Эпилог

Восемь месяцев спустя…


Ну вот… я снова начал ходить в церковь. Каждую неделю. Иногда дважды в неделю.

Угу — это я, Дрю.

Давно не виделись. Скучали по мне? Судя по вашему виду на лице, который говорит «Хотелось бы запихать твой член в автоматическую точилку для карандашей»… думаю, что нет.

Все еще злитесь? Не могу сказать, что я вас за это виню. У меня ушло три недели, прежде чем я перестал хотеть надрать самому себе зад, когда смотрелся в зеркало. На самом деле, как-то вечером, когда мы с ребятами праздновали одну глобальную сделку, которую заключил Джек, и после нескольких стопок Йегера, я умолял Мэтью пнуть меня по яйцам так сильно, как он только мог.

Потому что я не мог избавиться от взгляда Кейт в ту ужасную ночь, когда она от меня уходила. Он преследовал меня снова и снова, как один из тех фильмов по кабельному телевидению, который постоянно показывают, но который никто не смотрит.

К счастью для меня, Мэтью отказался. И к еще большему счастью — с ним не было Долорес, она то, думаю, была бы более чем счастлива исполнить мою просьбу. Дааа — список задниц, которые мне пришлось целовать в последние несколько месяцев — длинный. Прям как конвейер. Кейт, Долорес, Кэрол, мой отец, Александра…

Я затарился бальзамом для губ — так не хотелось их стереть.

Вы многое пропустили. Я постараюсь ввести вас в курс дела.

* * *

Что вам известно о годах восстановления? У любой великой команды по бейсболу есть такие. Черт, у Янки они бывают через каждый год. Целью года на восстановление является не выигрыш Мировой Серии. Он нужен для того, чтобы развивать силу, выявить ваши слабые стороны. Сплотить команду… сделать ее сильной.

Вот на что были похожи те недели для меня и Кейт, после того, как она, нахрен, съехала. Она недолго искала новую квартиру. Одна спальня, меблирована, приличный район. Она была маленькой… моя сестра назвала ее причудливой. А если быть объективным, я бы назвал ее довольно милой.

Но объективность, на самом деле, не мой конек, так что она была идиотской. Я ее ненавидел — каждый ее миллиметр.

Первый понедельник, когда Кейт и я вернулись к работе, был не очень приятным. Мой отец затащил нас в свой кабинет и усадил обоих, чтобы мы прослушали Лекцию.

Это способ наказания, который он разработал в те времена, когда я был еще ребенком, когда он понял, что отлупить меня за проступки было не таким эффективным, как принято считать. Старик, тот еще говорун — Венди Девис[38] и рядом не стояла — и мог он проделывать это часами. Были времена, когда я, действительно, думал, что лучше бы он меня ударил, было бы намного проще.

Долгая словесная порка, к которой он прибег именно в тот день со мной и Кейт, включала в себя такие слова, как «разочаровали» и «злой рок», «инфантильность» и «самокритика».

В конце он объяснил, что в его жизни было две великих любви — его семья и наша компания — и он не позволит одной разрушить другую. Так что, если я и Кейт еще когда-нибудь позволим нашей личной жизни влиять на профессиональную, кто-нибудь один из нас или мы оба пойдем искать работу в другом месте.

В общем-то, я думал, что это было довольно великодушно с его стороны. Если бы я был на его месте, я бы выкинул из компании свою задницу. Потом, когда мы сказали, что он станет дедушкой в третий раз… Ну, скажем, что эта новость оказала огромное влияние на наше примирение.

Кейт и я виделись каждый день, на работе и после нее. Без ночевок, но у нас были свидания — ужины, концерты, прогулки по Центральному Парку, долгие разговоры по телефону, которым в пору тягаться с подростковой глупой девичьей болтовнёй. Разговаривали мы много. Думаю, в этом и был весь смысл.

Ничего не скрывали. Обсуждали все. Говорили о наших комплексах — неуверенности в себе — она, как сорняк; если сразу от нее не избавиться, начинает размножаться. И прежде, чем вы это поймете, ваш сад превратиться в джунгли Вьетнама.

Кейт обвинила меня, что я использую секс, как оружие и гарантию безопасности. А я сказал ей, что она от меня отгораживается — закрывается, и я не знаю, о чем она думает на самом деле. Между нами двоими, у нас было столько вопросов, что хватило бы на целый сезон ток шоу Доктор Фил.

А вы не знали?

Выложить все это начистоту помогло. Я так много говорил о своих чувствах, удивительно, как еще грудь не отрастил.

Знаете, когда вы убираетесь у себя в гараже? И вам надо его перепотрошить — вытряхнуть все коробки, расчистить полки — прежде чем вы сможете снова это все составить? Вот примерно так все и было.

Мы подробно поговорили о том, чем занимались во время нашего расставания. И уверяю вас — те разговоры доставили столько же радости, сколько и колоноскопия.

Сплетение ее языка с языком Уоррена было расписано в деталях.

Был ли я зол?

А керосин легко воспламеняется?

Я хотел разнести стену своим кулаком — и его лицо. Я все еще хотел провести между ними черту и сказать Кейт, чтобы она больше никогда не разговаривала с тем сукиным сыном. Больше никогда не виделась с ним.

Никогда.

Но я не сказал. Потому что как бы я ненавидел это признавать, тот кретин ее поддерживал, когда я… нет. Он собрал ее по кусочкам, когда я помог ей рассыпаться. Так что пусть это звучит глупо, по-идиотски, и даже невозможно, но он оказал мне услугу. Плюс, этот идиот много значит для Кейт. И хотя я хочу быть для нее всем, я не могу заставить лишиться ее чего-то — кого-то — что делает ее счастливой.

Так что в свете моего собственного поведения, буду к этому придурку благосклонен. На этот раз.

Конечно, в следующий раз, когда я его увижу, все ставки прочь. Если он меня достанет, у меня будет полное право запихать его зубы ему в глотку. А с моим талантом раздражительности, это весьма гарантированно.

Почему вы на меня так смотрите? Только не говорите мне, что теперь этот парень вам нравится. Господи Боже, не могу поверить.

Ладно… следующая тема для разговора… вы же знаете, что я не трахался с той стриптизершей. Но вот чего вы не знаете… не то, чтобы я не пытался это сделать.

Прежде, чем вы мне оторвете голову, давайте просто вспомним, что Кейт разорвала голыми руками мое сердце на куски. Она сказала, что уходит от меня, что все кончено.

И я ей поверил.

Что снова возвращает меня к тому, с чего я начала — церковь. Все просто — я теперь должен Богу. Много должен. И не за то, о чем вы, наверно, думаете.

Что вы знаете о нарушении эрекции? Синдром вялого члена. Неудачный запуск. Это положение, с которым сталкивается каждый бедный чувак с членом в определенный момент своей жизни. И как космические камни ударяются о землю, когда-нибудь и это случается.

