Все цвета любви

Глава 19 Лето 1936 года

Ближе к выходным в город на пару недель приехали Анита Бреннер и ее муж Дэвид.

Фрида была безмерно счастлива снова увидеть подругу, которая напоминала торнадо и заражала всех своим энтузиазмом.

— Анита! — восторженно вскрикнула художница, когда подруга появилась на пороге ее квартиры. Анита выглядела ослепительно. Ее темные волосы были коротко и аккуратно пострижены на мужской манер, на ней был темно-коричневый мужской костюм, а на голове — фетровая шляпа. Журналистку легко было принять за мужчину.

— Дорогая! Диего сказал, что ты живешь теперь здесь. В чем дело? Ты наконец-то решила его выгнать? — спросила Анита, еще стоя в дверях.

— Ну, в таком случае это он бы жил здесь, а я бы осталась в Сан-Анхеле.

— Значит, ты сама ушла?

— Заходи, я все тебе расскажу.

Фрида поведала ей об измене Диего и о том, что они расстались, но теперь снова сближаются.

— Его роман тянется уже давно, девять месяцев. Вряд, ли он любит Кристину. Для него это просто секс. Но почему в таком случае из всех женщин он выбрал именно мою сестру? Ведь это разрушило доверие, которое было между нами. Ты меня понимаешь?

Анита кивнула.

— Думаю, что да. У тебя гораздо более романтичное представление о любви, чем у него. Но ты не можешь жить без Риверы.

Фрида вздохнула.

— Но и с ним я тоже не могу жить. — Она пошла на кухню, чтобы принести чего-нибудь выпить. — А теперь расскажи лучше о себе, — предложила она, возвращаясь с двумя бокалами.

Анита недавно взяла интервью у Льва Троцкого. Фрида всегда восхищалась развитым интеллектом подруги и ее острым пером. Анита была интеллектуалкой до мозга костей и никогда не позволяла чувствам или ложной привязанности влиять на ее взгляды. Возможно, дело было в том, что в католической Мексике она, еврейка, считалась изгоем. А после переезда с семьей в Америку столкнулась с недопониманием уже из-за своего мексиканского происхождения. Анита тут же начала бороться в своих статьях с этим предрассудком.

— Мы с Дэвидом думаем вернуться в Мексику. Атмосфера в Америке ужасна. И нам до сих пор принадлежит дом в Агуаскальентесе.

— Ты возвращаешься в Мексику? Анита, как здорово! Мы сможем видеться чаще.

Журналистка кивнула:

— Да, но сначала я поеду в Испанию.

Но ведь там же война! — испугалась Фрида.

— Кто-то должен рассказать миру правду. Я считаю, что сталинисты совершают преступление. Они скорее убьют всех троцкистов и анархистов, чем будут сражаться с Франко!

Фрида слышала об этом. Сторонники Сталина, которые сплотились вокруг Сикейроса, нападали на тех, кто ратовал за республику, но против линии Сталина. Даже в Мексике им угрожали расправой. Фрида ненавидела разногласия в партии.

— Я бы радостью поехала с тобой, Анита, но ведь я не могу писать статьи, как ты, только рисовать. Да еще ноги, будь они неладны… — Она хлопнула себя по бедрам. — Надо снова ложиться в больницу. Знала бы ты, Анита, как мне все это надоело.

Журналистка поднялась и обняла Фриду.

— Боюсь, мне пора. Меня ждет Дэвид, да и статью нужно закончить. Но завтра у меня сборище, и ты будешь моей почетной гостьей.

Анита славилась своими вечеринками. Она приглашала как друзей, так и совершенно незнакомых людей, алкоголь лился рекой, там обязательно пели или показывали пародии — одним словом, было весело.

Ради такого случая Фриде захотелось выбрать особенный наряд. В ней проснулся бес противоречия, и она решила надеть платье, в котором была в ту самую ночь, когда застукала Диего с Кристиной: белый верх с алыми и ярко-синими полосками и черная юбка. В дополнение она накинула сверху шикарное пальто, пошитое из такой плотной ткани, что оно почти не гнулось. На шею Фрида повесила сразу несколько массивных цепей. «Я похожа на королеву ацтеков или жрицу — если у них были жрицы», — довольно решила она.

Войдя в дом, который Анита и Дэвид сняли на время визита, Фрида первым делом огляделась по сторонам в поисках Диего. Не увидев его, она откинула голову назад, засмеялась и затянулась сигаретой.

К ней подошла Анита, и подруги обнялись. Анита была в платье светлых тонов. Черный воротник и манжеты придавали наряду строгости, но для своей обычной манеры одеваться журналистка выглядела довольно женственно. Две настолько разные женщины, оказавшись рядом, произвели на гостей неизгладимое впечатление.

За Фридой отчаянно увивался американский пилот.

— Подарите мне поцелуй! — просил он, сверкая голливудской улыбкой. — Послезавтра я улетаю обратно в Нью-Йорк. Кто знает, увидимся ли мы снова.

Фрида проигнорировала его просьбу.

— Вы прилетели сюда на самолете? Возьмете меня с собой? Было бы неплохо сменить обстановку.

Она задала этот вопрос полушутя, но, когда пилот, обнажив в улыбке белоснежные зубы, ответил: «Ну разумеется», идея показалась Фриде вполне разумной.

Она подошла к Аните:

— Поедешь со мной Нью-Йорк? То есть, я хотела сказать, полетишь. Видишь вон того человека? Он берет нас с собой.

— Ты сумасшедшая! — воскликнула Анита.

— Я думала, что и ты тоже.

Журналистку не пришлось долго уговаривать.

— Хорошо. И Мэри Шапиро с собой захватим. Ты же знаешь, она разводится, и ей тоже нужно взбодриться.

— Как и мне, — ответила Фрида. — Повеселимся.

Когда она заехала в Сан-Анхель, чтобы сообщить о своем решении Диего, тот возмутился:

— Что ты забыла в Нью-Йорке? Разве не ты увезла меня оттуда, потому что больше не могла выносить чужой город?

Она улыбнулась:

— Теперь все будет по-другому. — Она подумала о подругах: рядом с ними она не станет скучать по Диего в Нью-Йорке. В этом она была совершенно уверена.

Перед взлетом разразился ливень. Увидев самолет, Фрида, Мэри и Анита разочарованно переглянулись. Такой маленький? Они с трудом разместили багаж, а потом и сами уселись на неудобные сиденья. Том — так звали пилота — повернулся к ним:

— Ладно, дамочки, полетели. Держитесь покрепче.

Совет оказался вполне дельным. Едва самолет взлетел, его тут же начало мотать на ветру из стороны в сторону. Пролетая сквозь свинцовые тучи, Фрида спрашивала себя, откуда пилот знает, куда лететь, ведь за окнами ничего не видно. По лицам Мэри и Аниты можно было понять, что они задаются тем же вопросом. Казалось, прошла целая вечность, когда самолет, несколько раз сильно дернувшись, прорвался сквозь облака. Все это время Фрида сидела уставившись в одну точку. Ее тошнило. Желая покрасоваться переддамами, Том принялся выписывать в небе фигуры. Мэри, прижав ладонь ко рту, крикнула, чтобы он немедленно прекратил. Про себя Фрида уже тысячу раз прокляла свою безумную затею. К моменту первой остановки, которая сопровождалась довольно жесткой посадкой, нервы у подруг были на пределе. Но и второй день прошел не лучше: снова тревога и тошнота в холодной кабине с неудобными сиденьями. Сначала Том подшучивал над пассажирками, но потом просто обиделся и перестал обращать на них внимание. Этот полет он тоже представлял себе иначе. На второй вечер они добрались до Северной Америки и провели ночь в гостинице. На третий день распогодилось, но Фрида не могла избавиться от страха и наслаждаться полетом. Мэри с Анитой были с ней в этом солидарны.

Тем временем настроение у Тома окончательно испортилось, потому что у него возникли проблемы с двигателем и пришлось сделать аварийную посадку.

— Извините, дамы, но на этом полет окончен. Мне нужно отремонтировать двигатель.

— Доберемся на поезде, — заявила Фрида, вытаскивая багаж из кабины.

В Нью-Йорк они попали лишь через неделю, но дальше жизнь сразу наладилась. Фрида и Мэри сняли на двоих номер в отеле недалеко от площади Вашингтона. Почти каждый день подруги ходили в кино и по магазинам, посещали выставки и обедали в китайских и итальянских ресторанах. И Фрида была рада снова увидеть Эллу Вулф и Люсьенн Блох. Она без утайки рассказала им о предательстве Диего. В доверительных беседах с подругами она постепенно начала восстанавливать душевное равновесие: ей стало легче дышать, и будущее уже не казалось таким мрачным.

А однажды вечером на пороге их номера появился Николас Мюрей собственной персоной, фотограф родом из Венгрии. Фрида чуть не лишилась дара речи. С момента их первой встречи прошло уже много лет. Фрида видела его снимки в журналах и с грустью вспоминала о том вечере, когда он пришел к ним с послом Морроу. И вот теперь Ник снова стоял передней, и она поняла, что это неспроста.

— Ты задолжала мне пару фотографий, сказал он, нерешительно топчась в дверях. В темных глазах Мюрея Фрида увидела боль и надежду. И любовь. Она не могла оторвать взгляд от прекрасного лица Ника. И ей, конечно, было приятно, что и он смотрит на нее с восхищением. Заметив, что Фрида рада его появлению, он заключил ее в объятия и, зарывшись лицом в ее волосы, пробормотал:

— Мы потеряли столько времени.

— О чем ты?

— Я влюбился в тебя еще в первую встречу. Но ты не замечала никого, кроме Диего. Вот я и пришел узнать, не изменилась ли ситуация. Ведь ты здесь одна.

— О, Ник, — прошептала Фрида и подарила ему страстный поцелуй.

Они виделись при любой возможности. Ник начал фотографировать в цвете и смог наконец запечатлеть весь блеск и красоту разноцветных платьев и украшений художницы. Когда он принес Фриде первые снимки, у нее от восхищения перехватило дух. Она увидела себя в ярко-синей шелковой блузке с вышивкой; золотая цепь с амулетом была несколько раз обернута вокруг шеи, в ушах красовались тяжелые серьги. Она надела их только для фотосессии, потому что они сильно оттягивали мочки. На лице, совершенно чистом и ровном по тону, выделялись алые губы со слегка вздернутыми уголками. Больше всего поражал взгляд из-под темных бровей: нельзя было точно определить, смотрит художница на зрителя или нет. Казалось, в глазах поблескивают слезы, но это было лишь отражение фотовспышки.

— Ник, в жизни я не такая красавица! Как тебе это удалось? Я выгляжу такой загадочной, такой уверенной в себе. Как будто во мне живут несколько женщин.

Фрида снова и снова пересматривала снимки, разложенные на столе. И в глазах у нее действительно заблестели слезы, так ее тронули фотографии. Ее увидели и поняли, возвысили и воспели.

Ник стоял перед ней, и Фрида ощущала приятную дрожь от его присутствия.

— Я вижу тебя именно такой, — нежно сказал он.

— Спасибо, — поблагодарила его Фрида.

Он обнял ее, а она прижалась к нему, сомкнув руки у него на шее.

На следующее утро, когда Ник ушел, Фрида осталась в постели, погрузившись в размышления. Если бы она не уехала от Диего, ей и в голову не пришло бы влюбиться в другого мужчину. Ривера с его ревностью не остановился бы и перед побоями. Кроме того, пока они были вместе, у нее не было времени заводить романы. Она позволяла себе разве что мимолетный флирт, только из любопытства или ради мести.

G Ником все было иначе. Фриду удивил напор, с которым фотохудожник ворвался в ее сердце, навечно, как она считала, отданное Диего. С момента неожиданного появления Ника у дверей Фриды они виделись почти каждый день. Они занимались любовью, но не забывали и о работе. Они дополняли друг друга, им было хорошо вдвоем. С Ником Фрида чувствовала себя равной, а не молодой женой гения. С Мюреем жизнь казалась намного проще. Но следовало проявлять осторожность: Ривера ни в коем случае не должен был прознать об их романе.

— Зачем скрывать? — поинтересовался Ник, довольно быстро сообразив, что ее гложет.

В голосе любовника слышалось раздражение. Как же объяснить Нику, что она не может бросить Диего? Со времени приезда Фриды в Нью-Йорк эластичная нить между супругами натянулась как струна. Диего писал письма, полные любви, нежности и страсти, умоляя жену вернуться в Мексику. Он прикладывал фотографии обезьянок и собак Фриды и даже отправлял ей деньги: «Чтобы ты себе ни в чем не отказывала». Она отвечала, что теперь совершенно иначе смотрит на его интрижки и бесконечно меняющихся ассистенток: «Я люблю тебя больше жизни, и ты тоже привязан ко мне, правда?»

Фрида отложила карандаш и перечитала послание. Ей было нелегко написать эти слова. Потребовались многочасовые разговоры с Анитой, чтобы решить, стоит ли расставаться с Диего или надо вернуться к нему. А если вернуться, то на каких условиях? Фрида с горечью осознала, что никогда не сможет уйти от Диего, и ту боль, которую он ей причинил, она испытает еще не раз. Раны будут заживать медленно и никогда окончательно не затянутся. Но она верила, что выдержит. Она будет любить Диего, но по-другому, не так, как прежде. Когда Фрида впервые смогла выговориться, у нее словно камень с души упал. Она вдруг ясно поняла, что делать дальше. Она еще побудет в Нью-Йорке, а потом вернется в Мексику и воссоединится с Диего. Потому что она любит его, пусть не такой романтичной любовью, как в начале отношений, но более зрелой.

Нику она ничего не сказала. Ей не хотелось знать, действительно ли он не понимает ее чувств или притворяется. Сейчас они были вместе, они были счастливы, а остальное не имело значения. Фрида наслаждалась каждым мгновением, проведенным с Мюреем. В постели с Ником все было настолько иначе, что иногда Фриде даже не верилось. Однажды, обхватив его голову руками, она подумала, что совершенно счастлива. Ник дал возлюбленной то, в чем она так нуждалась: плечо, на котором можно выплакаться, нежность и страсть.

— Если ты так любишь Диего, как уверяешь, зачем же изменять ему? — недоумевала Люсьенн. Подруги сидели за одним из грязноватых столиков в «Деликатесах Каца» в Нижнем Ист-Сайде. С тех пор как Фрида впервые попробовала здешний сэндвич с пастромой, ее сердце было покорено. Она впилась зубами в белую булку с мясом и принялась жевать. Соленый огурчик делал вкус сэндвича просто идеальным. Персонал за прилавком закусочной уже знал художницу и обслуживал ее с подчеркнутой галантностью.

— За такой сэндвич можно умереть! — простонала Фрида с набитым ртом. — Почему я не пробовала его раньше? Единственная по-настоящему вкусная еда во всех США.

Люсьенн засмеялась и отпила глоток вина.

— Серьезно, Фрида. Я по-прежнему тебя не понимаю. Ты чуть не умерла от горя, когда Диего и твоя сестра… ты понимаешь, о чем я. А теперь сама завела любовника, и это не просто безобидный флирт. Объясни.

— Только не подумай, что Ник — моя первая интрижка.

— Да это вообще не интрижка, — возразила Люсьенн.

— Ты права. Я просто хотела сказать, что у меня и раньше случались легкие романы. Но до серьезных отношений не доходило. С Ником все по-другому. Если бы мое сердце не было занято Диего, — она отложила сэндвич и поднесла руку с кольцом к сердцу, — я бы осталась с Ником. Я люблю его. Но Диего люблю еще больше. — Она снова взялась за сэндвич, но рука остановилась на полпути ко рту. — Надо смириться с тем, что мы с Диего не можем любить друг друга на равных. Один из нас всегда обречен терпеть поражения. За последнее время я это поняла. Теперь давай поговорим о чем-нибудь другом. Не хочу портить впечатление от пастромы.

На следующее утро Фрида проснулась и лениво потянулась, а затем прижалась всем телом к мужчине рядом с ней. Хотя окно было закрыто, с улицы доносился шум. Квартира Ника располагалась на одном из последних этажей небоскреба, но суета большого города проникала и сюда. Снаружи стояла холодная нью-йоркская зима, а в квартире, напротив, было жарко, как в печке, потому что отопление нельзя было отрегулировать.

На мгновение Фрида затосковала по мексиканскому климату. Как все-таки здорово, когда можно просто выйти на улицу и понежиться на солнышке! «Я здесь уже пять долгих месяцев, — подумала она, — не пора ли домой?»

Осторожно, чтобы не разбудить Ника, она повернулась, чтобы посмотреть на любовника, и осторожно погладила кончиками пальцев его закрытые глаза, которые всегда смотрели на нее с такой любовью. Мюрей был очаровательным и чувствительным, нежным и внимательным любовником. Еще он отличался умом и талантом, и Фрида искренне восхищалась его фотографиями. Им было весело вдвоем; Ник ее понимал. Он носил возлюбленную на руках и уже дважды просил выйти за него замуж. У него был только один недостаток: он не был Диего.

Фрида шумно вздохнула и замерла, подумав, что разбудила Ника. Но нет, он спал, и художница пристроила голову у него на плече, чтобы еще немного вздремнуть. Но сон не шел. «Почему я цепляюсь за человека, который причинил мне столько боли? — думала она. — Почему не могу просто остаться с Ником? Может, стоит хотя бы попробовать?»

Внезапно перед глазами у нее возник образ: она в белом платье и короткой кофточке на синем фоне. Но в груди зияет большая дыра, а кровоточащее сердце лежит у ее ног. На картине Фрида плачет, по щекам катятся крупные слезы. Но это уже не та наивная девчонка, что прежде. Это по-житейски мудрая, опытная тридцатилетняя женщина, которая, вопреки всему, сама распоряжается своей жизнью. Женщина, которая способна пленять сердца даже без прически и украшений.

И в этот момент Фрида поняла, что готова вернуться в Мексику. Теперь ей хватит сил, чтобы снова связать свою судьбу с Диего, но на этот раз не потерять себя.

С такими чувствами художница и отправилась домой в декабре 1935 года, хотя Ник умолял ее остаться. Мюрей не стал спрашивать, едет ли она к Диего: он уже знал ответ.

— Мы еще встретимся, — пообещала ему на перроне Фрида. Проводник уже попросил ее подняться в вагон, где в купе ждали два чемодана, до отказа набитых подарками. — Я буду писать тебе письма. Много-много писем, и каждое скреплю поцелуем. Вот увидишь. — Она в последний раз сжала руку возлюбленного и прошла в вагон.

Поезд еще не выехал за пределы Нью-Йорка, а Фрида уже заскучала по Нику. Будь он сейчас рядом, она положила бы голову ему на плечо, и они завели бы тихий разговор. Но в то же время она не могла дождаться, когда бросится в объятия Диего. Фриду грызла совесть. Разве она не поступила так же, как он, разве не изменила ему? Изменила, да. Но, в отличие от самого Диего, она не предавала его доверие. К тому же моногамия — это буржуазная условность, он сам так говорил. Вспомнив об этом, Фрида усмехнулась. Марксистские лозунги сейчас волновали ее меньше всего. Она будет скучать по своему любовнику, ведь он дал ей то, чего она не нашла и, скорее всего, никогда не найдет у Диего. И Фриду пугало, что она больше не почувствует на себе нежные руки Ника, которые разжигали в ее теле пламя страсти.

