Всемирная история. Новый взгляд

20.1. Трансформация

До середины XVIII века экономика всех стран была по большей части сельскохозяйственной с небольшими секторами торговли, промышленности и обслуживания. В целом примерно девять десятых населения занимались сельским хозяйством, и это соотношение почти не менялось за несколько минувших тысячелетий. Однако в течение двухсот пятидесяти лет после 1750 года мир радикально изменился. Продуктивность сельского хозяйства возросла до такой степени, что в главных промышленных странах им стало заниматься менее 5 % населения (в некоторых случаях лишь 2 %).

Столь серьезное уменьшение числа людей, занятых в сельском хозяйстве, происходило параллельно с беспрецедентным ростом численности населения мира — в период с 1750 по 2000 год оно увеличилось более чем в шесть раз. Разнообразие и объем промышленности возросли еще в большей степени — к концу XX века ежегодный мировой объем промышленного производства был примерно в девяносто раз больше, чем в 1750 году. Параллельно возросло потребление сырья и произошла фундаментальная трансформация количества энергии, доступной людям. Последствием этих изменений стал сильный рост загрязнения, вызванного промышленным производством и потреблением энергии. Эти экономические перемены также повлекли за собой глубокие социальные изменения. К началу двадцатого столетия примерно три четверти населения в наиболее индустриализованных странах жили в городах, в то время как лишь веком ранее в городах проживало примерно 10 % людей. К концу XX века, впервые в мировой истории, большинство населения земного шара жило в городах. Большое число людей стало занято не только в промышленности, но и в сфере услуг. Помимо банковского дела, торговли и коммерции она включила в себя правительственных чиновников, образование и здравоохранение. Люди стали более образованы, и к концу XX века впервые большинство населения мира было грамотным.

Хотя эти изменения начались в Европе, в частности, в Британии, их значимость оказалась глобальной. Сначала это отразилось в спросе на сырье (такое, как американский хлопок и чилийская медь) и на большее количество продовольствия из Латинской Америки и Австралазии, но индустриализация быстро распространялась. Этот процесс ничем не отличался от более раннего распространения идей и технологий по Евразии, особенно в направлении от Китая на запад. Единственное отличие заключалось в том, что скорость изменений стала гораздо выше, поскольку значительно упростилась коммуникация. К середине XIX века ранняя индустриализация проявилась в Соединенных Штатах и Японии. Благодаря своему большому внутреннему рынку и немалой ресурсной базе Соединенные Штаты во второй половине XIX века добились значительного прогресса. В Японии процесс шел медленнее, но стал очень значимым ко второй половине XX века. К тому времени индустриализация происходила во многих странах по всему миру.

Поначалу скорость перемен была очень низкой. В период с 1750 по 1850 годы мировой объем промышленного производства даже не удвоился; его медленный рост был характерным для Британии, ведущей (и на какое-то время единственной) промышленной державы. В период с 1860 по 1913 годы изменения стали происходить гораздо быстрее; такие державы, как Соединенные Штаты и Германия, быстро индустриализовались, и мировой объем промышленного производства увеличился в четыре раза. В XX веке мировой объем промышленного производства вырос примерно в тридцать пять раз, причем наибольший рост пришелся на период после 1950 года. К девяностым годам XX века мировая экономика росла с такой скоростью, что каждые два года объем производства увеличивался на величину, эквивалентную полному мировому объему производства в 1900 году.

20.2. Проблема

Каким же образом мировой экономике удалось избавиться от преобладания сельского хозяйства, которое господствовало на земном шаре около десяти тысяч лет? У самых первых крестьян оставался небольшой излишек сельскохозяйственной продукции, который забирали у них на содержание небольшой группы непроизводителей — священников, воинов, правителей, чиновников и небольшого числа ремесленников, которые не только производили товары для элиты, но также продавали часть своих изделий крестьянам или обменивались с ними. Число находящихся на содержании непроизводителей в значительной степени определялось продуктивностью крестьянства (конечно, силой у крестьян можно было забрать и больше, но такой метод не мог быть эффективным продолжительное время). Продуктивность же сельского хозяйства увеличивалась очень медленно путем ряда небольших изменений: усовершенствованное орошение, орудия труда, изготовленные из железа, улучшенные плуги. Кроме того, выводились более урожайные сорта сельскохозяйственных культур, улучшался севооборот и распространялись новые культуры — сначала в пределах Евразии (как, например, в Исламской империи вскоре после ее создания), затем, начиная с XVI века, из Северной и Южной Америки в Евразию. Численность населения росла, под сельское хозяйство стали осваивать новые территории, но часто они оказывались менее продуктивными, чем главные аграрные районы. В результате, возможно, общий сельскохозяйственный прирост несколько возрастал, но без фундаментальных изменений в технических приемах. Проблема заключалась в том, что возделывание менее плодородных земель обычно повышало уязвимость сельскохозяйственных культур к изменениям климата, болезням и неурожаям. Иногда, например, в Европе около 1300 года, численность населения возрастала до уровня, который сильно превышал способность агробазы кормить людей, что приводило к голоду в больших масштабах.

Вследствие увеличения численности населения расширялся рынок для товаров, производимых ремесленниками, но у большинства крестьян никогда не оставалось чистого дохода в таком количестве, чтобы они могли стать серьезным рынком сбыта для этой продукции. Элита же, хотя и относительно богатая, была слишком малочисленна и тоже не могла являться значительным рынком сбыта, за исключением некоторых предметов роскоши. Однако торговля была решающим фактором в создании дополнительного богатства. Постепенно, со многими спадами и подъемами, количество и многообразие продаваемых товаров возрастало, как и расстояния, на которых была возможна торговля. Это очень медленно, но увеличивало богатство общества. Параллельно накопление технологических изменений на протяжении многих веков — новые источники энергии, такие, как вода и ветер, и изобретение новых продуктов, к примеру, чугуна, шелка и бумаги — создавало новые рынки и новые возможности. Но важнее всего следующее: благодаря распространению идей и технологий по Евразии каждому обществу не приходилось самостоятельно открывать все процессы, поэтому изменения становились кумулятивными, и их скорость увеличивалась.

Избавление от этих ограничений и развитие экономики, становящейся все более индустриальной, требовало объединения и правильного взаимодействия ряда факторов. Технология — создание новых процессов и продуктов — была очень важна. Но было необходимо предварительное накопление богатства, чтобы обеспечить капитал для разработки новых машин, технических приемов и создания рынка для реализации продукции. Для производства новых продуктов были нужны трудовые ресурсы — но на текущий момент большинство людей уже было занято в сельском хозяйстве для обеспечения достаточного количества продовольствия. Следовательно, увеличение производительности сельского хозяйства было необходимо, но с условием избегания ловушки, когда увеличивающееся население потребляет дополнительный сельскохозяйственный излишек, не оставляя достаточного количества на содержание растущей рабочей силы, занятой в промышленности. Большее число бедняков не могло создать рынок для новых продуктов — для этого требовалось увеличение богатства и располагаемого дохода. Учитывая необходимость в постепенном накоплении ряда новых технических приемов и то, что долгое время не удавалось найти правильного соотношения между всеми действующими факторами, нет ничего удивительного в том, что при переходе от преимущественно сельскохозяйственного общества к индустриальному все государства Евразии столкнулись с огромными сложностями.

Очевидно, что Китаю во времена династии Сун в XI—XII веках почти удалось осуществить этот прорыв. В нем имелось высокопродуктивное сельское хозяйство, товарная экономика, был проведен ряд ключевых технологических усовершенствований и быстро росло промышленное производство. В конечном счете переход так и не состоялся из-за вторжения на север чжурчженей, за которым в XIII веке последовало завоевание страны монголами.

Почему же Британия и затем Западная Европа смогли осуществить этот переход в период с середины XVIII до середины XIX века? Раньше часто утверждалось, что эти изменения явились результатом уникального европейского поиска и «динамичного духа» — как утверждал в начале XX века Макс Уэбер, исходя из декларируемой протестантской этики тяжелого труда, предприимчивости и самосовершенствования. Во второй половине XX века благосклонно встречаемые объяснения обычно строились вокруг институционных факторов и идей экономики свободного рынка, ограниченных прав правительства, ненарушаемости договора, свободного накопления богатства и социальной стабильности посредством развития комплексного гражданского общества.

Все эти аргументы по-прежнему основаны на предполагаемой европейской исключительности — что не учитывает опыта остальной части Евразии. Другие государства на этом континенте были не в меньшей степени предприимчивыми, технологически динамичными и нацеленными на накопление богатства. В Китае свободное крестьянство по меньшей мере на 1500 лет раньше, чем в Европе, стало неотъемлемой частью высокотоварной экономики, включающей неприкосновенность договора, технологические инновации и накопление богатства в большом масштабе. Как мы уже видели, Китай и Индия были богаче Европы по крайней мере до середины XVIII века, и уровни объема промышленного производства на человека были там такими же высокими, если не выше.

Более убедительное объяснение конечного успеха сначала Британии, а затем всей Западной Европы заключается в том, как они смогли использовать свое уникальное положение в мире для преодоления ограничений, присущих государствам с доиндустриальной экономикой.

20.3. Европа: продовольствие и население

[О Китае в этот период см. 19.7.2]

Во многих отношениях XVIII век стал неблагоприятным временем для фундаментального экономического прогресса. Во всем мире быстро росла численность населения. В Китае она более чем удвоилась — от 160 млн до 330 млн человек. В Европе она увеличивалась медленнее и возросла на 30 % — от 120 млн до 180 млн человек, хотя в некоторых странах процесс шел значительно быстрее — население России более чем удвоилось. В начале XIX века численность населения мира перешагнула отметку в один миллиард.

Причины столь быстрого роста далеко не ясны, поскольку не наблюдалось никаких значительных улучшений в медицине. Наиболее вероятным объяснением является долгий внутренний мир в Китае в сочетании с влиянием на весь мир более продуктивных сельскохозяйственных культур, распространяемых из Северной и Южной Америки. Похожие всплески роста происходили и в прошлом (хотя и не в таком масштабе), приводя к растущему обеднению, избытку рабочей силы в сельской местности — и, в конечном счете, к всеобщей нехватке продовольствия. При подобных обстоятельствах избавление от ограничений доиндустриального общества было маловероятным.

В прошлом нередко утверждалось, что именно европейская агрокультура, особенно британская, заложила основы для роста индустриализации. Считалось, что этого удалось достичь вследствие увеличения продуктивности в течение примерно века до 1750 года. Этот процесс сочетался с принудительным освобождением излишних трудовых ресурсов в сельской местности после огораживания земель помещиками с целью создания рабочей силы для расширяющейся индустриальной базы. Рост благосостояния в деревне создавал рынок сбыта для товаров, производимых в развивающемся промышленном секторе, что приводило к возникновению циклического роста[96] и увеличивало богатство.

Сейчас очевидно, что это объяснение излишне слишком многое упрощает и верно лишь отчасти. Почти не приходится сомневаться в том, что в течение века до 1750 года сельское хозяйство в Англии стало более товарным (таким же образом, как чуть ранее в Нидерландах) и заняло место среди самых продуктивных в Европе. Продуктивность росла примерно в два раза быстрее, чем численность населения, посредством ряда небольших кумулятивных улучшений — заимствования новых культур, улучшения севооборота и использования новых машин. Большинство изменений шло от мелких фермеров, а не от «совершенствующихся помещиков», вроде Таунсенда «Репы»[97] и Джетро Талла[98], которые ранее получали крайне высокую оценку. Главным вкладом помещиков стало огораживание — захват более семи миллионов акров общинной земли и превращение ее в частную собственность.

Число крупных поместий соответственно росло — к девяностым годам XVIII века свыше четверти всей земли в Англии входило в состав поместий, и площадь каждого составляла более 3000 акров. Многие помещики действительно перенимали новые технические приемы, хотя продуктивность оставшихся «неогороженных» участков также быстро росла, поскольку они приспосабливались к растущим коммерческим трудностям. Проблема заключалась в том, что помещики, как правило, расходовали на усовершенствование хозяйства лишь примерно десятую часть своих доходов, остальное же тратилось на поддержание престижа. Не следует преувеличивать влияние всех этих изменений — в 1800 году урожаи английской пшеницы по-прежнему были примерно такими же, как в остальной части Северо-Западной Европы, а в 1750 году урожаи в Восточной Англии ничем не отличались от урожаев, получаемых лет пятьсот назад.

Хотя важные изменения произошли еще до 1750 года, вклад сельского хозяйства Англии в решающий период ранней индустриализации на протяжении века после 1750 года был слабым и, возможно, даже являлся негативным фактором. В период с 1760 по 1800 год объем продукции сельского хозяйства рос в два раза медленнее численности населения. Это давало основания полагать, что страна в конечном счете окажется в той же ловушке, в которую прежде попадали государства с доиндустриальной экономикой. Сельское хозяйство Англии было не в состоянии справиться с удвоением численности населения в первой половине XIX века. Последствия отставания объема сельскохозяйственной продукции от роста численности населения быстро проявились, когда в конце XVIII века выросли цены на продовольствие, вынуждая людей меньше тратить на другие товары. В сельскохозяйственных районах (где проживала значительная часть населения) рост численности населения вызвал падение реальной заработной платы, что еще больше уменьшило спрос на промышленные изделия.

Несмотря на то, что благодаря растущим ценам помещики получали богатство и дополнительные прибыли, они обычно не вкладывали средства в промышленность, предпочитая тратить деньги на удовлетворение своих текущих потребностей. Возможно, даже фактически происходил чистый приток капитала в сельское хозяйство по мере того, как богатые купцы скупали земельную собственность дня достижения социальной респектабельности. Рост числа сельскохозяйственных рабочих в Англии продолжался, хотя их относительное количество падало, и прекратился только после 1850 года. Также имел место незначительный переход сельскохозяйственных рабочих в промышленность. Мобильность рабочей силы по стране была низкой; промышленность развивалась в местах, находящихся далеко от главных районов коммерческой агрокультуры; сельскохозяйственным рабочим не хватало навыков, необходимых в промышленности, и они обычно предпочитали жить в деревне. Следовательно, результатом быстрого роста численности сельского населения стало растущее обеднение с образованием массы неимущих — к тридцатым годам XIX века средний сельский труженик в Британии был так же беден, как и его предшественники в течение нескольких веков.

