Всем штормам назло

Трагедия лейтенанта Бошняка

В 1849 году Николая Константиновича Бошняка произвели в мичманы. В Морском корпусе на своём курсе он был одним из первых, поэтому его перевели в офицерский класс для продолжения учёбы и совершенствования полученных знаний.

После окончания офицерского класса срок выслуги в мичманском звании сокращался. Николай к тому же ещё и получил назначение по окончании учёбы в Охотский экипаж. По положению о порядке прохождения службы на этой окраине России срок выслуги к следующему званию ещё более сокращался. С этой точки зрения молодому офицеру повезло. В 1851 году Бошняк стал лейтенантом. Так успешно началась его карьера. Сначала Бошняка определили на транспорт «Байкал», но вскоре молодой офицер оказался в составе секретной Амурской экспедиции, которая без особого шума занималась присоединением к России огромных территорий на востоке.

Ему шёл двадцать первый год, когда Геннадий Иванович Невельской, начальник Амурской экспедиции, назначил его командиром Николаевского поста на берегу Амура. Собственно говоря, никакого поста ещё не было, его только предстояло оборудовать. Человека, не имевшего никакого практического опыта работы с людьми, определили командовать 25 матросами на отдалённой точке. Все его подчинённые прошли огонь, воду и медные трубы, многие имели за спиной не по одной судимости, из-за чего и оказались в том пустынном и диком крае. Были среди них и судимые за неоднократные побеги.

Командовать в подобных условиях такими матросами и солдатами молодому неопытному офицеру крайне сложно и даже опасно. Сам Невельской в своих записках упоминал о том, что, несмотря на малое число нижних чинов, значительная часть их была порочного поведения, распущенная, склонная к пьянству, преступлениям, в том числе к побегам. К тому же отсутствие прекрасного пола добавляло напряжённости. Жизнь нижних чинов в Амурской экспедиции мало чем отличалась от жизни рабов в Древнем Риме, разве что климат в Восточной Сибири немного хуже, чем в солнечной Италии. Словом, терять им было нечего, компания собралась лихая.

На счастье лейтенанта, Невельской послал вместе с ним двух гражданских, приказчика Российско-американской компании Алексея Березина и горного штейгера (как его звали, выяснить, к сожалению, не удалось), работавшего раньше на Нерчинских заводах. Оба они были людьми зрелыми, много чего повидавшими в своей жизни, к тому же высокого роста и богатырского телосложения. Матросам они казались былинными богатырями. И приказчик, и штейгер имели большой опыт общения с каторжными и ссыльнопоселенцами, прекрасно разбирались в людях. Матросы, как правило, были невысокого роста, впрочем, как и морские офицеры. Людей рослых брали в армию, где эти качества значили больше, чем на флоте. Два великана со здоровенными кулаками помогли лейтенанту быстро поставить на место всех его подчинённых.

Всё лето команда Бошняка рубила лес и заготавливала сено. Невельской пообещал прислать рогатый скот. Провианта и сухарей выдали лишь на месяц. Жили за счёт охоты, рыбалки и сбора дикорастущих ягод и плодов. Бошняку по заданиям Невельского всё лето пришлось провести в командировках.

Пост часто навещали аборигены. Старались с ними подружиться, сблизиться. Гиляки привозили рыбу, шёл оживлённый торг. Узнав аборигенов поближе, Бошняк пришёл к выводу, что русским удалось закрепиться на Амуре такими ничтожными силами только из-за разобщённости обитавших там племён.

Вначале матросы и не помышляли о побегах, побаиваясь гиляков. Но в июле 1852 года пять человек ночью всё же бежали из Мариинского поста, прихватив с собой оружие и вельбот. Разыскать их не удалось. Трудно сказать, куда они могли бежать, на что надеялись, но, видимо, служба в Николаевском посту так им опостылела, что они решились на такой отчаянный шаг. Гиляки при желании, конечно, могли бы их легко отыскать, но, видимо, не захотели этого делать.

К концу лета мичман Николай Чихачёв на шлюпке привёз на месяц провианта, затем гиляки доставили немного припасов. Из заготовленных брёвен приступили к строительству жилья на зиму. Пока шло строительство, жили в палатках. Всё время лили непрерывные дожди. К октябрю закончили строительство двух юрт, бани и загородки для скота. Гиляков всё ещё опасались, поэтому жилища обнесли частоколом.

Больше всего обрадовались юртам крысы, бродившие повсюду шумными компаниями. Видимо, им там было комфортнее, чем в палатках, которые они посещали реже. Избавиться от непрошеных визитёров никак не удавалось. Многие ходили искусанные ими. В палатках жить было невозможно из-за холода, а в юртах — из-за этих мерзких тварей, которые к тому же трудолюбиво разрывали стены, из-за чего холод был нестерпимый. В довершение всех неприятностей текли крыши, никак не получалось заделать их как следует. Вместо стёкол натянули миткаль (хлопчатобумажную ткань).