Но у меня, это было лишь однажды. Угадайте, когда? Правильно — в ту ужасную ночь. После того, как Кейт испарилась, стриптизерша устроила мне свое маленькое шоу на пятнадцать минут. Потом она предложила перевести наши отношения на новый уровень — познакомиться поближе на диване, в спальне, подальше от люстры в столовой.

Но я знал, что этого не произойдет. Не могло произойти. Потому что я был таким же твердым, как жеваный комок жвачки.

Ну, может, у меня ничего не получалось, потому что я был сильно расстроен из-за Кейт. Может, потому что я выпил слишком много алкоголя. Но я предпочитаю думать об этом, как о божьем промысле.

Вмешательство судьбы, чтобы спасти меня от своей собственной глупости.

И это сработало. Потому что сегодня, наши отношения лучше, чем раньше. И я точно уверен, что этого бы не было, если бы я трахнул другую женщину. Не знаю, смогла бы Кейт меня когда-нибудь простить за это. Я знаю, что сам бы себя я не простил.

* * *

После всего, через что мы прошли, мы подошли к хорошему. Примирение. Завоевание ее обратно. Здесь у меня все замечательно, помните?

Но я не хотел повторяться; так неинтересно. Так что в этот раз не было кучи цветов. Никаких шариков. Никакого музыкального трио.

В этот раз были страстные сообщения. Маленькие, но значимые подарочки. Записки на двери в ее квартиру. Каждый раз, когда я думал о ней, пока ее не было рядом, каждый раз, когда я скучал по ней, лежа без нее в кровати, я давал ей об этом знать. Добавляя или не добавляя при этом стихи.

Кейт тоже не оставалась безучастной. Не смотря на ее очевидную радость по поводу ее независимости, она всячески показывала мне, что чувствует себя одинокой без меня. Она настояла, чтобы перед сном мы разговаривали по телефону. Зачастую все заканчивалось тем, что она клевала носом, а я все еще висел на другом конце и долго слушал ее дыхание.

Разве это не жалко?

Отвалите — мне все равно.

Кейт также готовила для нас ужин три раза в неделю у себя в квартире. Потом мы работали за ее кухонным столом, как приличные школьники, готовящиеся к выпускным экзаменам.

Но где-то на восьмой неделе, я почувствовал, что пора сделать великий жест. И я сделал свой главный шаг.

Вы когда-нибудь видели Скажи что-нибудь? Помните, когда Джон Кьюсак держал у себя над головой тот бум-бокс? Я позаимствовал у него эту картинку. Только вместо CD проигрывателя, я стоял на тротуаре у дома Кейт с караоке.

Вы же помните мое отношение к караоке, не так ли? Есть полно вещей, которые у меня хорошо получаются — пение к ним не относится. Но я на это наплевал и громко пропел все слюнявые песни о любви, которые только пришли на ум.

Пришли Мэтью, Стивен и Джек и сели на бордюр и мешали мне, но я не обращал на них никакого внимания. Потому что все это время, что я пел, Кейт стояла на балконе, наблюдая за мной с легкой улыбкой на ее совершенных губах.

И публичное унижение тут же пропало.

Потому что на середине «Зеркал» Джастина Тимберлейка, Кейт спустилась вниз, взяла меня за руку и завела к себе в квартиру. Прежде, чем войти, я показал своим ребятам фак. И как только мы оказались внутри, Кейт оседлала меня, как принцесса-воительница, втянутая в сражение.

Что? Вы думали, что у нас не было секса, так? Я, и два месяца без секса?

Почему бы вам просто клещами через нос не вытянуть мне мозги? Уверен, это будет не так болезненно.

У нас был секс. Но, как я уже говорил, без ночевок. Что выглядело, как поедание мороженного без кондитерской обсыпки. Все было хорошо, но чего-то все равно не хватало.

Хотя в ту ночь, изменилось все. Потому что когда я открыл глаза, было утро, и Кейт уже не спала. Смотрела на меня. Она водила пальчиками по моей груди и целовала меня. А потом она сказала мне, что была готова — хотела, чтобы мы снова съехались.

Это… был второй самый счастливый день в моей жизни.

Довольно быстро мы нашли новую квартиру. Я до этого уже начал присматриваться, и подобрал три варианта.

Для Кейт было важно, чтобы у нас было место, которое мы могли бы назвать «нашим» во всех смыслах этого слова. Для нее, это выглядело, как новое начало наших отношений. Символ каких-то женских полномочий, которых, как она думала, раньше ей недоставало. Я всегда считал Кейт сильной, независимой — я никогда не думал, что она так не считала.

Зданию было больше ста лет, оригинальные молдинги, окна во всю стену и два балкона, которые выходят на Центральный Парк. Плюс несколькими этажами ниже от нас живет Бон Джови, что классно. Кейт его большая фанатка.

Ну вот, думаю, все. Или я что-то упустил?

Я получил хороший урок. В этот раз окончательно. Серьезно. Если я вернусь домой и увижу Кейт с каким-то непонятным парнем в постели? Я не ужаснусь — я слова не скажу.

Я просто возьму ее, перекину через плечо и утащу в ближайшую лабораторию ДНК, чтобы убедиться, что это действительно Кейт, а не какая-нибудь злобная давно-потерявшаяся ее сестра-близнец, которая одержима идеей разрушить наши жизни.

Больше никогда не буду сомневаться в Кейт. Или в нас, если уж на то пошло.

Все еще не верите мне?

Ничего страшного. Время покажет. И, кроме того — Кейт мне верит. И это все, что имеет чертово значение, не так ли?

А теперь, если вы торопитесь, больше не буду докучать вам своими рассказами. Но история еще не окончена. Остальное можете посмотреть — в прямом эфире.

* * *

— Не могу больше есть. Я скоро лопну.

— Боже, Мэтью — еще кусочек! Как можно? — спрашивает Долорес.

Мэтью потирает свой торчащий живот, как дедушка в День Благодарения.

— Это дар.

Она закатывает глаза.

Все в сборе. Ребята приходили помочь мне собрать мебель в детской, а девочки увязались за ними, чтобы руководить. Массивное дерево вишневого цвета — тяжелое, зараза. Послушайте моего совета: выбирайте материал под дерево, выглядит также, но с ним намного легче.

Шэму[39] пристально смотрит на Мэтью, когда он берет свой пятый кусок пиццы.

— Серьезно, Мэтью, тебе надо остановиться.

Шэму? О, это Александра — ее новое временное прозвище. Мэтью и я придумали его несколько недель назад, когда она неудачно надела на пляж слитный черно-белый купальник для беременных.

Только Стивену не говорите. У него сейчас напрочь отсутствует чувство юмора, если мы с Мэтью подшучиваем над моей сестрой.

С набитым ртом Мэтью ей говорит:

— Не завидуй, Шэм — только потому что тебя сильно раздуло, чтобы наслаждаться этой вкуснотищей.

Оу-оу. Вы уловили эту оплошность?