Тогда каким же образом английской экономике удалось выбраться из ловушки, когда не хватает продовольствия, чтобы прокормить увеличивающееся население, не говоря уже о растущем количестве рабочей силы, занятой в промышленном производстве? Это произошло благодаря импорту продовольствия из ближайшей колонии — Ирландии. Окончательное установление политического контроля Англии над островом Ирландия в конце XVII века привело к созданию ряда крупных поместий, которыми главным образом владели не проживающие там английские помещики. В XVIII веке численность населения Ирландии начала быстро расти по мере того, как обедневшее крестьянство наконец стало использовать высокопродуктивный картофель в качестве главной (и часто единственной) сельскохозяйственной культуры — другие виды продовольствия экспортировались в Англию. К концу XVIII века доля Ирландии в британском импорте зерна, сливочного масла и мяса составляла примерно половину. Что еще важнее — это составляло шестую часть от общего количества потребления данных продуктов и было крайне важно для восполнения неспособности сельского хозяйства Англии удовлетворять потребности увеличивающегося населения. Феноменальный рост численности населения Британии в начале XIX века и зарождение существенной индустриализации не смогли бы произойти без импорта продовольствия из Ирландии. К тридцатым годам XIX века импорт из Ирландии увеличился более чем в пять раз, составив четыре пятых британского импорта продовольствия. В итоге в период с 1815 по 1846 год импорт продовольствия Британией составил примерно треть объема ее сельскохозяйственного производства — этого было достаточно для поддержания промышленного развития, пока не стали доступными источники продовольствия за пределами Европы.

В других европейских странах ситуация была хуже. Во Франции численность населения в период с 1720 по 1790 год возросла примерно на шесть миллионов, но нет никаких свидетельств того, что увеличилось производство зерна, а уровень продуктивности сельского хозяйства был ниже, чем в Англии. В течение XVIII века цены на зерно росли быстрее, чем заработная плата, и около 40 % населения (а в некоторых районах 70 %) долгое время недоедали, потребляя менее 1800 калорий в день, причем большая их часть поступала от низкокачественных зерновых.

Условия жизни были такими же плохими, как во время великого бума численности населения Европы около 1300 года. Только после 1825 года среднее количество еды на человека во Франции достигло того же уровня, какой был зарегистрирован в Индии в конце XX века. В сельской местности Европы все еще преобладали крупные поместья — в 1800 году половиной всех земель владели церковь, знать и городские корпорации. Продажа церковной земли в ходе Французской революции (как и продажа бывшей монастырской земли в Англии в сороковых годах XVI века) была на руку лишь состоятельным землевладельцам или очень богатым арендаторам, поскольку она продавалась лицам, предлагающим наивысшую цену. В некоторых регионах положение было даже еще хуже — на юге Испании в конце XVIII века три четверти населения состояло из безземельных неквалифицированных рабочих и их семей.

К 1800 году только в Британии, Франции, Нидерландах, Бельгии, Люксембурге, Альпах, Западной и Центральной Германии помещики жили за счет получаемой от крестьян ренты, а не непосредственной эксплуатации крестьян посредством различных форм крепостничества. Во Франции остатки крепостного права были уничтожены в 1793 году, далее французские оккупационные армии отменили его в Савойе (1792 год), Неаполе (1806 год) и Испании (1808 год). В Пруссии крепостничество по большей части было устранено в период с 1806 по 1811 год (однако полностью лишь к 1848 году), но таким образом, что крестьянам это не принесло почти никакой выгоды. Наследственное рабство и трудовые повинности исчезли, но юрисдикция и полицейская власть помещиков сохранились, и крестьянам приходилось возмещать помещикам убытки, отказываясь от части своей земли. В 1816 году условия стали еще жестче, так что освободиться могли только те немногие крестьяне, которые владели собственным тягловым скотом.

В целом крупные поместья никуда не делись, у крестьян не было иного выбора, кроме как работать на них, и число безземельных неквалифицированных рабочих росло. Их количество особенно увеличилось в Балтийских провинциях после 1816 года, поскольку крепостные были освобождены, но не получили никакой земли. В других же регионах, особенно в Австрии и в придунайских землях, количество труда, требуемого в XIX веке от крепостных, лишь увеличивалось. В Австрии крепостное право было отменено в 1848 году, в Венгрии — пятью годами позже и в России — в 1861 году. Последней в Европе крепостное право отменила Румыния, это случилось в 1864 году.

20.4. Технологии

[О более ранних технологиях см. 12.3—12.4]

В период с середины XVIII до конца XIX века произошли два всплеска в совершенствовании технологий, благодаря которым начались перемены в британской экономике, а затем в экономике Западной Европы и Соединенных Штатов.

Первый всплеск длился примерно до 1830 года и характеризовался повышением механизации текстильного производства, увеличением производства железа и постепенным совершенствованием паровой машины. Однако никакое одиночное изобретение не могло полностью трансформировать экономику, поэтому скорость изменений в британской экономике и темпы ее роста были очень низкими и начали расти лишь в течение десятилетий после 1850 года. Новые текстильные станки имели очень ограниченное применение, а самыми важными оказались улучшения в черной металлургии. В начале XVIII века для плавки железа стали использовать кокс, который китайцы применяли уже почти тысячу лет. Однако лишь с 1784 года, когда Генри Корт разработал процессы пудлингования и проката для превращения чушкового чугуна путем рафинирования в прутковое железо в отражательной печи, которую топили каменным углем, стали возможны значительные увеличения объема производства.

В равной степени имело значение постепенное совершенствование паровой машины — от первого использования китайцами поршней и золотника до парового насоса, разработанного Томасом Ньюкоменом в 1712 году для откачки воды из глубоких стволов шахт. Машина Ньюкомена имела лишь ограниченную область применения и КПД не более 1 %. В конце XVIII века Джеймс Уатт произвел ее усовершенствование, отделив конденсатор от цилиндра, чтобы последний оставался горячим, и усовершенствовал кривошипную передачу, создав двигатель двойного действия. Большинство этих машин также использовалось в шахтах и по-прежнему имели КПД менее 5 %. Лишь после того, как в 1800 году истек срок действия патента Уатта, Ричард Тревитик смог разработать двигатель меньшего размера и более эффективный, работающий с давлением в десять атмосфер. Тем не менее до середины XIX века паровые машины оставались не более эффективными, чем источники энергии, работающие на воде.

Сильное влияние паровые машины оказали лишь на развитие железных дорог. До конца двадцатых годов XIX века те были по большей части на конной тяге и подводились лишь к шахтам и другим промышленным объектам. Главная проблема заключалась в разработке стальных рельсов, способных выдержать вес паровоза и состава с грузом. Как только эта задача была решена, железные дороги стали быстро распространяться, создавая стимул для экономического роста посредством спроса, который они создали на ресурсы, а также благодаря товарам и людям, которых по ним перевозили. Несмотря на то, что стальные рельсы были крайне необходимы для развития железных дорог, большие изменения в производственных процессах и широкое использование стали начались лишь с середины XIX века. В 1857 году Генри Бессемер запатентовал метод производства, при котором сталь рафинировалась продуванием воздуха через расплавленную руду. Это сделало возможным крупномасштабное производство и регулирование химического состава стали. Данный процесс веками применялся за пределами Европы, но не в больших промышленных масштабах. В Европе мартеновский процесс был разработан главным образом с использованием доступной там богатой фосфористой железной руды.

На судах паровая тяга была использована даже еще раньше. Одним из первых судов на паровом двигателе был «Клермонт» Роберта Фултона[99], в 1807 году совершивший рейс по реке Гудзон в Нью-Йорке. В 1811 году по реке Клайд проплыла «Комета» Генри Белла. В течение десяти лет суда на паровой тяге появились в Европе — в 1821 году пароходы стали пересекать Ла-Манш, в 1824 году плавали по Рейну и в 1831 году по Дунаю между Веной и Пештом. В тридцатых годах XIX века были созданы двигатели мощностью 320 лошадиных сил, и к 1839 году колесные пароходы на паровом двигателе (правда, дополнительно оборудованные парусами) пересекали Атлантический океан за четырнадцать дней[100]. К сороковым годам XIX века стали использовать гребные винты и корабли со стальным корпусом, а в конце пятидесятых на гигантском корабле Брюннеля «Грейт Истерн» длиной 680 футов появились двигатели мощностью 1600 лошадиных сил.

Ни одно из этих промышленных достижений не зависело от прогресса в европейской науке. Их добились инженеры, рабочие и ремесленники, обладавшие мастерством в определенных профессиях и использовавшие свои знания для разработки новых технических приемов и усовершенствований с целью решить практические задачи. Первой новой технологией, которая действительно основывалась на достижениях науки, стало использование электричества и магнетизма. В 1821 году Майкл Фарадей разработал первый электромотор, а десятью годами позже — динамо-машину. Однако прошло несколько десятилетий, прежде чем эту новую технологию стало возможно применять в больших масштабах. Были необходимы предварительные изобретения в системах выработки и распространения электричества наряду с изобретениями для производства с его помощью освещения, нагревания и энергии. До конца XIX века оно применялось по большей части в системах связи — был создан телеграф, а в 1851 году проложен первый подводный кабель между Британией и Францией. Лишь в 1875 году на вокзале Гар дю Норд в Париже было осуществлено первое крупномасштабное применение электрического освещения, и только с 1884 года в Глазго и Франкфурте начали ездить первые электрические трамвая. До XX века весь потенциал электричества не использовался.

[Далее о технологиях см. 20.10, 21.2 и 23.3]

20.5. Энергия

Радикальная трансформация количества доступной людям энергии и источников ее поступления была даже более фундаментальной, чем технологические изменения, начавшиеся с середины XVIII века. До этого времени весь мир страдал от сильной нехватки энергии. Практически всей доступной энергией являлась сила людей и животных, к тому же последняя была сильно ограничена трудностями запряжки. В течение многих тысячелетий в основе каждого человеческого общества лежал тяжелейший людской труд, и расплачиваться за это приходилось ранней смертью, травмами и страданиями. Проявлением власти правителей и элиты являлась возможность мобилизовать этот труд в своих интересах как для создания монументальных построек, так и для работы в сельскохозяйственных угодьях.

Люди потребляли меньше пищи, чем животные, и до XIX века являлись основной рабочей силой в сельском хозяйстве. Они расчищали участки, строили террасы и оросительные системы, сеяли, занимались прополкой и вскапывали землю. В 1806 году один французский писатель, пишущий на сельскохозяйственные темы, все еще предлагал оставить плуг и вернуться к вскапыванию полей вручную, что хоть и медленнее, но зато дешевле и тщательнее. Люди также являлись основной силой в промышленности — большой подъемный кран на рыночной площади в Брюгге, считавшийся технологическим чудом XV века, работал благодаря топчаку[101], который приводили в движение люди. В XIX веке в Британии на топчаках работали заключенные, которых нанимали местные промышленники. Повсеместно людей использовали для переноски товаров, а также для транспортировки других людей (обычно представителей элиты) в паланкинах, которые носили четверо или шестеро человек (были распространены в Азии) либо портшезах, которые несли двое (были распространены в Европе). Также имелись колесные повозки, приводимые в движение людьми.

Главным ограничением для использования силы животных, помимо проблем с запряжкой, было количество потребляемого ими корма — лошадь нуждалась примерно в четырех или пяти акрах земли, и вследствие ограниченной продуктивности сельского хозяйства часто было трудно отдать так много земли в условиях, когда едва хватало еды людям. Быкам требовалось чуть меньше земли, и они оставались главными тягловыми животными. В XVIII веке в Европе было примерно 24 миллиона быков; для сравнения — лошадей было чуть больше половины этого числа. Лошади также являлись важным источником энергии в промышленности (отсюда использование термина «лошадиная сила» для измерения количества вырабатываемой энергии) и широко использовались в горном деле, пивоварении и для приведения в действие самых первых текстильных машин.

Гидроэнергия была задействована в Евразии приблизительно на границе между эпохой до нашей эры и нашей эрой. Ее использование постепенно увеличивалось, а примерно тысячей лет позднее стали использовать энергию ветра. Вода веками являлась главным источником энергии для промышленности и оставалась им в течение немалого периода XIX века. По мере расширения использования гидроэнергии вдоль рек стали размещать предприятия текстильной промышленности и многие первые фабрики — в Соединенных Штатах до восьмидесятых годов XIX века энергия пара обычно использовалась только там, где требовалось расположить производство в стороне от реки. О масштабе операций, возможных с гидроэнергией, можно судить по фабрике «Мастодонт»[102] с водяным колесом на реке Мохок. Оно доставляло воду по трубам диаметром 102 дюйма к турбинам, которые вырабатывали энергию в 1200 лошадиных сил и приводили в движение две мили валов и десять миль приводных ремней, вращали 70 000 веретен и 1500 ткацких станков, производя 60 000 ярдов хлопка в день. В 1900 году в Нюрнберге все еще имелось 180 действующих водяных колес. В районах, где гидроэнергия была недоступна, в больших масштабах использовалась энергия ветра — в XVI веке в Нидерландах имелось более 8000 ветряных мельниц, которые использовались для приведения в действие пил, выделывания кожи, проката медных пластин, кручения шелка и валки сукна.

До XIX века главным источником топлива для всего человечества являлась древесина. Она была легко доступна (часто бесплатно) и хорошо горела в сухом состоянии, проблема же заключалась в том, что она также требовалась для многих других целей. Она применялась при строительстве домов, укреплений, мостов, производстве промышленного оборудования, контейнеров и в кораблестроении. В форме угля древесина служила основным топливом при плавке стали, производстве стекла и кирпича, а также в пивоваренной промышленности. Со времен самых первых крестьянских поселений в Юго-Западной Азии леса также вырубались для получения земли под сельское хозяйство. Древесина веками имела множество применений, поэтому постепенно ее стало не хватать, и в Китае это уже в XII веке препятствовало индустриализации. В Европе большая вырубка лесов началась со значительным увеличением населения после 1000 года н.э. Развивающаяся промышленность потребляла огромное количество дерева. На среднюю небольшую домну ежегодно уходило около 250 акров леса, но другие процессы были еще более разорительными. В середине XVII века на производство поташа в России расходовалось три миллиона тонн древесины в год, а в районе реки Кама, где было более 1200 солеварен, все местные леса были вырублены, и чтобы топить печи, приходилось привозить древесину с расстояния более чем в 200 миль.