Если у матросов жизнь была совершенно беспросветной, то офицерам иногда везло. Вот и Бошняку улыбнулось счастье: его подменил на две недели мичман Чихачёв. Лейтенант верхом на олене отправился в Петровское, чтобы немного отдохнуть в семейном кругу Невельских. Он любил у них бывать, правда, такая возможность выдавалась крайне редко. Екатерина Ивановна всегда выказывала лейтенанту дружеское расположение. Они были примерно одного возраста. Он же влюбился в неё с первого взгляда. А что удивительного? Неестественней было бы не влюбиться в очаровательную молодую женщину в этой глухомани, обделённой женским обществом. Все офицеры старались найти любой предлог, чтобы хоть словом перекинуться с женой начальника экспедиции, и многие тайно вздыхали по изящной блондинке с голубыми глазами. Екатерина Ивановна всегда радушно принимала подчинённых своего мужа, и вечерами в их домик приходило много людей. Бошняк познакомился с семейством Невельских в Охотске, куда прибыл курьером к Невельскому из Петербурга. На «Байкале» они вместе перешли в Аян, а затем на злополучном паруснике «Шелихов» в Петровское, едва не погибнув, когда судно стало тонуть, к счастью, недалеко от берега.

Отдохнув немного в обществе Екатерины Ивановны, Бошняк отправился назад на нартах, с двенадцатью собаками. Доставили в Николаевский пост и долгожданный скот в количестве трёх полуживых коров и двух лошадей. Но самое большое оживление вызвали две прибывшие дамы — жёны матросов. Их встретили с ликованием.

В январе 1852 года Невельской вызвал лейтенанта в Петровское, чтобы дать очередное задание. В разговоре с аборигенами выяснилось, что на Сахалине, южнее села Погоби, находится месторождение каменного угля. Информация была исключительной важности.

Начальник экспедиции приказал Бошняку перебраться по льду пролива на остров и выяснить, действительно ли там есть уголь. Командировка предстояла длительная. Бошняк получил сухарей на 35 дней, немного сахара, чай, маленький ручной компас, ну и самое главное — нательный крест, призванный символизировать заботу, доверие и веру начальника в своего подчинённого. Крестов у Невельского было припасено много: гиляков активно обращали в христианство, выдавая в награду рубашку. Один ушлый гиляк, рассчитывая пополнить свой гардероб ещё одной рубахой, принял христианство дважды. Но был разоблачён в своём нечестивом замысле и выпорот по приказу Невельского, а рубаху с позором отобрали.

Не обошлось и без неизменного, дышащего оптимизмом напутствия отца-командира, самого в таких ситуациях никогда не бывавшего, что «если есть сухарь, чтобы утолить голод, и кружка воды напиться, то, с Божьей помощью, делать дело ещё возможно».

Это пренебрежение здоровьем и жизнью человека, лицемерно прикрываемое высокими государственными помыслами, всегда восхищало многих наших историков и писателей, воспевавших Невельского. Видимо, проводилась умозрительная историческая параллель с участием в строительстве узкоколейки Павла Корчагина, зимой, больного, в ботинке и рваной галоше на ногах. Но только здесь в роли Павки Корчагина выступал Бошняк, а не его начальник.

В России здоровье и жизнь рядовых граждан никогда ничего не значили. Всегда, независимо от обстоятельств, впереди были так называемые государственные интересы. На деле за ними, как правило, скрывались карьеристские или корыстные помыслы конкретных чиновников. Традиция эта тянется из глубины времён.

Невельской не был каким-то отпетым злодеем. Просто он исходил, как сам искренно считал, из пресловутых государственных интересов, по сравнению с которыми чужая жизнь и здоровье ничего не стоили. Но при этом его убеждённость подогревалась собственным честолюбием. Стремительная карьера от капитан-лейтенанта до контр-адмирала, сделанная за пять лет, укрепила его в этих взглядах.

В феврале 1852 года Бошняк выехал из Николаевского поста. С ним отправился в качестве проводника и переводчика гиляк Позвейн, давно сотрудничавший с русскими. Каждый ехал на нартах, с упряжкой из шести собак. В пути заночевали в гиляцком селении. Бошняк зачем-то, видимо, от скуки, достал своё оружие — прихваченную на всякий случай флотскую саблю. Сабля была ржавая и согнутая. Он стал выпрямлять клинок о сруб очага. Внезапно поднялся крик и возмущение. Позвейн объяснил лейтенанту, что тот совершил кощунство — оцарапал железом очаг. С точки зрения хозяев, хуже оскорбить их было нельзя. Гиляки потребовали от офицера в виде моральной компенсации одну из собак. Можно предположить, что не будь оцарапанного ржавой саблей очага, нашлась бы другая, не менее важная причина оскорбиться, а главное, потребовать компенсацию. Бошняк отдавать собаку категорически отказался. Потом шум утих, все успокоились и легли спать.