Александра уж точно.

— Как ты меня назвал?

— Что?

— Шэм. Ты назвал меня Шэм. Какого хрена это значит, Мэтью?

Я никогда не видел того, кого бы выстроили в шеренгу для расстрела, но теперь я хоть знаю, как они выглядят. Мэтью давится своим куском, словно он пытается проглотить кирпич. А его выпученные глаза смотрят на меня, моля о помощи.

Ты сам по себе, дружище. У меня на подходе ребенок. И было бы здорово иметь при себе все четыре конечности, когда он родится.

— Я… ааа… у меня лицевой спазм.

Долорес сбита с толку. Александра щурит глаза.

— Лижущийзадговнюкхзреновсукинсын. Видишь?

Шэму отворачивается.

— Плевать.

Хм. Сплошное разочарование. Наверно, беременность ее изнуряет. Кстати, о беременности — в комнату вразвалочку входит Кейт.

У нее длинные и блестящие волосы. Они развиваются у нее из стороны в сторону, когда она идет. Устало хмурит брови, и одной рукой поддерживает низ живота, который просто необъятный.

Я не могу отвести от нее глаз. Она такая кругленькая и хорошенькая. Как одна из тех неваляшек, с которыми я играл в детстве. Она падает на диван рядом со мной и кладет свои разбухшие, как у Фреда Флинстоуна ноги на кофейный столик.

— Я такая огромная.

Я улыбаюсь и кладу свою руку на ее живот, поглаживая его, как лысину на удачу. Зная о том, что там настоящий малыш, наблюдая за тем, как он перемещается под ее кожей, просто чертовски великолепно.

Когда идет игра Янки, я говорю ему — вещаю с места событий, как спортивный обозреватель. А ночью, когда Кейт спит, я кладу ей на живот пульт от телевизора, чтобы посмотреть, как малыш пнет его изнутри. Здорово, правда? Жутко, как в Чужих, но все равно здорово.

— Ты, правда, большая, — говорю я. — Думаю, ты увеличилась в два раза, по сравнению с завтраком.

Вся комната затихла.

А Кейт смотрит на мою руку чуть дольше.

— Простите… мне надо… идти.

Она поднимается и шлепает по коридору так быстро, как только может.

Наверное, опять обиделась — последнее время это часто случается.

Потом Долорес шлепает меня рукой.

Шлеп.

Прямо в ухо.

— Ой!

Потираю свою мочку, которую жжет.

Шэму раздраженно вздыхает

— Можешь сделать это еще и за меня, Долорес? Не думаю, что смогу встать.

Шлеп.

— Господи. Что за хрень?

Александра набрасывается на меня.

— О чем ты думаешь? Нельзя говорить женщине, которой осталось три дня до родов, что она огромная!

— Я не говори. Она сказала. Я просто с ней согласился.

— Долорес.

Шлеп.

— Да Господи, ты, боже мой!

Если звон в ушах — это симптом, значит у меня замечательный шанс, что я оглох.

— Кейт знает, что я ничего такого не имел в виду.

Долорес самодовольно складывает на груди руки.

— Конечно, знает, придурок. Именно поэтому она сейчас сидит в ванне и плачет.

Я тяжело сглатываю и смотрю в коридор. Возможно, Долорес просто издевается надо мной. Сейчас, это ее любимое времяпрепровождения, заставлять меня чувствовать себя виноватым за все дерьмо, за которое Кейт меня уже простила. Долорес Уоррен — это Микки Мэнтл[40] по злопамятству.

Александра поднимается с дивана.

— И на этой ноте — отвези меня домой, Стивен. Как бы ни забавно было наблюдать за тем, как мой братец будет ползать на коленях, я слишком устала, чтобы насладиться данным моментом в полную силу.

Долорес и Мэтью поднимаются, чтобы тоже пойти, чтобы вчетвером вместе уехать на одном такси. Хотя на самом деле не знаю, как у них это получится — Александра сама займет все заднее сиденье.

Но я оставлю это маленькое замечание при себе.

Кроме того, сейчас у меня есть дела поважнее. Как, например, отыскать свою девушку.

* * *

Тихонько стучу в дверь ванной.

— Кейт?

За дверью раздаются шуршащие звуки.

— Я сейчас.

Черт. У нее гнусавый голос. Сырой. Долорес мне не врала. Я тянусь и достаю с верхушки молдинга ключи. Открываю замок и медленно толкаю дверь, и вот она. Стоит перед зеркалом, с мокрыми от слез дорожками по щекам.

Кейт поворачивается и смотрит на меня и икает. У нее жалостливый тон. Печальный.

— Я не хочу быть толстой.

Закрывает лицо руками и начинает рыдать.

Я стараюсь сдержать смех. Правда. Но она выглядит такой забавной и несчастной, поэтому у меня плохо получается.

— Кейт, ты не толстая.

Голос у нее приглушен руками.

— Да, толстая. Вчера я не смогла надеть на себя туфли. Ди-Ди пришлось помогать мне, потому что я не могла достать.

Теперь я уже не могу ничего поделать и громко смеюсь. Упираюсь подбородком в ее плечо и убираю руки от ее лица. Наши глаза встречаются в зеркале.

— Ты — беременна — не толстая. — Потом думаю какое-то мгновение и между прочим добавляю, — Александра — толстая.

Она косится своими мокрыми глазами.

— Она беременная.

— Но не в бедрах.

Кейт качает головой.

— Ты такой плохой.

— Я не специально. Я просто пытаюсь констатировать тот факт, что ты шикарна. — Я провожу руками вверх и вниз по ее узким бедрам. — Сексуальна, до ужаса.

И я не пытаюсь запудрить ей мозги. Ее талия может быть на максимуме, но ноги у нее стройные. Красивые. И у нее все еще самая прекрасная и подтянутая задница на этом побережье реки Гудзон.

Конечно, у нее гормоны и большую часть времени она ведет себя неразумно, но остальное время она возбуждена. Сильнее, чем когда-либо. Плюс — ее груди. Не могу о них забыть. Они размером с ее голову. Так здорово.

В ее обычной груди тоже нет ничего плохого, но груди во время беременности как Индия. Ты не должен там жить, но просто съездить туда — великолепно.

Кейт сомневается в серьезности моих слов.

— Сексуальная? Пожалуйста. Не надо мне вешать лапшу на уши, Дрю.

Я улыбаюсь.

— Поверь мне, дорогая — сейчас я думаю совсем не о лапше на твоих ушах.

Она поворачивается в кольце моих рук, все еще неубежденная.

— Как ты вообще можешь думать, что это, — она показывает на свое тело, — сексуальное?

Я мешкаю. Потираю рукой свою шею.

— Ты можешь разозлиться.

— Рискни.

Я пожимаю плечами.

