Вселенная кластеров. Трилогия в одном томе - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Илья Тё (Путешествие по кольцу) #65

Путешествие по кольцу

Час спустя, косолапо топая рядом с Катриной Бетой, вышагивающей рядом с ним гордым, почти подиумным шагом, акционер-шимпанзе походил на маленький мохнатый бочонок на тонких, изогнутых под непонятными углами ножках, и с такими же тонкими мохнатыми ручонками, вечно вертящимися над головой.

Сэм Эливинер постоянно жестикулировал, размахивая своими конечностями, словно крыльями ветряной мельницы, молотящими воздух под напором ураганного ветра. Наконец он не выдержал и схватил Кэти одной лапой за руку, чтобы опираться на собеседницу и, таким образом, ускорить свой шаг и поспевать за ней.

— Признаюсь, вы меня поразили своим рассказом, — заявил он, — эта история с побегом просто удивительна. Столько крови, бог мой! И конечно, мне совершенно непонятно то, чем забита ваша голова. В свое время я был не плохим психологом, и более того — единственным в команде нашего Учредителя, которого он пригласил для работы над Корпорацией. Большинство используемых ныне наборов стандартных воспоминании для прогов и самих программных миров созданы машиной на основе моих изначальных разработок. Их много, миллиарды, триллионы, но все они типичны, похожи как две капли воды.

Кэти кивнула.

Творец Буцефала уже битый час рассказывал ей о принципах, на которых было основано создание индивидуальных воспоминаний программных клонов.

Прежде всего, вещал косолапый демиург, для инициации искусственной личности у прога создавали иллюзию целостности его памяти, состоящей из последовательных и логически увязанных между собой отрывков: из детства, отрочества, молодости и зрелости, одно за другим. И обязательно — момента смерти, который должен выглядеть «естественно». Именно поэтому большая часть прогов-реципиентов из развитых миров «умирала» по обычным причинам — от болезни и старости, в солидном возрасте, и никак иначе. «Естественная смерть» являлась необходимым условием, чтобы у новоиспеченного прога после воскрешения не оставалось ностальгии, чрезмерно связывающей его с родиной, или навязчивых идей, типа отмщения врагам, или острого желания что-то исправить в своей прошлой жизни.

Кроме правила «естественной смерти», краеугольным камнем программирования памяти клонов являлся «примитивизм» выдуманного виртуального мира, из которого изымалась матрица. Человек, оказавшись в мире Нуль-Корпорации, считали медики, должен с необходимостью признавать для себя, что мир Нулевого Синтеза — это нечто более совершенное, чем место, где он жил раньше. В программных мирах человечество обычно не достигало выхода в Большой космос, обычно не имело доступа к параллельным мирам, и человеческие ареалы в «выдуманных» вселенных оставались ограничены одним убогим мирком с исчерпаемыми ресурсами.

И конечно же, третьим правилом ложных воспоминаний являлась «смертность». В программных мирах по определению жизнь человека должна была быть ограниченной. В них не было места бессмертию и хеб-седу.

Это последнее правило означало, что после пробуждения в Нуль-Корпорации у прога всегда будет побудительный мотив оставаться рабом и терпеть все те унижения и боль, через которые ему придется пройти — ради вечной жизни. «Вот он, — подумала Катрина, — краеугольный камень Искусственного Мироздания: все — ради бессмертия! Честь, совесть, человеческое достоинство, не говоря уже о такой вопиющей мелочи, как физическая оболочка. Жители Корпорации готовы отдать за бессмертие все, что у них есть, включая человечность!»

— Но мы отвлеклись, — продолжил между тем демиург. — У вас, насколько я могу судить, указанные принципы нарушены. Ваша память разорвана на клочки и целостной картины прошлого не сохраняет, хотя и охватывает короткими отрывками огромный период в триста лет, несмотря на ваш «месячный» реальный возраст. Кроме того, вам известны слова «прог», «шунт», «хеб-сед», что является невозможным нарушением самих основ клонического программирования. В целом, это может означать только одно: вы вовсе не прог, а нечто совершенно иное.

— Но я ведь клон?

— Безусловно. Вот только чей? Вы знаете, на каждом из нуль-порталов моего кластера установлен специальный сканер. Таким образом, когда вы прошли через такой портал с пограничной планеты Табу на первое кольцо Граник, был считан код вашего ДНК. Если позволите, мои аналитики готовы сделать на основе полученных данных соответствующий анализ и ответить на вопрос «чей вы клон». Вы не против?

Разумеется, Кэти не возражала. Было неприятно осознавать, что в момент перехода через порталы ее кто-то «считал», однако тот факт, что ее вообще не убили и даже пустили в частный закрытый кластер, продолжал тешить душу беглой секс-агнатки безосновательными надеждами. Воображать, что существо, умудрившееся прожить столь же долго, как Сэм Эливинер Тивари, способно на доверчивость, было бы просто глупо. Пропуская внутрь собственного кластера удивительную беглянку, он, естественно, перестраховался и совершенно не был обязан сообщать о такой «перестраховке» своей гостье.

— Кстати, — продолжил Сэм Эливинер, — моя бухгалтерия проверила денежные переводы и стопроцентно гарантирует, что я вас — не покупал.

Кивнув, Катрина задумалась. После слов хапи Эливинера в ее голове возникла полная неразбериха. Смысл и значение событий, такие ясные всего несколько часов назад, снова стали ускользать. Выходило, что Эливинер — это не Заказчик. Но тогда кто? И почему корабль «Хохотун» привез ее именно сюда, в этот кластер? Или это по-прежнему всего лишь игра, и полубог притворяется, насмехаясь тайком над реакцией своей будущей наложницы?

— Но тогда, — сказала она решительно, — как же я здесь очутилась? Все, что я вам рассказала — это истинная правда. Участие Саймона Рукса, инициация, побег, бойня в школе…

— Не волнуйтесь, сикха, — заверил ее шимпанзе, — безусловно, я верю в вашу искренность. Тем более что ваши слова полностью подтверждаются мнемограммой. Я не сообщил вам об этом, но помимо кода ДНК при переходе через портал моя аппаратура скопировала еще и вашу память, — при этих словах старик довольно глупо хихикнул. — Прошу вас, не обижайтесь. Дело даже не в странности вашего визита, просто… моя техника автоматически снимает электронный слепок с мозга всех, проникающих в мой кластер.

Катрина вздохнула. Что она могла на это сказать? Хозяин, как говорится, барин. Тем более хозяин целой частной вселенной. Вокруг простирались бескрайние луга и высились снежные горы, упирающиеся вершинами в небеса. С момента ее прибытия прошло всего ничего — где-то около двух часов, однако за это время ее физическое тело умудрилось побывать во множестве мест и преодолеть приличное расстояние — система безопасности в кластере Буцефал оказалась «многоуровневой», скрытой и необычайно жесткой.

