизни. Здесь был слышен лишь плеск воды в фонтане, в чаше которого росли крупнолистные растения. Резкий крик заставил Фриду вздрогнуть. Оглянувшись, она увидела разноцветного попугая. Тот сидел на ветвях и смотрел на нее, склонив набок голову.

Поймав взгляд гостьи, попугай издал еще один гортанный вопль.

К внутреннему двору слева и справа примыкали другие дворики. Но где же Тина? Фрида прислушалась. Откуда-то доносилась музыка, но она не могла понять откуда. На одной из стен цвела петуния высотой с человеческий рост. Больше всего на свете Фрида любила эти ярко-красные цветы со странными пестиками, такими длинными, что они высовывались наружу и колыхались при малейшем прикосновении. Она осторожно сорвала два колоколообразных цветка и уже собиралась воткнуть их в волосы, как сверху, с опоясывающей дом галереи, раздался голос Тины:

— Фрида, вот ты где. Почему бы тебе не подняться и не присоединиться к нам?

Фрида повертела головой по сторонам в поисках входа;

— Лестница спереди, слева от тебя.

Тина ждала гостью у входа, прямо на лестничной площадке, и Фрида поднялась по ступенькам. На втором этаже пол был выложен плиткой, и со всех четырех сторон внутрь дома вели сдвоенные двери. По периметру стояли диванчики и растения в больших горшках.

— Цветы для меня? — поинтересовалась Тина.

Фрида опустила глаза на петунии, которые держала в руке.

— Вообще-то нет, — призналась она, — я сорвала их у тебя во дворе. Хотела воткнуть в волосы.

Тина откинула голову назад и засмеялась.

— Тогда пойдем к зеркалу.

Они вошли в прихожую. Здесь было темновато, лишь свечи распространяли вокруг мягкий свет. Фрида встала перед зеркалом и вытащила несколько заколок из прически, чтобы приколоть петунии.

— Я мигом, — бросила она Тине.

Парой умелых движений она закрепила оба цветка на голове. Получилось что-то вроде диадемы. Закончив, она с довольным видом улыбнулась своему отражению. Восхищаясь ее прическами, люди не обращали внимания на искалеченную ногу.

Она все еще стояла с поднятыми над головой руками, когда заметила в зеркале мужчину, настоящего гиганта, который замер позади, внимательно глядя на нее темными глазами. Эти глаза, блестевшие за стеклами очков без оправы, сразу же пленили ее. Широко посаженные, они постоянно двигались, точно пытаясь вырваться из-под слегка припухших век. Острый взгляд пронзал насквозь.

«Этот мужчина смотрит на мир иначе, чем обычные люди, — вдруг подумала Фрида. — Он проникает в самую суть. Интересно, что он увидел во мне?» Чтобы не утонуть в его глазах, она окинула взглядом фигуру незнакомца целиком. На нем были круглая шляпа с широкими полями, твидовый костюм и огромные туфли. Осмотрев его с ног до головы, она снова заглянула ему в глаза. А он, не отрываясь, разглядывал ее, хотя уже понял, что она его заметила. Фрида приподняла подбородок и слегка повернулась вбок, будто желая убедиться, что цветы закреплены как надо. Петунии были расположены прямо по центру и бросали яркие отблески на ее черные волосы. При этом Фрида не сводила глаз с незнакомца, скользя по нему долгим изучающим взглядом.

— Ни за что не поверю, что ты нежный цветочек, — вдруг подал голос незнакомец, — пусть даже ты хочешь казаться такой.

Во взгляде Фриды отразилось недоумение.

— Ты можешь выглядеть как цветок, хрупкое нежное создание, — продолжал мужчина, — но ты не хрупкая.

Ты сильная и гибкая, как и эти петунии. Они гнутся на ветру, но не ломаются даже в бурю.

«Значит, вот я какая? — подумала Фрвда. — Сильная и гибкая?»

От этой мысли ей стало радостно. Она сразу поняла, что незнакомец хорошо разбирается в людях и проникает им прямо в душу.

Ты прекрасна. Ты напоминаешь мне женщин из Теуантепека[10], которые носят по рынку корзины на голове.

Фрида повернулась к нему и чуть не задохнулась. Перед ней стоял не кто иной, как Диего Ривера, самый известный художник Мексики. Во время диктатуры Ривера много лет провел в Европе. Несколько лет назад, после падения диктатуры Порфирио Диаса, новый президент Обрегон и министр образования Васконселос вернули Диего на родину и поручили ему рассказать историю мексиканцев в картинах, полотном для которых послужили стены государственных учреждений. Его произведения говорили со зрителем простым языком, понятным даже неграмотным.

Фрида продолжала смотреть на него, а он на нее. Глаза у него немного навыкате, заметила она про себя, но от их лучистого взгляда ее бросало в жар. А ведь некоторые считали Риверу уродливым толстяком. Неужели они не могли увидеть его как следует, рассмотреть личность, которая скрывается под этой внешностью? На первый взгляд он и правда мог показаться непривлекательным, но его харизма сводила Фриду с ума. Поговаривали, что Диего умеет быть неожиданно нежным. Женщины, которых он любил, исчислялись тысячами.

Фрида уставилась на костюм из плотной материи, делавший его похожим на колосса.

— Я тебя знаю? — спросил Диего.

Фрида как завороженная смотрела на его полные губы. У верхней губы был отчетливый чувственный изгиб. Сама того не желая, Фрида представила, как эти прекрасные губы целуют ее. Пристальный, оценивающий взгляд Риверы скользил по ее телу. Но, помимо любопытства, в этом взгляде было нечто загадочное, очень глубоко спрятанное, а то и даже опасное. Фриде вдруг подумалось, что этот мужчина способен пожирать женщин, и она затрепетала, как неопытная девчонка. Но ей не хотелось показывать свою неуверенность, поэтому она ответила подчеркнуто небрежно:

— Я была в Препартории, когда вы расписывали стены. У вас еще был пистолет.

Ривера откинул полу гигантского пиджака, под которым обнаружились патронташ и кобура с револьвером.

— Никогда не знаешь, откуда ждать опасности, — заметил он, все так же сверля ее изучающим взглядом, и Фриду вновь окатило волной приятного жара. Теперь они стояли рядом перед зеркалом.

— Ты еще так молода, — сказал Диего.

Конечно, Фрида это знала. Он выглядел по меньшей мере вдвое старше ее. Но ей показалось, что он имел в виду не только возраст. Он хотел сказать, что у нее еще все впереди, что у нее есть будущее, полное надежд и обещаний. Она прочла в глазах Диего, что величайшее отчаяние, преследовавшее ее с того самого дня, когда она очнулась на больничной койке, наконец осталось позади. Несчастный случай не лишил ее чуда. У нее снова есть будущее.

От осознания значительности встречи у нее перехватило дыхание. В тот же миг она влюбилась в Риверу, и ей даже пришлось отвернуться, чтобы как-то переварить это ошеломляющее открытие. Потом она снова посмотрела на него.

— Сколько тебе лет? — спросил Ривера.

Магия момента все еще довлела над Фридой, но внешне она сумела взять себя в руки и без колебаний ответила:

— Восемнадцать.

Это была ложь: ей уже исполнился 21 год. Еще в детстве родители убавили ей три года, чтобы дочь после долгой болезни приняли в начальную школу. Мало-помалу Фрида свыклась с новой датой рождения, ей она даже нравилась: как-никак в 1910-м началась мексиканская революция. Она пыталась понять, надо ли рассказать Ривере о несчастном случае и о страданиях, научивших ее ценить жизнь и не погружаться в отчаяние. Нет, пока не стоит: пусть Фрида останется загадкой для него.

Диего шагнул к ней навстречу. Теперь он стоял почти вплотную, и Фрида обнаружила, что по росту едва доходит ему до плеча. Он протянул руку и с неожиданной нежностью коснулся цветка петунии в ее волосах.

— Ты действительно прекрасна, — тихо промолвил он. — И одним взглядом своих черных блестящих глаз можешь перевернуть весь мир с ног на голову.

— Фрида, ну где же ты? Хочу познакомить тебя кое с кем. — Из гостиной вышла Тина и резко остановилась, увидев их вдвоем. — О, я, должно быть, помешала.

Фрида сделала шаг назад и отозвалась:

— Нет, ничуть, — однако по-прежнему не сводила глаз с Диего.

— Тебе лучше пойти со мной, — бросила Тина Фриде и добавила, обращаясь к Диего: — А тебя ждет Лупе. — Она указала рукой на женщину, которая вперилась в художника черными как ночь глазами.

Потом Тина взяла Фриду за руку и потащила за собой.

— Лупе Марин — его жена, — прошипела она. — Остерегайся ее. Всем известен ее суровый нрав. Как и ревность. Однажды она расколотила принадлежавшие Диего доисторические скульптуры и кинула их в суп. — Воспоминание заставило Тину громко расхохотаться. — Но они с Диего уже не вместе. Он порвал с ней, когда вернулся из Советского Союза.

— Диего был в России?

Фрида с большой неохотой позволяла Тине тащить ее за собой и постоянно оглядывалась туда, где остался Ривера.

Ее интерес не ускользнул от внимания Тины.

— Он был делегатом на праздновании десятой годовщины Октябрьской революции. — Она произнесла это с легким восхищением в голосе, но тут же снова нахмурилась: — Но лучше держись от него подальше.

— Это еще почему? Я нахожу его очень привлекательным. Такие люди — большая загадка. Он носит пистолет и похож на жестокое чудовище, но у него самые чувственные губы, которые мне случалось видеть, и он так нежно прикасался ко мне, будто у него вместо ладоней бабочки.

— Ты забыла упомянуть, что он гений, который в своих фресках возвращает мексиканскому народу его историю и достоинство, — подхватила Тина. — Однако все же он — как ты его назвала? — чудовище, хоть и нежное. Диего, может быть, сама кротость и невинность, но на прошлой неделе он в приступе гнева выстрелил в мой граммофон. К тому же он талантливый соблазнитель… — Тина сделала паузу, уловив вопрос во взгляде Фриды. — Да, я была его любовницей. Как, наверное, почти любая женщина, пришедшая в этот дом сегодня вечером. И я скажу тебе: оно того стоит.

Но только не доверяй Ривере свое сердце. Он как ребенок, который хочет всего и сразу, но быстро пресыщается и начинает гоняться за новой игрушкой. Он любит соблазнять женщин и разбивать им сердца. Более эгоистичного мужчины я сроду не встречала. Но он очень искренен в своей жестокости: делает женщин несчастными, но даже не осознает и не замечает этого. — Тина посмотрела на Фриду и положила руку ей на плечо: — Если хочешь моего совета, держись от Риверы подальше. Даже не приближайся к нему. Тебе не совладать с таким мужчиной. Кроме того, Диего слишком стар для тебя. Он разобьет тебе сердце. И еще: не верь его рассказам. В них нет ни слова правды. А теперь пойдем!

Тина тоже заглянула в зеркало и провела рукой по волосам, приводя их в порядок. Фрида внимательно наблюдала за ней. Тина Модотти действительно была красивее всех знакомых девушки. Лицом Тина напоминала Мадонну, а в каждом ее движении и жесте читалось непревзойденное изящество. Темными волосами и тонкой талией она отдаленно походила на Фриду, но кожа у нее была фарфорово-молочной, тогда каку Фриды явственно проступал смуглый оттенок, унаследованный от предков индейцев.

Кроме того, Тина была известным фотографом, чьи работы, запечатлевшие мексиканскую уличную жизнь, приводили Фриду в восторг. «Вот бы и мне, — с завистью подумала девушка, — добиться таких же успехов и в работе, и в любви». Она разгладила юбку и последовала за хозяйкой дома.

Оказавшись в переполненной, гудящей разными голосами гостиной, Фрида в первый момент растерялась. Похоже, здесь было дюжины три гостей, мужчин и жен щин примерно поровну. На окнах висели бордовые шторы, а стены были украшены картинами и фотографиями в рамках. В гостиной царил полумрак, в канделябрах со множеством рожков тускло мерцали свечи. Некоторые женщины нарядились в платья с кружевами и стразами по последней американской моде, другие носили партийную форму — темную юбку с блузкой и галстуком, — стягивали волосы в строгий узел на затылке, а единственным украшением им служил значок с красной звездочкой. Мужчины были одеты в костюмы из грубой ткани, у многих на голове была шляпа или фуражка. На фоне собравшихся Фрида выделялась ярким внешним видом. На ней одной был традиционный теуантепекский костюм: длинная разноцветная юбка с широким кружевом по подолу и вышитая блузка. Цветы в волосах и роскошное ожерелье из камней и старого серебра дополняли наряд. Многие гости бросали на девушку любопытные взгляды. Никого из присутствующих, кроме Тины, Антонио Мельи и Диего Риверы, Фрида не знала. Тина потянула ее за руку.

— Хватит на нее пялиться, — заявила она друзьям, приобняв Фриду за плечи. — Я скажу вам, кто это: Фрида Кало. Запомните ее имя, вы его еще услышите.

Беседа на мгновение затихла, люди с любопытством уставились на Фриду, осматривая ее с головы до ног. Девушку охватило раздражение: она не привыкла к такому вниманию. Поймав чью-то насмешливую улыбку, она резко развернулась, так что юбка взметнулась вверх, и принялась блуждать глазами по гостиной. Наконец она нашла Диего, который стоял спиной к ней и беседовал с каким-то мужчиной. Фрида отчаянно нуждалась в том, чтобы он снова посмотрел на нее своими чудесными глазами, чтобы скользил по ней взглядом, ощупывая каждый миллиметр ее тела. Недолго думая, она обняла Тину, повернула ее к себе и крепко поцеловала в щеку. Собравшиеся довольно загорланили. Теперь все внимание принадлежало только Фриде. Краем глаза она заметила, что и Диего Ривера обернулся на шум, скользнул по ней удивленным взглядом и, узнав, рассмеялся. Этого Фрида и добивалась. Она подарила ему самую лучезарную улыбку, на которую только была способна.

— Ты только целоваться умеешь или и пить тоже? — крикнул кто-то из стоявших рядом мужчин.

Фрида на мгновение онемела. Тут же кто-то протянул ей стакан. Увидев, что Диего скептически поднял бровь, она схватила его и выпила залпом. Алкоголь прошел сквозь все тело, обжигая гортань, но даже в этот миг она не потеряла из виду Диего.

Женщина с внушительным крючковатым носом подошла к ней и села рядом.

— Я Анита Бреннер[11].

— Фрида Кало.

— Та самая, которая попала в аварию?

Фрида нахмурилась: ей не хотелось об этом говорить.

— Я слышала, ты рисуешь.

— Кто тебе сказал?

— Тина. Она считает, что у тебя есть талант. Ты знаешь, что я пишу книгу о муралистах и современном мексиканском искусстве?

— Ты пишешь книгу? — Фрида посмотрела на собеседницу с интересом. Еще одна женщина, которая зарабатывает себе на жизнь творчеством. Ей стало грустно: Анита Бреннер была примерно ее ровесницей, но она не теряла те два года, которые отнял у Фриды несчастный случай.

— Ты где-то училась?

Анита кивнула.

— В Америке. У антрополога Франца Боаса. Мои родители после революции эмигрировали в Штаты, но я всегда знала, что вернусь. Мексика — моя родина. Расскажи мне о себе. Что ты рисуешь?

— Все, что вижу. К сожалению, пока я видела не так уж много.

— Где можно взглянуть на твои картины? Ты уже показывала их Диего?

Показать Диего? А почему бы и нет? Как ей раньше не пришло в голову показать свои работы тому, кто разбирается в живописи?

— Может быть, пришло время узнать, есть ли у тебя талант, — заметила Анита.

Мысль о том, что ее картины, возможно, скоро начнут продаваться, взволновала Фриду.

— Последние несколько месяцев у меня было много времени на работу, — выпалила она и добавила, слегка смутившись: — Кстати, я изучала историю искусства.

Вдруг Фрида почувствовала, что атмосфера вокруг изменилась. Она никогда не испытывала ничего подобного: точно ее ударила волна, поднятая идущим прямо на нее огромным кораблем. Что это? Она подняла глаза и увидела, что люди, стоявшие рядом, расступились и пропустили к ней великана Диего.

Он возвышался перед ней или, скорее, нависал над ней. Чтобы не чувствовать себя совсем карлицей, она встала. Но даже так она едва доставала ему до груди.

— Ты пьешь как мужчина, — заявил Ривера.

— Вовсе нет. Я пью как та, кому слишком долго не давали жить и кто хочет наверстать упущенное.

Ее стакан был пуст. Фрида потянулась к бутылке, стоявшей на столе, приложилась к ней и сделала большой глоток. Диего не сводил с нее глаз. Она продолжала пить, пока не опустошила бутылку наполовину. Тогда она вернула ее на место и слегка пошатнулась. Диего бросился к ней, чтобы поддержать, но она выставила вперед руки: мол, не мешай. Потом выпрямилась и заглянула ему прямо в глаза. Зрители энергично зааплодировали.

— Ну, Диего, похоже, ты встретил свою госпожу! — воскликнула Тина и вытащила Фриду в середину комнаты. — Освободите место! — крикнула она. — И я хочу музыку. Конча! — Тина приобняла Фриду за талию и замерла в ожидании.

Не веря своим ушам, Фрида завертела головой. Неужели хозяйка имела в вину Кончу Мишель? В этот момент зазвучал голос, и девушка сразу же узнала глубокий бархатный тембр знаменитой певицы. Не было в Мексике человека, который не слышал бы о Конче Мишель. Она пела на дне рождения Нельсона Рокфеллера в Музее современного искусства в Нью-Йорке, а на заработанные деньги отправилась в Европу и Россию, после чего вернулась в Мексику убежденной коммунисткой. Фрида любила революционные песни Мишель не меньше лирических. С первыми аккордами гитары Конча тихо, почти шепотом, запела о потерянной любви: «Уа те canso de llorar у по атапесе. Ya по se si maldecirte о рог tl rezar. Tengo miedo de buscarte у de encontrarte. Donde me aseguran mis amigos que te vas»[12].

Тина и Фрида медленно раскачивались в такт музыке. Во втором куплете голос певицы перешел на яростный крик, будто Конча проклинала неверного возлюбленного, сопровождая каждое слово энергичными взмахами рук: «Quiero serlibre vivirmi vida con quien у о quiera. Dios dame fuerza que me estoy muriendo por irla а buscar»[13].

Фрида и Тина отразили в танце изменившееся настроение, двигаясь быстрее и ритмичнее; их закружил вихрь музыки и хлопков присутствующих, которые отбивали ритм. Но все это время Фрида ощущала на себе взгляд Диего.

Когда Конча замолчала, все разразились аплодисментами. Фрида запыхалась и, чтобы не упасть, крепко держалась за Тину.