Утром, когда стали собираться, выяснилось, что в упряжке Бошняка недостаёт одной собаки, её всё-таки тихо увели. Лейтенант достал пистолет и стал угрожать им гилякам, требуя вернуть собаку. Те разбежались, но спустя некоторое время собаку всё же отдали. Зато возникла другая проблема: отказался ехать Позвейн, опасаясь, что сородичи на нём потом отыграются. После долгих споров, чтобы окончательно помириться, решили обменяться собаками. Бошняк отдал самую плохую из своих, но и от гиляков получил такое же сокровище. Состоявшийся благородный обмен позволил установить хрупкий мир между двумя высокими договаривающимися сторонами.

До селения Погоби добрались за неделю. Жители селения показали, в какой стороне производить поиски.

Путь по бездорожью был безумно трудным. Привыкший с младенчества к морозам и к подобным путешествиям Позвейн обладал бесценным опытом своих предков. Он был гораздо выносливее своего спутника. Гиляк прекрасно видел, что лейтенант выбивается из сил, и поражался упорству, с каким тот шёл к своей цели. Изредка им удавалось переночевать в какой-нибудь юрте, но чаще всего приходилось укладываться спать на нартах. Впрочем, ночёвка в юрте особенным комфортом не отличалась. Помимо нестерпимого зловония, дыма, ужасающего количества насекомых и крыс, приходилось присутствовать и при кормлении собак в юрте. Хозяева притаскивали длинные корыта, в которые наливали горячее варево из юколы. И без того тесное помещение заполняли голодные псы, с жадностью поедавшие свою пахучую пищу.

Тело Бошняка покрылось фурункулами, особенно ноги. Обувь была изодрана в клочья, замотана тряпками. Заедали вши. Но они всё-таки добрались до селения Дуэ. Там и в районе селений Мгачи и Арка офицер обнаружил выход пластов каменного угля. Это решало проблему снабжения топливом паровых судов.

Выполнив задание, лейтенант решил осмотреть западный берег Сахалина и сделать опись. Нивхи сообщили ему, что каменный уголь встречается также по берегам реки Тымь. Он прошёл по льду Тыми свыше 170 километров и вышел в Ныйский залив Охотского моря. Но не оставалось ни продовольствия, ни сил. Пришлось вернуться прежним путём.

На материке вновь остановились в знакомом селении. Хозяева, видимо, запамятовали, что они помирились, зато обиду помнили и поэтому даже не пустили в юрту. Пришлось ночевать на нартах под открытым небом.

Он добрался до Петровского 3 апреля совершенно больной, весь в нарывах, с разбитыми окровавленными ступнями. Питались они с проводником вяленой рыбой и тухлой тюлениной. Сорок дней заняло это кошмарное путешествие. Собаки от голода погибли. Напомним, что сухарей лейтенант получил на тридцать пять дней. Когда его отвели в баню (сам идти он уже не мог), бельё, не менявшееся сорок дней, просто развалилось.

Невельской гробил своих подчинённых. Все командировки офицеров, приказчика Березина и сопровождавших их казаков были совершенно неподготовленны. Вряд ли начальник экспедиции ревновал молодых сослуживцев к своей юной жене и хотел держать их подальше. Скорее всего, смотрел на них равнодушно, как на расходный материал, преследуя поставленную перед собой цель быть новым конкистадором. Здоровье подчинённых к приоритетам Невельского не относилось.

Две недели лейтенант писал отчёт о командировке. Едва он поправился и стал ходить без самодельных костылей, как Невельской послал его в очередную дальнюю командировку с казаком Парфентьевым к устью Амура. Там, во время ночёвки в селении Каки, проводник затребовал плату большую, чем договорились. Бошняк платить отказался. Тогда тот, сговорившись с хозяином юрты, ночью увёл одну из собак. Лейтенанту с собаками фатально не везло. Утром Бошняк стал трясти хозяина, требуя вернуть пса. Гиляк схватился за нож, но Бошняк ударом кулака сбил его с ног и обезоружил. После шумной перепалки офицер с казаком уехали из селения всё же с прежним количеством собак, но зато без проводника.

В этой командировке, в селении Ухтр, Бошняк случайно встретился со старым знакомым, приказчиком Российско-американской компании Алексеем Березиным. Невельской командировал приказчика, чтобы тот исследовал левое русло Амура, а попутно производил опытную торговлю с гиляками, но при этом не дал ему никого в помощь. Березин находился в ужасающем положении: один, со страшным рожистым воспалением на ноге, без возможности вернуться в Николаевский пост на маленькой лодке, которую выделил ему Невельской, поскольку был не в состоянии грести. Бошняк нанял ему лодку с гребцами для доставки в пост и тем спас жизнь приказчика.

