Все хорошо, что начинается с убийства

ГЛАВА ВТОРАЯ

Тянулись однообразные дни, и я все больше и больше скучала по Клоду.

Он заботился обо мне несколько месяцев, когда я была ранена. Фридрих помогал мне мыться над раковиной, одеваться, возвращаться в постель. Я чувствовала себя совершенно естественно, накладывая перед ним макияж — поступок, который он истолковал как признак того, что мало меня интересует как мужчина.

Я поняла, что Клод углядел в этом самое худшее. Он счел, что я крашусь и мажусь не для него, а для всего остального мира.

Единственная правда, обнаруженная в самой глубине сознания, состояла в том, что я скучаю по Клоду, по тому, как он заглядывал на обед, по его периодическим появлениям у моих дверей с едой, взятой навынос из китайского ресторанчика, или с видео из проката.

Еще одной правдой было то, что я не переживаю по поводу прежних отношений с Маршаллом, когда у нас ним были свидания. Вообще-то мне нравилось возвращение к прежнему товариществу, к отношениям на уровне наставник — ученица, которые связывали нас прежде. Их изменение меня смутило.

Сегодня на улице я видела возлюбленную Дела Пакарда, Линди Роланд. Прежде она была рослой улыбчивой девушкой с длинными каштановыми волосами, теперь как будто ссутулилась, глаза ее покраснели. На похоронах Дела, если верить разговорам в «Телу время», Линди была просто убита горем.

Что ж, Дел в земле, на кладбище, именуемом «Покойся с миром», а его девушка одинока.

Поужинав тем вечером в уединении, вымыв посуду и прибравшись, я принялась расхаживать по дому.

Я снова приняла душ, смыла макияж, убедилась, что гладко выбрита там, где надо, что брови у меня подщипаны, и пустила в ход все обычные лосьоны и крошечную толику духов.

Потом я, голая и нерешительная, постояла в спальне. Еще не успев заглянуть в шкаф, я знала, что там увижу: голубые джинсы, футболки, одежду для занятий спортом, пару платьев и костюм из моей бывшей жизни. Сама мысль об обольщении показалась мне неописуемо глупой, когда я увидела свою скудную экипировку.

Внезапно я отвергла эту идею. Она казалась неправильной. Клод заслуживал внимания какой-нибудь более уступчивой особы с шелковой короткой ночной сорочкой и воскресным платьем.

Больше всего на свете я ценила контроль над собственной жизнью и не готова была уступить его Маршаллу, а теперь и Клоду, связать свою жизнь с их жизнью. Ни один из них не нужен был мне настолько, чтобы совершить пугающий прыжок. Это осознание оказалось горьким.

Злясь на саму себя, на Клода, я натянула темную одежду и вышла прогуляться. Я мало спала в ту ночь.

Взглянув вверх, на окна Клода, я увидела, что у него горит свет. Если бы я нашла в себе нужные чувства, то находилась бы сейчас там, наверху, деля с ним этот свет, и он был бы счастлив… по крайней мере на некоторое время.

Я брела по Шекспиру, растворившись в ночи, и через некоторое время начала чувствовать холодок и влагу. Дрожа в своей куртке, я прошла еще несколько кварталов и уже возвращалась домой, когда увидела, что у меня есть компания.

По другой стороне улицы, так же тихо и мрачно, как я, шел незнакомый мужчина с длинными черными волосами. Мы молча повернули головы и посмотрели друг на друга. Никто из нас не улыбнулся и не заговорил.

Я не чувствовала ни страха, ни гнева. Через несколько секунд мы разминулись, продолжили свой путь в знобящей влажной ночи.

Я припомнила, что уже видела этого человека раньше. Где? И тут меня озарило. Это тот самый парень, который тренировался с Дарси Орчадом в день, когда Джим Бокс лежал с гриппом.

Я отправилась домой, чтобы поработать со своей подвесной грушей, свисавшей с потолка в центре моей пустой второй спальни.

Я отрабатывала когэн-гэри,[8] щелкающий пинок, до тех пор, пока не начал гореть подъем стопы. Потом — майе-гэри, прямой удар ногой, до ощутимой боли. Дальше я просто колотила грушу руками, снова и снова, заставляя ее раскачиваться, — никакого искусства, чистый расход энергии.

Наконец я тяжело опустилась на пол и вытерла лицо розовым полотенцем, которое всегда висело на крючке у двери.

Теперь, после душа, я, вероятно, усну.