Нехватка древесины в Европе прежде всего проявилась в специализированных областях, таких, как кораблестроение. В начале XVI века в Венеции не осталось древесины для постройки кораблей, и ей приходилось импортировать дерево (часто — готовые корпуса) из своих колоний вдоль побережья Далмации. Португалия тоже испытывала нехватку древесины, и ей приходилось рассчитывать на корабли, построенные из бразильских и индийских твердых пород дерева в Багии и Гоа. В восьмидесятых годах XVI века, когда король Испании Филипп II строил свою армаду, собираясь выступить против Англии и голландцев, ему пришлось импортировать лес из Польши. В самой Англии нехватка леса впервые проявилась в середине XVII века, и ей пришлось заняться импортом древесины из Скандинавии и Балтийского региона (в 1756 году Британия приобрела право экспортировать 600 000 деревьев в год из России), а также из колоний в Америке — сначала из Нью-Гэмпшира, затем из Мэна. В 1696 году военные корабли для военно-морских сил Великобритании строились в Нью-Гэмпшире из-за недостатка леса в самой Британии. Нехватка древесины для кораблестроения стала лишь одним из признаков большого энергетического кризиса, затронувшего всю Европу. Местные источники древесины и древесного угля истощались — учитывая плохое состояние коммуникаций и сопутствующие расходы, было невозможно осуществлять поставки на слишком большие расстояния. В 1560 году чугунолитейные заводы Словакии были вынуждены сократить производство, так как начали иссякать поставки древесного угля. Спустя тридцать лет пекарям Монпелье на юге Франции для топки печей пришлось рубить кустарник, поскольку во всем городе не осталось древесины. В двадцатые годы XVIII века солеварни в польском городе Величка пришлось закрыть, потому что вся местная древесина была израсходована. В 1717 году недавно построенная в Уэльсе домна четыре года не приступала к производству, накапливая древесный уголь, но, несмотря на это, топлива ей хватило лишь на тридцать шесть недель работы, после чего ее пришлось закрыть. В большинстве районов Британии доменные печи могли работать лишь короткими всплесками каждые несколько лет.

Реакцией на эту усиливающуюся нехватку энергии стало переключение на каменный уголь — топливо, которое многими считалось низкокачественным. По мере роста цен на дерево сначала бедняки, а позднее даже богачи были вынуждены использовать каменный уголь для обогрева. В английских анналах Стоу 1631 года по этому поводу сказано: «Во всем королевстве сильнейшая нехватка древесины... жителям, и даже достопочтенным персонам в своих палатах, в основном приходится разводить огонь из каменного угля». В 1550 году добыча каменного угля в Англии составляла примерно 210 000 тонн, но к 1630 году она увеличилась до 1.5 млн тонн. К 1700 году Лондон импортировал в год свыше 550 000 тонн каменного угля, доставляемого морем из Ньюкасла (что в 15 раз больше по сравнению с 1550 годом). Хотя люди, возможно, предпочитали древесину, они использовали уголь в кострах и печах, а такие отрасли, как кузнечное дело, пивоварение и мыловарение, с легкостью перешли на новое топливо. Однако примеси в угле исключали его использование в большинстве производств, пока не были разработаны новые процессы. После 1610 года каменный уголь стали использовать в производстве стекла, а спустя десять лет — при изготовлении кирпичей. К сороковым годам XVII века кокс применялся для сушки солода, а сорок лет спустя — для плавки свинца, меди и олова. Последним важным промышленным процессом, который приспособился к использованию угля в течение XVIII века, была выплавка стали.

Постепенное принятие каменного угля в качестве топлива стало не просто заменой одного источника энергии другим. Это являлось фундаментальным сдвигом в типе доступной людям энергии. До применения каменного угля использовались только возобновляемые источники энергии — человек, животные, вода, ветер и древесина (хотя последний ресурс обычно использовался так, что становился невозобновляемым). Теперь впервые люди постепенно стали зависеть от обширных, но по сути невозобновляемых ископаемых источников топлива, находящихся под поверхностью земли. С ростом цен на древесину и с началом применения все более эффективных паровых насосов стали прибыльны и возможны для разработки угольные шахты с большей глубиной.

Хотя ранняя промышленность зависела от гидроэнергии, именно растущее использование каменного угля знаменовало европейскую индустриализацию в XIX веке. Увеличение добычи угля было поразительным. В 1800 году объем мировой добычи составлял примерно 15 млн тонн, к 1860 году он достиг 132 млн тонн, а к концу XIX века превысил 700 млн тонн, т.е. увеличился в сорок шесть раз. (Тем не менее в технологическом отношении эта индустрия мало изменилась за целый век — использовался почти только людской труд в трудных и чрезвычайно опасных условиях.) За последние два года XIX века мир использовал больше угля, чем за весь XVIII век. Сначала каменный уголь играл незначительную роль, но затем стал составлять приблизительно 90 % сильно увеличившегося мирового потребления энергии. Новые темпы потребления энергии и индустриализации уже не могли бы поддерживаться древесиной — в 1900 году потребление угля в мире было эквивалентным ежегодному уничтожению и транспортировке леса, в три раза превышающего площадь Британии. В мире не было достаточного количества лесов для долговременного поддержания такого уровня использования древесины, а проблемы с транспортировкой по миру такого большого ее количества были бы, вероятно, непреодолимы.

Влияние каменного угля в XIX веке можно было обнаружить повсеместно. Он не только питал энергией железнодорожные поезда, но также являлся одним из основных перевозимых ими грузов. Каменный уголь преобразил корабли, которые до XIX века зависели от силы людей или энергии ветра. Количество перевозок, осуществляемых с помощью энергии пара во всем мире, выросло от лишь 32 000 тонн в 1831 году до более 3 млн тонн в середине семидесятых годов XIX века. Важным побочным продуктом увеличения потребления каменного угля стало использование отходящих газов для первого неприродного источника света. До XIX века люди пользовались у себя в домах свечами из животного жира (только богатые могли позволить себе свечи из китового спермацета, которые не обладали тошнотворным запахом), и в большинстве городов по ночам было темно, хотя в Лондоне имелось несколько улиц, освещаемых лампами на китовом жире. Попутный газ, получаемый из угля, впервые был использован в 1807 году для освещения фабрики в Солфорде, а первые лондонские районы стали освещаться газом, поставляемым с центрального агрегата через подземную распределительную сеть, в 1814—1816 годах. К 1823 году системы газового освещения были построены в пятидесяти двух городах, такие же системы вскоре стали использоваться в Бостоне, Нью-Йорке (который использовал уголь, импортируемый из Британии) и Берлине. В течение XIX века использование газа в быту для освещения и приготовления пищи постепенно распространялось, по крайней мере, среди тех, кто мог позволить себе немалые траты на его проведение.

20.6. Индустриализация в Британии

Британия была первой страной, в которой началась индустриализация. То, что произошло в течение примерно века где-то после 1750 года, обычно описывается как «промышленная революция» — этот термин впервые был использован в 1884 году Арнольдом Тойнби (экономистом, а не историком). Хотя сейчас данный термин неизгладимо ассоциируется с Британией, это глубоко ошибочное его употребление. Новые технологии разрабатывались в течение долгого периода человеческой истории, и большая часть тех, что вошли в практику в течение века после 1750 года, была построена на множестве более ранних изобретений. Несмотря на то, что количество технологических изменений в конце XVIII — начале XIX века, вероятно, было беспрецедентным, эти изменения следует рассматривать как часть гораздо более долгого процесса, ведущего к фундаментальным технологическим новинкам конца XIX и XX века, когда скорость перемен продолжала увеличиваться. При сосредоточении на изменениях в течение нескольких десятилетий в отдельных промышленных секторах, таких, как текстильное производство, обычно преуменьшаются остальные фундаментальные изменения, в результате которых должно было возникнуть совершенно другое человеческое общество. Речь идет об изменении источников энергии и увеличении ее доступности, урбанизации, росте индустрии обслуживания, промышленной рабочей силы и изменении роли государства. Недавнее историческое исследование показало, что общая скорость роста экономики в течение так называемой «промышленной революции» в Британии была в действительности очень низкой, и многие сектора почти не менялись. В период с 1760 по 1800 год британская экономика росла примерно на 1 % в год, лишь в двадцатые годы XIX века темп ускорился до примерно 2 % в год. Быстрый рост, составляющий примерно 3 % в год, происходил лишь в тридцатые и в течение нескольких лет в сороковых годах XIX века, что по большей части явилось результатом инвестиций в железные дороги и их развития. После примерно 1850 года темпы экономического роста снова упали. Столь медленное их увеличение означало, что до периода после примерно 1830 года из-за быстро растущего населения среднее богатство на душу почти совсем не росло.

В классических письменных свидетельствах о «промышленной революции» особо подчеркивается роль текстильной промышленности, изобретение нового машинного оборудования и развитие фабрик. Все эти факторы необходимо оценивать объективно. В начале XVIII века в Британии (как и в остальной Евразии) текстильное производство было в основном деревенской отраслью. Крестьяне совмещали его с сельскохозяйственным трудом, и часто станок стоял у них в комнате наверху. Они зависели от купца, поставляющего сырье и приобретающего конечный продукт, работали на сдельной оплате и, как правило, сами решали, с какой скоростью работать. Неудивительно, что многие технологические усовершенствования XVIII века производились с расчетом именно на подобную систему производства. Первая чулочновязальная машина была разработана так, чтобы ее можно было разместить в крестьянской избе, а летающий челнок Кая, созданный в 1733 году, был предназначен для увеличения производительности ручных ткацких станков. Все машины, которые обычно считаются типичным оборудованием хлопковых фабрик — прядильная машина Харгривса «Дженни» (1764 год), кольцепрядильная машина Аркрайта (1769 год) и мюль-машина Кромптона (1779 год), — изначально размещались в жилищах надомных рабочих. Фабрики же, которые в это время действительно развивались, часто представляли собой не более чем скопления рабочих, использующих станки, предназначенные для работы на дому. Владельцы подобных фабрик вводили там более серьезную дисциплину труда, что приносило им прибыль. Десятилетиями ручное производство продолжалось параллельно с фабричным. В хлопковой промышленности прядение на фабриках с использованием паровых станков существовало наряду с прядением на ручных станках вследствие как технических проблем, так и желания фабрикантов распределять риск и использовать дешевую рабочую силу. Хотя механический ткацкий станок был изобретен в 1787 году, вытеснять ручные станки для прядения хлопка в большом масштабе он начал лишь с середины двадцатых годов XIX века и вплоть до тридцатых годов не был значительной силой в шерстяной промышленности. Таким образом, фабрики оставались маленькими — хотя в период с 1800 по 1835 год их число в Йоркшире утроилось и превысило 600, на большинстве из них трудилось лишь небольшое количество рабочих (в среднем менее пятидесяти), и они часто делились на части и передавались в субаренду. Даже к 1851 году только на 10 % фабрик работало более 200 человек. В сороковые годы XIX века хлопковая промышленность составляла лишь десятую часть объема промышленного производства Британии и давала работу менее чем 5 % несельскохозяйственной рабочей силы.

20.7. Работорговля в Британской империи

Работорговля была чрезвычайно выгодна Британии. Средняя норма прибыли лишь от прямой торговли рабами составляла около 10 % в год (это даже выше, чем в девяностых годах XVIII века). В итоге прибыли от рабовладельческой экономики Атлантики достигли примерно четырех миллионов фунтов в год. Для сравнения: она более чем в пять превышала сумму, которую английские помещики получали от своих ирландских поместий, и в десять раз — прибыль Британской Ост-Индской компании.

Очевидно, не все эти деньги были инвестированы в британскую промышленность или экономическую инфраструктуру, такую, как каналы — многое было потрачено на текущие расходы или на покупку земельной собственности (хотя это тоже форма инвестирования). Тем не менее в течение XVIII века было немало вложено в каналы, дороги, доки, шахты, сельскохозяйственный дренаж и другие типы усовершенствований экономики, которые способствовали индустриализации. В целом прибыли от рабства в середине XVIII века были эквивалентны общему количеству капиталообразования в британской экономике и, следовательно, обеспечили существенное увеличение доступных в Британии ресурсов. Если вложить в промышленность хотя бы треть или четверть всех этих прибылей, это привело бы к решающему дополнительному росту ресурсов. То, что они могли оказать такое влияние, вероятно по двум причинам — время инвестирования и его региональная природа.

Ключевой фазой для вложений в британскую экономику стал период с шестидесятых по девяностые годы XVIII века, когда они почти удвоились как доля национального богатства Британии. Этот период совпадает с величайшим бумом в экономике Атлантики, когда прибыли от работорговли и плантаций возросли втрое. Основными рынками сбыта для хлопка английского производства являлись Африка, Северная и Южная Америка, и основной поток товаров шел через главный порт работорговли Ливерпуль. В то время, когда национальные рынки были не развиты, особенно рынки добывания капитала и нахождения инвестиций, местные сети в Ланкашире были очень важны. Теснейшие отношения между купцами, занимающимися работорговлей, и местными производителями хлопка обеспечивали прямой канал для вложения прибылей от работорговли в одну из ключевых отраслей расширяющейся экономики.

Связи между прибылями от рабства и инвестированием в промышленность трудно проследить в подробностях, но, вероятно, непосредственные отношения между ними имелись. Однако способ, которым рабовладельческая экономика Атлантики обеспечивала рынок сбыта для британской индустрии, неоспорим. Хлопковая текстильная промышленность в Англии начала развиваться в начале XVIII века, как только посредством защитительного законодательства была устранена конкуренция со стороны высококачественных индийских товаров, поставляемых Ост-Индской компанией. Однако в производстве имел место застой из-за низкого роста британской экономики и не меняющегося уровня экспорта в Европу. Именно Африка, а также Северная и Южная Америка предоставляли серьезную возможность для экспорта хлопка.