— Ты права, Конча! — крикнула Тина певице. — Ни один мужчина не стоит слез!

С этими словами она обняла Фриду и поцеловала ее в губы на глазах у всех.

— Браво! — заревел от восторга Диего. Его жена Лупа стояла рядом. От нее не укрылось, какими глазами смотрел Диего на Фриду, и она, казалось, готова была броситься на соперницу и выцарапать ей глаза.

Жадно хватая ртом воздух, Фрида рухнула на стул. Кто-то налил ей стакан воды, который она тут же опустошила. Все гости вдруг захотели поговорить с ней, посидеть рядом, познакомиться.

Фрида веселилась, пила и танцевала так, будто это был последний день ее жизни. Никогда прежде ей не случалось бывать в компании, где каждый мужчина и каждая женщина были ей интересны. Многие из них были художниками, и Фриде нравилось их общество. Она мечтала стать частью их круга и поэтому с удовольствием слушала рассказы о том, как они живут и над чем работают. Время от времени она поглядывала на Диего Риверу.

В какой-то момент девушка бросила взгляд на часы и ужаснулась. Она совсем забыла о времени! Было уже очень поздно, и мама наверняка волновалась.

— Ты сумела произвести здесь впечатление, — прощаясь, шепнула ей на ухо Тина.

По дороге домой Фриде хотелось прыгать, так она была счастлива и взволнована. Ее останавливала лишь боль в спине. Среди этих людей она почувствовала себя на своем месте, и именно там, в пульсирующем сердце городской жизни, у нее на глазах зарождалось нечто новое. Всего за несколько часов она успела привязаться к новым друзьям. Ей хотелось веселиться и менять мир. Как жаль, что она не повстречала этих замечательных людей раньше! Несколько последних месяцев ее жизни прошли даром. Она уже успела забыть, каково это: дурачиться, танцевать, пить, разговаривать с интересными людьми. И конечно, ей очень хотелось, чтобы это повторилось.

Тина Модотти пригласила ее в гости уже на следующей неделе, а еще Фрида договорилась с Анитой Бреннер прогуляться в парке Аламеда. Она хотела обсудить с ней, действительно ли ей стоит показать картины Диего. От мысли о новой встрече с ним ее бросало в жар. Девушка не могла выкинуть из головы взгляд Диего Риверы, которым он смотрел на нее у зеркала, его нежные движения. Она знала, хоть и не могла выразить это словами, что именно Диего вернул ее к жизни.

— Что дала мне жизнь сегодня? — прошептала Фрида и тут же ответила сама себе: Сегодня она преподнесла мне особенный подарок. Будущее, полное надежд и обещаний. Потому что появился тот, кто покорил мое сердце.

Глава 5

Напевая себе под нос, Фрида пыталась замешать на палитре оранжевый колер. Именно такой, насыщенно-оранжевой, она задумала сделать шаль на индианке, которую поместила в центре картины, изображающей поездку в автобусе. Она добавила на палитру еще немного желтого, и осталась довольна. Тончайшей кисточкой Фрида нанесла краску, придав отчетливости складкам огромной шали, которую женщина обернула вокруг тела, укрыв спящего на руках младенца. После этого худжница отклонилась назад, чтобы получше рассмотреть, как легла краска. Резкий укол пронзил все тело: давала о себе знать спина. Слишком долго Фрида простояла у мольберта.

— Я знаю, что ты всегда будешь частью моей жизни, — сказала она своей боли. — И смирилась с этим. Но не позволю тебе стать моим заклятым врагом и тираном. Так что я продолжу рисовать, а ты оставь меня в покое, черт тебя побери!

Она вытянула руки над головой, чтобы растянуть позвоночник, а затем вернулась к индианке на холсте. У Фриды было слишком мало времени, чтобы тратить его впустую.

Прошло несколько дней с вечеринки у Тины Модотти. Эти дни были наполнены для Фриды тихой радостью. А вчера к ней неожиданно заглянула в гости Анита Бреннер — посмотреть на картины. Работы понравились журналистке, и она снова порекомендовала Фриде обратиться за советом к специалисту. Обе они — и Фрида, и Анита — в этот момент подумали о Ривере. Едва вспомнив о нем, Фрида тут же ощутила на себе его взгляд. Это был взгляд хищника на жертву, но в то же время в нем читались любовь и нежность. Воспоминание о встрече с Диего придало ей сил, и она с удвоенной энергией взялась за работу. Утром она помогала отцу проявлять снимки, а оставшуюся часть дня почти без перерыва писала картины, забыв о боли в спине.

Кристина ворвалась, как обычно, без стука. Она приобрела такую привычку с тех пор, как Фрида была прикована к постели. Из-за этого сестры часто ссорились.

— Что ты тут стоишь и считаешь ворон, Фрида? Маме нужна помощь на кухне.

— Так иди и помоги. Я занята. — Фрида смерила сестру таким ледяным взглядом, что та пожала плечами и удалилась.

Оставшись одна, художница вновь погрузилась в работу над картиной, на которую ее вдохновила поездка на автобусе.

С левого края сидела домохозяйка, представительница среднего класса, рядом с ней — разнорабочий в грубых ботинках и комбинезоне, в центре расположилась босая индианка в яркой шали ребозо, укачивающая младенца. У ног женщины стояла обвязанная платком клетка с цыплятами. Маленький мальчик по соседству встал на колени и с любопытством смотрел в окно, а рядом с ним примостился мужчина в шляпе и костюме. С правого края Фрида изобразила саму себя — девушку в красивом платье.

В окне виднелись дымящие трубы промзоны (при желании можно было вообразить, что там горит фабрика), а рядом с ней — небольшое кафе La Risa, «Смех».

Фрида снова сделала паузу, чтобы обозреть картину. А может, придать пассажирам черты знакомых людей? В конце концов, из Лупе Марин получилась бы отличная домохозяйка, которая едет на рынок, чтобы купить любимое блюдо мужа. А Диего станет ремесленником… Франт справа мог бы быть одним из множества американцев, которые сейчас стекаются в Мексику, а то и коллекционером произведений искусства.

Подумав об этом, Фрида улыбнулась и подтащила к себе стул. Если опустить мольберт чуть ниже, удастся рисовать сидя и не придется напрягать спину. Она еще раз сделала паузу. Да, картина получается очень даже ничего. Надо повесить ее в один ряд с другими самыми удачными полотнами. До сих пор Фрида развешивала свои картины рядами по стенам своей комнаты, за исключением тех, которые, по ее мнению, не удались. Но некоторые работы, как ей казалось, вышли особенноудачными, и среди них — портреты Кристины и Алисии. Часто картина выделялась на общем фоне всего одной деталью: особенным взглядом или ожерельем доколумбовых времен, которые придавали изображенному человеку — а чаще всех прочих Фрида рисовала саму себя — особую ауру, связь с историей страны. Такие картины определенно имеет смысл кому-нибудь показать…

Через три дня Фрида, зажав под мышкой два полотна, отправилась в Сокало. Когда она шла по улице Аргентина, сердце у нее прыгало в груди от волнения. Еще пара минут — и она окажется перед Министерством образования, где Диего работает над гигантскими фресками о революции, которые должны занять стены двух внутренних дворов. Она прошла через ворота, соединяющие первый двор с улицей, и замерла на месте. По всем стенам, под аркадами второго этажа и двумя этажами выше, тянулись фрески. Естественными рамками для них служили колонны и потолочные полуарки. Фрида растерялась, не зная, с чего начать осмотр. Повсюду взгляд натыкался на фигуры мужчин и женщин, занятых повседневными делами. Визуальный язык поражал простотой. Персонажи напоминали фигуры на плакатах: почти без перспективы, заключенные в жесткую композицию. Однако техника исполнения и цветовая гамма вызывали в памяти работы старых итальянских мастеров, о которых Фрида знала из книг по искусству. Здесь были серп и молот, учительница, стоящая перед индейскими ребятишками, женщины в народных костюмах с корзинами фруктов на голове, крестьяне, работающие на коленях в поле, промышленные рабочие — вся Мексика оживала прямо на глазах.

Осматриваясь, Фрида уловила приятный запах. Это был копал — разновидность древесной смолы, которую смешивали с красителями и связывали соком кактуса. Девушка увидела двух мужчин, которые изготавливали таким способом краску индиго, размешивая ингредиенты в неглубоких глиняных мисках. Один из мужчин заметил ее и свистнул сквозь зубы. Это привлекло внимание и других рабочих. Все уставились на нее.

Фрида не могла сдвинуться с места, подавленная масштабом и силой фресок. Что она делает здесь со своими картинками, которые по размеру ненамного больше открытой книги? Ее так и подмывало спрятать свои работы за спиной. Но потом она подумала: «Ладно, либо ты струсишь и всегда будешь об этом жалеть, либо решишься прямо сейчас». Прижав картины к груди, она принялась искать глазами Диего. Ей не пришлось особо стараться: он был самым высоким человеком на строительных лесах. К тому же вокруг него роилось множество помощников, и ассистентов.

— Где вы там запропастились с красками? — вдруг заорал Ривера. — И в этом месте слишком тонкий слой грунтовки.

Он повернулся и глянул вниз на двух мужчин, готовивших колер индиго. Сделал он это так стремительно, что Фрида испугалась, что Диего оступится на узких лесах и рухнет вниз. Но, несмотря на внушительный вес и дрожащие под ногами доски, Ривера двигался уверенно, почти грациозно. Интересно, как ему это удается? Как там сказала Тина? Видимо, и со своими женщинами он столь же деликатен…

От этих мыслей молодую художницу отвлек громоподобный голос Риверы.

— Да это же малышка Фрида! — крикнул Диего достаточно громко, чтобы услышали все.

Она почувствовала разочарование. Почему он назвал ее малышкой? В последний раз, когда они виделись, он выражался иначе. Куда делось восхищение ее красотой? Уверенности у Фриды мигом поубавилось, но она решила, что отступать некуда.

— Я тут принесла кое-что и хочу тебе показать. Ты спустишься? — Она надеялась, что ее голос прозвучал достаточно решительно.

— Что ты хочешь мне показать?

— Мои картины. Я рисую.

— Рисуешь?

— Да, и Анита Бреннер считает, что тебе стоит взглянуть на мои работы. Так ты спустишься?

Диего прислонился к лесам и в задумчивости уставился на нее, наморщив лоб.

— Ну ладно. Тебе повезло, что эти лентяи еще не смешали краску. Но у меня есть минут пять, не больше. И это тебе еще крупно повезло. — Он подал сигнал одному из помощников: — Артуро, иди сюда, посмотри, как нанесена грунтовка. Так не пойдет. Исправь, а я сейчас вернусь.

От волнения у Фриды перехватило дыхание. Неожиданно она испугалась собственной дерзости. А вдруг он сочтет ее картины плохими и бессодержательными? Что ей тогда делать? И разве Тина не предупреждала, что Ривера — минотавр, который заманивает женщин в лабиринт, а потом пожирает их? Нервно кусая губы, Фрида ждала, пока он подойдет к ней. Поэтому ее не могла не удивить перемена, произошедшая с Диего, когда он оказался перед ней. Мягко, почти нежно он спросил:

— Скажи, чего ты от меня ждешь?

Его доброжелательность придала ей сил.

— Я хочу узнать твое мнение о моих картинах. Но мне нужны не комплименты, а критика серьезного мастера.

— Я серьезный мастер.

— Пойми, я не из тех, кто рисует по выходным или от скуки. Я простая девушка, которая должна зарабатывать на жизнь. Если ты скажешь, что я никудышная художница и мне следует бросить это дело, я найду другую работу…

— Эй, полегче! Давай сперва посмотрим, — перебил Ривера и положил руку ей на плечо, отчего Фрида слегка вздрогнула.

После короткого колебания она решила начать с портрета Кристины. Диего долго рассматривал картину. Время от времени в его взгляде мелькало удивление и даже нечто вроде восхищения. Наконец он бережно провел кончиком пальца по щеке Кристины, следуя за мазком кисти, затем прокашлялся и сказал:

— Хм, неплохо. Мне нравится цветовое решение, да и немного искаженная перспектива — тоже очень необычный ход. Как будто ты видишь модель мимоходом. Кто изображен на картине?

— Моя сестра Кристина.

— Я зайду к тебе в гости. Хочу с ней познакомиться и увидеть, насколько точно ты передала оригинал. И вот эта тоже очень даже ничего, — пробормотал он, по-видимому, сам себе, переходя к следующей картине — сцене в автобусе. — У тебя есть еще работы?

Она кивнула, с трудом веря своему счастью.

— Тогда жди меня на следующей неделе. Скажем, в воскресенье, устроит?

Она снова кивнула.

Ривера засмеялся:

— Ну вот, мало того что хромаешь, так еще и язык проглотила?

Черные глаза Фриды метнули в него взгляд, исполненный страсти, который достиг своей цели. В глазах Диего загорелся огонек вожделения.

— Значит, до следующей недели, — сказала Фрида. — Я живу в Койоакане, на улице Лондрес, дом сто двадцать шесть.

После этого она собрала холсты и ушла.

Лишь рассказав Кристине, что знаменитый Диего Ривера похвалил ее картины и придет к ним в гости на следующей неделе, Фрида до конца осознала значение произошедшего. Схватив сестру за руки, она закружилась по комнате, восторженно вопя:

— Я стану художницей! Буду писать картины, и моя жизнь станет прекрасной и захватывающей!

— Значит, Диего и меня хочет увидеть? — радостно полюбопытствовала Кристина.

— Только для того, чтобы посмотреть, точно ли я тебя нарисовала. Берегись его, он еще тот ловелас.

В следующее воскресенье Диего действительно заявился к ним домой. Они условились, что он придет под вечер. Мать, узнав о знаменитом госте, ужаснулась.

— Что этот кошмарный человек забыл в нашем доме? — возмущалась она. — Не хочу, чтобы моя дочь путалась с типом, у которого такая плохая репутация. Он же коммунист!

Фрида бросила предупредительный взгляд на Кристину, которая сидела напротив нее за завтраком. Сестре-то она рассказала, что тоже вступила в Коммунистическую партию и ходит на митинги и демонстрации, но предупредила, чтобы та не проболталась матери, пригрозив, что иначе расскажет, как Кристина целовалась со своим приятелем Пабло несколько дней назад.

К счастью, сейчас сестра только ухмыльнулась за спиной у матери.

— Я просто покажу ему свои картины, — попыталась Фрида успокоить мать. — А Ривера решит, стоит мне рисовать или нет. Мама, только подумай, какая это возможность для меня. В конце концов, я ведь теперь не могу ходить в школу. А если мне снова станет хуже…

Пронзительный взгляд матери заставил ее замолчать. За столом о таких вещах говорить не полагалось.

В ожидании Диего Фрида вся дрожала от нетерпения. Она придирчиво овладела свою комнату так, будто видела ее в первый раз. На кровати было расстелено вязаное одеяло, под_: балдахином все еще висело зеркало, которое она использовала, рисуя автопортреты. На вершину балдахина Фрида усадила скелет из папье-маше, которому накрасила бордовой краской губы и ноги. Он должен был напоминать о встрече со смертью в больнице. Картины Фриды стояли вдоль стены и, казалось, тоже ждали Диего.

За последний час она уже успела дважды переодеться. Теперь на ней была длинная юбка из желтого шелка, отделанная по низу кружевом, которая удачно скрывала иссохшую ногу. Поверх юбки Фрида накинула белую тунику-безрукавку с вышивкой красной нитью вдоль горловины и проймы. Такие туники — уипиль — носили коренные жительницы Мексики. Фрида обнаружила уипиль в шкафу у матери и взяла поносить. Закончив с нарядом, она взглянула в зеркало, залюбовавшись, как блестят волосы под солнечными лучами, бьющими в открытую дверь. Затем она выглянула во внутренний дворик, чтобы проверить, не пришел ли Диего. Все окна в доме родителей выходили в патио. Существенным недостатком такой конструкции была невозможность уединиться: из двора отлично просматривались все комнаты. Фрида знала, что матушка уже заступила на пост в кухне, чтобы не пропустить появление гостя и держать его в поле зрения.

Чтобы унять нетерпение, Фрида вышла из дома. В воздухе разливался чудесный аромат цветущего апельсина. Каких только растений не было в больших горшках, расставленных вокруг старого дерева в центре двора!

Недолго думая, Фрида схватилась за самую низкую ветку и вскарабкалась по апельсиновому дереву. Она точно знала, куда ставить ноги: в детстве она часами пряталась в густой кроне, наблюдая оттуда за происходящим в доме и за его пределами. Никто в семье не знал о тайном убежище, которое принадлежало только ей. Порой, сбившись с ног, но так и не сумев ее найти, домочадцы ругали ее на чем свет стоит.

— Фрида, ты являешься как привидение! — не раз выговаривала мать, когда девочка внезапно возникала перед ней после нескольких часов безуспешных поисков.

Увидев, как Диего зашел через ворота с улицы Лондрес в патио и остановился, оглядываясь по сторонам, Фрида начала насвистывать «Интернационал». Ривера удивленно задрал голову и стал вертеть ею по сторонам, а когда обнаружил, что Фрида сидит на дереве прямо над ним, прыснул от смеха.

— Ты спустишься? — спросил Диего. — Или мне забраться к тебе?

При одной мысли о том, что этот великан будет карабкаться по дереву, Фриду разобрал дикий хохот. Она легко спорхнула с ветки на землю. «Лед между ними был сломан.

— Где ты берешь темы? — спросил Ривера, пока, задумчиво потирая щеку, рассматривал ее картины.

— Я рисую все, что меня окружает. Я… в последнее время редко выходила из дома.

— Знаю, что ты попала в аварию, — перебил он. — Вот почему ты иногда так смешно ковыляешь.

Она пропустила это замечание мимо ушей.

— Мне просто неоткуда брать другие сюжеты. Только я и моя семья. Я не могу рисовать революцию, как ты. Моя революция живет внутри меня. Я и сама революция.

— Революция?

Фрида кивнула:

— Да, в этих картинах я ищу себя. То, что от меня осталось после того проклятого несчастного случая. Я разлетелась на осколки в том автобусе и пытаюсь снова собрать себя заново в картинах. Я ищу связь с жизнью. — Она с надеждой посмотрела на Диего.

Ривера помолчал, глядя ей в глаза, и Фриде показалось, что он понял ее мысль.

— Продолжай рисовать, — наконец произнес он. — Рисуй свою революцию. Когда пишешь картины, ничего не бойся. Выпусти себя наружу. Не позволяй никому и ничему тебя остановить. — И, уже стоя в дверях, добавил: — Я вернусь на следующей неделе.