Натянув на себя одеяло и повернувшись на правый бок, я задумалась: где тот человек, что он делает, почему шел в ночи?

На следующее утро я чувствовала себя слишком вялой, чтобы отправиться в «Телу время», хотя мне полагалось делать упражнения для груди и бицепсов, мои любимые. В порядке компенсации я заставила себя сделать пятьдесят отжиманий и столько же раз подняла ноги.

Пока я лежала на полу, то поневоле заметила, что с плинтусов надо вытереть пыль, и, промокнув лицо розовым полотенцем, использовала его для этого.

Швырнув полотенце в корзину с грязным бельем, я проделала свои обычные утренние приготовления.

По средам я в первую очередь убирала квартиру Дидры Дин, находящуюся в соседнем доме. Она жила этажом выше шефа полиции Клода Фридриха.

По просьбе местного юриста, распоряжавшегося владениями покойного Пардона Элби, я продолжала прибираться в общественных местах многоквартирного дома до тех пор, пока его наследник занимался какими-то другими делами.

Итак, я заметила, сколько грязи арендаторы натащили в дом после недавнего дождя, и решила, что должна дополнительно пропылесосить здесь после обычной уборки, которую делала поздно в субботу.

Отцепив от пояса рабочие ключи, я быстро пошла вверх по лестнице, но дверь Дидры оказалась заперта. Она все еще была дома, снова опоздала на работу. Я сунула ключ в карман и постучала. С другой стороны двери раздался шаркающий звук шагов, потом Дидра обменялась с кем-то резкими репликами — слов я не разобрала.

Я насторожилась. Не потому, что Дидра оказалась не одна. В этом не было ничего удивительного. Она верила в то, что отдаваться кому попало — весело. Но шарканье, резкие слова — такого тут обычно не бывало.

Когда Дидра рывком распахнула дверь и шагнула назад, я увидела, что посетитель — ее отчим, Джеррелл Кнопп. Он женился на состоятельной вдове Лэйси Дин и, что называется, поднялся. Кнопп был привлекательным — стройным, седовласым, с яркими голубыми глазами — и обращался с женой вежливо и ласково, если те немногие случаи, когда я наблюдала их общение, являлись нормой. Но в характере Джеррелла имелись злые черточки, и сейчас Дидра приняла на себя удар. На ее руке виднелся ярко-красный отпечаток, как будто отчим держал ее мертвой хваткой. Он был не слишком доволен, когда Дидра меня впустила.

Просто замечательно.

— Шеф полиции рядом, за стенкой, — солгала я, зная, что Клод наверняка уже на работе. — Он может в мгновение ока оказаться здесь.

Я перевела глаза с красного отпечатка на Джеррелла, решила, что не уклонилась бы от стычки с ним, если бы не было другого выхода, но не предвкушала ее.

— У нас семейный разговор, Лили Бард. А ты не лезь не в свое дело, — очень твердо произнес Кнопп.

Я подумала, что из-за одного этого хотела бы его ударить.

— Это квартира Дидры. Думаю, она имеет право голоса относительно того, кто уходит, а кто остается.

Я всегда надеялась, что Дин продемонстрирует кое-какую силу характера или хотя бы относительно здравый смысл, и всякий раз разочаровывалась. Это утро не было исключением.

— Тебе лучше начать со спальни, — тихо сказала Дидра, на лице которой виднелись слезы. — Со мной все будет в порядке, Лили.

Я бросила на ее отчима предупреждающий взгляд и понесла свою коробку с моющими принадлежностями в спальню Дидры.

Отсюда открывался гнетущий вид на парковку, за которой высилась железнодорожная насыпь. Из-за насыпи виднелась часть магазина пиломатериалов и скобяных товаров Уинтропа, расположенного по другую сторону железной дороги. Самой интересной деталью вида из окна этим утром был красивый красный «таурус» Дидры на парковке, на полдороге к своему месту. Кто-то взял баллончик с белой краской и аккуратно вывел «Она трахает ниггеров» на капоте машины.

Я почувствовала себя старой и больной.

Дидра, очевидно, выехала со своего места на парковке, прежде чем заметила надпись. Потом, как я предполагаю, она побежала в дом, чтобы позвонить маме, вместо которой приехал отчим.

Меня накрыла волна ярости и страха. Я злилась в основном на подонков, которые испоганили машину Дидры и, скорее всего, ее жизнь. Пройдет немного времени, и эту историю будет обсуждать весь город. Как и в случае с дурной репутацией Дин, слухи будут безудержными, не ограниченными никаким благоразумием.

