ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Проснувшись, я увидела за окном пелену дождя, знобящего, серого, осеннего.

Я чуть проспала, поскольку минувшей ночью мне нелегко было лечь в постель. Чтобы добраться до «Телу время», придется торопиться.

Прежде чем одеться, я налила себе чашку кофе и выпила ее за кухонным столом. Рядом лежала неразвернутая утренняя газета. Мне было о чем поразмыслить.

Я тренировалась, не вступая ни с кем в разговоры, и поехала домой, чувствуя себя лучше.

Там я приняла душ, переоделась, наложила макияж и сделала прическу.

Интересно, гулял ли ночью и черноволосый мужчина?

Пока моя машина медленно, рывками, двигалась по подъездной дорожке к задней части клиники — скучному кирпичному зданию, построенному в ранние шестидесятые, я держала пари сама с собой, что сегодня будет работать Кэрри Траш.

Конечно, ее потрепанная белая «субару» обнаружилась на обычном месте за домом.

Я открыла дверь своими ключами и крикнула в прихожую:

— Привет!

Клиника Кэрри Траш приводила меня в уныние. Стены были выкрашены в скучный желтовато-бурый цвет, полы покрыты коричневым линолеумом с маленькими впадинками. На ремонт пока не хватало денег. Доктору требовалось оплатить солидные долги.

До меня донесся ответ, и я шагнула в дверной проем кабинета.

Лучшее, что можно сказать об этом помещении, — оно было достаточно просторным. Большую часть грязной работы докторша делала сама, чтобы сэкономить деньги на оплату ссуды, благодаря которой получила медицинское образование. На Кэрри были черные джинсы и свитер ржаво-красного цвета. Эта невысокая, пухлая, бледная и серьезная женщина ни разу не ходила на свидание за те два года, что прожила в Шекспире.

Во-первых, ее, скорее всего, отвлекли бы в любое свободное время, которое она сумела бы выкроить. Во-вторых, мужчин устрашали спокойный ум и компетентность Кэрри Траш. По крайней мере, я так считала.

— На этой неделе случилось что-нибудь интересное? — спросила она.

Ей, похоже, хотелось отвлечься от груды бумаг. Кэрри Траш заправила за уши русые волосы длиной до подбородка и поправила очки на курносом носу. Их стекла во много раз увеличивали ее красивые карие глаза.

— Бекка Уитли, племянница Пардона, живет теперь в его доме, — сказала я, немного подумав. — Человек, занявший место Дела Пакарда в «Спортивных товарах Уинтропа», поселился в квартире Норвела Уитбреда. Маркус Джефферсон спешно уехал после того, как покрасили машину Дидры Дин.

Я видела прошлым утром большой трейлер, прицепленный к машине Маркуса.

— Вероятно, он поступил благоразумно, — сказала Кэрри Траш. — Однако печально видеть такое положение вещей.

Попытавшись припомнить другие интересные события, я сказала:

— Я ужинала в Монтроузе с шефом полиции.

Кэрри Траш провела всю неделю в воздержании, принимая решения, которые по плечу только Богу, и теперь жаждала фривольных новостей.

— Это та племянница, о которой все говорят? Именно ей Пардон оставил все? — спросила Кэрри Траш.

Она уцепилась за первую упомянутую мной тему, но еще пройдется по всем без исключения.

Я кивнула.

— И какая она из себя?

— У нее длинные светлые волосы, очень щедрый макияж. Она качается, берет уроки карате и, вероятно, является предметом «влажных снов» половины встретившихся ей парней.

— Умная?

— Не знаю.

— Она уже сдала квартиру Маркуса? Больничный лаборант ищет жилье.

В Шекспире была крохотная лечебница, над которой вечно висела угроза закрытия.

— Думаю, пыль еще не успела осесть на подоконнике. Скажите лаборанту, чтобы поспешил туда и застолбил за собой квартиру.

— Так что там с шефом полиции? Он показал тебе свою дубинку?

Я улыбнулась. У Кэрри Траш грубоватое чувство юмора.

— Он хотел, но я не думаю, что это хорошая идея.

— Коп болтается возле тебя месяцами, как верная собака, Лили. Сделай так, чтобы он отстал, или уступи.

Мне снова напомнили, как много людей в маленьком городке едва ли не всё о тебе знают, даже если ты пытаешься не афишировать свою личную жизнь.

— Он отстал как раз прошлым вечером, — сказала я. — Я просто наслаждалась его компанией. Клод это знает.

— Думаешь, теперь ты не будешь чувствовать себя рядом с ним неловко?

Я задумалась, ответить кратко или более длинно и правдиво, опустилась в одно из двух кресел для пациентов и сказала:

— У нас с ним могло бы что-нибудь получиться, пока он не начал говорить о судебном процессе по делу Дарнелла Гласса.

— Да, я слышала, что миссис Гласс ведет переговоры с юристом из Литтл-Рока насчет судебного иска. Ты будешь выступать свидетельницей, да?

— Полагаю.

— Том Дэвид Миклджон — редкий засранец.

— Но он засранец Клода. Миссис Гласс подаст в суд на отделение полиции Шекспира, а не только на Тома Дэвида или Тодда.

— Впереди бурные воды. — Кэрри Траш покачала головой. — Подумай, сможете ли вы с Клодом пережить все это как друзья.

Я пожала плечами.

— Быть твоей наперсницей — трудная работа, Бард, — криво улыбнулась Кэрри Траш.

Минуту я молчала, потом заявила:

— Полагаю, это из-за того, что я была жертвой года, когда меня изнасиловали. Слишком многие люди, с которыми я разговаривала об этом, которых знала всю жизнь, полностью изменились и разболтали все мои слова прессе.

Кэрри Траш смотрела на меня, чуть приоткрыв от изумления рот.

— Какая гадость, — в конце концов сказала она.

— Мне надо работать.

Я встала, вытащила желтые резиновые перчатки и приготовилась сперва справиться с туалетом для пациентов, поскольку это место всегда было самым отвратительным.