С тех пор они виделись регулярно. Не только в Койоа-кане, но и в гостях у Тины Модотти или в городских барах и кафе, где они слушали музыку мариачи, пили и веселились. Диего пригласил Фриду вступить в профсоюз художников, соучредителем которого он был. Правда, Ривера не слишком серьезно относился к уставу, прогуливал собрания и готов был за соответствующий гонорар поработать на классового врага. Фриду это не смущало. Ей нравилась его независимость. Теперь политики в ее жизни стало еще больше, но молодая художница не возражала. Ей доставляло удовольствие волнующее чувство, когда она шагала по городским проспектам, окруженная единомышленниками, и выкрикивала лозунги, требуя справедливости. Она быстро сдружилась с другими активистами, среди которых часто встречала своего старого друга Чон Ли. Фрида была довольна новой жизнью: у нее появилась цель, возможность бороться за благое дело. Но любила она только Диего. С ним она могла говорить о чем угодно. Она рассказала Ривере о несчастном случае, о чувстве вины, которое испытывала, и о сомнениях, которые одолевали ее в больнице. Рассказала ему Фрида и о матери, требующей, чтобы дочь вела жизнь обычной мексиканской женщины.

— Но я даже не верю в Бога! — восклицала она. — И уж точно не верю, что мужчина выше женщины.

— Во что же ты веришь, Фридуча?

Фрида была в восторге, когда Диего впервые назвал ее этим ласкательным именем.

— Я верю в искусство. И в любовь.

Диего, в свою очередь, рассказывал ей о своих картинах, и Фрида в полной мере осознала его гениальность. Девушку восхищали его щедрость и умение относиться к людям без всяких предубеждений, будь то бедные крестьяне, которые не умеют ни читать, ни писать, или же богатеи и знаменитости. Ривера понимал и любил всех. Фрида была очарована его страстью к искусству и стремлением к справедливости и свободе для всех мексиканцев. Его энциклопедические познания в истории искусства и работах идейных первопроходцев революции поражали, а дикие истории, которые Ривера рассказывал, забавно размахивая руками, смешили Фриду до колик. Рядом с Диего ей ни секунды не было скучно. Перед ней открылся новый мир, которого она с таким нетерпением ждала. Диего позволил ей стать частью его жизни, и она гордилась этим. Ривера поощрял ее рисовать и давал советы, когда она показывала ему картины. Он делал Фриду счастливой.

— После того несчастного случая у меня опустились руки, — призналась она однажды. — Я решила, что жизнь закончилась и в ней не осталось чудес. Я даже носилась с идеей покончить с собой. — Затаив дыхание, она сделала паузу, ожидая, как отреагирует Диего. Она еще никому такого не говорила, даже полунамеком.

Ривера, сидевший рядом, медленно повернулся к ней.

— Но почему, Фрида? Твоя жизнь лежит перед тобой. И она полна обещаний, которые сбудутся одно за другим. — Он помолчал и поднял на нее глаза, а затем тихо добавил: — И я хотел бы оказаться рядом, когда это случится.

Постепенно в сердце Фриды крепла уверенность, что ей удастся повернуть время вспять и вернуться в благословенные дни до того, как она попала в аварию. Рядом с Диего все казалось возможным. Она открывала в нем все новые и новые черты, которые очаровывали и притягивали ее. Она окончательно влюбилась в Риверу. Для нее он был самым красивым и чувственным мужчиной в мире. Физическое влечение к нему стояло для нее на втором месте: ее чувство было намного глубже. Фрида никогда не испытывала ничего подобного, даже к Алехандро. Диего был частью чуда, которое приготовила для нее жизнь. Дни, когда они не виделись, казались совершенно безрадостными.

Прошло несколько недель со дня их первой встречи. Фрида уже в который раз пришла к Диего в Министерство образования. Она сидела на лесах и наблюдала за его работой. Настал вечер, и Ривера опустил кисть. Как всегда, он настоял на том, чтобы проводить ее до дома. Это была своего рода игра, предназначенная лишь для них двоих.

— Я и сама могу найти дорогу домой, — как обычно, заартачилась Фрида.

Он обернулся к ней, изобразив на лице крайнее удивление.

— Я знаю, что можешь! Но я хочу еще немного побыть в твоей компании.

Они доехали на трамвае до площади Идальго в Койоакане и оттуда прошлись по улице от собора до дома Фриды.

Фрида не знала, что на нее нашло, — возможно, всему виной был всплеск ее чувств к этому невероятно интересному человеку рядом с ней. Она внезапно схватила его за руку и сжала ее. Диего резко остановился и удивленно уставился на нее. Фрида хотела быстро убрать руку, но он задержал ее ладонь. Фрида обратила внимание, что стоит прямо под фонарем. Над ее головой в световом конусе кружили насекомые, а за ними гонялись проснувшиеся к ночи летучие мыши. Фрида и Диего молча наблюдали за этим зрелищем.

— Фридуча, — нежно произнес Ривера, ища взглядом ее глаза.

— Диего, — отозвалась она, поворачиваясь к нему. Он сжал ее в объятиях и поцеловал. В первый момент Фрида испугалась, но затем сочла вполне закономерным, что связь, которая установилась между их душами, в конце концов отозвалась и в их телах. Как давно она этого желала! И она полностью отдалась волшебному чувству, утонув в объятиях Диего и прижавшись еще теснее к этому большому теплому телу, которое обволакивало ее, точно защитный кокон. А когда Диего снова нежно поцеловал ее, внутри у нее начало нарастать желание. Они стояли друг напротив друга, прерывисто дыша. В это мгновение фонарь у них над головой погас. Диего заметил это первым и, оторвавшись от Фриды, запрокинул голову. Фонарь загорелся. Диего расхохотался и снова наклонился к ней, чтобы поцеловать. Как ни удивительно, фонарь опять погас.

— Нам лучше остановиться, иначе летучие мыши отправятся спать голодными, — пошутила Фрида.

Ответом ей был густой уютный смех Диего. Ривера снова привлек ее к себе.

— Ты волшебница, Фридуча, — прошептал он. — Я люблю тебя.

Фрида прижалась к его груди. С момента их первой встречи она только и думала о том, на что это будет похоже, но когда признание наконец прозвучало, оно оказалось намного красивее, чем она могла себе представить. Ей отчаянно хотелось большего.

— Пойдем, — потянула она Диего за руку.

Они проскользнули в ее комнату, и через несколько часов Ривера ушел от нее незамеченным.

«Я и правда волшебница, потому что так сказал Диего», — думала Фрида на следующее утро, стоя перед зеркалом и расплетая растрепавшиеся косы. Она вплотную приблизилась к зеркальному стеклу, словно ища сюжет для новой картины. «Лицо ее выглядело чистым и нежным. Кожа была смуглее, чем у европейских или американских женщин, но на фоне иссине-черных волос она казалась молочно-белой. Какая деталь ее лица самая выразительная: большие темные глаза с густыми бровями или чувственная линия рта с немного загнутыми кверху уголками? А может, все это вместе превратило ее вчера в волшебницу для Диего? При мысли о прошедшей ночи низ живота свело сладкой истомой.

Конечно, Риверу привлекала не только ее внешность. Он говорил, что в ней его восхищает сила характера, ее личная революция, как он это называл. Что Фрида нисколько не боится выделяться или вести себя не так, как другие, и что она скорее позволит растерзать себя в клочья, чем смирится с тем, что кажется ей неправильным или несправедливым.

— А теперь ты тайком провела меня к себе в спальню… — сказал он ей вчера, и на лице у него появилось особенное выражение, а глаза замерцали таинственными огоньками. Потом Диего снова прижал ее к себе.

От воспоминания об этом по позвоночнику Фриды пробежала легкая дрожь. Чтобы прийти в себя, она принялась яростно расчесывать гребнем непокорную шевелюру.

«Я только что провела самую прекрасную в жизни ночь с мужчиной, которого я люблю. И он тоже любит меня», — подумала она, улыбаясь себе в зеркале.

Но потом улыбка потускнела. Потому что, помимо безудержного счастья, Фрида ощущала и тревогу. И причиной была вовсе недурная репутация Диего, которая следовала за ним по пятам, и даже не то, что он разбил сердце множеству женщин.

— Я бы никогда не бросил тебя, Фридуча, — прошептал Ривера вчера хриплым от страсти голосом, склонившись к ее уху. — С тобой все иначе, все по-новому. Ты не похожа ни на одну другую. Я хочу жить с тобой. Потому что ты волшебница.

Нет, ее испугал вовсе не напор Диего, а собственные чувства. Они оказались настолько сильными, что Фрипя сама открыла ему дверь спальни вчера ночью. До сих пор она проявляла некоторую сдержанность и не позволяла себе полностью раствориться в Диего. Она старательно перебирала в голове аргументы, которые приводили другие: он слишком стар, непостоянен, эгоистичен… Но прошлой ночью Фрида поддалась страсти, и это пошатнуло ее самооценку. Отныне Диего заполнял все ее мысли и воспоминания.

«Моя любовь к нему безгранична, как и мое восхищение, как и влечение, как и желание отдаться ему целиком. Это безумие. Может быть, я теряю себя в нем? — думала она, замирая от страха. — Где мне набраться храбрости?»

От расстройства она даже всхлипнула. Что ей теперь делать? Фрида боялась полностью отдаться в руки Диего, но в то же время не знала, как пережить долгие часы без него.

Ее взгляд упал на его носовой платок. Видимо, он выпал у Риверы из кармана, когда они раздевались. Фрида потянулась за клочком ткани и прижала его к носу, чтобы почувствовать запах возлюбленного. И снова всхлипнула.

— Фрида? Что с тобой такое? У тебя все хорошо?

Усилием воли девушка взяла себя в руки и засунула платок в карман юбки.

— Да, мама, сейчас буду.

Чтобы успокоиться, она взяла толстую шерстяную нить и принялась заплетать ее в косу. Пурпурный цвет имел для Фриды особое значение. Он представлял символ ацтекского народа, кроваво-красные цветы опунции — все, что Фрида так любила. Интересно, понравится ли Диего этот цвет? Девушка невольно улыбнулась. За душевными терзаниями не следует забывать о том, сколько всего дает ей Диего. Рядом с ним ее жизнь всегда будет полной красок, смысла и творчества. С ним она вдвойне или даже втройне наверстает упущенное из-за болезни время. Возможно, вместе они даже начнут новую страницу в мексиканской истории. И, что бы ни случилось, они будут писать картины и наслаждаться счастьем. Она достала носовой платок Диего и вытерла слезы, которые скопились в уголках глаз. В конце концов, свое решение Фрида уже давно приняла. Она всегда была не из пугливых. Да и как отказать человеку, который сделал ее счастливой? Она начала наряжаться. Диего так любит ее цветастые юбки. Позже она присоединится к нему в Министерстве образования. А пока остается только ждать, когда они увидятся снова.

Глава 6

В конце весны вышла замуж Кристина. Фрида недолюбливала ее жениха Пабло, в глазах которого иногда проскальзывала жестокость. Фрида боялась за сестру, но Кристина была беременна. Когда она сообщила об этом дома, мать два часа вопила как сумастетняя, осыпая Пабло ругательствами. Но в конце концов она успокоилась.

— Вы поженитесь, и точка. И чтобы не было толков и пересудов, мы устроим свадьбу, какой Койоакан еще не знал. Во сколько бы это ни обошлось.

За несколько дней до свадьбы дом превратился в гудящий улей. Мать наняла целую армию поваров, которые днями и ночами готовили свадебный стол. Все углы и закоулки провоняли тушеным луком, медом и корицей, шоколадом и острым перцем. Комнаты драили до блеска и прибирали цветами. Приготовления шли полным ходам:

Фрида тоже волновалась, но по другой причине. Диего полагал, что свадьба Кристины — отличная возможность попросить руки Фриды у ее отца.

— Давай поженимся, Фридуча, — предложил Ривера вскоре после той ночи. — Может быть, немного погодя после свадьбы Кристины, например в августе.

В душе у Фриды пробудились прежние страхи, но затем Диего опустился перед ней на колено и сделал официальное предложение. И она ответила «да». Ее возлюбленный умел быть очень романтичным — еще одна черта, которую она в нем обожала.

А теперь Диего собирался идти к отцу Фриды просить ее руки, как того требовала традиция.

— Ты такой старомодный, что действительно будешь спрашивать у него разрешения? — засмеялась Фрида. — На тебя не похоже.

— Знаю, — совершенно серьезно ответил Ривера, и даже взгляд у него стал печальным. — Но я сделаю это ради тебя.

И вот сегодня должна состояться свадьба Кристины, а Фрида сидела как на иголках. Вдруг отец откажет? Она все равно выйдет замуж за Диего, тут нет никаких сомнений. Но ей бы хотелось получить папино благословение.

Диего появился в хорошем темном костюме и выглядел невероятно элегантным. Он поцеловал руку Матильде, поздравил отца невесты и жениха, чмокнул в щеку Кристину — одним словом, вел себя как воспитанный мужчина с идеальными манерами. Во время еды он не отводил глаз от Фриды. Ей нравилось купаться в его взгляде. Даже сейчас, когда она тащила на стол огромные блюда с картошкой в зеленом соусе и жгучим перцем чили, фаршированным овощами, Ривера наблюдал за ней. Она улыбнулась ему и поставила прямо перед ним одну из тарелок, придвинувшись ближе, чем требовали приличия. Эти случайные прикосновения были ее реакцией на его взгляды. В глазах любимого она прочла, что его забавляет эта игра.

Когда Фрида вернулась на кухню, чтобы принести sopa de habas — суп из бобов лима, — к ней подошел плотник Агосто.

— Не хочешь прогуляться со мной в саду? — произнес он, но это был не вопрос. Агосто взял Фриду под локоть, и она, словно лунатик, послушно последовала за ним.

Обычно тихий и стеснительный, сейчас Агосто шагал быстро, точно торопился куда-то, а в его хрипловатом голосе проскальзывала настойчивость.

— Когда твоя мать попросила сделать для тебя мольберт, ты сильно страдала, — начал он. — Но будешь страдать еще больше. Вы не сможете жить друг без друга. Вас неразрывно, как солнце и луну, соединят любовь и привязанность, но иногда вы будете ненавидеть друг друга. Однако даже это не помешает вам быть вместе. До самой смерти. — Агосто вдруг замолчал и сжал ладонь Фриды. — Желаю тебе удачи, — бросил он и зашагал к курятнику.

Фрида замерла на месте. Это было пророчество. Вне всякого сомнения, плотник говорил о Диего. Но что именно он хотел сказать? Что они с Риверой неразлучны, как солнце и луна? Она уже давно и сама догадывалась об этом. На губах Фриды заиграла счастливая улыбка. Обязательно нужно рассказать Диего.

Вернувшись к гостям, она застала отца и возлюбленного. О боже, неужели все зашло настолько далеко? К счастью, оба хохотали, как малые дети. Диего заметил, как она вошла, и кивнул ей, показывая, что все в порядке.

Ривера пытался наладить отношения с Гильермо и Матильдой, хотя оба они были не в восторге от связи дочери с Диего. К тому же они узнали, что Фрида вступила в партию. Несколько недель назад мать возмущенно трясла перед ней газетой: там напечатали фотографию, на которой они с Диего, взявшись за руки, шли во главе колонны. У Фриды был поднят правый кулак.

Фрида попыталась оправдаться:

— Но, мама, кто-то же должен выходить на улицы, сражаясь за права людей. Только вспомни, как ты однажды прятала у нас дома сапатистов[14]. Если бы тебя поймали, наверняка расстреляли бы!

— То были другие времена! — парировала мать, тыча указательным пальцем в фотографию. — Все это видели, мне теперь стыдно высунуть нос на улицу.

Фрида перевела взгляд на отца в поисках поддержки.

— Наша дочка всегда была бунтаркой, ты же знаешь, — попытался Гильермо успокоить жену.

— Да уж, — мрачно сказала Матильда. — А этот человек только сбивает ее с пути истинного.

Фрида посмотрела на Диего и отца. Те были увлечены беседой. Вот Гильермо положил руку на плечо Риверы. Это ведь добрый знак?

Вечером, когда гости разошлись, к Фриде в комнату заглянул отец.

— У меня сегодня состоялся разговор с Диего, — сообщил он и многозначительно посмотрел на нее.

— Он просил моей руки?

— Мне кажется, ты знаешь мое решение. Он действительно необыкновенный человек, и я верю, что его намерения вполне серьезны, но…

— Мы с Диего любим друг друга, папа, — перебила Фрида.

— Я ему выложил все как на духу. Пожалуй, я предпочел бы другого зятя, но в данный момент просто не могу себе позволить и дальше оплачивать твои медицинские расходы. Все наши сбережения исчерпаны. А твоему лечению не видно конца. — Он сделал паузу. — Хорошо, что есть человек, который о тебе позаботится. Я больше не в состоянии этого делать. А еще я предупредил его, что ты ужасная непоседа, — добавил Гильермо с улыбкой.

— И что он сказал? — спросила Фрида, хотя уже знала ответ Диего.

— Сказал, что знает и только рад этому. Я думаю, он действительно любит тебя. Это немного облегчает мое решение.

— Так ты согласился?

— Я даю тебе мое благословение, — вздохнул Гильермо. — Так что, судя по всему, быть мне тестем печально известного Диего Риверы. — Он грустно улыбнулся и заглянул дочери в глаза.

— Ах, папа, не волнуйся ты так! Я буду с ним счастлива. — Фрида порывисто обняла отца.

— Может быть, попытаешься поговорить с матерью? — спросил Гильермо.

Матильда не могла смириться с мыслью об этом браке и прилагала все усилия, чтобы его не допустить. Спустя два дня после визита Диего Фрида сидела напротив нее на кухне за большим столом, нарезая лук. Матильда не стала ходить вокруг да около:

— Ривера дважды разведен, и у него есть дети! В том, что касается женщин, он исчадие ада. И к тому же коммунист. И на двадцать лет старше тебя. Какие тебе еще нужны доводы?

В глазах у Матильды стояли слезы не то от лука, не то от злости на будущего зятя. Фрида не нашлась с возражениями.

— Кроме того, он похож на слона. Слон и голубка! — горько усмехнулась мать.

Услышав ее последние слова, Фрида подумала о том, как было бы здорово сейчас прикорнуть на груди у этого слона и почувствовать себя защищенной от всего мира.

Но матери она об этом не сказала.

Мама, я выйду замуж за Диего, потому что люблю его и восхищаюсь им. Для меня он лучше всех. И дело вовсе не в том, что он будет оплачивать мое лечение. Благодаря ему я чувствую, что могу и должна рисовать. С тех пор, как я его повстречала, я пишу одну картину за другой. Он дарит мне вдохновение! Иногда мне кажется, что руки просто не поспевают за кистью. Всем этим я обязана Диего. А во время рисования я забываю о боли! Диего часто говорит, что гордится мной и тем, как я живу. Мама, он мне подходит. И я люблю его! Разве трудно попытаться понять меня? Хотя бы пожелай мне удачи. — Она уставилась на луковицу и ожесточенно ткнула ее ножом. Почему мама не может порадоваться за нее, как сделал отец?