Вернулся лейтенант в Петровское лишь 20 июня. Но отдыхать не пришлось.

Генерал-губернатор Восточной Сибири Николай Николаевич Муравьёв велел Невельскому сосредоточить внимание на исследовании побережья Татарского пролива южнее Амурского лимана и Сахалина. Тот немедленно принялся формировать экспедицию.

Осенью 1852 года Невельской отправил на баркасе вдоль побережья мичмана Григория Даниловича Разградского для создания промежуточного склада. Мичман доставил запас продовольствия в селение Кэтово (в последующем — Мариинский пост). Затем начальник Амурской экспедиции послал для исследования береговой черты мичмана Николая Матвеевича Чихачёва на боте.

Но посудина эта совершенно не годилась для плавания, текла как решето. Чихачёв сразу же вернулся. Раздосадованный Невельской приказал отправиться на том же дырявом боте подпоручику корпуса флотских штурманов Дмитрию Ивановичу Орлову. Тот, как мог, привёл его в порядок и вышел в море. Но плоскодонный бот предназначался для плавания только по рекам. На волнении в море его стало бить и захлёстывать волнами. Орлов отошёл на двадцать миль от Петровского и сумел вернуться живым со своей командой только благодаря огромному опыту управления с парусами.

Пока искали другое плавсредство, время для плавания упустили. Тогда Невельской послал зимой 1853 года по тому же маршруту Бошняка. Ему было предписано следовать до селения Кизи, затем перейти в Де-Кастри, взять туземную лодку и весной на ней следовать вдоль берега.

Его сопровождали два казака, Семён Парфентьев и Кир Белохвостов, а также якут Иван Масеев в качестве переводчика. Им выделили три нарты, каждая из которых была запряжена 10 собаками. Общий вес груза составлял 70 пудов. В сутки удавалось пройти не более 25 вёрст.

Когда добрались до селения, где Разградский оставил продовольствие, того, что везли с собой, почти не осталось. К счастью, запасы, привезенные Разградским, оказались целы. Старику по имени Обса, который его охранял, сделали подарок.

Маленький отряд двинулся дальше, к югу. Бошняк приобрёл туземную лодку и поплыл с казаками дальше, осматривая побережье. Он искал залив Хаджи, о котором толковали туземцы. Ночевали в снегу, закутавшись в шубы и дохи из медвежьего меха, кишевшего насекомыми. Когда удавалось переночевать в гиляцкой деревушке, играли с хозяевами в китайские карты или игру, названия которой Бошняк не запомнил: деревянная доска с тремя рядами отверстий, в которые вставлялись фишки. Очерёдность хода определялась бросанием кости. В пути сами пекли на костре хлеб, пополняли припасы рыбой, которую выменивали у гиляков. Подбадривали себя и спиртом, который везли с собой. Он служил к тому же отличной разменной монетой при торгах с гиляками.

23 мая 1853 года путники подошли к перешейку. За ним виднелся высоко возвышавшийся берег. Они перетащили через перешеек лодку, и перед ними раскрылась водная гладь.

Вот как об этом рассказывал сам Бошняк: «Перед нами тянулась широкая масса воды, совершенно тихой и гладкой, как зеркало. Густой лес окраивал эту прекрасную голубую ленту. Я приказал измерить глубину двухсаженным шестом — шест пронесло. Я скомандовал: “Шапки долой!” и усердно перекрестился. И было от чего».

Так он обнаружил одну из лучших гаваней в мире, которую назвал гаванью Императора Николая. Вместе с казаками и тунгусом он поставил на берегу крест, на котором сделал надпись: «Гавань императора Николая, открыта и глазомерно описана лейтенантом Бошняком 23 мая 1853 на туземной лодке, со спутниками казаками Семёном Парфентьевым, Киром Белохвостовым, амгинским крестьянином Тваном Моисеевым».

Вернувшись в Николаевский пост, Бошняк представил подробный отчёт о своём открытии и получил новое указание Невельского основать пост в Императорской гавани. На сей раз он следовал на корабле Российско-американской компании «Николай», на котором Невельской высаживал десант для занятия Сахалина. По пути на Амур Невельской осмотрел Константиновскую бухту, где предполагалось основать пост. Десять казаков во главе с унтер-офицером, которых доставили туда раньше, успели построить там маленький сарай и домик, крытый корой. В Де-Кастри Невельской дал последние указания Бошняку: исследовать зимой сообщение Императорской гавани с Амуром, а ранней весной на специально оставленных для этой цели байдарке и лодке продолжить исследования к югу от гавани, стараясь достигнуть реки Самальга (Сайфун). Задача, прямо скажем, масштабная. Забыл Геннадий Иванович только одно — снабдить лейтенанта и его людей достаточным количеством продовольствия.