— Ну… Я же сделал это с тобой. — Тот факт, о котором она не даст мне забыть, как только окажется в родильном зале. — Я сделал тебя такой — поставил свою метку. Это моего ребенка ты вынашиваешь. Это как огромная неоновая вывеска, которая говорит СОБСТВЕННОСТЬ ДРЮ ЭВАНСА. Назови меня пещерным человеком, но меня это чертовски возбуждает.

Она с минуту молчит, потом смотрит на наши руки, которые держатся вместе.

— А если я не смогу сбросить вес, после того, как родится ребенок?

— Сбросишь.

— Но если нет?

Я снова пожимаю плечами.

— Тогда я стану любителем пухлых щечек. Немного пышного тела в постели тоже неплохо.

Она закатывает глаза, а потом смеется. Беру ее лицо в руку и прижимаюсь к ее губам. Поначалу поцелуй сладкий и нежный.

А потом… нет.

Она прикусывает зубами мои губы. Сильно и спешно. Умоляя о большем. И у меня дрожат ноги от потребности ее удовлетворить.

Меня все еще поражает та сила, которой она обладает. Эта маленькая женщина может поставить меня на колени одним лишь взглядом… вздохом. Но я бы ни на что это не променял. Я уже был по другую сторону. Я видел, что может предложить свобода.

Мучение.

Оденьте на меня хреновы цепи; возьмите в рабство.

Кейт отклоняется назад, глаза закрыты. Задыхаясь.

— Дрю… Дрю… мне нужно…

Убираю назад волосы с ее лица.

— Что, малыш, скажи мне? Что тебе нужно?

У нее открываются глаза.

— Ты хочешь меня, Дрю?

Я захватываю губами ее нижнюю губу. И издаю шипящий звук.

— Да.

— Покажи мне. Заставь меня это почувствовать. Не думай о малыше… просто… трахни меня… как раньше…

Пресвятая Мария Матерь Божья.

Ладно, в данный момент, Кейт… растянута. Хрупкая. Как воздушный шарик, наполненный водой до предела.

Мне приходилось прилагать сознательные усилия, чтобы быть осторожнее с Кейт во время секса. Медленно и нежно, не смотря на фантастично креативные позиции. Но сейчас, то, что она говорит — ее голос — Господи, я делаю все, чтобы не загнуть ее у раковины и не отыметь ее до потери сознания.

— Я хочу жестко… пожалуйста, Дрю… как у нас бывало…

Боже, вот, наверно, как чувствует себя помешанная горилла, только что сбежавшая из зоопарка.

— Просто… не смотри на меня, если…

Словно ветка сухого дерева, я внезапно ломаюсь. Крепче хватаю ее за руки и разворачиваю кругом. Рукой хватаю ее за волосы и оттягиваю ее голову назад так, чтобы я мог атаковать ее шею. И мой жесткий стояк трется об ее зад. Кейт стонет. Другая моя рука скользит вверх по ее животу, сильно хватая ее за грудь. Она переполняет мою ладонь. Наши губы сливаются, языки переплетаются в противоборстве. Беру ее на руки и направляюсь прямиком в спальню.

Кейт прижимается к моей груди.

— Подожди, Дрю, я сильно тяжелая. Можешь повредить себе спину.

Если бы я не был так возбужден, я бы чертовски оскорбился. Прерываю ее еще одним глубоким поцелуем. Затем кладу ее на кровать.

Одну за одной расстегиваю пуговицы спереди ее платья. Не чтобы подразнить ее, а чтобы показать ей.

— «Не смотри на меня», ну-ну! Смотреть на тебя — это самое лучшее!

Ну ладно, не самое лучшее. Но довольно приятное.

Она в нетерпении ерзает и расстегивает свой лифчик. Спускает его с плеч. А я какое-то время любуюсь своим творением, лаская взглядом каждый сантиметр ее тела. Восхитительная!

Потом зарываюсь лицом в ее грудь, облизывая и посасывая ее, отдавая должное каждому благодатному холмику.

Кейт изгибает спину и тянет меня за волосы. Извиваясь. Стягиваю через голову рубашку.

Она обнимает меня за спину — массируя ее — прижимая меня сильнее. Я издаю стон и подбираюсь поцелуями к ее шее, чтобы снова слиться с ней в долгом поцелуе. Я не хочу, чтобы прямо сейчас она думала о ребенке, но я не могу просто так пройти мимо ее живота, чтобы не почтить его своим вниманием. Прижимаюсь к нему губами, с трепетом.

Потом я поднимаюсь. Расстегиваю ремень и стягиваю на пол брюки и белье. Дыхание Кейт учащается. Разбухшие губы приоткрыты. А возбужденные глаза смотрят прямо на меня.

Беру ее за лодыжки и стягиваю к краю кровати, обвивая ее ноги вокруг себя.

Скольжу своим членом вверх и вниз по ее влагалищу, покрывая головку ее соками.

Потом останавливаюсь и встречаюсь с ней взглядом. Я знаю, она хочет горячей скачки, и я с радостью, но сначала:

— Если тебе станет больно, или ты почувствуешь хоть какой-нибудь дискомфорт, ты должна мне сказать.

Она быстро кивает. И это все, что мне требуется, прежде чем я врываюсь в нее. Черт. Мы вместе издаем стон, протяжный и громкий. Я закидываю голову назад и снова делаю толчок.

Сейчас она туже. Не знаю, то ли это давление ребенка, или просто милость Божья, но ее вагина сжимает меня, словно Венерина хренова мухоловка, наслаждающаяся своей последней добычей. Наши бедра сталкиваются, с шумом, трением, так грубо, как только я могу это позволить.

Все это вызывает ощущения первобытности. Грубости. Но такие невероятно сильные, просто недопустимо. Ее массивные груди скачут при каждом толчке. Она задыхается и рычит, наслаждаясь каждой секундой всего этого. Кейт тянется к моему бедру, но оно слишком далеко от нее, поэтому, вместо этого, она сжимает простыни.

Сохраняя ритм быстрым и устойчивым, я скольжу рукой между нами, и начинаю ласкать ее клитор, именно так, как она это любит. Потом я начинаю двигаться быстрее, сжимая ее невероятно темные соски. Грудь Кейт всегда была ее слабым местом, но в последнее время, она стала сильно чувствительной.

Она открывает рот, но издает лишь слабый хнык. И это просто невыносимо.

— Давай, малыш, ты же можешь еще.

Я сильно и долго сжимаю каждую ее грудь. И она кричит.

— Дрю… Дрю… да…

Ну вот, так намного лучше.

Я кладу свои руки ей на колени, держась за них, как за рычаги. Притягиваю ее к себе, когда делаю толчок.

— Боже… Кейт…

Я больше не смогу сдерживаться. И при таком темпе, я этого и не ждал. Опускаю голову, и просовываю руку под ее зад. Приподнимаю ее выше — чтобы войти в нее еще глубже. Двигаюсь быстрее.