С Матильдой всегда было непросто. Фрида не понимала ее. Среди предков матушки были и индейцы, и испанские генералы. Родом она происходила из южной провинции Теуантепек, где женщины всегда занимали видное положение в обществе. Фрида вспомнила, как однажды была там с матерью в гостях у родственников и как поразили ее мамины тетки. Все они были смуглолицыми; седые волосы подчеркивали заостренные черты лица и бездонную глубину темных глаз. Они стояли на рынке за прилавком, властными голосами отдавая поручения мужьям, чтобы те не скучали без дела. Эти женщины не тратили время на долгие разговоры: покупатели, которые слишком долго мялись и никак не могли выбрать товар, вообще не удостаивались их внимания. Среди этих матрон даже мать чудесным образом преобразилась, став свободнее и увереннее в себе. Матильда много смеялась и даже позволяла себе небольшие безумства. В Теуантепеке Фрида поняла, какая сильная и красивая женщина ее мать. От нее Фрида унаследовала густые черные брови, которые срослись над переносицей, и заметные черные усики.

Что же приключилось с Матильдой за эти годы? Как она превратилась в вечно недовольную мамашу, которая неустанно хлопочет по дому и печется о нравственном облике дочерей? Религиозность регулярно доводила мать до нервных срывов и истерических припадков. Почему она спрятала гордый наряд Теуаны в дальний угол гардероба? Фрида осознала, что почти ничего не знает о детстве и юности матери. Ей лишь было известно, что Матильда совсем юной девушкой была безумно влюблена в немца, который застрелился у нее на глазах. Она узнала об этом только потому, что случайно наткнулась на любовные письма этого мужчины, которые Матильда до сих пор хранила как зеницу ока. Значит, ее мать тоже изведала настоящую любовь. Почему же она отказывает в этом чувстве своей дочери?

Фрида взяла еще одну луковицу из корзины, стоявшей на столе между ними, и начала снимать кожуру. Она набрала побольше воздуху в легкие, намереваясь расспросить мать обо всем, но холодный взгляд Матильды заставил ее замолчать.

Мать в очередной раз опустила нож и вдруг порезала указательный палец. На деревянную столешницу брызнула кровь. Матильда молча поднялась и подставила палец под струю холодной воды.

Глава 7

— Пойдем, хочу кое-что тебе показать, — позвал Диего.

Он привез Фриду с собой в Министерство образования на улице Аргентина и сразу повел в галерею на втором этаже, где завершил работу над фреской «Баллада о пролетарской революции». Фрида не была здесь уже несколько дней. Диего сам попросил ее прийти, и теперь она поняла почему. В центре картины он нарисовал Фриду в образе народной героини, в красной блузе и с алой звездой на груди. Она раздавала ружья революционерам. Справа от нее стояли Тина Модотти и Антонио Мелья.

— Я нарисовал тебя и твою революцию, — тихо промолвил Ривера, взяв ее за руку и крепко сжав. — Ты для меня именно такая, храбрая и сильная. И прекрасная. Это мой свадебный подарок тебе.

От счастья и гордости Фрида лишилась дара речи. Не могло быть лучшего признания в любви. Она взяла его руку, поднесла к губам и поцеловала. Влюбленные долго стояли перед картиной обнявшись, прежде чем отправились домой.

Когда я женюсь на тебе, не хочу устраивать разгульного застолья, каку твоей сестры, — заявил Ривера, когда они шли по улице. — И совершенно точно ноги моей не будет в церкви!

Наконец наступил день свадьбы, 21 августа 1929 года Фрида проснулась чуть свет и тут же выпрыгнула из постели. Сегодня она навсегда свяжет свою жизнь с Диего. Она распахнула дверь в патио и сделала глубокий вдох, наполнив легкие бархатистым воздухом. Над кроной апельсинового дерева порхали бабочки. Фрвда смотрела, как они перелетают с цветка на цветок. В большой клетке, стоявшей у дверей, переругивались хриплыми голосами два попугая.

— Хотите яблочка? — спросила она питомцев, просунув ломтик фрукта между прутьями, а затем вернулась в комнату, чтобы одеться.

На скромной церемонии в ратуше Койоакана присутствовали только родители Фриды и свидетели, врач и парикмахер, которых они, недолго думая, подцепили на улице. Мэр произнес положенные слова и попросил молодоженов расписаться в брачном свидетельстве. С этого момента Фрида официально превратилась в сеньору Ривера. Она посмотрела на Диего, радуясь тому, что стала его женой. Радуясь и гордясь. Выйдя из ратуши под руку с ним, она задумалась, как могла бы выглядеть их счастливая совместная жизнь на картине.

Вечером Тина Модотти устроила небольшой праздник в их честь у себя дома. Фрида вспомнила свой первый визит сюда, когда она не знала, куда идти. Здесь она познакомилась с Диего, здесь все и началось. Гостей собралось около дюжины. Комнаты были украшены разноцветными воздушными шарами и бумажными фонариками, а на клювах голубей из папье-маше свисали ленты серпантина и флажки с пожеланиями: «Да здравствует Фрида!», «Да здравствует Диего!», «Да здравствует жизнь!». На больших столах разместились закуски, в гостиной играла группа мариачи. Едва появились Фрида и Диего, присутствующие бросились обнимать, целовать и поздравлять их.

— Спасибо тебе за все, что ты для нас делаешь, — поблагодарила Тину Фрида, не выпуская руки Диего.

— Да ладно тебе, — улыбнулась Тина. — В конце концов, вы у меня и познакомились. Так что можно сказать, что это я вас свела.

— Я знаю, но все же…

Фрида отпустила Диего и крепко обняла Тину. Какое-то время она так и стояла, крепко прижав подругу к сердцу. Конечно, она не могла не заметить, как исхудала Тина. Ее состояние оставляло желать лучшего, и это бросалось в глаза: щеки ввалились, волосы утратили блеск. В начале года на улице средь бела дня был застрелен наемным убийцей Антонио Мелья. Он скончался у Тины на глазах, и его кровь осталась у нее на платье. Следствие пыталось выставить ее соучастницей преступления, однако Диего добился ее оправдания. И все же Тина страдала. Она скорбела об Антонио и знала, что ее пребывание в Мексике остается под большим вопросом: правительство с радостью вышвырнуло бы ее из страны. Тем не менее она настояла на том, чтобы устроить вечеринку для Фриды и Диего.

— Если бы не ты, мы с Диего не встретились бы, — с теплотой сказала Фрида.

— Так выпьем же за это! — провозгласил Ривера, поднимая бокал.

Когда Тина отошла к другим гостям, он прошептал:

— Ты не совсем права. Мы в любом случае встретились бы — не у Тины, так где-нибудь еще. Потому что мы рождены друг для друга. — Он подарил молодой жене взгляд, полный нежности, и привлек ее к себе на колени.

Фрида прижалась к нему. Как же так получилось, что она чувствует себя настолько спокойно, когда он рядом? От мысли, что с этого момента они будут неразлучны до гробовой доски и она станет полноправной частью жизни великого Риверы, она испытала прилив безграничного счастья. Вместе с ним она будет создавать свои полотна, бороться за лучшее будущее Мексики, смеяться до слез над его байками, пусть даже не очень правдивыми. Пока она с Диего, все это будет продолжаться. Фрида будет жить. Диего воплощал ее идеал мужчины, сильного и чувственного, утонченного, невозмутимого, а порой и жестокого. Она станет проводить с ним все ночи, и каждая из них будет полна нежности и страсти.

— Теперь ты жена гения, — отвлек ее от волнующих мыслей подошедший Мигель.

— О, Чон Ли, тогда и мне придется стать гением, — ответила она, а затем с улыбкой добавила: — Но сначала я распробую, каково быть женой. Пойдем, выпей со мной. Сегодня начало моей новой жизни.

В мгновение ока закрутилось веселье. Гости ели, пили, пели и танцевали. Кристина пришла с мужем. Тот был не в настроении и запрещал жене плясать с Альфаро Сикейросом[15]. Как и Диего, тот был великим мексиканским художником-монументалистом. И тоже являлся членом партии.

— Что это с Сикейросом? — Рядом с Фридой и мужем Кристины внезапно появилась Тина. — Кто его пригласил? Неужели он танцует? Что за женщина смогла хоть на время снять бремя политической ответственности с его плеч?

Фрида усмехнулась. Сикейрос любил строить из себя угрюмого солдата партии, который пожертвовал радостями жизни ради работы. Но сейчас он вовсю отплясывал с Кристиной, и от угрюмости не осталось и следа. Заметив, как у Пабло сжались кулаки, Фрида подавила смешок. Пабло оказался ревнивцем; между ним и Кристиной часто вспыхивали ссоры. «Ужасный брак, — подумала Фрида. — Мой точно будет лучше».

— Итак, где молодожены? Я хочу их сфотографировать! — крикнул один из гостей, многообещающий фотограф Мануэль Альварес Браво. — Ну-ка, выстройтесь в линию!

Разгоряченной танцем Фриде потребовалось время, чтобы отреагировать. Музыка поглотила ее целиком, как это бывало в старые добрые времена до аварии. Ее глаза устремились к большому зеркалу, висевшему на боковой стене в столовой. Как там цветы, держатся в прическе? Рука взметнулась к волосам и замерла на полдороге: в зеркале ее не было, там отражался только Диего, а она скрывалась за его огромной спиной.

— Фрида, тебя даже не видно. Лучше встань рядом с Диего, — засмеялся Мануэль.

Но она замерла, уставившись в зеркало, будто вросла в пол.

Мануэль нетерпеливо шагнул навстречу и вытащил Фриду из-за спины Диего, который так и не сообразил, в чем дело.

— Вот так будет лучше. А то что это за фотография без невесты. Или подождите, давайте сделаем по-другому: ты сядешь в кресло, а Диего встанет рядом с тобой. Диего, сними шляпу.

— Минуточку, — остановил его Ривера. Он опустился на колени перед Фридой, обхватил ее лицо ладонями и нежно поцеловал. — Вот теперь можно сделать эту чертову фотографию.

Фрида взглянула ему в глаза и прочла в них бесконечную любовь. Тревога, вызванная мимолетными сомнениями, тут же исчезла.

Диего положил руку ей на спину, а Фрида выпрямилась и задрала подбородок. Затем она закинула левую ногу на правую и умелым движением одернула юбку, чтобы спрятать высохшую ногу. И улыбнулась.

Мануэль нажал на вспышку.

— Большое спасибо! — воскликнул он.

— Минуточку, пожалуйста, не меняйте позу, — послышался новый голос. — Отличный кадр. Я сфотографирую вас для «Ла пренса». — Репортер издания возник перед ними и тоже щелкнул фотоаппаратом.

— Газета прислала журналиста? — прошептала Фрида Диего.

Тот отмахнулся:

— Да плевать, что они там напишут. — И крикнул, обращаясь к гостям: — Давайте поднимем тост!

Кто-то протянул ему стакан. Ривера поднял Фриду со стула и впился страстным поцелуем ей в губы. Все присутствующие зааплодировали.

Потом они разрезали свадебный торт — трехэтажный, политый шоколадом и украшенный белыми голубями и парой молодоженов из глазури. Диего отделял большие куски и передавал их гостям.

— Этот торт очень похож на тот, который мы с Лениным заказали в кафе в Москве. Не успели мы его съесть, как началась перестрелка.

Ответом ему был взрыв хохота.

— Расскажи нам эту историю! — попросил кто-то.

Ривера мигом завладел вниманием гостей. Все знали, что его история от начала до конца выдумана, и все же слушали раскрыв рты.

Внезапно раздался суровый женский голос:

— Я тоже хочу кусок торта. В конце концов, это свадьба моего бывшего.

Разговоры смолкли, и все расступились, давая пройти Лупе Марин. Она большими шагами прошествовала сквозь толпу и остановилась перед Диего и Фридой, требовательно протянув им тарелку.

«Боже мой, да она пьяна! Пьяна, но прекрасна», — подумала Фрида, глядя на тело Лупе, источающее сладострастие, на ее чувственные движения, соблазнительную походку и полные губы.

Лупе, почувствовав на себе взгляд Фриды, с ненавистью уставилась на нее.

— Вы только посмотрите на это чучело! Как мог Диего променять меня на эту жердь? Вы хоть раз видели мои ноги? — Она задрала юбки. — Вот это ноги. А что у тебя под юбкой, новая женушка? — Она попыталась броситься на соперницу, но Мануэль и Кристина перехватили ее.

Фрида нашла взглядом Диего, но тот, похоже, и не думал вмешиваться. Напротив, он хохотал во всю глотку, а потом схватил большой бокал текилы, опорожнил его и налил новый. Час спустя он был настолько пьян, что отправился в спальню и рухнул на кровать.

Первую брачную ночь Фрида провела в одиночестве. О сне не могло быть и речи. В голове крутились события прошедшего вечера. Вернулось прежнее ощущение беспомощности, которое она испытала, когда стала невидимой за спиной Диего. После полиомиелита, когда одна нога у нее стала тоньше другой, дети игнорировали ее. И тогда девочка решила компенсировать болезнь храбростью. Позже, когда ей было 15–16 лет, на официальных семейных фотографиях она часто красовалась в мужском костюме с зачесанными назад волосами, как у отца.

Фрида вздохнула. А сейчас-то что делать? Теперь, когда Диего стал ее мужем, как ей не потеряться у него за спиной? Диего почти вдвое старше ее. У него были жена, дети, была история, свое место в жизни. Фрида просто обязана найти свое место рядом с ним! Именно рядом, а не позади. И тут она улыбнулась. Надев, вопреки ожиданиям, яркую традиционную одежду Теуантепека, она сделала шаг в правильном направлении. Диего нравилось, когда она носила национальный наряд, потому что он подчеркивал ее связь с мексиканским народом.

Вздохнув, она поерзала на подушке. Первую брачную ночь она представляла себе иначе. Весь день она мечтала, как займется с Диего любовью. В конце концов, разве обычай не предписывает мужчине и женщине в ночь после свадьбы любить друг друга, даже если были близки до этого?

Мыслями она вернулась к той ночи, когда у нее над головой погас фонарь, а потом они впервые оказались в постели. Диего был очень нежным любовником. Он осторожно скользил ладонями по ее телу, касался губами шрамов, заставляя Фриду извиваться и стонать. Но больше всего ей понравилось, когда он лег на нее сверху. «Он укрывает меня собой, как одеялом», — подумалось ей тогда. Она чувствовала его гладкую кожу, такую приятную и теплую, ощущала его дыхание и запах тела. Когда Диего вошел в нее — очень осторожно, зная, насколько она уязвима после аварии, — он шептал ее имя, умолял довериться ему, признавался в бесконечной любви…

Фрида перевернулась на другой бок. Она уже соскучилась по Диего. Как его угораздило так глупо наклюкаться на собственной свадьбе? Интересно, в глубине души он тоже боялся связи с ней? Неужели он не задавался вопросом, каким будет брак с женщиной, которая годится ему в дочери? Которая вдобавок больна и всю оставшуюся жизнь будет нуждаться во врачах и лекарствах. Ведь неизвестно, как аукнется тот несчастный случай. А теперь Ривере придется нести ответственность за жену и заботиться о ней, что бы ни случилось. Может, он и сам чувствовал, что их отношения таят в себе опасность, потому и выпил так много? «О, Диего, — мысленно обратилась она к нему, — я сделаю все, чтобы избавить тебя от этого страха. Я выжила в той аварии. Я продолжу жить и писать картины. Моя новая жизнь начинается прямо сегодня! И за это я должна поблагодарить тебя».

Она не могла на него злиться. Диего отличался от всех мужчин, которых она когда-либо встречала. Вот почему она его так любила. И у них впереди много других ночей, когда муж будет лежать рядом с ней. С этой мыслью она наконец заснула.

Глава 8

Через несколько дней после свадьбы Фрида проснулась, потянулась на мягких простынях и почувствовала привычную боль в пояснице. Но она лишь мечтательно улыбнулась. Ей приходилась испытывать куда более мучительную боль, так что эта была сущей ерундой! Пошевелив пальцами ног, Фрида ощутила иное, куда более приятное чувство: глубокое удовлетворение от воспоминаний о неисчерпаемых ласках Диего. За прошедшие дни он с лихвой компенсировал первую брачную ночь.

На следующий день после свадьбы, очень расстроенный, он приехал в Койоакан и забрал Фриду. С тех пор она жила с ним на бульваре Реформы. Тот тянулся на пятнадцать километров, и на него, как жемчуг на нитку, были нанизаны круглые площади. Лупе с дочерями Диего Руфью и Гваделупой проживала в одном доме с ними. Фрида не видела ее со свадьбы, но ей было не по себе оттого, что бывшая жена Диего живет так близко. Впрочем, она старалась не забивать этим голову.

«Мой муж — фантастический любовник, — сказала она сама себе и снова сладко потянулась. Неудивительно, что Лупе ревнует и хочет его вернуть». Диего был сама чувственность, он любил соблазнять: голосом, губами, руками. Порой его поцелуи напоминали легкое касание крыла бабочки, а в иные моменты он впивался Фриде в губы с таким напором, будто хотел поглотить ее. Фрида никогда не ощущала свое тело с такой силой.

Она и понятия не имела, на какие страсти оно способно! Не открывая глаз, она сонно провела рукой по простыне, чтобы дотянуться до мужа. Его сторона постели еще хранила тепло тела, но самого Диего уже не было. Тогда Фрида встала и распахнула ставни. В окно ворвался шум бульвара. Но ей нравились эти звуки: громкие голоса торговцев, смех, гудки машин, собачий лай, а время от времени она даже слышала крики диких попугаев, которые рассаживались на больших деревьях вдоль мостовой. Фриде нравился бульвар, пусть даже его проложил ненавистный император Максимилиан[16].

Она босиком прошла по коридору на кухню. Диего сидел за столом, склонившись над роскошным завтраком, состоявшим излюле[17] и яйце беконом. Фриде сразу бросились в глаза красивая керамика из Мичоакана темно-зеленого и коричневого цветов. На тарелках с золотой окантовкой громоздились горки булочек, от которых аппетитно пахло корицей.

Диего тут же вскочил и обнял ее.

— Доброе утро, моя Фридуча. Иди поешь. Как тебе спалось? — Он потащил ее к накрытому столу и налил ей кофе. — Попробуй, очень вкусно.

Фрида загребла вилкой немного моле и отправила в рот. Действительно, было очень вкусно.

— Не знала, что ты умеешь готовить, — сказала она, набирая вторую порцию.

— Так это и не я.

Фрида опустила вилку.

— Тогда кто же?