7 октября в проливной дождь «Николай» доставил Бошняка в Императорскую гавань. На утро следующего дня бухта покрылась слоем льда. Командир парусника, опасаясь застрять в проливе во льдах, принял решение остаться в бухте на зимовку.

13 октября часовые с маячного острова сообщили об идущем с моря парусном транспорте «Иртыш». Его командир имел указание от Невельского, если ледовая обстановка не позволит следовать в Петропавловск, то идти на зимовку в Константиновскую бухту.

Таким образом, 13 октября 1853 года в Императорской гавани, на берегу которой имелось жильё только для двенадцати человек и весьма скудный запас продовольствия для такого же количества людей, оказалось 90 человек.

Бошняк с оказией переправил Невельскому рапорт, в котором предупреждал: «…надобно ожидать весьма печального исхода этой зимовки, особенно относительно команды “Иртыша”, которую Буссе не позаботился снабдить всем нужным и не сменил даже больных людей». Лейтенант заблуждался. Не Николай Васильевич (Вильгельмович) Буссе, а Невельской обязан был позаботиться о зимовке в Константиновской бухте. Буссе был таким же начальником поста, как и Бошняк, но только его пост находился на Сахалине.

Спустя годы бывший начальник Амурской экспедиции всячески открещивался от своих распоряжений и ссылался на незнание обстановки в Императорской гавани. На страницах официозного журнала «Морской сборник» ему пришлось вступить в полемику с бывшими подчинёнными. Причем даже очень лояльно относившийся к нему Бошняк принял в ней участие и высказался достаточно откровенно и резко. Невельской, имевший доступ к готовящимся публикациям в «Морском сборнике», не поставив в известность Бошняка, принялся править его статью в выгодном для себя свете. Это вызвало глубокое возмущение Николая Константиновича.

На что рассчитывал или о чём думал Невельской, фактически обрекая своих подчинённых на верную гибель, сказать невозможно. Скорее всего, рассчитывал на извечные «авось, небось, да как-нибудь». Вся его деятельность в Амурской экспедиции носила авантюрный характер. Но победителей не судят, и ему многое простили. О том, что Бошняку и его людям (об экипажах судов тогда вообще речь не шла) придётся зимовать впроголодь, Невельской прекрасно знал. Поэтому он попросил командира винтовой шхуны «Восток» Римского-Корсакова поделиться собственными продуктами с командой поста в Императорской бухте.

Воин Андреевич, выполнявший задания вице-адмирала Ефима Васильевича Путятина, находившегося с дипломатической миссией в Японии, специально зашёл на сутки в Императорскую гавань. Он ужаснулся, узнав, что люди уже голодают, а зима ещё только на подходе. Из небогатых запасов шхуны Римский-Корсаков распорядился передать на Константиновский пост сахар, чай и 12 банок консервов. Но это была капля в море. Зато шесть вёдер вина, выделенных командиром «Востока», спасли многих от гибели. Чтобы застеклить стёкла в домике, в котором располагалась команда поста, командир шхуны приказал снять стекла со световых люков судна.

Сам Бошняк оставил о себе очень хорошее впечатление у командира «Востока». Римский-Корсаков записал в дневнике: «Бошняк мне понравился. Ему не более двадцати лет, но уже много зрелости заметно в его суждениях и действиях, а энергии и пылкости бездна. Глаза блестят, брови ходят, ноздри раздуваются — сущий орёлик».

Шхуна ушла в Японию, а гарнизон Константиновского поста продолжал готовиться к зимовке. Зима не заставила себя ждать. Внезапно наступили морозы, а дел оставалось невпроворот. Большую помощь Бошняку оказал прибывший на «Иртыше» подпоручик корпуса флотских штурманов Орлов. Он возвращался в Петровское из тяжелейшей командировки на Сахалин. Дмитрий Иванович был прекрасным штурманом и опытным в житейских делах человеком. Он помог лейтенанту произвести съёмку залива, определить астрономические координаты поста и организовал строительство казармы для матросов.

Сильные морозы и частые пурги порой не позволяли даже высунуться из дома. Подавленное состояние духа, отвратительное питание, суровый климат при полном отсутствии медикаментов и врачебной помощи привели к неизбежному заболеванию цингой. Её внешние признаки не замедлили проявиться: бледность, слабость, апатия. У многих появилась куриная слепота, тело покрылось пятнами, воспалились дёсны, малейшее движение причиняло боль.

Продовольствие — сухари и солонина, никаких овощей. Впрочем, от сухарей скоро осталась только одна труха. Её собирали, когда пили чай, запасы которого быстро иссякли. Вокруг простиралась тайга. На рыбу рассчитывать не приходилось: не было ни снастей, ни навыков ловли. Пока было возможно, стреляли диких уток и собирали яйца чаек. Потом принялись за ворон. Скоро в окрестностях птиц не осталось, их всех перестреляли.

