Все мы не красавцы

Иначе мы пропали

И кто это придумал такие длинные уроки?

Мы с моим другом, Славой Самсоновым, обо всем уже поговорили. И Эдуард Иванович, воспитатель наш, тоже все сказал, что хотел. А звонка все нет.

Вдруг Эдуард Иванович говорит:

— Ах, чуть не забыл!

И достает из-под стола чемодан. А в чемодане — лампочек, проводов, штепселей!

— Это, — говорит, — вам! Берите кому что нравится и сделайте что-нибудь интересное. А в конце четверти мне расскажете.

Слава взял провод и кнопку.

А я — наушники.

А другие — все остальное.

Звонок! Наконец-то! Раз — и никого нет.

А Слава остался.

— Ты что? — говорю. — С ума сошел?

— Да нет, — говорит, — дело одно есть.

Шел я домой и думал: как там Слава сейчас один, в пустой школе?

На следующее утро Славы долго не было. Вдруг видим, идет медленно-медленно. Вошел в класс, сел. Посидел, голову погладил. И говорит:

— Ну что же, можно начинать.

И сразу же раздался звонок.

Шел урок, как всегда, и вдруг Анна Лаврентьевна, наша математичка, заявляет:

— Осталось несколько минут. Опрос. Скажи, Самсонов...

И тут вдруг зазвенело, зазвенело — перемена!

Посмотрел я на Славу — как-то странно он сидит. Боком. Заглянул под парту, — а там кнопка привинчена, та самая! И Слава на нее ногой жмет! Отпустил — и звонок прекратился.

Колоссально! Все понял. Рассмотрел. От кнопки провод — под дверь, в коридор, а в коридоре, по стеночке, — к звонку! А старый провод — перерезан. Меня аж подбросило!

Побежал я к Славе, потоптался, потом обнял его и поцеловал. И Слава тоже растрогался, но говорит так небрежно:

— А-а-а, ерунда! Давно пора, да все руки не доходили...

Погуляли мы молча, ото всех отдельно, потом вернулись и звонок дали, такой коротенький.

И вдруг!

И вдруг!

Эдуард Иванович!

Ну, и все!!

Но нет, ничего. Оказалось, по другому делу зашел. Будет у нас физику вести. Говорил, говорил, говорил... И вдруг приходит нам записка с задней парты:

«Все знаю. Пожаров. Давайте звонок. Пожаров. Зуб болит и голова кружится. Пожаров».

Что делать? Слава потрогал ногой кнопку, на Эдуарда Ивановича посмотрел, потом глаза зажмурил — и нажал. Звонок прозвенел, а за ним вдруг такая тишина! И все сидят неподвижно. А воспитатель наш стоит и смотрит. Ну, все!

Но тут я вдруг запел что-то, по проходу побежал — топ, топ, топ! Перемена, мол, чего сидите!

Эдуард Иванович словно очнулся, журнал закрыл и говорит:

— Урок окончен.

Ну, если он не догадался, так чего же нам бояться?!

Стоим мы со Славой, и подходит толпа. А впереди — Пожаров. И говорит нам:

— Хорошо бы в слона сыграть.

А Слава наивно так спрашивает:

— А успеем?

— Успеем, — говорит Пожаров и подмигивает. А подмигивает он известно как: всем телом дергается, словно клюет что-то, даже стекла в окнах дребезжат.

Вышли мы во двор. Пожаров согнулся и к стенке встал. Сзади его Лубенец обнял и голову на него положил. А за Лубенцом — братья Соминичи. Вот и получился слон. Наша команда разбегается и на слона — р-р-аз! И пошел слон. Кричит на разные голоса, качается. И вдруг спотыкается — и об землю! Пыль поднялась! Красота!

Тут женская часть нашего класса вмешалась.

— Ну ладно, — говорим, — ладно. Умоемся.

И пошли на Неву. Слава говорит:

— А не опоздаем?

А все:

— Не опоздаем, не бойся!

И смеются. Все разнюхали. Только Лубенец беспокоится. Есть у нас такой Лубенец. Никогда ничего не знает. Даже удивительно. Вот, помню, пускали мы жестяные пропеллеры с катушек. Скоро все узнали, даже директор себе такую сделал. Только Лубенец все удивлялся: что это такое в воздухе сверкает? Пришли мы на реку, умылись, и Лубенец назад захотел. Вдруг Слава говорит:

— Постой!

Разделся, побежал по бревнам и нырнул. А за ним все остальные. Вода теплая, дровами пахнет, а на дне водоросли развеваются. Потом вылезли на бревна, Пожаров спрашивает:

— И еще раз можно?

Идем мы обратно, а в раздевалке директор.

— Скажи-ка, Марья Ивановна, — спрашивает он. — Ты кнопочку свою вовремя нажимаешь?

— Что?! — переспросила нянечка. Она у нас ничего не слышит: у нее вата в ушах.