Люсьенн упрекнула подругу, что та изменила Диего исключительно из мести. Сначала Фриду потрясло обвинение, но потом она задумчиво ответила:

— Возможно, ты и права. Во всяком случае, сначала так и было.

— Ты самая честная женщина на свете, удивленно произнесла Люсьенн.

— Мне тоже так кажется, — отозвалась Фрида. И подруги залились громким смехом.

«Ох, Люсьенн! — думала Фрида, сидя в продуваемом насквозь купе поезда. — Я и по тебе буду скучать. По тебе и Нику. И по Аните. По нашим походам в кинотеатры, по нашим беседам».

Она натянула на плечи шаль, но все равно было зябко.

Когда поезд остановился, напротив села пожилая женщина. Сначала она молча разглядывала Фриду, а потом спросила:

— Простите, это мексиканский наряд? Не хочу показаться назойливой, но я работаю портнихой на Бродвее и очень интересуюсь такими вещами.

Фрида была благодарна случайной собеседнице, которая отвлекла ее от грустных мыслей. Когда попутчица вышла, Фрида написала первое письмо Нику. Ктому моменту, когда поезд пересек мексиканскую границу, она написала ему целых три письма: ей хотелось хоть так приблизиться к любимому. Как же сложится ее жизнь? Куда заведет ее судьба? Мысли снова закружились в бешеной карусели. Удастся ли ей воссоединиться с Диего на своих услових? Но для этого важно стать самостоятельной и больше не зависеть от него. А значит, нужно искать покупателей на свои картины и перестать раздаривать их друзьям.

Когда состав пересек Рио-Гранде, Фрида прислушалась к своим ощущения. Да, у нее достаточно сил, чтобы воплотить свои планы в жизнь. Так что теперь можно начинать радоваться скорой встрече с Диего.

Глава 20

Рисовать! Рисовать! Рисовать! Фрида стояла посреди спальни на проспекте Инсурхентес с кистью в руке. До своей квартирки она добралась уже ночью и сразу хотела бежать к Диего, даже схватила пальто. Но потом поняла, что еще толком не попрощалась с Ником. Может быть, на коже даже остался его запах. Не нести же его с собой к Диего! Фрида замерла в дверном проеме, напряженная и охваченная беспокойством. Немного поколебавшись, она бросилась к мольберту и застыла перед чистым холстом, наморщив лоб. А что, собственно, она собирается изобразить? На ум пришли ее старые картины с портретами сестер, бабушки с дедушкой и родителей, а также последнее нью-йоркское полотно, где художница изобразила себя с дырой на месте сердца. Конечно же, ей нужен автопортрет на границе между Гринголандией и Мексикой. Фрида быстро набросала по памяти наиболее важные детали. Потом все же решила подойти основательнее и, сняв с полки книги по искусству, разложила их вокруг мольберта. Найдя нужный альбом, она принялась листать его, пока не остановилась на картине Макса Эрнста, которую видела в Нью-Йоркском музее современного искусства: тогда темно-зеленые растения на апокалиптическом фоне заворожили Фриду, и несколько часов она провела перед картиной, которая размером была ненамного больше ^ее полотен. Потом она схватила другой альбом и нашла изображение интересующей ее детали из «Сада земных наслаждений» Иеронима Босха. В скором времени вся комната была завалена книгами и заставлена холстами; там просто не осталось свободного места. В приступе ярости художница расшвыряла все в стороны и рухнула в кресло.

Когда через полчаса в дверь постучал Диего, Фрида сидела на полу и рыдала. Открыв двери, она бросилась в объятия Риверы. Он крепко сжал ее своими огромными руками, и Фриде сразу стало лучше.

Я скучала по тебе, Диего.

— Но ведь сейчас я здесь.

— Мне негде рисовать. А я просто обязана рисовать!

Диего оглядел валяющиеся вперемешку картины, книги и вещи.

— Ты начала новую работу? — спросил он, бросив взгляд на мольберт с наброском. Он сразу же узнал детали ранних полотен жены и одобрительно кивнул.

Фрида склонила голову.

— Но мне негде рисовать, — горестно повторила она.

Диего поцеловал ее — сначала в лоб, потом в губы. И прошептал:

— Возвращайся, Фрида. У тебя же есть студия в Сан-Анхеле. Твой дом ждет тебя. И я тоже.

На следующий день Фрида переехала обратно в Сан-Анхель.

Диего способствовал этому как мог. Он таскал мебель, помог навести порядок, подарил дорогую нефритовую статуэтку. А еще установил мольберт и купил стол нужной высоты, чтобы удобно разместить палитры, стаканы с кисточками, карандаши и краски.

Когда с переездом было покончено, Фрида заполнила дом вещами, которые служили ей источником вдохновения: зеркалами, ретабло, разноцветными камешками и листьями, прочими безделушками из прежней квартиры. И наконец поставила на мольберт эскиз новой картины. Художнице не терпелось продолжить: новая студия, большая и светлая, вызывала непреодолимое желание творить. Но после долгого дня Фрида страшно устала; ноги и руки будто налились свинцом. Она прилегла на кровать, однако образ будущего полотна все еще стоял перед глазами. Нужно перенести на холст так много деталей — а вдруг не хватит места? Кроме того, пока непонятно, как соединить все элементы композиции. Они точно должны соседствовать на холсте, как их связать друг с другом? Она повернулась на другой бок и закрыла глаза, подумав: «Завтра, все завтра».

Едва поднявшись с постели, Фрида босиком побежала в студию. Оказавшись посреди светлой комнаты, она вздохнула полной грудью, подошла к мольберту и в который раз посмотрела на эскиз, который успела нанести на холст. Ей становилось все яснее, что новая картина должна отразить ее жизнь точнее всех предыдущих работ. Но пока на полотне отсутствовали самые важные детали: ее болезнь, мечты, Диего. Особенно Диего. «Нужно больше места, — решила художница. — Пусть картина будет намного больше других моих работ». Фрида сделала несколько шагов в сторону, чтобы взглянуть на холст с другой перспективы. Она по-прежнему не могла придумать, как соединить все элементы.

Продолжая размышлять, она набрала ванну и погрузилась в теплую воду. Взгляд упал на торчащие из воды ступни: ногти на левой ноге были окрашены кроваво-красным лаком, на правой пальцев не было вовсе. Набрав воздуха, Фрида зажмурилась и окунулась с головой. Полностью скрывшись под слоем пены, она почувствовала облегчение. Руки скользили по телу, осторожно касались шрамов, кончиками пальцев мяли мягкую кожу на груди и животе. Она ласкала себя, отдаваясь на волю вдохновения. А спустя секунду вынырнула, да так резко, что вода, перехлестнув через бортик ванны, выплеснулась на пол. Вот оно! Ей не хватало именно того вида, который она созерцает сейчас! Дальний угол ванны, ноги торчат из воды, а в воде плавают символы, из которых состоит жизнь Фриды.

— Диего! — крикнула она, хотя знала, что он врадли ее услышит. — Диего!

Ей нужно было обязательно поделиться с мужем своим замыслом. Накинув халат, она побежала через мостик в соседнее крыло.

— Как ты ее назовешь? — поинтересовался Диего, когда она, запыхавшись, излагала ему идею новой картины.

— «Что дала мне вода», — ответила Фрида не раздумывая. — А теперь мне пора идти. Работа зовет.

После обеда появилась Кристина. Она стояла перед Фридой, переминаясь с ноги на ногу.

— Я совершила самую большую ошибку в жизни, когда связалась с Диего. Ты для меня гораздо важнее его, — призналась она сквозь слезы. — Сможешь ли ты меня простить?

Фрида скучала по сестре, с которой они столько вместе пережили — и хорошего, и плохого. Сейчас ей хотелось перевернуть эту страницу и начать все заново. В конце концов, из всех родственников только Кристина осталась рядом с ней. Мать умерла, Матита переехала в другой город, а Гильермо жил в собственном мире.

Когда Фрида увидела сестру, сердце у нее защемило от жалости и тоски.

— Я давно тебя простила, — произнесла художница со слезами, и сестры обнялись. — Мне проще простить тебя, чем его, — добавила она как раз в тот момент, когда в комнату вошел Диего.

— Значит, меня ты простить не можешь? — был первый вопрос Риверы, когда он пришел к ней вечером через крышу.

Муж стоял перед ней, высокий и грузный, как всегда. В глазах у него отражались гнев и неуверенность. После минутного молчания он забросал Фриду вопросами. Что она делала в Нью-Йорке? С кем виделась? Где останавливалась? Что ела? Вопросы сыпались градом. Не так Фрида представляла себе их воссоединение и в какой-то момент решила, что с нее хватит.

— Я не обязана перед тобой отчитываться, — бросила она. — Ты спрашиваешь не потому, что волнуешься, а потому что хочешь контролировать меня. Так спроси о том, что ты на самом деле хочешь знать: не встретила ли я Нью-Йорке другого мужчину. — Она подбоченилась и сердито уставилась на мужа.

Диего тяжело задышал.

— У тебя кто-то есть? — наконец выдавил он.

— Не здесь. Он не будет жить со мной, так что тебе не грозит случайная встреча с ним.

— Кто он?

— Интересно, с чего ты решил, что у тебя есть право задавать мне подобные вопросы? — нахмурилась Фрида. И вдруг ее прорвало: — Ты для меня не лучше любого другого мужчины! Даже не удержался от интрижки с моей сестрой. Все вы виноваты в страданиях мексиканских женщин — мерзкие мачо, которые считают, будто у них больше прав, чем у их жен. Мужчины, которые запирают жен в casa chica. Тираны, которым во что бы то ни стало нужно покорить женщину, уничтожить ее, насладиться ее страданиями. И ты не лучше других!

Диего возмущенно открыл рот, чтобы возразить, но Фрида, махнув рукой, заставила его замолчать.

— Я еще не закончила, Диего Ривера. Ты такой же мачо, несмотря на всю твою болтовню о революции. Кого ты на самом деле хочешь освободить? Уж точно не женщин. И ты предаешь революцию, которую поместил на свои знамена.

Диего чуть не задохнулся от такого оскорбления.

— В любви к тебе я искала единения, — продолжала Фрида. — Искала исключительных чувств, которые сделали бы нашу жизнь частью чего-то большего. Но не нашла. — Последние слова она произнесла шепотом, потому что совершенно выбилась из сил.

— Ты все еще любишь меня? — тихо спросил Диего.

— Да, хотя иногда жалею об этом.

— Для нас еще осталась надежда?

Фрида кивнула.

— Но я больше не та женщина, на которой ты женился. Уже давно не та. Я провела в Нью-Йорке почти полгода, много думала о себе и о жизни и многое поняла.

О том, что в Нью-Йорке остался Ник, который любит ее и хочет жениться на ней, Фрида решила умолчать. Но эта мысль придала ей силы. Диего, прекрасно умевший уловить смену настроения, понял, что настал черед действовать. Он подхватил жену на руки и, опустившись в кресло, усадил ее к себе на колени, осыпая поцелуями ее голову и шею.

— Фрида, я без ума от тебя. Оставайся со мной. Давай жить вместе. Мы что-нибудь придумаем.

— Я уже здесь.

В итоге Фрида согласилась вернуться к Диего, но только на своих условиях, чтобы не зависеть от него даже в мелочах. Она больше не готовила еду и не носила мужу обеды. Вместо этого она приглашала на импровизированные посиделки друзей, коллекционеров и потенциальных покупателей, которые бывали в Сан-Анхеле почти ежедневно. Фрида ставила на стол фрукты и простые закуски, угощая всех, кто появлялся в их доме. Ей было все равно, есть среди них Диего или нет, однако, изображая непринужденную хозяйку дома, которая успевает со всеми поболтать и всех очаровать, Фрида ловила на себе его взгляды. Кристина приходила почти ежедневно, но больше не смотрела в сторону Риверы.

А еще Фрида продолжила творить как одержимая. Ее картина с ванной приобретала все более отчетливые очертания. Труднее всего было найти нужные элементы, чтобы разместить их на холсте. Диего вносил свою лепту: постоянно интересовался, как продвигается работа, следил за тем, что получается, ободрял жену. Понемногу Фрида успокоилась. Все вернулось на круги своя: у нее был дом, Диего, друзья, работа. Жизнь казалась идеальной.

Но в начале нового года усилились боли в спине. Фрида не знала, с чем это связано. Чертова спина вечно начинала болеть в самый неподходящий момент. Художница попыталась рисовать, не обращая внимания на боль, но быстро поняла, что не сможет работать без перерывов. После первого же получаса, проведенного у мольберта, тянущие боли в спине и правой ноге становились настолько сильными, что приходилось останавливаться и отдыхать.

Фрида была безутешна. Однако желание рисовать не покидало ее, и она решила работать лежа, как в прежние времена, хоть и ненавидела этот способ, который напоминал ей о страданиях после аварии.

Наконец она записалась к доктору Зимброну, и тот ее просто огорошил: придется сделать еще одну операцию на ноге, а кроме того, Фрида должна снова носить жесткий корсет.

— Никогда в жизни я не надену гипсовый корсет! — закричала она в отчаянии. — Лучше умереть!

Пришедший вместе с ней Диего успокаивающе накрыл руку жены своей.

— Прогресс не стоит на месте, — возразил доктор Зимброн. — Можно сделать основу из кожи. Она мягче, у нее не такие острые края, а размер регулируется сзади шнуровкой, как в обычном корсете. Но сначала все равно нужно провести небольшую хирургическую коррекцию. Похоже, позвоночник теряет гибкость. Необходимо срочно вмешаться, пока вас не парализовало.

После операции прошло несколько месяцев, и Фриде стало лучше, но тут заболел Диего: его беспокоили почки.

Фрида ухаживала за ним, сидела у кровати мужа и читала ему на ночь.

— Странная мы парочка: двое калек, — смеясь, заметила она.

— Почему мне пришлось заболеть, чтобы ты снова стала добра ко мне? — спросил Ривера.

— Потому что мне очень приятно заботиться о тебе. Ты такой милый и нежный, когда болеешь.

Начали приходить медицинские счета, и Фрида вдруг обнаружила, что денег в доме нет. Да и последние поступления для коллекции искусства, которую Диего собирал по всей стране, также ждали оплаты. Кроме того, предстояло выложить круглую сумму за перепланировку в casa azui. Диего намеревался соорудить в саду нечто вроде пирамиды и разместить в ней любимые скульптуры. У него были планы обустроить настоящий музей, но Фрида не имела ни малейшего понятия, чем они будут расплачиваться. Она даже перерыла почту мужа в поисках нераспечатанных конвертов с чеками, но на этот раз, к сожалению, не нашла ни одного.

К этому добавилась тревога за Аниту. Фрида давно ничего не слышала о подруге, а из Испании приходили печальные вести. Гражданская война становилась все более кровопролитной, и казалось, что испанские республиканцы проигрывают генералу Франко. В Мексику тысячами прибывали испанские беженцы — в основном дети, осиротевшие во время войны. Супруги Ривера выходили на демонстрации в поддержку Испанской республики, и Фрида написала бессчетное количество писем к друзьям в США, умоляя их пожертвовать деньги на дело сопротивления диктатуре. Идя рядом с Диего во главе колонны и скандируя лозунги, Фрида часто брала его за руку и крепко сжимала, и Диего отвечал ей тем же. Политика снова сблизила их.

Глава 21

Быстрыми шагами Фрида преодолела мостик, соединяющий ее крыло с жилищем Диего. Ей было довольно зябко в блузке без рукавов: вечер выдался ветреный и прохладный. Черт, она же забыла шаль! Фрида вернулась обратно и спустилась по лестнице в свои комнаты. Немного поразмыслив, она вспомнила, что оставила шаль на кровати, когда в самый последний момент решила сменить наряд, в итоге выбрав горчично-желтую блузку с зеленым узором, а к ней — вязаную шаль, сочетавшую травянисто-зеленый и розовый цвета. Шаль обнаружилась там, где и ожидала Фрида. Одним размашистым движением художница накинула ее на плечи, и в спину стрельнуло резкой болью. Видимо, очередной операции не избежать. Которой по счету, двенадцатой или тринадцатой? Но сейчас Фриде не хотелось об этом думать. Она быстро прошла тем же путем в дом Диего. Снизу уже доносились голоса гостей. Фрида остановилась и окинула взглядом собравшихся.

В мастерской Диего толпилось около тридцати человек. Это Фриде пришло в голову пригласить всех друзей. Стоял сентябрь — своего рода экватор между их с Диего днями рождения. Оба супруга наконец поправились, насколько это вообще было возможно, и Фриде захотелось праздника. В городе о ее приемах слагали легенды. Обычно гости собирались после полудня на пару часов, обедали вместе и расходились. Но сегодня Фрида пригласила гостей на вечер. Весь день они с Мирандой занимались подготовкой праздника. Большой стол сервировали фаянсовой посудой из Оахаки и цветами, о которых Фрида позаботилась заблаговременно. В центре стола стояло огромное блюдо с черным моле, которое она приготовила по оахакскому рецепту. Вокруг теснились мисочки с рисом, запеченной курятиной и картофелем, в зеленой сальсе, приготовленные Мирандой. Служанка как раз расставляла между мисочек тарелки со сладкими лепешками пан дульсе в анисовом сиропе. Фрида видела, как Кристина ходит вокруг стола, проверяя, все ли на месте. Какая удача, что они с сестрой снова обрели друг друга! Фрида улыбнулась. За это время у Кристины появился мужчина, адвокат. Он был женат, но заботился о ней и детях. Он даже снял им квартиру, которую и сама Фрида иногда использовала как любовное гнездышко.

Хозяйка еще раз обвела взглядом присутствующих. С большинством гостей она дружила. Художников в Мехико было немного, все они знали друг друга и постоянно встречались. Еще здесь был Мануэль Альварес Браво — фотограф, который сделал их свадебную фотографию; он, как всегда, пришел с камерой. Его жена Лола привела с собой красивую блондинку, очевидно подругу. Пришла и актриса Мария Феликс. Фрида взглянула на ее стройную фигуру и на мгновение закрыла глаза. Она видела Марию и без платья: однажды они провели вдвоем ночь, полную нежности. После возвращения к Диего Фрида не пренебрегала правом на мимолетные романы — как с мужчинами, так и с женщинами. Две супружеские пары были ей не знакомы: судя по одежде, это были американцы. Вокруг Диего вились дамочки в кричащих коктейльных платьях и строили ему глазки.

«О, Диего, любовь всей моей жизни, — мысленно обратилась к мужу Фрида. — Я давно смирилась с тем, что тебе необходимо восхищение других женщин. Может быть, это действительно важно, когда до старости осталось всего ничего. Иногда мне хочется бросить тебя, и все же я не в силах расстаться с тобой навсегда. Рана из-за вашего романа с Кристиной до сих пор не зажила. Я простила сестру, но не тебя. Не знаю, как назвать наши нынешние отношения: это не война, но и не мир. Скорее, своеобразное перемирие. Ну что же, пусть так». Она вздохнула, потом подняла подбородок повыше и, натянув на лицо сияющую улыбку, продолжила прерванный спуск.

