Глава 6

Что вы знаете об ЭСВ? Экстрасенсорное восприятие; знание того, что должно произойти, еще до того, как это произойдет. У нас у всех есть чуть-чуть этого — просто мы не используем девяносто процентов нашего мозга.

Это те разы, когда ты сидишь в машине и думаешь о песне, которую давно не слышал, и тут она начинает играть по радио. Это когда утром ты вспоминаешь о старом друге, а в обед звонит телефон, и это и есть тот друг, о котором ты думал.

Я никогда особо не верила в такие вещи. Но когда продавец магазина отдал мне сдачу за маленькую футболку, где-то в глубине у меня зародилось чувство беспокойства.

И это не были обычные бабочки в животе. Оно было назойливым. Отчаянно тревожным, словно вы забываете оплатить кредитный платеж.

Мне надо было попасть к Дрю. Надо было поговорить с ним — рассказать ему — и это надо сделать сейчас. Я быстро пошла по улице. Что ж так быстро, насколько это было возможно на трехдюймовых каблуках.

Волнение нарастало во мне с каждым моим шагом, приближающемся к нашему зданию.

В то время как я добралась до дома, я была на грани. Но, сейчас, оглядываясь назад, я думаю, это было что-то еще.

Предчувствие.

К тому времени, как я оказалось у двери в квартиру, мои колени дрожали и ладони вспотели. Потом я взялась за ручку…

Если у вас слабый желудок? Возможно, вам не захочется на это смотреть.

Не очень приятно.

* * *

Я шагнула в квартиру. Свет выключен. Я кладу свои ключи на стол и снимаю пальто. Нажимаю выключатель на стене, заливая комнату светом.

И вот когда я его вижу.

Их.

Дрю стоит посреди нашей гостиной, его рубашка расстёгнута, обнажая грудь по которой я водила своими пальчиками тысячу раз. Теплая, бронзовая кожа, к которой я так любила прикасаться. В одной руке у него была наполовину выпитая бутылка Джек Дэниэлса. А другая рука спрятана. Погружена.

В копну волнистых рыжих волос.

Она полная противоположность мне. Тонкие распущенные рыжие волосы, груди размером с арбуз, торчащие в своей фальшивости. Она высокая, ростом с Дрю, даже без босоножек. Губы у нее красные и сочные, такие пухлые, что сама бы Анжелина Джоли позавидовала.

И эти пухлые красные губы двигаются поверх рта Дрю.

Хорошо целуются. Действительно хорошо, используют не только свои губы. А все свое тело — их языки, их руки, их бедра.

Дрю хорошо целуется.

Но мне никогда не доводилось понаблюдать за ним со стороны. Я никогда не видела, как он целует других. Потому что я всегда выступала со стороны получателя. Была целуемой.

Но сейчас все иначе.

Я стою там — потрясенная. Смотрю. И хотя это длится всего несколько секунд, кажется, будто целая вечность.

В аду.

Потом Дрю отстраняется. И словно он знал, что я все это время была там, его глаза мгновенно находят мои. У него тяжелый взгляд. Беспощадный.

А его голос такой холодный, как сталь у уличных ворот во время снежной бури.

— Посмотрите, кто вернулся домой.

Большинство женщин представляют, как они отреагируют, если застанут своего парня или мужа за изменой. Что они скажут. Насколько грубо.

Справедливо и негодующе.

Но когда это происходит на самом деле? Когда это не просто предположение? Все эти эмоции просто отсутствуют.

Внутри все онемелое.

Мертвое.

И мой голос не что иное, как шепчущее заикание.

— Что… что ты делаешь?

Дрю пожимает плечами.

— Просто немного веселюсь. Я подумал, почему только тебе одной можно?

Я слышу эти слова, но я не понимаю их. Я прищуриваю глаза, а голову чуть наклоняю в стороны, как сбитая с толку собака.

Дрю отступает от рыжей и делает глоток из бутылки. Он морщится, когда проглатывает.