Экипажи «Иртыша» и «Николая» жили на своих судах. Топили камины, но за ночь вода в каютах замерзала. Мало того, команда «Иртыша» была экипирована по-летнему. Сам транспорт требовал капитального ремонта, и задерживать его до глубокой осени нельзя было ни в коем случае. Командир транспорта лейтенант Пётр Фёдорович Гаврилов докладывал об этом Невельскому, но тот просто отмахнулся от него.

Видя безвыходность положения, Орлов предложил Бошняку написать рапорт Невельскому и взялся лично доставить его на Амур и рассказать начальнику экспедиции о том, чему был свидетелем.

27 ноября в сильнейшие морозы с минимальным запасом продуктов пятидесятилетний Дмитрий Орлов отправился на нартах в путь по берегу моря в Петровское. Проводник показал ему дорогу только до селения Датта. Дальше он следовал со случайными попутчиками, местными жителями. В пути его силы иссякли. Он умирал от голода и непосильной нагрузки. Но вот бывают в жизни случайности, которые иначе, как чудом, не объяснить. Мичман Александр Иванович Петров, командированный Невельским на верную гибель в Императорскую гавань, успел проехать трое суток, когда неисповедимыми путями наткнулся в тайге на лежавшего в полубессознательном состоянии Орлова. Благодаря этой невероятной встрече оба остались живы. Петров впряг половину своих собак в нарты Орлова и вместе с ним доехал до ближайшего жилья, Мариинского поста. Когда Дмитрий Иванович немного пришёл в себя, он составил карту пути и поехал в Петровское, куда добрался 10 января 1954 года. Невельской уже знал о положении в Константиновском посту. Оказалось, что Бошняку удалось переправить своё донесение с аборигенами. Однако потребовался приезд Орлова и его рассказ об умирающих людях, чтобы Невельской наконец стал действовать.

Он отправил к Бошняку оленей, медикаменты, уксус и водку. Их доставили в Константиновский пост аборигены. Но эта помощь от Невельского пришла только в марте. К тому времени из девяноста человек умерли двадцать. Орлов добровольно вызвался вновь вернуться в Императорскую гавань с продуктами, чтобы помочь товарищам. Вместе с казаком Киром Белохвостовым он догнал обоз, отправленный Невельским, и прибыл практически одновременно с ним. Его приезд поднял дух гарнизона поста. Нужно заметить, что Невельской использовал благородный поступок штурмана, чтобы дать ему новое задание: провести исследование на Сахалине. Не оставлял Геннадий Иванович своими заботами подчинённых!

Бошняк рассказал штурману, что домик, строительство которого тот начал, достроили к Новому году. Праздник отметили в этой избушке. На судах пытались утеплиться, завалив палубу ельником и снегом, но это мало помогало. Больных свезли на берег и разместили в избушках.

По словам Бошняка, люди стали умирать с середины января. Первым скончался помощник командира «Иртыша» подпоручик корпуса флотских штурманов Гурий Михайлович Чудинов. До 15 февраля почти каждый день умирали два-три человека. Все офицеры были в тяжёлом состоянии. На ногах держались только сам Бошняк и один из казаков. От больного и вечно полупьяного судового фельдшера помощи ждать не приходилось, да и чем он мог помочь, если не было ни лекарств, ни здоровой пищи? Николай Константинович пытался расшевелить людей: топил баню, построил вместе с казаком катальную горку, пытался организовать вечера, но всё было бесполезно. Вместо песен по вечерам слышались только стоны умирающих.

В 1859 году Бошняк написал в своих воспоминаниях: «Кому случалось видеть смерть честного русского солдата, тот поймёт меня, если я скажу: безбожно и грешно жертвовать их жизнью для личных видов!..С тех пор во мне ещё более развилось презрение к людям, если они на подчинённых смотрят, как на машину для получения крестов, чинов и прочих благ мира сего!» К приезду Орлова в Константиновском посту не осталось здоровых людей. С огромным трудом оставшиеся в живых рыли могилы и хоронили умерших товарищей.

Как только потеплело и стал таять снег, Бошняк послал на байдарке казака Парфентьева выкапывать на мысе Путятина корни черемши. Он знал, что местные жители пользуются ими как средством против цинги. Продовольствие, доставленное Орловым и аборигенами, черемша и весеннее солнце оказали лечебное действие, люди перестали умирать.

Орлов доставил не только продовольствие, но и очередное предписание от Невельского для Бошняка. Начальник экспедиции требовал немедленно отправить на Сахалин транспорт «Иртыш» и корабль «Николай». Если в гавани будет лёд, то прорубить проход. Видимо, он решил повторить то, что сделал контр-адмирал Василий Степанович Завойко, спасая Петропавловский гарнизон от многократно превосходившего противника. Но у Завойко не было иного выхода, да и люди были здоровыми, могли посменно находиться в ледяной воде.

