Все закручено

Глава 8

Ананюга.

Говорят, горе — это процесс. Со своими стадиями.

Баба с яйцами.

И расставание — сильно похоже на смерть. Кончина личности, которой ты был, жизни, которую ты планировал.

Выродок.

Первая стадия — это шок. Онемение. Как одно из тех деревьев в лесу — в котором случился пожар — что покорежило и помяло, но которое все равно как то продолжает стоять.

Говнюк.

Рискнете предположить какая вторая стадия?

О, да — это злость.

Что вы сделали для меня в последнее время — без вас мне лучше; вы мне все равно никогда не нравились — злость.

Дебил. Нет, это мягко. Дрочило.

Получше.

Ругательные слова по алфавиту? Мы с Долорес придумали эту игру еще в колледже. Чтобы выплеснуть наше раздражение к неприкасаемому придурочному профессору, который не давал нам спокойно жить.

Не стесняйтесь включиться в игру в любое время. Это очищает.

И по какой-то причине, намного легче, когда ты студент колледжа.

Екарныйбабай.

Ладно, что я там говорила? Точно — злость.

Жополиз.

Ярость — это хорошо. Огонь — это топливо. Пар — это сила. И ярость дает вам силы стоять, когда все, что вам хочется, это свернуться калачиком на полу, как напуганный…

Засранец.

Вот кое-какой факт для вас: женатые мужчины живут на семь-десять лет дольше, чем холостяки. Замужние женщины, с другой стороны, умирают примерно на восемь лет раньше, чем их незамужние сверстницы.

Вы в шоке? И я нет.

Идиот.

Потому что мужчины — это паразиты. Высасывающий жизнь вид из джунглей, который пробирается через ваши гениталии внутрь, и потом откладывает яйца в ваших почках.

И Дрю Эванс их предводитель.

Козел.

Стюардесса спрашивает меня, хочу ли я бесплатный напиток.

Я в самолете. Я об этом не сказала?

Я отказываюсь пить; я стараюсь не ходить в туалет самолета. Слишком много воспоминаний. Смешных, милых воспоминаний.

Лох.

Знаете, Дрю не любит летать. Он никогда об этом не говорил, никогда не позволял этому его остановить, но я знаю.

Полеты заставляют вас передать брозды правления кому-то еще — отпустить от себя иллюзию контроля. И мы все знаем, что у Дрю достаточно заморочек с контролем, которых хватило бы, чтобы заполнить Великий Каньон.

Перед самым взлетом он становится угрюмым. Напряженным. А потом, когда табло «пристегните ремни» гаснет, он предлагает совместный поход в уборную. Чтобы снять немного напряжения.

И я никогда не могла отказать.

Клуб Высота в Милю?[14] Теперь я его золотой член.

Мудак.

После того, как мимо меня прокатывают тележку, я отклоняю назад свое сиденье и закрываю глаза. И я думаю о том, о чем мечтает каждая униженная женщина.

Расплата.

Страдание.

Наказание.

Недоносок.

Не то чтобы я собиралась превратиться в Лорену Боббит[15]для него. Самое опасное оружие женщины — это вина, намного убийственнее, чем мачете. Так что мой реванш-сценарий крутится вокруг… смерти.

Моей смерти.

Это то рак; то роды. Но везде, Дрю бьется головой о дверь в мою палату, где я умираю, и умоляет его впустить, чтобы сказать мне как по-идиотски он был не прав.

Как он сожалел.

Но, как это всегда у него бывает — слишком поздно. Я уже умерла. И это его убивает, после этого он сломлен. Разрушен.

Вина медленно его съедает, как зуб в стакане с Кока-Колой.

Отодранец.

И всю оставшуюся жизнь он проводит в одиночестве, носит только черное, как восьмидесятилетняя итальянская бабуля.

Придурок.

Я улыбаюсь.

Какая замечательная мысль.

Раком стоящий.

Здесь очко за двойное слово.

Долорес так гордилась бы.

Сукин сын.

О, да — вот так вот.

Трахнутый.