Прежде всего сразу после получения согласия на посадку со стороны ближайшего военного сателлита, который назывался красноречиво говорящим за себя именем «Табу», к ней вылетели два космических истребителя, под вежливым, но неотступным конвоем которых «Хохотун» сел на один из гигантских космодромов, из которых, по сути, как из ячеек пластинчатого доспеха состояла вся поверхность бронированной планеты-крепости. Там Катрину попросили выйти из судна и без всяких дальнейших проволочек, без обысков, без видимого сканирования и без долгого оформления документов предложили проследовать внутрь космической цитадели.

Сам «Гоготан» по требованию пограничников после высадки единственной пассажирки немедленно отбыл на орбиту Табу, где и должен был оставаться под прицелами орбитальных орудий, до завершения визита. Все это настораживало Катрину. Еще тогда ее удивило отсутствие при высадке каких-либо видимых проверок — и только сейчас она узнала, что все проверки тут заменяет простое прохождение через нуль-портал, оборудованный всевозможными сканерами и детекторами.

Кроме этого, волновал факт отбытия «Хохотуна» на орбиту. Насколько она поняла из кратких, но очень доступных объяснений все того же усато-печального вояки, разговаривавшего с ней через экран видеофона, предложенный ей порядок посещения кластера Буцефал являлся очень древней и абсолютно неизменной процедурой для всех гостей. Внутрь третьего кольца, прикрывавшего всю звёздно-планетарную систему сферой силового поля, не мог проникнуть ни один чужой корабль под угрозой немедленного уничтожения. Все космические суда, не принадлежащие Сэму Эливинеру Тивари, оставались на орбите Табу. Все гости без исключения пешком спускались вниз и через нуль-порталы внутри цитадели следовали до нужных точек на планетах кластера. В этом, по всей видимости, заключался особый смысл — ни один корабль, ни одно крупное техническое устройство внутрь системы кластера попасть не могли и не попадали ни при каких условиях. Попасть могли только люди, причем пешком, через нуль-портал, со считанным ДНК и снятой мнемограммой мозга.

Кроме сугубо практического, у данного правила имелся и некий психологический аспект: даже Кэти подсознательно понимала, что яхта «Гоготан», предназначенная для роскошной неги и комфортабельных путешествий, пусть и вооруженная до зубов современным оружием и напичканная электроникой, мало чем поможет ей внутри закрытого кластера, однако оставаться в полном одиночестве, без прочных стен космического корабля, без техники и ехидного мозга-дворецкого, в чужой незнакомой вселенной было чрезвычайно неприятно. В любом случае, лично она ничего не могла поделать с установленным на Буцефале порядком посещения и послушно смирилась с ним.

Сев на поверхность Табу, Кэти облачилась в тонкий военный скафандр, синтезированный тут же по каталогу нуль-синтетической машины, после чего спустилась по той же лесенке, по которой они с Мерелин всего несколько дней назад взошли на борт яхты на космодроме ИЦа № 166.

Несмотря на внешнюю лёгкость защитного костюма, накладные чешуйки скафандра и стекло шлема несли тончайшее ламинированное покрытие, слой невидимой, но от того не менее действенной брони. В каталоге существовали более серьезные модели армейских тактических доспехов, которые обладали более высокой степенью защиты и соответственно более весомыми габаритами и менее изящным внешним видом, но Катрина от них отказалась. По большому счёту, размышляла она, нет существенной разницы, оказаться ли в центре неизвестной вселенной вооруженной до зубов или же голой и беззащитной. Ведь любой кластер — это огромный мир, а любой демиург-акционер — почти настоящий бог в нём. Ни броня, ни оружие не спасут ее от гнева повелителя Буцефала в случае, если таковой обрушиться на нее. Тогда к чему вся эта милитаризация? Бронированный скафандр на ее плечах и бластер-перчатка на кисти правой руки служили скорее символами защиты, гарантией психического спокойствия и успокоения беглой души, нежели реально обеспечивали ей безопасность.

Отважно, не задумываясь о будущем, Катрина Бета шагала по стальным плитам космической планеты-цитадели. Вместе с двумя солдатами, приданными в качестве провожатых, она спустилась вниз на титаническом лифте в огромный бункер, скрывавшийся под поверхностью космической крепости.

Табу стал первым миром частной вселенной, который девушке предстояло увидеть сегодня. Однако второй мир Буцефал-Шестимирья ожидал ее почти сразу за первым.

Нуль-портал, в который Кэти вошла из подземного бункера, мгновенно перенес ее через миллионы километров вакуума, в самый центр этой частной вселенной, во вторую космическую крепость, с куда более странным, чем у первой, названием — Эксцесс. А уже оттуда, на маленьких комфортабельных тележках с пластиковыми креслами, через длинный туннель подземного или, лучше сказать, «подбронеслойного» автобана, их вывезли на новый космодром, где гостей ожидали межпланетные челноки.

Здесь ее и встретил акционер Корпорации Сэм Эливинер Тивари, собственной косматой персоной.

Бессмертный демиург стоял по-простому, чуть подбоченясь, в окружении немногочисленной охраны — по всей видимости, штатной охраны космодрома, а вовсе не личных телохранителей. Он явился почти голым, в одном лишь оранжевом фартуке из резиноподобного материала, едва прикрывавшем срамное место, соски и более похожим на одеяние домохозяйки, нежели на нормальную одежду и уж, тем более, на облачение живого бессмертного полубога.

Разумная обезьяна обежала фигуру Кэти маленькими умными глазами, затем сдержанно поприветствовала кивком головы и жестом мохнатой ручки пригласила следовать за собой. Путешествие Катрины, как выяснилось, было еще очень далеко до завершения. Разместившись в маленьком межпланетном челноке, красавица и обезьяна рванули в «ближний» космос.

Ускорение в этих аппаратах почти не чувствовалось, и Катрина, даже не пристегнутая к креслам ремнями безопасности, глядела на уменьшающиеся внизу очертания космодрома. Те исчезали за слоями атмосферы с такой невероятной скоростью, что вид казался скорее кадром мультипликационного фильма, нежели реальной картиной, доступной для обозрения через прозрачный полог космического аппарата.

— Я вижу, вы в первый раз летите через открытый космос в таком аппарате, — негромко сказал шимпанзе, заметив смущение беглой агнатки. — Я называю их для забавы «лектиками».