Приказ прорубать во льдах проход для судов звучал просто издевательством, когда командир «Иртыша» лежал при смерти, его помощник в могиле, а из всей команды транспорта могли с трудом ходить только 13 человек. Столько же они похоронили, 10 находились в тяжёлом состоянии. На корабле «Николай» командир и его помощники были не в состоянии встать с койки, кое-как могли двигаться 18 человек. О команде Бошняка нечего было и говорить: большая часть лежала под крестами на мысе. Посовещавшись, командиры решили не выполнять нелепое приказание Невельского, а ждать окончательного освобождения залива ото льда и выздоровления людей.

17 апреля под вечер с поста увидели, как сквозь плавающие льдины к берегу пробирается вельбот с моряками в русской форме. Выбежавший из домика Бошняк встретил неожиданных гостей. Ими оказались моряки с корвета «Оливуца» во главе с командиром, капитан-лейтенантом Николаем Николаевичем Назимовым. Корвет из-за льдин остался у входа в бухту под парусами, а командир решил лично выяснить на посту о деятельности Амурской экспедиции. По заданию вице-адмирала Путятина он следовал в Петропавловск с запасом продовольствия. Узнав о случившейся трагедии, Назимов немедленно прислал с корвета врача и фельдшера со всеми необходимыми лекарствами и распорядился доставить на пост свежую провизию. Его матросы очистили от грязи помещения, перенесли тяжёлых больных в лазарет, нарубили дров. Всего этого больные люди на посту не могли сделать. Нужно ли говорить, как подбодрили команду поста забота и внимание товарищей!

Появились перелётные птицы, и охотники настреляли гусей и лебедей. Свежая пища была крайне необходима.

Бошняк изложил в рапорте причины невыполнения приказа начальника Амурской экспедиции, передал его командиру корвета и попросил доставить на Сахалин Орлова, которого направил туда Невельской. Назимов послал на «Иртыш» вместо больного командира своего старшего офицера Николая Матвеевича Чихачёва, а всех больных с транспорта разместил в своём лазарете.

2 мая бухта очистилась ото льда, и транспорт отправился на Сахалин. Вскоре в Константиновскую бухту вошёл барк «Меншиков» из эскадры Путятина, за которым вскоре должен был прийти фрегат «Паллада». В ожидании подхода фрегата моряки с «Меншикова» организовали рыбную ловлю, чтобы снабдить рыбой больных цингой. 23 мая в бухте бросила якорь «Паллада».

Когда Путятин узнал о случившемся в посту, он был потрясён. Будучи человеком религиозным, Ефим Васильевич решил поставить в память о случившейся трагедии часовню. Но обстоятельства помешали ему воплотить в жизнь своё намерение. Шла война, и требовалось строить укрепления, а не церкви. Этим он и занялся, развернув строительство батарей, прикрывавших вход в бухту. Для береговых батарей адмирал предполагал использовать орудия с «Паллады». О своём прибытии и намерениях укрепиться в Императорской гавани адмирал уведомил генерал-губернатора Восточной Сибири и Невельского. Он просил прислать продовольствие, одежду и необходимые материалы. Вернулись с Сахалина отправленные туда суда, чтобы снять пост майора Буссе. В бухте собрались фрегат «Паллада», транспорты «Двина», «Меншиков», «Иртыш» и корабль «Николай». Затем на шхуне «Восток» прибыл и сам генерал-губернатор Муравьёв. Все планы резко поменялись.

Бошняк, который держался молодцом в самое трудное время, теперь, когда все стали поправляться, заболел цингой. Видимо, сказалось невероятное нервное напряжение, в котором он находился долгие месяцы. Когда оно спало, наступила реакция организма, и он слёг. Усилиями судовых медиков болезни не дали развиться. Николай Николаевич Муравьёв, отдав должное мужеству лейтенанта, приказал ему сдать должность и отправиться в продолжительный отпуск до полного восстановления моральных и физических сил.

Сдав пост, в сопровождении своих верных спутников, казаков Парфентьева и Белохвостова, которых ему разрешил взять с собой генерал-губернатор, Бошняк направился на шхуне «Восток» в Де-Кастри, а оттуда к Петровскому зимовью.

Он не мог уехать, не попрощавшись с Екатериной Ивановной, не встретившись со взглядом её чудных голубых глаз.

Командир шхуны Воин Андреевич Римский-Корсаков, кстати, сам влюблённый в жену Невельского, пытался отговорить его от посещения Петровского: слишком сильным было волнение на море. Но Николай не послушал доброго совета, молодость часто бывает неосмотрительна.

Со шхуны спустили трёхлючную байдарку, и на ней Бошняк вместе со своими друзьями казаками направился к берегу.

Огромная волна перевернула байдарку. Оба его спутника погибли. Бошняк сумел выплыть в ледяной воде и был выброшен на берег прибрежными бурунами. Тела казаков не нашли. Судьба бывает жестокой и беспощадной.