А еще — к моей чести, куда меньше — я сердилась на саму Дидру. Она время от времени спала с Маркусом Джефферсоном, который тоже жил в этом многоквартирном доме, через коридор от Клода. Дин сказала мне, что занималась этим не по благородной причине вроде любви и даже не по какому-то эксцентричному поводу вроде дружбы наций. Она трахалась с ним просто веселья ради.

Ты не можешь вести себя так в Шекспире, если не готов платить по счетам. И вот Дидра получила счет.

Пару раз с многозначительным видом я пересекла гостиную, пока Джеррелл и Дидра продолжали свою стычку. Я не могла назвать это диалогом, поскольку то, что говорил один, никак не влияло на то, что отвечал другой. Джеррелл бранил Дидру на чем свет стоит за то, что она втоптала себя и свою мать в грязь, осквернила собственную честь, сделала их всех мишенью для слухов и подвергла опасности.

— Ты знаешь, что случилось с тем черным парнем меньше двух месяцев назад? — хрипло спросил Джеррелл. — Хочешь, чтобы что-нибудь в том же духе произошло с тобой? Или с человеком, с которым ты ложишься в постель?

Когда Джеррелл это сказал, я полировала зеркало Дидры над туалетным столиком с девятью ящиками и увидела свое отражение. Меня словно тошнило. Джеррелл имел в виду Дарнелла Гласса, забитого до смерти одним или несколькими неизвестными типами. Я была знакома с ним.

— Но, Джеррелл, я этого не делала! — упорно отпиралась Дидра. — Я не знаю, почему в голову кому-то пришла такая идея!

— Девочка, все, кроме твоей матери, знают, что ты всего лишь шлюха, которая не берет денег, — жестоко сказал Джеррелл. — Лэйси покончит с собой, если узнает, что к тебе прикасались черные руки.

Я скорчила рожу в зеркале, вытирая верх туалетного шкафчика, потом уронила пару сережек в коробочку, где Дидра держала их.

— Я этого не делала! — простонала Дин.

Она во многих отношениях вела себя по-детски, верила: если ты что-то отрицаешь достаточно часто, то этого и вправду не произошло.

— Дидра, если ты немедленно, сию же минуту не изменишь своего поведения, с тобой случится кое-что похуже, чем заляпанная машина. Я не смогу этому помешать! — сказал Джеррелл.

— Что ты имеешь в виду? Что может быть хуже? — всхлипывая, спросила Дидра как-то по-детски, весьма глупо.

— Есть множество вещей похуже, чем немного белой краски, — мрачно проговорил Джеррелл, но голос его теперь звучал чуть мягче. — В городе живут люди, которые серьезно воспринимают ситуации вроде той, в которой очутилась ты. Не поверишь, насколько серьезно.

Он ей угрожал.

Вопреки обыкновению, я была полностью «за». Какую бы сильную неприязнь я ни испытывала к Джерреллу Кноппу, меня устраивал любой метод, способный напугать Дидру так, чтобы та бросила свой рискованный образ жизни. Если эта женщина двадцати с лишним лет, часто кажущаяся куда более юной, не начнет жить иначе, она подхватит СПИД, какую-нибудь другую болезнь или приведет домой того, кто зверски с ней обойдется.

— Теперь вот что. — Джеррелл постепенно сбавлял обороты. — Я уже позвонил в мастерскую и договорился, чтобы тебе перекрасили машину. Только перегони ее туда. Донни подбросит тебя на работу, я отвезу домой, а твоя машина будет готова через пару дней.

— Я не могу ее туда перегнать, — проскулила Дидра. — Я умру.

— Ты можешь умереть, если не будешь держаться подальше от чернокожих мужчин, — ответил отчим, в голосе которого прозвучало резкое предупреждение.

Джеррелл не теоретизировал. Он что-то знал.

Я почувствовала, как зашевелились волоски у меня на шее, и шагнула в гостиную, держа в руке тряпку, которой вытирала пыль. Джеррелл и я смерили друг друга пристальными взглядами.

— Ты не доставишь мою машину в мастерскую? — спросила Дидра с видом маленькой девочки, которая знает, что просит о многом, но для нее самой слишком трудно сделать такое.

— Нет, — коротко ответила я и вернулась к работе.