— Ты, кажется, в замешательстве, Кейт. Я объясню. Первое правило лжи — это придумать надежное алиби. Видишь ли, прямо сейчас, Мэтью и Долорес в самолете на пути в Вегас. Мэтью несколько недель планировал эту поездку — сюрприз в качестве второго медового месяца. Так что я знаю, что сегодня днем все это было дерьмо. Мне просто надо было убедиться, ты действительно пойдешь на это. Так что я проследил за тобой. Спасибо GPS.

В прошлом году, женщина по имени Кейси Данкин пропала после прогулки с друзьями по городу. Это было во всех новостях. Полиция смогла проследить ее телефон в заброшенный склад в Бруклине, и хотя она была сильно избита, она все равно выжила. На следующий же день Дрю и я установили подобную программу себе на телефоны.

— Ты следил за мной?

Он проследил за мной до офиса Боб. Он знает, куда я ходила. Значит ли это …

— Да. Я знаю, где ты была. Я знаю все. Я, нахрен, видел тебя.

Он знает… Дрю знает, что я беременна.

И, очевидно, что он не в восторге.

Голос мой становится громче, когда я говорю, выигрывая время.

— Ты знаешь? — Я показываю на женщину, которая наблюдает за нами, словно мы ее собственная мыльная опера. — И это вот так ты реагируешь?

Дрю в замешательстве.

— Ты вообще меня знаешь, черт бы тебя побрал? Как ты думаешь, я бы отреагировал?

Я уже видела Дрю раздраженным до этого.

Безрассудным.

Разочарованным.

Это… жестоко.

Он спрашивает меня:

— Ты даже не собираешься этого отрицать? Заставить меня думать, что я в бреду?

На мгновение его лицо морщится. И он выглядит… страдающим, будто жертва пыток, которая вот-вот расколется.

— Ты даже не собираешься мне сказать, что я ошибаюсь, Кейт?

Он моргает, и мучительный взгляд исчезает. И я практически уверена, что я себе его придумала.

Попытка выдать желаемое за действительное.

Я складываю руки у себя на груди.

— Я не собираюсь обсуждать это с тобой в присутствии зрителей.

Дрю упрямо сжимает челюсть.

— Ты собираешься это прервать?

Мои ноги, сами по себе, отступают от него назад.

А руки в защитном жесте падают на живот.

— Что?

Он повторяет свои слова, приходя в нетерпение от моего шока.

— Я сказала, ты собираешь с этим покончить, мать твою?

В политических взглядах, Дрю «за выбор». Несмотря на свое католическое воспитание, он уважает и любит женщин в своей семье намного сильнее, чтобы позволить какому-нибудь старику в Конгрессе США диктовать, что они могут или не могут делать со своим телом.

Но с эмоциональной точки зрения — моральной — я всегда думала, что он был «за жизнь», то есть против абортов. И тот факт, что он стоит здесь, и говорит мне избавиться от ребенка, нашего ребенка, просто… невыносим.

— У меня… у меня не было времени подумать об этом.

Он горько усмехается.

— Что ж, тебе лучше начать думать, потому что до тех пор, пока это твое маленькое неблагоразумие не уйдет со сцены? Я даже не хочу смотреть на тебя, не говоря уже о том, чтобы что-то обсуждать.

Его слова ударили по мне, как шквал ветра в холодный день. После которого нечем дышать.

Дрю не Джои Мартино.

Он хуже.

Потому что заставляет меня выбирать. Ставит мне ультиматум. Как это было с Билли.

Какого хрена, о чем он вообще думает — мое неблагоразумие? Как будто это допустила только я сама?

А потом я осознаю — его злость. Его мстительность. Все начинает обретать смысл.

— Ты думаешь, я это спланировала? Что я сделала это специально?

Он улыбается, и даже глухой услышал бы в его словах сарказм.

— Нет, конечно, нет. Такие вещи просто случаются иногда, так? Даже если ты не собираешься их делать.

Я открываю рот, чтобы поспорить, чтобы объяснить, но хихиканье стриптизерши меня прерывает. Я смотрю на нее.

— Убирайся из моего дома, пока я не вышвырнула тебя отсюда вместе с остальным мусором.

В ситуациях, как эта? Женщины могут порубить друг друга быстрее, чем продавцы елок в канун рождества. Но это не потому что мы мелочные. Или коварные.