— А почему? — невольно спросила Катрина — такого слова она никогда не слышала.

— Эх, — вздохнула обезьяна, — так назывались носилки для переноски людей в некоторых странах на Земле в неимоверно далёкие теперь времена. Иногда хочется, чтобы тебя окружали хоть какие-то, знакомые с юности если не предметы, то хотя бы слова. Очень комфортно, не правда ли?

Катрина кивнула. Было неловко разговаривать с полуголым демиургом, находясь в закрытом космическом скафандре, и она, наплевав на собственную мнимую безопасность, раскрыла шлем. Прозрачный пластик послушно сложился за шею, как простой капюшон.

— Да, — произнесла она, немного робея. — В таком аппарате я лечу в первый раз.

— Прекрасно, — поддержал ее Эливинер, — новизна ощущений, является лучшим из всего, что может ожидать человек от жизни. Главная проблема бессмертных заключается именно в этом, в отсутствии новизны. В каком-то смысле я сейчас очень рад за вас. Всегда приятно ощущать что-то впервые.

Он улыбнулся, блеснув желтыми кривыми зубами.

— Мне казалось, — заметила Катрина, — что при колоссальной скорости, с которой мы оторвались от поверхности космодрома, на нас должно действовать очень сильное ускорение.

— Безусловно, но оно компенсируется гравикомпенсаторами, — ответил Эливинер. — Мне известно, что ваш жизненный опыт, сикха, крайне незначителен, однако, прожив почти месяц в нашем безумном мире ИЦев с их увеличенным внутренним пространством и среди машин нуль-синтеза, создающих материю из пустоты, вы должны понимать, что наука Корпорации способна выделывать с физическими законами еще и не такие чудеса. Почти все космические, да что там, даже авиационные суда Нуль-Корпорации, включая ваш «Гоготан», оборудованы гравикомпенсаторами и имеют независимую от внешних полей гравитационную палубу, на которой не чувствуются внешние ускорения. За бортом может разрываться воздух, вызывая смывающие океаны цунами, однако внутри судна вы не почувствуете даже качки. Все это довольно банально.

Катрина снова кивнула. Возможно, отсутствие перегрузок при старте с космическим ускорением было банальностью для кого-то другого, но для нее, даже с ничтожными знаниями постельной агнатки и воспоминаниями малообразованного в смысле естественных наук кавалериста Катилины, факт являлся удивительным. За несколько секунд, что длился их короткий разговор, лектика оторвалась от бронированного планетоида настолько, что перед глазами Катрины открылась завораживающая картина кластера Буцефал-Шестимирье, во всем его сверкающем великолепии!

Две звезды, четыре планеты и три кольца развернулись перед ней головокружительной панорамой. И как же отличалась она от того насыщенного красками, прилизанного, контрастного, но все же «ненатурального» изображения, которое видела Катрина на борту яхты, когда запрашивала по справке информацию о кластере Буцефал. Воистину перед ней теперь была не голографическая развертка, но сам мир, во всем своем искусственно-естественном великолепии!

Увидев восторженный блеск в глазах своей гостьи, не скрываемый ни опасностью ее положения беглянки, ни неопределенностью будущего, бог-шимпанзе подобрел. Он будто расцвел улыбкой — еще бы, ведь девушка восторгалась его твореньем!

— Нравится? — коротко поинтересовался он.

— Безусловно! — ответила Катрина. — Я до сих пор не пойму, каким образом это возможно?! Как вам удалось создать парные планеты и звезды, заставив их при этом вращаться вокруг несуществующего общего центра? Я допускаю, что с помощью машин нуль-синтеза возможно изготовить даже такие крупные объекты, но как придать им в космическом пространстве верное направление движения и нужное ускорение, так чтобы они кружили с одинаковой скоростью?

Шимпанзе блеснул зубами.

— Весь фокус в том, — ответил он, — что планеты и звезды частных кластеров не создаются отдельно и не помещаются потом в пустое пространство с помощью каких-то фантастических двигателей. Демиурги создают весь кластер целиком, программируя не только размеры и химический состав космических тел, но и их гравитационное взаимодействие и даже «химический возраст» миров. На самом деле, уникальность моих планет и звезд состоит не в том, как именно я их создал и придал движение, а именно в том, как они расположены относительно друг друга. Если позволите, сикха, я покажу.

С этими словами хапи Эливинер быстро пробежал темнокожими пальцами по лицевой панели космического челнока и произнес вслух несколько слов на незнакомом Катрине звучном гортанном языке. Безмолвно повинуясь, лектика резко изменила направление своего движения и, как бы упав на бок, круто ушла левее. Мир вокруг Кэти перевернулся на девяносто градусов, но ее вестибулярный аппарат не почувствовал ничего.

Бессмертный Творец тем временем продолжал вещать, словно превратившись в гида на экскурсии по собственному Творенью.

— Размеры и расстояния между созданными мной космическими телами рассчитаны особым образом. Иногда мой мир называют Вселенной Колец, но на самом деле он — Вселенная Затмений. Вид, разумеется, зависит от угла зрения, но наиболее фантасмагоричную картину можно наблюдать с поверхности любой из пары моих шарообразных планет — Бавея и Чакана. Я попробую показать вам все прямо с борта нашей лектики. Глядите, сейчас мы пройдем по линии, касательной к Бавею.

С этими словами их космомобиль, скользивший уже возле Белой планеты, обрушился на вершину изогнутого дугой горизонта как пущенный с вершины скалы снаряд.

«Какая же у нас скорость?! — восторженно думала Катрина. — Расстояния между космическими телами должны быть чудовищно велики, однако мы покрываем их едва ли не за секунды!»

— Наша скорость близка к скорости радиоволны, — ответил, будто прочитав ее вопрос, Эливинер. — Это возможно благодаря силовым полям, защищающим лектику снаружи, и, конечно независимой гравитационной подвеске, способной придать небольшому аппарату такое стремительное ускорение.

— Но обратите внимание на картину за стеклом, — продолжил он. — Сейчас мы уже пролетаем на высоте сто километров от поверхности Бавея. Угол зрения на такой высоте достаточно близок к углу зрения наблюдателя на поверхности. Взгляните на мои звезды!

Он торжественно обвел рукой небосвод.