А между тем американцы топтались перед картинами Диего — вероятно, решали, стоит ли раскошеливаться на полотна, которые так понравились их женам. Фрида фыркнула, но знала: уже через минуту она будет мило щебетать с обоими коллекционерами. Ей было важно, чтобы эти гринго купили картины Диего, — тогда чета Ривера сможет оплатить кое-какие счета.

Ее взгляд продолжал выискивать в толпе знакомые лица, и вдруг у Фриды перехватило дыхание: она заметила женщину с темными волосами длиной до линии подбородка. Неужели Тина? Но, приглядевшись внимательнее, она поняла, что это не Тина Модотти, а актриса Долорес дель Рио, которая была похожа на давнюю подругу Фриды. С Долорес Фрида тоже приятельствовала, но по-прежнему скучала по Тине. Ту выслали из Мексики вскоре после убийства Антонио Мельи из-за покушения на тогдашнего президента Паскуаля Ортиса Рубио, к чему она имела какое-то отношение. Фрида слышала, что Модотти уехала в Москву, где ее завербовала сталинская спецслужба. Теперь Тина вроде была в Испании, сражалась за республику, как и Анита.

Фрида хотела бы снова увидеть давнюю подругу, которой она стольким была обязана, но, возможно, Тина даже не стала бы с ней разговаривать, поскольку Диего присоединился к троцкистам. Троцкий был для Сталина хуже дьявола. Фрида покачала головой. Как Тина может работать на сталинскую банду убийц?

Пока она медленно спускалась по лестнице, ее юбки шелестели, а великое множество украшений и маленькие колокольчики на одежде наполняли воздух мелодичным звоном. За всем этим шумом никто не замечал, что художница прихрамывает. Фрида уже давно прибегала к этой уловке и даже добилась определенного мастерства. Первой появление хозяйки заметила Долорес и указала на нее Марии. Постепенно разговоры смолкли, и все взгляды обратились на нее.

«Как ацтекское божество», — донесся чей-то шепот.

Американцы тоже не сводили глаз с художницы. В их глазах она выглядела восхитительно и экстравагантно, как и подобает настоящей королеве. Даже две женщины, стоявшие рядом с Риверой, отвернулись от него. Диего послал ей божественную улыбку. «Ты Мексика, ты моя жизнь, моя любовь», — произнес он одними губами.

— Фрида, ну наконец-то ты пришла! — воскликнула Долорес и захлопала. Остальные последовали ее примеру. Фрида склонила голову и засмеялась. Все сомнения, которые терзали ее минуту назад, вся печаль и беспокойство о здоровье растворились в этом искреннем смехе. И пока внимание присутствующих принадлежало только ей, она, медленно спускаясь по лестнице, смотрела только на Диего. Это был момент, полный волшебства. «Он любит меня, как и я люблю его», — пронеслось в голове. Легкой улыбкой Фрида дала понять это Диего, который по-прежнему не сводил с нее глаз.

— Давайте праздновать! — весело закричала она. — Да здравствует жизнь! Viva la vida!

К ней подошла Долорес, ведя за собой незнакомого мужчину.

— Это Фрида Кало, — сказала дель Рио. — А это Джон…

— Джон Миллер, — представился мужчина и протянул ей руку. — Я из «Сан-Франциско кроникл». Хотелось бы задать вам несколько вопросов.

— Мне, не моему мужу? — спросила Фрида с кокетливым блеском в глазах.

— Вам. Вы, наверное, уже не помните, но однажды я уже упоминал вас в статье. Вы тогда были с Диего Риверой в Сан-Франциско, и я написал, что жена Диего — очень привлекательная темноглазая женщина, которая и сама не чужда искусства. Если позволите, с тех пор вы стали еще прекраснее. — Он отвесил легкий поклон.

— Это вы говорите как журналист?

Миллер улыбнулся.

— Нет. Как журналист я сказал бы, что вы вот-вот выиграете у мужа первенство за сердца наших читателей. Можно взглянуть на ваши последние работы?

Фрида оглянулась. Вокруг толпились люди, все хотели с ней поздороваться.

— Сейчас не самый подходящий момент. Приходите завтра вечером. Но сначала, пожалуйста, останьтесь и отужинайте с нами. Вы танцуете?

Весь вечер Фрида была на высоте, плясала и пела. Жаль, что среди гостей не было Кончи Мишель — ее голос, исполненный чувственности и силы, никого не оставил бы равнодушным. Фрида еле-еле выпроводила американцев: те не хотели уходить и не сводили с нее влюбленных глаз. В итоге женам пришлось вмешаться и увести их чуть ли не силой. Когда Фрида вернулась в студию Диего, к ней подошла Кристина:

— Наконец-то они ушли. Уверена, теперь твое гостеприимство будут расхваливать на всех углах. Только ты умеешь говорить с десятью людьми одновременно, да так, чтобы каждый остался в полной уверенности, что ты говорила именно с ним. За тебя! — Она подняла бокал и чокнулась с Фридой. — А теперь пойдем потанцуем.

На следующее утро у Фриды сильно разболелась голова. В ушах у нее звучали слова доктора Элоэссера. «Вам не стоит злоупотреблять алкоголем, у вас не та конституция», — часто повторял он озабоченным голосом.

Фрида и сама замечала, что после неумеренных возлияний ей становилось хуже. Но прошлым вечером у нее было превосходное настроение, и она наслаждалась комплиментами гостей. Каждый из американцев приобрел по картине, а Диего быстро дал понять их рыхлым женам, что не интересуется ими. Он попросту бросил американок и весь вечер танцевал с Фридой.

— Ох, милый доктор, — прошептала она. — Если простите мне вчерашние безумства, обещаю: впредь не выпью больше ни капли, даже на собственных похоронах.

Она взглянула на противоположную сторону кровати, где спал Диего. Он весь вечер смотрел только на нее, а когда гости разошлись, пришел к ней в спальню и любил жену с прежней нежностью и страстью. Фрида ласково взъерошила пальцами шевелюру Риверы. Воспоминания о пылкой ночи придали ей сил. И все же, отправляясь на кухню выпить крепкого кофе, она едва держалась на ногах.

Фрида еще сидела за кухонным столом, когда появилась Миранда с телеграммой. Фрида вздрогнула: телеграммы обычно не предвещали ничего хорошего.

Послание пришло от Аниты Бреннер из Нью-Йорка, где та снова жила. Подруга писала, что Льву Троцкому с женой крайне необходимо подыскать убежище в другой стране, потому что норвежцы больше не желают терпеть их у себя. Троцкий опасался за свою жизнь, и Анита просила Диего помочь ему. В конце концов, несколько месяцев назад Ривера вступил в Четвертый, троцкистский интернационал. Фрида на этот шаг не решилась.

Она положила телеграмму перед собой на стол. Если бы послание принесли накануне вечером, они могли бы лично попросить о помощи президента Карденаса, который также был среди гостей. Налив в чашку кофе, Фрида отправилась в спальню будить Диего. Когда она объяснила ему ситуацию, Ривера тут же проснулся, вскочил и, поцеловав Фриду, заявил:

— Прямо сейчас пойду к Карденасу и спрошу, не предоставит ли он убежище Льву и Наталье.

— Я с тобой, — решила Фрида.

Их надежды имели подсобой основания. Левый президент Ласаро Карденас уже принял многих испанских беженцев.

В итоге Карденас разрешил Троцкому приехать в Мексику при условии, что он не будет вмешиваться во внутренние дела страны.

— Вы за него отвечаете, — предупредил он Диего, когда они прощались.

Наталья и Лев Троцкие прибывали 9 января. Однако Диего не смог поехать в Тампико, куда причаливал норвежский пароход, на котором Троцкие плыли в Мексику. Ривера так и не долечил почки и был вынужден лечь в больницу, так что в порт отправилась Фрида. И это было правильное решение, потому что Наталья категорически отказывалась сходить на берег, пока не увидит знакомых, которым можно доверять. Она боялась покушения и, лишь увидев на пирсе Фриду, согласилась покинуть корабль.

Объездными путями, делая ложные остановки, Троцкие беспрепятственно добрались до casa azul, где им и предстояло остановиться. Пока они ехали в Койоакан, Фрида сидела как на иголках. Троцкий был одним из самых влиятельных людей в мире. Художница его побаивалась и стеснялась говорить с ним даже о погоде. Так что она только обрадовалась, когда гости быстро разошлись по своим комнатам, чтобы отдохнуть после утомительного плавания.

Но на следующий день Лев ее очень удивил. Он прошелся по саду и все внимательно осмотрел, а затем покормил цыплят, как обычный крестьянин или пенсионер. Фриду разобрало любопытство. Ей понравилось, что Троцкий, несмотря на свою чудовищную занятость, нашел время для таких обыденных дел и, судя по всему, получал от них удовольствие. Троцкий действительно работал как проклятый. Он дописывал биографию Ленина и активно готовился опровергнуть обвинения, выдвинутые против него на московских процессах[27]. Для рассмотрения его дела в Койоакане запланировали своеобразный трибунал с участием международных юристов. И все же, несмотря на свое сложное положение, Лев оставался чрезвычайно вежливым и очаровательным. Этим он напоминал Фриде Диего. Но еще больше ее восхищало, как хорошо он разбирался в политической теории и как много знал о событиях в России после Октябрьской революции. Заметив, что Троцкий за ней откровенно ухаживает, Фрида была поражена. Поначалу ей просто льстило внимание гостя. Но однажды, вернувшись домой, она застала Льва мирно беседующим с ее отцом, который уже давно обитал в собственном мире. Мужчины обсуждали нюансы разведения кроликов. Этим Троцкий окончательно покорил Фриду.

В апреле началось заседание следственной комиссии. Адвокаты из разных стран, журналисты и приглашенные гости собрались в casa azul, превратившемся в импровизированный зал суда. В основном речь шла об утверждении Сталина, будто Троцкий предал революцию. Это обвинение Лев переадресовал самому Сталину — некогда соратнику, а ныне злейшему врагу. Маленький человек с козлиной бородкой был на высоте. Не подглядывая в бумаги и опираясь лишь на эрудицию, он опровергал одно обвинение за другим. Его показания с доказательной точки зрения были безупречны: они подверждались огромным количеством документов, причем некоторые Троцкий запросто цитировал по памяти. В итоге он легко убедил комиссию в своей невиновности по всем пунктам.

Фрида отсидела весь процесс от и до. Время от времени она поглядывала на Наталью, которая не сводила с мужа глаз. Но и сама Фрида с восхищением ловила каждое слово Троцкого. Наталья и Фрида не хуже других знали, что на московских судебных процессах все было по-другому. Там обвиняемых под пытками заставляли делать ложные признания. Всем также было ясно, что Сталин и его спецслужбы проигнорируют этот суд и что жизнь Троцкого по-прежнему в опасности. По этой причине дом casa azul был обнесен стеной, и Диего, не раздумывая, выкупил соседние участки, поскольку оттуда можно было беспрепятственно проникнуть в сад.

Однако, несмотря на меры безопасности, Троцкий не мог быть уверен, что его жизни ничего не угрожает, хотя, в отличие от Натальи, не собирался излишне драматизировать их положение. Прошедший процесс воодушевил политика. Он продолжать работать в бешеном темпе, но находил время и для отдыха, чтобы поучаствовать в пикниках и прогулках с четой Ривера.

Они часто ездили в окрестности Куэрнаваки, где один из сторонников Троцкого отдал в его распоряжение загородный дом. Фрида с открытым ртом наблюдала, как Лев садится на лошадь и скачет куда глаза глядят, словно дикарь. Это была другая его сторона, о которой она ничего не знала. Этот русский и впрямь был полон сюрпризов. Когда телохранители Льва, проклиная все на свете, бросились вдогонку за своим подопечным, Фрвда громко расхохоталась. Диего тоже сел на лошадь и присоединился к группе всадников. Фрида, которой не разрешали ездить верхом из-за больной спины, осталась с Натальей на террасе дома. Жена Троцкого нравилась Фриде, хотя оказалась ее противоположностью во всем. Наталья была значительно старше, и жизнь серьезно ее потрепала. Фрида же в свои тридцать находилась в зените красоты. Художница в ярких нарядах и украшениях напоминала разноцветную птицу, тогда как Наталья предпочитала серые костюмы и казалась невзрачной. Фриду переполняла жажда жизни, Наталья выглядела задумчивой и вечно встревоженной. Всем, включая Льва Троцкого и Диего, различия между двумя женщинами были очевидны.

Через пару часов мужчины вернулись, потные и разгоряченные. Фрида раньше не видела Льва таким: он был похож на всадника вакеро и выглядел невероятно мужественно. «Держись от него подальше, иначе выйдет очень скверно», — говорила себе Фрида.

Когда они в сумерках сидели за столом, она вдруг почувствовала, как ладонь Троцкого коснулась ее колена. На губах у Фриды заиграл проблеск улыбки. Она подняла голову и посмотрела прямо в глаза Льву. В тот же вечер Лев прокрался в ее спальню, и Фрида впустила его.

В последующие недели Троцкий писал ей страстные любовные письма, пряча их между страницами книг, которые передавал Фриде на глазах у всех с невинным выражением лица.

Этот умный мужчина с маленькой козлиной бородкой заставлял ее сердце биться чаще; она не могла перестать тайно видеться с ним, хоть и чувствовала вину перед Натальей. Она подозревала, что жена Льва догадывается об их связи, но не хочет разрушать брак.

— Так нельзя, — возмущалась Элла Вулф. — Троцкий — революционер с политической миссией. Ты же делаешь из него влюбленного дурака. — Устроившись на диване рядом с Фридой, коммунистка читала подруге нотации. — Боже мой, да он старше Диего!

— Я знаю, — вздохнула Фрида. — Я ему говорила, что нам следует остановиться. Не ради него, ради Натальи. Мне стыдно обманывать ее. Кроме того, я боюсь, что Диего узнает. — Она вытащила из кармана толстое письмо: — Это он написал мне.

— Троцкий?

Фрида кивнула.

Элла пробежала глазами страницы.

— Он пишет как семнадцатилетний мальчишка. — А потом прыснула: — Фрида, что ты сделала с этим человеком? Оставь его в покое, пока не случилась катастрофа. — Элла посерьезнела и пристально посмотрела на подругу: — Не думаю, что ты действительно любишь его. Тебе просто льстит, что такой великий человек от тебя без ума. Я бы еще поняла, если бы ты хотела заставить Диего ревновать.

— Да никогда в жизни! — вырвалось у Фриды. — Значит, нет причин продолжать эти отношения.

— Ты права. Но я нарисую Льву картину.

— Порви с ним ради меня. С этого момента вы друзья, не более.

— И это говорит мне женщина, которая принесла мне самую красивую помаду в мире?

Фрида выкрутила красный цилиндрик из латунного тюбика и доведенными до автоматизма движениями обвела губы, после чего чмокнула Эллу в щеку.

Глава 22

Диего, друг мой.

Диего, мать моя.

Диего, отец мой.

Диего, сын мой.

Диего, я сама.

Диего, целая вселенная.

Фрида призадумалась. Карандаш, которым она выводила эти строки, завис в воздухе. «Почему я называю его моим Диего? — размышляла она. — Никогда он не был только моим и никогда не будет. Диего принадлежит только себе. — Она перелистала дневник и еще раз перечитала написанное. — Я так люблю его, что не могу просто наблюдать за его жизнью: я хочу быть ее частью. Хотя иногда я поддаюсь искушениям, мое отношение к Диего не меняется. Я скучаю по нему, даже когда он в соседнем крыле дома. И я люблю писать о нем, писать ему… — Она легонько постучала карандашом по кончику носа, словно подгоняя застрявшую на полпути мысль. — Почему я до сих пор не написала его одиночный портрет? Потому что Диего был слишком близко ко мне. Или потому что раньше я не видела всех граней его личности. Но теперь я попробую».

Следующие несколько недель она работала над портретом Диего. Художница изобразила его по пояс, в самом расцвете сил, с темными, без проблеска седины, волосами. На Диего была синяя рабочая спецовка, с которой он почти не расставался. Его взгляд казался вдумчивым, добрым, даже немного меланхоличным. Фрида хорошо знала этот взгляд: так муж смотрел на нее, когда они занимались любовью. «Вот мой Диего», — подумала она.

Троцкий постоянно принимал в casa azul гостей и политические делегации со всего мира. Попасть к нему было не так просто; на входе посетителей обыскивала дотошная охрана.

После долгих колебаний Фрида все-таки разорвала любовную связь со Львом. Ей не хотелось причинять боль Наталье или Диего. Однако Троцкий по-прежнему был влюблен в нее и не хотел принять решение Фриды. Между ними состоялось несколько неприятных сцен. Когда поэт-сюрреалист Андре Бретон собрался приехать к Троцкому вместе с женой Жаклин Ламба, тоже художницей, Фрида понадеялась, что их визит поможет разрядить атмосферу.

Фрида встретила французов в аэропорту и препроводила их в casa azul, где они должны были остановиться. Кроме того, пришлось успокаивать отца, который не мог взять в толк, откуда в его доме столько посторонних людей. К себе Фрида вернулась вымотанной. Сил на живопись у нее не осталось.

Ну и как они тебе? — спросил Диего, который весь день спокойно проработал в студии. Фриде стало обидно. Муж придерживался железного правила: сначала искусство, а потом все остальное, однако Фриде не позволялось пренебречь ни дружбой, ни обязательствами перед другими людьми, которые Для Диего всегда стояли на втором месте. А потом сам Ривера еще и упрекал жену, что она слишком мало работает.

— Жаклин просто чудо. Думаю, я могла бы влюбиться в нее.

Диего расхохотался. На однополые интрижки Фриды он смотрел сквозь пальцы, потому что не считал женщин конкурентками.

— А вот Бретон меня утомил. Едва сел в машину, начал разглагольствовать о сюрреализме и прочей ерунде. А потом на полном серьезе решил поучить меня рисовать. Ты с ним еще намаешься.

Бретон был представителем французских сюрреалистов. Он то и дело порывался поговорить с Фридой о теоретических принципах сюрреализма, особенно после того, как увидел ее набросок акварелью и автопортрет, который художница подарила Льву. Бретон вечно говорил странные фразы, которые не имели для Фриды никакого смысла.

— Ваше искусство похоже на цветную ленту, обернутую вокруг бомбы, — изрек он однажды с глубокомысленным видом.

Фрида так и не поняла, комплимент это или порицание. Когда она рассказала об этом Диего, он от души посмеялся.

— Что бы это ни значило, я думаю, Андре прав. Он хочет устроить выставку моих картин в Париже.

— Фрида, как замечательно! Когда?

Она пожала плечами.

— Пока это просто идея. Он, кажется, прямо-таки фонтанирует идеями. Но почему-то я ему не доверяю. Я думаю, Бретон много болтает и мало делает. Но если все получится, поедешь со мной в Париж? Я была бы рада. В конце концов, ты прожил там много лет.

— Ну конечно.

Тем временем организм Фриды все больше сдавал. Правая нога, несмотря на ампутацию пальцев, посинела, что указывало на заражение крови. Неужели придется ампутировать всю стопу, а то и ногу? После операции на позвоночнике швы никак не хотели срастаться. От этого Фрида испытывала хроническую усталость. Она слишком мало ела и худела на глазах. Конечно, частично виной тому был алкоголь, но Фрида не могла вытерпеть такую боль без глотка коньяку. Порой ей с большим трудом удавалось хотя бы подняться с постели.