Я не знала, как Дидра и Джеррелл все уладили, и снова принялась за уборку, усиленно размышляя обо всех тех, кто был вовлечен в это дело, включая Маркуса Джефферсона. Я готова была побиться об заклад, что сейчас Маркус в ужасе. Он работал на том же заводе, что и Джеррелл Кнопп. Даже если Джефферсон не видел машины Дидры, когда утром уходил на работу, кто-нибудь на фабрике уже рассказал ему обо всем. Я считала, что Маркуса это встревожит, если не ввергнет в панику.

Моя самая старая клиентка, Мэри Хофстеттлер, рассказала мне, что семьдесят лет назад Шекспир страдал от линчеваний на расовой почве. Будь я на месте Маркуса Джефферсона, те времена были бы для меня все равно что вчера.

Дидра с Джерреллом убрались вон, не поговорив со мной, что меня очень даже устраивало. Я закончила работу в тишине и покое, хотя бы в том небольшом, который они оставили после себя.

В квартире все еще эхом отдавались отзвуки гнева и страха различной интенсивности. Мне казалось, что эти потоки дурных чувств ползут по Шекспиру, как смог. Маленький город, принявший меня, обычно был тихим, предсказуемым, с медленной жизнью. Мне это нравилось.

Я загрузила арсенал моющих средств в машину, пытаясь прогнать гложущее меня беспокойство.

Следующей в моем рабочем расписании значилась новая клиентка, Муки Престон, и я сумела слегка приободриться, пока ехала к ее дому.

Раньше я никогда не работала на Сикамора-стрит. По обеим сторонам улицы выстроились маленькие белые домики с аккуратно убранными сквериками. Этот район вырос в пятидесятых годах и в большинстве случаев оказывался отправной точкой пути новобрачных и конечной — пенсионеров.

Дом Муки Престон стоял в середине квартала и ничем не отличался от остальных. На подъездной дорожке была припаркована зеленая «тойота» с иллинойскими номерными знаками. Если по машине можно судить о состоянии дома, то Муки Престон нуждалась в моих услугах, причем очень сильно. «Тойота» была пыльной, снаружи — в полосах грязи, внутри — заваленной газетами и остатками фастфуда.

Я быстро постучала в заднюю дверь, и тот же глубокий, сочный голос, который я слышала по телефону, отозвался:

— Иду-иду!

Примерно через минуту дверь отворилась, и женщина по другую сторону второй, сетчатой, створки уставилась на меня. Она ничего не говорила. Мы молча рассматривали друг друга.

Муки Престон была моложе меня, где-то лет двадцати пяти. Очень грубые прямые рыжеватые волосы, завязанные в «конский хвост», золотистая веснушчатая кожа, большие темно-карие глаза. Круглое лицо, идеальные белые зубы. Если на ней и был макияж, я не смогла его разглядеть.

Несмотря на то что она была очень хорошенькой и улыбалась самым дружелюбным образом, эта женщина выбила меня из колеи.

Если судить по гаснущей улыбке, Муки испытывала те же чувства в отношении меня.

— Вы Лили Бард? — осторожно спросила она.

— Да.

Она медленно отворила сетчатую дверь, протянула пухлую золотистую руку, и я пожала ее. Потом хозяйка шагнула в сторону, и я вошла в дом.

Муки застеснялась своей грязной маленькой кухни.

— Я должна была ожидать вашего прихода, но с головой утонула в работе, — произнесла она через плечо, складывая тарелки рядом с раковиной и пытаясь сделать вид, что была поглощена именно этим, когда я постучала.

— Чем вы занимаетесь?

— Я специалист по генеалогии, — сказала она, отвернувшись, что я сочла удачей.

— Мм, — отозвалась я, издав самый необщительный звук, какой смогла изобразить. — Вы не должны прибираться вместо меня. Я же уборщица.

Она посмотрела на тарелку, которую держала в руках, как будто не понимала, что делает, очень осторожно водрузила ее в сушилку и заметила:

— Верно.

— Какой работы вы от меня ждете? — спросила я.

— Да-да. — Этот вопрос ее успокоил, что и входило в мои намерения. — Я хочу, чтобы вы сменили постельное белье — чистое в шкафу в ванной, — вытерли пыль в доме и пропылесосили. Здесь только одна ванная комната, и она в довольно плохом состоянии. Вымойте раковину, ванну, полы, застланные линолеумом, и вытрите кухонные столы.

— Хорошо. Что-нибудь еще?

— Пока ничего больше не могу придумать.

Мы обсудили мою оплату и часы работы. Муки считала, что я проработаю до двенадцати тридцати, чтобы привести дом в порядок. По кухне вполне можно было судить обо всем доме. Я согласилась, что так и будет. Обычно я приезжала к Уинтропам в час дня, поэтому у меня оставалась некоторая свобода действий. Я решила, что смогу заглянуть к себе по дороге к Уинтропам и перехватить фруктов.