Главной особенностью рабовладельческой экономики Атлантики была продажа товаров в Африку с целью приобретения рабов и заготовления одежды и товаров для рабов в Северной и Южной Америке. С начала XVIII века до его семидесятых годов экспорт в эти регионы увеличился в семь раз и стал столь же велик, как экспорт во всю Европу, и в шесть раз больше, чем экспорт в Азию. К девяностым годам XVIII века экспорт хлопчатобумажных товаров возрос более чем на 17 % в год и составлял четыре пятых общего роста спроса. Самыми крупными одиночными рынками являлись Африка, Бразилия и Куба, и 98 % экспортируемых товаров из английской клетчатой хлопчатобумажной ткани отправлялись в Африку или на американские плантации. При рассмотрении всех отраслей промышленности картина несколько меняется. Экспорт являлся самым динамичным сектором экономики XVIII века и порождал дополнительный спрос, что делало выгодным инвестирование в новые машины. В период с 1700 по 1770 год экспорт промышленной продукции возрос более чем на 150 %, но британский рынок увеличился лишь на 14 %. В этом экспорте на Атлантический регион в 1700 году приходилось 15 %, а к 1770 году — более 70 %. Торговля с Америкой и Африкой взяла на себя 80 % экспорта гвоздей и лишь чуть меньшую долю в экспорте ковкого железа.

Таким образом, рабовладельческая экономика Атлантики являлась ключевым сектором британской экономики, к тому же в этом регионе Британия сталкивалась с весьма незначительной конкуренцией — несомненно, гораздо меньшей, чем на высококонкурентных рынках Азии. Атлантический регион обеспечивал главный рынок для экспорта и был самым динамичным доступным рынком для железа и хлопка, продаваемого в Африку с целью покупки рабов, одежды, которую носили рабы в Америке, или инструментов, используемых ими на плантациях.

В третьей области, поставке хлопка-сырца в развивающуюся британскую промышленность, связь с рабовладельческой экономикой прямая и крупномасштабная. Значительное расширение производства хлопка не могло произойти без сообразного увеличения поставок хлопка-сырца. Это было особенно важно, поскольку британские хлопчатобумажные товары не могли конкурировать с высококачественными индийскими — качество первых было не более чем приемлемым, а преимущество заключалось в дешевизне и достаточном количестве. Экономика Атлантики обеспечивала доступ к почти неограниченному земельному фонду в Северной и Южной Америке и крупному источнику принудительного труда, позволяющему свести к минимуму производственные затраты. В 1790 году Соединенные Штаты производили лишь 1,5 млн фунтов хлопка. В 1791 году Эли Уитни изобрел волокноотделитель. Это позволило улучшить обработку, и к 1800 году производство достигло 35 млн фунтов, а к 1820 году — 160 млн фунтов. В течение этого периода цена хлопка-сырца упала на две трети. В двадцатых годах XIX века американские плантации, на которых трудились рабы, обеспечивали три четверти британского импорта хлопка-сырца и, следовательно, являлись основой успеха британской индустрии.

Так как выращивание хлопка стало распространяться на запад в новые регионы, такие, как Алабама, Миссисипи и Техас, к 1860 году американское производство возросло до 2,3 млрд. фунтов, что составило две трети мирового производства и примерно 90 % британского импорта хлопка-сырца. Рабовладельческая экономика юга Соединенных Штатов и механизированная хлопковая промышленность Британии были неразрывно связаны между собой.

20.8. Индустриализация в Европе

Индустриализация не была исключительно британским феноменом, который остальные страны, особенно в Западной Европе, лишь имитировали. С точки зрения мировой истории процесс индустриализации следует рассматривать в качестве сначала регионального в Западной Европе, но в несколько более длительной перспективе он являлся глобальным по своему масштабу — к шестидесятым годам XIX века индустриализация уже происходила в Соединенных Штатах и Японии. В XX веке тот же самый переход осуществило еще большее число стран. И ни одна из них не «подражала» Британии — это было попросту невозможно. Британию отличал ряд особых факторов (особенно легкий доступ к каменному углю плюс богатство, полученное благодаря атлантической экономике). Это привело к тому, что индустриализация началась именно там — но лишь на несколько десятилетий раньше, чем в других странах. В Британии хлопковая промышленность всегда была гораздо более важной, чем в любой другой стране Европы (в 1910 году Британия все еще использовала больше хлопка-сырца, чем Германия, Франция и Италия вместе взятые). В других областях, особенно в химической промышленности, которая развилась примерно после 1860 года, Британия всегда отставала от остальной Европы, в частности, от Германии. Повсеместно каждая страна развивалась в соответствии со своей динамикой и следуя собственному типу индустриализации, зависящему от доступных природных ресурсов и своих успешных отраслей. Если стране удавалось разработать новые технологии, это давало ей преимущество — краткосрочное, поскольку они быстро распространялись, как происходило на протяжении всей истории Евразии. Однако благодаря такому распространению страны, начавшие индустриализацию позже, получали немедленный доступ к новейшим технологиям. Это означало, что в течение нескольких десятилетий им нужно было заменять меньшее количество устаревшего оборудования и заводов, благодаря чему в них происходил начальный всплеск очень быстрого роста.

Второй страной в Европе (и, следовательно, в мире), которая начала индустриализироваться, была Бельгия. Как и Британия, этот регион (Бельгия стала независимой страной в 1830 году) начал индустриализацию в XVIII веке. Угольная шахта возле Льежа начала использовать паровой насос Ньюкомена к 1720 году, т.е. менее чем на десять лет позже его первого применения в Британии. Именно угольная промышленность, особенно в регионе Лимбург, заложила основу бельгийской промышленности. Тяжелая промышленность, особенно металлургия, обеспечивала гораздо большую часть раннего объема промышленного производства, чем в Британии, хотя с девяностых годов XVIII века хлопкопрядение с использованием британского машинного оборудования расширилось и в начале XIX века захватило значительную часть европейского рынка. Бельгия, страна даже меньшая, чем Британия, стала в значительной степени индустриализованной. В Германии большие области, особенно восточные регионы и Бавария, были едва затронуты ранней индустриализацией. С другой стороны, в Саксонии к сороковым годам XIX века появился важный промышленный сектор с крупной хлопковой промышленностью, хотя она работала почти исключительно на гидроэнергии. Именно в главных угледобывающих областях — Руре и Силезии — наблюдались высочайшие уровни индустриализации и развития тяжелой промышленности. Главный всплеск индустриализации в Германии произошел лишь после шестидесятых годов XIX века, но прогресс в то время был действительно очень быстрым.

Францию часто рассматривают в качестве аберрации среди остальных стран Европы и считают ее относительной «неудачницей» в XIX веке. Однако вместо того, чтобы следовать британской или бельгийской схеме индустриализации, французы создали свою собственную (и менее социально деструктивную) модель. Ключевыми факторами для французской индустриализации являлись очень низкая скорость роста численности населения — в два раза меньшая, чем в любой другой стране Европы — и нехватка (а следовательно, высокая стоимость) каменного угля. К 1900 году добыча угля на душу населения во Франции составляла треть аналогичного показателя для Бельгии и Германии и лишь седьмую часть — для Британии, хотя существующие запасы использовались интенсивнее, чем в любой другой стране Европы. Из-за относительной нехватки каменного угля тяжелая промышленность во Франции имела меньшее значение, чем в остальной Европе, и не стала столь концентрированной, как в некоторых регионах Европы, таких, как шотландский, уэльский и даремский угольные бассейны в Британии или Рур в Германии. Следовательно, урбанизация также оказалась относительно низкой, и в географически рассредоточенном промышленном секторе обычно преобладали небольшие фирмы. Тем не менее темпы роста производства были высокими — примерно два процента в год до 1860 года и чуть выше впоследствии. К концу XIX века Франция стала одной из богатейших стран в Европе.

Опыт Франции был очень типичным для таких стран, как Швейцария, Дания, Норвегия, Швеция и Нидерланды, не располагающих большими запасами каменного угля, следовательно, индустриализация в них проходила относительно поздно. К концу XIX века все они (кроме Дании, которая разбогатела благодаря экспорту почти двух третей объема своей сельскохозяйственной продукции) были важными промышленными державами — несомненно, самый высокий в Европе темп роста богатства на душу населения в период с 1860 по 1913 год был в Швеции. Норвегия сосредоточилась на перевозке грузов, голландцы — на обработке импортированного сырья. Швейцария, которая, казалось бы, не соответствовала никаким фундаментальным требованиям, предъявляемым промышленной экономикой, сосредоточилась на подготовке квалифицированной рабочей силы, специализируясь на высокоточном производстве, и к концу XIX века также имела вторую по величине во всем мире индустрию органической химии.

В других странах Европы индустриализация обычно была в высшей степени региональным феноменом. В Австро-Венгрии экономический рост и промышленное развитие были сконцентрированы в двух областях — Богемии и Моравии (которые обеспечивали почти две трети объема промышленного производства) и центральной Австрии (оставшаяся треть). В других местах коммуникации были затруднены, и там по-прежнему преобладало сельское хозяйство. Северо-запад Италии являлся относительно индустриализированным (по крайней мере, на уровнях, типичных для Франции и Австрии), но в других местах, особенно на юге, страна была по-прежнему сельской и неразвитой. Подобным образом в Испании промышленное развитие было сосредоточено в Каталонии и в Стране басков вокруг Бильбао (крупного производителя железа и стали), хотя северо-запад и юг страны были похожи на южную Италию.

20.9 Индустриализация в США

Индустриализация в Америке проходила по уникальной модели, продиктованной на редкость особенным положением этой страны. В 1800 году Соединенные Штаты являлись относительно богатой страной, богатство которой было основано на экспорте сырья (урожаев с плантаций на юге и древесины с севера) и самом непосредственном участии в рабовладельческой экономике атлантического региона. Ее купцы импортировали чуть менее 40 % всех рабов, привозимых в Северную и Южную Америку, играли важную роль в торговле сахаром, патокой и ромом, а также снабжали плантации островов Вест-Индии некоторыми промышленными товарами. В торговле с Вест-Индией участвовала примерно половина кораблей Новой Англии. Соединенные Штаты оставались небольшой, почти полностью сельскохозяйственной страной с населением лишь чуть более 5 миллионов, которое жило на востоке от Аппалачских гор. К концу XIX века численность населения США составляла 77 млн, они являлись самой крупной промышленной державой в мире и производили треть мирового объема продукции обрабатывающей промышленности (несмотря на это, 40 % населения по-прежнему трудились на фермах). Что примечательно, этот сильный рост промышленности происходил параллельно с огромным увеличением сельскохозяйственной области и заселением большей части континента.

Хотя многие технологии заимствовались из Европы (особенно в хлопковой текстильной индустрии), основой ранней индустриализации в Америке стали древесина и гидроэнергия. Большие леса здесь не были вырублены, как в Европе, и обеспечивали легкий источник дешевой энергии. В 1850 году древесина все еще составляла в Соединенных Штатах более 90 % топлива, и половина всего железа в стране производилась с использованием древесного угля — печь в Хоупвелле в Пенсильвании ежегодно потребляла свыше 750 акров леса. Печи и бойлеры строились с расчетом на использование древесины, а пароходы на таких больших реках, как Миссисипи, топились дровами, как и большинство паровозов (в отличие от Британии, где с самого начала из-за нехватки дерева использовался кокс или каменный уголь). В 1870 году дрова все еще составляли три четверти топлива для промышленности и транспорта. Лишь с середины восьмидесятых годов XIX века основным источником энергии в Соединенных Штатах стал каменный уголь. Другим основным источником энергии для промышленности, особенно для текстильного производства, являлась вода.

Как и в Британии, промышленное развитие было тесно связано с производством хлопка (в 1860 году это была самая крупная отрасль) и также зависело от рабовладельческой экономики южных штатов. Раннее развитие текстильного производства в Новой Англии финансировалось ведущими купцами, такими, как Браун из Массачусетса и Лоуэлл из Бостона, которые заработали деньги на работорговле. Эта промышленность также зависела от хлопка-сырца с юга — к 1860 году она использовала его в количестве около 430 миллионов фунтов в год, что составляло приблизительно треть объема, экспортируемого в Британию. Большая часть промышленности в США находилась в северных штатах, хотя в пятидесятых годах XIX века примерно 10 % общего объема продукции происходило с юга, и значительная часть этих 10 % производилась 200 тысячами промышленных рабов (большинство из них сдавались внаем местными владельцами плантаций). В первой половине XIX века промышленный рост в Соединенных Штатах был медленным — лишь немногим более одного процента в год. Как и в Британии (и большей части Европы), ранняя индустриализация не увеличила темп роста доходов. Период быстрого расширения промышленности в Соединенных Штатах наступил лишь после окончания гражданской войны, в 1865 году, когда оно пошло с феноменальной скоростью. К 1900 году объем производства увеличился в пять раз, создав большой промышленный пояс в Новой Англии, Среднеатлантических штатах и на Среднем Западе. Производство в каждом регионе разнообразилось от железа и стали до тяжелого машиностроения, кораблестроения и недавно начавшего развиваться химического сектора.

20.10 Коммуникации

Индустриализация в Европе и Соединенных Штатах не могла бы происходить без серьезных улучшений в экономической инфраструктуре. До XVIII века Европа, вероятно, отставала от Китая в развитии путей сообщения. Дороги были плохими, каналы были слабо развиты, и это означало, что для перевозки грузов в основном использовались прибрежное судоходство и судоходные реки. XVIII век характеризовался обширным развитием сети каналов, что практически впервые сделало возможным перевозить на большие расстояния массовые насыпные грузы. Появилось несколько железных дорог, но они были на конной тяге и ограничивались короткими грузовыми линиями вокруг угольных шахт и некоторыми промышленными районами. Именно постепенная эволюция ряда технологий за первые три десятилетия XIX века сделала возможным железнодорожное сообщение. Эффективная паровая тяга, способная тянуть грузы, требовала разработки улучшенных котлов, поршней и зубчатой передачи, а также рельсов, способных выдержать столь тяжелые грузы. Даже после того, как в Британии (между Стоктоном и Дарлингтоном в 1825 году и Ливерпулем и Манчестером в 1830 году) появились первые поезда с паровозом, перевозящие пассажиров по железным дорогам, попрежнему требовались дальнейшее усовершенствования, чтобы производить более мощные паровозы, способные передвигаться быстро. Параллельно было необходимо разрабатывать другие технологии, такие, как передача сигналов и информации посредством телеграфа.