Он повидал женщину, которую любил, но погубил двух товарищей, с которыми делил последний кусок сухаря, согревался их теплом, вместе рисковал жизнью. Это был ещё один тяжёлый удар по уже надломленной психике.

Через два дня после купания в холодной воде Охотского моря Бошняк ушёл на шхуне в Аян, навсегда простившись с семейством Невельских.

С отпускным билетом в кармане 9 июля он уже трясся верхом на лошади, направляясь домой, где не был несколько лет. Все невзгоды Сибирского тракта казались ему незначительными по сравнению с пережитым. Ему казалось, что он быстро миновал Якутск, позади остались величественная Лена, Иркутск. Он ехал, почти не делая остановок, переполняемый желанием скорее увидеть родных ему людей. Через пятьдесят три дня после выезда из Аяна показались вдали знакомые купола костромских церквей. Была уже полночь, когда он подъехал к воротам родного дома. Николай громко постучал, кто-то выглянул в окно. Ещё минута, и он обнимет родных.

Учёные считают резкую смену счастья на горе самым трудным психологическим моментом. Именно это и произошло с Бошняком. Описывая свой приезд домой, он заканчивал его так: «…Далее следовали горькие семейные обстоятельства, ещё не суждено мне было отдохнуть вполне».

Так и не отдохнув, вернулся он к месту службы. Невельских уже не было, они уехали в Петербург.

Бошняка назначили на корвет «Оливуца». На нём он ушёл в плавание в Кронштадт. На судне лейтенанту довелось выполнять обязанности вахтенного начальника, старшего штурмана и батарейного командира. Римский-Корсаков, который уже командовал корветом, остался им доволен. Он отметил, что у Николая Константиновича хорошие способности, он осваивает морскую службу быстрее, чем можно было бы ожидать, учитывая малый опыт его пребывания на судах. Мимо внимания командира корвета не прошло и то, что его подчинённый часто бывает рассеян и постоянно находится в подавленном состоянии духа. Римский-Корсаков посчитал, что это результат перенесённых страданий и трагических переживаний. Он полагал, что должно пройти много времени или появиться какое-то счастливое стечение обстоятельств, чтобы заставить офицера перестать постоянно думать о прошлом.

В Кронштадте Николая Бошняка назначили на фрегат «Илья Муромец», который отправлялся в плавание на Средиземное море. За всё, что лейтенант сделал для Отечества в Амурской экспедиции, его наградили орденом Св. Анны 3‑й степени. Генерал-губернатор Восточной Сибири граф Муравьёв-Амурский не забыл того, что увидел собственными глазами в Императорской гавани. По его ходатайству «в награду за особые труды и самоотвержение» Бошняку установили пожизненную пенсию в 350 рублей серебром в год. Невельскому дали пенсию в 2000 рублей. Но это закономерно: чем выше начальство, тем больше награда, даже тем, кто не покидал Петербурга. Председатель главного правления Российско-американской компании Владимир Гаврилович Политковский получил такую же пенсию за Амур, как и Невельской, несмотря на то, что видел реку только на карте в своём кабинете.

Во время службы на фрегате сослуживцы стали замечать странности в поведении Николая Константиновича. Офицерам показалось, что он страдал манией преследования. Его списали с судна и направили в Кронштадт.

В 1860 году Бошняка назначили мировым посредником в Нерехтский уезд Костромской губернии. Формально он числился на службе. В 1861 году ему присвоили звание капитан-лейтенанта и зачислили по резервному флоту. Он уезжал на год лечиться за границу, но болезнь продолжала развиваться. Стало ясно, что продолжать службу он не сможет. В 1865 году Николая Константиновича Бошняка уволили в отставку в звании капитана 2‑го ранга. Его поместили в психиатрическую лечебницу в городке Монце. Николай Константинович прекрасно владел французским, неплохо английским, но итальянского языка не знал. Поэтому малопонятно, почему его решили лечить в Италии. Возможно, это был выбор брата Василия, который, как и Николай, закончил Морской корпус и годом раньше вышел в отставку в звании лейтенанта. Скорее всего, брат посчитал, что в Италии лучше климат и более квалифицированные врачи. Итальянские психиатры действительно пользовались в то время мировой славой.

Из психиатрической лечебницы Николай Бошняк не вышел до конца своих дней, проведя в ней более 28 лет. Страшнее судьбы для человека, так много сделавшего для Отечества, нельзя придумать. Невельские ездили лечиться в Европу, но сведений о том, навещала ли Екатерина Ивановна в лечебнице своего давнего поклонника, нет. Он скончался 15 декабря 1899 года, пережив Невельских и многих своих товарищей по Амурской экспедиции. Николая Константиновича похоронили там же, в Монце. Память о нём сохраняется в географических названиях на карте Дальнего Востока.