Это потому что легче сорваться на безымянную женщину, чем признать, что настоящая вина лежит на мужчине, который должен был любить тебя. Который должен был быть преданным. Верным.

А не был.

Она говорит:

— Прости, сладкая, но не ты платила за это шоу. Я иду туда, куда мне говорит тот, кто платит.

Дрю обнимает ее за талию и гордо улыбается.

— Она никуда не уходит. Мы только начали.

Я нахожу в себе силы приподнять вверх одну бровь. И пытаюсь нанести свой удар.

— Теперь ты за это платишь, Дрю? Как это жалко.

Он скалится.

— Не обманывай себя, дорогая. Я платил за это последние два года тоже. Ты просто обходилась чуть дороже, чем обычная шлюха.

Я должна была знать. Спорить с Дрю, это все равно, что иметь дело с террористом. У него нет границ, ничего запретного. Нет такого дна, на которое бы он не опустился, чтобы не победить.

Потом он выглядит задумчивым.

— Хотя, я должен сказать, несмотря на то, как все обернулось, ты стоила потраченных денег. Особенно та ночь, возле кухонной раковины, — он подмигивает, — стоит каждого цента.

Я умираю. Каждое ужасное слово режет по мне, словно лезвием по коже. Вы видите кровь? Сочится от каждого жестокого слова. Выходит из меня, причиняя еще больше боли.

Вы выглядите удивленными. Не стоит.

Дрю Эванс не сжигает мостов. Он подкладывает под ними динамит. Уничтожающий этот мост, горы, которые он соединяет и все вокруг, чему не посчастливилось быть в радиусе пятидесяти миль.

Дрю ничего не делает наполовину. Почему мое разрушение должно быть другим?

Я разворачиваюсь, чтобы пройти по коридору, прежде чем я рассыплюсь перед ним, как египетская пирамида.

Но он хватает меня за руку.

— Куда ты идешь, Кейт? Побудь здесь, может, обучишься новому трюку.

Вы знаете, как характер может делать человека привлекательнее? Как, например, парнишка в старшей школе, который, не смотря на отсутствие мышц и угревую сыпь болтается вместе с популярной толпой? Потому что он рассказывает самые смешные шутки и самые интересные истории.

Я бы хотела, что бы это работало в обратном направлении. Я бы хотела сказать, что слова Дрю по волшебству превратили бы его лицо в такое же чудовище, каким он звучал.

Но я не могу так сказать.

Посмотрите на него.

Я представляю, что именно так и выглядел Люцифер, когда Бог сбросил его с небес. Рассерженный и сломленный.

Но по-прежнему до боли прекрасный.

Я высвобождаю свою руку. А голос мой громкий, почти истеричный.

— Не трогай меня! Больше никогда не прикасайся ко мне!

Он медленно улыбается, само спокойствие. Вытирает свою руку о брюки, как будто он только что держался за что-то грязное.

— Для меня это, действительно, не будет проблемой.

Меня сейчас стошнит. Вырвет прямо на его черные туфли Бруно Магли.

И это никак не связано с моей беременностью.

Я иду по коридору, заставляя себя идти пешком. Потому что я отказываюсь позволять Дрю видеть, что я от него убегаю.

* * *

Я едва успеваю добраться до ванны.

Падаю на колени и крепко хватаюсь за унитаз. Ногти ломаются, а мои костяшки белеют. Желудок сжимается, и я делаю яростные вдохи. Кровь стучит в ушах, и кислота разжигает горло.

Я кашляю и всхлипываю, но мои глаза сухие. В них нет слез.

Пока нет. Это будет позже.

Как он может так поступать? Он сказал мне, что никогда… и я доверяла ему. Когда он говорил, что любит меня. Когда обещал, что никогда меня не обидит.

Я верила ему.

Мы никогда не говорили о том, чтобы завести детей. Мы также никогда не говорили о том, чтобы их не заводить. Но если бы я знала, что он воспримет это так, я была бы более осторожной. Я бы никогда…

Господи.

Послушайте меня. Мой бойфренд сейчас в гостиной с другой женщиной у него на коленях, а я сижу здесь, размышляя о том, чего бы я сделала, чтобы такого не случилось?