После 1830 года железные дороги быстро росли и из коротких путей длиной в несколько миль превратились в крупные магистрали, соединяющие важные города. К началу сороковых годов XIX века главные города Британии были либо связаны с Лондоном, либо к ним велось строительство путей. В 1844 году была открыта первая магистраль на континенте от Антверпена до Кельна, а к 1850 году сеть железных дорог протянулась на восток до Варшавы. Возможно, самой главной их задачей было способствовать созданию и затем интеграции рынков на государственном уровне, позволяя некоторым регионам специализироваться в производстве отдельных видов продукции. Они были особенно важны в быстрой перевозке массовых товаров, например, каменного угля. Дорожный безрельсовый транспорт в течение XIX века почти не изменился и оставался значительно более дорогим, чем железные дороги. Железные дороги не обязательно были дешевле, чем каналы (дешевле они были только в Британии), но они были быстрее. (В Бельгии, Германии и Франции сеть каналов продолжала расширяться даже после 1850 года). По мере того, как росла сеть железных дорог (в 1840 году в Европе их было менее 2000 миль, а к началу XX века — уже 225 000 миль), стоимость перевозок по ним значительно снизилась. В девяностых годах XIX века грузовые тарифы были примерно в два раза меньше, чем в сороковых годах того же века. Это снизило затраты, но еще большее значение имело огромное количество сырья, промышленных товаров и продовольствия, которые перевозились по железным дорогам к концу XIX века. Его просто нельзя было перевезти никаким другим способом, и без железных дорог экономика европейских стран не смогла бы действовать на том уровне, до которого развилась. В 1845 году лишь 7 % перевозок грузов в Бельгии осуществлялось по железным дорогам. В 1910 году по железной дороге перевозилось более трех четвертей сильно возросшего количества грузов. Почти таким же важным являлось количество пассажиров (в целом они приносили железным дорогам примерно половину прибылей), путешествующих как по делу, так и ради удовольствия. Железные дороги оказали феноменальное влияние на жизнь людей и общества в целом.

Кроме того, железные дороги стали важным фактором, создающим спрос на промышленную продукцию — они нуждались в угле, высококачественном железе, а с середины века и в стальных рельсах. Паровозы приходилось строить и ремонтировать на заводах, построенных железнодорожными компаниями, часто в таких городах, как Кру и Суиндон, экономика которых была полностью основана на железной дороге, либо на заводах частных компаний. Строительство путей требовало большого количества рабочей силы, особенно вследствие того, что они строились с минимальным применением машинного оборудования, и как только строительство заканчивалось, они создавали обширный ряд новых рабочих мест. И часто на эти места требовались квалифицированные специалисты.

За исключением Британии и Бельгии, большинство стран в течение некоторого времени зависело от импортируемых рельсов и паровозов — в пятидесятые годы XIX века спрос на рельсы в Испании был эквивалентен двукратному общему объему производства крошечной индустрии черной металлургии этой страны. Железные дороги оказывали важное влияние и на сельское хозяйство, давая возможность быстро перевозить по стране скотину на убой. Также благодаря железным дорогам появились новые рынки сбыта для скоропортящихся продуктов типа сливочного масла и молока. В 1861 году лишь 4 % молока, продаваемого в Лондоне, перевозилось по железной дороге, но через тридцать лет это количество на сильно увеличившемся рынке превысило 80 %. Особенно важны были железные дороги для таких стран, как Мексика, Испания, Россия, и тех регионов Франции, где сообщение по рекам и каналам было плохим. Однако сами по себе железные дороги не могли создать промышленную экономику, следовательно, сильнейшее влияние они оказали на относительно усовершенствованную и развитую экономику таких стран, как Британия, Бельгия и позднее Германия, где способствовали дальнейшему развитию существующих отраслей.

В Соединенных Штатах развитие железных дорог происходило очень быстро. К 1840 году их протяженность уже была больше, чем в Британии. Строительство первой трансконтинентальной магистрали было завершено в шестидесятые годы XIX века, а к концу века общая протяженность путей составляла почти 170 000 миль. Как и в большинстве европейских стран, промышленное развитие началось раньше строительства железных дорог, и в дальнейшем они помогли увеличить скорость роста и снизить затраты. Однако в Соединенных Штатах экономическое и промышленное влияние железных дорог, вероятно, было слабее, чем в Европе. Они даже не являлись главными потребителями железа — в течение XIX века на гвозди ушло больше железа, чем на паровозы и рельсы.

Развитие железных дорог не вызвало прекращения перевозок на конной тяге (за исключением дилижанса). Увеличив количество перевозок, пассажирских и грузовых, железные дороги повысили спрос на лошадей, число которых в конце XIX века достигло пика как в Европе, так и в Соединенных Штатах. Эта тенденция была особенно очевидна в Британии, в которой развилась одна из плотнейших железнодорожных сетей в мире. В 1810 году там имелось примерно 15 000 частных карет, к 1840 году их число увеличилось до 40 000 и к 1870 году — до 120 000. Число лошадей, содержавшихся в городах как для частного, так и для рабочего передвижения, возросло от 350 000 в 1830 году до 1 200 000 к 1900 году. Общественный транспорт зависел от лошадей — в 1902 году в Лондоне было 3700 омнибусов на конной тяге (для каждого нужны были две лошади, а для работы в течение дня требовалось примерно десять лошадей), 7500 двухколесных экипажей и 3900 наемных фиакров. Железнодорожные компании также использовали большое количество лошадей для доставки товаров от станций и с товарных складов. В 1913 году почти 90 % движения товаров в Лондоне все еще осуществлялось с применением конной тяги — железнодорожные компании использовали более 6000 животных, а торговцы каменным углем около 8000. В целом в Британии было около 3,5 млн лошадей, которые съедали примерно 4 млн тонн овса и сена в год. Это отнимало огромное количество сельскохозяйственной земли, и распространять их по стране было очень сложно. Соединенные Штаты столкнулись с такими же проблемами. В 1900 году число лошадей там приблизилось к 30 млн (200 000 из них — в Нью-Йорке), и на их кормление требовалось около 90 млн акров пахотной земли, что составляло почти четверть всего ее количества. Данное поголовье было, вероятно, максимумом, который могла выдержать сельскохозяйственная система, не ухудшая питания людей, и в Британии это было осуществимо только благодаря импорту больших количеств продовольствия.

[О коммуникациях за пределами Европы см. 21.2]

20.11 Индустриализация и общество

20.12. Власть и общество

[Ранее о европейских государствах см. 18.12]

Эти фундаментальные изменения в экономике и обществе индустриализирующихся стран и созданное ими огромное давление оказали сильное влияние на правительство. Вплоть до середины XIX века правительства европейских стран имели весьма ограниченные функции, за исключением того, что касалось подготовки к войне. Они мало изменились по сравнению с доиндустриальной моделью. За исключением Швейцарии европейские страны являлись монархиями, в которых советы правителю давала небольшая группа аристократов, получающих большие доходы от своих обширных земельных участков. В нескольких странах, таких, как Британия, принимающая решения элита была чуть шире, но по-прежнему почти полностью состояла из самовоспроизводящейся землевладельческой олигархии. На местном уровне правосудие и управление находились по большей части в руках той же самой элиты, не считая городов, где преобладала элита торговая.

Рост городов, отток населения из сельской местности и появление новых источников богатства серьезно нарушили схему, которая существовала много веков, и элите стало значительно труднее удерживать контроль и использовать старые методы правления. Обычно она удерживала большую часть своего господства, постепенно поглощая новые промышленные и коммерческие группы. Серьезную проблему представлял собой рост в городах промышленного рабочего класса, что в немалой степени затрудняло поддержание порядка и контроля. В рамках традиционной системы преодолеть эти трудности было невозможно. Среди промышленных рабочих квалифицированных было меньше, поэтому их нельзя было назвать однородной группой, но все же они представляли собой элемент в обществе, подобного которому ранее не существовало. Они работали в более крупных подразделениях, сильнее зависели от колебаний рынка, следовательно, их положение было гораздо более ненадежным, чем в прошлом у сельских тружеников. Кроме того, им пришлось столкнуться с ужасными условиями, вызванными начальной индустриализацией. В течение нескольких десятилетий они создали новую культуру рабочего класса и общественные институты. Однако им оказалось очень трудно изменить условия жизни вследствие недостатка власти и решительного настроя существующих элит держать все под контролем. Учитывая условия, с которыми столкнулись многие люди в индустриализующихся странах, возможно, единственным по-настоящему удивительным аспектом европейской истории в XIX веке является то, что не произошло никакой серьезной социальной революции.

Социальная напряженность, вызванная индустриализацией, сначала проявилась в Британии. Отчасти революционные движения, возникшие в годы войны с Францией в период с начала девяностых годов XVIII века до 1815 года, появились благодаря эгалитарной риторике Великой французской революции, но значительно больше их возникновению способствовали условия жизни в промышленных городах. В то же самое время существовал луддизм — движение, члены которого уничтожали машины, лишавшие рабочих мест, например, ткачей, трудившихся на ручных ткацких станках. За окончанием войны последовал экономический кризис, вызвавший сильную нужду и недовольство. Правительство отреагировало на это использованием шпионов и провокаторов, временной отменой действия закона, запрещающего задержание без судебного ордера на арест, и военными репрессиями (даже во время войны на Пиренейском полуострове правительство держало в Британии больше солдат, чем их сражалось против Наполеона). Профсоюзы и организации рабочих были запрещены после принятия законов против коалиций. Требования социальной и политической реформы достигли пика с движением чартистов, расцвет которого пришелся на конец тридцатых — начало сороковых годов XIX века, когда экономические условия были особенно плохими.

На происходящие весомые социальные и экономические изменения британское правительство отреагировало, усилив свою власть, чтобы держать под контролем людей, особенно рабочий класс, бедняков и бродяг. В соответствии с Законом о бедных, принятом в 1834 году, были созданы работные дома в качестве единственных мест, где «может быть даровано облегчение» — условия в них были суровыми и жесткими (семьи были разделены), чтобы у людей не возникало желания находиться там без особой нужды. Контроль осуществляйся через создание такого нового института, как полиция, которая первоначально появилась в Париже еще в XVIII веке. В Лондоне полиция была создана в двадцатые годы XIX века, а в середине тридцатых годов было введено обязательное требование завести ее в каждом большом городе. Скопление большого количества людей в городах привело к переформулированию понятия «преступление» и растущему страху перед теми, кого элита называла «опасными классами». В период с 1800 по 1840 годы масштабы уголовного преследования росли в четыре с половиной раза быстрее, чем численность населения. Посредством более жестких законов были разработаны новые определения «преступного поведения» и «политического преступления» — особенно в отношении защиты имущества, что усилило криминализацию бедных. Преступники рассматривались в качестве угрозы не только для своих жертв, но и для «общества» в целом. Увеличилось применение смертной казни, но еще важнее то, что изменилась роль тюрем. Изначально они были местами с ужасными условиями, куда ненадолго заключались лица, ожидающие суда или вынесения приговора. С двадцатых годов XIX века они все больше подвергались «реформированию» с целью превращения их в места со строгой дисциплиной, где главный акцент сделан на «изменении характера», а не на простом наложении физического наказания. Преступников нужно было держать под контролем, и их следовало изменить, чтобы после освобождения они могли занять свое место в качестве полезных членов нового промышленного общества.

По мере того, как общество и экономика становились более комплексными, правительства европейских стран постепенно пришли к выводу, что им необходимо брать на себя новые функции. Поначалу эти функции относились к регулированию самых неприятных особенностей новой промышленной системы — занятости женщин и детей, продолжительности рабочего дня мужчин и оплаты рабочим «натурой» (жетонами, принимающимися к оплате только в магазинах компании). В больших городах приходилось принимать определенные меры по обеспечению водой и канализацией, ибо в противном случае там наступил бы полный развал и могли произойти вспышки различных заболеваний, что задело бы не только бедных, но и «респектабельных».

Одной из первых отраслей, которые требовалось регулировать, являлись железные дороги. В европейских странах правительство играло ключевую роль в планировании и в некоторых случаях даже в управлении этой системой. Побудительным мотивом развития сети железных дорог являлось понимание их стратегической важности благодаря быстрой перевозке большого числа войск, и многие системы были построены с учетом этого приоритета. В Британии строительство новых линий шло под минимальным государственным контролем, и результатом стало широкомасштабное их дублирование. Несмотря на это, правительство решило, что в целях обеспечения общественной безопасности необходимо создать институт квалифицированных инспекторов, следящих за соблюдением требований нормативной базы в отношении деятельности железнодорожных компаний. В Соединенных Штатах правительство принимало еще более тесное участие в регулировании данной сферы. Первой железнодорожной компании, «Балтимор и Огайо», была дана установленная законом монополия и освобождение от налогообложения. Стали распространены государственные инвестиции в железные дороги (к 1860 году штат Массачусетс вложил 8 миллионов в восемь разных компаний). Наиболее важным содействием со стороны государства явилось предоставление земли — в период с 1850 по 1880 год федеральное правительство предоставило железнодорожным компаниям 180 миллионов акров общественной земли, чтобы помочь строительству новых линий, особенно трансконтинентальных магистралей.

Ближе к концу XIX века правительства некоторых стран расширили свое вмешательство в экономику и общественную жизнь. Создавались программы по компенсации рабочим производственных травм, либо же эта обязанность возлагалась на работодателей. Несколько государств развернули более широкие программы по обеспечению благосостояния населения — небольшие пенсии из фондов, созданных за счет работодателя, помощь в поиске работы и различные формы выплат пособий по безработице. Делалось это в основном для того, чтобы произвести интеграцию рабочего класса в существующую социальную и политическую структуру с помощью улучшения условий жизни и труда и уменьшения стимула бунтовать. Очень важную роль в течение всего XIX века играло развитие систем образования и повышения грамотности населения во всем европейском обществе. К середине века, вероятно, большинство населения в таких странах, как Швеция, Пруссия, Англия, Франция и Австрия (белых в Соединенных Штатах), было грамотным. Это стало большой переменой в масштабах всей мировой истории. Только в Италии, Испании и России процент грамотного населения был низким (приблизительно 10—25 % от общей численности) — уровень, типичный для всех доиндустриальных обществ. Отдельные правительства, например, Пруссии, проявили значительный интерес к образованию и с середины века создали эффективную государственную систему; однако в Британии до 1870 года даже начальное образование не было обязательным. Почти повсеместно процесс обеспечения образования сталкивался с множеством трудностей вследствие религиозной полемики и спорами о роли, которую должна и может играть церковь. К концу XIX века примерно девять десятых населения в Западной Европе были грамотными (но в Италии и Испании число грамотных было более чем в два раза меньше). Однако среднее образование для большей части населения часто являлось необязательным; там же, где оно действительно существовало, оно обычно завершалось к четырнадцати годам, и шансы ребенка, не принадлежащего к элите, на получение высшего образование были минимальными.