Сперва я обследовала дом, чтобы распланировать работу.

Муки удалилась в гостиную, которую превратила в свой кабинет. Там стояли старый диван, кушетка, кресло, телевизор и огромный стол. Она не подумала о занавесках, и жалюзи на больших окнах покрывала пыль.

Корзина для мусора была так переполнена, что ее содержимое вываливалось через край. Чашки из разных забегаловок с фастфудом стояли на столе, на боковине дивана и на полу.

Я сохранила бесстрастное выражение лица. Я этому научилась.

Когда Муки села за свой компьютер, я побрела через прихожую — грязные панели, отпечатки пальцев на краске — в ту спальню, что была побольше, и сморщила нос.

Белье явно требовалось сменить, а кровать, наверное, не убирали с тех пор, как застелили. Толстый слой пыли лежал на всем, не покрытом чем-нибудь другим, вроде книг в бумажных обложках, оберток от еды, салфеток, ювелирных изделий, расчесок, рецептов и завязок для волос.

Я почувствовала легкое напряжение между бровями, означавшее обеспокоенность, потом обследовала ванную и недоверчиво покачала головой.

Вторая спальня оказалась почти пуста. На полу валялись только багаж и несколько картонных коробок, брошенных как попало.

Теперь я гадала, хватит ли мне отпущенного времени.

Я вышла к своей машине, чтобы принести принадлежности для уборки, размышляя, как далеко смогу сегодня продвинуться. Начну, конечно же, с ванной, потом примусь за спальню.

Уборка — это работа, не занимающая ум целиком, вот почему время от времени я ею наслаждаюсь. Я слегка улыбалась сама себе, начав оттирать ванну. Я ожидала, что Муки Престон окажется стопроцентной белой, а та представляла меня чернокожей. Мы обе удивились.

В мире лучшем, чем этот, мы даже не заметили бы, что относимся к разным расам, возможно, даже приветствовали бы наши этнические различия, если бы встретились в большом городе. Но этот мир не был лучшим, во всяком случае здесь и сейчас. Только не в Шекспире. И не в последнее время.

Я перестала так сильно удивляться своей новой работодательнице, сосредоточившись на непосредственных задачах.

Потратив некоторое время на энергичное отскабливание и мытье, я заставила ванную выглядеть очень респектабельно. Резко кивнув, я повернулась, чтобы начать работать в спальне. К моему удивлению, Муки Престон стояла прямо за моей спиной.

— Простите, что напугала вас, — произнесла она с довольно шокированным видом, когда я сжала кулаки.

— Я не слышала, как вы подошли, — с усилием расслабившись, призналась я. Мне не нравилась такая манера.

— Ванная выглядит отлично, — заметила Муки, посмотрев мимо меня в маленькую комнату. — Ух ты, особенно зеркало.

Да, теперь в нем можно было видеть свое отражение.

— Хорошо, — сказала я.

— Послушайте, вы стараетесь не замечать, что я смешанных кровей?

— Кто вы такая — совершенно не мое дело.

Почему люди всегда хотят говорить о каждой мелочи? Даже перед бандой, рисовавшей ножом картинки на моей груди, я не была тем человеком, которому хотелось поболтать.

— Я не знала, что вы окажетесь белой.

— Да.

— Значит, мы можем сделать так, чтобы все сработало? — настаивала она.

— Я уже работаю, — ответила я, пытаясь донести до нее свою точку зрения, и начала снимать с кровати постельное белье.

Мне хотелось, чтобы из моих слов Муки Престон кое-что уяснила. Если бы у меня имелись серьезные возражения против ее родословной, то я уже запрыгнула бы в свой «скайларк» и уехала домой, чтобы попытаться позвонить следующему человеку в моем списке.

Не знаю, поняла она или нет, что я пытаюсь ей объяснить. Подождав, не скажу ли я еще чего-нибудь, Муки, к моему облегчению, отбыла обратно к компьютеру.

Один раз она вышла за покупками в бакалейный магазин. Если не считать этого периода тишины и спокойствия, моя новая работодательница все время двигалась: вскакивала, чтобы пойти в туалет, плыла через прихожую, чтобы достать из холодильника питье, всегда мимоходом роняя какую-нибудь реплику. Очевидно, Муки Престон относилась к тем людям, которые не могут сидеть спокойно, когда кто-то другой работает.