— Лупе постаралась для нас, — довольно объяснил он, смахнув крошки с губ. — Она принесла все это сегодня утром. Разве не замечательно?

Фрида чуть не задохнулась от гнева. Неужели мало того, что эта мерзавка унизила Фриду на ее же свадьбе? Лупе собирается и дальше вмешиваться в их жизнь?

Ты позволяешь своей бывшей приносить тебе еду, хотя женат на мне? Да еще хвастаешься, какая она чудесная кухарка? — Фрида швырнула вилку в тарелку, отчего соус брызнул на стол.

Несколько капель расползлись крупными кляксами на плече Диего. Он растер их пальцем и бросил на молодую жену недоуменный взгляд, чем еще больше вывел ее из себя. Этот человек был непробиваем, как бревно. Минуту назад она думала о том, какой он замечательный любовник и как в его объятиях она чувствовала себя королевой. И вот он сидит перед ней и ничего не понимает.

— Но, Фрида, — попытался возразить Диего, — в чем дело?

Она встала и нависла над ним.

— В чем дело, чертов ты лягушонок Диего Ривера? Дело в том, что отныне я твоя жена. И ты ешь то, что приготовлю тебе я. А не стряпню Лупе. Она тебе больше не жена! — С этими словами она схватила тарелку и швырнула ее в мусорное ведро.

— Но ты не умеешь готовить, — криво улыбнулся Ривера.

Фрида схватила его тарелку и тоже отправила в ведро. Тарелка с ужасным грохотом разлетелась на куски.

— Во всяком случае, не так хорошо, как Лупе… — Диего протянул руку к одной из булочек с корицеи, но Фрида его опередила: блюдо с булочками также от правилось в мусорное ведро.

— Фрида! Если бы я знал, что это расстроит тебя… Я и представить не мог, что ты так разозлишься. — Ривера посмотрел на нее с удивлением, но она ничего не ответила. Лишь хватала со стола одну тарелку за другой и швыряла их в мусор. Покончив с посудой, она повернулась к мужу, угрожающе сдвинула густые брови и заявила:

— Значит, я научусь готовить.

И Фрида не шутила. Живя в Койоакане, она отлынивала от домашних хлопот при любом удобном случае, однако теперь жалела об этом. Ведь она стала женой Диего. После некрасивой сцены она отправилась к себе в комнату и долго думала, а затем поднялась по лестнице и постучалась в квартиру Лупе.

— Моя еда слишком хороша, чтобы ее выбрасывать, — заявила Лупе. Но при этом у нее в глазах заплясали веселые чертики.

Фрида заметила это и поняла, что гораздо больше похожа на прежнюю жену Диего, чем ей казалось. Лупе тоже была сильной женщиной, и они обе любили одного мужчину.

— Можешь научить меня готовить? — прямо спросила Фрида.

— Заходи, обсудим, — предложила Лупе.

— И ты не будешь набрасываться на меня или оскорблять?

— Нет, разве что ты не вымоешь за собой кастрюли как следует.

— Почему ты согласилась мне помочь? — поинтересовалась Фрида, после того как они проболтали битый час и выяснили, что у них много общего.

— Диего — отец моих дочерей. И он выдающийся художник. Я знаю, что он хорошо работает, лишь когда хорошо поест. Особенно моле. Тебе придется научиться его готовить, ведь Диего жить без него не может. Кроме того… — Она повернулась к Фриде и подняла поварешку на манер учительской указки: — Путь к сердцу мужчины лежит через желудок.

Лупе нравилась Фриде все больше и больше. Достоинство, с которым она держалась в этой непростой ситуации, вызывало уважение. И конечно, ей было нелегко жить в одном доме с бывшим мужем.

— Так ты научишь меня готовить? — наконец спросила Фрида.

Лупе кивнула.

— Мы, женщины, должны держаться вместе, да?

В первый день они занялись приготовлением моле. Усевшись за стол, Фрида резала лук и чеснок. Пять сортов чили, предварительно обжаренные, дымились на сковородке передней, распространяя пряные запахи.

— Самое главное — взять хороший шоколад, растопить его на очень медленном огне и варить, постоянно помешивая. Только так соус получится густым и вкусным, — учила Лупе, стоя у плиты и мешая в большой кастрюле горький шоколад, от которого по кухне тянулся плотный дурманящий аромат. — Лук нужно резать мельче, иначе Диего не понравится, — предупредила она, бросив мимолетный взгляд на разделочную доску.

Издав протяжный стон, Фрида продолжила шинковать лук. Ее еще ожидали головки чеснока. Позже все эти ингредиенты должны были отправиться в соус. При желании туда добавляли молотые орехи, корицу, анис, изюм и много чего еще: у каждой мексиканки был свой рецепт. Моле подавали с курицей, с рисом или на лепешках, и Диего готов был отдать за него душу.

Первая порция моле отправилась в мусор, потому что Фрида сожгла шоколад. Пришлось начинать все сначала. На чистку кастрюли у них ушло почти полчаса.

— Тебе нужно приносить ему обед на работу, — попутно поучала Лупе. — Ты же знаешь, он трудится без перерывов и никогда не приходит поесть домой.

Фрида кивнула. Диего отличался феноменальной работоспособностью. Она никак не могла взять в толк, как ему удается разрисовывать такие гигантские стены. Ривера сутра до ночи торчал на лесах и так уставал, что иногда валился спать прямо там. Фрида уже начала беспокоиться о его здоровье. И понимала, что для поддержания сил ему необходимо по меньшей мере хорошо питаться.

— Значит, ты принесешь ему обед… — продолжила Лупе. — И укрась корзину: ему понравится.

— Зачем ты мне все это рассказываешь? — удивилась Фрида.

— Я же сказала тебе: хочу, чтобы у него все было хорошо, — проворчала Лупе.

Она вернулась к плите, а Фрида стала наблюдать за ней. Кожа у Лупе была смуглой, глаза почти черными, а слегка приоткрытые губы придавали облику необыкновенную живость. Фрида знала, чем предыдущая жена привлекла Диего: статью, чувственностью, расслабленностью движений, непосредственностью, в которой было что-то крестьянское.

«Я могу любить только сильных женщин», — объяснил он Фриде, когда та спросила о его отношениях с Лупе. «Тогда что тянет тебя ко мне?» — удивилась она, глянув на свое болезненное тело. Он озадаченно посмотрел на нее: «Фрида, разве ты сама не видишь своей силы? Ты неподкупна. Всегда говоришь напрямик. Ты революционерка, я ведь тебе уже говорил».

— Моле само себя не сварит.

Полотенце, брошенное Лупе, отвлекло Фриду от раздумий. Она вздрогнула. Лупе метнула в нее укоризненный взгляд и покачала головой:

— Ты уже второй раз умудрилась сжечь моле. К нам еще нужно сделать тесто для лепешек. — Она швырнула на стол пакет с мукой, он лопнул, окутав Фриду белым облаком, отчего та громко чихнула. Обе женщины расхохотались.

— Знал бы Диего, как мы тут с тобой спелись, — сказала Фрида сквозь смех.

— О, об этом можешь не беспокоиться. Думаю, он совсем не против. А если против, пусть пеняет на себя.

Когда Фрида возвращалась к себе, ее не оставляло странное чувство, что они с Лупе могут стать союзницами. В руках у нее была плетеная корзинка, в которой лежал обед для Диего. Фрида быстро накрыла еду вышитой льняной тканью и намотала на ручку корзинки один из своих ярких поясов. Подхватив корзинку, она отправилась в Национальный дворец. Там ее уже все знали. Она поздоровалась с рабочими и поднялась на леса к Диего.

— Твой обед, любовь моя, — сообщила она и поцеловала его.

Широкая улыбка мужа подсказала Фриде, что она поступила правильно.

В последующие недели она продолжала ходить к Лупе и брать у нее уроки кулинарного искусства. К своему удивлению, Фрида обнаружила, что ей это нравится. Ей было приятно заботиться о Диего. И у нее оставалось достаточно времени, чтобы сидеть рядом с ним на строительных лесах и писать собственные картины. «У меня счастливый брак», — думала Фрида. К сожалению, ее сестре повезло меньше. Несколько дней назад Фрида навестила Кристину, у которой недавно родилась дочка, очаровательная малышка Изольда.

— Кристина! — позвала она, войдя в дом, в котором царила полная тишина. Ей никто не ответил. В тревоге Фрида отправилась на поиски сестры. Она нашла ее лежащей на софе; рядом спала маленькая Изольда.

— Фрида! — воскликнула Кристина и со стоном поднялась с софы, придерживая шаль, которой прикрывала левую половину лица. Фрида сдвинула шаль в сторону. Висок сестры украшал огромный припухший кровоподтек.

— Это он сделал?

Фрида не стала называть мужа Кристины по имени. Тогда на свадьбе чутье не подвело ее. Пабло оказался мерзавцем, который бил ее сестру. Фрида давно об этом догадывалась, но теперь убедилась окончательно.

— У тебя же только что родился ребенок! Как он мог?! Где он?! — Она была полна решимости найти зятя и высказать ему все, что она о нем думает.

— Брось, Фрида, его тут нет!

— Почему ты позволяешь так обращаться с собой?

На лице Кристины появилась страдальческая улыбка.

— А чего ты от меня хочешь?

— Уходи от него! Прямо сейчас. Ты можешь переехать к нам.

В глазах Кристины вспыхнул слабый огонек надежды, но тут же потух.

— Пабло не всегда такой. К тому же он отец Изольды. Не рассказывай никому о побоях, ты слышишь меня? — Кристина схватила ее за руку.

— А мама и папа знают?

Кристина покачала головой и вдруг разрыдалась.

— Мне так стыдно. Я чувствую себя совсем маленькой, когда он приходит в ярость.

Фрида обняла ее.

— Ты не единственная женщина, которую бьет муж, мы обе это знаем. Но ты моя сестра, поэтому я в бешенстве. Уходи от него и живи у нас.

— Ты хочешь, чтобы я переехала в твое коммунистическое логово? — попыталась улыбнуться Кристина. — Мне ведь надо заботиться о спасении души дочери.

— От Матиты что-нибудь слышно? — решила сменить тему Фрида. Давить на Кристину не было смысла: ведь именно так поступал Пабло. И Фрида могла лишь надеяться, что сестра в конце концов одумается.

Кристина снова покачала головой.

— Мама все еще не хочет видеть ее дома. Она очень обижена. Но Матита, по крайней мере, счастлива в браке.

— Ох, Кристина, — вздохнула Фрида.

Пару дней спустя в дверь громко постучали. Встревожившись, Фрида отложила в сторону рукоделие: она вышивала на белой ткани слова Mi corazön[18]. Салфетка предназначалась Диего. Открыв дверь, Фрида вскрикнула: на пороге стоял ее муж, белый как полотно. Он едва держался на ногах. Ему не давали упасть двое рабочих.

— Быстро несите его в спальню! — велела Фрида. — Теперь опустите!

Мужчины затащили Диего на кровать.

— Что произошло? — с тревогой спросила Фрида.

— Он упал с лесов. Наверное, заснул.

С тех пор как Диего получил заказ на роспись огромной лестницы в Национальном дворце, он работал по восемнадцать часов в сутки и возвращался домой едва ли к полуночи. В те дни, когда он не занимался росписью, Ривера исполнял обязанности директора художественной школы в Академии Сан-Карлос. В детстве он сам ходил туда и теперь, когда его назначили директором, начал перепланировку всех классов. Эта работа отнимала у Диего много времени и сил.

— Вряд ли у него что-нибудь сломано. Но он очень устал. Тебе нужно позвать врача, — посоветовал один из мужчин.

Фрида кивнула.

Пришедший врач прописал строжайший покой, лекарства и здоровое питание. На несколько последующих недель Фрида окружила мужа заботой. Она спроваживала некстати нагрянувших гостей, читала Диего, сидела у его постели, чтобы он не унывал. Сначала Ривера нервничал и возмущался, что ему не разрешают работать: он не привык бить баклуши. Он ругался и порывался уйти из дома, но, сделав несколько шагов, понимал, что слишком слаб, и снова возвращался в постель, не переставая при этом сотрясать воздух проклятиями. Со временем Фрида научилась успокаивать мужа и переключать его внимание, и Диего даже начал находить удовольствие в своем новом положении, что вселяло силы во Фриду. Ей нравилось заботиться о больном муже, и она с радостью вжилась в эту прежде незнакомую для нее роль.

Она еще раз сняла пробу с моле по-оахакски, которое впервые приготовила сама. Накануне Фрида сходила на рынок и вернулась с двумя корзинами еды, которые едва донесла. Перец пасилья, сухой и ароматный, она не смогла натереть, поэтому вместо него взяла высушенный перец каскабель. Плоды напоминали вишенки, и, если потрясти такую вишенку, можно было услышать, как гремят семена, — не зря каскабель называли гремучим чили. Однако Фрида не учла, что гремучий чили один из самых острых. Она окунула ложку в соус и облизала ее. Боже, просто огонь! Диего любил острое, но даже для него это было слишком. Немного подумав, она добавила тертый шоколад и изюм, чтобы сбить остроту. Лупе наверняка не одобрила бы: для нее был лишь один способ приготовления правильного моле — строго по рецепту. Но Лупе, к счастью, рядом не было, а Фриде нравилось экспериментировать.

Когда все было готово, она позвала Диего.

Он сидел напротив нее за столом, который она украсила вышитыми салфетками и большим букетом диких калл. Моле она поместила в большую глиняную чашу с ярким орнаментом по краю и поставила в центре стола. Рядом стояла квадратная посудина, на которой громоздились горками три сорта риса: красный, белый и зеленый. В кухне было тепло от пара, который шел от кастрюль. Пахло аппетитно.

— Я добавила чуть больше изюма и чуть меньше жира, потому что так лучше усваивается, — пояснила Фрида, наблюдая за мужем.

Диего поднес ложку ко рту и проглотил. Затем сложил губы трубочкой, резко выдохнул и замахал руками перед лицом):

— Что?.. Слишком остро? — заволновалась Фрида, прежде чем сообразила, что он просто ее разыгрывает.

Ривера зажмурился и принялся с аппетитом жевать.

— Фрида, моле восхитительное, хоть и не такое жирное, как я привык, но…

— Это потому, что я добавила меньше жира, — перебила его Фрида. — Врач сказал, что тебе следует…

— У тебя делается такая забавная собачья мордашка, когда ты ворчишь. Тебе никто не говорил? — улыбнулся Ривера.

Фриду его замечание ничуть не задело: у нее было слишком хорошее настроение.

— А ты похож на лягушку. Даже когда не дуешься.

Диего, который только что положил в рот очередную ложку, разразился гомерическим смехом и поперхнулся.

Фрида похлопала его по спине и положила на тарелку рис, с удовольствием продолжая наблюдать за трапезой мужа.

После еды она заставила Диего лечь в постель, чтобы отдохнуть. Начиналась та часть дня, которая нравилась ей больше всего. Она легла рядом и обняла мужа, слушая его дыхание и тихо бормоча слова любви. В такие моменты Фрида чувствовала себя на седьмом небе, и ей казалось, что счастье будет вечным.

— Диего, только не вздумай бросать меня теперь, когда я тебя едва нашла, — прошептала она ему на ухо. — Я не переживу этого. Пообещай, что все будет в порядке.

Ривера повернулся к ней и обхватил ее лицо обеими руками.

— Я всегда буду с тобой, даю слово.

Во второй половине дня теперь шли затяжные ливни, потому что начался сезон дождей. Фрида придвинула кровать к окну, чтобы они могли смотреть на дождь через открытые ставни. Иногда вода хлестала сплошной стеной, поглощая все остальные звуки, иногда супруги слышали бульканье в водосточной трубе и стук, с которым отдельные крупные капли падали на покрытые жестью оконные карнизы. Им обоим нравились эти звуки. Диего просто лежал с полузакрытыми глазами, погрузившись в свои мысли, а Фрида нежилась в его объятиях и думала о своем.

В те недели, пока она ухаживала за Диего, жизнь текла размеренно. Фрида не писала картин и не просиживала часами за мольбертом. Взамен у нее появилось нечто другое. Впервые она смогла быть рядом с любимым человеком, заботиться о нем и нести ответственность за его самочувствие. Теперь Диего принадлежал только ей, и это было прекрасно. Они много разговаривали о последней тактике Коммунистической партии потом об искусстве, и опять об искусстве. Фрида просила Диего подробно рассказать ей о годах, которые он провел в Европе. Она хотела знать все о его прошлом. «Мы вместе сильно выросли за эти дни и недели», — удовлетворенно думала она. Она ощущала себя такой живой и цельной, что с радостью приказала бы времени остановиться. Она ничего не рисовала, но в голове у нее зрели замыслы новых картин, которые ждали воплощения. Хотя пока это было невозможно: мольберт и краски все еще оставались в Койоакане.

Когда Фрида зашла навестить родителей, ее потянуло в прежнюю спальню. Она закрыла за собой дверь и сдернула с мольберта простыню, которой Амельда накрывала картины, чтобы защитить их от пыли. Комната была надраена до блеска. Фрида втянула ноздрями воздух и почувствовала запах лимона и уксуса, которые Амельда использовала при уборке. Все было на своих местах: и кровать с балдахином, и фигурка Иуды, которого Диего в шутку называл ее любовником, и письменный стол, и множество картин, фотографий, кукол и безделушек. На мольберте была закреплена картина, над которой художница работала до переезда на бульвар Реформы. Фрида долго вглядывалась в нее, комкая в руках простыню. На картине она изобразила саму себя в простом белом платье с короткими рукавами, отороченными кружевами. Взгляд у Фриды на карта не был сосредоточенный. Сросшиеся над переносицей брови образовывали линию, похожую на размах крыльев птицы, на щеках пламенел румянец, украшало крупное ожерелье из нефрита с большим кулоном. Ожерелье находилось прямо по центру картины. Справа от головы Фриды на вычурной колонне стоял будильник. «А колонна-то кривая, как мой позвоночник», — подумалось ей. Стрелки показывали без восьми минут три. Будильник был современный, как и самолет, пролетавший над ее головой за окном. «Это летит время, — подумала Фрида. — Оно сочетает в себе прошлое и будущее: старинные украшения и кружева ручной работы рядом с современными технологиями. И между ними — я. Может, стоит добавить длинные нефритовые серьги, чтобы подчеркнуть свои ацтекские корни?» Она потянулась за тонкой кистью, чтобы смешать краску. Но в тот же момент услышала голос Диего:

— Вот ты где, Фрида. Пойдем домой.

Кисть замерла в поднятой руке. Потом Фрида поставил ее обратно в банку, к другим кистям, и вышла из комнаты.

К концу сентября Диего почти поправился.

— За это мне нужно благодарить только тебя, Фридуча, — сказал он, целуя ей руки. — На следующей неделе я вернусь к работе. Лестница в Национальном дворце станет самым важным моим творением.

