Все мы не красавцы

Буду грустным

Я вдруг засмотрелся, как градины скачут на подоконнике — ударится и летит вверх, все медленнее, медленнее, повисит — и вниз.

А некоторые долетят до стекла, прилипнут, и сползают, и тают.

Тут снова Леха, мой племянник, ложкой бьет по столу и кричит:

— Похо-лоданье! Похо-лоданье!

Да, уж осень. Скоро уезжать с дачи. Холодно, пальцы в носках замерзли, скрипят друг о друга.

— Похо-лоданье! Похо-лоданье!

— Леха! Прекрати, слышишь? А то брошу все, сам пришивай свои пуговицы!

Сразу замолк.

Я тяну иголку, и вдруг комок такой из ниток получился, я дернул со злости и вообще порвал.

— А-а-а, проклятье! Вот мать твоя придет, пусть и пришивает!

— Похо-лоданье! Похо-лоданье! Похо-лоданье!

Потом вдруг вскочил — и на улицу. Я тоже вышел.

И верно, град кончился. Холодно, чисто. С крыши капает. На цветах капельки. Вдохнул весь запах, какой там был, и пошел.

«Нет, — думаю, — так нельзя, надо развеселиться немножко».

Вдруг наискосок Леха пронесся. Подбежал к гаражу железному, черному, выхватил мел и написал:

«Мне нравится мороженое за 9, 11, 13, 19, 22 и 28 копеек».

Повернулся и помчался на толпу своих друзей, сразу трех свалил. Это у них называется — казаки-разбойники. Вот тоже, жизнерадостный рахит.

Ему все нравится.

Я прошел Красный пруд, вышел на обрыв, а внизу — парк. Весь мокрый, зеленый. Пустой. Вот передо мной квадрат, а по бокам аллеи, а по аллеям в два ряда, как шахматные фигурки, белые статуи стоят. Я вдруг представил партию, — как они двигаются среди зелени, делают свои ходы.

— Нет, — говорю, — хватит, надо сбросить задумчивость, взбодриться.

Спустился и пошел по аллее, Повсюду желуди, желтые, как полированные, рассыпаны. И нигде — ни души. Долго я ходил по аллеям. Хорошо. И вдруг — ба! — навстречу прется Борька Долгов.

Вот уж некстати! Я знал, что он по списку весь класс наш объезжает — навещает. Вот и ко мне пожаловал. Ну что ж. Идем, беседуем. В основном, конечно, он трендит, я молчу.

Вдруг он усмехается:

— Да, интересно.

— Что интересно?

— Как ты сказал зло: «Молодец, что меня нашел!» Смысл один, а тон — совсем другой.

Это верно. Он вообще умный человек, здорово все понимает.

Но как-то не всегда в этом признается. Любимое его выражение: «Как человек — я тебя понимаю, но как староста — нет, не понимаю». Что за раздвоение? Ну зачем он так?

— Э, — говорит, — ты что там задумался, а? Ты, — говорит, — что-то невесел. Надо веселым быть, бодрым. Бодрым!

Стал трясти меня, трясти. Потом вдруг отпустил, вынул из кармана список нашего класса и против моей фамилии птичку поставил, но крыльями вниз.

Потом тоже замолчал. Аллеи пустые. Лист отцепится с дерева и падает так, ныряет: влево-вправо, влево-вправо и по песку — шарк...

Долгов покашлял — сыро — и говорит мне:

— Да! Очень был удивлен, не застав тебя на весах.

Это верно. Был у меня все лето такой бзик — взвешиваться. Решил за лето вес накачать — в полтора раза, за счет мышц. Внушили мне, что это вполне возможно. Гантели, резина по восемь часов. Все лето убил. Прибавил десять граммов.

Я, честно говоря, подозревал.

Это легенда такая почему-то: выступает чемпион, скажем, по борьбе, и обязательно: в детстве я был хилым, болезненным, руку не мог поднять, но упорные тренировки...

Зачем это нужно — внушать, что самые сильные — из слабых? Руки тонкие, ноги тонкие — значит, борец? Зачем выдумывать? Ведь, если честно, — уж как родился не гигантом, то таким и будешь, в основном, а уж если родился, как бык, так и говори...

Шел я, думал об этом и молчал.

«Нет, — думаю, — нет, надо развеселиться».

И вот вышли мы к заливу. Широкая вода, туман. Волны, такие слабые пирамидки, подходят к берегу — чмок! Чайки летают бесшумно, тени под крыльями. Стояли молча, смотрели. Хорошо.

И вдруг мне мысль:

«А почему это я всегда должен быть непременно веселым? Буду сегодня грустным».