Когда Муки в третий раз сказала, что уходит за покупками, я решила, что это даст мне хорошую возможность прибраться в кабинете без ее назойливого присутствия.

Рассмотрев поближе пыльную, почти пустую комнату, я поняла, что листки бумаги, прикрепленные к стенам, — генеалогические схемы. Некоторые из них были напечатаны вычурным готическим шрифтом, другие оказались скучными с виду компьютерными выборками информации.

Я пожала плечами. Генеалогия — не мое, но вреда от нее никакого.

На старой подставке из досок и цементных блоков стояли несколько книг. Три из них были про женщину по имени Салли Хемингс.[9] Надо будет поискать их в библиотеке. Еще я увидела множество дисков в коробках. На них были программы, к примеру, «Создатель фамильного дерева» и «Происхождение семьи». Я заметила список веб-сайтов, прикрепленный рядом с компьютером, и перечень телефонных номеров мест наподобие Библиотеки семейной истории и Организации спрятанных детей.[10]

Но чем дольше я вытирала пыль, приводила в порядок и пылесосила, тем больше вопросов возникало у меня насчет этой женщины.

Если она позвонила мне, чтобы попасть в мой список, сразу после того, как перебралась в этот дом, значит, жила здесь по меньшей мере пять недель. Почему молодая женщина вроде Муки Престон переехала в маленький южный городок, где у нее нет ни родственников, ни друзей? Если Муки Престон — единственный специалист по генеалогии, то я милое юное создание.

На этот раз она отсутствовала долго, что вполне меня устраивало. К тому времени, как Муки Престон притащила в пластиковых пакетах диетическую пепси и еду «Здоровый выбор»[11] для разогревания в микроволновке, благодаря мне дом стал выглядеть намного лучше. Понадобится еще пара заходов, чтобы закончить уборку накопившейся грязи и вычистить все до уровня обычной недельной захламленности, но я взяла боевой старт.

Муки огляделась по сторонам с открытым ртом, жесткие рыжеватые волосы мазнули ее по плечам, когда она повернула голову.

— Это просто здорово! — воскликнула она совершенно искренне, хотя и не относилась к чистоте с тем энтузиазмом, какой демонстрировала. — Вы сможете приходить каждую неделю? — Я кивнула и услышала: — Какую форму оплаты вы предпочитаете?

Некоторое время мы обсуждали это, и, как раз когда я решила, что Муки собирается перестать трещать, она задала еще один вопрос:

— Держу пари, вы много работаете на местную элиту? Такие семьи, как Уинтропы и Элгины?

— На множество самых разных людей. — Я в упор взглянула на нее и повернулась, чтобы уйти.

На сей раз Муки Престон меня не задержала.

Когда я собирала сыр, крекеры и фрукты для быстрого ланча в своем доме, слава богу, тихом и чистом, без единого пятнышка, зазвенел дверной звонок. Прежде чем открыть, я выглянула из окна гостиной. Розовый автофургон припарковался у моих дверей, на его боку были нарисованы изящные цветочки.

Такая машина наверняка приехала к моему дому впервые.

Я открыла, готовясь сказать разносчице, что ей нужно к соседям, но бойкая молодая женщина, стоявшая на пороге, спросила:

— Мисс Бард?

— Да.

— Это для вас.

«Это» оказалось красивым букетом из розовых роз, гипсофил, зелени и белых гвоздик.

— Вы уверены? — с сомнением спросила я.

— Лили Бард, Трэк-стрит, десять, — прочитала женщина на оборотной стороне конверта, и улыбка ее слегка поблекла.

— Благодарю вас.

Я взяла вазу и отвернулась, закрыв за собой дверь ногой.

Я не получала цветы уже… невозможно вспомнить, как долго.

Осторожно поставив вазу на кухонный стол, я вытащила письмо из продолговатого пластикового держателя. Я заметила, что конверт лизнули и заклеили очень тщательно, — вытащив открытку и прочитав ее, оценила такую предосторожность.

«Скучаю по тебе. Клод», — было написано наклонным растянутым почерком.

Я поискала в себе реакцию на такое событие и обнаружила, что понятия не имею, как к нему отнестись.

Кончиком пальца я прикоснулась к розовому цветку. Хотя я носила на работе пластиковые перчатки, руки мои все равно огрубели. Я беспокоилась, что могу повредить изящный гладкий цветок. Потом я прикоснулась к гипсофиле, медленно разместила вазу точно в центре стола и подняла руку, чтобы вытереть щеки.