Знаете, мне кажется так лучше. Без всякого дерьма. Если я взгляну на ситуацию объективно, так будет лучше.

Дрю сделал мне одолжение.

Ублюдок.

Потому что даже если ему нравится играть в переодевания в папочкин взрослый костюм? Эмоционально, он все еще подросток. Ребенок.

Фитиль в заднице.

Такой, с которым больше никто не любит играть. Потому что когда игра идет не по его правилам? Он разбивает игровую доску вдребезги.

Хрен моржовый.

И кому это нужно?

Не мне. Нет, господин. Я заслуживаю большего.

Целочник.

Я это переживу. Я Кейт хренова Брукс.

У меня все получится.

Я выживу.

Я своего добьюсь.

Членосос.

Даже ради того, чтобы позлить его. Упрямая — мое второе имя.

Шлюха-мужик.

Жила я прекрасно до Дрю, и после него буду в порядке.

Только потому что я никогда не была одна, не значит, что я этого не смогу.

Он. Мне. Не. Нужен.

Правда.

Щелка.

Вы мне верите?

Яйцечес.

Даааа.

И я нет.

Я знаю, что вы думаете. Почему? Это большой вопрос, не так ли? Тот самый, который стал популярным благодаря Нэнси Керриган.[16] Тот самый, на который все хотят получить ответ, когда приходит беда.

Почему, почему, почему?

Человеческие существа хотят объяснений. Нам нужны причины, нужно что-то обвинить. Слишком низкая дамба, водитель был пьян, ее юбка слишком короткая — список бесконечен.

Дорога от Экрона в Гринвиль занимает где-то три часа. Это долгое время для руля. И для раздумья. И всю поездку я думаю о почему.

Если бы мне надо было сделать это еще раз, я бы спросила его. Я бы хотела иметь возможность сказать, что это была ужасная ошибка. Какое-то недопонимание — как в Ромео и Джульетте или Вестсайдской Истории.

Но в действительности, каковы на это шансы? Если бы мне надо было гадать, я бы сказала, что Дрю просто не был готов повзрослеть — перейти на новый уровень ответственности. Обязательств.

Посмотрите на мою руку. Вы видите кольцо? Это не случайно.

Он замечательный дядя для Маккензи. Преданный. Заботящийся. Тот мужчина, который выбьет всю дурь из продавца, только чтобы тот отыскал ему зверюшку Ticklemeelmo или куколку Cabbage Patch Kids doll, за два дня до рождества. Он для нее сделает все, что угодно.

Но быть отцом — это другое. Все лежит на тебе, но при этом ты уже не в центре внимания. Думаю, именно с этим Дрю не смог справиться.

Лично я обвиняю в этом Энн и Александру. Не поймите меня неправильно, они хорошие люди, но… позвольте я расскажу. Прошлым летом Александра собрала нас всех у родителей загородом по случаю дня рождения Маккензи. Дрю и я опоздали, потому что свернули на безлюдную дорогу, чтобы заняться любовью.

Кстати, секс в машине? Удивительная вещь. Если вам когда-то захочется почувствовать себя молодым и раскованным, сделайте это на заднем сидении. Но я отвлекаюсь.

В общем так, мы все поводим время у бассейна, и я поднимаюсь, чтобы взять кусочек пиццы. А поднимается ли Дрю? Конечно, нет. Потому что его мама уже подогрела ему хрустящий свежий кусочек на кухне. А его сестра поднесла ему прямо к шезлонгу, вместе с холодным пивом.

У него что, ноги сломаны? Или он страдал ранней стадией болезни Паркинсона, при которой он не может сам себе разогреть еду? Или, Господи прости, съесть ее холодной? Нет. Просто они так с ним обращаются, всегда обращались.

Холят его. Через чур балуют.

И я не могу не думать, что если бы Энн и Александра дали бы ему самому взять свою чертову пиццу хоть раз, может тогда он воспринял бы эту новость лучше. Был бы более подготовленным.