Когда я вышла из комнаты, Кэрри Траш с легкой улыбкой на губах склонилась над своими бумагами.


Еще одной моей любимицей давно стала Мэри Хофстеттлер, и мне было жаль, что сегодня у нее один из так называемых жестких дней. Я воспользовалась своим ключом, вошла в ее квартиру на первом этаже и сразу заметила, что ее нет в обычном кресле.

Мэри жила в Садовых квартирах Шекспира, в доме по соседству с моим, уже много лет. Ее сын Чак, осевший в Мемфисе, платил мне за то, чтобы я убиралась у миссис Хофстеттлер раз в неделю и возила ее туда, куда она захочет отправиться, по субботам.

— Миссис Хофстеттлер! — окликнула я.

Мне не хотелось ее пугать. В последнее время она забывала, когда я должна прийти.

— Лили. — Голос был очень слабым.

Я поспешила в спальню.

Мэри Хофстеттлер сидела, опершись на подушки, ее длинные шелковистые белые волосы, неаккуратно заплетенные в косу, свисали с одного плеча.

Мне почему-то показалось, что она уменьшилась, а ее бесчисленные морщинки как будто стали глубже, словно высеченные в нежной коже. У нее был плохой цвет лица, одновременно бледный и сероватый.

Она выглядела так, будто умирает. Попытка окликнуть меня явно ее измучила. Она хватала воздух ртом.

Я взяла с тумбочки телефон, зажатый между фотографией ее правнука в рамке и коробкой бумажных платков.

— Не звони, — выдавила Мэри.

— Вы должны отправиться в больницу, — сказала я.

— Хочу остаться здесь, — прошептала она.

— Я знаю и жалею, но не могу…

Мой голос прервался, когда я поняла, что собиралась сказать: «Отвечать за вашу смерть». Я откашлялась и подумала о том, как храбро она много лет терпела боль — и от артрита, и от больного сердца.

— Не надо, — сказала женщина, умоляя.

Стоя на коленях возле кровати и держа миссис Хофстеттлер за руку, я думала обо всех обитателях этого дома, которые при мне покинули какую-то из восьми его квартир. Пардон Элби погиб, О'Хагены переехали, Йорков больше не было, Норвел Уитбред сидел в тюрьме за подделку чека. Это только из тех арендаторов, которые жили в Садовых квартирах прошлой осенью. А теперь вот Мэри Хофстеттлер.


Она скончалась через час.

Я знала, что конец близок и что Мэри больше не слышит меня, а потому позвонила Кэрри Траш:

— Я насчет Мэри Хофстеттлер.

Я слышала, как шуршат бумаги на столе Кэрри.

— В чем дело?

Кэрри поняла по моему голосу — что-то не так.

— Она покидает нас, — сказала я очень тихо.

— Уже еду.

— Она хочет, чтобы ты ехала медленно.

Молчание.

— Поняла, — сказала Кэрри. — Но ты должна позвонить в девять-один-один, чтобы прикрыть свою задницу.

Я повесила трубку телефона свободной рукой. Другой я держала костлявые пальцы Мэри. Когда мой взгляд сосредоточился на лице Мэри, она вздохнула, а потом душа ее покинула тело.

Я тоже вздохнула, набрала девять-один-один и сказала:

— Я прибиралась в квартире Мэри Хофстеттлер. Оставила комнату на некоторое время, чтобы навести порядок в ванной, а когда вернулась проверить Мэри, она… Думаю, она умерла.

Потом мне пришлось пошевеливаться. Я схватила моющее средство для окон, чтобы очень быстро прибраться в ванной. Я оставила спрей и бумажные полотенца возле раковины, воткнула ершик в туалет и торопливо налила в воду немного голубого очистителя.

В дверь постучала Кэрри Траш и едва успела склониться над Мэри, как прибыли медики «скорой помощи».

Когда я их впустила, открылась дверь по другую сторону коридора и выглянула Бекка Уитли. Она была одета модно, в строгие красные слаксы и черный свитер.

— Старая леди?

Я кивнула.

— Она в плохом состоянии?

— Умерла.

— Я должна кому-нибудь позвонить?

— Да. Ее сыну Чаку. Вот тут его номер.

Пока Кэрри и медики «скорой» совещались над телом миссис Хофстеттлер, а потом грузили его на каталку, я принесла телефонную книжку, которую старая леди держала в гостиной рядом с телефоном, и протянула ее Бекке Уитли.

Не могу выразить, какое облегчение я почувствовала оттого, что меня избавили от необходимости звонить Чаку. Не только потому, что он мне не нравился. Я чувствовала вину.

Пока Мэри вкатывали в машину «скорой», я думала о том, что мне следовало сделать. Я должна была немедленно позвонить Кэрри или набрать девять-один-один, связаться с лучшей подругой Мэри — старшей миссис Уинтроп, Арнитой, а потом уговорить миссис Хофстеттлер не сдаваться. Но в последние месяцы Мэри все больше страдала от боли, постепенно становилась совсем беспомощной. Много раз бывало так, что мне приходилось ее одевать. Если по расписанию я не должна была приходить, то позже выяснялось, что она весь день оставалась в постели, потому что не могла встать сама. Мэри отказывалась от предложения сына поместить ее в дом престарелых, от сиделки на дому и приняла собственное решение, когда уйти.

Внезапно я поняла, как сильно буду скучать по миссис Хофстеттлер. На меня обрушилось осознание того, что я была свидетельницей ее смерти. Я села на ступеньку лестницы, ведущей на второй этаж, где находились еще четыре квартиры, и почувствовала влагу на щеках.

— Я поговорила с женой Чака, — сказала Бекка.

Пытаясь догадаться, как она смогла подобраться ко мне незаметно, я увидела, что Уитли в одних носках.

— Нельзя сказать, что она убита горем.

Я не подняла глаз и ровным голосом произнесла:

— Они списали ее со счетов несколько лет назад.

— Вас нет в ее завещании? — спокойно спросила Бекка.

— Надеюсь, что нет.