— Как вы знаете, — сказал демиург, — центр моей системы составляют две планеты — Чакан и Бавей. Бавей — это мир снега и льда, Белая планета моей вселенной. Чакан — мир крови и тьмы, так называемая Черная планета. Звезды, вращающиеся вокруг них, также составляют пару. Первую звезду зовут Фарос, что значит «Маяк», а вторую — Альмагест, что значит «Величайший». Обе звезды абсолютно одинаковы по размеру и массе, обе планеты — тоже. Но главное состоит в том, что и планетарная и звездная пары кружатся таким образом, что постоянно находятся на одной прямой линии, как бы составляют единый отрезок. Две планеты — в центре отрезка, две звезды — на его концах. При этом планеты кружат вокруг оси, что обеспечивает на их поверхности смену дня и ночи. Сейчас мы проходим по касательной к поверхности Белой планеты, как бы через центр отрезка. Взгляните на противостоящий нам Чакан и звезду Альмагест — они прямо у вас над головой.

Катрина подняла глаза — и ахнула!

До этого она в основном глядела вниз, на проплывающие под днищем космомобиля ледники Белой планеты, однако сейчас взгляд ее уткнулся в небеса.

Прямо над ней, как и говорил полубог-обезьяна, висел темный Чакан во всем своем мрачном великолепии, однако выше него и дальше сверкало ослепительное солнце «Величайшего» — Альмагеста. За доли секунды флаер преодолел еще несколько километров и как бы завис в центре небесной дуги Бавея. Яркая звезда и темная планета выстроились перед ним на прямой линии, точно — одна за другой.

И вот, когда диск Чакана закрыл своим мрачным телом сверкающий диск Альмагеста, над темным краем его неописуемым мистическим пламенем вспыхнули длинные извивающиеся протуберанцы. Прямо на глазах у пораженной Катрины Беты зажглось фантастическое сияние верхнего слоя звезды — солнечной короны.

Жемчужно-розовое, почти неописуемое человеческими словами, оно засверкало в космосе тончайшей вуалью, опыляя мириадом лучей обитателей ледяного Бавея.

Черный круг, алый круг, розовый круг и, наконец, яркий, обжигающе желтый, — последовательно сменяли друг друга от центра к краям завораживающей сцены этого космического спектакля. Широкий обод кровавого света, истончающийся как нимб вокруг головы святого, окружал эти последовательные разноцветные кольца, и, наконец, розовый туман, облака льдинок и космической пыли, метущиеся выше уровня стратосферы, завершали всю фантастическую фантасмагорию! Одинокие снопы лучей, протянувшихся под разными углами, пронзающие небеса как хрустальные пики, танцевали вокруг этого чуда.

Катрина ахала и качала головой, почти позабыв обо всех своих проблемах и бедах. То, что она видела сейчас, невозможно было сравнить ни с чем. А шимпанзе улыбался — как истинного художника его всегда забавлял тот восторг, который вызывали в глазах поклонников и поклонниц его удивительные игрушки.

— Конус тени, отбрасываемый Чаканом на Бавей, точно соответствует расстоянию до Бавея, — продолжил он, как ни в чем ни бывало. — В результате ежедневно каждый житель Белой планеты может наблюдать то, что вы видите сейчас — завораживающий вид затмения Альмагеста. То же самое повторяется и на Чакане. Каждый его обитатель раз в сутки видит полное затмение Фароса. В процессе затмения звезда и закрывающая ее планета проходят несколько фаз. Поэтому практически весь световой день Бавея — это постепенное затмение Альмагеста Чаканом. А весь световой день Чакана — это постепенно затмение Фароса Бавеем.

Эливинер снова что-то произнес на непонятном языке, и лектика взмыла вверх.

— Если вы знакомились со схемой моего кластера, выложенной в Сети, — продолжал он, — то должны понимать: официальная структура кластера Буцефал существенно отличается от реальной. Мои архитекторы специально выложили в СИНК ошибочные проекты, ибо хотя мои звезды, планеты и кольца в целом совпадают с запроектированными по числу и размерам, их взаимное расположение, а также химический состав существенно отличаются!

— Моя система, — продолжал демиург, — навеяна пафосом романтических произведений древности. Кластер Буцефал напоминает корону или же драгоценное украшение, созданное искусным, старательным ювелиром. Преобладающими цветами моей частной вселенной являются желтый, а точнее золотой. Золотом отливают оба военных сателлита, и золотистым металлом покрыты все три гигантские планеты-кольца. Свет моих звезд — также желтый, как и положено для нормальной звезды солнечного класса. И только планеты вырываются из этой цветовой гаммы. А теперь посмотрите. Сверху кластер Буцефал похож на скифскую пектораль или же на варварскую корону. Взгляните, его окружают три кольца, но с разным плетением, вязью и как бы отлитых из золота. Внутри колец помещены два огромных желтых бриллианта — это звезды моей системы, сияющие нетленным светом и освещающие все вокруг. И, наконец, еще ближе к центру, сразу за двумя бриллиантами, в мое громадное украшение вделаны два небольших самоцвета или же две жемчужины — черная и белая, это две планеты, черный Чакан и белый Бавей.

Катрина кивала.

За время этой лекции они постепенно удалились от пугающей льдистой глыбы Бавея, а также сияющей в космосе звездной пары Фароса и Альмагеста, и вскоре добрались до следующего пункта экскурсии. Пунктом этим оказалось первое кольцо Буцефала, опоясывающее две планеты и обе звезды гигантским золотым поясом. Насколько Катрина помнила из почерпнутой перед визитом информации из Сети, кольцо называлось Граник.

При приближении к Гранику впечатление о кластере Буцефал как о созданной ювелирами драгоценности еще более усилилось.

Как и остальные три кольца, Граник отливал в космической пустоте золотистыми металлическими переливами. Однако это было верно только для внешней части кольца. Когда флаер перелетел через край Граника и продолжил свой путь над его внутренней поверхностью, вид существенно изменился. По-прежнему границы космической ленты отливали желтым — то вздымались ввысь металлические стены-горы, боковые ограничители кольца, по самой скромной прикидке высотой в тысячи километров. Однако само кольцо стало похоже на гигантский золотой браслет, разделенный на ровные звенья, в каждый из которых твердой рукою мастера вставили блистающий самоцвет. Преобладающим окрасом таких вставок являлся смешанный зеленый, похожий на поверхность полированного малахита или змеевика, и Катрина поняла: то был не камень — под ней простирались гигантские поля и леса.

Эливинер подтвердил этот вывод. Внутренняя поверхность кольца Граник, обращенная к двум солнцам системы и, таким образом, освещенная ими, делилась на многочисленные секции-звенья. Всего секций было двадцать семь — как объяснил Эливинер, по числу геологических периодов, которые, согласно его личным представлениям, соответствовали последовательным этапам развития живых организмов на Древней Земле. То есть кольцо представляло собой подобие гигантского палеонтологического музея или фантастического природного заповедника. Каждую секцию Граника закрывал прямоугольный стеклянный купол высотой тысяча километров, и соответственно каждая секция имела свой особенный состав атмосферы и свою индивидуальную биологическую среду. В большинстве секций, за некоторым исключением, господствовала растительность или бушующие полноводные океаны с морскими впадинами или же подводными поднятиями дна. Именно они, просторы лесов и вод, покрытые на космической высоте мощной прозрачной оболочкой, и заставляли поверхности «секций» блистать как грани полированных драгоценных камней.