Директор повторил.

— А то как же! — обиделась Марья Ивановна. Директор потянулся было к кнопке, но потом руку отдернул и вверх по лестнице побежал.

Третий урок — литература. Мефодий Кириллович пришел в такой розовой рубашечке — никто теперь таких и не носит. Ах, Мефодий Кириллович! Он размазал все, что было на доске, и положил грязную тряпку на стол. И начал говорить. И мы тоже. Только видно было, как он рот раскрывает. И краснеет. Словно во всем, что на свете плохого, он один виноват. Пересел я вперед, и он сказал мне:

— Не хочу хвастать, но сегодня к уроку я подготовился очень тщательно. Да. Да. Тут недавно была комиссия. И я ей что-то не понравился. Так что сегодня, вроде, для меня все решается. Но я спокоен. Я подготовился. Тщательно. Прочел много книг, брошюр. Я...

И тут раздался звонок. Он побледнел и взял в руки тряпку.

— Как время летит, — сказал он, — вот и урок прошел. А я и не заметил. И жизнь моя так же прошла.

Никто не слушал его. Крича и толкаясь, все вылезали в коридор.

А в коридоре на меня налетел староста соседнего класса.

— Где Самсонов? — кричал он. — Самсонова мне дайте!

— Да откуда ты? — спросил я.

— Оттуда, — закричал он, — с контрольной! Контрольная у нас была!

— Ну, и успели? — спросил я.

— Успели! — закричал он. — Как же! Кто две строчки решил, кто одну, а я так вообще ни одной. Самсонов где?

А Самсонов ходил довольный и у всех спрашивал:

— Ну, как?

К его удивлению, никто не говорил: «Здорово! Прекрасно!»

Наоборот, все ругались. А Пожаров прямо сказал, что Слава — трус и что все уроки надо сделать не больше семи минут, а зато математику — не меньше часа.

— Не меньше часа? — закричали братья Соминичи. — Да ты что?

— Долой! — закричал кто-то и провел по лицам братьев розовым мелом.

— Ах, долой?! — закричали братья.

Закипела драка. Не было никаких групп — каждый дрался с каждым, выкрикивая:

— Пятнадцать!

— Семь минут!

— Физкультура — три часа?

— Ах, тебе нравится?

— Получил?

— Нет!

— Получай!

Слава бросился в гущу разнимать, но его выкинули наружу. У него были порваны шнурки на ботинках, а ко лбу прилеплен фантик.

А драка продолжалась. Пришлось дать звонок. Мы стояли под звенящими чашечками и смотрели на них — кто зло, кто грустно, кто разочарованно.

На этот урок, конечно, многие опоздали.

И математик их в журнале отметил. Они сели, мокрые и грязные, и смотрели на нас, не мокрых и не грязных, как на предателей.

Тут вызывают:

— Лубенец!

А Лубенец ничего не знает, как всегда. И что мы выручить его можем своим звонком, — этого он тоже не знает.

— А я не выучил, — говорит.

— Два, — говорит математик.

Так мне Лубенца жалко стало. А к концу урока я почувствовал: что-то на меня находит. И вдруг:

— Горохов!

Я встал и молчу. Слава мне подмигнул и с наслаждением, как кот, потянулся ногой к звонку. Тут я как его толкнул, он аж к стенке отлетел! Взял я его ногу, положил на парту и сказал:

— Я не выучил.

А потом мы вышли и стоим. Как вышли, так и стоим, не двигаемся. И вдруг я заметил, как мы все от нашей новой жизни устали. И у всех у нас одна мысль: кто-то нам должен помочь, иначе мы пропали.

И наконец начался последний урок — география.

Дверь открылась, и вошел директор с мешком. Из мешка он достал каменный топор, патефон и полено.

— Убить он меня хочет этим поленом, — сказал Слава.

— Сегодняшняя тема — Австралия, — сказал директор. — Вот этим топором австралийцы делали все. А теперь, Горохов, возьмите топор и расколите полено.

Топор был очень грязный и, сразу видно, древний.

Я вышел, размахнулся и ударил топором по полену.

Топор разлетелся вдребезги. Директор побледнел. Но потом стал говорить дальше. Не знаю, что это было, только совсем не походило на урок. Он говорил очень долго. Он рассказывал, какая это страна — Австралия, и какая она раскаленная и ровная, и что одни на ней тени: от телеграфных столбов. И подходит кенгуру к столбу, а к ней — другая, а к ней — третья, и так цепочкой в тени и стоят, а на конце тени стоит маленький кенгуренок, и на ушах его уже солнце. А потом вдруг послышалось пение, хриплое и непрерывное. Никто из нас такого не слышал — словно кто-то хочет посвистеть и не умеет. Так было хорошо!

И вдруг кончилась пластинка. И все молчат.

— Ну, — засмеялся директор и вытер пот со лба, — что же вы свой звонок не даете? Сорок шесть минут прошло.