Тем не менее к концу XIX века ситуация в странах Западной Европы и Северной Америке радикально изменилась по сравнению с той, что имела место лишь век назад. Ранее ни одно человеческое общество не переживало перемены в столь быстром темпе. В Европе, особенно в Западной, перестало господствовать сельское хозяйство, развивались промышленность и города. Крестьяне и землевладельческая элита уже не были доминирующими силами в обществе. В большинстве случаев самой крупной группой в обществе являлся промышленный рабочий класс, но само общество стало гораздо более комплексным. В нем имелись промышленники, менеджеры, торговцы, банкиры и представители профессий, требующих высокого уровня подготовки, например, врачи и юристы и все они обладали значительной властью и влиянием. Люди в целом стали богаче, чем в начале века, и ряд товаров, которые они могли приобрести, значительно расширился. Однако сохранилось огромное неравенство, и многие оставались бедняками. В 1900 году процесс перемен не закончился — напротив, стал быстрее и радикальнее. Разрабатывались новые технологии, которые вызвали целый ряд дальнейших трансформаций в экономике и обществе, происходивших с беспрецедентной скоростью.

Трансформация Европы в XIX веке не ограничивалась индустриализацией и урбанизацией. В период с 1750 по 1900 год, отчасти благодаря этим внутренним экономическим переменам, она постепенно стала доминировать над остальным миром. В 1750 году положение Европы в мире почти не изменилось по сравнению с ситуацией в начале XVI века — она успешно господствовала над Северной и Южной Америкой, но в Африке и особенно в Азии попрежнему имела лишь несколько зацепок в форме факторий и фортов. Ее влияние на огромную Оттоманскую империю и на Китай времен династии Цин было минимальным. Однако к 1900 году Европа и ее ответвления доминировали над всей Америкой и Австралазией; британцы повелевали в Индии, турки лишились большинства своих территорий в Европе и южного берега Средиземного моря, Африка была почти полностью поделена между европейскими державами, а Китай находился под сильным давлением. Только Японии удалось избегнуть подобной участи, и она сохранила почти полный контроль над своей судьбой. В 1800 году Британия правила 20 миллионами людей за пределами британских островов. В 1900 году эта цифра возросла до 400 миллионов, что составляло четверть населения мира. В 1800 году Европа вместе со своими непосредственными ответвлениями контролировала примерно треть поверхности мировой суши; в 1900 году — свыше четырех пятых. Это было самым быстрым расширением влияния в мировой истории.

21.1. Ситуация в Евразии

21.2. Технологии

С начала XIX века Европа, несомненно, стала ведущим регионом Евразии в технологическом отношении. Это было важно не только из-за трансформации, которую технология вызвала в экономике и общественном устройстве европейских стран, но и потому, что она являлась необходимым инструментом в установлении европейского контроля над значительной частью мира. До появления этого технологического превосходства Европа могла доминировать лишь над наименее развитыми областями мира — Северной и Южной Америкой и затем Австралазией. Европа не обладала ни малейшим военным превосходством над великими империями Евразии, у которых тоже имелось огнестрельное оружие, а малочисленность ее войск и трудность их снабжения всем необходимым на больших расстояниях означала, что до 1750 года Европа не сражалась ни с одной из великих евразийских держав за пределами своей части света. Но даже тогда ее превосходство продолжало оставаться очень ограниченным, пока в середине XIX века не были разработаны новые технологии и новые виды оружия.

Именно нарезное оружие и артиллерия, заряжаемая с казенной части, а также скорострельный пулемет «максим» склонили чашу весов в пользу Европы. Иногда европейские армии терпели поражения, если очень сильно уступали в численности противнику (так, например, британцы проиграли зулусам в сражении за заставу Рорк-Дрифт), но обычно «битвы» представляли собой не более чем организованную резню — в 1898 году при Омдурмане войско британцев численностью всего в 140 человек перебило более 11 000 африканцев.

Первым важной новинкой стали паровые канонерские лодки, позволяющие быстро перемещаться против течения по рекам Африки и Азии. Впервые они были использованы на реке Иравади во время войны Британии с бирманским королевством в 1824—1826 годах, однако крупномасштабное их применение не начиналось до тридцатых годов XIX века и первых нападений на Китай.

Несмотря на свою пользу, канонерские лодки не становились решающим фактором до тех пор, пока европейцы не нашли способ борьбы с тропическими заболеваниями, особенно малярией, которая веками эффективно препятствовала их поселению в Африке и значительной части Азии. В среднем половина солдат, которых Британия послала в небольшую колонию Сьерра-Леоне в период с 1819 по 1836 год, умерла, почти все остальные были демобилизованы по инвалидности, и только один из пятидесяти все еще оставался годным к дальнейшей службе. Иногда уровень смертности доходил до восьмидесяти процентов, поэтому Королевский Африканский корпус формировали из военных преступников, которые согласились на замену приговора службой в Африке.

Начиная с XVII века для борьбы с малярией использовалась кора хинного дерева, растущего в Андах, — хотя было неизвестно, почему она оказывает такое действие. Впервые хинин был извлечен из коры двумя химиками в двадцатые годы XIX века и к концу десятилетия производился в больших количествах. Сначала он использовался в качестве лекарства от более умеренной трехдневной малярии, но к сороковым годам XIX века стал в больших дозах применяться в качестве профилактики гораздо более опасной тропической малярии. Показатели смертности европейцев от малярии снизились более чем в пять раз. Кроме того, британцы и голландцы начали выращивать это дерево в Азии, чтобы обеспечить себя собственными запасами. Теперь европейцы могли жить в тропиках и по меньшей мере иметь определенную надежду выжить там.

Одним из самых важных из всех усовершенствований в XIX веке стала революция в скорости сообщений. Железные дороги позволяли людям перемещаться по большинству стран в течение дня, но куда важнее для развития европейского контроля над другими регионами стали изменения в скорости мореплавания. До тридцатых годов XIX века европейцы, как и их предшественники в XVI веке, и арабские и римские моряки двумя тысячелетиями ранее, зависели от муссонов для сообщения с Азией, особенно с Индией. В зависимости от времени года требовалось примерно от пяти до восьми месяцев, чтобы послание из Британии достигло Индии. Из-за муссонов ответ мог прийти в Британию почти через два года. Но железные дороги и пароходы сильно сократили это время. В пятидесятые годы XIX века было возможно пересечь Ла-Манш на пароходе, проехать на поезде через Францию, отправиться в Александрию на пароходе и затем в Каир на поезде, а потом на верблюде в Суэц, прежде чем сесть на пароход в Бомбей. Путешествие занимало примерно тридцать дней, и столько же обратная дорога — прежний срок сократился приблизительно в десять раз. Открытие в 1869 году Суэцкого канала вдвое сократило морское путешествие из Британии в Бомбей (и в Сингапур на треть) — за первый год по нему проплыло 486 кораблей с суммарным тоннажем в 436 000 тонн; в 1900 году по каналу прошло 3 441 кораблей с тоннажем в 9,7 млн тонн.

Данный способ коммуникации, как и все остальные на тот момент человеческой истории, осуществлялся посредством физической передачи посланий, скорость которой зависела от того, насколько быстро могут передвигаться люди пешком, верхом, по железной дороге или на корабле. Эта взаимозависимость была нарушена фундаментальной революцией в тридцатые годы XIX века, вызванной открытием электричества, появлением телеграфа и таких способов передачи сообщений, как азбука Морзе. Теперь впервые информация стала передаваться гораздо быстрее, чем могут передвигаться люди. Сначала телеграфные линии ограничивались сушей (британскому правительству были необходимы железные дороги, чтобы проложить линии вдоль их путей). Чтобы проложить надежные подводные кабели, требовалось время и развитие ряда технологий. Хотя были перекинуты кабели через Ла-Манш и трансатлантические кабели, они служили недолго, и лишь в шестидесятые годы XIX века большинство технических трудностей было решено. В 1865 году Британия была связана кабелем с Индией, хотя прошло еще пять лет, прежде чем система стала работать надежно. В ту пору послание отправлялось за пять часов, а ответ приходил в течение дня. Улучшения в технологии отправки посланий, дающие возможность двухсторонней связи и многократных сообщений, привели к тому, что к 1895 году Британия и Индия обменивались двумя миллионами телеграмм в год. Десятью годами ранее британцы проложили сеть подводных кабелей, связывающих весь мир, и такие прежде отдаленные и всеми забытые острова, как остров Вознесения и остров св. Елены в Атлантическом океане, стали важными местами глобальной сети. Другие страны построили собственные сети — к 1900 году имелось семь кабелей, связывающих Францию и Алжир, а Соединенные Штаты проложили кабели через Тихий океан, используя такие отдаленные базы, как острова Гуам и Мидуэй.

Когда мир впервые в истории человечества был объединен в коммуникационную сеть, европейцы ввели свое собственное стандартизованное время. Это было относительно новым усовершенствованием даже для самой Европы. До середины XIX века в каждом городе было свое время — никаких трудностей не возникало, ибо сообщение осуществлялось столь медленно, что люди просто не обращали внимания на разницу во времени. Однако оказалось, что железные дороги не могут действовать в подобных условиях, поэтому для расписания движения поездов пришлось вводить единое время. В Британии выбрали время, основанное на движении солнца через ось пассажного инструмента Гринвичской обсерватории, хотя его обычно называли «железнодорожным временем». Постепенно вся страна приняла единое время. Как только коммуникации стали возможны по всему земному шару, такой же процесс начался и в других местах, и происходил он под контролем европейцев. За основу они взяли среднее время по Гринвичскому меридиану и затем разделили мир на часовые пояса, проведя их через каждые пятнадцать градусов долготы. Вследствие этого появилось два смежных часовых пояса с разницей в двадцать четыре часа, и, естественно, европейцы решили, что данное неудобство (международную линию смены даты) следует поместить в Тихом океане (чтобы она разделяла островные цепи), а не в Атлантическом океане, где эта линия пролегла бы между Европой и американским континентом.

21.3. Установление британского правления в Индии и Юго-Восточной Азии, 1750-1818 годы

[Ранее об Индии см. 19.13]

Первое значительное влияние Европы на Азию было оказано в Индии в середине XVIII века. Оно последовало за распадом империи Великих Моголов после смерти Аурангзеба в 1707 году и появления ряда местных и региональных царств, которые хранили лишь номинальную верность слабому могольскому правителю в Дели. В начале пятидесятых годов XVIII века британцы разгромили французов в серии незначительных конфликтов (каждая сторона имела силы численностью примерно в тысячу человек), оставив под их контролем только Пондишерри. Британская власть оставалась преимущественно морской и была основана на контроле над несколькими прибрежными торговыми городами. У британцев едва ли была в этом регионе достаточная армия, и они понимали, что не имеют возможности атаковать объединенную и сильную империю Моголов. В конечном счете господство британцев оказалось возможно лишь благодаря тому, что они смогли воспользоваться внутренними разногласиями в Индии, чтобы взять под контроль один регион, а затем использовать его богатство и людские ресурсы для увеличения своей власти над остальной частью Индии.

Решающие события произошли в конце пятидесятых годов XVIII века после взятия Калькутты навабом Бенгалии Сирадж-удом Даулахом. Он был потомком наместника Бенгалии начала XVIII века, и эта семья, как многие другие должностные лица Моголов в то время, пыталась создать свое собственное царство и обрести политическую поддержку. Захват Калькутты, главной торговой базы Британской Ост-Индской компании в Восточной Индии, стал одной из попыток наваба раздобыть деньги и увеличить свою власть. Он потребовал от компании более высоких платежей в обмен на разрешение продолжать торговую деятельность. Ост-Индская компания не поддалась на это вымогательство и, используя противников наваба в регионе, отправила для борьбы с ним Роберта Клайва с небольшим войском в 900 европейцев и 2000 местных солдат. В 1757 году в битве при Плесси они разгромили очень плохо организованную армию наваба, численность которой предположительно составляла 30 000 человек. Наваба казнили, вместо него поставили правителя-марионетку, но соглашение с императором Моголов было достигнуто лишь в 1765 году, когда компании отошло право собирать все государственные доходы Бенгалии, Бихара и Ориссы от сильно процветающего сельского хозяйства региона, выплачиваемые серебром.

Благодаря этому накопилось богатство доселе невиданных европейцами размеров. Даже с учетом невероятно высокого уровня коррупции в Ост-Индской компании ее прибыли от одних только таможенных денежных поступлений сильно выросли: до 1757 года они равнялись нулю, а в 1764 году составляли 2 млн фунтов, в 1769 году — 7,5 млн фунтов. Британские чиновники могли торговать самостоятельно и благодаря освобождению от всех налогов накапливали огромные состояния.

Контроль за огромным богатством Бенгалии являлся ключом к расширению власти Британии в Индии. Индийские ресурсы использовались для блага Британии несколькими способами. Доходы от налогов поддерживали чахнущую администрацию в Бомбее и Мадрасе. Что еще важнее, они использовались для покупки индийских товаров для продажи в Британии и Европе, таким образом останавливая утечку золота и серебра, которая веками ограничивала торговлю европейцев с Азией. Они также позволили британцам финансировать рост одной из самых больших в мире регулярных армий европейского образца. К 1782 году численность британской армии в Индии увеличилась от нескольких тысяч до 115 000 человек, и примерно 90 % этой армии составляли индийцы под командованием европейцев. Их называли сипаи, это слово произошло от персидского sipahi — «солдат».