Он показал Фриде предварительные наброски, над которыми работал последние несколько недель. Он хотел отразить всю историю Мексики, которая начиналась с испанского завоевания в 1519 году и включала колониальный период, американскую интервенцию, время реформ и последующее французское вторжение, диктатуру Порфирио Диаса и революцию 1910 года. Его новый помощник, Рамон Альва Гуадаррама, приходил почти ежедневно, чтобы обсудить планы и провести подготовительные работы.

Фрида понимала, что в скором времени их с Диего жизнь станет такой, какой была до его болезни. Доктор сказал, что Ривере разрешат вернуться к работе через три дня. И у нее снова появится время, чтобы рисовать. За последнее время у Фриды накопилось столько идей, что ей не терпелось выплеснуть их на холст.

Диего провел в Национальном дворце два дня, занимаясь фреской на лестничной клетке. Вечером в их дверь громко постучали. На пороге стоял Альфаро Сикейрос. Он вошел не поздоровавшись и даже не улыбнувшись и с ходу заявил, что Риверу исключат из Коммунистической партии.

— Твоя политическая неблагонадежность уже давно как бельмо на глазу партии. А теперь ты хочешь расписать Национальный дворец, символ правительства, которое продало нас американцам и эксплуатирует народ?

Диего посмотрел на него с презрением.

— Разве я виноват, что правительство больше не дает тебе контрактов на роспись стен в государственных учреждениях? Ты просто завидуешь, что эта работа досталась мне, а не тебе.

Сикейрос чуть не задохнулся от ярости.

— Ты работаешь на капиталистов, на правительство эксплуататоров и угнетателей! Посмотри, с кем ты водишься. Это измена классовой борьбе! Гдетвоя революционная бдительность?

— Мои картины возвращают мексиканцам их историю. Впервые! Это пробуждает политическое сознание людей, и они становятся борцами за правое дело.

— Товарищ Сталин думает иначе.

Ни один мускул не дрогнул на лице Диего. Он помолчал, а затем заявил:

— Значит, товарищ Сталин ошибается.

Лицо Сикейроса посерело.

— Этим ты раз и навсегда подтвердил, что не достоин быть членом партии. Я генеральный секретарь Коммунистической партии Мексики. И поэтому, полагаю, имею право поднять вопрос о твоем исключении. — Он сделал паузу. — Его решат на партийном собрании третьего октября.

Диего упросил Фриду не ходить с ним на собрание в тот вечер. Через несколько часов он вернулся подавленный.

— Все очень скверно: я только что лишился дома.

На следующее утро Фрида поняла, что он имел в виду.

В статье, напечатанной в партийной газете «Эль мачете», Сикейрос открыто поносил Риверу как предателя и правого уклониста, предостерегая остальных коммунистов от общения с ним.

— Я когда-то был редактором этой газеты! — яростно завопил Диего, скомкав газету. — Годами боролся за правое дело, был в изгнании и ради партии пошел бы даже в тюрьму. Во всех картинах я воплощаю марксистские идеи. И теперь все это пойдет псу под хвост, потому что пришла новая директива из Москвы? Но здесь не Москва! Здесь Мексика! Мне стоило догадаться, что со Сталиным не о чем говорить.

Фрида видела, как муж страдает, но не могла ему помочь. Каждый день в газетах появлялись новые нападки на Диего. Он чувствовал себя морально раздавленным и сомневался в деле всей жизни.

— В сущности, они просто бросаются громкими фразами, — пыталась утешить его Фрида. — Например, отсутствие партийной дисциплины. Что конкретно имеется в виду?

— Что я не боюсь, — ответил он, выпрямившись в кресле. — И впредь не буду бояться. Я продолжу расписывать стены, чтобы все видели. И останусь марксистом.

— Завтра я выйду из рядов партии. В знак солидарности с тобой, — заявила Фрида. — А сегодня пойдем танцевать.

Она подошла к мужу, многозначительно коснувшись его бедра краем широкой шелестящей юбки.

Ривера удивленно посмотрел на нее, а потом его лицо прояснилось.

— Возможно, это как раз то, что нам сейчас надо.

Они отправились в «Мариачи-бар» на площади Сокало и заказали текилу. Когда пара уже собиралась домой, в бар вошла Тина Модотти. Фрида протянула руки, чтобы поздороваться с подругой, но та увернулась от ее объятий.

— Предатели, — прошипела она.

Фрида побледнела. Одеревенев, она стояла посреди зала и смотрела, как Тина садится за другой столик.

Той ночью она не могла заснуть. Потеря подруги причинила ей сильную боль — почти такую же, как отъезд Алехандро в Европу. Диего лежал рядом, завернувшись в простыню. Ему тоже не спалось.

— Может, нам уехать из Мексики, — пробормотал он вдруг, обнял Фриду и прижал к себе. — А теперь давай спать.

Глава 9

— Ты действительно хочешь сделать это ради моей семьи? — спросила Фрида.

Диего кивнул.

— Не только ради твоей семьи. Но и ради нас тоже, — ответил он. — Я выплачу долг Гильермо, а он за это перепишет на меня дом. Конечно, твои родители по-прежнему будут жить там. Но я подумываю и о том, чтобы тоже переехать в Койоакан. Нам обоим очень нравится дом, и в нем достаточно места для студии.

Фрида почувствовала огромное облегчение. Гильермо получал все меньше и меньше заказов на фотографирование, а ее медицинские счета съели все сбережения семьи. От кредита, взятого под залог дома, тоже ничего не осталось. Чтобы заткнуть самые большие дыры в бюджете, пришлось даже продать кое-что из старой мебели.

— Если переедем в Койоакан, нам не придется жить в одном доме с Альфаро, — заметила она. — Этот ужасный человек даже не здоровается со мной, когда мы сталкиваемся на лестнице. Кроме того, я скучаю по саду. Можно завести питомца: собаку или обезьянку.

Перед переездом они затеяли большой ремонт. Декоративную лепнину, которая на французский манер украшала дом снаружи, убрали, так что стены стали гладкими, как принято в Мексике. Декоративные решетки, наполовину закрывавшие окна, сняли. Затем дом выкрасили в ярко-синий цвет и поменяли европейскую мебель, которую Гильермо выставил на продажу, на мексиканскую. Во дворе Фрида обустроила небольшой пруд и поселила в нем золотых рыбок и пару уток. Комнаты быстро заполнились доколумбовым искусством: маленькими статуэтками, фигурками, игрушками и глиняными горшками, которые Диего в огромных количествах скупал при любом удобном случае. Фрида, которая снова начала коллекционировать ретабло, вешала их на стену в спальне.

— Мой дом все больше походит на музей естественной истории, — возмущался Гильермо всякий раз, когда Диего или Фрида притаскивали очередную партию безделушек и украшали ими комнаты. Но в доме изменилось не только это. Тетки Фриды и некоторые прежние знакомые перестали приходить в гости. Кое-кто даже окропил святой водой тротуар, чтобы изгнать из дома зло, которое, как им казалось, в нем теперь обитало.

С особой любовью Фрида обставила кухню. С тех пор как она открыла для себя кулинарию, она придавала большое значение тому, чтобы кухня была функциональной, но при этом красивой. Кирпичную кладку большой печи она выкрасила тем же синим цветом, что и внешние стены, а для деревянных полок и огромного стола выбрала контрастный ярко-желтый.

По стенам висели десятки медных кастрюль, надраенных до блеска и расположенных по размеру. А еще Фрида прилепила на стену миниатюрные кувшинчики, которые слева от открытой печи образовывали имя «Фрида», а справа — «Диего». На подоконниках и в стеклянных шкафах с желтыми полками стояла синяя и зеленая посуда всех форм и размеров.

— Этот дом синеет на глазах, — сказал Гильермо однажды, когда Фрида покрасила этим цветом стул.

— Синий отгоняет злых духов, — не растерялась Фрида.

Название «синий дом» прижилось у соседей, а вскоре и остальные жители городка на вопрос, где проживает семейство Ривера, отвечали просто: в casa azul[19].

— Ты только представь себе, Дуайт Морроу пригласил меня расписать стену в лоджии дворца Кортеса в Куэрнаваке! — сообщил как-то вечером Диего, потрясая письмом.

— Дуайт Морроу? — повторила Фрида. — Американский посол и тесть Чарльза Линдберга [20]?

— Да, его дочь Энн замужем за Линдбергом. Завтра Морроу с женой придут к нам на ужин. Тогда и обсудим детали. Ида, с ними будет фотограф, какой-то американец венгерского происхождения или вроде того.

— Но ты же еще не закончил работу в Национальном дворце, — возразила Фрида.

Диего повернулся к ней:

— Мы ведь решили, что будет неплохо уехать из города на некоторое время, пока все не уляжется.

Фрида кивнула. Речь шла о бывших товарищах по партии. Случалось, они приходили в Национальный дворец, где работал Диего, и выкрикивали оскорбления. На прошлой неделе кто-то даже стукнул киркой по одной из фресок.

Чтобы накрыть праздничный стол и приготовить для гостей традиционные мексиканские блюда, Фрида приложила массу усилий. Но на душе у нее скребли кошки. Дуайт Морроу считался противоречивой фигурой. Год назад он выбил у мексиканского правительства привилегии для американских компаний на добычу полезных ископаемых. На улицах против его действий проходили митинги. Да что там говорить, и Диего с Фридой участвовали в этих акциях протеста. Их товарищи по партии ненавидели посла всей душой: для них он олицетворял авангард американского империализма.

А вдруг сейчас Морроу пытается использовать Диего, чтобы успокоить мексиканцев? С другой стороны, именно он выступал посредником между правительством и католической церковью, когда в ходе восстания кристерос[21] мятежники с оружием в руках сражались против попыток правительства изгнать религию из общественной жизни. Тогда Мексика едва избежала очередной гражданской войны.

«Мне интересен этот человек, — думала Фрида, протирая бокалы и расставляя их рядом с тарелками. — И я совсем не против пожить какое-то время в другом городе».

Она окинула критическим взглядом накрытый стол. Чего-то явно не хватало. Между тарелками и приборами на пять персон оставалось слишком много свободного места. Недолго думая, Фрида взяла отполированный до блеска медный кувшин и опустила в него дюжину зеленых пивных бокалов. В некоторые бокалы она поставила белые каллы — Фрида была без ума от этих цветов и в огромном количестве выращивала их в патио. Но одной импровизированной вазы ей показалось недостаточно. Нужно было что-то еще. Тогда она побежала в спальню и принесла вышивку, над которой работала. Надпись Mi corazön еще не была закончена, но Фрида так изобретательно расположила ткань на столе, что это совсем не бросалось в глаза. Вот теперь все было идеально.

Встав перед зеркалом, она окинула себя взглядом с ног до головы. Верхняя часть наряда из ткани ручной работы цвета индиго была оторочена красным по вырезу и рукавам. Юбка из той же тяжелой ткани собиралась складками на талии. Подол из черного атласа прикреплялся синей декоративной тесьмой. В сравнении с другими нарядами Фриды, костюм был выдержан в спокойных тонах. Вся его прелесть заключалась в материале, сотканном вручную в небольшом местечке неподалеку от города Пуэбла. Фрида как раз собиралась надеть серебряное ожерелье с малахитом, когда к ней сзади подошел Диего и помог справиться с застежкой.

— Ты прекрасна! — шепнул он, целуя ее в шею.

Она увидела себя и Диего в зеркале — как в их первую встречу. И Ривера, судя по всему, вспомнил о том же.

— Всякий раз, когда вижу тебя перед зеркалом, я влюбляюсь в тебя заново.

Он обнял ее и привлек к себе. Фрида почувствовала, как внутри нарастает возбуждение, и повернулась, чтобы поцеловать мужа. Когда в дверь постучали, они, хихикая, оторвались друг от друга.

— Позже продолжим, — прошептал Диего.

Дуайт Морроу, красивый стройный мужчина с прямым носом и превосходной осанкой, был на добрую голову выше своей жены Элизабет, широколицей и румяной. Рядом с мужем она казалась дурнушкой.

Поздоровавшись с четой Морроу, Фрида обратила внимание на третьего гостя, стоявшего позади. Ей редко встречались мужчины, которых она находила привлекательными с первого взгляда. Незнакомца отличали красивые глаза, мягкие волнистые волосы были зачесаны назад, как у Диего. Он с теплотой посмотрел на Фриду и протянул ей руку.

— Николас Мюрей, — представился он. — Рад с вами познакомиться. И если позволите: я в восхищении. — Глаза у него блеснули.

— С какой любовью вы сервировали стол, — услышала она голос Элизабет, которая уже прошла в столовую вместе с Диего. — Это все ради нас? И эти каллы — они великолепны!

Фрида улыбнулась Мюрею, и они проследовали в дом. Фотограф показался Фриде крайне интересным мужчиной. Вечер обещал быть веселым.

— Зачем вам фреска в Куэрнаваке? — полюбопытствовал Диего, когда они перешли к десерту — пудингу с хвойным мороженым, который Фрида подала на яркосиней тарелке.

— Хочу сделать подарок городу…

— Мы чувствуем себя там как дома, — добавила жена. — Так жаль, что скоро уезжать в Лондон. Сеньора Ривера, пудинг просто восхитителен.

— С радостью поделюсь с вами рецептом. В Лондон? — спросила Фрида почти одновременно с Диего.

— Совершенно верно. На конференцию по флоту. Кстати, я тут подумал вот о чем. Почему бы вам не поселиться в нашем доме? Живите сколько хотите, пока работаете в Куэрнаваке.

— Щедрое предложение, — задумчиво произнес Диего. — Мы с Фридой могли бы провести там медовый месяц. В конце концов, до него мы так и не добрались.

— Медовый месяц? — переспросил Николас. — Значит, вы недавно поженились?

Звук его голоса заставил Фриду замереть. Казалось, он идет из самой глубины гортани. Ей понравился акцент Мюрея. Диего, кажется, говорил, что фотограф родом из Венгрии.

— Мы поженились пару месяцев назад, — объяснила она, — но медового месяца у нас до сих пор не было.

— Вам понравится в нашем доме, — сказала Элизабет, клада руку на плечо Фриде. — Вижу, вы любите цветы и красивые вещи. Вокруг дома есть несколько террас и фонтанов. При желании вы даже сможете нарвать бананов прямо с дерева. А еще есть смотровая башня, откуда открывается прекрасный вид на Трес-Марияс — это соседний городок, очень симпатичный, с колоритным рынком.

Фрида была на седьмом небе от счастья: скоро они отправятся в путешествие и какое-то время поживут на природе. Наконец-то она увидит и испытает нечто новое. И у них с Диего будет медовый месяц. Они снова останутся только вдвоем, как во время его недавней болезни. Кристина с мужем после свадьбы ездили в Акапулько. Кристина была тогда совершенно счастлива, и Фрида даже ей завидовала. Из свадебного путешествия сестра вернулась с ребенком под сердцем — об этом Фрида тоже помнила.

— Давайте поговорим о вашей фреске. Что я должен изобразить?

Прикурив сигарету и выдув струйку дыма, Морроу ответил:

— Я решил, что оставлю сюжет на ваше усмотрение. Конечно, основываясь на ваших прошлых работах, я представлял себе какой-нибудь эпизод из истории Мексики. Испанское завоевание? Борьба мексиканцев за освобождение? Возможно, Эмилиано Сапата? Как я уже сказал, решать вам.

— Но вам может не понравиться моя картина — возразил Диего.

— Не исключено, хотя до сих пор такого со мной не случалось. Я большой поклонник вашего творчества.

Прежде чем завести разговор о гонораре, Диего разлил текилу.

— Двенадцать тысяч долларов, — предложил посол. — И вы сможете жить в нашем доме.

Фрида уставилась на Диего широко раскрытыми глазами. Это была целая куча денег, намного больше, чем Ривера когда-либо получал.

— Можно остановиться на истории штата Морелос. И, разумеется, истории строительства дворца Кортеса, — произнес Диего словно сам себе. По его тону Фрида сразу поняла, что у него в голове уже созрел замысел.

— Отличная идея, — поддержал Морроу. — Дворец Кортеса — это символ испанского завоевания…

— А я покажу, что дворец принадлежит и всегда принадлежал тем, кто его возвел.

— Народу Мексики.

— За это стоит выпить! — воскликнул Диего, поднимая бокал.

— Жаль, что у меня с собой нет фотоаппарата. Мне бы хотелось запечатлеть этот момент, — заметил Николас, но смотрел при этом только на Фриду. Она весь вечер ловила на себе его взгляды и, положа руку на сердце, не могла утверждать, что они ей неприятны. И сейчас у нее возникло ощущение, что на самом деле он хотел запечатлеть ее.

— У нас есть общие друзья, — сообщил он Фриде.

— Вот как? И кто же?

— Мигель Коваррубиас и его жена Роза.

— Это вы делали их фотографии? Они чудесные, — искренне восхитилась Фрида.

— Ну да, я ведь портретист.

— И очень хороший, надо сказать, — вмешалась в их разговор Элизабет. — Он снимает для лучших американских журналов. И одним из первых освоил цветное фото.

— Цветное фото? Мне это очень интересно. Я люблю яркие краски. И хотела бы увидеть больше ваших работ.

— А я хотел бы вас поснимать, — промолвил он, скользнув по ней многозначительным взглядом, который ей польстил.

Когда гости уехали, Фрида начала убирать со стола, но Диего привлек ее к себе на колени.

— Что ты думаешь о предложении?

— Мне нравятся эти двое. И, по-моему, Морроу действительно любит нашу страну. Ведь это он изменил название «американское посольство» на «посольство США», поскольку знает, как сильно это задевало нас, мексиканцев. В конце концов, мы тоже часть Америки! — Она замялась.

— Но все же?

— Ну не знаю, там столько работы, а ты еще не закончил с лестницей в Национальном дворце.

— И все-таки я бы с радостью поехал, разумеется вместе с тобой. Устроим себе медовый месяц. Климат там чудесный, вечная весна. И Куэрнавака не так далеко, всего два-три часа на машине. Я всегда могу вернуться сюда, если понадобится. К тому же предложение Морроу остановиться у него дома — просто фантастика. Это поможет нам отвлечься. — Он сделал паузу и посмотрел на жену: — Но я соглашусь только в том случае, если ты присоединишься ко мне. Без тебя я никуда не поеду. Ты моя жена.

Фрида вздохнула.

— В чем дело? — спросил Диего.

— Я никогда не выезжала за пределы Мехико, — призналась она. — Мы с Алехандро мечтали отправиться в Штаты, но вместо этого я попала в аварию. Я-Я очень счастлива. Ты даже не представляешь, как много это для меня значит.

Диего взял ее за руки.

— Ты хочешь поехать в США, Фридуча? Однажды я отвезу тебя туда, обещаю.