В итоге, ничего это все равно не значит. Знание почему — ничего не меняет. Так что, когда я проехала знак ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ГРИНВИЛЬ, я пообещала себе, что больше никогда не буду спрашивать почему. Не потрачу на это своих сил.

Но, знаете, что? У Бога нездоровое чувство юмора.

Потому что я опять буду спрашивать почему всего через несколько коротких дней. По совершенно другой и намного опустошающей причине. Простите, что именно я говорю вам это, но да, станет еще хуже.

Вот увидите.

Вы когда-нибудь приезжали в свою школу через много лет, после того, как выпустились? А столы, и окна, и стены остались прежними… но все равно кажутся другими? Как-то меньше, что ли.

Вот такие чувства возникают.

Дорога домой по Главной Улице точно такая же, как я помню… но не совсем. Красный навес над строительным магазином мистера Рэйнолда теперь зеленый. Аптека Фалкон превратилась в аптеку Райт Эйд. Но броская розовая пальма до сих пор в окне салона красоты Пенни, где Долорес и я делали себе маникюр на выпускной. Старые зеленые лавочки тоже на месте, снаружи ресторана моих родителей, где я обычно прицепляла свой велик после школы.

Я паркую машину и выбираюсь наружу с сумкой на плече. Немного за полдень, и солнце светит высоко и жарко, воздух пахнет песком и плавящимся асфальтом. Я перехожу улицу и открываю дверь. Гул от разговоров стихает, пока я стою у двери, и десятки знакомых дружелюбных лиц осматривают меня.

Большинство людей в этой комнате знают меня с рождения. Для них я дочка Нейта и Кэрол — темноволосая девочка с хвостиками из маленького городка, которая добилась успеха. Которая добилась невозможного в финансовой сфере, и сделала так, чтобы семья ей гордилась. Я — история успеха, о которой рассказывают учителя в школе своему классу, надеясь вдохновить их мечтать о большем, что может предложить автомобильный завод.

Заставляю себя вежливо улыбнуться, кивая и коротко махая в знак приветствия, прохожу мимо столиков, направляясь к задней двери. Видите вывеску?

ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА.

Я делаю выдох. И вся злость, что заставляла меня бежать, что привела меня сюда, выходит вместе с ним. На меня наваливается усталость. Я чувствую себя выжатой, пустой. Я только что пересекла финишную линию десятимилевого горного марафона.

Я толкаю дверь. И первое, что я вижу, это моя мама, склонившаяся над столом, просматривающая список доставки.

Красивая, правда? Я знаю, что большинство дочерей считают своих матерей красивыми, но моя на самом деле такая. Ее темно-каштановые волосы стянуты в высокий хвост, как у меня. У нее светлая и чистая кожа, без всяких морщинок вокруг губ и глаз. Если морщины передаются по наследству, то я сорвала генетический куш.

Но, наряду с ее внешностью, внутренне моя мама тоже красива. Звучит заурядно, но это правда. Она неизменна. Уравновешенна. Надежная. Жизнь у нее не всегда была легкой, не всегда была к ней добра. Но она двигалась дальше, продолжала жить, с достоинством и благородством. Моя мама не оптимист. Она мужественно переносит невзгоды, как статуя, что остается стоять во время мощного урагана.

Дверь закрывается позади меня, и она поднимает голову. Ее взгляд освещается, и она широко улыбается.

— Кейт!

Она откладывает список и двигается ко мне.

Потом видит мое лицо. И уголки ее улыбки опускаются вниз, как перышко на ветру. У нее тихий и обеспокоенный голос.

— Кейт, что случилось?

Мои руки опускаются вниз, и сумка падает на пол.

Она делает еще шаг.

— Кейти? Милая? Что случилось?

Вот он, отличный вопрос. Мне надо ответить, но я не могу. Потому что руками закрываю свое лицо. И единственный звук, что срывается с моих губ, это рыдание.

Руками она притягивает меня к себе, сильными и теплыми, с запахом Цветущей Апрельской Свежести. И она держит меня, крепко и надежно, как может только мама.

Помните железную коробку?[17] Да, теперь она открыта. И все, что случилось, полилось из нее.