И я называла Дрю жалким.

Когда у меня в желудке уже ничего не осталось, я тащу себя к раковине и смотрюсь в зеркало. В ответ на меня смотрят запачканные щеки и глаза с красными под ними кругами на лице, которое я не узнаю.

Сбрызгиваю лицо холодной водой, снова и снова. Дрю может разорвать меня на части, превратить меня в трясущуюся массу стыда и угрызения совести, но скорее ад замерзнет, чем я позволю ему увидеть тебя такой.

Я ковыляю в спальню, вытаскиваю из шкафа спортивную сумку, и машинально скидываю туда первые попавшиеся под руку вещи. Мне надо убраться отсюда. От него. От всего, что напоминает мне о нем.

Я знаю, что вы думаете. «Твоя карьера, все, над чем ты работала — ты все это выбрасываешь на помойку»

И вы правы. Я так и делаю. Но ничего из этого больше не имеет значения. Это как… как те бедные люди, что выпрыгивали из башен 11 сентября. Они знали, что их это не спасет, но от огня было слишком жарко и им нужно было что-то делать, хоть что-то, чтобы спастись от боли.

Я закрываю молнию на сумке и закидываю ее на плечо. Потом прислоняюсь к двери и дышу. Один раз. Два. Три. Я могу это сделать. Мне просто нужно дойти до двери. Всего лишь с десяток шагов.

Я иду по коридору.

Дрю сидит на диване, ноги расставлены, глаза на танцующей женщине, двигающейся перед ним, бутылка Джека рядом с ним. Я всматриваюсь в его лицо. И на какой-то момент, я позволяю себе вспомнить.

Потосковать.

Я вижу его улыбку, в тот первый вечер, в баре, такую по-мальчишески очаровательную. Чувствую его губы, его прикосновения, первую ночь, когда мы занимались любовью, здесь, в этой квартире. Весь накал и потребность. Я переживаю заново каждое нежное слово, каждый момент любви с того времени.

И все это я прячу под замок.

В стальной коробке, которую запихала в дальний угол своего сознания. Чтобы открыть позже. Когда я смогу развалиться на части.

Я вошла в комнату и остановилась в нескольких футах от дивана.

Рыжая продолжает танцевать, но я не смотрю на нее. Я не отвожу взгляда от лица Дрю.

Голос мой суровый. Небрежный. Но на удивление решительный.

— Я сыта по горло. Тобой, всем этим. Не вздумай выследить меня через неделю и сказать мне, что ты сожалеешь. Не звони мне, чтобы сказать, что ты передумал. Все. Кончено. И я больше никогда не хочу тебя видеть.

Сколько родителей говорили своим детям-подросткам, что они наказаны навечно? Сколько подростков отвечали, что они больше никогда не будут с ними разговаривать?

Кончено. Навсегда. Никогда.

Такие громкие слова. Такие последние.

Такие пустые.

На самом деле мы не имеем их в виду. Их говорят просто так, когда ищут какой-то реакции. Молят об ответе. Правда в том, что если бы Дрю пришел ко мне завтра, или через месяц, или через полгода, и сказал мне, что совершил ошибку? Что хочет меня вернуть?

Я бы тут же приняла его назад.

Теперь вы видите, о чем я говорила раннее? Я не сильная женщина.

Я просто очень хорошо претворяюсь. Голос Дрю резкий:

— Звучит отлично, — он поднимает бутылку в качестве тоста, — вонючей чертовой жизни тебе, Кейт. И закрой там дверь на замок, я больше не хочу, чтобы мне мешали.

Я бы хотела сказать вам, что он в замешательстве. Что на его лице была капля сожаления, что в его глазах промелькнула тень печали. Я бы осталась, если заметила это.

Но его лицо ничего не выражало. Безжизненно, как у темноволосой куклы Кена.

И мне хочется кричать. Встряхнуть его, залепить ему пощечину, разнести все вокруг. Я этого хочу, но не делаю. Потому что если вы попробуете ударить кирпичную стену? Все, что у вас получится, это сломать себе руку.

Так что я поднимаю свою сумку и задираю вверх подбородок. И потом выхожу за дверь.

Загрузка...