Первая секция, как объяснил Эливинер, была посвящена биосфере архея — первого геологического эона Древней Земли. В то далекое время, занимавшее почти два миллиарда лет по абсолютной шкале, древняя прародина человечества была безжизненна и пуста, окутана ядовитой для живых существ атмосферой, лишённой кислорода. Повсюду гремели вулканические извержения, сверкали молнии, что и повторялось под стеклянным покрытием в секции «Архей» гигантской системой кондиционирования и имитаторами геологической активности. Жёсткое ультрафиолетовое излучение, испускаемое размещенными в толще покрывающего секцию прозрачного материала, пронизывало атмосферу Архея смертоносными почти для всего живого лучами. Когда-то, как сообщил Эливинер, под влиянием этих губительных явлений, из окутывавшей Древнюю Землю смеси паров сероводорода, аммиака и угарного газа, вырвавшихся из жерл огнедышащих вулканов, в те далекие времена начали синтезироваться первые органические соединения и возникли уникальные свойства, необходимые для будущей жизни. И сейчас, за бортом космомобиля, перед Катриной развернуло свои просторы настоящее «царство мертвых», по странной иронии судьбы являвшееся фундаментом будущего «царства живых». Помимо специфических бактерий, точно повторяющих прародителей земной биосферы, в границах секции «Архей» повторялся и рельеф прародины человечества в ту доисторическую эпоху, состоящий из крутых скал, вулканических хребтов и многочисленных метеоритных кратеров, почти точно повторяющих размеры и положение кратеров на доисторической Древней Земле. Из-за практически непрерывных землетрясений рельеф этот был сильно сглажен и сложен из монотонного темно-серого вещества, покрытого сверху толстым слоем пористого реголита. Сутки здесь длились всего шесть часов, а ландшафты неприветливой, суровой и холодной пустыни с черным небом (вследствие очень разреженной атмосферы) простирались повсюду, насколько хватало глаз…

Следующие семь секций, по словам Эливинера, были посвящены эону протерозой и представляли жизненные формы, изъятые из составляющих его эпох сидерия, риасия, орозирия, статерия, калимия, эктазия и стения, что в реальной земной истории занимали период почти в полтора миллиарда лет. Услышав незнакомые названия Катрина хмыкнула: названия древних эпох ей ничего не говорили, и она с пристальным вниманием вгляделась в проплывающие под днищем космомобиля темно-коричневые просторы. По сравнению с секцией «Архей» вид секций «Протерозоя» существенно изменился. Под флаером, в водах раскинувшегося от горизонта до горизонта бескрайнего океана (вернее — раскинувшегося от одной стены космической секции до другой), цвела грязным цветом империя анаэробных водорослей, густого вулканического тумана и по-прежнему непригодной для дыхания атмосферы, в которой имелись лишь ничтожные доли необходимого человеку кислорода. Здесь уже не было кратеров, рельеф стал мягче и ровнее, а большую часть поверхности занимали гигантские, насыщенные железом океаны, в которых не было рыб.

Мертвые волны плыли под ними, и Эливинер рассказывал ей, что в то далекое даже относительно Исхода время флора и фауна Древней Земли были уже довольно многочисленны, но весьма микроскопичны. Границы между секциями «Протерозоя», таким образом, создавались инженерами Граника не столько для отграничения одних живых видов от других, сколько для закрепления изменений внешнего облика древней планеты и произошедшего в это время чудовищного преображения атмосферы, названного впоследствии глобальной Кислородной Катастрофой. До этого, безусловно, величайшего события в истории Земли (почему-то неизвестного ныне большинству обывателей) почти все существующие формы жизни на планете являлись анаэробами, и обмен веществ в их организмах, к огромному удивлению Кэти, не зависел от этого знаменитого окислителя!

Великая Кислородная Революция потрясла существовавшую тогда биосферу. Доступ этого ядовитого для тогдашней жизни газа уничтожил большинство древнейших организмов, представленных в первых четырех секциях «Протерозоя», а поэтому в последних четырех секциях этого древнейшего эона поверхность вновь напоминала собой скорее мертвую холодную пустыню, нежели рай-океан шныряющих в волнах микросуществ…

Три следующие секции кольца Граник посвящались заключительным периодам протерозоя и носили названия «Эдиакрий», «Тоний» и «Криогений». Они были заняты жизненными формами, существовавшими на Земле около полумиллиарда лет по абсолютному времясчислению. В этот относительно краткий по сравнению с прошлыми временными пластами период, как объяснял Эливинер, оправившаяся от отравления кислородом Жизнь сделала новый резкий и качественный скачок.

В секции «Эдиакрий» проживали предки современных бактерий, родившиеся на останках прежнего анаэробного царства. Новые «кислорододышащие» существа этой дикой «эдиакарской фауны», как назвал ее увлекшийся лекцией демиург, претерпели всего лишь за несколько сотен миллионов лет, столь молниеносные и поразительные изменения, что превратились к концу эпохи в настоящее царство уникальных мягкотелых организмов, сохранившихся ныне только на кольце Граник кластера Буцефал. С неописуемым восторгом Эливинер объяснял своей спутнице, что место этих существ в эволюционном древе, как оказалось, не установлено до сих пор! А жизнь в «Эдиакрий» в результате представляла собой еще более страшную загадку, нежели великая Кислородная Революция, поскольку, по мнению Эливинера, ни один из представителей флоры и фауны того странного времени не являлся предком современных живых существ!

В следующей секции «Тоний» странные представители этой «боковой» ветви эволюции продолжили свое чуждое, выходящее за рамки привычных законов развития. В проплывающих под флаером безграничных просторах Катрина, разумеется, не могла разглядеть столь удивительно необычных, но в то же время удивительно мелких существ, однако разглядела другое — гигантское, темное пятно суши, единственное на всю секцию «Тоний» и омываемое со всех сторон сумрачными бесконечными водами.

— Перед вами, — прокомментировал ее наблюдения Эливинер, — находятся точные копии Родинии и Мировии — первого известного истории «суперконтинента» и первого планетарного «суперокеана», каждый из которых в свое время покрывал половину территории древней планеты.