Когда ей становилось лучше, она использовала любую свободную минуту, чтобы рисовать. Теперь, оказавшись у холста, она работала быстрее прежнего и не позволяла себе перерывов… В итоге за последнее время она нарисовала больше картин, чем за все прошлые годы.

— Вы со Львом вдохновляете меня, — говорила она Диего.

Но для столь лихорадочной работы была и другая причина. В особо тяжелые моменты художницу одолевал страх, что времени у нее почти не осталось. И все же она не отказывала себе в мимолетных романах. Они дарили Фриде ощущение, что ее любят и желают, служили источником вдохновения и сил.

Она только что пришла к сестре. Изольды и Антонио там не было, и Кристина тоже собиралась уходить, так что квартира оставалась в полном распоряжении Фриды.

— О, Кристина, что бы я без тебя делала!

— Нашла бы еще кого-нибудь, кто предоставит тебе квартиру для приключений, — усмехнулась Кристина. — Ты знаешь, о чем я.

Фрида кивнула.

В последнее время они с сестрой снова сблизились. Фрида даже готова была понять, что толкнуло сестру в объятия Диего. Сейчас дела у Кристины шли не лучшим образом: адвокат бросил ее, приходилось самостоятельно обеспечивать себя и детей, и денег не хватало. «И у нее никогда не было такой отдушины, какой для меня являются картины, — думала Фрида. — Кристина надеялась урвать немного счастья с Диего. Теперь она глубоко сожалеет о содеянном. И сестра всегда рядом, когда мне нужно в больницу. Она поддерживает меня. Смогу ли я отплатить тем же, когда понадоблюсь ей?»

— Может быть, тебе все-таки уйти от Диего? — вдруг спросила Кристина.

По липу сестры Фрида поняла, что та шутит. Для Фриды жизнь без Диего вообще не была жизнью. Но она решила подыграть сестре:

— Я бы с радостью. Но ты же знаешь, он без меня пропадет. Он вечно теряет вещи, например ключи, и обвиняет меня в том, что я их прячу. Диего злится и требует их отдать, а потом находит в кармане собственного пиджака. А его часы мне приходится отдавать в ремонт каждые две недели. Не знаю, как он умудряется их ломать. Перьевые ручки у него засыхают, потому что он не закручивает колпачок. Он может заснуть в ванной, а потом жалуется, что вода слишком холодная. Или носится за нашей обезьянкой Фуланг-Чангом по всему дому и опрокидывает мебель, а потом ударяется коленом об угол, и у него портится настроение. На днях он хотел убить Кагановича за то, что тот задрал лапу на одну из его картин.

Это речь вызвала у Кристины приступ хохота.

— Не понимаю, почему ты назвала собаку в честь члена русского Политбюро. И это притом, что твой муж троцкист.

— Вот пес и не ладит с Диего. Все началось с того, что Каганович мирно спал на стуле. Диего столкнул его. Тот обиделся и пописал на картину. Диего погнался за ним, пес спрятался под столом, Диего вытащил его оттуда и стал гонять по комнате, вопя, что все собаки в доме невежды, которые ничего не смыслят в искусстве. Лай стоял — не передать. В конце концов Диего так забегался, что хрипел, как морж. А потом ему вдруг стало смешно, и у него случился припадок хохота. Он извинился передо мной и сказал, что собака была права: картина прескверная.

— Ну хоть раз он признал правоту сталинского Политбюро, — заметила Кристина. — Думаю, тебе стоить нарисовать всех своих животных.

— Я уже рисовала. Разве ты не видела полотно с Фуланг-Чангом у меня на руках?

Кристина отрицательно покачала головой.

— Неважно. Прямо сейчас я пишу картину, где изображены я и моя кормилица. Это очень важная работа.

— Все твои работы важны, Фрида. Знаешь, что я в них вижу?

Фрида вопросительно посмотрела на сестру.

— Разобщенность. Я вижу ее в сломанных колоннах, в женщинах, которые не знают, американки они или мексиканки. Во всех твоих картинах я нахожу признаки того, что есть и в тебе самой: Мексики, которая так и не стала единой после гражданской войны. Понимаешь? Ты и есть Мексика в миниатюре, в лице одной женщины. Твое страдающее тело — символ разобщенности нашей страны.

Фрида долго смотрела на Кристину, затем подошла и обняла ее.

— Спасибо за эти прекрасные слова. Возможно, ты права. В моих картинах и правда есть Мексика. Для меня нет ничего важнее того, что я женщина и мексиканка. Но мои картины имеют значение лишь для меня. Они нравятся только мне. Остальные видят в них плод воспаленной фантазии. Кому интересны мои мысли?

— Я уверена, что скоро все изменится. А до тех пор продолжай рисовать. Иначе ты сойдешь с ума с этим человеком.

Фрида кивнула.

— Диего советует мне дать несколько картин для выставки в университете. А Бретон считает меня сюрреалисткой.

— Знаю-знаю: лента, обернутая вокруг бомбы.

— Разноцветная лента, попрошу заметить, — менторским тоном поправила ее Фрида и дотронулась до ленты, которую вплела в косы.

— Интересно, выдержит ли прическа твоего любовника, — с нахальной улыбкой поинтересовалась Кристина. — Кстати, кого ты ждешь?

— Не скажу. Иди уже. Она сейчас придет.

На следующее утро она чувствовала себя отдохнувшей и полной энергии. Ей не терпелось встать к мольберту. Фрида даже не стала завтракать, лишь ненадолго заглянула на кухню, чтобы сказать Диего «доброе утро» и сообщить Миранде, что ей ничего не нужно.

— Поешь, Фрида, ты слишком худая, — увещевал ее Диего, сидя за накрытым столом.

— Сначала я сделаю несколько набросков. Я всю ночь обдумывала картину…

— Всю ночь? Разве ты не уходила вчера?

— Я рано вернулась. У меня появилась идея, и я умираю от желания попробовать.

— Ладно, но выпей хотя бы немного горячего шоколада, — вздохнул Диего.

Он тяжело поднялся и подошел к плите, растопил шоколад из Оахаки, который считался лучшим в стране, добавил молока, кардамона и сахара, после чего принялся кипятить, помешивая ложкой в маленькой медной турке. Фрида подошла к нему сзади и обняла за плечи.

— Где ты была прошлой ночью? — спросил Ривера.

— У Кристины. Мы с ней долго обсуждали картину. Ты ведь знаешь, что мама отдала меня кормилице, а потом сразу забеременела Кристиной.

— И это вдохновило тебя?

— Да.

Фрида не сказала Диего, что встречалась с певицей, которая была в нее влюблена. Правда, Диего великодушно смотрел сквозь пальцы на ее романы с женщинами, но Фрида не хотела его расстраивать. Особенно сейчас, когда он проявлял такую заботу. Она погладила мужа по спине.

Диего налил густой напиток в любимую чашку Фриды и протянул ей. От одного аромата у нее закружилась голова.

— А теперь иди и рисуй, — нежно сказал муж и поцеловал ее в лоб. — Но не забудь выпить шоколад.

С чашкой в руке Фрида поднялась по лестнице и вошла в студию. Сделав глоток шоколада, вкуснее которого не было на всем белом свете, она поставила его на один из столов и тут же забыла о нем: ее поглотила работа.

Ведомая озарением, художница нарисовала лицо кормилицы, а потом закрыла его воинственной маской с пустыми глазницами и ртом, искаженным криком. Кормилица, вместе с молоком вливающая в нее жизнь, выглядела угрожающе. Сама Фрида в образе младенца лежала у нее на руках и сосала грудь. Но лицо у нее было не младенческое, а взрослое: широко раскрытые глаза устремлены вдаль, взгляд задумчивый и даже слегка напряженный. Фрида снова погрузила кисть в краску и нарисовала капли молока. Потом тем же цветом она прошлась несколькими мазками по серебристому звездному небу. Отойдя на несколько шагов назад, художница задумалась, что означают эти светлые капельки: звезды, молоко или, может, даже сперму…

Раздался стук в дверь, и Фрида уже было собралась открыть, но услышала внизу голос Диего:

— Она сейчас не может. Работает.

«Спасибо, Диего», — мысленно поблагодарила она мужа и вернулась к картине.

Как хорошо, что он заставляет ее рисовать! Фрида вспомнила о месяцах, проведенных в Куэрнаваке вскоре после свадьбы. Боже мой, неужели это было десять лет назад? Тогда она тоже рисовала под пристальным взглядом искусствоведа Луиса Кардосы. Работа помогла ей пережить первый выкидыш, а также измену Диего с ассистенткой. Вспомнив о ней, Фрида горько улыбнулась. Та женщина была не первой в длинной веренице измен мужа. Но рана, которую тот случай оставил в душе Фриды, была первой, а значит, самой болезненной. А потом начались длинные периоды, когда она вообще не рисовала. Почему она постоянно отвлекалась? Почему все остальное было важнее ее искусства? Она горько сожалела о потерянном времени.

Фрида вздохнула и поставила еще несколько молочно-белых точек на холст. Ей не давал покоя все тот же вопрос: не слишком ли поздно она спохватилась? Живопись отнимала так много сил — как физических, так и душевных, — что художница боялась не успеть произвести на свет все картины, которые ждали своего часа у нее в голове. «В сущности, в живописи мое спасение, — думала она. Рисовать и быть рядом с Диего — вот в чем вся моя жизнь. — Она размышляла об этом не в первый раз, но сегодня простые слова проникли прямо в сердце. — Если бы не мои картины, я бы уже, наверное, сошла с ума. Они помогли мне преодолеть горе, боль, страдания. Рисуя, я забываю обо всем на свете: о Диего, наших нерожденных детях, о болях в спине. Картины дарят мне независимость от жизненных невзгод». Приблизив кисть к ноге младенца, Фрида провела тонкую линию, которая обозначала ампутацию пальцев. Те, кто ее не знал, вряд ли поняли бы замысел Фриды, но для нее эта деталь была важна. «Если я собираюсь изобразить себя такой, какой себя ощущаю, без этой линии не обойтись, — решила она. — Эта линия — часть меня».

Потом ее мысли вернулись к слову «независимость». «Вот бы мне стать еще и финансово независимой от Диего, — мечтала она. — Он бы меня никогда не подвел, но мне надо уметь обходиться без его денег». Если люди сочтут ее картины искусством, возможно, их будут покупать?

— Я буду работать еще усерднее и постараюсь как можно шире демонстрировать свое творчество, произнесла она вслух и испугалась собственного голоса.

Фрида отошла от картины, посмотрела на нее и испытала глубокое удовлетворение, почти счастье. Она взглянула на часы. Был уже полдень. Утро она провела с максимальной пользой. В прекрасном расположении Духа она спустилась на кухню. Теперь ей хотелось есть.

Диего убедил Фриду повесить картины в университетской галерее. Так она смогла бы привлечь к своему творчеству больше внимания. Фрида заходила в галерею несколько раз. Она все еще не могла свыкнуться с мыслью, что ее картины выставлены на всеобщее обозрение. Однажды она взяла с собой отца, чтобы его порадовать. В этот день Гильермо был довольно бодр, даже воодушевлен, будто догадывался, насколько дочери важна его поддержка.

— Твои картины самые красивые, — сказал он, сжимая ее руку.

Фрида вернулась в хорошем настроении, а дома ее ожидало письмо от американского галериста Жюльена Леви. Он был наслышан об экспозиции и хотел выставить картины в своей галерее на 57-й улице в Нью-Йорке.

Фрида была на седьмом небе от счастья. Она носилась туда-сюда по студии Диего, уже в третий раз зачитывая ему письмо Леви. Наконец Ривера решил, что с него достаточно, поймал жену за локоть и заставил остановиться.

— Фрида, теперь сядь и послушай меня. Твои картины хороши. Они особенные, я твержу тебе об этом уже много лет. Тебе просто следует работать регулярно. Я же вижу, как помогает тебе живопись.

— Но это всего лишь маленькие картинки в цветных рамочках, где нарисованы обезьянки, листочки и я.

Тут уж Диего разозлился не на шутку:

— Прекрати! Ты великая художница, и пришло время миру узнать об этом.

Диего знал, о чем говорит. Через несколько недель в Мехико приехал американский актер Эдвард Г. Робинсон с женой. Робинсон был евреем, его семья эмигрировала из Румынии. Он вырос в Нижнем Ист-Сайде в Нью-Йорке и снимался в гангстерских фильмах. Он жертвовал большие суммы денег на борьбу с фашизмом, что расположило к нему Фриду и Диего еще до того, как они познакомились с Робинсоном лично. Он также коллекционировал произведения искусства и, конечно же, посетил студию Диего в Сан-Анхеле. Фрида провела для жены Робинсона Глэдис экскурсию по дому и поднялась с ней на крышу, откуда открывался прекрасный вид. Когда они вернулись к мужчинам, Диего показывал актеру картины жены, расхваливая их на все лады.

— Но… — попыталась возразить Фрида.

Диего приобнял ее и жестом заставил замолчать.

— Конечно, я показал мистеру Робинсону и твои последние работы.

— Я в полном восторге, — признался актер. — Ты только взгляни, Глэдис.

Он указал на работу «Тут висит мое платье», где художница изобразила свой мексиканский наряд, висящий на веревках на фоне нью-йоркских небоскребов, и на маленький автопортрет с доколумбовым нефритовым ожерельем.

— Ты только посмотри на выражение глаз! — восхищался Робинсон. — Сколько вы хотите за эту картину?

— Я даже не знаю, — растерялась Фрида, глядя на сплошную линию бровей, которую специально выделила на автопортрете. Чтобы подчеркнуть эту деталь своей внешности, она даже начинала мазать брови «Таликой», французским лекарством, изначально предназначенным для заживления ожогов у солдат, но также стимулирующим рост волос.

— Двести американских долларов за каждую картину, — заявил Диего. — И никакого торга.

Робинсон тут же согласился.

«Сколько денег! — подумала Фрида. Целое состояние».

Она выступила вперед.

— А вы не могли бы одолжить мне эти картины для выставки в Нью-Йорке? — поинтересовалась она с улыбкой.

Мистер Робинсон кивнул и добавил:

— Но я хочу забрать их прямо сейчас.

Фрида схватила картины и прижала к груди.

— Я принесу их вам через минуту. Сначала мне нужно с ними попрощаться.

— Конечно, Фрида, — сказал Диего и повернулся к Робинсонам: — Хотите чего-нибудь выпить?

Пока Фрида искала бумагу и ленту, чтобы упаковать картины, она чувствовала свою неразрывную связь с этими небольшими полотнами. От мысли, что с ними придется расстаться, в душе у нее разыгралась настоящая буря. Первая картина напоминала ей о том дне в Куэрнаваке, когда она внезапно поняла, насколько важны ее мексиканские корни. Эта работа ознаменовала поворот в жизни Фриды. А второе полотно, с мексиканским нарядом на фоне небоскребов, указывало на страшную утрату, которую она понесла в Штатах. При взгляде на картины Фрида переносилась мыслями в прошлое. Они были частью ее памяти, чем-то вроде дневника в картинах. Каково будет отдать их, не иметь возможности видеть их, когда пожелаешь?

«Посмотрим, — решила она, тряхнув головой. — Я всегда хотела, чтобы мои картины покупали. К тому же Робинсон — известный актер. Он покажет полотна другим людям, которые, возможно, тоже захотят что-то приобрести».

Она ловко обернула маленькие картины плотной бумагой и перевязала разноцветными лентами, которые обычно вплетала в волосы. Потом вернулась к гостям и с торжественным видом вручила свертки мистеру Робинсону.

— Я очень люблю эти картины, — призналась она.

— И я буду любить их, — ответил актер и протянул толстую пачку долларовых купюр.

Когда они снова остались одни, Диего, видя состояние жены, попытался найти слова утешения:

— Помнишь вопрос, который ты задала, когда впервые пришла ко мне в Министерство образования? Ты спросила, сможешь ли заработать на своих картинах. А иначе ты собиралась бросить рисовать. Я ответил, что тебе следует продолжать. Твои картины хороши, Фрида. Ты великая художница. Ты рисуешь сердцем. Может, ты даже талантливее меня. Но если ты хочешь, чтобы мир увидел и полюбил твои картины, придется их продавать. Даже когда это больно.

— Картины для меня как дети, которых у меня никогда не будет, — пробормотала Фрида.

— Однажды и дети уходят из дома, — ухватился за ее пример Диего.

— Спасибо, что утешил меня. — Она прижалась к мужу. — Мне нужно подумать о твоих словах.

В тот вечер, сидя в одиночестве у себя в спальне, Фрида взяла пачку банкнот и перелистала купюры. «Они сделают меня свободной, — подумала она. — Я смогу путешествовать, рисовать и делать все, что захочу, не прося денег у Диего».

Она подбросила пачку в воздух, и доллары просыпались на нее зеленым бумажным дождем.

Фрида не прогадала. По возвращении в Штаты Робинсон рассказал всем, что купил картины Фриды Кало и повесил их у себя дома. Актер был известным коллекционером, который специализировался на французских импрессионистах. И если он увидел во Фриде Кало перспективную художницу и повесил ее картины рядом с Дега и Гогеном, значит, в ее творчестве и правда что-то есть.

Глава 23

— Ты будешь верна мне в Америке? — спросил Диего.

Он не отходил от Фриды ни на шаг, пока она засовывала последние вещи в чемодан. Второй уже был набит битком, так что еле удалось закрыть крышку. Чемодан стоял у кровати, и Фрида постоянно на него натыкалась, бегая по комнате. Очень много места заняли ее многослойные юбки. Кроме того, она не знала, насколько задержится в Нью-Йорке. Уже начался октябрь, а выставка должна была открыться 1 ноября. Фрида метнулась к шкафу, потому что вспомнила, что забыла одну из вещей. Следовало поторопиться, если Фрида хотела успеть в аэропорт. Супруги поздно встали после шумной прощальной вечеринки, которую закатили накануне вечером. Диего всю ночь спал прижавшись к жене. Оба страшились разлуки и не знали, сколько она продлится. По меньшей мере несколько недель. Фрида вытащила из чемодана вышитую юбку, решив взять вместо нее тканую шаль из Гватемалы. Но крышка все равно не закрывалась, и Фрида застонала. К счастью, картины были отправлены в США заблаговременно.

— Буду ли я тебе верна? — переспросила она. Вопрос мужа вызвал у нее улыбку. Ведь у Диего постоянно были другие женщины. Когда они с мужем вернулись из Нью-Йорка, Фрида запретила себе любую форму ревности. Какой смысл терзаться? Пока она самая важная женщина в жизни Диего, все и так хорошо. Однако ревность самого Риверы ее раздражала. Почему ей нельзя поступать как он? Почему у него больше прав? Еще меньше она понимала, почему его не беспокоят ее романы с женщинами. Если бы он только знал, какими нежными могут быть женщины друг с другом и какое глубокое взаимопонимание существует между ними! Фрида вздохнула. Вообще-то, она написала Нику, что приедет, но никак не могла рассказать об этом Диего.

— Так что? — снова поинтересовался Диего.

— Ничего, — ответила она.

У нее не было желания делиться с ним своими мыслями по этому поводу. Муж все равно ничего не понимал, сколько она ни пыталась ему втолковать.