Кейт сжимает ноги, и я чувствую, что она тоже близка. И она стонет… что-то бубнит… и все это так прекрасно. И потом она теряет контроль. Сжимается вокруг меня. Унося меня с собой. Я держу ее за талию, прижимая ближе к себе, когда мы кончаем вместе.

Позже, когда наше дыхание, наконец, успокаивается, я падаю на кровать рядом с ней.

— Черт. Никогда к этому не привыкну.

Она смеется.

— Угу. Мне это нужно было.

Потом она прикусывает нижнюю губу и смотрит на меня искоса. Застенчиво.

— Хочешь повторить?

Нашла о чем спрашивать.

* * *

Несколько часов спустя я просыпаюсь после сексовой комы от звуков голоса Кейт.

— Ух… чертова пицца. Будь проклят тот, кто ее придумал.

Я потираю сонные глаза и смотрю в окно. Снаружи все еще темно, всего лишь пару часов ночи. Кейт расхаживает по комнате, поглаживая свой живот. Тяжело дыша.

— Кейт? Что случилось?

Она останавливается и смотрит в мою сторону.

— Нечего. Спи. — Она тихонько стонет. — Просто живот болит.

Просто живот болит?

Известные последние слова.

А следующее, что вы узнаете, дядюшка Морти лежит на столе в морге от обширного инфаркта, о котором он даже не подозревал. При мне такого не случится, приятель.

В одно мгновение я соскакиваю с кровати, спортивные штаны уже на мне. Стою рядом с Кейт, кладу руку ей на плечо.

— Может, позвонить врачу?

— Что? Нет… нет, я уверена, что это просто… уух… — Она сгибается, держась за поясницу. — Ооо…ой…

И тут между ног у нее льется вода. Как из ведра.

Мы оба просто стоим. В ступоре. Смотрим, как капает вода с края ее сорочки на ковер. А потом, как змея по траве, реальность ползет сквозь наш разум.

— О. Мой. Бог.

— Твою ж мать!

Помните, я говорил про шарик с водой?

Точно — он только что лопнул.

* * *

Х-х-х.

Ух-ух.

Х-х-х.

Ух-ух.

Когда мне было шестнадцать, моя школьная команда по баскетболу заканчивала матч вничью на Чемпионате Штата. Во время последней игры мы были без одного игрока, за три секунды до окончания матча. Угадайте, кому они передали мяч? Кто забил победный трехочковый?

Угу — это был я. Потому что уже тогда, я был крут. С отличной реакцией. Не нервничал. Страх? Паника? Это удел лузеров.

А я не лузер.

Тогда почему у меня трясутся руки, как у не проходящего лечение больного с синдромом Паркинсона?

Кто-нибудь когда-нибудь вам говорил, что вы задаете чертовски много вопросов?

Мои костяшки белые, крепко вцепились в руль.

Кейт на пассажирском сидении — с полотенцем под ней — дышит согласно всей этой дыхательной технике, о которой нам рассказывала раскритикованная хиппи инструктор на курсах будущих мам.

Х-х-х.

Ух-ух.

Х-х-х.

Ух-ух.

Потом, на половине ух, она кричит:

— О, нет!

Я чуть не влетел в чертов телефонный столб.

— Что! Что не так?

— Я забыла кислые яблочные леденцы!

Что?

Голос у нее вялый от разочарования.

— Леденцы со вкусом кислого яблока. Александра сказала, что только они помогли ей подавить жажду, когда она рожала Маккензи. Я собиралась купить несколько сегодня днем, но забыла. Может, остановимся и купим?

Ладно. Кажется, разум Кейт помахал нам ручкой — так что мне надо оставаться голосом разума. Что на самом деле чертовски страшно, если учесть, что я уже сам на волоске от этого.

— Нет, мы не можем остановиться и купить их! Ты сошла с ума что ли?

Тут же большие карие глаза Кейт наполняются слезами. И я чувствую себя самым большим кретином на свете.

— Пожалуйста, Дрю? Я просто хочу, чтобы все было идеально… и что, если я захочу леденец во время родов, и ты пойдешь искать его, а потом появится ребенок, пока тебя не будет? Ты все пропустишь! — В два ручья у нее текут по щекам слезы. — Я не смогу этого вынести, если ты все пропустишь.

Пожалуйста, только бы это была не девочка. Ради Бога, пожалуйста, только не девочка. Все это время, я молился о том, чтобы ребенок был здоровым, не задумываясь о том, какого он пола.

До настоящего момента.

Потому что, если у меня будет дочь, и ее слезы будут загонять меня в угол, как сейчас слезы Кейт? Тогда я влип по самое не хочу.

— Ладно, Кейт. Все хорошо, малыш. Не плач, сейчас остановлюсь.

Она всхлипывает. И улыбается.

— Спасибо.

Сворачиваю направо, делая разворот в неположенном месте, и заезжаю на бордюр перед магазинчиком. Потом, быстрее, чем пит-стоп на гонках, я уже опять на дороге, с кучей желанных леденцов, катающихся по заднему сиденью.

А Кейт возвращается к своему дыханию.

Х-х-х.

Ух-ух.

Х-х-х.

Ух-ух.

Потом замолкает.

— Думаешь, медсестры поймут, что у нас был секс?

Я демонстративно смотрю на ее живот.

— Ну, если только ты не собираешься заявить, что это непорочное зачатие, думаю, они хорошо себе это представляют. — Потом я жму на гудок. — Прочь с дороги, бабуля! — Клянусь, если ваши седые пышные волосенки — это единственное, что вы можете видеть через приборную доску? Вы не имеете права садиться за руль.

Х-х-х.

Ух-ух.

— Нет, ты думаешь, они узнают, что у нас был секс сегодня?

Кейт такая смешная, когда дело касается таких вещей. Как-то я проходил мимо и заметил, как она сидит на унитазе, и это был конец света. Лично я думаю, что это смешно. Но сейчас я не собираюсь с ней спорить на эту тему.

— Это же родильное отделение, Кейт, а не ЦРУ. Они не будут шарить там с ультрафиолетом, в поисках моих головастиков.

Х-х-х.

Ух-ух.

— Дааа, ты прав. Они не смогут узнать.

Кажется, эта мысль ее успокоила. Подбодрила.

Ууууух.

И я счастлив за нее. Теперь, если только я смогу избежать сердечного приступа, у нас будет все нормально.

* * *

Спустя час Кейт находится в частной палате Нью-Йоркской Пресвитерианской больницы, подсоединенная ко всяким трубочкам, которых больше, чем у девяностолетнего в реанимации. Я сажусь на стул рядом с ее кроватью.

— Ты что-нибудь хочешь? Может растереть спину? Ледяную крошку? Наркотики?

Сам бы я сейчас выпил стакан виски. Или целую бутылку.

Кейт берет мою руку и крепко ее сжимает, будто мы в самолете перед самым взлетом.

— Нет, просто… поговори со мной. — Потом голос ее становится тихим. Спокойным. — Мне так страшно, Дрю.