Однако Ост-Индская компания проявляла чрезмерную жадность и часто оказывалась на грани банкротства, когда некоторые из ее войн оканчивались неудачей — в 1779 году британцы потерпели поражение от индусов-маратхов, а спустя год правители Майсура атаковали регион Мадраса, что привело к долгому конфликту. Тогда вмешалось правительство в Лондоне, введя определенную административную структуру, чтобы остановить худшие проявления коррупции. В соответствии с законом об Индии, принятом в 1783 году, и положениями хартии 1793 года были созданы должность генерал-губернатора в Калькутте и контрольное бюро в Лондоне для руководства частью Индии, находящейся под контролем Британии — несмотря на то, что ост-Индская компания продолжала свою деятельность. К началу девяностых годов XVIII века Индия ежегодно приносила в британскую казну 500 000 фунтов.

Расширение власти Британии в Индии представляло собой сознательную политику, целью которой было увеличить налоговую базу и найти новые способы содержать армию, становящуюся все более дорогой. Во многих случаях на местных правителей оказывалось давление, чтобы вынудить их принять британское «покровительство» посредством размещения британских армий и выплаты «дани» для помощи в содержании армии. Многие поступали так добровольно — но давление со стороны британцев для увеличения «дани» и налоговых поступлений от своих «союзников» только усиливало трудности местных правителей. Многие не могли их выдержать, и их места занимали британцы. Постепенно Индия становилась совокупностью территорий, напрямую контролируемых британцами, а оставшиеся местные правители попадали под строгий британский контроль.

Карта 64. Расширение власти Британии в Северной Индии

Расширению британского влияния в Индии противостояли три главных государства: Майсур, государство маратхов и государство сикхов. Эти государства становились все более организованными, перенимали для своих армий европейские технические приемы (используя европейских советников, особенно из Франции) и были способны развернуть значительные войска, которые британцам было трудно победить. Хотя Майсур был разгромлен в 1792 году, что привело к уступке значительной территории в Южной Индии вокруг Мадраса и на западе, хорошо организованное наступление британцев было предпринято лишь тогда, когда генерал-губернатором стал Ричард Уэлесли (1798—1805 годы). Он и его советники имели гораздо более ясное представление о расширении Британской империи и европейского превосходства и были готовы претворить их в жизнь. Государства, находящиеся в союзе с Британией, были взяты под более строгий контроль — присоединено государство Авадх (известное британцам как Ауд), а в главном штате Хайдарабад для обеспечения британского превосходства организован государственный переворот.

Чтобы добиться успеха во время второй войны против маратхов (1803—1805 годы), британцам пришлось развернуть силы численностью более 50 000 человек. Они захватили Дели и установили контроль над двором Моголов, хотя императору было позволено остаться на троне. Успех достался дорогой ценой — в период с 1798 по 1806 год долг Британской Ост-Индской компании утроился. Лишь во время третьей войны в 1817 году, когда британцам пришлось развернуть армию численностью свыше 120 000 человек с более чем 300 пушек, маратхи были окончательно разгромлены. К 1818 году господство британцев в Индии было по большей части прочным, хотя значительные территории все еще находились вне сферы их влияния. Теперь британцы контролировали беспримерное богатство — в 1820 году доходы, приносимые Британии Индией, были в семь раз выше, чем в 1770.

Карта 65. Расширение власти Британии в Южной Индии

Индия являлась базой и источником военных людских ресурсов для дальнейшего расширения британского контроля. В 1786 году, когда Ост-Индская компания получила Пенанг и сделала его своей факторией, Британия начала продвигаться в Юго-Восточную Азию. Война с Наполеоном дала возможность британцам контролировать Яву и Суматру в период с 1811 по 1816 год, когда была уничтожена монархия в царстве Джокьякарта. После войны эти острова были возвращены голландцам — в отличие от Шри-Ланки, где британцы смогли использовать индийские войска, чтобы в 1818 году нанести поражение сильному островному царству Канди и взять под контроль весь остров. В следующем году Ост-Индская компания приобрела Сингапур, чтобы сделать его серьезным конкурентом портам на Яве и полуострове Малакка. Это стало началом прочного союза между Британией и китайскими купцами в этом регионе и сформировало базис для серьезного расширения британской торговли. В 1824—1826 годах, а затем в 1852 году для завоевания значительных частей территории Бирмы с целью получить контроль над торговлей ценными породами дерева использовалась индийская армия.

21.4. Британия и Индия: 1818—1877 годы

21.5. Независимость на Американском континенте: Соединенные Штаты

В то время, когда британцы начинали создавать империю в Индии, они утратили контроль над большинством своих значимых колоний на американском континенте. Война, которая привела к независимости тринадцати британских колоний, стала лишь первой в череде подобных восстаний. За ней последовало самое радикальное из всех — восстание рабов в Сан-Доминго (позднее Гаити), а затем независимость испанских и португальских колоний в Центральной и Южной Америке. К 1830 году европейские государства утратили власть почти над всей Америкой — у них осталось несколько островов в Карибском море, где экономика, основанная на производстве сахара, начинала приходить в упадок, и малонаселенный регион Канады. Может показаться, что европейцы лишились значительной части своей власти, но на практике этого не произошло. Коренное население было истреблено или уменьшилось до такой степени, что перестало быть значимой силой, а люди, которые теперь правили Северной и Южной Америкой, являлись потомками европейцев и разделяли почти все их взгляды. Американский континент по-прежнему оставался большой территорией для миграции туда европейцев и в конечном счете стал значительным источником продовольствия. Северная и Южная Америка оставались тесно интегрированными в европейский мир.

Британские колонии, расположенные вдоль восточного побережья американского материка, долгое время зависели от помощи британцев при отражении атак со стороны коренного населения и других европейских колониальных держав, в частности французов. Успех британцев в семилетней войне 1756—1763 годов устранил угрозу со стороны последних. Последующие попытки Британии обложить налогами американские колонии (закон о гербовом сборе и пошлины на чай), возможно, неумело претворялись в жизнь, но были разумной попыткой заставить колонии оплачивать расходы по их защите. Однако британцы не могли эффективно распространить свою власть на расстояние примерно в 3000 миль, и политический кризис перерос в открытое восстание, которое привело к принятию в 1776 году Декларации независимости. В последовавшей войне британцы обнаружили, что эти колонии неуязвимы для их главного оружия — морской силы (особенно когда они располагали поддержкой французского военно-морского флота), а небольшая армия, которую британцы смогли использовать на этом расстоянии, оказалась по большей части неэффективной, даже если бы они знали, как выиграть такую войну.

К 1783 году Британия уступила и признала независимость колоний. Это не стало для нее большим ударом, потому что ни один из ее европейских соперников не получил от этого значительной выгоды. Возможно, самым примечательным аспектом этой войны являлось то, что значительное число жителей осталось лояльным Британии — и не только в пределах тринадцати колоний, где война зачастую являлась гражданским конфликтом (хотя и без какой-либо значительной социальной революции), но и, что более важно, в Канаде. Отчасти это было случайностью — срыв снабжения армии мятежников, когда та начала операции против Квебека, и особенно суровая зима, — но также стало следствием того, что британцы перед этим старательно пытались наладить отношения с французскими поселенцами в недавно завоеванных колониях. В 1774 году закон о Квебеке признал католическую церковь в колонии и позволил католикам занимать важные посты. В Британии им это запрещалось еще в течение пятидесяти лет.

Во многих отношениях Декларация независимости, война и признание независимости не являлись самыми важными переменами в Соединенных Штатах. Значительное изменение произошло с созданием федерального государства и принятием конституции в 1787—1790 годах, которая заменила очень слабые статьи Конфедерации, согласованные между тринадцатью колониями в 1781 году. Соединенные Штаты отличались от европейских государств не только тем, что имели конституцию, но и тем, что им недоставало укоренившейся аристократической элиты и наследственных структур власти. Однако они являлись далеко не демократическим государством, даже если не принимать во внимание большое количество рабов (численности которых предстояло очень сильно возрасти в течение последующих семидесяти лет). Лишь в палату представителей могли избираться люди из разных групп населения, в то время как другие элементы в конституции были предназначены для препятствования и сдерживания любых демократических проявлений. В могущественном сенате каждый штат был представлен двумя членами независимо от численности населения, и они выбирались не прямым голосованием. Президент также избирался не напрямую, и независимая судебная ветвь федерального правительства была могущественной. Как и в случаях со многими странами, получившими независимость позднее, в XIX и XX веке, военный лидер в войне за независимость Джордж Вашингтон стал первым президентом. Тем не менее, когда Вашингтон после некоторой формы выборов в 1797 году уступил свой пост другому члену революционной элиты — Джону Адамсу, это явилось первой «демократической» передачей власти в мире.

Хотя новое государство было далеко не объединенным (отдельные штаты сохранили значительную власть), оно стало гораздо сильнее, чем прежние тринадцать колоний. Численность населения неуклонно возрастала, и заселение продвигалось на запад за Аппалачи до Миссисипи. Еще сильнее (по крайней мере, теоретически) государство стало после приобретения у Франции в 1803 году огромной, но почти полностью незаселенной территории Луизиана. За этим в 1821 году последовало приобретение у Испании Флориды и затем Техаса, который объявил себя независимым от Мексики. Нападение на саму Мексику в 1848 году закрепило эту территорию вплоть до побережья Тихого океана, хотя британцы обеспечили параллельное расширение Канады на запад, чтобы Соединенные Штаты не продвинулись на север.

К 1850 году Соединенные Штаты стали крупной континентальной державой, контролирующей обширную территорию и потенциально огромные ресурсы. Расширение власти Америки происходило отнюдь не за счет европейских держав — проигравшим оказалось именно коренное население континента. Оно страдало уже по мере того, как ранние колонисты расширяли свои первые небольшие поселения, покупая, а затем отбирая необходимую им землю. В ходе этого процесса коренные народы оттеснялись на запад (что увеличивало давление на другие племена) или заключались в резервации на худшей земле, которая не была нужна поселенцам.

В начале XIX века даже продажа земли под угрозой применения силы (по номинальным ценам) не очистила столько земли, сколько требовалось поселенцам, особенно на юге по мере расширения производства хлопка. Насильственное изгнание с земли было согласовано с конгрессом даже для индейцев чероки, у которых имелся установившийся процветающий образ жизни, собственные школы и газеты. Здесь армия Соединенных Штатов оттеснила на запад 90 000 коренных жителей, из них треть умерла из-за тяжелых условий перехода. Подобный процесс снова и снова повторялся в отношении различных племенных групп в разных частях страны по мере того, как колонистам требовалось все больше земли — в период с 1829 по 1866 год индейцы виннебаго шесть раз насильственно оттеснялись на запад, и их численность сократилась вдвое.

К 1844 году в Восточных штатах осталось менее 30 000 коренных жителей, и большинство из них находились в очень отдаленном регионе вокруг озера Верхнее. В шестидесятые и семидесятые годы XIX века в ходе ряда жестоких войн были разгромлены и изгнаны со всей самой лучшей земли племена Великих равнин. Их селили в «резервации», но затем снова перемещали, если колонистам требовалась земля, на которой эти резервации были построены. К 1900 году в Соединенных Штатах осталось не более 150 000 живых коренных жителей (в 1500 году численность коренного населения превышала пять миллионов).

21.6. Независимость на американском континенте: восстание рабов

Восстание рабов, начавшееся во французской колонии Сан-Доминго в 1791 году, стало самой ожесточенной атакой, которая когда-либо производилась на плантации и рабовладельческую систему. К 1804 году колония обрела независимость и стала называться Гаити. Это была первая европейская колония с не европейским населением, которая стала независимой. В восьмидесятые годы XVIII века Сан-Доминго являлся самой процветающей из всех французских колоний в Вест-Индии. Его население состояло из 40 000 белых, 28 000 свободных цветных и 452 000 рабов. Число рабов увеличивалось, а условия их жизни столь же быстро ухудшались по мере возрастания спроса на сахар.

Проблемы начались с созыва во Франции Генеральных штатов для решения финансовых проблем государства — которые главным образом стали следствием войны с Британией для оказания поддержки американским колониям. The grands blancs («большие белые»), по большей части владельцы плантаций, избирали своих представителей и без приглашения отправляли их в Париж, где тех приняли, хотя они и не являлись членами ассамблеи XVII века. На Сан-Доминго элита устраивала свои собственные ассамблеи (по одной для каждой провинции и одна для колонии в целом), но не допускала на них большинство остальных белых — голосовать могли только владеющие более чем двадцатью рабами.

Им противостояли petits blancs — «малые белые», которые к лету 1790 года, казалось, взяли колонию под контроль. Обе группы белых заявляли, что представляют «революцию» — но на деле они представляли лишь себя. Осенью 1790 года цветное сообщество взбунтовалось, но бунт был подавлен. Формального равенства с белыми цветные добились только в мае 1791 года после агитации во Франции.

Именно разногласия среди белых и конфликт с группами цветных позволили произойти событию, которого всегда боялись европейские рабовладельцы в Северной и Южной Америке, — большому восстанию рабов. Оно началось в северной провинции в августе 1791 года, когда было сожжено более 200 поместий и убито более 1000 белых. Результатом стала почти полная анархия и четырехсторонняя гражданская война между двумя белыми фракциями, цветными и рабами. В 1793 году вмешались британские силы с Ямайки и испанские силы с востока острова. Посланные из Франции комиссары попытались в качестве революционеров объединиться с petits blancs — но grands blancs произвели попытку насильственного захвата власти, и комиссары решили вооружить для борьбы с ними более 12 000 рабов.

В 1794 году Национальная ассамблея во Франции отменила рабство, и на острове стал наблюдаться растущий альянс против белой элиты между комиссарами из Франции и бывшими рабами. Лидером рабов являлся Туссен Лувертюр, который сначала был в номинальном союзе с остатками французских властей. К 1798 году он нанес поражение британским и испанским силам, затем группам цветных и наконец — генерал-губернатору, присланному из Франции. К 1801 году Туссен обладал контролем над островом, хотя французы признали его лишь «губернатором» того, что все еще считали своей колонией.