— Если ты мне не доверяешь, почему бы тебе не поехать со мной? — вместо этого предложила Фрида, вытащив из шкафа одну из своих туник уипиль и бросив ее в чемодан.

Наконец Фрида опустила крышку, Диего навалился на чемодан своим весом, и замки защелкнулись.

— Ты же знаешь, что я не могу уехать, — проворчал Ривера. — У меня слишком много работы. Нам нужны деньги. И Лев с Натальей тоже здесь.

Фрида остановилась перед мужем, взяла его лицо в руки и поцеловала в губы.

— Когда ты не со мной, я могу по тебе скучать, — заявила она.

Как ни странно, она говорила правду.

Фрида попыталась пройти мимо Диего, но он схватил ее и крепко обнял.

— Ох, Фрида, чтобы ты ухаживала за мной, мне нужно заболеть. Чтобы ты скучала по мне, тебе нужно уехать.

«Наверное, так оно и есть», — подумала она.

В аэропорту Нью-Йорка Фриду встречали журналисты и фотографы. Она видела в маленький иллюминатор, как они ожидают прибытия самолета. Сначала она подумала, что репортеры собрались ради другого пассажира, но стюардесса открыла ей глаза.

На фотографии, которая появилась в газете на следующий день, художницу запечатлели с высокой прической и в традиционном мексиканском наряде. На плечи была накинута шаль ребозо, открывающая обнаженные руки. Огромные серьги спускались почти до плеч, десятки ожерелий ниспадали каскадом по груди до бедер; стройность фигуры подчеркивали многочисленные слои уходящей в пол юбки. Левой рукой Фрида держалась за перила, в правой у нее были сумка и две толстые книги.

«Я прямо голливудская звезда», — изумилась Фрида. Фотография вполне передавала ее чувства. У нее будет собственная выставка в Нью-Йорке! Кое-кто из коллег продал бы за такую возможность собственную мать. А в кармане ее пальто лежат деньги, вырученные от продажи картин Эдварду Г. Робинсону! Это с трудом поддавалось осознанию.

Жюльен Леви, галерист, встречал ее в аэропорту. Фрида раньше не знала его лично и была рада познакомиться с этим обаятельным мужчиной в коричневом костюме с двубортным пиджаком. Жюльен увлекся ею с первой секунды, это можно было понять хотя бы по тому, как он нервничал, то и дело украдкой поглядывая на нее. Они ненадолго заехали в отель, а затем Фрида решила сразу же отправиться в галерею, чтобы осмотреть помещения. Там она увидела свои картины: они стояли прислоненные к стене, еще запакованные и перевязанные разноцветными лентами.

— Картины, которые находятся в частных коллекциях, прибудут со дня на день, — сообщил Жюльен, заметив, что она пересчитывает полотна.

— Я вам доверяю.

Следующие несколько дней были заняты подготовкой к выставке. Весь день Фрида и Жюльен распаковывали картины и решали, как лучше их развесить. Фрида предложила покрасить одну из стен в разные цвета: на ярком фоне полотна смотрелись бы выигрышнее. Потом пришел черед определиться со списком гостей, которым художница собиралась отправить персональные приглашения, написанные собственноручно: Диего дал ей список влиятельных людей и возможных покупателей, настоятельно рекомендовав пригласить каждого из них. Затем Фрида и Жюльен составили перечень журналистов, которых собирались позвать на открытие, и набросали предварительный каталог. Когда Жюльен спросил о стоимости каждой из ее работ, Фрида сдалась.

— Я и понятия не имела, сколько всего нужно сделать, чтобы провести выставку! — застонала она.

Лицо Жюльена приняло виноватое выражение.

— Вы правы, пойдем выпьем.

Леви провел ее по своим любимым барам и танцевальным залам. Вечер прошел отлично. Жюльен оказался очаровательным собеседником, постоянно ее смешил и прекрасно танцевал. Они сразу же подружились, и Фрида в ответ на ухаживания Леви включила все свое обаяние. Во время медленной румбы они смотрели друг другу прямо в глаза. Вечер затягивался, и было понятно, что Жюльен не хочет расставаться с ней.

— Пойдем в другой бар, — предложил он. — Это всего в двух кварталах отсюда. Там наливают лучшую текилу во всем Нью-Йорке.

— Мне нужно в отель и спать! — запротестовала Фрида. — После долгих прогулок и танцев у меня болят ноги, я едва хожу.

Заметно разочарованный, Леви уступил. Он взял ее руку с многочисленными крупными кольцами и поцеловал ей пальцы.

В такси Фрида отвечала на его вопросы невпопад: ей не терпелось добраться до своего номера в отеле. На входе она быстро попрощалась с Жюльеном и поднялась на лифте на нужный этаж.

Быстрыми шагами она прошла по длинному коридору к своему номеру, надеясь, что Ник уже там. Он был в Лос-Анджелесе на съемках, но сообщил телеграммой, что постарается вернуться в ту же ночь. С их последней встречи прошло два года, и Фрида невольно спрашивала себя, каким будет их воссоединение. Встретятся ли они друзьями или любовниками? Она тихо открыла дверь и увидела спящего в кресле Мюрея. Она молча смотрела на него, и прежние чувства сразу вернулись. Тут Ник открыл глаза, и в его взгляде она прочла желание.

— Ну наконец-то. Фрида!

Он встал, медленно подошел к ней, не отрывая от нее взгляда, и заключил в объятия. Страсть между любовниками вспыхнула с новой силой, будто они расстались только вчера.

На следующий день художница снова отправилась в галерею, где ее с нетерпением ожидал Жюльен.

— Фрида, я всю ночь не мог сомкнуть глаз. Вчера вечером я влюбился в тебя.

— Знаю, — ответила она с довольной улыбкой.

В последующие недели Фрида старалась оправдать возложенные на нее ожидания. Она посещала светские рауты и вечеринки в домах важных людей, воздерживалась от провокационных заявлений, не сквернословила, мило общалась с журналистами. Свое мнение о нью-йоркских богатеях, с которыми она встречалась за столом, Фрида рассказывала только подругам: Аните, Люсьенн и Мари. Как только выдавался свободный час, она проводила его с Ником, чья нерушимая любовь вдохновляла ее и придавала сил.

Мюрей без конца снимал ее. Разноцветные наряды Фриды, казалось, были созданы для такого фотографа, как Ник, ведь он одним из первых начал работать с цветной пленкой. Он был без ума от своей возлюбленной и старался запечатлеть ее экзотичную внешность, которая вскоре станет известна всему миру. Однажды они забрались на крышу небоскреба, и Ник снял ее сидящей на стуле в голубой юбке и желто-красной тунике уипиль. В косы Фрида вплела синие шелковые ленты, в руке держала сигарету без фильтра, а взгляд художницы был задумчивым, почти отсутствующим. Фотографии Ника имели успех. Он продал снимки журналу «Вог» и газете «Нью-Йорк таймс».

— Теперь ты уйдешь от Диего? — бормотал он ей на ухо.

— Да, — отвечала Фрида, не желая ранить его чувства, но иногда и сама не была уверена, что говорит не всерьез. Иногда любовники даже строили планы на будущее, хотя бы на ближайшие несколько месяцев. Говорили даже о том, что Мюрей поедет с ней в Париж, если Андре Бретон все-таки решит организовать выставку работ Фриды. Но ей совсем не хотелось думать о делах: она стремилась в полной мере наслаждаться счастьем.

Одновременно художница вовсю флиртовала с Жюльеном. Тот тоже хотел ее поснимать, и Фрида согласилась. Ей было интересно, какой он увидит ее в фотообъективе. Если Ник снимал Фриду как богиню или королеву, тщательно продумывая все детали, Леви предпочитал повседневные ситуации.

— Распусти волосы, — попросил он однажды.

Не сводя с него глаз, Фрида начала снимать одежду. Вскоре она уже стояла перед ним с обнаженной грудью. Тогда она принялась медленно вытаскивать из прически одну шпильку за другой, и спустя несколько минут длинные, до талии, волосы рассыпались по спине. Позади Жюльена висело зеркало, и она могла видеть свое отражение: красивое серьезное лицо с полными губами и темными глазами, которые, казалось, хотели поглотить Жюльена. Ниже начиналось идеальное тело с маленькой грудью. Фрида видела ту часть себя, которая оставалась прекрасной. Уродливые шрамы от операции и иссохшая нога не попадали в поле зрения, и Фрида о них почти забыла.

Когда Жюльен оторвался от камеры, она увидела, что его взгляд изменился. Тогда она медленно подошла к нему и обняла.

Конечно, Фрида чувствовала себя виноватой, ведь она спала и с Ником, и с Жюльеном, а в Мексике ее дожидался Диего. Но если Ник оказывался рядом, она не могла отказать. Мюрей любил ее отчаянно и страстно, что только осложняло ситуацию. Фрида была не в силах с ним расстаться. «И почему бы мне просто не наслаждаться прекрасной стороной жизни? — спрашивала она себя. — Мне нравится, когда мной восхищаются, когда меня желают. У меня дар к любви. К тому же какая разница, что говорят или думают другие? Жизнь слишком коротка, и я уже потратила впустую много времени из-за болезней. Кто знает, долго ли тело позволит мне испытывать наслаждение? Почему я должен отказывать себе в маленьком счастье? Мне просто нужно быть осторожной, чтобы не обидеть Ника, Жюльена или Диего». Этот довод помог ей заглушить вину.

Фрида провела в Нью-Йорке уже две недели, когда к ней в гостиничный номер пришла Элла, вся в слезах.

— Ты слышала? Дороти мертва!

Киноактриса Дороти Хейл выбросилась из окна небоскреба после блестящей прощальной вечеринки. Ее муж умер несколькими годами ранее, она увязла в долгах, и никто больше не давал ей ролей в кино, считая слишком старой. В отчаянии, не видя выхода, она и покончила с собой.

Фрида много размышляла о Дороти, с которой была немного знакома. Когда подруга актрисы попросила нарисовать портрет погибшей, Фрида сразу же согласи-лась.

У нее и самой была такая идея. Во время работы над картиной в голову ей лезли непрошеные мысли. Куда деваться женщинам, у которых нет ни мужа, ни денег, ни перспектив на работу? Их ждет ужасная судьба. Бедная Дороти! Но самоубийство актрисы убедило Фриду в том, что надо наслаждаться жизнью, пока можно, пусть и придется нарушить пару правил.

Наконец настал великий день, которого она так ждала: 1 ноября, как и планировалось, открылась ее выставка. Фрида появилась в мексиканском наряде с блестящей шалью на плечах. Правда, руки пришлось спрятать под кружевными перчатками без пальцев, так как тыльная сторона кистей покрылась язвочками. Когда Фрида увидела толпу в галерее на 57-й улице, она долго не могла поверить, что столько народу собралось ради нее. Люди вежливо расступились, пропуская художницу вперед и осыпая ее аплодисментами. Больше всего ее порадовало, что о ней теперь говорят как о Фриде Кало, а не о жене Диего Риверы. Возможно, это было связано с предисловием к каталогу, которое написал не кто иной, как Андре Бретон.

«Я в долгу перед ним», — думала Фрида, медленно прогуливаясь мимо двадцати пяти картин, развешанных по стенам. Среди них можно было увидеть автопортреты, купленные Эдвардом Г. Робинсоном и тот, что она подарила Льву Троцкому. Фрида поздоровалась со своими полотнами, как со старыми друзьями. Перед картиной с ванной она остановилась, чтобы присутствующие фотографы могли заснять ее для газет. К этому моменту Фрида точно знала, какую позу принять и какое выражение должно быть на лице. Затем ей пришлось долго болтать с гостями, отвечать на бесчисленные вопросы и принимать поздравления.

Когда толпа немного схлынула, Фрида отправилась искать Ника. Ей очень хотелось увидеть любимое лицо после стольких незнакомцев. Она нашла Мюрея стоящим в углу в полном одиночестве.

— Пойдем со мной, — позвала его Фрида.

В последующие несколько дней имя Фриды Кало не сходило с первых полос газет. «Вог» опубликовал три ее картины, включая портрет, который она подарила Льву, подзаголовком «Восхождение другой Риверы». Все только и говорили что о восхитительной выставке. Единственным диссонансом в хоре восторженных отзывов звучала рецензия критика из «Нью-Йорк таймс»: тот полагал, что ее работы скорее относятся к сфере гинекологии, чем искусства.

— Он мужлан, ему трудно понять, — заметил Жюльен, когда принес Фриде газету… — Я опросил множество женщин, которые побывали на выставке. Они смотрят на твое творчество совершенно иначе.

— Удастся ли продать часть картин? — поинтересовалась Фрида.

— Вне всякого сомнения. Выставка вызвала большой ажиотаж. Думаю, мы сможем пристроить половину твоих работ. — И он стал перечислять полотна, которые заинтересовали покупателей: — Гудиер, директор Нью-Йоркского музея современного искусства, хочет купить твой автопортрет с обезьянкой.

— Нет, я уже пообещала его Мэри Шапиро, — возразила Фрида. — Но передай этому Гудиеру, что я напишу ему еще один, пока я здесь.

Жюльен кивнул и продолжил:

— Картину с бабушкой, дедушкой и родителями приобрел один психиатр. А Ник Мюррей купил полотно с ванной. Кажется, он очень интересуется тобой. Вы вчера ушли вместе.

— Он интересуется моими картинами, — поправила Фрида, но по взгляду Жюльена поняла, что тот ей не верит.

Еще одна чертова нью-йоркская зима! Как она ненавидела этот сырой холод, от которого не спасала ни одна одежка, даже самая толстая. Фрида постоянно мерзла, спина и ноги зябли, отчего ныли еще больше. К этому добавились суета и разнообразные обязательства, связанные с выставкой. Художница постоянно разъезжала в промерзшей машине, в которой все тело вопило от холода и боли. Фриде было трудно держать кисть, но она торопилась нарисовать картину для мистера Гудиера и закончить портрет Дороти Хейл. Успех выставки подстегнул ее фантазию. Кроме того, впервые в жизни у нее появились два заказа, которые должны были принести ей кучу денег.

Она стояла у мольберта, работая над драпировкой черного бархатного платья, в котором была Дороти, когда выбросилась из окна. Участь самоубийцы все еще не давала Фриде покоя. Художница не переставала задаваться вопросом, до какой степени должна отчаяться женщина, чтобы решиться на такой шаг. Фрида изобразила Дороти лежащей у подножия небоскреба. Глаза жертвы были открыты, из носа и ушей струилась кровь, которая стекала даже на нарисованную раму. По стилю работа напоминала ретабло, которыми Фрида увлекалась в юности. Падение и его последствия представали во всей их радикальной наглядности. Это, конечно, была не самая приятная для глаз картина, зато правдивая.

В дверь постучали.

— Войдите! — недовольно крикнула художница.

Это был директор отеля. Он откашлялся и завел речь о том, как он горд принимать в своем заведении такую гостью — известную мексиканскую художницу. Но, к сожалению, продолжил он, горничная жаловалась на пятна краски, которые остаются рядом с мольбертом.

Фрида оглянулась вокруг.

— Вы правы, — признала она. — Запишите это на мой счет.

Она тут же вернулась к картине и больше не обращала внимания на директора. Вскоре пришел Ник. Он хотел позвать ее прошвырнуться по барам.

— Не могу. Я должна работать, — отрезала она, протирая кисточку тряпкой, прежде чем замешивать новый цвет.

К концу работы колени у нее тряслись, а спина болела как проклятая. Фрида не открыла Нику всей правды: если бы она отправилась с ним в бар, то вообще не смогла бы рисовать: спина и ноги просто не выдержали бы нагрузки.

Она наблюдалась у нескольких врачей, хоть и посещала их с большой опаской. Ей очень помог Дэвид Гласкер, муж Аниты Бреннер. Он тщательно осмотрел ее и подробно изучил историю болезни. Он также проконсультировался с коллегами — неврологами, остеопатами и дерматологами. Были сделаны новые рентгеновские снимки, которые показали, что позвоночник продолжает деформироваться. Но, к большому разочарованию Фриды, никто не знал, как справиться с ее болью.

— Коллега предлагает большую операцию, — сказал ей однажды Дэвид. — Мы выровняем позвоночник и вставим имплантат, чтобы поддерживать его…

— Нет! — вскрикнула Фрида. — Я боюсь.

— Врать не буду, риск есть.

— Лучше вылечите язвы на руках. Тогда я смогу наконец снять эти чертовы перчатки.

Дэвид прижигал язвы электричеством и смазывал специальными мазями, чтобы ранки не появлялись снова. И вскоре они действительно исчезли. Зато под левой стопой образовалось уплотнение, которое мешало ходить.

— Неужели это никогда не прекратится? — спросила Фрида, снова оказавшись на приеме у Дэвида.

Тот отвел взгляд, не зная, как ответить.

— Давай говори уже, — подбодрила его Фрида. — Я смогу вынести правду.

— Надо сделать анализ на сифилис, — ответил он, все еще не смея взглянуть ей в глаза.

— Сифилис?

Эта новость испугала Фриду. А вдруг он есть и у Диего? А вдруг она заразила Ника или Жюльена?

— Просто сдай анализ. Это займет минуту.

Когда результаты оказались отрицательными, у Фриды будто гора с плеч свалилась.

Ее приободрила новость, что Бретон не забыл о своем предложении устроить ей выставку в Париже. Он сообщил, что уже нашел галерею. Выставка должна была состояться в феврале, самое позднее в марте. «Приезжайте в Париж прямо из Нью-Йорка», — писал он.

Фрида колебалась. А как же Диего? Ей придется оставить мужа одного еще на какое-то время. А она уже скучала по нему!

Но Диего написал ей длинное письмо, в котором настаивал на поездке в Париж. Он заклинал ее не глупить и не упустить уникальный шанс выставиться в Париже. В самом Париже! Надо брать от жизни все, что она предлагает.

В конце года Фрида села на корабль, который взял курс на Шербур.

Глава 24

Фриде понадобилась пара дней, чтобы привыкнуть к тишине и одиночеству во время десятидневного трансатлантического путешествия. Больше никаких вечеров в компании друзей, никаких журналистов и никаких интервью. Но вскоре она начала наслаждаться свободным временем. Из каюты она выходила только на обед. Начало января не располагало к прогулкам по палубе, к тому же у Фриды болели ноги.

Дни напролет она проводила в каюте, курила свой любимый «Честерфилд», много размышляла и много спала: в Европе ей понадобятся силы. Она не представляла, как добраться до Парижа, и не говорила по-французски, зато прекрасно понимала, что подготовить выставку с Бретоном будет сложнее, чем с Жюльеном. Лежа одна в большой кровати, Фрида скучала по Нику и его страсти. Не проходило и дня, чтобы она не вспоминала о нем. Она представляла себе его прекрасное лицо, плечо, на которое опиралась, потому что так ей было удобнее стоять и ходить. Когда Кристина прислала сестре мексиканскую газету, где сообщалось об очередном романе Диего, она разрыдалась прямо при Нике, а он целовал ее в заплаканные глаза и даже сумел рассмешить, сказав, что не представляет, как в газетах назвали бы их отношения. На пирсе перед расставанием Фрида обняла и поцеловала его.

— Я вернусь к тебе, — пообещала она.