В груди у меня все сжимается. Никогда еще в своей жизни, я не ощущал себя таким беспомощным.

Но я делаю все возможное, чтобы это скрыть.

— Эй, все эти роды, это же проще простого. Я хочу сказать, женщины рожают постоянно. Я как-то читал, что раньше они рожали прямо в поле. Оботрут ребенка, кладут себе в рюкзак, и дальше работать. Как это тяжело, наверно?

Она фыркает.

— Тебе легко говорить. Твой вклад — одно веселье. И все. Женщинам достается больше всего.

Она права. Но женщины сильнее мужчин. Конечно, мы можем превзойти их в физической силе, но во всем остальном — психологически, эмоционально, сердечно-сосудисто, генетически — женщины гораздо сильнее.

— Это потому что Бог мудрый. Он знал, если через весь этот ужас придется пройти мужчине, человеческий род вымер бы еще вместе с Адамом.

Она усмехается.

Потом из дверей доносится голос:

— Как у нас здесь дела?

— Привет, Боби.

— Привет, Роберта.

Да — я обращаюсь к ней только по полному имени. Пост-травматический стресс? Возможно. Все что я знаю, когда слышу имя Боб? Сразу хочется вскрыть себе вены садовым ножом.

Роберта проверяет приборы в конце кровати.

— Все выглядит хорошо. У тебя раскрытие примерно три сантиметра, Кейт, так что надо еще немного подождать. Есть какие-то вопросы?

Кейт смотрит на нас надеждой.

— Эпидуральную?

Вот вам совет — не будьте мазохистами. Делайте эпидуральную анестезию. Повторю вам, на случай, если вы не расслышали: ЭПИДУРАЛЬНАЯ АНЕСТЕЗИЯ.

По словам моей сестры — это чудо лекарство. Она бы с радостью отымела того парня, кто это придумал — а Стивен, наверно, позволил бы ей. Стали бы вы дергать зуб без новокаина? Или удалять аппендикс без наркоза? Конечно, нет.

И не надо мне тут рассказывать всякую ерунду о том, что надо «прочувствовать весь процесс» деторождения. Боль есть боль — нет здесь ничего чудесного.

Это просто охренеть как больно.

Роберта лаково улыбается.

— Пойду, организую ее прямо сейчас. — Она делает кое-какие заметки на планшете, потом возвращает его на место. — Скоро вернусь, чтобы проверить, как ты. Попроси сестер отправить мне сообщение, если тебе что-то понадобится.

— Хорошо. Спасибо, Роберта.

Когда она выходит за дверь, я поднимаюсь и беру телефон.

— Хочу позвонить твоей маме. Здесь связь плохо ловит. У тебя все будет хорошо, пока я не вернусь?

Она машет рукой.

— Конечно, я никуда не денусь. Мы будем здесь.

Я наклоняюсь и целую Кейт в лоб. Потом наклоняюсь еще ниже и целую ей живот, говоря:

— Без меня не начинай.

Потом выбегаю за дверь — пытаясь догнать врача Кейт в коридоре.

— Эй, Роберта!

Она останавливается и разворачивается.

— Привет, Дрю. Как дела?

— Я нормально, нормально. Я хотел спросить тебя о частоте сердцебиения ребенка. Сто пятьдесят — не многовато ли?

Голос Роберты терпимый, понимающий. Она уже к этому привыкла.

— Это в пределах нормы. Обычно наблюдаются слабые колебания в частоте сердцебиения плода во время потуг.

Я киваю. И продолжаю.

— А давление у Кейт? Есть признаки предэкдампсии?

Знание — сила. Чем больше вы знаете, тем больше контролируете ситуации, по крайней мере, именно это я себе повторял последний восемь месяцев.

— Нет, как я тебе уже говорила вчера по телефону — и позавчера тоже — у Кейт давление не придраться. Оно было нормальным всю беременность.

Я потираю подбородок и киваю.

— А ты когда-нибудь принимала в родах ребенка с плечевой дистоцией? Потому что никогда не знаешь, что это случается, когда головка ребенка уже…

— Дрю. Я думала, мы договорились, что ты перестанешь смотреть Скорую Помощь?

Скорая Помощь должна выходить с предупреждающим знаком. Этот фильм шокирует. Если вы страдаете легкой ипохондрией или собираетесь стать родителем, готовьтесь к бессоннице уже после просмотра одного сезона.

— Я знаю, но…

Роберта поднимает руку вверх.

— Слушай, я знаю, что ты чувствуешь…

— Знаешь? — спрашиваю я резко. — Ты когда-нибудь брала всю свою жизнь и передавала ее кому-нибудь в руки и просила его позаботиться о ней? Вернуть тебе ее в целости и сохранности? Потому что именно это я сейчас и делаю. — Я провожу рукой по волосам и смотрю в сторону. И когда я снова начинаю говорить, у меня дрожит голос. — Кейт и этот ребенок… если что-нибудь когда-нибудь…

Я даже не могу закончить свою мысль, не говоря уже о том, чтобы это произнести.

Она кладет руку мне на плечо.

— Дрю, ты должен мне доверять. Знаю, это трудно, но постарайся и сосредоточься на положительном. Кейт молода и здорова — и нас полно причин считать, что эти роды пройдут без осложнений.

Я киваю головой. И логическая часть моего мозга знает, что она права.

— Возвращайся к Кейт. Постарайся насладиться тем временем, что у вас осталось. После сегодняшней ночи, вас уже будет не двое — и еще очень долго.

Я заставляю себя кивнуть еще раз.

— Хорошо. Спасибо.

Разворачиваюсь и иду назад к палате. Останавливаюсь в дверях.

Вы ее видите?

Вся в окружении подушек — зарыта в пушистое одеяло, которое мы взяли из дома по ее настоянию. Она выглядит такой маленькой. Чуть ли не маленькая девочка, которая прячется в кровати своих родителей во время грозы.

И я чувствую необходимость сказать ей эти слова — убедиться, что она знает.

— Я люблю тебя, Кейт. Все, что у меня есть хорошего в жизни; все, что действительно имеет значение — это только потому что есть ты. Если бы мы не встретились? Я был бы жалок — и, скорее всего, слишком туп, чтобы это даже понять.

Она смотрит на меня с непроницаемым лицом.

— Я рожаю, Дрю — я не умираю. — Потом ее глаза становятся шире. — Господи, я ведь не умираю, правда?

И вот, что помогает мне резко прийти в себя и перестать паниковать.

— Нет, Кейт. Ты не умираешь.

Она кивает.

— Тогда, ладно. Ну что б ты знал, я тоже тебя люблю. Люблю, что ты финансируешь будущее Маккензи, потом что ты не перестанешь ругаться. Люблю, как безжалостно ты дразнишь свою сестру, но ты убьешь любого, кто обидит ее. Но больше всего… я люблю то, как ты любишь меня. Я постоянно это чувствую… каждый день.