Потом я все-таки на нее посмотрела, а она уставилась на меня через голубые контактные линзы. Спустя минуту Бекка кивнула и вернулась в свою квартиру.


Я боялась без разрешения закончить работу в квартире миссис Хофстеттлер. Вдруг кто-нибудь явится, чтобы расспросить меня о ее смерти, и тот факт, что я осталась, чтобы прибраться, покажется подозрительным. Как будто я пытаюсь избавиться от улик или краду ценности. Поэтому я заперла квартиру и вернула ключи Бекке, которая без комментариев их взяла.

Когда за мной закрылась ее дверь, я услышала, как хлопнула еще одна, этажом выше. Я взглянула на лестницу. По ней спустился человек, который арендовал квартиру Норвела Уитбреда, — мужчина, явившийся вчера вместе с Хоувеллом в дом Уинтропов. Я решила, что он примерно моего возраста. Около пяти футов десяти дюймов, с торчащим прямым носом и ровными черными бровями над глазами орехового цвета, с узкими, прекрасной формы губами и сильным подбородком. Волосы его были снова завязаны в хвост. От самой линии волос мимо правого глаза тянулся к челюсти тонкий, слегка сморщенный шрам. На нем была темно-зеленая фланелевая рубашка, старая кожаная куртка и джинсы.

Я смогла рассмотреть его так хорошо потому, что он остановился у подножия лестницы, долго глядел на меня, а потом сказал:

— Вы плакали. С вами все в порядке?

— Я не плачу, — нелепо, яростно ответила я и встретилась с ним глазами.

Мне казалось, что я полна страха. Я будто чувствовала, как во мне что-то надламывается.

Приподняв прямые брови, мужчина еще мгновение смотрел на меня, потом шагнул и через черный ход вышел на парковку для жильцов. Дверь закрылась за ним далеко не сразу, и я увидела, как он сел в машину, через мгновение-другое вырулил со своего места и уехал.


Похороны миссис Хофстеттлер состоялись в понедельник — быстро даже для Шекспира. Она запланировала поминальную службу еще два года назад. Я помнила священника епископальной церкви, крошечного человечка, почти такого же старого, как Мэри. Он приходил, чтобы поговорить с ней об этом.

Я многие годы не входила в церковь, поэтому долго боролась сама с собой. Я уже попрощалась с Мэри, но тут меня посетило пронзительное озарение. Ей хотелось бы, чтобы я присутствовала на похоронах.

Натянуто, неохотно я позвонила двум своим клиентам, к которым обычно приходила днем по понедельникам, и договорилась с ними на другое время. Причесавшись, я облачилась в дорогой черный костюм, оставшийся еще от моей прошлой жизни. Я долго хранила его, потому что он был универсальным. Я купила пару колготок, втиснулась в эту мерзкую одежду, гримасничая от отвращения, сунула ноги в черные туфли-лодочки на высоких каблуках. Два моих шрама теперь стали видны, тонкие и белые, потому что костюм имел низкий квадратный вырез. Но я была очень бледной и решила, что шрамы не бросаются в глаза. С ними все равно ничего нельзя было поделать. Я не собиралась покупать другую одежду. Этот костюм все еще был мне впору, но не тютелька в тютельку, как раньше. Регулярные тренировки изменили мое тело.

Черный костюм казался мрачным, неприкрашенным, поэтому я вдела в уши бабушкины бриллиантовые сережки и добавила ее декоративную заколку, тоже с бриллиантами. У меня все еще имелась хорошая черная дамская сумочка, тоже реликт прежней жизни.

Похороны всегда проходят в сопровождении полиции Шекспира. Одна из полицейских машин, как правило, остается перед церковью.

Я побаивалась этого. Ведь в машине, регулирующей движение перед церковью, будет Клод.

Он стоял с отвисшей челюстью и наблюдал, как я выхожу из «скайларка» и иду по тротуару к церкви.

— Лили, ты выглядишь красавицей, — сказал он, но эти слова нисколько мне не польстили. — Я никогда раньше не видел тебя изысканно одетой.

Я бросила взгляд на Клода и прошла мимо, в теплый полумрак крошечной церкви Святого Стефана. Темный старый епископальный храм был битком набит друзьями и знакомыми, которых Мэри Хофстеттлер завела во время своей долгой жизни, ее сверстниками, их детьми, другими прихожанами, волонтерами из ее любимого благотворительного учреждения.

Только две скамьи впереди были отведены для членов семьи. Чак, которому теперь было под шестьдесят, оказался единственным оставшимся в живых отпрыском миссис Хофстеттлер.

Было ясно, что остальные сидячие места следует приберечь для пожилых людей, которых среди скорбящих было большинство.

Я стояла сзади и, когда внесли гроб, задрапированный тяжелым церковным покровом, склонила голову. Я смотрела на волосы на затылке Чака Хофстеттлера, следовавшего за гробом. Он с некой скорбной зачарованностью глядел на вышитую ткань. Меня не интересовал гроб и то, что в нем находилось. Сущность Мэри Хофстеттлер была уже где-то в другом месте. Гроб пребывал здесь лишь для того, чтобы было на чем сосредоточить свои скорбь и раздумья. Так, флаг является необходимым для патриотического подъема.

Лучшая подруга Мэри, Арнита Уинтроп, сидела в передней части церкви вместе со своим мужем, Хоувеллом-старшим, с сыном и его женой. Старый мистер Уинтроп держал жену за руку. Мне это почему-то показалось трогательным. Бини, как всегда нарядная, осветлила волосы на пару тонов, и я это заметила. Она и Хоувелл-младший не держались за руки.

Незнакомая служба тянулась медленно. Без молитвенника мне приходилось нелегко. Многие из нас стояли. Еще больше людей набилось в церковь после начала службы. У меня ушло пять минут на то, чтобы осознать, кто стоит чуть позади меня. Будто услышав сигнал некоего внутреннего радара, я слегка повернула голову и увидела человека, который спустился по лестнице многоквартирного дома в тот день, когда умерла Мэри, загадочного друга Хоувелла.