Однако более всего Катрину поразил вид секции «Криогений» — последней секции, посвященной протерозою. Вид этой части Кольца-музея существенно отличался от всех предыдущих, даже от архея: в этот краткий, но запоминающийся период, по словам бога-шимпанзе, планета пережила период самого страшного и масштабного оледенения за всю необычайно долгую историю. Почти сотню миллионов лет Земля напоминала собой гигантский ледяной шарик и льды на ее поверхности достигали экватора! Жизнь сохранилась только в ничтожных нишах глубоко подо льдом, и Эливинер, с усмешкой, назвал эту секцию «Сноуболл»…

Следующие семь секций планеты-кольца его инженеры посвятили зону палеозой, что делился на кембрий, ордовик, силур, девон, карбон, каменноугольную и, наконец, пермскую зону. Каждый из перечисленных гигантских прямоугольных павильонов занимал размер значительно больший, нежели предыдущие части кольцевого музея. Факт этот Эливинер объяснил значительным усложнением биологического многообразия Древней Земли, ростом численности и скорости, с которым живые организмы принялись мутировать во времени.

Каждый из палеозойских космических павильонов музея-кольца, по словам Творца-обезьяны, представлял собой прямоугольник со сторонами двести миллионов километров на тридцать тысяч километров — что значительно превышало площадь реальной Древней Земли во множество раз. Флора и фауна каждой из новых секций, как сообщил Эливинер, охватывала период развития жизни, примерно соответствующий пятидесяти — ста миллионам лет — движение эволюции с каждым эоном, как видно, все более ускорялось.

В кембрии, после гибели во льдах криогения большей части ранее существовавших живых организмов, Жизнь на Древней Земле совершила еще один качественный скачок. «Уже в который раз!» — подивилась про себя Катрина. Как видно, важнейшим фактором, стимулирующим развитие новых видов, являлось тотальное истребление старых. Природа будто экспериментировала, раз за разом уничтожая немилые ей семейства, виды, и даже целые царства живых существ. Во льдах криогения сгинуло почти 80 % земных обитателей. Однако, как только льды отступили, выжившие снова стали плодиться и мутировать. Постепенно выйдя из-подо льда, вещал Эливинер, развились новые сложные организмы, собранные им в проплывавшей под днищем флаера секции: после тотального истребления у животных впервые за историю эволюции появились признаки полового разделения и стало вырабатываться некое подобие панциря и скелета. То был настоящий прорыв, вызванный миллионолетним ледяным геноцидом. Почти уничтоженная холодом жизнь ответила вселенной-убийце скачкообразным развитием!

В первой секции эона палеозой — «Кембрии» — под прозрачным космическим стеклом, скрывающим насыщенную испарениями атмосферу, господствовали сине-зелёные водоросли, в огромных количествах обитавшие на Древней Земле в едва оттаявших от ледяного покрова морях. Здесь их было настолько много, что когда флаер пролетал над этими воистину титаническими пучинами, воды под космомобилем напоминали скорее покрытые тиной болота или поросшую мхами тундру, нежели океаны, протянувшиеся на тысячи тысяч миль.

Экран на борту флаера, присоединенный к электронной камере-телескопу, позволял в тысячи раз увеличивать проплывающие под днищем космомобиля виды, и Кэти смотрела в него, не отрываясь, только жадно вслушиваясь в монотонный речитатив своего «божественного» мохнатого лектора. И вот, под щитом «Ордовика», в сплошном ярко-зеленом ковре из водорослей Кэти заметила изменения: в разрывах «ковра», меж длинных стеблей удивительных морских растений, подобных вырванным из плоти красным и синим кровеносным сосудам, замелькали тысячи быстрых колючих спор, ищущих себе места для высадки и размножения. Тут же, по словам обезьяноподобного гида, жили и самые древние позвоночные — уродливые, бесчелюстные подобия слепых рыб, что скользили в толще едва солоноватых мировых океанов, в настоящих облаках из прародителей будущего планктона.

Однако уже следующий сектор — «Силур» — оказался значительно более многообразен. Силур являлся миром мелководных морей глубиной, как видно, не более 15–20 метров, ибо воды его были насквозь прозрачными, и ключкозубых тварей-рыб со множеством плавников. Рельеф «Силура» казался кипящим варевом, а просторы вод утыканы вулканами, что извергали потоки лавы прямо в прозрачные волны бескрайних мелей-океанов…

В «Девоне» проживали первые аммониты — головоногие моллюски со спирально закрученными раковинами и донные хищники — ракоскорпионы до полутора и даже двух метров в длину. То были настоящие великаны по сравнению со всеми прошлыми формами жизни! Эливинер, улыбаясь, назвал эту секцию «Миром Рыб», ибо, по его словам, никогда еще обитатели морского царства не достигали такого поразительного многообразия!

Каменноугольный сектор напомнил Кэти Родинию и Мировию. Под днищем флаера впервые появились очертания огромных суперконтинентов — точных копий древней Лавразии и Гондваны, так, по крайней мере, их величал демиург. В следующем секторе — «Перми» — Лавразия и Гондвана «слиплись» как будто гигантская сила толкнула их в объятья друг друга, при этом казалось, будто Гондвана незадолго до столкновения повернулась по часовой стрелке, так что ее восточная часть внезапно сместилась к югу, а западная оказалась на севере. В результате поворота на востоке появился новый океан — Эливинер назвал его «Тетис», а на западе закрылся старый — океан Рея. В «Карбоне» обе гигантских суши срослись окончательно, образовав, по словам Эливинера, величайший континент за всю историю планеты — Пангею…

В Каменоугольном секторе Кэти удивили амфибии, впервые появившиеся на Земле в одноименный период. Как пояснил Эливинер, в ту далекую эпоху «Век Рыб» закончился и на арену вышли многочисленные уродцы, напоминавшие рыб по облику, но с маленькими кривыми ногами! Именно тогда, восторгался Эливинер, на сушу выбрались первые сухопутные существа. Океаны стали настолько мелки, а температура настолько повысилась, что многие моря внезапно превратились в болота. Здесь, на самом стыке воды и первой, болотистой «тверди» появились странные существа, дышащие как жабрами, так и легкими, и ставшие впоследствии прародителями будущих земноводных. В этой же секции обитали и первые насекомые — пауки, клещи и прочие маленькие уродливые создания — жизнь стала осваивать сушу…

Однако в морях рыбы по-прежнему правили бал: здесь, по словам демиурга, царили разнообразные хрящевые акулы, столь совершенные, что сохранились в почти неизменном виде до сегодняшних дней. Некоторые из чудовищ, по словам ее спутника, могли достигать длины двенадцати метров, что было новым рекордом длины и массы для тогдашнего периода эволюции. Сохранялись и последние пресноводные кистеперые, доставшиеся этой секции от силура.