Я подхожу к ней и беру ее лицо в свои ладони. Потом наклоняюсь и с нежностью целую ее в губы.

Она берет мою руку и сжимает ее. А потом решительно сжимает челюсть.

— Давай сделаем это.

* * *

Оказалось, что все переживания напрасны. Потому что в 9-57 этого утра Кейт родила мальчика. И я был рядом с ней все это время. Разделяя ее боль.

В прямом смысле этого слова.

Вполне уверен, что она сломала мне руку.

Но кого это волнует? Несколько сломанных костей мало что значат — не тогда, когда вы держите трех с половиной килограммовое чудо.

Это я сейчас и делаю.

Я знаю, что каждый родитель думает, что его ребенок самый прекрасный — но будьте честными — он тот еще красавчик, вам не кажется? Клочок черных волос ровно лежит на макушке его головки. Его ручки, носик, губки — смотреть на них, все равно, что смотреть в зеркало. На его глаза, это глаза Кейт.

Он превосходен. Совершенство во плоти.

Надо признать, что родился он не совсем таким. Несколько часов назад он скорее напоминал орущего общипанного цыпленка.

Но он был моим орущим общипанным цыпленком, он все равно был самым красивым на свете.

Это нереально. Обожание. Почитание, которое просто переполняет, на него смотреть даже больно. Я люблю Кейт, больше жизни. Но на это потребовалось время. Я постепенно в нее влюблялся.

Это же… было мгновенным. Как только я его увидел, я тут же понял, что ради него могу прыгнуть голозадым в бассейн с аккумуляторной кислотой. Сумасшествие, правда? И я не могу дождаться, когда смогу учить его разным вещам. Показать ему… все. Как, например, менять колесо автомобиля, и подлизываться к девчонке, как бить по бейсбольному мячу, и как делать хук справа. И не обязательно в этом порядке.

Я привык смеяться над теми парнями в парке. Папашки со своими колясками и глупыми улыбками и барсетками.

Но теперь… теперь я их понимаю.

Голос Кейт отвлекает меня от созерцания моего малыша.

— Эй.

Голос у нее уставший. И я ее не виню.

— Как ты себя чувствуешь?

Она сонно улыбается.

— Ну… представь себе, это как помочиться дыней.

Я морщусь.

— Ой.

— Угу.

Ее взгляд падает на бледно-голубой сверток в моих руках

— Как там маленький парень?

— Хорошо. Мы тут просто общаемся. Лясы точим. Я рассказываю ему о важных вещах в жизни, как, например, девчонках и машинах, и… девчонках.

— Даже так?

— Да.

Я смотрю на нашего сына. А мой голос блаженный.

— Ты проделала такую большую работу, Кейт. У него твои глаза. Я люблю твои глаза — я когда-нибудь говорил тебе про это? Это было первое в тебе, на что я обратил внимание.

Она выгибает одну бровь.

— Я думала, что первое, что ты во мне заметил — была моя задница?

Я смеюсь, вспоминая.

— О, да, точно. Но потом ты повернулась и просто… сразила меня наповал.

Малыш издает пронзительный крик, завладевая нашим вниманием.

— Думаю, он хочет есть.

Кейт кивает, и я передаю его ей. Она расстёгивает свою пижаму, оголяя одну налитую грудь. Подносит малыша ближе, и он присасывается к ее соску, прям как знаток.

А вы ожидали меньшего? Это же мой сын как-никак.

Какое-то время я наблюдаю за ними. Потом опускаю руку вниз, чтобы поправить свой стояк в моих штанах.

Ненормальный. Да — я знаю.

Кейт улыбается и смотрит на мой пах.

— У Вас проблема там, мистер Эванс?

Я пожимаю плечами.

— Нет. Никаких проблем. Просто жду своей очереди.

Знаете, в этом мире есть два типа женщин: одни, которые пытаются понять, смогут ли они выдержать шесть недель без секса после рождения ребенка, также как и их парни. И есть вторая группа. Те, которые в предвкушении ждут ласк руками, губами, да еще каком предвкушении! Потому что они знают, что потом им отплатят тем же, когда запреты будут сняты.

Кейт определенно относится ко второй группе. Я это знаю, и это знает мой член.

— После кровавой бойни, свидетелем которой ты стал в родовой? Не думала, что ты когда-нибудь снова захочешь со мной секса.

У меня отвисает челюсть. От шока.

— Ты что, шутишь? Знаешь, я и до этого знал, что у тебя удивительное влагалище, но теперь, когда я увидел, на что оно способно? Для меня оно достигло статуса супергероя. На самом деле, я думаю вот как мы и должны его называть. — Я поднимаю руки вверх, изображая огромную вывеску. — Невероятная Киска.

Она качает головой. И улыбается, глядя вниз на малыша.

— Кстати, об именах… наверно, нам следует что-то придумать и ему, не думаешь?

Кейт и я решили подождать с именем, пока малыш не родится — чтобы убедиться, что оно хорошо ему подходит. Имя — это важно. Они создают первое впечатление о вас в мире. Именно поэтому я никогда не понимал, почему люди нарекают своих детей ярлыками, типа Эдмунд, или Альберт, или Монинг Дью.[41]

Почему бы уже совсем не церемонится и не назвать своего ребенка Болван?

Я наклоняюсь на стуле.

— Хорошо — можешь начинать первая.

Она водит взглядом по лицу ребенка.

— Коннор.

Я качаю головой.

— Коннор — это не имя.

— Конечно, имя.

— Нет, это больше фамилия. — И своим самым лучшим Терминаторским голосом я говорю, — Сара Коннор.

Кейт закатывает глаза. Потом говорит.

— Мне всегда нравилось имя Дальтон.

— Я даже не собираюсь что-то отвечать по этому поводу.

— Ла-дно. Колин.

Я фыркаю.

— Ну, уж нет. Звучит, как колония. И его прозовут Козел, как только он ступит на детскую площадку.

Кейт смотрит на меня с изумлением.

— Ты точно ходил в Католическую Школу? Звучит так, будто бы ты рос в колонии для несовершеннолетних.

Жизнь — это одна большая игровая площадка. Помните об этом.

Менталитет уличной стаи. Вам надо учиться с раннего возраста, как не быть слабым звеном. Это их сжирают. Заживо.

— Раз уж ты не одобряешь мои варианты, что предложишь сам? — спрашивает она.

Я смотрю на сонное личико нашего сына. На его идеальные губки, его длинные черные ресницы.

— Майкл.

— Не-а. В третьем классе Майкл Роллинс блеванул на мои ботинки. И как только я слышу это имя, я тут же вспоминаю об изрыганных хот-догах.

Справедливо. Пробую снова.

— Джеймс. Не Джим или Джимми — и уж точно не такая хрень, как Джейми. А просто Джеймс.

Кейт приподнимает брови. И пробует имя на языке.

— Джеймс. Джеймс. Мне нравится.

— Да?

Она опять смотрит вниз на малыша.

— Да. Пусть будет Джеймс.