Он был одет так же тщательно, как и я. Костюм-тройка в темно-синюю полоску, белая рубашка с консервативным желтовато-зеленым галстуком с золотыми полосами. Вместо кроссовок он надел сверкающие туфли с загнутыми острыми носами. Завязанные в хвост черные волосы и сморщенный шрам странно контрастировали с костюмом банкира.

Когда я его заметила, мужчина повернул голову и посмотрел на меня. Наши глаза встретились. Я снова уставилась перед собой. Что здесь делает этот человек? Он стародавний армейский приятель Хоувелла? Его телохранитель? Зачем Хоувеллу Уинтропу охрана?

Когда бесконечная служба все-таки закончилась, я как можно быстрей покинула церковь, отказываясь смотреть по сторонам, проворно забралась в машину и отправилась домой. Мне надо было переодеться и ехать на работу.

Даже ради Мэри я не собиралась отправляться на кладбище.


Когда на следующее утро я вошла в «Телу время», Дарси Орчад приветствовал меня словами:

— Ты и вправду работаешь на ниггера?

— Что? — Я поняла, что не слышала этого слова уже многие годы и не скучала по нему.

— На ту девицу, которая снимает дом на Сикаморе?

— Да.

— Она, должно быть, наполовину черная, Лили.

— Пусть так.

— Она не сказала тебе, что делает тут, в Шекспире?

— Нет.

— Лили, это не мое дело, но мне кажется неправильным, когда белая женщина работает уборщицей у черной.

— Ты прав. Это совершенно не твое дело.

— Надо отдать тебе должное, Лили, — медленно произнес Дарси. — Ты умеешь держать язык за зубами.

Я повернулась и уставилась на него. Я делала упражнения на мышцы спины и не встала, а лишь слегка повернулась на узком сиденье тренажера и тщательно рассмотрела Дарси, от великолепной фигуры до рябых от прыщей щек. Потом я взглянула за спину этого типа, где маячила его тень, Джим Бокс, более темноволосая и худощавая версия Орчада.

— Да, — наконец произнесла я. — Умею.

Интересно, как среагировал бы Дарси, если бы услышал, что, убираясь в последний раз в доме Муки Престон, я нашла под ее кроватью ружье вместе с пачкой мишеней. Почти все они были аккуратно продырявлены посередине.


На следующий день я задержалась в «Телу время» дольше обычного. Утро среды я оставляла свободным для каких-нибудь срочных занятий. Единственным делом, намеченным у меня на сегодня, была разборка, которую я проводила раз в полгода в огромном гардеробе Бини Уинтроп.

Бобо этим утром работал, у него снова был угнетенный вид. Джим и Дарси решительно атаковали упражнения на трицепсы. Они коротко поздоровались со мной, прежде чем вернуться к намеченной программе. Делая растяжку, я кивнула в ответ.

Джерри Сайзмор помахал мне пальцами. Я решила, что на него подействовал мой новый наряд. Я дала себе послабление и купила пару голубых тренировочных брюк из спандекса длиной до икр и такой же спортивный бюстгальтер, но смягчила эффект, натянув поверх лифчика старую укороченную футболку.

Я закончила обычную тренировку и решила попробовать несколько раз подтянуться до подбородка, просто чтобы увидеть, получится ли. Я повернулась лицом к стене, а не к комнате, потому что футболка задиралась и обнажала часть покрытых шрамами боков. Я подтащила к турнику табурет, чтобы с его помощью ухватиться за высокую перекладину, но потом отпихнула его болтающейся ногой, чтобы у меня не было искушения сжульничать.

Первое подтягивание получилось очень хорошо, за ним второе и третье.

Я наблюдала за собой в зеркале на стене, с раздражением замечая, что футболка и вправду задралась так, что стала видна широкая полоса голого тела. Мне не стоило прислушиваться к лести Бобо.

На четвертом повторе мне стало так больно, что было бы плевать, даже если бы футболка вообще слетела. Но я пообещала себе, что сделаю как минимум восемь подтягиваний. Я закрыла глаза, чтобы сосредоточиться, заскулила вслух, подтягиваясь в пятый раз, и повисла на перекладине. Мне отчаянно хотелось закончить подход. Большие руки застали меня врасплох, схватив за бедра и толкнув вверх. Мне помогли ровно настолько, чтобы я закончила шестое подтягивание до подбородка.

Я опустилась, прорычала:

— Еще одно! — и начала снова.

Мне помогли чуть сильнее, я закончила седьмую попытку и сказала устало:

— Все. Спасибо, Бобо.

Большие руки начали опускать меня на табурет, который мой помощник подтолкнул на прежнее место.

— Не за что, — ответил голос, не принадлежавший Бобо.

Через мгновение меня отпустили. После прикосновения больших рук на животе и бедрах осталось ощущение жара.

Я крутанулась на табурете.

Моим споттером оказался черноволосый мужчина. Он носил обрезанную серую фуфайку, красные тренировочные брюки и этим утром не брился.

Этот тип отошел и начал делать выпады на другом конце зала.

Я выбирала занятия почти наобум, зацепилась ногами под планкой тренажера для выжиманий и принялась отрабатывать пресс, скрестив руки на груди. Я все время поглядывала на незнакомца, который делал упражнения для ног. Разогревшись, он стянул с себя фуфайку, продемонстрировав красную безрукавку и широкие плечи. Я снова отвернулась.

Уходя, я чуть не спросила Бобо, знает ли он, как зовут этого человека, потом подумала: «Будь я проклята, если буду кого-нибудь о чем-нибудь спрашивать, тем более Бобо».

Я забрала свою спортивную сумку, куртку и двинулась к дверям.

Когда я до них добралась, вошел Маршалл. Он закинул руку мне на плечи.

Я испуганно отстранилась, но сэнсэй притянул меня ближе, обнял и ласково сказал:

— Сожалею о Мэри Хофстеттлер. Я знаю, ты ее любила.