— Что ты думаешь об этом фотографе? — поинтересовалась Фрида.

Диего засмеялся.

— Он влюбился в тебя с первого взгляда, да так, что чуть в обморок не брякнулся, — лукаво заметил он. — Нелегко будет держать его на расстоянии.

В декабре все было решено. Супруги собрали чемоданы и выехали из города. Дорога заняла от силы часа два, но Фрида волновалась, как никогда прежде. Впервые в жизни она увидела пустынные пейзажи. Вдали возвышались горы, окружающие высокое плато, на котором раскинулась Куэрнавака. Можно было даже разглядеть заснеженную вершину вулкана Попокатепетль.

Город Фриде сразу понравился. Она наслаждалась мягким климатом и тишиной. Просторный дом Морроу, окруженный террасами с разбитыми на них садами, поразил ее. Она была готова часами бродить вокруг и быстро сдружилась с Пако, старым садовником, которому помогала вкапывать саженцы и ухаживать за деревьями.

— Это мой способ поблагодарить хозяев за разрешение остановиться в их сказочном доме, — оправдывалась она. Кроме того, я ищу вдохновение для картин, которые в скором времени напишу.

— Просто ты нигде больше не была — поддел ее Диего, но Фрида отрицательно покачала головой:

— Просто я люблю хорошую погоду и мягкий климат. И мне нравятся большие фазенды с особняками и садами, нравится сочетание порядка и природы. Ты когда-нибудь видел цветущие агавы? Внизу, у реки, растут багрянники. А здесь, прямо за домом, есть кактусы в человеческий рост!

— Все в порядке, Фрида, — засмеялся Ривера. — Я рад, что тебе здесь нравится. Делай свои эскизы!

С утра пораньше Диего отправился в неприступный дворец XVI века, построенный по приказу Эрнана Кортеса, и проработал там до позднего вечера.

Фрида проснулась позже обычного. Она тщательно оделась в яркий наряд и приготовила для мужа обед, который и отнесла ему на работу. Она залезла к Диего на строительные леса и сидела рядом, пока муж рисовал.

Новый год супруги отпраздновали с друзьями, приехавшими из столицы. Сначала все отправились во дворец Кортеса посмотреть, как продвигается работа над фресками Диего, затем Фрида показала свои многочисленные эскизы. Анита Бреннер прочитала главу из своей новой книги, Мануэль сделал фотографии. В полночь они встретили Новый год под звездным небом.

— Каждая звезда — это счастливая минута! — воскликнула Анита.

Позже Фрида с Диего занялись любовью.

— В этом году я буду любить тебя каждую ночь, моя Фридуча, — прошептал он ей на ухо.

— Тебе придется, или я начну капризничать, — ответила она, прижимаясь к его спине. По легкой дрожи его тела она поняла, что муж смеется.

«Я благодарна за жизнь, которая у меня есть, — думала она, когда Ривера уже заснул. — Я благодарна за то, что Диего любит меня. Я счастлива. И хочу, чтобы ничего не менялось».

Глава 10

Год только начался, и Фрида чувствовала себя счастливой и умиротворенной, как никогда раньше. Решение на несколько месяцев вырваться из привычной жизни оказалось абсолютно верным. Сейчас она шла во дворец Кортеса и несла корзину с обедом для Диего. Утром она рисовала, а затем несколько часов пропадала на огромной кухне Морроу, готовя тортильи с куриной грудкой и острым сладким соусом чили и блинчики со свежей клубникой. Она подняла вышитую салфетку и вдохнула аппетитный запах лепешек. Сегодня они получились у нее особенно хорошо. В корзине также лежал синий бокал, который она купила для Диего на рынке. И, как всегда, Фрида положила в корзинку небольшую любовную записку. Если под рукой не оказывалось листа бумаги, она писала такие записки на использованных конвертах. Например, как сейчас: «Диего, любовь моя, не забудь: как только ты закончишь с фреской, мы будем любить друг друга целую вечность. Твоя Фрида». Чуть ниже алел оттиск ее накрашенных яркой помадой губ.

Увидев первые наброски фресок Диего на лоджии, Фрида вздохнула с облегчением. Внутри дворец казался намного более живым, наполненным светом и воздухом, чем снаружи, где глаза упирались в фасад без окон. Она тихо поздоровалась с портретом Эмилиано Сапаты, которому Диего отвел почетное место в одной из ниш на первом этаже. В одной руке у лидера мексиканской революции была винтовка, которой он потрясал в воздухе, в другой руке он сжимал саблю. Диего изобразил Сапату несколько раз, в том числе верхом на белом коне.

— Вот только ноги у коня какие-то неправильные, косолапые, — заметила Фрида, когда Диего показал ей наброски.

— Значит, их нарисуешь ты, — парировал он. Фрида сделала эскиз, и Ривера остался им доволен. Она быстро поднялась по лестнице мимо фресок, изображающих испанское завоевание, и своей любимой картины, где Диего нарисовал сахарную фабрику: бородатый испанский конкистадор на лошади подгоняет кнутом рабочих; рабочие в белых одеждах, лиц почти не разобрать, но движения исполнены человечности, которая трогала Фриду до слез. Она восхищалась тем, как муж вернул угнетенным достоинство, и не могла дождаться, когда снова увидит Диего. Фрида все еще чувствовала его прикосновения: этим утром они тоже занимались любовью.

Оказавшись на втором этаже, она окинула взглядом леса, но Риверы нигде не было.

— Ты видел Диего? — спросила она у одного из рабочих.

Тот молча покачал головой и прошмыгнул мимо, что удивило Фриду: обычно мужчины были не против поболтать, однако сегодня, увидев ее, разбежались.

Тогда она прошла под лесами в каморку, где хранились инструменты и посуда для росписи. И ее глазам открылась неприятная картина: Диего стоял к ней спиной, натягивая брюки, а перед ним застегивала блузку индианка. Увидев Фриду, она обожгла ее вызывающим взглядом и удалилась, покачивая бедрами.

Фрида замерла, внезапно ощутив внутри звенящую пустоту. Вся бодрость, переполнявшая ее минуту назад, испарилась. «Это как параллельный план, — само собой пришло ей в голову. — Я стою перед его картинами, восхищаюсь ими, вспоминаю, как мы занимались любовью, а он в это время спит с другой женщиной. Как я могла подумать, что он оставит свои привычки, женившись на мне? Боже, какая я наивная дурочка! Слепая идиотка!»

— Фрида! — воскликнул Ривера. — Это ничего не значит.

— Для тебя, может, и нет. А для меня значит очень много. — Она удивилась уверенности собственного голоса. Ей хотелось быть сильной во что бы то ни стало. Во всяком случае, здесь, когда в любой момент могли войти посторонние, ей не хотелось давать волю чувствам, чтобы не унижаться еще больше. Она подавила в себе желание наброситься на Диего с кулаками или расцарапать ему лицо; для этого у нее не осталось сил. Она могла думать только о том, что ее мир, ее брак и любовь Диего, какими она их представляла себе, превратились в прах.

Не сказав больше ни слова, она поставила корзину, повернулась и ушла.

Убежище она нашла в обширном саду Морроу. «Нет, я не буду плакать даже сейчас, — сказала она себе. — Гордость не позволит».

Тут же ей вспомнилась сцена, невольной свидетельницей которой она оказалась. Со спущенными штанами Диего выглядел нелепо. «Предатель», — вспыхнуло в голове. Но взгляд индейской женщины поразил Фриду до глубины души. В нем читался триумф. И тут она поняла, что такое происходит не в первый раз и это не единственная женщина, с которой муж ей изменял. Все те модели, которые замирали перед Риверой, ловя каждое его движение, каждое слово, слетевшее с его губ, — они так гордились, что их увековечил самый известный художник Мексики. Тут же всплыли в памяти слова Тины в тот вечер, когда она встретила Диего: «Он разобьет тебе сердце».

Внезапно пришло горькое озарение. Она просто закрывала глаза на тех американок, студенток искусствоведения или коллекционерок, для которых ночь со знаменитым Диего Риверой была обязательной частью мексиканской туристической программы. То-то они выходили из студии Диего раскрасневшиеся, с сияющими глазами. А все эти подавленные смешки или стоны, которые доносились из студии? Почему она не хотела признавать очевидное? Она была слепа, наивна! И осознание собственной глупости ранило ее больнее, чем неверность Диего. Фрида не признавала очевидного, потому что не хотела признавать. Она поступилась важным принципом, который помогал ей выжить, несмотря на все испытания. Она изменила самой себе, и жизнь наказала ее за это. Нельзя было предотвратить измены Диего, но оставаться честной перед самой собой Фрида могла. И как бы ей ни было больно, пришлось признать, что она сама убаюкала себя ложным чувством безопасности, которой не было и в помине. Лучше бы Фрида полагалась только на себя. В отчаянии она принялась колотить себя кулаками по бедрам, и тело сразу же отозвалось спазмом. Но физическая боль не могла ослабить ту, что терзала ее сердце. Возвращаясь домой, Фрида снова и снова вспоминала покачивающиеся бедра индианки.

Тогда она выпрямилась, хотя ей было больно, грациозно накинула на плечи ребозо и решительно двинулась вперед. И с каждым шагом ответ на вопрос, как жить дальше, становился все более очевидным.

— Я больше никогда не стану притворяться, что чего-то не вижу, лишь бы избавить себя от страданий.

Я буду верна себе, своей правде: лучше говорить правду, даже самую горькую, чем врать самой себе. В конечном итоге ложь наносит удар в спину. Отныне я не стану притворяться, что Диего мне не изменяет. И если я надеялась, что со мной он позабудет о других женщинах, то я была чертовой дурой и теперь знаю об этом.

Она испугалась, когда поняла, что произнесла это вслух.

Но почему Диего изменяет ей? Ведь она отдала ему все. Ее искалеченное тело иногда требовало внимания, но муж не мог бы упрекнуть ее в недостатке любви и страсти. Что означал его обман? Ей следует бросить Риверу? От одной этой мысли у нее по коже пробежал мороз. Нет, она слишком любит его. Она останется с Диего, но больше не будет игнорировать его измены. Она пойдет своим путем. Это было трудное решение, но единственно верное. И когда Фрида его приняла, ей стало намного легче.

Диего вернулся домой поздно вечером, и она сразу поняла, что он намерен объясниться. Одним взглядом она заставила мужа замолчать. Фрида не хотела говорить о его изменах: это ранило бы ее еще больше и заставило бы усомниться в правильности принятого решения. Оба супруга знали, что говорить не о чем: Диего не перестанет спать с другими женщинами, а Фрида не бросит его из-за этого.

В последующие дни она продолжала носить Диего обед, но уже не оставалась во дворце, а отправлялась одна бродить по городу и окрестностям, чтобы развеяться. И чем больше она узнавала Куэрнаваку, тем больше ей нравился и сам город, и его жители. Доколониальное прошлое Мексики и ее настоящее сплелись здесь воедино. Именно здесь конкистадор Кортес провел последние годы жизни, а теперь Диего расписывает его дворец. В Куэрнаваке еще при диктаторе Порфирио Диасе можно было застать большие имения и плантации сахарного тростника. Но здесь же обитал и призрак Сапаты, застреленного неподалеку. Его тело потом выставили на всеобщее обозрение на городской площади. Гуляя по улицам Куэрнаваки, Фрида часто видела огромные шляпы, как у революционного лидера. А когда поднимался ветер, индейцы говорили, что видят пыль, которая летит из-под копыт его лошади. Но Куэрнавака была для молодой художницы не просто историческим монументом. Фрида открыла для себя здешнюю природу, которая очаровывала ее и наполняла душу покоем. Она склонялась к листьям и цветам, разглядывая бесчисленное разнообразие форм и вдыхая мириады запахов. Она набирала в ладонь красную глинистую почву и растирала ее между пальцами, думая о крови повстанцев, напитавшей эту землю. Ей навсегда запомнились формы холмов и крыш. Но еще большее впечатление на Фриду произвела жизнь крестьян, с которой она впервые соприкоснулась в Куэрнаваке.

Это жизнь была вовсе не такой, как ее изображали на открытке. Достаточно было внимательно смотреть и слушать, чтобы узнать, как живут простые люди, что любят и чего боятся. «Я чувствую связь с ними, — думала Фрида, — и хочу отразить их чувства в своих картинах». Она наблюдала за женщинами в разноцветных одеждах, прямыми как струна. Они шли на рынок, водрузив на голову корзины с товарами, или работали в поле. Фриду интересовало все. На рынке она познакомилась с пожилым художником ретабло и могла часами слушать истории о сюжетах, изображенных на его картинках. Старик мастерски владел кистью, и Фриде нравилось наблюдать, как он кладет краски. А еще она любила заходить в лавку ткача, где торговали тканями с древнеиндейскими мотивами. Она очень подробно расспрашивала о значениях цветов и узоров. В каждой деревне были свои традиции, которые на протяжении веков находили выражение в разноцветных орнаментах.

— Вот эта ткань из Тустлы, — говорил владелец лавки. — Видишь этот узор? Он означает сильную женщину.

Фрида покосилась на торговца и снова перевела взгляд на ткань.

— Я возьму ее, — решила она, — и другие ткани тоже. И вон те ленты.

Вскоре Фрида перезнакомилась со всеми торговцами на рынке. Стоило ей присесть на лавочку в тени, как к ней подходили и предлагали различные товары. Фрида всегда брала с собой достаточно денег, чтобы подбросить немного мелочи нищим и раздать детворе по монетке на мороженое. И приобрести приглянувшиеся вещи: ребозо и ткани, из которых она шила юбки и традиционные блузы випи. Индейский мальчик доставлял ее покупки на дом.

— Фрида, зачем тебе все это? — спросил, смеясь, Диего, когда однажды вернулся домой и обнаружил жену в окружении разноцветных нарядов.

— Эти вещи мне близки. В них сама Мексика. Я чувствую себя сильной, когда их надеваю.

— Мне нравится вот это. — Ривера ткнул пальцем в темную, почти черную ткань, расшитую красными крестообразными узорами. — Что ты из нее сошьешь? Юбку?

Одна только вышивка, на которую ушло много часов напряженного труда, стоила целое состояние.

— Нет, это на блузку. Взгляни-ка сюда. — Она указала на гору шелковых лент всех цветов. Рядом лежали кружева. — Из этого я сделаю рюши и оборки, правда, фасон пока не придумала.

— У меня тоже есть кое-что для тебя, — сказал Диего с той нежностью, которая никогда не оставляла ее безучастной. Он протянул жене перевязанный ленточкой вязаный мешочек, в котором что-то многообещающе постукивало.

Развязав ленточку, Фрида обнаружила в мешочке десятка два нефритовых бусин разных форм — круглых с одной стороны и плоских с другой. Они переливались всеми оттенками зеленого — от почти белого до бирюзового.

— О, Диего, какая красота! Мне очень нравится!

— Взгляни-ка на эту бусину: она похожа на маленький кулачок. Думаю, из нее можно сделать кулон.

— Где ты взял эти камни?

— Купил. Им, судя по всему, пара сотен лет. Полагаю, раньше это было ожерелье. Можно снова нанизать их на нитку.

— Спасибо, — поблагодарила Фрида и, поднявшись, поцеловала мужа.

Оставшись одна, она продолжала перебирать в руках нефритовые бусины, согревая их теплом ладоней. Наверное, стоит их раскрасить. Ох, Диего, подумала она с любовью и подняла глаза. За большими окнами перед ней расстилался пустынный пейзаж. Пустыня начиналась сразу же за границами сада. Насколько же здесь все по-другому! В Куэрнаваке все стремилось вовне: казалось, интерьер дома плавно перетекает в природный ландшафт. А стены их дома в Койоакане, напротив, скрывали природу. Блуждающий взгляд Фриды остановился на гигантских агавах, росших за окном. Затем ей подумалось, что на ее первых картинах фон отсутствует как таковой. Почему так? Разве не уместнее заполнить его вещами и символами? Поместить человека в его среду и тем самым придать портрету смысл. Она разволновалась, почувствовав, что внутри, в самой глубине души, рождается нечто новое, заполняя ее целиком. Фрида снова оглянулась вокруг, примечая каждую деталь: краски и формы, запахи и звуки, завывание ветра и лай собаки вдали. Ей вспомнились истории художника ретабло, тонкая шея молодой женщины на рынке, которая несла на спине ребенка, натруженные руки крестьянки, перетиравшей маис между жерновов, традиционные узоры вышивки. Если все это соединить, получится большая картина, а имя ей — Мексика.

Рука сама потянулась к карандашу и бумаге, на которой тут же стали появляться линии и контуры. Она даже не смотрела, что именно рисует: воображение само водило ее рукой с карандашом по бумаге. Когда Фрида оторвалась от наброска, прошло довольно много времени. За окном уже начало светать. Она окинула взглядом свою работу. Постороннему экскиз мог показаться неразборчивыми каракулями, но для художницы каждый штрих был исполнен глубокого смысла. Она очень устала, но при этом ей уже давно не было так хорошо.

— Отныне у моих картин будет другой размер, — сказала Фрида сама себе. — Я слишком долго пренебрегала живописью.

На следующий день, не откладывая в долгий ящик, она решила нанизать нефритовые бусины на нитку. Фрида отсортировала их по размеру и цвету и разложила на столе перед собой. Снова и снова она перекладывала отдельные бусины с места на место, пока не решила, что нашла правильный порядок. Может быть, именно так ожерелье и выглядело в давние времена. Камень, похожий на сжатый кулачок, как раз попадал в ложбинку шеи. Фрида приложила его туда и почувствовала холод нефрита, но бусина тут же нагрелась. От нее исходили то ли волны, то ли сияние, своего рода аура, заключавшая в себе историю старинных бусин. Фриде пришлось дважды переделывать работу, чтобы добиться нужного результата: ей хотелось, чтобы камешки плотно прилегали один к другому. Бусины были плоскими с одной стороны — то ли стерлись от времени, то ли такими их замыслил автор. Со второй попытки Фрида осталась довольна: теперь все было подогнано идеально. Она надела ожерелье и ощутила его тяжесть. Столь же тяжелой была судьба майя, заключенная в нефрите.

В зеркале бусины сияли и переливались тысячей оттенков зеленого. Интересно, если мешать такой цвет на палитре, как он будет выглядеть на холсте? Она взяла краски и сделала пробу. Для проверки Фрида нанесла крошечный мазок прямо на одну из бусин, чтобы посмотреть, удалось ли найти нужный оттенок. Она хотела было стереть каплю краски, но потом решила оставить как есть. Теперь бусина выглядела гораздо интереснее: этот мазок создал связь между далеким прошлым и настоящим.

Фрида уже купила мольберт и холсты, и ей не терпелось нарисовать еще один автопортрет в этом ожерелье, но сейчас не хватало света. Она аккуратно положила кисть и нефритовое ожерелье на стол. Композиция картины уже сложилась в голове, но воплощение подождет до завтра.