Я лезу в свой задний карман и вытаскиваю оттуда свернутый листок бумаги.

— Здорово. Теперь фамилия.

Кейт смущена.

— Фамилия?

Мы обсуждали насчет Брукс, как второго имени. Но давайте будем честны — единственные, кто пользуются своим вторым именем — это серийные убийцы и обозленные родители. Так что я придумал кое-что получше.

Я положил развернутую бумажку на колени Кейт.

Взгляни.


БРУКС-ЭВАНС


Она поднимает взгляд, ее глаза широко раскрыты от удивления.

— Ты хочешь сделать двойную фамилию?

Я довольно старомоден. Я считаю, что женщины должны брать фамилию своих мужей. Конечно, это относится к тому, что женщина — это чья-то собственность. И нет, я с этим не согласен. В будущем, когда появится какой-нибудь оболтус, и скажет, что ему принадлежит моя племянница — я куплю ему лопату.

Чтобы он смог вырыть себе могилу, перед тем, как я его туда зарою.

Но технически говоря, Кейт последняя из Брукс. Имена в честь кого-то больше не значат так много, но у меня такое чувство, что это много значит для нее.

— Ну… он же наш. И ты проделал большую работу. Должна получить свою половину.

Ее взгляд смягчается, и она мне напоминает:

— Ты же ненавидишь делиться, Дрю.

Я заправляю выбившуюся прядь волос ей за ухо.

— Ради тебя, я рад сделать исключение.

Плюс, я возлагаю надежды, что в скором времени, фамилия Кейт будет совпадать с фамилией нашего сына.

Конечно, Кейт заслуживает самого лучшего предложения в мире — а на самое лучшее требуется время.

Планирование.

Я над этим уже работаю. По субботам я беру уроки управления воздушным шаром, когда она думает, что я играю с парнями в мяч. Потому что я планирую взять Кейт на одну частную прогулку на воздушном шаре в Долину Хадсон. Там нас будет ждать изысканный пикник, когда мы приземлимся. И вот где я предложу ей руку и сердце.

Таким образом — если вдруг Кейт мне откажет — у меня будет абсолютно уединенное место, где я смогу уговаривать ее до тех пор, пока не передумает.

Гениально, правда?

Поблизости нас будет ждать лимузин — но не слишком близко — чтобы увезти нас обратно домой, где мы будем сидеть на заднем сиденье и где мы сможем расслабиться по пути. И заняться лимо-сексом, конечно. Никогда не упускайте возможность заняться сексом в лимузине — это всегда так весело.

Глаза Кейт блестят от слез. От счастливых слез.

— Мне нравится. Джеймс Брукс-Эванс. Звучит отлично. Спасибо тебе.

Я наклоняюсь вперед и целую нашего сына в лобик. А потом целую в губы его мать.

— Ты все неправильно поняла, дорогая. Это я должен говорить спасибо.

Она с нежностью смотрит на Джеймса. И голосом, который может заставить ангела позеленеть от злости, она начинает петь.


Есть песня, которую поют, когда отправляются в путь

Песня, которую поют, когда едут к морю

Песня, которую поют о своем доме в небе

Может быть, ты сможешь в это поверить, если это поможет тебе уснуть

Но я не против просто спеть

Сладких снов вам, леди лунного света

Баю-бай сладенький мальчик Джеймс

Я выбираю темно-зеленые и голубые цвета

Не подведи меня в моих снах

И баю-бай сладенький мальчик Джеймс


В своей жизни мужчина может плакать всего несколько раз, не выглядя при этом полным дураком.

Это вот как раз один из них.

Когда Кейт заканчивает, я прочищаю горло. И вытираю влажные глаза. Потом забираюсь на кровать рядом с ней.

Я уверен, что в больнице это запрещено, и готов признать, что некоторые медбратья выглядят чертовски грозно.

Но, да ладно — они ж все-таки медбратья.

Кейт поворачивается ко мне, и теперь Джеймс оказывается между нами. Кладу руку на бедро Кейт, обнимая их обоих.

Глаза Кейт бархатно теплые.

— Дрю?

— Ммм?

— Думаешь, у нас всегда так будет?

Я ей слегка улыбаюсь.

— Конечно, нет.

А потом я прикасаюсь к ее лицу — на то, что я планирую смотреть каждое утро и каждую ночь, пока не появится смерть, чтобы уволочь меня.

— У нас просто будет лучше и лучше.

* * *

Ну, вот и все.

Как вам для чертовски счастливого конца, а? Или начала… думаю… зависит от того, с какой стороны на это посмотреть.

В любом случае, настало время рассыпать жемчужины мудрости.

Совет.

Но судя по событиям последнего года, становится вполне очевидно, что я не знаю нихрена, о чем говорю. Не думаю, что вам следует прислушиваться к тому, чего я тут наговорил.

Все еще хотите, чтобы я попробовал?

Ладно. Но не говорите, что я вас не предупреждал.

Значит, вот:

Номер один — люди не меняются. Чудес не бывает. Нет волшебной таблетки.

Что вы видите — это то, что вы получаете. Конечно, некоторые привычки можно подправить. Приструнить. Как, например, моя склонность делать поспешные выводы. Сама идея того, чтобы считать, что я все знаю — при этом, сначала не сверяясь с Кейт — сейчас меня от этого тошнит.

Но другие черты характера, они прилипли.

Мое чувство собственности, упрямство Кейт, наш коллективный дух соперничества — они являются большей частью того, кто мы есть, чтобы их искоренить.

Это как… целлюлит. Вы, дамы, можете весь день провести в спа, обертываясь грязью и морскими водорослями. Можете выкинуть целое состояние на всякие кремы и скрабы. Но в конце дня, та морщинистая рябая кожа все равно будет на месте.

Простите, что приходится вам это говорить, что есть — то есть.

Но если вы кого-то любите, действительно любите, вы воспринимаете его таким, какой он есть.

Вы хотите полный пакет — целлюлитная задница и все такое.

Номер два — жизнь не совершенна. Или предсказуема. Не ждите от нее такого.

В одну минуту вы плаваете в океане. Гладкая и спокойная вода, вы расслаблены. А потом — из ниоткуда — вас затягивает подводное течение.

Все зависит от того, что вы будете делать дальше. Приложите все силы, что у вас есть? Будете бороться, чтобы остаться на поверхности, даже если болят руки и ноги? Или просто сдадитесь и опуститесь на дно?

Вся разница в том, какая у вас реакция на изменения и повороты в жизни.

Теперь номер три — важно то, как вы преодолеваете сложные неожиданные времена? Тот свет в конце тоннеля стоит всего дерьма, через которое вам придется пройти.

Это то, что я никогда не забуду. Я вспоминаю об этом каждый раз, когда смотрю на Кейт. Каждый раз, когда я смотрю на нашего сына.

Когда все сделано и сказано? Награда более чем стоит того.


Конец второй книги

Загрузка...