Я смутилась из-за того, что неправильно истолковала намерения Седаки, а его участие и нежность напомнили мне, почему я вообще с ним связалась. Но мне хотелось, чтобы он меня отпустил.

— Спасибо, — натянуто проговорила я.

Черноволосый мужчина смотрел на нас, стоя рядом с Джимом и Дарси, которые болтали без умолку. Теперь мне показалось, что в нем есть нечто знакомое, какое-то стародавнее эхо самого темного периода моей жизни. Я не смогла распознать, откуда у меня возникли подобные мысли.

— Как твое бедро? — задал профессиональный вопрос Маршалл.

— Немного одеревенело, — призналась я.

Пинок, который я получила во время боя, оказался куда более скверной травмой, чем мне сперва подумалось. Стоя на левой ноге, я выбросила правую назад, потом вперед, чтобы показать Маршаллу амплитуду своих движений. Он присел передо мной на корточки, наблюдая за движениями. Сэнсэй велел мне задрать ногу и отвести ее в сторону, как кобель, собирающийся помочиться. Из такой стойки в карате наносятся боковые удары. Это была очень неудобная поза.

Маршалл около пяти минут толковал о моем бедре. Все остальные высказывали свои суждения и предлагали средства исцеления, как будто я их об этом просила.

Черноволосый не сказал ни слова, хотя подошел поближе, чтобы послушать дискуссию, которая переходила от моего бедра, боя и судебного иска Ланетт Гласс к будущему собранию в одной из церквей для черных.

Принимая душ и одеваясь, я думала, как же странно, что черноволосый тип возникает везде и всюду.

Это могло быть совпадением. Или же у меня просто паранойя? Он мог положить глаз на кого-нибудь другого, не на меня. Допустим, на Бекку Уитли. Может — я приободрилась — финансовые операции Объединенной церкви Шекспира привлекли внимание правительственного агентства? Пастор, брат Джоэл Маккоркиндейл, всегда включал во мне тревожный звоночек, предупреждавший о сумасшествии и патологии в людях. Вдруг мистер Черный Хвост нацелился на доброго брата?

Тогда к чему секретная встреча с Хоувеллом? Зачем черные сумки?

Конечно, я могла бы приписать все, что только угодно, обычному работяге, которому нравится поддерживать хорошую физическую форму, ходить на похороны незнакомых старушек и иметь секретные встречи со своим работодателем.

С Муки Престон, Беккой Уитли и этим человеком со шрамом и длинными черными волосами и глазом не моргнешь, как потеряешь свое положение самого экзотического импортного жителя Шекспира.

День выдался таким прохладным, что я почти видела пар от своего дыхания. Я не люблю работать в одежде с длинными рукавами, но натянула старый свитер с воротником-стойкой, который носила, когда становилось слишком холодно. Я купила его до того, как начала накачивать мускулатуру, и теперь он жал в шее, плечах, груди и выше локтей… Я покачала головой, глядя на свое отражение в зеркале, и подумала, что бросаюсь в глаза не меньше Бекки Уитли. Надену свитер только сегодня, а после выброшу. Но он, несомненно, годится для того, чтобы прибраться в гардеробе Бини.

Я натянула мешковатые джинсы и старые высокие «конверсы».[21] Взглянув на свое отражение в зеркале, чтобы убедиться, что волосы у меня кудрявые и пышные, а макияж привлекательный и ненавязчивый — косметика Бекки заставила меня острее сознавать опасность злоупотребления подобными вещами, — я пошла к своей машине.

Она не заводилась.

— Черт побери! — сказала я, повторила эти слова несколько раз, подняла капот и сразу опустила его.

Одно из последствий моего элитного воспитания состоит в том, что я ни хрена не знаю о машинах. С тех пор как перестала быть элитой, я вела слишком хлопотливую жизнь, чтобы этому научиться. Я прошествовала обратно в дом и позвонила единственному механику в Шекспире, которому доверяла.

Кто-то снял трубку, и раздался взрыв рэпа, притупляющего рассудок.

— Седрик?

— Чего вам?

— Седрик?

— Сейчас позову.

— Привет. Кому нужен Большой Седрик?

— Седрик, это Лили Бард.

— Лили, что я могу для тебя сделать в этот прекрасный холодный день?

— Ты можешь выяснить, что случилось с моей машиной. Нынче утром она прекрасно ездила, а теперь не заводится.

— Я не оскорблю тебя, если спрошу, есть ли в ней бензин?

— Я рада, что ты не хотел меня оскорблять.

— Хорошо, вот что я скажу. У меня тут на опорах машина, с которой надо закончить, а потом я приеду. Ты будешь там?

— Нет, мне надо на работу. Я могу пройтись пешком. Ключи оставлю в машине.

— Хорошо, разберемся, в чем там проблема.

— Спасибо, Седрик.

Он дал отбой без дальнейшей болтовни. Я вздохнула при мысли о внеочередных затратах на починку машины при таком напряженном бюджете, как мой, отцепила от кольца машинные ключи, вставила их в замок зажигания и двинулась пешком в сторону дома Уинтропов.

В Шекспире нет мест, которые разделяло бы по-настоящему большое расстояние, но, чтобы попасть в северную часть города, где жили Уинтропы, требовалось совершить хорошую прогулку, да еще в такую холодину.

По крайней мере, дождя не было.

Я постоянно напоминала себе об этом и решила побаловаться в обед чем-нибудь сверхплановым и вкусным. К примеру, съем целый сэндвич с арахисовым маслом и желе, а потом — домашний суп. Я заслужила и еще какое-нибудь угощение. Как насчет пары новых сапог? Нет, я не могу себе этого позволить, ведь мне придется платить за починку машины…

В конце концов примерно в девять тридцать я добралась до дома Уинтропов — жемчужины самого богатого из новых районов Шекспира. Не случайно он отстоял дальше всего от юго-западного района, населенного черными, и моего уголка, расположенного чуть юго-восточнее.