Теплые континентальные болота секции «Карбон» напротив, изобиловали насекомыми и земноводными. Среди деревьев порхали гигантские летучие тараканы, стрекозы и поденки. В гниющей растительности пировали родичи многоножек, а зубастые предки лягушек охотились на них на манер аллигаторов будущего — поджидая в укрытии и резко бросаясь на червеподобную жертву. У странных существ, похожих на глазастых головастиков, но с ногами, еще имелись дрожащие на ветру жабры. А множество удивительных насекомых, отдыхающих на широких листьях плавающих растений, напоминали скорее разноцветных тритонов, нежели многоногих сородичей…

По словам Эливинера, насекомые «Карбона» стали первыми существами, поднявшимися в воздух. Причем, как уверял демиург, они сделали это на 150 миллионов лет раньше птиц. Первопроходцами в деле воздухоплавания являлись стрекозы. И хотя большинство из них принадлежало, по уверениям Эливинера, к ныне вымершим видам, в проплывающих под дном лектики болотах и джунглях они чувствовали себя настоящими «королями воздуха», ведь размах их гигантских крыльев достигал почти полутора метров, а огромные личинки охотились на земле на рептилий!

Леса в этом секторе не росли, а плавали, подобно морской капусте. Именно эта гипертрофированная «капуста», как пояснил Эливинер, впоследствии была использована человечеством в качестве ископаемых залежей каменного угля. Пни этих странных плавающих деревьев не укоренялись в почве и были заполнены воздухом — как воздушные подушки, и корневища разветвлялись в горизонтальной плоскости на десятки десятков метров, переплетаясь друг с другом, что позволяло вершинам удивительных лесных массивов-плотов вздыматься над поверхностью вод на высоту десятиэтажных домов!

Следующий сектор носил странное название «Пермь». Этот сектор был первым, который можно было назвать полноценным «животным парком». Гротескные предки ящеров, похожие то ли на гигантских собак, то ли на маленьких крокодилов, неслись здесь по скалам и мхам огромной обнажившейся суши. Из насекомых в «Перми» существовали жуки и многочисленные сетчатокрылые, а климат соответственно становился все суше и суше. Именно эта «засушливость» климата привела в конечном итоге к новой ужасающей катастрофе, в очередной, уже третий раз за историю полностью очистившей Землю от большинства обитателей.

Пермь закончилась Смертью, вымиранием видов, самым масштабным из всех, какие только знала планета. К завершению этой трагически «жаркой» эпохи от отсутствия влаги в пустынных впадинах мертвых морей исчезло 90 % видов морских организмов и 95 % наземных. Так же как лед в «Криогении», огнедышащий жар «Перми» уничтожил все живое на Древней Земле и… дал ей новое ускорение. Вновь вслед за массовым вымиранием последовал мощный эволюционный виток.

Кэти прищурилась. Пролетев границу «Перми» — гигантского прямоугольника с высотой грани в тысячу километров, — космомобиль скользил сейчас над прозрачным покрытием следующего космического павильона. За «Пермью» одна за другой следовали три секции «Мезозоя», что охватывал, по словам Эливинера, участок времени в сто пятьдесят миллионов лет.

«Триас» был первым из них. Бросив на поверхность быстрый скользящий взгляд, Катрина сразу увидела, что в этой секции площади внутренних морей, расположенных между континентами, чуть увеличились по сравнению с огнедышащей «Пермью», однако на огромных территориях суши все еще сохранялись обширнейшие пустынные ландшафты. Потепление климата, произошедшее на Земле в предшествующую эпоху, вызвало полное высыхание большинства внутренних водоемов, а в немногих оставшихся, как следствие, вода стала очень соленой. В результате, после глобального вымирания, в наземной растительности внезапно стали преобладать колючки и папоротники, а гигантские массивы «плавающих лесов» тихо скончались, став материалом для будущих залежей нефти и угля. Однако в жарком климате еще больше развились рептилии, появились первые современные устрицы и моллюски, а также первые млекопитающие. Но главное, передовой фронт развития жизни вновь двинулся в воду: крупнейшими животными мира вновь стали обитатели моря, разнообразие же позвоночных на суше упало почти до нуля.

Следующий за «Триасом» так называемый сектор «Юра», соответствовавший по словам Эливинера, среднему периоду «Мезозоя», охватывал развитие жизни в пределах пятисот миллионов лет. Единый континент Пангея, существовавший к этому времени почти два геологических периода, начал распадаться на отдельные плиты — прообразы будущих частей света, что и отражал искусственный рельеф этой части музея-кольца. Кэти без труда рассмотрела оставшиеся от Пангеи очертания сразу шести независимых континентов! К полному удовольствию биосферы, климат в юре стал более влажным, чем в перми и триасе, что оживило почти уничтоженную засухами растительность. В результате, огромные территории секции «Юра» застилал пред Катриной пышный зеленый ковер из просторных, разнообразных лесов. Последние, впрочем, состояли по-прежнему преимущественно из папоротников и хвои.

А под сенью этих деревьев бродили… удивительные динозавры!

«Ужасные ящеры», как назвал их бог-обезьяна, жили в юре повсюду: в обширных лесах, горах, морях, степях, озёрах, болотах. Диапазон различий между ящерами оказался настолько велик, что Кэти сбилась со счета. Они могли быть величиной с кошку или курицу, а могли достигать размеров огромных китов. Одни из них бегали на четырёх когтистых конечностях, другие скакали на задних лапах. Одни были ловкими кровожадными тварями, другие же поедали траву. Но единым было одно: все они жили на суше. Вода океанов, как «точило» для острия эволюции, снова отступила на задний план!

Следующий сектор музея-кольца носил название «Мел» и охватывал мутацию видов всего за восемьдесят миллионов лет. Мел считался последним из трех периодов мезозоя и закрывал этот красочный и, пожалуй, наиболее яркий из всех эонов Древней Земли. Однако, как и все «завершающие» эпохи развития биосферы планеты, мел являл собой вершину эволюции и заканчивался (уже почти традиционно) глобальной вселенской катастрофой.

На этот раз причиной Армагеддона послужил упавший на Землю громадный метеорит. Грозные властители папоротниковых джунглей — удивительные гигантские ящеры, рост которых достигал высоты многоэтажных домов, а масса была сравнима с весом китообразных, — сгинули в течение менее чем столетия. И теперь, пролетая над реконструкцией их павшей родины, Катрина Бета с удивлением взирала на возрожденные стада этих огромных животных, предки которых за столь ничтожное время превратились когда-то в гигантские обветренные скелеты!