В дверь постучали: стюард доставил телеграмму от Диего. В ней было всего несколько фраз: «Люблю тебя. Покори Париж! А потом возвращайся ко мне» Фрида произнесла эти слова вслух, и слезы хлынули у нее из глаз. Она обещала Нику вернуться. А как же с Диего? При одной мысли о расставании с мужем сердце сжималось от боли. Диего спас ее, когда она была сломлена и разбита, он вернул ей целостность. Диего — это имя любви. Диего и был любовью, ее любовью. Как она могла допустить мысль, что у нее хватит сил причинить ему боль и жить без него? А Ник? Он тоже был нужен ей точнее, ее романтической натуре. С ним она раскрывалась как женщина. Так же поначалу было и с Диего, пока он не связался с Кристиной. Теперь она любила Диего по-другому, более зрело. Но ее страсть все еще принадлежала Нику.

Фрида поднялась с телеграммой Диего в руке и принялась нервно кружить по каюте. Что же делать? К счастью, она плывет в Париж, подальше от всех проблем. Ее не будет несколько месяцев. Может быть, за это время все устроится само собой? Эта мысль успокоила Фриду. Время покажет, решила она.

В тот вечер она отправилась в столовую, чтобы отвлечься. Вокруг только и говорили что об угрозе новой войны в Европе. Гражданская война в Испании была проиграна, тысячи беженцев устремились через Пиренеи во Францию и разбили лагерь под открытым небом на средиземноморском побережье. Многих из них, в том числе женщин и детей, выслали обратно, хотя поговаривали, что Франко скор на расправу с политическими оппонентами. Фрида с ужасом узнала, что Париж переполнен беженцами из Германии, которые живут в постоянном страхе перед очередной войной. Общественное мнение было настроено скорее против того, чтобы толпы иностранцев находились в стране, но Фрида сочувствовала беженцам. Она вспомнила о несчастных испанских детях, для которых собирала деньги, и похолодела, представив, что война может разразиться в те дни, пока она будет в Париже. Неужели она сама скоро станет частью великого потока беженцев? Да и смогут ли парижане уделять время искусству, если политическая ситуация настолько критическая? Сходя с корабля в Шербуре, Фрида не знала, чего ей ожидать.

«Не буду забивать себе этим голову, — сказала она себе, сидя в поезде, который вез ее в Париж. — Мне нужно сосредоточиться на выставке. Об остальном подумаю позже». Когда она вышла на станции Сен-Лазар, ее никто не встретил. Чтобы сэкономить деньги, Фрида потащилась с багажом в метро, но после бесцельных блужданий туда-сюда быстро сдалась. Она не знала ни слова по-франиузски и понятия не имела, где находится: Она поймала такси и дала водителю адрес Бретона. Пока они ехали по хмурому городу под промозглым дождем, Фрида чувствовала себя подавленной.

— Разумеется, вы остановитесь у нас, — сказал Бретон, и Фрида не стала спорить. В конце концов, у них в Мехико тоже постоянно дневали и ночевали гости. Но когда после утомительного путешествия она вошла в квартиру Андре и Жаклин, ей тут же захотелось сбежать. Квартира оказалась крошечной и, что еще хуже, невероятно грязной. На кухне в раковине скопились грязная посуда и сгоревшие кастрюли. Увидев такой беспорядок, Фрида даже не стала спрашивать, где можно принять ванну. А потом ее положили на раскладушке в комнате маленькой дочери хозяев. Увидев искалеченную ногу Фриды, девочка разразилась слезами.

Ночью Фрида не сомкнула глаз, проклиная себя и Диего за идею поехать в Париж. На следующее утро она взяла себя в руки и сказала Бретону, что хочет увидеть свои картины. Он криво улыбнулся и сообщил, что еще не забрал их с таможенного склада.

— Но это всего лишь формальность, — поспешил уточнить он.

— Тогда давайте хотя бы осмотрим галерею, чтобы оценить помещения.

Бретон не спешил с ответом, и тогда Жаклин ошарашила Фриду известием, что они еще ведут переговоры с владельцами галерей.

— Но ведь выставка уже через неделю! — воскликнула художница.

Бретон принялся убеждать ее, что все получится, что он знает многих людей и, в конце концов, они в Париже, самом красивом городе в мире. Фриде следует просто наслаждаться жизнью и довериться ему, он сделает все в лучшем виде.

Но как мог Бретон о чем-либо позаботиться, если его самого с полудня донимали посетители? К нему непрерывным потоком шли троцкисты и сюрреалисты, используя его квартиру как место для встреч. Бретон сидел среди них и произносил бесконечные речи. Фрида даже не могла уединиться, потому что у нее не было собственной комнаты. Она не находила себе места и через три дня была готова кого-нибудь растерзать от бессильной ярости.

Тем временем из Мексики пришло письмо от Троцкого. Диего рассорился с ним и заявил о выходе из Четвертого интернационала. Троцкий просил Фриду выступить посредницей. «Не буду вмешиваться, — решила она, — мне сейчас не до этого». Бретон, прознав о ее романе с Троцким, был не в восторге и донимал Фриду бесконечными расспросами, безумно ее утомляя.

Даже в кафе на Сен-Жермен, в присутствии друзей, Андре постоянно возвращался к этой теме. Впервые попав в «Де маго» и «Кафе де флор»[28], где Бретон познакомил ее с друзьями, Фрида поначалу была в восторге. Эти заведения славились изысканной атмосферой и отличными коктейлями. Ей понравились маленькие столики, занавески на окнах и красивые люстры, а еще больше — удивительно просторные и роскошные умывальные комнаты. Художница познакомилась с Максом Эрнстом, обладателем небесно-голубых глаз и благородного профиля, и рассказала ему, что использовала одну из его картин как источник вдохновения для собственной акварели. Произвел на нее впечатление и спокойный поэт Поль Элюар. Но вечер закончился неприятно. Почти сразу же атмосфера за столиками сгустилась настолько, что ее можно было резать ножом. Собравшиеся обсуждали политику и новые манифесты, обливая насмешками и презрением всех несогласных, и неважно, присутствовали они за столом или нет. В клубах дыма все кричали и размахивали руками, роняя со столов стаканы, которые разлетались вдребезги. Бретон вел себя едва ли не хуже остальных. Он вскакивал с места, разражался гневными тирадами, постоянно кого-то ругая и распиная. Похоже, ему нравилась роль инквизитора. Фрида не понимала большей части того, о чем шла речь. При желании она могла бы попросить перевести ей на английский, но не очень-то хотела знать, о чем так ожесточенно спорят эти снобы. «Такими разговорами мир точно не спасти», — сердито думала она.

Даже лежа на раскладушке в крошечной комнате дочери Бретона, она не могла успокоиться. Кем эти люди себя вообразили? Что она здесь забыла? Поскольку сон к ней не шел, она написала письмо Нику, чтобы дать выход душившей ее ярости. Она честила на чем свет стоит этих ничтожеств, которые разглагольствуют ночи напролет, а поутру оказывается, что в доме нечего есть. Но откуда возьмется еда, если никто не работает?

«Я лучше буду продавать тортильи на рынке, чем свяжу жизнь с парижскими снобами, — писала она Нику. — Они нахлебники, которые живут за счет кучки богатеев и ждут, что все будут восхищаться их мнимым гением. Сплошное дерьмо, да и только».

От ярости она так сильно давила на ручку, что проткнула бумагу.

На следующий день вопрос с выставкой так и не сдвинулся с места. Фрида отправилась в кафе лишь потому, что Бретон пообещал встречу с одним из галеристов. К сожалению, тот не явился. Когда пришло время рассчитываться, разразился спор о том, чья очередь платить. Фриде стало так неловко, что она забрала счет. Но мысленно поклялась больше никуда не ходить с Бретоном. Она уже собиралась уходить, когда к ней за столик подсела темнокожая женщина. Это была американская танцовщица Жозефина Бейкер, приехавшая в Париж на гастроли. Она улыбнулась Фриде:

— Эти мужчины там скандалят как петухи. Будто кто-то воспринимает их всерьез. Вы среди них настоящая королева, — шепнула танцовщица ей на ухо. — Признайтесь, вы тоже находите их скучными.

— Не то слово. Я нахожу их отвратительными, — усмехнулась Фрида.

— Тогда давайте найдем более цивилизованное заведение. Я знаю одно уединенное местечко недалеко отсюда.

В глазах Жозефины Фрида прочла, что той известно, насколько прекрасна может быть любовь между двумя женщинами.

— И там явно больше нежности, чем здесь? — поинтересовалась Фрида, кокетливо хлопая ресницами.

Жозефина поднялась со стула и потянула ее за собой. Когда они выходили из кафе, Бретон и его собеседники проводили женщин недоуменными взглядами.

Фрида объявилась в квартире Бретонов лишь наутро. На губах у нее играла предательская улыбка. Андре пришел в ярость:

— Где вы были? Ушли, даже не попрощавшись. Я остался там один, как идиот.

Боже правый, до чего же этот человек раздражал ее своей толстокожестью!

— Нам с Жозефиной стало скучно, и мы пошли в другое место. — И прежде, чем Андре успел ответить, она добавила: — Кстати, я встречаюсь с ней сегодня вечером. Она пригласила меня на свое выступление.

Бретон был оскорблен до глубины души. Атмосфера в квартире накалилась настолько, что Фрида подумывала съехать. Она запросто могла бы найти отель, однако нужно было сохранить рабочие отношения с Андре, ведь именно от него зависела судьба ее выставки. В конце концов картины Фриды удалось вызволить с таможни. В этом помог художник Марсель Дюшан, который жил с американкой Мэри Рейнольдс. Встречи с Мэри служили художнице единственной отдушиной. Настроение у Фриды в эти дни было хуже некуда. Она чувствовала себя разбитой и подавленной. Ах, вот бы Ник был рядом! Она утешалась тем, что писала ему любовные письма. И когда от Мюрея пришел ответ, она готова была пуститься в пляс, заливаясь счастливыми слезами. «Я считаю дни до твоего возвращения, — писал Ник. — Еще месяц, и мы снова будем вместе».

В итоге галерея «Рену и Колле» на фешенебельной улице Фобур-Сент-Оноре согласилась принять выставку у себя. Ну наконец-то, с облегчением подумала Фрида. Но потом у Бретона возникли новые безумные идеи.

— Мы выставим не только ваши картины, но и полотна девятнадцатого века, а также произведения мексиканских народных ремесел.

— Вы имеете в виду уродливые поделки, которые накупили на мексиканских рынках? Или те ретабло, которые вы украли со стен церквей? — Голос у Фриды срывался от злости.

Бретон посмотрел на нее с высокомерием, которое она больше всего в нем ненавидела.

— Кстати, владелец галереи не хочет выставлять больше двух ваших картин. Он находит их возмутительными.

Фриду так и подмывало собрать вещи и уехать домой, но она понимала, что бунтовать глупо, так что пришлось сделать хорошую мину при плохой игре. Чтобы убраться подальше от этого места и этих людей, она отправилась на экскурсию по окрестным замкам. К счастью, дождь наконец прекратился и пришла весна. Весенний Париж очаровал Фриду, а когда Мэри отвела ее на большой блошиный рынок в Порт-де-Клиньянкуре, этот город окончательно покорил сердце художницы. На рынке Фрида приобрела две потрепанные куклы без конечностей, которые напомнили ей игрушки детства. Она также накупила кучу маленьких безделушек, литографий с майскими ландышами и незабудками, вышитых рыбок и колокольчиков, кружев и деревянных пуговиц. Из всего этого она делала коллажи, которые вкладывала в письма к Нику. Однако заголовки в газетах по-прежнему кричали о надвигающейся войне с фашистской Германией. Часто в статьях упоминался город Данциг, на который претендовал Гитлер. На улицах то и дело попадались беженцы из Испании и Германии, которые не знали, куда им отправиться, потому что ни одна страна в мире их не принимала.

Выставка открылась 10 марта. Фрида все еще была в ярости от той мешанины, которую Бретон выставил вместе с ее картинами. Художницу не успокоили даже положительные отзывы в газетах. Большую часть вернисажа она провела на стуле в углу галереи, потому что все в бешеном темпе говорили по-французски и она не понимала ни слова. Но когда к Фриде подошли именитые коллеги, чтобы поздравить, она была тронута. Кандинский даже обнял ее, не скрывая слез восторга.

На следующий день после выставки к Фриде пришла модельер Эльза Скьяпарелли.

— Можно взглянуть на ваши наряды? — спросила она.

Фрида с готовностью показала гардероб, который привел Эльзу в восторг.

— Никто не умеет сочетать цвета и узоры таким необычным образом! — воскликнула она, проводя рукой по тканям, вышивкам и украшениям Фриды.

— Что действительно важно, так это значение узоров, — объяснила художница. — У нас в Мексике в каждой деревне есть свои узоры. Наряды незамужних женщин отличаются от одежды замужних, а некоторые ткани и платья носят только по особым случаям. Хорошо бы написать об этом книгу.

— А вы…

Фрида засмеялась.

— Я не следую традициям. Просто ношу то, что мне нравится. И многие вещи шью сама.

— Меня привлекает идея создать платье в стиле мадам Риверы, — призналась модельер. — Вы в курсе, что мои платья носят Грета Гарбо[29] и Глория Свенсон[30]?

Тогда, пожалуйста, назовите этот наряд в честь Фриды Кало. Платье Фриды Кало. Моя фамилия Кало, а не Ривера.

Эльза удивленно посмотрела на нее, а затем кивнула:

— Тем лучше.

В дни, которые оставались до возвращения, Фрида не знала покоя. Выставка имела большой резонанс. Проходя мимо галереи, художница всякий раз видела очередь из желающих попасть внутрь. Телефон раскалился от звонков журналистов, которые просили об интервью. Заходил фотограф из «Вог» и сделал несколько снимков. Фотографию рук Фриды, унизанных кольцами, собирались поставить на обложку журнала. Пикассо подарил ей серьги в форме крошечных кулачков, изготовленные из черепахового панциря в золотой оправе. Фрида купалась в лучах всеобщей любви и порой, проезжая по городу, думала, что ей будет не хватать Парижа, особенно площади Вогезов. Аркады, обрамляющие эту старинную площадь с парком посередине, напоминали ей мексиканские патио, и она часто сидела в местных кафе. Но все же Фрида с нетерпением ждала возвращения домой. Когда Пегги Гуггенхайм[31]предложила выставить ее картины в лондонской галерее, Фрида отказалась наотрез. Хватит с нее приключений: пора домой! В воздухе уже пахло войной, а кроме того, несмотря на множество положительных рецензий, Фрида почти ничего не продала в Париже. Кто захочет раскошеливаться на искусство, когда на носу война? Правда, Лувр приобрел один ее портрет, что польстило ей как художнице, но не принесло особых денег. Нет, она рвалась домой.

Как только картины были запакованы и отправлены, Фрида взошла на борт судна, следующего из Гавра в Нью-Йорк. Пока пароход отчаливал, она стояла у поручней в глубокой задумчивости. Что дала ей Европа? Обстоятельства не всегда складывались благоприятно для Фриды, но она не сдалась. Ее переполняла глубокая признательность парижанам: они обеспечили ей всемирную известность и признание. Теперь ее картина висит в Лувре, ее хвалят Кандинский и Пикассо. Она наконец-то вышла из тени Диего. Это вселяло гордость.

Но все, что касалось личной жизни, вызывало у Фриды те же смешанные чувства, что и по дороге в Европу. Как быть с Ником и Диего? Через несколько дней она увидит Мюрея, и одна мысль об этом наполняла сердце радостью. Но, думая о Нике, Фрида не ощущала, что возвращается домой. Ее дом, настоящий дом, — в Мексике, рядом с Диего!

Глава 25

Последние минуты перед встречей с возлюбленным Фрида провела в радостных хлопотах. Она накрасила губы новой помадой «Герлен», которую приобрела в Париже специально ради Ника. Приложив кончики пальцев к щекам, Фрида приблизила лицо к зеркалу. Да, новый цвет идеально подаодит к ее лаку для ногтей. Осталось только сжать губы, чтобы равномерно распределить помаду, надеть пальто, и она будет готова. Корабль уже причалил, пассажиров пригласили сойти на берег. Она потянулась за тростью с набалдашником слоновой кости в виде черепа. Это была ее маленькая месть обстоятельствам: если уж ей нужна палка, чтобы снять часть нагрузки с позвоночника, то вещь, по крайней мере, должна соответствовать ее чувству юмора. Эту трость она приобрела в магазине мужских товаров. Иногда Фриде даже казалось, что трость ей идет.

Она с нетерпением высматривала в толпе у причала Ника. А вот и он! Она замахала рукой, выкрикивая его имя. Теперь и он заметил ее и улыбнулся. Но Мюрей выглядел слишком сдержанным, словно не радовался встрече.

«В чем дело?» — обеспокоенно подумала Фрида.

Сделав еще несколько шагов по трапу, она бросилась в его объятия.

— Ник, — тихо сказала она, прижимаясь к возлюбленному, — я счастлива снова видеть тебя. Мне столько всего нужно тебе рассказать! — Она хотела поцеловать его, но он деликатно отстранился.

— Что такое? — спросила Фрида.

— Давай сначала поедем ко мне. Мне нужно с тобой поговорить.

В такси он всю дорогу молчал и смотрел в окно. Фрида в тревоге наблюдала за ним. Лицо Ника, которое отражалось в оконном стекле, выдавало напряжение. Ей было знакомо это выражение, и оно не сулило ничего хорошего.

— Ты собираешься бросить меня, да? — спросила она, как только Мюрей захлопнул за ними дверь своей квартиры.

Она сразу обратила внимание, что ее фотография исчезла с каминной полки.

Ник повернулся к ней:

— Нет, Фрида, это не я бросаю тебя, это ты бросила меня. Если вообще когда-либо была со мной.

Хотя она догадывалась, в чем дело, его слова стали для нее серьезным ударом. Ее попеременно бросало то в жар, то в холод. Но чего она ожидала? Ник не скрывал своих намерений и постоянно убеждал ее бросить Диего и остаться с ним. А Фрида неизменно уходила от этой темы. А теперь слишком поздно, она его потеряла. Все ее мечты, лелеемые по пути в Нью-Йорк, разбились вдребезги.

— Но почему именно сейчас? После стольких лет? — Она протянула к нему руку, но Ник уклонился, пересек комнату и встал у окна, чтобы быть подальше От нее.

— Именно, Фрида. После стольких лет, проведенных в ожидании. Я надеялся, что ты в конце концов выберешь меня, а не Диего. Но твои письма из Парижа помогли мне понять, что этого никогда не случится. — Он подошел к письменному столу, на котором, как всегда, громоздились стопки бумаг, фотографий и книг. Мюрей яростно схватил пачку писем и протянул ей. По разноцветным рисункам Фрида узнала свои послания из Парижа. — Даже клянясь мне в любви, ты не можешь забыть о муже! — крикнул Ник. Он взял одно из писем: — Вот послушай: «Обожаю тебя, любимый мой, как никого прежде. Лишь Диего был и всегда будет мне так близок». — Его голос дрожал от негодования. — Как ты можешь так мучить меня? По-твоему, у меня нет сердца? — Он скомкал письмо и швырнул его на пол. — Почитать тебе другие письма? Там еще много подобных фраз, написанных твоей рукой.