Она отправилась на кухню, напевая на ходу.

«Я так долго ничего не рисовала и соскучилась по живописи, — думала она. — Все, что я видела и собирала во время прогулок, все это я хочу нарисовать. Это будут картины, полные жизни. Картины цветов и форм Мексики, в которых я, как настоящий художник ретабло, буду рассказывать разные истории. Но больше всего я хочу показать свою жизнь и все, что в ней происходит: мои страхи, боли, которые преследуют меня по ночам. Я нарисую свою реальность».

Вдруг ей стало немного не по себе, и она обернулась к огромному окну, выходившему в темный сад. Снаружи уже совсем стемнело, и фигура Фриды отразилась в оконном стекле. Она с грустью посмотрела на мольберт, который медленно поглощали сумерки.

Глава 11

Через несколько недель к ним приехал погостить друг Диего, писатель и искусствовед «Луис Кардоса-и-Арагон. Он вырос в Гватемале, но после эмигрировал в Мексику.

Фриде он сразу же понравился. Луис носил маленькие усики, каку Чарли Чаплина, и оказался очень добрым, как и «бродяга» Чаплина, но при этом умным и начитанным. И он умел увлекательно рассказывать об искусстве.

— Такое чувство, будто мы с вами побывали в музее, — не раз говорила ему Фрида, прослушав очередной рассказ Луиса.

Она прониклась к нему таким доверием, что показала автопортрет с нефритовым ожерельем и несколько страниц из альбома с эскизами, чтобы узнать его мнение.

— У тебя очень мексиканская манера. Раньше я такого не видел.

— Я могу и как Боттичелли, — улыбнувшись, ответила Фрида, — но не хочу копировать. Мне нужны собственные цвета и мотивы.

— Где ты училась?

Фрида пожала плечами:

— В основном я самоучка. Кое-что узнала от отца, многое почерпнула из книг. И постоянно обсуждаю свои работы с Диего.

— Ты уже продавала свои работы? Кому? — поинтересовался Луис с серьезным видом.

Фрида рассмеялась.

— Нет. Как ты себе это представляешь? Я либо дарю картины, либо оставляю их себе. Чтобы наладить продажу, придется работать регулярно.

— Это не такая уж бесполезная затея, как может показаться, — возразил писатель.

Фриду его слова заставили задуматься. Когда-то она уже спрашивала Диего, удастся ли ей, по его мнению, зарабатывать на жизнь живописью. Но с тех пор слишком много всего произошло, и Ривера за это время сильно вырос как художник.

На следующее утро Диего с самого утра ушел на работу. Фрида и Луис встали поздно и долго завтракали на террасе в тени развесистого дерева манго.

— Ну а теперь и тебе пора работать, — заявил Луис, отставив в сторону кофе.

Фрида взглянула на него с изумлением. Разве можно рисовать, когда в доме гости?

— Я думала, мы сходим прогуляться. Тут очень занимательные пейзажи. А вечером зайдем за Диего.

Луис облокотился на стол и поднял брови.

— Фрида, ты просто обязана рисовать. У тебя большой талант, и тебе есть что сказать. Живопись тебе необходима: без нее жизнь не будет полной. Неужели ты хочешь вечно дожидаться, пока все дела будут сделаны и появится время на живопись? Как, по-твоему, создается искусство?

Когда Фрида промолчала в ответ на его речь, Луис поднялся и протянул ей руку:

— Пойдем, я составлю тебе компанию, если, конечно, позволишь.

Вскоре художница уже стояла у холста, и в душе у нее царил глубокий покой. Конечно, Кардоса-и-Арагон оказался прав. Как она могла забыть о том, что больше всего на свете любит рисовать! Живопись была ее крыльями, ее танцем, ее жизнью, подарком судьбы! И если она хочет создавать искусство, нужно находить для него время. Работать каждый день, как делает Диего. Ей сразу вспомнились Тина Модотти и Анита Бреннер, которыми она восхищалась. Обе они жили своей профессией и не мыслили себя без нее. Для Тины, Аниты и многих других женщин работа была на первом месте, впереди всего остального. И Фрида хотела стать такой же, как они.

Луис дал ей понять, что она уже готова рисовать каждый день и что живопись — самое важное в ее жизни.

— Спасибо, Луис, — поблагодарила она писателя.

В последующие несколько дней Фрида трудилась не покладая рук, а он сидел рядом, читал или наблюдал за ее работой. И лишь когда художница уставала, они отправлялись бродить по окрестным садам и по рынку или устраивали пикник. На обратном пути они забирали Диего из дворца Кортеса.

— Смотри, Луис, — сказала как-то раз Фрида, указывая на стены, уже расписанные мужем. — Диего — настоящий волшебник. Он рисует за нас двоих.

Ривера услышал ее слова.

— Я могу творить волшебство лишь потому, что ты рядом, — отозвался он. — Ты живешь во всех моих картинах, не только в ногах лошади Сапаты. — Он обнял жену и на мгновение замер.

По лицу Луиса было видно, что его смущает это внезапное проявление нежности. Он деликатно кашлянул и заметил:

— Фрида тоже великая художница.

Диего отпустил жену и радостно захлопал в ладоши.

— Ну вот, Фрида, ты снова кого-то очаровала!

И добавил, обращаясь к Луису: — Берегись, а то влюбишься в нее! А сейчас я хочу выпить. Пойдем!

Они отправились в паб, где много пили, пока Ривера травил свои байки.

— Как ты это делаешь, Диего? — спросил Луис, скорчив забавную гримасу и взъерошив волосы рукой, когда Диего заказал еще одну бутылку текилы. — Как ты выдерживаешь такую чудовищную нагрузку? Когда ты вообще спишь?

Диего рассмеялся и плеснул другу в стакан еще текилы. Фрида смотрела на мужа с благоговением. Она обожала этого большого мужчину, который излучал энергию, жажду жизни и творчества. Диего легко заводил друзей, но не боялся и нажить врагов, если того требовала ситуация. «Пусть у меня лучше будет один хороший враг, чем сотня дерьмовых друзей», — часто говорил он.

Фрида перевела взгляд с Диего на Луиса. Она была признательна Кардосе за то, что он вдохновил ее стать профессиональной художницей. Она наслаждалась полными труда и вдохновения днями, которые провела рядом с ним. В голове у нее созрело еще больше сюжетов для новых картин. Тетрадь для эскизов, которую подарил ей Диего, пухла на глазах. В один из дней Фрида попросила Кларету, жену садовника, попозировать ей. На холсте она изобразила полуобнаженную коренастую женщину с тяжелой грудью на фоне пышной тропической растительности: блестящих пальцевидных листьев, дынь с красной мякотью и цветков стрелиции, напоминающих по форме птичьи клювы. Кларета все время что-то напевала, и ее песня словно тоже вошла в картину. Фрида любила эту свою работу: от нее веяло жизнью. Потом она нарисовала дочерей Клареты, круглолицых, с серьезными глазами. Если девочкам приходилось слишком долго позировать, она угощала их конфетами и играла с ними.

— Дети от тебя без ума, — заметил как-то Луис, когда Фрида отмывала кисти, а дочери Клареты убежали. Он, как и прежде, подбадривал Фриду и обсуждал с ней ее картины, а еще рассказывал истории и показывал фокусы девочкам, когда те уставали сидеть на одном месте. — Я напишу о тебе статью, — заявил он. — Пора миру узнать о Фриде Кало.

Луис пробыл с ними в Куэрнаваке две недели, и Фрида уже не представляла себе жизни без этого чудесного человека. Но однажды утром она не смогла присоединиться к нему за завтраком: ее вырвало, как только она поднялась с постели, и любая мысль о еде вызывала новые приступы тошноты. «Видимо, я вчера переборщила с текилой», — предположила она.

К полудню она почувствовала себя лучше и забыла о недомогании. Кроме того, в студии ее ждали дочери Клареты. Но на следующее утро ей снова стало плохо. На дрожащих ногах она немного прогулялась по саду, потому что на свежем воздухе ей было легче. Она остановилась у куста и притянула к себе ветку, чтобы вдохнуть ее запах. К горлу подкатила тошнота. Фрида схватилась за живот и согнулась пополам.

В таком состоянии ее застал Пако.

— Сеньора, что с вами? — встревожился он.

— Все хорошо, — пробормотала она, пытаясь сесть.

— Позову Кларету! — крикнул садовник. — Я мигом:

Он убежал и вскоре вернулся с женой, что-то оживленно втолковывая ей по дороге.

— А теперь помолчи, — прервала Кларета мужа. Она взяла руку Фриды и поднесла ее к животу. — Пако прав. Вы ждете ребенка. Я принесла вам кое-что. — Она вытащила из кармана юбки пузырек. — Вот, растворите чайную ложку в воде и выпейте. Это поможет.

На мгновение Фрида лишилась дара речи, а потом пролепетала:

— Я беременна?

— Да, а разве вы не знали?

— Нет. Но вам-то откуда об этом известно?

Кларета рассмеялась.

— Не только вы разглядывали меня, когда рисовали, но и я наблюдала за вами. Кроме того, вы с сеньором Риверой недавно поженились. Тут не нужно быть ясновидящей!

Тем же вечером Фрида решила открыться Диего. Она уже лежала в постели, слегка дрожа, потому что перед этим они долго сидели на улице и ночь выдалась прохладной. Фрида закуталась в одеяло, дожидаясь, когда Диего допьет последний бокал с Луисом. Окна от пола до потолка были распахнуты, и она слышала, как мужчины тихо беседуют, а потом желают друг другу спокойной ночи. Легкий ветерок надувал занавески, из сада доносились ночные шорохи и звуки. Можно было разобрать, как шуршат листья деревьев и квакают лягушки в пруду. Диего прокрался в комнату на цыпочках, боясь разбудить жену.

— Я еще не сплю, — успокоила его Фрида. — Мне нужно кое-что тебе сказать. У меня будет ребенок. Я узнала об этом сегодня.

На лице Риверы расплылась глупая улыбка.

— Это правда? — удивленно прошептал он. Он был прекрасен в этот миг.

Фрида кивнула и приподняла одеяло.

Очень осторожно Диего улегся рядом с ней. Матрас, скрипнув, прогнулся под его тяжестью, Фрида перекатилась в образовавшуюся ложбинку и, захихикав, замерла в его объятиях. Так ей нравилось больше всего.

Диего уложил ее голову себе на плечо и заглянул в глаза.

— Фрида, я люблю тебя, — прошептал он. — Ты даришь мне все, о чем я только мечтал в этой жизни. У меня ни к одной женщине не было таких чувств. Ты никогда не перестаешь удивлять меня. Ты понимаешь меня, как никто другой. Когда я стою на лесах и пишу фрески, каждый взмах кисти говорит о тебе. Борьба индейцев с испанцами — это твоя борьба; гордая красота женщин на рынке — это твоя гордая красота. Не думай, что я этого не вижу! В моих картинах те же мексиканские цвета, что и на твоих одеждах. Ты для меня олицетворяешь Мексику. Я вдвое старше, почти старик, и все же благодаря тебе я влюблен словно впервые. А теперь ты подаришь мне ребенка. Спасибо, Фридита! Я люблю тебя.

Его поцелуи и прикосновения становились все более страстными, и Фрида целиком отдалась им. Прижимаясь к его теплому телу, она чувствовала себя в безопасности.

— Я не делаю тебе больно?

— Нет, — тихо ответила она. — А если бы и так, что с того? Счастье, которое я переживаю в твоих объятиях, помогает мне забыть о боли. Ты делаешь меня самой счастливой женщиной в мире.

«Я стану матерью, — замирая от радости, думала Фрида. — После появления ребенка мое счастье будет полным». Она стояла боком у зеркала, проверяя, не округлился ли животик. Утром ее снова рвало, но она перенесла это спокойно. Зато скоро она будет качать на руках малыша. Она уже представляла себе, как рисует его, а он спит и смеется во сне. Благодарность переполняла все ее тело, заставляя трепетать каждую клеточку.

«Я жена Диего, я часть того, что он создает. Я буду жить в замечательном мире, окруженная замечательными людьми, и история Мексики будет моей историей. И я буду рисовать. Я самая счастливая женщина в мире», — думала она.

В тот день Луис засобирался в Мехико: нужно было сдать статьи в печать. Фрида загрустила: они с Луисом сдружились, и ей не хотелось его отпускать.

— Спасибо тебе за все, за твою поддержку, — сказала она, когда они прощались.

— Нет, это я должен благодарить тебя. Ты замечательная женщина, — ответил Луис, с любовью глядя на нее. — Я наслаждался твоим обществом. И мне будет очень не хватать тех часов, которые мы в тишине проводили у холста. От тебя исходит сияние, которое я вижу и в твоих картинах. Этот свет проливается на всех, кто на них смотрит. — Он подошел к Фриде и обнял ее. — Пообещай мне, что не упустишь своего счастья. И в первую очередь пообещай, что не бросишь рисовать. Ведь живопись и есть твое счастье.

— С чего бы мне бросать? Почему ты так говоришь? — Просто пообещай.

Фрида кивнула.

С этого момента она дни напролет проводила одна. У нее появилось больше времени, чтобы рисовать и радоваться предстоящему рождению ребенка. Если она чувствовала себя одиноко, то шла на работу к Диего и сидела рядом с ним на лесах.

Он с гордостью рассказывал всем, что скоро станет отцом. Однако это не удержало его от интрижки с ассистенткой Ионе Робинсон.

— Ты бросишь ее? — устало спросила Фрида. Она лежала на кровати, потому что ее одолевала тянущая боль в спине. Боль отличалась от мучительных спазмов после аварии: Фрида еще не испытывала таких ощущений. — В этот раз у тебя все серьезно, да?

Ионе была не просто моделью, которая исчезнет через пару дней, а нынешней ассистенткой Риверы и к тому же американкой.

— Нет, — покачал головой Диего, взяв ее за руку, — ничего серьезного.

— Если так, то брось ее! — Фрида со злостью вырвала у него руку. — Ночью ты говорил, что я даю тебе все, что ни к одной женщине у тебя не было таких чувств. Тогда зачем тебе другие? Зачем? Ты знаешь, что ты со мной делаешь? Ты разбиваешь мне сердце.

Диего опустил глаза, как будто призадумавшись, а потом посмотрел на нее.

— Ее я хочу, но тебя, Фридуча, я люблю.

Ответ еще больше разозлил Фриду.

— Но если ты любишь меня, то почему причиняешь мне боль? Что эта женщина дает тебе такого, чего не могу дать я? Все дело в моем теле? В проклятой больной ноге?

Ривера встал на колени перед кроватью и обнял жену:

— Фрида, послушай меня. Я думал, мы выше буржуазных условностей. Мы ведь коммунисты. Мы хотим победить и изжить буржуазность. Не только в политике, но и в любви.

Она оборвала его, яростно взмахнув рукой:

— Как ты все замечательно придумал! Будь коммунистом, но гуляй направо и налево. Будь коммунистом, но все равно бери деньги у американского посла.

Ривера метнул в нее яростный взгляд.

— Ты тоже живешь на эти деньги. Кроме того, ревность слишком мелкобуржуазна. Тебе она не идет. Я могу обещать, что никогда не брошу тебя. Но и только.

Он встал и вышел из комнаты. Фрида, расстроенная, осталась лежать. Она прижала руки к животу, чтобы заглушить боль. Врач сказал, чтобы она не волновалась и заботилась о себе, потому что в ее состоянии беременность и роды — это очень большая нагрузка. Фрида прочла обеспокоенность в его глазах, но не придала ей значения. Слава богу, завтра приедет Кристина с детьми. Хоть с кем-то можно будет посоветоваться.

Кристина привезла с собой дочь Изольду и новорожденного сына Антонио. Все считали, что она приехала помочь Фриде во время беременности, которая протекала очень тяжело. Но истинная причина заключалась в другом: сестра уже рассказала Фриде, что не вернется к мужу.

— Он постоянно шляется по другим женщинам. И он избивал меня, даже когда я вынашивала Антонио. Я никогда к нему не вернусь.

— Ты его еще любишь?

Кристина фыркнула.

— Как я могу любить человека, который меня бьет и изменяет мне?

«А я вот могу, — с грустью подумала Фрида. — Я могу любить мужчину больше всех на свете, даже если он мне изменяет».

При любой возможности Фрида брала на руки маленького племянника и нянчилась с ним. Она смотрела, как сестра кормит его грудью, и слышала, как Антонио причмокивает. Во всем этом она видела доброе предзнаменование. Через несколько месяцев она будет качать на руках собственного малыша.

— Мама никогда не кормила меня грудью, — как-то сказала она сестре. — Меня сразу же отдали кормилице-индианке. Но перед тем, как она меня кормила, ей всегда мыли грудь. Это мне Матита рассказала.

— Мама забеременела мной сразу же после твоего рождения. Она не могла кормить грудью.

Фрида бросила на сестру удивленный взгляд.

— Я говорю это не от обиды. Меня вскормила своим молоком индейская женщина. И отец матери был индейцем. Во мне течет индейская кровь. С каждым днем я понимаю это все более отчетливо.

— О чем ты?

Фриде не пришлось подбирать слова. Она много говорила об этом с Луисом Кардосой, и мысль о том, что скоро на ее плечи ляжет ответственность за ребенка, будоражила разум.

— Я хочу рисовать как мексиканка. Хочу показать мою страну. Не так, как это делает Диего, а по-своему. Пусть все увидят красоту Мексики.

Кристина взяла ее за руку.

— Я и представить себе не могу, что кто-то покажет ее лучше, чем ты.

Вечером все собрались за столом.

— Почему ты не ешь? — спросила Кристина, заметив, что Фрида едва притронулась к ужину. Тебе не нравится?

— Моя Фридуча научилась отлично готовить, — похвастал Диего, — но и твоя жареная свинина выше всяких похвал.

— Тогда можешь съесть и мою порцию, предложила Фрида и пододвинула к нему свою тарелку.

— Что такое? — встревожилась Кристина, но сестра не ответила.

Она выпрямилась на стуле, боясь пошевелиться. Ей с трудом удалось подавить крик. Она не хотела, чтобы другие заметили ее состояние. Да и сама не хотела замечать того, что с ней происходит. Может быть, все еще удастся исправить.

Фрида попыталась продолжить беседу, но голос не слушался. Внезапно ее племянница вскрикнула от страха и заплакала.

— Мама, на стуле тети Фриды кровь, много крови, — пролепетала она сквозь слезы. — Даже на пол капает.

Одним прыжком Диего оказался рядом с женой, поднял ее на руки и отнес в постель. И только тогда Фрида вышла из оцепенения и начала рыдать, корчась от боли. И без врача было ясно: она потеряла ребенка.