Участок Уинтропов был угловым. Сегодня я явилась не в машине, из которой вытекало масло, поэтому вошла через дверь, ведущую на кухню из задней части гаража, в том крыле здания, что смотрело на Бланш-стрит. Парадный вход находился на Аманда-стрит. Этот дом, как и соседние, построили недавно. Чтобы компенсировать то, что перед ним росли только маленькие деревца, проектировщик ландшафта превратил задний двор в настоящие джунгли, окруженные деревянной оградой, которая обеспечивала уединение. В ней было несколько ворот. Уинтропы всегда тщательно запирали их, чтобы помешать соседским детям забраться к ним и понырять в пруду или поиграть в прятки.

Дом Уинтропов граничил с таким же большим зданием. Его владельцы нанимали того же проектировщика ландшафтов, поэтому в зеленые сезоны квартал напоминал вольер для тропических птиц в хорошем зоопарке. Между задними калитками их домов имелся узкий переулок. Он тянулся вдоль квартала. По нему могли проехать мусоровозы и машины службы стрижки газонов, ухаживавшей почти за каждой лужайкой в районе.

Я шагнула в кухню Уинтропов, в кои-то веки чувствуя себя совершенно счастливой оттого, что здесь очутилась. Тут было полутемно и восхитительно тепло. Пару минут я стояла под кондиционером, наслаждаясь потоком теплого воздуха, восстанавливая кровообращение, потом сняла старую красную штормовку из «Лендс-энд»[22] и повесила на один из стульев у круглого стола, за которым семья чаще всего завтракала, обедала и ужинала.

Я выкатилась из кухни, все еще потирая руки, в огромную гостиную с элегантным темно-зеленым ковром, декорированную в золотых, серо-коричневых и темно-красных тонах. Подобрав упавшую подушку, я взбила ее и машинально вернула в нужный угол дивана, на котором легко могли бы поместиться четыре человека.

Все еще пытаясь согреться, я стояла и глядела через раздвижные стеклянные двери. Поздней осенью задний двор казался мрачным, листва поредела, высокая ограда печально бросалась в глаза. Серую покрышку бассейна усеивали капли дождя. Теплые тона большой комнаты были приятнее, и я побродила по ней, подбирая всякую всячину и разминая окоченевшие мускулы.

Я была так довольна, что нахожусь в тепле, что мне захотелось петь. Я совсем недавно заново открыла свой голос. Он сохранился, хотя долгие годы я забывала о своем даровании. Сперва воспоминания об этом выворачивали мне душу. Я не забыла, как девчонкой пела на свадьбах, солировала в церкви, какой хорошей некогда была моя жизнь. Но тот этап миновал.

Я начала напевать себе под нос.

Хотя сегодня не был день обычной уборки, по привычке я прошлась по всему дому, как делала всегда, являясь сюда. Комната Бобо наверху была прибрана, покрывало на кровати как следует застлано. Подобного прозрения не снизошло на Эмбер Джин и Хоувелла-третьего, но, с другой стороны, они никогда не были такими неряхами, как Бобо. Две верхние ванные комнаты оказались более или менее в порядке. Внизу Бини всегда застилала большую кровать в огромной хозяйской спальне и аккуратно развешивала свою одежду, потому что много за нее платила. Ее семья очень уважала деньги.

Я начала напевать «В первый раз, когда я увидела твое лицо», приступив к вычищению барахла из шкафа на кухне, чтобы отобрать то, что мне требовалось: тряпки для вытирания пыли и мытья пола, пылесос, полировку для обуви.

Дважды в году — конечно, за дополнительную плату — я оказывала Бини эту странную маленькую услугу.

Я вынула все из ее громадного гардероба, потом вычистила его, заново повесила одежду и убедилась в том, что обувь отполирована и готова. Вещи, нуждающиеся в починке, или те, на которых недоставало пуговиц, я отложила в сторону, чтобы Бини обратила на них внимание. Вернее, это сделает ее швея.

Я допела балладу до конца, когда отнесла свои чистящие принадлежности в большую темную спальню — Бини не поднимала портьеры — и свалила на пол рядом со шкафом. Я открыла дверцу с зеркалом и потянулась, чтобы включить в шкафу свет.

Кто-то схватил меня за запястье и рывком втащил внутрь.


Я начала драться немедленно, потому что Маршалл учил меня не колебаться. Если ты будешь сомневаться, дрогнешь, то утратишь психологическую почву под ногами. Вообще-то, я почти обезумела и растеряла навыки, приобретенные на тренировках, но держалась за крошечный обрывок разума. Как следует сжав кулак, я била свободной левой рукой куда попало. Я не могла точно определить, где находится тот неизвестный тип, который на меня напал.

Мои удары попали в цель. Мне показалось, что я врезала по щеке. Человек крякнул, но не ослабил грозной хватки на моем правом запястье, и мне стоило усилий оставить свободной левую руку. Судя по кряканью, я поняла, что меня схватил мужчина, поэтому нацелилась на его яйца, но он извернулся, избежав моих пальцев. Незнакомец хотел перехватить мою свободную руку, в конце концов ему это удалось — к моему несчастью. Я попыталась вырваться, шагнула ближе, вскинула руки ладонями вверх и надавила на его большие пальцы тем же движением, которое сработало против Бобо. Если бы мне удалось вырваться, то я сразу ударила бы его по ушам или выдавила ему глаза. Я не знала досконально, что сделаю, но убила бы его или покалечила любым доступным мне способом.

Прием не сработал, потому что нападавший его ожидал. Чужие руки соскользнули с моих запястий, он схватил меня под локтями. Я ударила головой назад, чтобы сломать ему нос, но вместо этого попала в грудь.

Я резко запрокинула голову и услышала, как лязгнули зубы. Значит, я задела его подбородок, но этого было мало, чтобы нанести серьезную травму. Я снова попыталась достать его в пах коленом и на этот раз ухитрилась попасть, потому что услышала, как он снова крякнул. Возликовав, я попыталась свалить врага, просунув согнутую ногу между его ног и пнув сзади под колено. Это было немыслимой глупостью с моей стороны, потому что я преуспела. Я свалила его.