Фрида грустно покачала головой.

— Мы всегда были втроем, и настоящей парой были только вы с Диего, — продолжал Ник. — Представь, как тяжело мне было видеть твои слезы, когда ты говорила с ним по телефону.

— Я… — Фрида хотела сказать, что не желала причинить ему боль, что всегда любила его. Но не смогла. Эти слова прозвучали бы пустыми отговорками, хоть и были правдой.

— Я благодарен тебе за то, что ты дарила мне половину себя. И какое-то время мне этого хватало. Но теперь все кончено, — сказал Мюрей.

— Но ведь в последние годы между нами все было хорошо? Мы чудесно проводили время вдвоем перед тем, как я уехала в Париж. Что же изменилось сейчас? — Горло сдавило тисками, и Фрида чуть не задохнулась. — Ник, — жалобно простонала она, не зная, как его утешить. В конце концов, Мюрей прав: независимо от чувств Фриды к нему или любому другому человеку, Диего всегда будет на первом месте. Сейчас она почти ненавидела мужа за ту власть, которой он обладал над ней. Всякий раз, когда Диего звонил, она рыдала как дитя и весь остальной мир отступал для нее на второй план. Именно Диего заставил ее быть жестокой с человеком, который по-настоящему любил ее.

— Что ты будешь делать? — спросила она.

— Какая разница? — устало ответил Мюрей. — Думаю, тебе лучше уйти.

Фрида осторожно приблизилась к нему.

— Обними меня еще раз, — прошептала она, прижимаясь к нему. — На прощание.

Ник обхватил ее руками, и влюбленные долго стояли обнявшись в молчании.

Потом Фрида осторожно высвободилась и ушла. По дороге в гостиницу она спрашивала себя, увидит ли Ника снова.

Последующие дни тянулись как кошмарный сон. Без Ника Нью-Йорк казался скучным и враждебным. Фрида хотела сразу же улететь, но не смогла поменять рейс, так что пришлось задержаться почти на неделю. Вид на Центральный парк из окон номера в «Барбизон плаза» разрывал ей сердце. Сколько раз она вечерами бродила там с Ником, держась за руки и предвкушая момент, когда они вернутся домой и займутся любовью! Сейчас, глядя на парк, Фрида думала, что ей больше не испытать такого счастья.

Она постоянно мерзла. Опираясь на трость, она совершала короткие прогулки по холодным улицам, но даже посещение магазинчиков в Чайна-тауне не поднимало ей настроения. Никого из подруг в городе не было, и Фрида проводила вечера в одиночестве в номере гостиницы. У нее было в избытке времени, чтобы поразмыслить о жизни и задаться вопросом, какова ее доля вины в разрыве с Ником. Единственным утешением стал звонок Диего. Фрида тут же начала представлять себе их скорую встречу, но осознала, что окончательно предала Ника, и разрыдалась.

По возвращении в Сан-Анхель Фрида сразу почувствовала перемены. Она отсутствовала почти полгода и теперь обнаружила, что все здесь стало по-другому, но как именно, сказать не могла. Диего бурно радовался при встрече, и в глазаху него по-прежнему читалась любовь. И все же он был как-то по-особенному сдержан. Неужели прознал про Ника? А может, просто почувствовал, что Фрида страдает и часто грустит? Или же он понял, насколько проще жить без нее? Без постоянных визитов врача, заботы о здоровье, ссор, нехватки денег…

В те драгоценные минуты, когда Фрида лежала в объятиях мужа и вдыхала его запах, она точно знала, что поступила правильно, вернувшись домой. Все остальное вдруг становилось не важным, и даже боль от расставания с Ником слабела. Но она быстро заметила, что Диего внутренне отдалился он нее и между ними то и дело проскальзывает холодок. Фрида невольно чувствовала нетерпение мужа, когда он поднимался с постели быстрее обычного и под каким-нибудь предлогом уходил к себе. Однажды ночью она увидела, как из его крыла выходит Полетт Годдар[32]. Знаменитая голливудская актриса остановилась в гостинице «Сан-Анхель» и позировала для Диего. Поговаривали, что ее брак с Чарли Чаплином дал трещину. Фрида глубоко вздохнула, наблюдая, как Полетт спускается по лестнице. Популярность Диего у женщин не ослабевала, хотя ему уже было за пятьдесят. У дверей Полетт повернулась и помахала рукой: видимо, Диего стоял у окна и смотрел ей вслед.

Фрида забеспокоилась и снова подумала о том, что же все-таки изменилось в отношении Диего к ней. Теперь он смотрел на нее отстраненно, будто видел впервые. Фрида невольно чувствовала, что Диего ускользает от нее. Зная, что не сможет заснуть, она отправилась в студию. Может, если выплеснуть свои страхи на холст, станет легче?

На следующий день она нежилась в саду на солнце, держа на коленях маленькую лысую собачку Ксочитль, названную по имени тольтекской царицы. Ксочитль — так саму Фриду ласково назвал Ник… Заслышав топанье грубых рабочих ботинок, Фрида подняла глаза: передней стоял Диего, и его напряженная поза насторожила ее.

— Что ты здесь делаешь? Разве тебе не нужно работать? — спросила она.

Он согнал собаку с колен жены и сел рядом.

— Фрида, нам нужно поговорить. Я думал об этом какое-то время.

«Значит, я все-таки была права», — мелькнуло у нее в голове, и все терзания прошлой ночи в тот же миг вернулись. Она попыталась снова подозвать Ксочитль, но Диего разозлился.

— Не надо, Фрида, — бросил он, хватая жену за руку.

Она взглянула на него. Немного помолчав, Ривера продолжил:

— Нам следует обозначить наш правовой статус и развестись. Но это ничего не изменит в наших отношениях.

Фрида чуть было не засмеялась, так как сначала решила, что он шутит, но по глазам мужа поняла, что он говорит вполне серьезно.

— Значит, ты хочешь…

— Я хочу развестись с тобой.

Фрида смотрела на него, ничего не понимая. Она смирилась с его любовницами, смирилась с тем, что из отношений ушла романтика. Но Диего все еще любит ее, они пара. И теперь он собирается лишить ее и этого? Фриду охватила паника, сердце затрепетало. Чтобы успокоиться, она зажгла сигарету, глубоко затянулась и спросила:

— Кто на сей раз? Все эти женщины не стоят и твоего мизинца. Меня оскорбляет, что ты растрачиваешь себя на всяких тощих дур, когда у тебя есть я. Или речь о Полетт? Ее популярность вскружила тебе голову? — Теперь Фрида уже почти кричала. — Или ты снова взялся за мою сестру? Я больше не устраиваю тебя как женщина? Между нами все кончено, да, Диего Ривера?

Диего слушал ее не перебивая, а потом сказал:

— Фрида, дело не в другой женщине.

— И ты ожидаешь, что я тебе поверю?

Он выхватил у нее сигарету и отшвырнул в сторону, затем взял ее за руки и крепко сжал.

— Ради нас и, прежде всего, ради твоего же блага нам нужно развестись. Ты знаменитая художница и вскоре еще больше прославишься. Вот что должно иметь для тебя значение. Я тут только мешаю. Люди видят в тебе мою жену, а не художницу. И ты слишком много времени тратишь на меня, а не на работу. Пожалуйста, подумай об этом.

Она вскочила.

— Предлагаешь мне подумать? Значит, у меня есть выбор?

Диего покачал головой:

— Нет. — Он глубоко вздохнул и поднялся.

— Тогда зачем мне думать? Чтобы убедиться в твоей правоте? Или в том, что опять все зависит от тебя?

Диего грустно улыбнулся и пошел к дому.

В приступе ярости Фрида схватила один из цветочных горшков и швырнула вслед мужу. Горшок просвистел мимо уха Диего и разбился о стену его крыла. Собака в страхе отпрыгнула, завыла и бросилась наутек.

Фриде даже не с кем было поговорить о своей душевной боли. Она никуда не выходила, потому что всюду встречала лишь общих друзей, которые уже обо всем знали. Весть о предстоящем разводе даже попала в газетные разделы сплетен. Диего сообщил репортеру, что они живут порознь уже пять месяцев, и повторил слова, сказанные Фриде: что развод пойдет на пользу ее жизни и карьере. Она злобно скомкала газету. Какая чудовищная ложь! Как будто развод затеян ради ее же блага, а Диего выступает в роли страдальца. Как будто Фрида сама настояла на разводе. И как это они живут порознь? Разве у них не общий дом?

— Ради моего же блага? — восклицала она. — А с каких пор ради блага женщины любимый муж ее бросает?

В дверь постучали. Это был репортер из местной газеты, который хотел расспросить Фриду о разводе.

— Диего вам уже все сказал. Мы живем порознь уже пять месяцев и решили разойтись после моего возвращения из Нью-Йорка и Парижа.

С этими словами она захлопнула дверь перед носом репортера.

Глава 26

Фрида сделала глубокую затяжку, выпустила дым и задумчиво проследила, как его струйки смешиваются с крошечными пылинками, танцующими в солнечных лучах, которые проникали сквозь окна в ее студию, заливая все вокруг позолотой. Последние несколько часов она провела здесь в полном одиночестве, погруженная в свои мысли. Она аккуратно расставила по размеру баночки для краски на старом верстаке, подаренном Диего. Кисти были вымыты, сотни восковых мелков убраны в тяжелый деревянный ящик. Она выбросила все увядшие цветы и принесла из сада свежие, тщательно подобрав сочетания оттенков. Ее взгляд упал на один из старых разрисованных гипсовых корсетов, стоявший у стены. У нее вырвался невольный стон. Это который по счету? Двенадцатый или двадцатый? И сколько их будет еще? Прямо сейчас на ней был кожаный корсет, намного удобнее гипсового, но в жару даже он превращался в настоящее орудие пытки. Фрида вздохнула, подумав о том, что корсеты являются неотъемлемой частью ее жизни. Как живопись, как Диего, как Мексика. Солнечный луч упал на один из ее ранних автопортретов, еще не нашедший покупателя. На картине художница была изображена в восхитительном нефритовом ожерелье, которое часто надевала. Взглянув на картину, Фрида инстинктивно подняла руку к шее, нащупав продолговатый камешек длиной с палец. Она посмотрелась в зеркало, и бусина напомнила ей застежку на ошейниках рабов. Вздрогнув, Фрида отдернула руку, но мысль занозой засела в голове. В голове всплыли все те автопортреты, на которых она была в ацтекских украшениях. Теперь Фриде казалось, что они впиваются ей в горло, как ожерелье из терна или колючей проволоки, не давая дышать. Она обернула одну из своих длинных черных кос вокруг шеи, чтобы повторить ощущение задушенности. И внезапно осознала, что последние несколько часов вынашивала образ для новой картины. Автопортрет с терновым ожерельем, шипы которого до крови впиваются в шею. Поверх него — черная колибри с распростертыми крыльями. Картина должна была выразить нынешние чувства Фриды, после того как ее оставили сначала Ник, а потом Диего.

Быстрее, пока образ в голове не исчез! Она схватила лист бумаги, немного подумала и потянулась за углем, чтобы сделать набросок, пока вдохновение не ушло.

На следующее утро она сразу же отправилась в студию, разминая по пути пальцы и потягиваясь. Мольберт уже ожидал ее. Художница отрегулировала его так, чтобы свет падал под нужным углом, а затем умелыми движениями смешала краски и перенесла эскиз, сделанный накануне вечером, на холст. С каждым штрихом она чувствовала, как к ней возвращается сила. Вдруг стало легче дышать. Из груди вырвался облегченный вздох. Фрида рисовала уже час или два, когда ее внимание привлек шорох. Это была одна из ее кошек. Питомица обошла студию, высоко задрав хвост, а затем взобралась на освещенное солнцем кресло и уставилась на хозяйку широко расставленными глазами.

— Тебе нравится, как тут тихо и мирно? — спросила кошку Фрида.

Животное смотрело на нее не мигая.

— Так, посиди-ка еще, — попросила Фрида, подбирая нужную кисть. Ей пришло в голову поместить кошку на картину. Она будет сидеть на левом плече Фриды и смотреть на черную колибри, будто собирается на нее наброситься. На другом плече художница изобразила одну из своих обезьянок, играющую с терновой веткой, которая впивалась в шею хозяйки.

Да, теперь все правильно. Фрида любила окружать себя домашними животными и поэтому часто рисовала их. Она начала тихонько напевать себе под нос.

Когда дошло дело до самой сложной в эмоциональном отношении части, Фрида, немного подумав, взяла швейную иглу и вонзила ее в палец. Понаблюдав, как выступает и медленно стекает по коже кровь, она выдавила еще несколько капель прямо на холст, там, где шипы вонзались в шею. Но эта кровь служила всего лишь символом той боли, которую она ощущала. На холсте раны были не так глубоки, как в жизни, но картины помогали Фриде преодолеть настоящие травмы. И самый тяжелый удар, как и прежде, нанес Диего. Что изменится, когда они разведутся? Будет ли она видеть его хотя бы время от времени? Сможет ли говорить с ним? Ведь они всегда общались, даже живя порознь.

После напряженной многочасовой работы Фрида еле держалась на ногах и все-таки жалела, что за окном уже начало смеркаться и в студии стало слишком темно. День, проведенный у мольберта, вдохнул в нее новую жизнь. Художницу радовал сегодняшний успех.

Она мыла кисточки, когда услышала за спиной шаги Диего.

Фрида быстро прикрыла мольберт платком: пока ей не хотелось говорить о картине и смысле символов.

Но Диего даже не поинтересовался, над чем работает жена, что ее расстроило.

— Я иду на концерт сегодня вечером. Не хочешь присоединиться? — неожиданно спросил он.

К собственному удивлению, Фрвда согласилась.

— Полетт и Лупе тоже будут там, — осторожно добавил Ривера.

— Ну и что? — отозвалась она. — Ты иди, а мне нужно переодеться. — Она указала на испачканное красками рабочее платье.

Фрида специально опоздала, приехав, когда концерт уже был в полном разгаре. Но она не стала красться как мышь, а смело вошла в ложу Диего, звеня всеми своими колокольчиками и драгоценностями. В этот момент никто не смотрел на сцену: все взгляды были устремлены на нее. Она опустилась на свое место с отстраненно-надменным выражением лица, как настоящая королева. Никто не должен знать, что она страдает!

Однако, когда Фрида торжествующе взглянула на Диего, сердце у нее замерло от страха. В глазах Риверы она прочла гнев. Или даже жалость? Раньше ему нравились ее провокации, а теперь, казалось, он был раздражен. За весь вечер Диего не обмолвился с ней ни единым словом, зато вовсю флиртовал с Полетт. Домой Фрида вернулась в ярости. Она смотрела в зеркало и спрашивала себя: «Куда подевался томный взгляд, очаровывавший любого? Где сочетание невинности и нахальства, которое покорило Диего? Я брошенная женщина, мне тридцать два года. Мое тело изломано и покрыто шрамами от операций. На одной ноге нет пальцев, туловище заковано в корсет. Кто полюбит этот усталый полутруп?»

Она задохнулась от ужаса. Неужели стало слишком поздно для любви? Любви, которая так ей нравилась, для ночей нежности и страсти, для признаний шепотом, для вожделения. Неужели все это безвозвратно исчезло? На глаза невольно навернулись слезы.

Ей нужно было поговорить с кем-то, кто знал ее другой и любил. Она набрала номер Ника в Нью-Йорке. Прошла чуть ли не целая вечность, прежде чем он снял трубку.

— Фрида, сейчас середина ночи. — Голос Мюрея звучал недовольно, и Фрида поняла, что совершила ошибку.

— Я нарисовала для тебя картину: мой портрет с терновым ожерельем на шее. Не хочешь купить? — спросила она с тяжелым сердцем.

— Терновое ожерелье? Не слишком радостно.

— А мне сейчас тоже не слишком радостно.

— Ты пила?

Она различила раздражение: Нику не нравилось, когда она много пила.

— Только пару коктейлей в антракте концерта. Это имеет значение?

— Фрида, — его голос звучал беспомощно, — что тебе нужно?.

— Отправь мне обратно подушку, которую я вышила для тебя. Не хочу, чтобы на ней спала другая. И не разбрасывай повсюду мои письма. — Она помолчала, а потом тихо добавила: — Люби меня, Ник.

— Я люблю тебя, Фрида, — ответил Мюрей с искренней нежностью. — Люблю, как не любил никого в жизни. Но я скоро женюсь.

Фрида кивнула. Она знала, что рано или поздно это произойдет. Еще один удар. Еще один знак, что пора сдаться.

— Желаю тебе удачи. Прости, что позвонила. Больше я тебя не потревожу. — С этими словами она повесила трубку, но тихий щелчок долго отдавался эхом в ушах.

На столе стояла бутылка коньяка, которую она привезла из Парижа. Вообще-то это был подарок для Диего. Вспомнив об этом, она разозлилась и потянулась за бутылкой. Черт, куда подевался стакан? Неважно. Она даже не стала искать.

— Твое здоровье, Фрида! — выкрикнула она и хлебнула из горлышка.

Алкоголь обжег желудок. Она тут же сделала еще один глоток, и сразу стало легче. По телу разлилось приятное тепло. Она слегка покачнулась и рухнула на стул перед туалетным столиком.

Как же случилось, что ее жизнь сошла с рельсов? На Фриду внезапно навалилась такая усталость, что не хватало сил даже разобрать прическу. Стоило поднять руки над головой, как они налились тяжестью, будто держали слона. Ей удалось лишь вытянуть несколько косичек из прически и расплести их. Бросив эту затею, Фрида одним небрежным движением стерла с лица румяна и помаду. «Все равно что снять маску, которую я надеваю каждый день», — подумала она, заправив распущенные волосы за уши и приблизив лицо к зеркалу. В ярком свете она отчетливо видела морщинки вокруг глаз и рта, вобравшие в себя боль и разочарование последних недель. Напряженный взгляд выдавал уязвимость, щеки слегка ввалились. Это лицо было не для публики. На следующий день Фрида снова спрячет его под маской, заслонит замысловатой прической и разноцветным нарядом. При встрече с ней люди должны останавливаться и в изумлении смотреть ей вслед. Никто не должен знать, что скрывается под маской.

Она снова приблизила лицо к зеркалу. Из груди вырвался сдавленный стон. Что за женщина сейчас смотрит на нее темными всепоглощающими глазами? Это женщина, которую Диего любил, но больше не любит. Кто она без него?

Не раздумывая, она схватила большие ножницы, которыми обычно кроила наряды, и отхватила толстую прядь волос. А потом еще одну. Ножницы с тихим посвистыванием кромсали волосы, как плотную ткань. У Фриды появилось странное ощущение, будто срезанные пряди, как живые, свиваются кольцами у ее ног. Но она почувствовала облегчение: стало проще поднимать голову. Немного холодило затылок, который раньше был скрыт под толщей кос, и в то же время Фрида знала: лишившись волос, она распрощалась с прежним «я». Той женщины, которую любил Диего, которая носила яркие платья и очаровывала всех вокруг энергией и жизнерадостностью, больше не существует. Фрида схватила последнюю длинную прядь и решительно отрезала ее.