Я боролась с желанием позвонить торговцу и тоже послать Клоду цветы, чтобы показать, как он меня тронул. Но Фридрих хотел сделать чисто мужской жест. Я оставлю все как есть.

Я покидала дом, чтобы привести в порядок хаос Уинтропов, и чувствовала, что слегка улыбаюсь.

Тем утром удача продолжала мне сопутствовать — в определенной степени. Поскольку погода была хорошая, я припарковалась на улице перед домом Уинтропов. Гаражом я пользовалась только при снегопаде или дожде. У моей машины, похоже, вечно подтекало масло, и я не хотела испачкать безукоризненно чистый пол гаража Уинтропов.

Проезжая мимо гаража, который открывался на боковую улицу, я увидела, что он пуст. Хорошо. Никого из Уинтропов не было дома.

Бини, стройная, привлекательная женщина лет сорока пяти, скорее всего, играла в теннис или занималась какими-нибудь благотворительными делами. Хоувелл-младший, должно быть, находился в «Спортивных товарах Уинтропа», или в «Пиломатериалах и товарах для дома Уинтропа», или даже в «Маслах Уинтропа». Эмбер Джин и Хоувелл-третий — так его звали в семье — были в школе. Бобо работал в «Телу время» или сидел на занятиях в филиале Арканзасского университета в тридцати пяти минутах езды отсюда, в Монтроузе.

Хотя Уинтропы были очень богатыми людьми, ни один из их детей даже не задумывался о том, чтобы поступить куда-нибудь, кроме Арканзасского университета. Я удивлялась лишь тому, что Бобо предпочел отправиться в Монтроуз, а не в главное отделение на севере, в Фейетвилле. Кабан, символ Арканзасского университета, четко виделся в планах на будущее Уинтропов.

По пятницам я вытирала пыль, мыла полы и пылесосила. Я уже закончила со стиркой, глажкой и мытьем ванн в свой первый визит на этой неделе, утром во вторник.

Дети Уинтропов неплохо научились управляться с той одеждой, которую поневоле приходилось стирать в промежутках между моими визитами, но так и не привыкли как следует прибираться в своих комнатах. Хотя Бини довольно аккуратно обращалась со своими вещами, а Хоувелл не настолько часто бывал дома, чтобы устроить бардак.

Вытирая пыль, я помедлила, чтобы рассмотреть портрет Бини и Хоувелла-младшего. Они подарили его друг другу на последнюю годовщину свадьбы. Я могла бы сосчитать по пальцам одной руки случаи, когда видела Хоувелла дома за те три года, что работала на эту семью. Он был лысеющим, приятным с виду человеком и имел примерно двадцать фунтов лишнего веса. Последнее обстоятельство художник любезно замаскировал. Хоувелл был одного возраста с женой, но не трудился так усердно, как она, чтобы скрыть свои годы. Он проводил много времени в доме родителей, Хоувелла-старшего и Арниты, еще более впечатляющем, чем этот.

Помянутая пара являлась некоронованными королем и королевой Шекспира. Хотя официально Хоувелл-старший вышел на пенсию, он все еще имел право голоса в каждом предприятии Уинтропа. Старшие члены семьи все еще играли очень активную роль в социальной и политической жизни города. У них была постоянная чернокожая горничная Калли Канди.

Мои раздумья о Хоувелле-младшем как будто заставили его материализоваться. Я услышала, как повернулся ключ в замке, и хозяин вошел в дом из-под навеса для автомобилей. За ним следовал тот человек, который прогуливался по городу прошлой ночью.

Теперь, увидев его при дневном свете, я убедилась, что именно он тренировался с Дарси Орчадом в тот день, когда Рафаэль покинул «Телу время».

Они с Хоувеллом несли по большой, тяжелой черной сумке на ремне через плечо.

Хозяин дома резко остановился, покраснел, явно нервничая, и сказал:

— Простите, что потревожил вас за работой. Я не видел вашей машины.

— Я припарковалась на улице перед домом.

Хоувелл, должно быть, заехал в гараж с боковой улочки.

— Мы не будем вам мешать, — заявил он.

Я сощурилась и осторожно ответила:

— Хорошо.

Это же его дом.

Я посмотрела мимо Хоувелла на его спутника. Тот стоял достаточно близко, чтобы я разглядела глаза орехового цвета. На нем был темно-зеленый стеганый жилет, под ним — фирменная футболка работника «Спортивных товаров Уинтропа». Такие темно-красные тряпки с золотыми и белыми буквами носили все его служащие.