Завершали великолепную экспозицию музея-кольца три секции кайнозоя — наиболее поздней геологической эры Древней Земли. Начиная с великого вымирания ящеров в конце мелового периода, эта эра, охватывающая всего шестьдесят пять миллионов лет, была, по мнению Эливинера, наиболее изученной, а потому биосфера самой близкой к Исходу эпохи оказалась представлена в музее-кольце наиболее полно и точно. Хотя кайнозой, по словам Эливинера, переводился как «новая жизнь», его флора и фауна были не просто «новыми» — они завершали развитие эволюции в течение двух с половиной миллиардов лет. Итогом такого «развития», по мнению демиурга, стало появление человека, а также последовавшая вслед за этим гибель планеты, сопровождавшаяся бегством людей в Искусственное Мироздание…

Секциями «Кайнозоя» были «Палеоген», «Неоген» и «Антропоген». Эти секции казались настоящим «парком млекопитающих». Развившись от мелких примитивных форм, распространившихся по планете еще в юре и меле, к этому времени они стали отличаться большим разнообразием наземных, морских и летающих видов. Улыбаясь, Эливинер называл кайнозой также «эпохой саванн», что имело веские основания, ибо, выглянув за борт, Кэти увидела под собой обширные даже с космической высоты ровные и сухие просторы. Континенты в эту последнюю эру приобрели очертания, в которых и встретили гибель Древней Земли — свою последнюю форму!

Началу эона соответствовала секция «Палеоген», что охватывала сорок миллионов лет развития живых видов. По краям секции Кэти увидела белые очертания ледников, которые, вероятно, возникли под влиянием различной интенсивности искусственного освещения и имитировали шапки ледников, появившиеся в эту эпоху на полюсах. Бурный расцвет млекопитающих брал свое начало именно в это удивительное во всех отношениях время. После тотального вымирания гигантских рептилий возникло множество экологических ниш, которые мелкие зубастые живородящие существа, до этого мелькавшие разве что между ног чудо-ящеров, начали усиленно занимать. Яйцекладущие, сумчатые и плацентарные во множестве форм и подвидов заполонили планету, охватив постоянно растущими ареалами саванны и лесостепи! Вместо гигантских стрекоз и птеродактилей в воздухе господствовали веерохвостые и зубастые птицы, а на земле широко распространились и их «бегающие» собратья — крупные хищные «диатримы», подобные страусам и пожиравшие плоть.

Следующая секция — «Неоген» — посвящалась второму периоду кайнозоя и охватывала мутацию жизни в двадцать пять миллионов лет. В это время, рассказывал Эливинер, на планете появились киты и фауна стала очень похожа на современную. Однако по просторам прерий и тундростепей по-прежнему кочевали удивительный мастодонт и гиппарион, медведесобаки и гордые саблезубые тигры…

Последней секцией удивительного космического музея, переходящей в секцию «Архей», с которого начался их облет, был «Плейстоцен». На нем экспозиция в миллионы километров кольцевого обода завершалась, переходя в себя, — и путь начинался заново. Над этой секцией их лектика зависла прямо над прозрачной поверхностью гигантского прямоугольного павильона, а шимпанзе обернулся и пристально посмотрел на Катрину.

По словам Эливинера, плейстоцен охватывал самый краткий срок из всех эпох развития жизни — всего два миллиона лет. За это время с точки зрения глобальной истории планеты не произошло никаких существенных в космических масштабах событий — не мутировали виды млекопитающих, не падали ужасающие метеориты, не двигались горы, не отступали моря и континенты не меняли своих границ.

Но было другое — в своем величии и низости на планету явился «Он». Погрязший в невежестве, неверии и злобе, пройдя свой путь от гротескных обезьян, взяв в руки палку и каменный скребок, он бросил вселенной вызов. И планета пала под его грязной босой пятой.

В то историческое время по бескрайним степям, доставшимся новой эпохе еще от раннего кайнозоя, бродили бизоны и яки, дикие лошади и шерстистые носороги, пещерные львы и гигантские олени, верблюды, медведи, гигантские гепарды, гиены и страусы, и многочисленные антилопы, а также… мамонты, эти удивительные создания. В каком-то смысле весь этот мир постигла очередная немыслимая и разрушительная космическая катастрофа, сравнимая как с оледенением «Сноуболла», так и с метеоритом ящеров — сюда пришел Человек!

Еще не войдя в свою полную силу, еще не освоив порох и не расщепив атом, не изобретя колесо и не запустив космические корабли, человек пожрал этот мир. Вооруженные примитивным оружием первобытные охотники уничтожили цветущую вокруг них мегафауну. К моменту, когда человек впервые взял в руки дротик, одних только мамонтов насчитывалось на планете, как заверял Эливинер, более миллиона голов! Гигантские прерии, саванны и тундростепь были заполнены хищниками и стадами.

Многочисленные травоядные «мамонтовой Фауны» съедали растительность доисторических тундр и саванн в огромных количествах и возвращали в почву (в виде навоза) необходимую растениям органику. Как следствие, громадные равнины Евразии были покрыты высокоурожайными лугами, кормившими миллионные стада копытных. То была богатая, продуктивная и почти совершенная экосистема, чьё существование полностью зависело от населявших её крупных травоядных животных. По мнению Эливинера, такая экосистема сохранилась на землеподобных планетах, отчасти до сих пор — но только в виде жарких тропических саванн, в которых проживали слоны и львы, жирафы и огромные носороги.

У этой цветущей системы имелся единственный недостаток — крупные животные оказались беззащитны перед злым разумом человека. Примитивная прямоходящая обезьяна, смочив каменный наконечник своего дротика в дерьме или гниющей ране, метала его в могучего травоядного великана — и к концу дня раненый гигант умирал от боли и заражения крови. И вот — мегафауна кайнозоя исчезла, истребленная людьми. А далее от его руки погибла и вся планета…

Приблизившись к огромной стене, отграничивающей «Плейстоцен» от «Архея», флаер проник в квадратные, почти километровой ширины ворота. За воротами скрывался такой же широкий туннель — весь будто бы отделанный золотом. Миновав его и вписавшись в несколько поворотов, космический челнок выпорхнул уже внутри самого кольца, «под стеклом», — в одной из секций громадного космического музея. Секцией этой конечно же был не «Архей».

— В «Плейстоцене» я живу уже четыре тысячелетия, — завершая их путешествие, произнес Эливинер. — Кормлю тут мамонтов, охочусь на саблезубых… Мы побеседуем здесь, если вы, конечно, не против.

Квитирование 5