Он рухнул на меня и прижал к полу всем телом. Сильные руки приковали ладони к бокам. Его ноги придавили мои.

Я лишилась рассудка и укусила врага за ухо.

— Проклятье! Прекратите!

Он так и не ослабил хватку, как я ни старалась. Использовав мой собственный прием, он стукнул меня головой в лоб, отнюдь не в полную силу, но я задохнулась от боли, на глаза мои навернулись слезы.

Противник шевельнул головой, подался к моему уху так, что его щека прижалась к моей в странном интимном контакте. Я дергалась и сопротивлялась, но чувствовала, что слабею.

— Послушайте, — прошипел он.

Я открыла рот, чтобы завопить, надеясь на секунду ошеломить его, и тут он прошептал то, что могло оказаться правдой:

— Они вламываются в дом. Ради бога, просто заткнитесь и утихните. Они убьют нас обоих.

Я умела затыкаться и вести себя тихо, хотя не могла перестать трястись. Мои глаза наконец привыкли к почти полной темноте гардероба, и я увидела, что лежащий на мне человек — мистер Черный Хвост.

Через секунду я перестала сильно удивляться.

Его взгляд был прикован не ко мне, а к дверцам гардероба. Этот человек прислушивался к слабым звукам, которые только что дошли до меня сквозь перепутавшиеся страх и ярость.

Он наклонился так, что рот его оказался возле моего уха, а свежевыбритая щека снова коснулась моей, и тихо сказал:

— Им придется потратить на это некоторое время. Они ни хрена не знают о том, как взламывать двери чужих домов. — Голос его оказался таким низким, будто исходил откуда-то из моей головы. — А теперь — кто вы, к чертовой матери, такая?

— Я чертова прислуга, — сквозь сжатые зубы ответила я.

Каждый мой мускул был напряжен, дрожь не прекращалась, хотя я настойчиво заставляла себя утихнуть. Я приказала себе расслабиться, зная, что если этого не сделаю, то останусь слабой, в невыгодном положении.

— Так-то лучше. Мы на одной стороне, — прошептал он, почувствовав, как я обмякла и затихла под ним.

— Кто вы? — спросила я.

— Чертов детектив, — ответил он мне на ухо.

Черный Хвост шевельнулся. Он не был таким спокойным и невозмутимым, каким хотел казаться. Его тело реагировало на мою близость, и он начинал чувствовать себя неловко.

— Если я вас отпущу, вы не доставите мне хлопот? Те люди куда опасней меня.

Я понятия не имела, вправду ли он детектив. Если так, то откуда? Из ФБР? Частный сыщик? Из полиции Шекспира? Из поместья Уинтропа?

Я услышала, как разбилось стекло.

— Они вломились, — выдохнул он мне в ухо. — Послушайте, план игры изменился.

— Ха, — сказала я презрительно и почти неслышно.

Я ненавидела спортивные метафоры и почти немедленно почувствовала облегчение. Лучше сердиться, чем быть испуганной или сбитой с толку.

— Они убьют нас, если поймают, — повторил этот человек.

Его губы, которые были так близко от моего уха, внезапно породили во мне желание снова задрожать, совершенно по-другому. Его тело говорило с моим во всех подробностях, неважно, что именно произносил рот.

— Когда все они окажутся в доме, я хочу, чтобы вы сделали вот что, — чуть слышно прошептал мужчина. — Начните вопить. Я выйду через переднюю дверь, обогну дом, доберусь до переулка, чтобы увидеть их номера и машину. Тогда я смогу выяснить, куда они отправятся после взлома.

Я гадала, каким же был первоначальный план. Этот казался мне ужасно беспорядочным. Руки мужчины, вместо того чтобы стискивать мои, теперь медленно их растирали.

— Они узнают, что кричала я, и будут меня преследовать.

— Если вы ни разу не попадетесь им на глаза, то этого не случится, — выдохнул он. — Дайте мне три минуты, потом начинайте вопить.

— Нет, — тихо сказала я. — Я включу пылесос.

Я ощутила раздражение, исходящее от мистера Черный Хвост.

— Ладно, — согласился он. — Как хотите.

Он соскользнул с меня, встал, протянул руку, и я машинально ее приняла. Черный Хвост поднял меня так же легко, как нынче утром, когда помогал подтягиваться, резко кивнул, давая понять, что часы тикают… и исчез. Он выбрался из гардероба, миновал спальню Бини и, по-видимому, маленький коридор, который вел в переднюю, вышел куда искуснее, чем взломщики вошли.

Я взглянула на свои большие мужские часы, соизмеряя собственные поступки с действиями самозваного детектива и пытаясь не гадать о том, почему его слушаюсь. Спустя две с половиной минуты я рискнула выйти из гардероба. Теперь было отчетливо слышно непрошеных гостей. Едва проникнув в дом, они перестали даже пытаться вести себя тихо.

Воткнув вилку в розетку, я внезапно грянула «Свисти, пока работаешь»,[23] не дожидаясь реакции на свое пение, наступила на кнопку включения, и пылесос с ревом ожил. Начав старательно пылесосить, я все время помнила о том, чтобы держаться спиной к двери спальни. Тогда я могла увидеть в зеркале туалетного столика Вини, не начал ли кто-нибудь ко мне подкрадываться. Я уловила тень, метнувшуюся в зеркале, но человек, отбрасывавший ее, покидал дом. Я их спугнула.

Когда я перестала сомневаться в том, что они ушли, выключила пылесос и снова бдительно обошла дом Уинтропов. Одна из раздвижных стеклянных дверей, ведущих к бассейну, прикрытому пленкой, была разбита. Бросив взгляд на его другую сторону, я увидела, что одни деревянные ворота приоткрыты.

«Уинтропам нужна полная охранная система», — серьезно подумала я, потом поняла, что мне придется прибирать все эти стекла, и ощутила иррациональное раздражение.

Еще мне следовало позвонить в полицию.

Этого не избежать.