Дальше пришел черед одежды. Она начала срывать с себя блузку и юбку. Затрещало кружево, отлетела в сторону пуговица, но Фрида не обращала на это внимания. И блузку, и юбку она затолкала в глубь гардероба. Потом достала один из огромных костюмов Диего, который висел в шкафу, словно насмехаясь над ней. Горько улыбнувшись, Фрида начала натягивать костюм. Слишком широкие брюки она затянула ремнем. Руки утонули в рукавах пиджака.

Теперь от ее тела точно ничего не осталось, оно стало жестким и угловатым. Плавные изгибы плеч и рук исчезли еще несколько месяцев назад, потому что Фрида мало ела. Некогда дерзкий разлет бровей теперь слился в прямую черную линию, разделяющую лицо, а обычно соблазнительные губы растрескались.

Она снова посмотрела в зеркало и обнаружила в нем женщину на ярко-желтом стуле, одетую в слишком большой для нее мужской костюм и с ножницами в руках. Хотя нет: это существо даже нельзя было назвать женщиной, потому что все признаки женственности исчезли. А что осталось? Помимо самой художницы, в зеркале отражались стоявшие у нее за спиной картины, которые она привезла из Парижа. И вдруг Фриду осенило. Остались ее полотна, и благодаря им она вернет себе самоуважение. Завтра она нарисует себя такой, какой увидела сегодня в зеркале, — женщиной с остриженными волосами.

— Боже мой, Фрида, что ты натворила?! — испуганно воскликнул Диего, когда пришел проведать ее на следующее утро.

Фрида провела рукой по макушке, где еще вчера были косы. По выражению лица Диего она видела, что он понял, почему она решилась на такой шаг. Многообещающий шорох юбок, замысловатые прически, которые мужчины могли распутывать часами, кроваво-красная помада, зовущая к поцелуям, — все это исчезло, осталась только сама Фрида.

Диего повернулся и медленно поднялся по лестнице в студию. Фрида пошла за ним. На мольберте стоял ее неоконченный портрет с обрезанными волосами. Картина еще была далека от завершения, но тема уже просматривалась. В верхней части холста художница написала строку из популярной песни: «Слушай, если я и любил тебя, то только из-за волос, а теперь, когда ты постриглась, я больше тебя не люблю».

— Если ты меня больше не любишь, я не хочу выглядеть как женщина, — тихо сказала она.

— Ах, Фрида, — вздохнул Диего. Он опустился перед ней и положил ей голову на колени. Затем вытащил из кармана брюк пачку бумаг и развернул ее. — Тебе нужно поставить подпись. Это документы о разводе.

Глава 27

Когда Диего ушел, Фрида продолжала сидеть, уставившись на правую руку. Неужели этой самой рукой она только что подписала документы о разводе и сожгла все мосты? Фрида хотела запустить пальцы в волосы, но вспомнила, что волос больше нет, и снова опустила руку. Что дальше? Быстрыми шагами она подошла к мольберту, но не стала брать кисть. В голове не было ни одной светлой мысли.

— Тогда нет причин торчать в студии, — произнесла Фрида вслух. Голос прозвучал непривычно резко, точно принадлежал другому человеку. Она собрала кое-какие вещи и решила, что за остальным пришлет позже. Остановив такси, художница попросила отвезти ее в casa azul.

Как только Фрида миновала ворота и увидела свою старую комнату, ей стало лучше. А когда на следующее утро она проснулась под знакомые звуки из сада, на лице заиграла улыбка. Художница встала и вышла наружу, подставив лицо легкому ветерку и собираясь с силами, чтобы начать новый день. Она больше не жена Диего, и эта рана всегда будет кровоточить. Но у Фриды останутся воспоминания о времени, проведенном вместе, и полотна, которые она создала, живя с Риверой. Из этого и следовало исходить. Последние недели, проведенные в Сан-Анхеле с Диего, вспоминались как страшный сон: постоянные ссоры, его любовные интрижки… Диего не хотел ее отпускать. Он постоянно спрашивал ее мнения и пытался обсуждать с ней каждый вопрос, будто они все еще были мужем и женой. У Фриды эти недели отняли много сил и совершенно сбили с толку. Вместо того чтобы рисовать, она постоянно размышляла о намерениях Диего. А теперь провела черту. Фриде удалось отделиться от бывшего мужа и стать независимой. Без его постоянного присутствия она будет меньше волноваться, и появится больше времени на искусство. Вопреки ожиданиям, это было даже приятно. Фрида окончательно повеселела и даже почувствовала зверский голод.

— Амельда! — крикнула она. — Завтрак уже готов?

Потом она стала дожидаться посыльного, который должен был доставить мольберт. В новой жизни Фриде хотелось работать много и регулярно. Но вместо посыльного пожаловал Диего и принялся неуклюже расставлять мольберт.

— Хорошо, что ты снова здесь живешь, — бросил он, когда закончил.

— Не хочу тебе мешать. Я ведь больше не твоя жена.

— Но ты была ею, — печально возразил он.

«Что он имеет в виду? — растерялась Фрида. — Неужели снова эластичная нить натянулась до предела?»

— Ты уже сожалеешь о своем решении? И пожалуйста, не смотри на меня так. Я не вернусь. — «Хотя все еще люблю тебя», — чуть не вырвалось у нее. — Мне понадобились все мои силы, чтобы оторваться от тебя. Но знаешь что? Теперь ты не сможешь причинить мне боль. У меня началась новая жизнь. — Она подняла подбородок и обожгла Диего взглядом темных глаз, хотя ей стоило больших трудов сохранить самообладание.

Ривера растерянно молчал.

— Я не хотел причинить тебе боль, — наконец пробормотал он и вздохнул. Диего встал и направился к выходу, но уже на пороге обернулся: — Позволишь иногда навещать тебя?

Отчаявшись понять мотивы поступков Диего, Фрида сдалась. Теперь бывший муж почти каждый день заходил к ней, делая вид, будто хочет обсудить какой-нибудь вопрос, попросить совета или узнать, где искать ту или иную вещь. Иногда Фрида впускала его, но если ей хотелось поработать, она отправляла Риверу восвояси. Правда, в такие моменты ей было его жаль. Если же Диего оставался, они сидели на террасе и болтали обо всем на свете. Теперь Фрида могла наслаждаться общением с ним. Она показала ему свой последний набросок, двойной автопортрет: две женщины, две Фриды, мексиканка и европейка.

— Фрида, я считаю, это будет самая важная твоя работа, — заключил Диего, выслушав ее объяснения.

«Да, — с легкой горечью подумала она. — И я смогу нарисовать ее лишь потому, что ты отрекся от меня. Вчера, пока я работала наддвумя Фридами, пришел почтальон со свидетельством о разводе. Но тебе даже невдомек, как больно мне было».

Она посмотрела на часы, Диего понял намек и засобирался. Прощаясь, Фрида прижалась к нему. Она подозревала, что Ривера собирается к другой женщине, но больше не испытывала ревности — лишь тихое сожаление, что им не удалось остаться парой.

Обернув ребозо вокруг плеч, потому что уже начало холодать, она немного прошлась по патио, понюхала цветы апельсинового дерева, которое росло здесь с незапамятных времен, и бросила пригоршню хлебных крошек в пруд, где резвились рыбки. К ней подбежала одна из обезьянок. Зверек попытался поймать рыбу лапкой, а потом отвлекся на свое отражение в воде.

По пути в комнату Фрида подошла к отцу, который сидел на своем излюбленном месте под пышным кустом бутен-виллеи. В последнее время Гильермо был совсем плох и мало что понимал. Поговорить с ним почти не удавалось, но Фриде нравилось просто сидеть рядом с отцом на солнце и держать его за руку.

— Привет, папа, — тихо поздоровалась она.

Он улыбнулся и едва заметным кивком указал на место рядом с собой. Фрида присела. Больше они не обменялись ни словом. Ей все равно не хотелось ни говорить, ни видеться с другими людьми. Она спала допоздна, потом работала, а после обеда выходила в сад и сидела там, раскинув юбки на согретых солнцем терракотовых плитках и прислонясь к теплой стене дома.

Ее новая жизнь налаживалась, и это было замечательно. Фрида стала меньше пить и лучше питаться.

Однажды она проснулась посреди ночи от непривычного шума за окном. Вскоре раздался вой полицейских сирен. Машины остановились в нескольких улицах от ее дома. Там жил Троцкий! «Его убили, — мелькнуло в голове у Фриды. — В конце концов его настигли и здесь». Она оделась и поспешила на улицу. Полицейские не пропустили ее к дому, но она узнала новость, которой боялась. На Льва и Наталью было совершено покушение. Пулеметной очередью стреляли по окнам в их спальне. Оба бросились на пол и выжили. Облегченно вздохнув, но по-прежнему встревоженная, Фрида вернулась домой.

Той же ночью к ней примчался Диего. Он был в панике.

— За покушением стоит Сикейрос. А теперь они хватают всех коммунистов. Полетт увидела, что мой дом окружила полиция, и предупредила меня. Мне нельзя возвращаться. Нужно уехать из Мексики. Ты позаботишься о моей коллекции? Я не знаю, когда снова окажусь здесь. — Он взял руки Фриды в свои и на мгновение замер, а затем залез в машину, которую Полетт припарковала перед домом. Диего улегся на пол машины, а Фрида завалила его сверху картинами.

— Спаси его, — обратилась она к Полетт. — Спаси моего любимого.

Проснувшись на следующее утро еще засветло, Фрида отправилась в Сан-Анхель и начала упаковывать коллекцию Диего: фигурки божков и статуэтки, маски и мозаики, украшения доколумбовой эпохи и прочие предметы. Через несколько дней сборов перечень экспонатов вырос до тысячи. В общей сложности Фрида упаковала пятьдесят семь коробок, а также важные документы и картины, которые намеревалась взять с собой в casa azul. Интересно, знал ли сам Диего, сколько сокровищ здесь собрал? Часто Фриду охватывало паническое чувство, будто она наводит порядок в доме, хозяин которого умер.

О Диего ничего не было слышно. Куда он делся той ночью? Полетт тоже исчезла. Спросить было не у кого. Каждый день Фрида ждала, когда Диего позвонит, но никаких весточек от него не поступало. Никто даже не знал, где он: прячется в Мексике или выехал из страны. Да и жив ли он вообще? Впервые подумав об этом, Фрида в ужасе прижала ладонь ко рту. В голове замелькали страшные картины. Ей не хотелось жить в мире, в котором больше нет Диего! А потом он внезапно позвонил из Сан-Франциско и принялся радостно рассказывать о своей новой работе. Фрида стояла, приложив трубку к уху, и думала о последних неделях, о том, как переволновалась и сколько стараний приложила, чтобы перевезти коллекцию Риверы в безопасное место. А сам он все это время сидел в Сан-Франциско и спокойно рисовал? Давно он там живет? И почему не связался с ней раньше?

— Мне нужно идти, — глухим голосом сказала Фрида.

Потом она долго смотрела, как солнечные лучи играют с тенью большого апельсинового дерева, и вдруг начала рыдать — от облегчения, что Диего жив и ему ничто не угрожает, и от обиды, что он оказался таким бесчувственным. Похоже, она потеряла его навсегда. Никогда прежде они не были настолько далеки друг от друга. Где же прежние узы? Фрида часто их проклинала, но ей и в голову не могло прийти, что они исчезнут. Эластичная лента, натянутая между ней и Диего, окончательно разорвалась.

Назавтра Фрида не смогла встать, как и в последующие дни и даже недели. Большую часть времени она пребывала в полузабытьи от огромных доз обезболивающего. Она почти ничего не ела и не спала.

— Диего, — шептала она. — Диего.

Все тело болело с небывалой силой. Она совершенно ослабла, но главной причиной ее недуга был Диего. В конце концов Кристина позвонила Ривере в Сан-Франциско, и тот пообещал немед ленно связаться с доктором Элоэссером.

В тот же день в casa azul зазвонил телефон.

— Не снимай трубку, пусть звонит, — попросила сестру Фрида.

Она лежала на кровати, нанося последние мазки на двойной автопортрет — на ту его часть, где была изображена современная Фрида.

Но Кристина не послушалась.

— Это Диего, — прошептала она, протягивая трубку.

— Диего… тихо повторила Фрида. Его имя уже стало для нее мантрой.

— Фрида, приезжай в Сан-Франциско. Я говорил с доктором Элоэссером, он готов помочь тебе. Доктор категорически против повторной операции: по его словам, есть терапевтическое решение. Приезжай ко мне…

— К тебе? В Сан-Франциско?

Она слышала в его голосе прежние чувства: притяжение, томление. Она явственно различала их. Значит, Диего снова любит ее, все еще любит?

Но чего хочет она сама? Ей всегда нужен был только Диего. Стоит ли прислушаться к своим чувствам? Стоит ли начинать все заново? Последние несколько недель словно выпали из жизни. Боль и пустота. Если она воссоединится с Диего, все будет хорошо. Или начнутся прежние ссоры? Что же делать? Она взглянула на двух Фрид перед собой. Какой из них она хочет быть?

Диего и Лео Элоэссер встретили ее в аэропорту. Фрида изо всех старалась держаться прямо и выглядеть сильной. На ней снова было разноцветное платье из Теуантепека, и впервые за несколько недель она вплела в волосы, которые успели отрасти на несколько сантиметров, цветную ленту. Но по испуганному выражению лица Диего Фрида поняла, что ей не удалось его обмануть. Она выронила из рук сумку, прижалась к Ривере и закрыла глаза.

«Теперь все и правда будет хорошо», — думала она.

Диего остановился в гостинице и не мог приютить Фриду, поэтому ее пригласил пожить у себя Лео Элоэссер. Ей было приятно оказаться на попечении у старого верного друга. Элоэссер не отходил от пациентки ни на шаг. Он лечил ее слабыми электрическими разрядами и следил, чтобы она хорошо ела, много спала и ни в коем случае не пила. По вечерам приходил Диего, держал ее за руку и рассказывал о своей работе. О будущем они не говорили, но Фрида слышала, что Ривера перед уходом беседовал с Лео.

Через несколько дней после приезда она почувствовала себя лучше. Лео сидел у ее кровати, терпеливо дожидаясь, пока она доест. Доктор даже приготовил для нее мексиканскую еду! Наконец Элоэссер откашлялся.

— Фрида, я бы хотел поговорить.

Она вопросительно взглянула на него. Ложка замерла на полпути ко рту.

— Позвольте вам напомнить, что мы в разводе, и Диего был его инициатором, — сказала Фрида. — Это Диего вас послал? Вы об этом говорили, пока он был здесь?

Лео кивнул.

— Диего очень вас любит, и я знаю, что и вы любите его. Однако он не из тех, кто способен на длительные моногамные отношения… И все же вам нужно быть вместе. Вы не можете друг без друга. Последние недели это показали. Страдаете не только вы, но и Диего, поверьте мне. Это расставание отняло у вас обоих столько сил! Вот только вы, Фрида, не можете себе этого позволить. Ваше тело не вынесет новых испытаний, и вам нужна энергия, чтобы рисовать. Пожалуйста, подумайте о таком будущем для вас обоих, которое не уничтожит вас. Ради вашего искусства.

— Что вы имеете в виду, Лео?

— Ну, возможно, вам удастся принять факты такими, какие они есть, и по-прежнему оставаться рядом с Риверой; возможно, чтобы вернуть душевный покой и вновь собраться с силами, вы сумеете направить и вашу ревность, которая мне понятна, на благо творчества…

Фрида хотела было возразить, но врач жестом велел ей молчать.

— Ничего не говорите сейчас. Просто подумайте, о большем я не прошу. И пожалуйста, поверьте мне, я осмелился давать вам советы лишь по одной причине: вы мне небезразличны, Фрида. Я хочу, чтобы вы были счастливы. Я хочу, чтобы у вас хватало сил и здоровья на творчество. Вы не имеете права предавать свой талант. Вам следует сделать все возможное, чтобы он раскрылся в полной мере.

Когда доктор ушел, Фрида, лежа в постели, попыталась представить свое будущее. Все, чем она хотела заниматься, это рисовать. Живопись была для нее куском хлеба и глотком воздуха. Но для творчества ей нужны силы и душевное равновесие, которое она может обрести лишь рядом с Диего. Еще одного расставания с ним она не переживет. И об этом только что говорил Лео. Как хорошо доктор ее изучил! Да, она должна снова впустить Диего в свою жизнь, должна изменить отношение к нему. Кроме того, рядом с Диего она обретет напряженные эмоции, из которых черпает силы для новых картин. Чем дольше Фрида размышляла, тем более правильным ей казалось возвращение к Ривере. Даже если она ничего не нарисует, она сможет видеться с Диего как с лучшим другом, каким он и был до отъезда в Сан-Франциско.

На мгновение Фрида закрыла глаза, чтобы представить себе будущее. Но чтобы все получилось, нужно выработать правильное отношение к изменам Диего. Сможет ли она принимать их как должное, без горечи? Не лягут ли они тяжелым грузом на ее творчество? «Да, — решила она, — я справлюсь. Как справилась несколько лет назад».

Но потом перед глазами вновь возникла сцена с Кристиной. А вдруг нечто подобное повторится? Выдержит ли она? Где ей взять новые силы? Болезнь прогрессировала, и Фрида чувствовала, что времени осталось совсем немного. «Нет, я не выдержу, больше не выдержу», — печально подумала она.

Снова и снова прокручивала Фрида у себя в голове предложение Лео. В иные моменты оно казалось ей разумным и вполне реалистичным. Но потом ее пугала собственная беспечность. Лишь одно она знала наверняка: ей надо держать себя в руках. Поведение Диего больше не заставит ее отказаться от самой себя. Она с ужасом вспомнила, как остригла волосы после развода. Такого не должно повториться, иначе она потеряет себя. Но она справится. Творчество останется лучшей защитой от травм, которые Диего ей нанес и еще может нанести. Ей придется рисовать. Воссоединение с мужем вдохнет в нее новые силы, но только благодаря живописи Фрида сумеет выжить.

Осторожно, еле слышно Диего постучался в ее дверь. Он был подавлен, осунулся и еле переставлял ноги.

— Ты выглядишь гораздо свежее, чем несколько дней назад, когда только приехала, — заметил он. — Я волновался.

— Лео хорошо обо мне заботится.

— Он говорил с тобой? — спросил Ривера и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Фрида, мне плохо без тебя. Развод был ошибкой. Не только из-за твоих страданий, которые я не могу себе простить. — Он обхватил голову руками. — Я тоже страдаю. Как побитый пес, если хочешь знать. Ты нужна мне не меньше, чем я тебе. Разлука не принесла нам никакой пользы.

— О, Диего, мы можем сколько угодно ссориться, но я всегда буду твоим другом. Я никогда не причиню тебе вреда, даже ради спасения собственной жизни.

Он взял ее ладони в свои.

— Фрида, ты станешь моей женой? Давай снова поженимся. Давай исправим нашу ошибку. Я люблю тебя. И никогда не переставал любить.

Странное видение мелькнуло в голове у Фриды: вот она снова подходит к картине с терновым ожерельем и видит, что в портрете не хватает одной детали — длинных волос. Тогда она заплетает отрезанные волосы в косы и прикрепляет их на манер шиньона. Теперь она снова женщина: она вернула себе утраченную целостность.

— Фрида? Ты молчишь?

— Я думаю над новой картиной, — ответила она, сжав его руки.