Этот человек смотрел на меня так же пристально, как я на него. Я не ожидала, что друг Хоувелла окажется таким. Он был слишком опасен. Я сразу распознала это, но еще поняла, что не боюсь его.

Я почти забыла про Хоувелла, когда тот откашлялся и сказал:

— Что ж, тогда мы… — Он вошел в гостиную, чтобы через нее проследовать в свой рабочий кабинет.

Оглянувшись, человек в красной футболке последовал за ним, и дверь кабинета закрылась.

Меня оставили вытирать пыль в гостиной и спальне. Во время работы я постоянно пыталась понять, что же происходит. В голову мне пришло, что Хоувелл, возможно, гомик, но, вспомнив глаза его спутника, этакого черного хвоста, я отмахнулась от этой идеи.

Мне еще раз пришлось пройти через гостиную, и я увидела, что дверь кабинета Хоувелла до сих пор закрыта. «По крайней мере, я уже все вытерла и пропылесосила там», — подумала я со смутным облегчением. Кабинет — одна из моих любимых комнат в этом доме. Его стены были обшиты панелями. Там имелось множество книжных полок. Рядом с настольной лампой стояло кресло, а на стенах висели оттиски «Дакс анлимитед».[12] Очень солидный с виду стол возле эркера с сиденьем было дьявольски трудно полировать.

Я не хотела выглядеть любопытной, поэтому усердно и быстро работала, пытаясь убраться отсюда прежде, чем Хоувелл и его гость выйдут, но не успела. Крепкая дверь отворилась, и они появились из кабинета как раз тогда, когда я протирала кухонный пол. Оба были с пустыми руками.

Хоувелл и незнакомец остановились посреди комнаты, оставив следы, которые мне потом придется подтирать. Я была в желтых пластиковых перчатках, старых джинсах и такой же древней футболке. Мой нос наверняка блестел.

Мне хотелось лишь одного — чтобы они ушли. Хоувелл тоже желал немногого — сгладить странную ситуацию, заведя со мной беседу.

— Я слышал, это вы нашли беднягу Дела? — сочувственно спросил он.

— Да.

— Говорят, вы дружны с Маршаллом Седакой? У вас есть ключи от «Телу время»?

— Нет, — заявила я твердо, но без уверенности в том, на который вопрос отвечаю. — Я открыла клуб тем утром, чтобы оказать услугу Маршаллу. Он болел.

— Мой сын чрезвычайно вами восхищается. Он часто вас упоминает.

— Мне нравится Бобо, — сказала я, пытаясь говорить негромким ровным тоном.

— Какие-нибудь признаки свидетельствовали о том, что Дел был не один, когда произошел несчастный случай?

Я стояла в замешательстве, не в состоянии уследить за его мыслью, потом внезапно кое-что поняла. Эта помешавшая мне беседа не была всего лишь пустым трепом. Хоувелл хотел побольше разузнать о смерти Дела Пакарда.

Я гадала, какие такие признаки, по мнению Хоувелла, могли там остаться. Следы ног на ковре по ту или другую сторону двери зала? Перочинный нож с монограммой, зажатый в пальцах Дела?

— Простите меня, Хоувелл, но я должна закончить эту работу и ехать на следующую, — отрывисто сказала я и сполоснула швабру.

Хоть и не сразу, человек, плативший многим местным жителям, понял намек и поспешно покинул кухню. Его товарищ мгновение помедлил. Этого оказалось достаточно, чтобы я подняла глаза, желая проверить, ушли ли они, и встретилась с ним взглядом. Больше я не пыталась этого делать, пока не услышала, как под навесом для автомобилей загудел двигатель.

Добросовестно замыв их следы, я выжала швабру, выставила ее сохнуть за заднюю дверь, с легким облегчением заперла дом Уинтропов и села в машину.

Это семейство раздражало меня, интересовало, служило источником размышлений и наблюдений вот уже четыре года. Но они никогда не были загадочными. То, что Хоувелл резко свернул с предсказуемой стези добродетели, невольно меня тревожило, а его общение с бродящим во тьме незнакомцем с черными волосами, завязанными в хвост, сбивало с толку.

Я обнаружила, что мои чувства по отношению к членам семьи Уинтроп варьируются от «терплю» до «люблю». Я работала на них достаточно долго, чтобы принимать смысл их жизни и испытывать по отношению к ним своего рода верность. Внезапное осознание этого не очень-то меня осчастливило.