Должна ли я рассказать о Черном Хвосте? Если бы не Клод, я соврала бы, не раздумывая. Все мои контакты с полицией оказывались болезненными. Но Клоду я доверяла и должна была сказать ему правду. Знать бы еще, какова она.

Я почти не сомневалась в том, что Хоувелл-младший допустил в дом Черного Хвоста или дал ему ключи. Мои сомнения насчет их отношений вернулись. Но это неважно. Мне казалось, что я нарушу ту верность, которую должна испытывать к семье Уинтропов, если расскажу полиции, что Черный Хвост уже прятался в доме, предвидя, что туда вломятся.

Это было затруднительное положение.

Я позвонила в полицейский участок, сообщила о взломе и проникновении в дом, потом улучила несколько минут, чтобы хорошенько подумать. Самым безопасным вариантом было: «Я ничегошеньки не знаю, босс».

Мне очень помогло то, что Клод не явился. На мой вызов прибыли Дедфорд Джинкс, детектив, так напугавший Бобо, и двое патрульных. Клод находился на встрече с окружным судьей и мэром. Насколько я поняла, слушая разговор полицейских, ему не доложили об инциденте.

Дедфорд был добрым стариной с пивным брюшком, свисающим над потертой пряжкой, которую он выиграл в те дни, когда занимался связыванием бычков,[24] с редкими седеющими волосами, тонкими поджатыми губами и красноватым лицом. Кстати, далеко не дурак.

Я рассказала такую историю: мол, услышала небольшой шум, но подумала, что вошел кто-то из членов семьи. Дальше шла чистая правда. Включив пылесос, я принялась за работу. Потом началась большая суматоха, но я никого не видела.

Проверив задний двор и найдя незапертые ворота, а также много следов на клумбах, полицейские сказали, что я могу идти.

— Мне нужно прибраться, — ответила я, показав на осколки стекла, валяющиеся на толстом темно-зеленом ковре Уинтропов.

Полицейские собрали самые большие куски, чтобы снять с них отпечатки пальцев, но осталось еще много мелочи.

— Что ж, хорошо, — смущенно отозвался один из патрульных.

Потом в дом ворвался раскрасневшийся Хоувелл. Я никогда еще не видела, чтобы он так стремительно двигался.

— Господи, Лили, ты в порядке?

Он — кроме шуток! — взял меня за руки и не отпускал. Я высвободилась. Хозяин дома вел себя странно. Я заметила, как полицейские переглянулись.

— Да, Хоувелл, я в порядке.

— Они не ранили тебя?

Мне пришлось широко развести руки, чтобы он увидел — я цела.

— Но синяк у тебя на лбу?..

Я осторожно прикоснулась к лицу. Так и есть, на лбу припухшее болезненное место. Спасибо, мистер Черный Хвост. Я надеялась, что ухо у него болит.

— Похоже, я врезалась в дверной косяк. Очень уж волновалась.

— Да, конечно. Но ни один из этих людей не…

— Нет.

— Я понятия не имел, что ты собираешься сегодня прийти, — сказал Хоувелл, вынимая из кармана снежно-белый носовой платок и вытирая им лицо. — Я так рад, что ты невредима.

— Пришла, чтобы разобрать гардероб вашей жены. Я делаю это дважды в году, — объяснила я.

Я необычно много говорила и надеялась, что никто этого не заметит. Я была смущена. Теперь мне стало ясно, какое отношение имеет Хоувелл к странным событиям сегодняшнего дня. У меня больше не было сомнений в том, что именно он впустил Черного Хвоста, значит, тот находился в доме на законных основаниях. Я поняла, что Хоувелл гадает — где, к дьяволу, был этот человек и какую роль сыграл в случившемся фиаско.

— Я просто приберу здесь и уйду, — снова предложила я.

— Нет-нет, после пережитого тебе надо отправиться домой! — воскликнул Хоувелл, красивое полное лицо которого сморщилось от волнения. — Я буду рад прибраться сам.

Я заметила, как сотрудники полиции, слышавшие наш разговор, переглянулись. Дерьмо!

— Но мне бы хотелось…

Я не закончила фразу, потому как Дедфорд, глядя на меня, приподнял брови. Если я и дальше буду настаивать, то упрется и Хоувелл, привлекая все больше внимания к своей странной озабоченности моим состоянием. Его явно мучило чувство вины. Если он будет продолжать в том же духе, все присутствующие догадаются, что происходит нечто странное, могут подумать, будто за всем этим стоит нечто большее, чем простой роман Хоувелла со служанкой… хотя последнее само по себе достаточно плохо.

— Где твоя машина? — внезапно спросил он.

— Сегодня утром я не смогла ее завести, — устало ответила я и почувствовала, что мне уже надоело объясняться. — Я пришла пешком.

— Господи, в такую даль! Я уверен, один из этих парней будет рад подбросить тебя домой!

Один из «парней», пузатик постарше со скептически поджатыми губами, сказал, что, конечно же, с удовольствием это сделает.

Итак, меня с шиком доставили домой. Моя машина все еще стояла под навесом, но теперь к ее лобовому стеклу был прилеплен желтый бланк. В нем говорилось:

«Я ее починил. Ты должна мне 68.23 $».

Сообщение в этой бумажке было куда более прямым и честным, чем в тех голубых листках, которыми внезапно оказался облеплен город.

Я повернулась к патрульному, ожидавшему, пока его подопечная благополучно войдет домой, и спросила:

— Вы знаете что-нибудь насчет листовок, которые оказываются у всех под «дворниками» машин?

— Я знаю, что нет закона, который запрещал бы их, — ответил он, и лицо его стало замкнутым, как кулак. — Черные тоже вправе собираться и обсуждать это. Они хотят поступить так сегодня вечером.

— Где?

— Вы о месте собрания? В АМЕ,[25] церкви Голгофы на Касл-роуд. Мы должны присутствовать там на случай, если возникнут какие-то проблемы.

— Хорошо.

Поблагодарив его за то, что подвез меня домой — и готов был поделиться информацией, о которой я даже не спрашивала, — я вошла в дом, села в кресло и задумалась.

Загрузка...