Однако их попытка повторного завоевания в 1803 году оказалась лишь частично успешной, хотя Туссен Лувертюр был взят в плен и отправлен во Францию. Остатки французских властей были ликвидированы двумя помощниками Туссена — Жан-Жаком Дессалином и Анри Кристофом, которые в начале 1804 года объявили Гаити независимым государством. Оно должно было стать первой страной, управляемой бывшими рабами. В конституции, принятой в следующем году, было провозглашено, что все люди независимо от цвета кожи должны называться нуарс, хотя ни одному белому не было позволено владеть собственностью. В 1816 году был принят закон о том, что любой африканец может стать гражданином после проживания в Гаити в течение одного года.

Проблемы, с которыми столкнулось новое государство, были очень серьезными. Рынок сахара пришел в упадок — европейские государства игнорировали его, предоставив ему погружаться в крайнюю бедность. Не стоит удивляться, что в подобных обстоятельствах управление страной не было стабильным. Постепенно в правительстве Гаити начался раскол, и скоро в стране наступила почти полная анархия.

21.7. Независимость на Американском континенте: Латинская Америка

Бунт в испанских колониях Северной и Южной Америки начался в 1810 году и стал последствием вторжения Наполеона в Испанию — номинально первые восстания проводились в поддержку Фердинанда VII в качестве законного короля Испании. На деле же восстание, как ранее в британских колониях, затевалось местной элитой ради собственных целей. Однако его исход сильно отличался по ряду причин. Во-первых, элита боялась коренного большинства в испанских колониях, где европейцы никогда не расселялись в таком масштабе, как в колониях дальше на севере. Во-вторых, в пределах испанских колоний наблюдались значительно большие различия, чем даже между севером и югом Соединенных Штатов. В-третьих, и это, возможно, самое важное, имелась географическая изоляция различных колоний — они находились ближе к Испании, чем друг к другу. Внутри они были сильно разделены — даже в конце XIX века в Колумбии было дешевле привозить товары в Медельин из Лондона, чем из столицы Боготы, которая, хотя и находилась лишь в 200 милях, была отрезана двумя горными хребтами.

В результате в Испанской империи произошло четыре отдельных восстания — первое из них началось на севере, в Венесуэле, и в конце концов сомкнулось со вторым восстанием, зародившимся в Аргентине, и третьим, вспыхнувшим в Чили. Четвертое, в Мексике, было полностью отдельным, как и бунт Бразилии против Португалии.

Восстание началось в апреле 1810 года в Каракасе, когда власть захватила хунта, в которой господствовали креолы, в итоге в 1811 году объявившая о независимости. Война против Испании на севере под предводительством Симона Боливара была долгой и запутанной. Боливар дважды оказывался в изгнании — и дважды возвращался, чтобы продолжить борьбу. Конечный успех оказался возможен лишь тогда, когда в 1820 году произошла революция в Испании, и новое правительство приняло решение больше не присылать войск для подавления восстания. К 1821 году Боливар основал государство Великая Колумбия, в состав которой входили нынешняя Венесуэла, Колумбия, Эквадор и Панама.

Восстание на юге было сосредоточено вокруг Буэнос-Айреса, но проходило не очень успешно, пока в 1816 году его не возглавил Хосе де Сан-Мартин. Лидером отдельного восстания в Чили был Бернардо О’Хиггинс. Он и Сан-Мартин по большей части добились успеха в освобождении Перу в 1821 году. Именно на этой стадии оба лидера, Боливар и Сан-Мартин, в июле 1822 года встретились в городе Гуаякиль, чтобы обсудить будущее бывших испанских колоний. Первый был сторонником республиканской олигархии, последний — монархии. Соглашения достигнуть не удалось, и каждая территория пошла своим путем — что, вероятно, было неизбежно в любом случае, учитывая огромные расстояния и плохую связность. В конце концов испанские силы были разгромлены в декабре 1824 года в битве при Айякучо. К концу этого десятилетия Великая Колумбия распалась, а от Соединенных Провинций (т.е. Аргентины) отделился Уругвай.

В Мексике начинающееся восстание элиты потерпело неудачу, и за ним последовало более народное восстание, возглавленное священником Мигелем Идальго, который провозгласил отмену рабства и ежегодной дани, выплачиваемой коренным населением. Однако он потерпел поражение и был казнен землевладельцами, находящимися в союзе с остатками испанских сил. Восстание продолжил Хосе Морелос, но к 1815 году его силы также разгромили, а сам он был убит. Креольская элита хотела независимости, но одновременно стремилась сохранить свои собственные привилегии, ее восстание под руководством Августина де Итурбиде в конце концов увенчалось успехом в 1822 году. Итурбиде провозгласил себя президентом, но его режим рухнул, продержавшись лишь несколько месяцев.

Карта 67. Независимость Латинской Америки

Наименее революционное из всех движений за независимость имело место в Бразилии. После вторжения французов в Португалию тамошний монарх бежал в Бразилию. Когда в 1815 году монархия в Португалии была восстановлена, Бразилия была возведена в статус королевства, равного Португалии. Окончательный раскол произошел после восстания в Португалии в 1820 году, когда член королевской семьи Португалии стал императором Бразилии.

21.8. Атлантическая экономика в XIX веке

[Ранее об атлантической экономике см. 17.1—17.9]

Создание независимых государств в Северной и Южной Америке не произвело (не считая Гаити) фундаментальных изменений в природе атлантической экономики. Рабство оставалось наиболее важным ее элементом, особенно в южных Соединенных Штатах, Бразилии и Кубе, соответственно, работорговля не прекращалась. Соединенные Штаты с самого начала основывались на рабстве. Большинство «отцов-основателей», включая Вашингтона и Джефферсона, были рабовладельцами, то же самое можно сказать про 8 из первых 12 президентов США. Вирджинская «Декларация Прав», принятая 6 мая 1776 года в Уильямсбурге, провозглашала следующее: «Все люди от рождения свободны и независимы и имеют определенные неотъемлемые права... а именно — право на жизнь и свободу». Декларация Независимости резко осуждала британскую «тиранию», и в ней утверждалось: «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью». Но эти заявления, сделанные американскими лидерами в защиту своей собственной «свободы» и «независимости», выглядят абсолютно пустыми, поскольку они не распространялись на 700 000 рабов и небольшое число свободных негров, которые по этой формулировке людьми не считались. В 1787 году в черновике новой федеральной конституции было выражено требование ряда компромиссов, и хотя рабство не упоминалось прямо благодаря использованию таких эвфемизмов, как «другие лица», рабы были наделены особым статусом. В соответствии с ним раб — это лишь три пятых свободного человека. Также до 1808 года не существовало запрета на импорт рабов, и в этот период их ввозилось больше, чем за любые два других десятилетия американской истории.

Рабство стало наиболее острой проблемой первых семидесяти лет истории Соединенных Штатов. Производство хлопка для растущего британского рынка сильно расширилось, и число рабов возросло от примерно 700 000 в 1790 году до более чем 4 млн к 1860 году. Рабство также проникло в девять новых штатов и распространилось на половину континента до западной границы Техаса. После 1830 года в Соединенных Штатах было больше рабов, чем во всей остальной Северной и Южной Америке, они составляли примерно треть населения в южных штатах, но после запрета на дальнейший импорт в 1808 году численность рабов увеличивалась лишь посредством внутреннего воспроизводства.

Хотя обращение с рабами здесь было менее суровым, чем на островах Вест-Индии, условия, которые им приходилось выносить, были ужасными. В частности, это было связано с тем, что их разводили, словно животных, и когда производство хлопка переместилось на новые земли запада, семьи стали разделять. К концу пятидесятых годов XIX века Алабама, Миссисипи, Луизиана и Джорджия производили четыре пятых урожая американского хлопка, и старые рабовладельческие штаты на востоке сосредоточились на выращивании рабов. В период с 1790 по 1860 год в ходе этой внутренней работорговли на запад было перемещено около миллиона рабов, причем примерно семь из десяти рабов были проданы, а не переехали на запад вместе со своими владельцами. В результате треть браков между рабами оказалась насильственно расторгнута, и половина всех детей рабов была отделена по меньшей мере от одного из родителей.

С начала XIX века начали отчетливее проявляться отличия между Северными и Южными штатами. В Северных штатах, где число рабов всегда было незначительным и не имелось большой экономической заинтересованности в сохранении рабства, его отмена с конца XVIII века стала все более расширяться. Вермонтская конституция 1777 года запретила рабство. В других местах рабов постепенно освобождали, хотя их детям часто приходилось оставаться в рабстве, пока им не исполнится двадцать восемь лет — чтобы дать своим хозяевам некоторое экономическое возмещение. Последним среди Северных штатов рабство отменили в Нью-Джерси — это произошло в 1804 году.

К 1810 году примерно три четверти негров в Северных штатах были свободны (но подвергались сильнейшей дискриминации). Работорговля была запрещена — однако производство хлопка расширялось, поэтому на юге освободили лишь небольшое число рабов, а многие штаты, начиная с Южной Каролины в 1800 году, запретили освобождение от рабства без соответствующего разрешения властей.

Экспорт хлопка в Британию стал наиболее важной составляющей экономики атлантического региона, а рабство стало основой богатства юга. В течение двадцати лет до 1860 года экономика в Южных штатах развивалась быстрее, чем в Северных, и в целом Южные штаты были столь же процветающими, как любое из государств Западной Европы за исключением Британии. Однако рабство создало две серьезные проблемы: во-первых, оно сильно снижало скорость индустриализации и урбанизации, во-вторых, богатство было распределено в высшей степени неравномерно. Лишь одна из четырех белых семей действительно владела рабами, хотя большинство имело определенную долю в рабовладельческой экономике, и средний доход рабовладельцев было в четырнадцать раз больше, чем у остального населения. Тем не менее даже самые бедные белые соглашались с расовым оправданием рабства, которому придавалось все большее значение — идеи о превосходстве белой расы служили утешением для белых бедняков, зачастую по своему имущественному положению мало отличавшихся от столь же бедных рабов-негров.

Вскоре после своего создания Соединенные Штаты столкнулись с серьезной политической проблемой, возникшей в ходе расширения по континенту. Она заключалась в разделении новых территорий на рабовладельческие и свободные от рабства. Чтобы производство хлопка (которое зависело от рабства) процветало, требовалась новая земля — и тем не менее могло ли новое государство справиться с трудностями, вызванными распространением рабства? В 1803 году рабство было запрещено на Северо-Западной территории (современные Огайо, Индиана, Иллинойс, Мичиган и Висконсин), но в соответствии с «Миссурийским компромиссом» 1820 года определилась восточно-западная граница, к югу от которой рабство было разрешено. Огромные территории, отнятые у Мексики в 1848 году, едва не нарушили это соглашение — особенно вследствие того, что сопротивление распространению рабства происходило от желания сохранить эти территории исключительно для белых и не допустить на них ни одного чернокожего.

К 1860 году рабство на Юге процветало, и не наблюдалось никаких признаков его скорого исчезновения. Однако рабовладельцы Южных штатов, убежденные в том, что избрание Авраама Линкольна на пост президента предвещает отмену рабства, стали единственными рабовладельцами в Северной и Южной Америке, борющимися за его сохранение. Это стало большой ошибкой, поскольку именно подобное решение и гражданская война, которую оно спровоцировало, создали возможность для юридической отмены рабства.

В Британии кампания по отмене работорговли и самого рабства стала отчетливо прослеживаться в конце XVIII века (до этого против рабства выступали главным образом квакеры). Это движение часто рассматривается как «моральный крестовый поход», корни которого следует искать в идеях эпохи Просвещения о человеческом равенстве. Также считается, что эта кампания действовала против экономических интересов Британии — следовательно, данный факт дает британцам повод гордиться собой (хотя именно вклад Британии в создание рабовладельческой экономики атлантического региона являлся наибольшим). Однако далеко не ясно, почему идеи, традиционно ассоциирующиеся с эпохой Просвещения, стали важными лишь много позже этой эпохи (как-никак, в Соединенных Штатах, государстве, которое, вероятно, больше всего обязано своим существованием этим идеям, рабство в XIX веке распространялось в огромных масштабах). Также трудно сказать, противоречила ли отмена работорговли в начале XIX века экономическим интересам Британии.

В XVIII веке экономика атлантического региона менялась быстро. Острова Вест-Индии, где экономика была основана на производстве сахара, находились в упадке; независимость Америки нарушила многие схемы торговли, от которых получали прибыль британские купцы. Кроме того, с ростом индустриализации экспорт в Африку, Северную и Южную Америку становился менее важным, и в других местах создавались новые рынки. Равно важным являлось то, что идея освобождения от рабства выражалась весьма своеобразным образом. «Свобода» стала противоположностью «рабства», которое затронуло негров в других странах и определялось как система, при которой люди становились собственностью. В Британии же имелись «свободные институты» (несмотря на тот факт, что только ничтожное меньшинство обладало хоть какими-нибудь политическими правами), и людям «свободно» позволялось продавать свою рабочую силу на рынке труда. Это считалось не только морально приемлемым, но и несомненным благом, поскольку усиливало свободный рынок капитализма. Определенное подобным образом освобождение от рабства было гораздо менее угрожающим для привилегированных групп в Британии.

К 1810 году Британия, Соединенные Штаты, Нидерланды и Дания отменили работорговлю. Это парадоксальным образом увеличило стоимость всех существующих рабов в Северной и Южной Америке и привело к возникновению большой контрабандной торговли. В XVIII веке британцы все еще активно занимались работорговлей, но в XIX, особенно после 1815 года, якобы стали справедливыми и переключились на попытки пресечь эту торговлю. На деле же они просто вмешивались в торговлю, которой продолжали заниматься другие страны, — но общий эффект от этого оказался не очень значительным. В XIX веке британцы захватили около 1600 кораблей с рабами и освободили примерно 150 000 африканцев. Однако в целом после 1807 года в Северную и Южную Америку, главным образом в Бразилию и на Кубу, были доставлены свыше трех миллионов рабов. Данное количество более чем в два раза превышало уровень XVII века, хотя было меньше, чем во время расцвета работорговли в XVIII веке, когда главную роль в ней играла Британия. В течение XIX века прибыли от работорговли росли, по мере того как цены на рабов падали в Африке, но повышались в Северной и Южной Америке. Рабы, освобожденные британскими военными кораблями, не могли выбирать свою судьбу — большинство их было доставлено во Фритаун в новой колонии Сьерра-Леоне, основанной в девяностые годы XVIII века. Она представляла собой место, куда отправляли высланных из Лондона бедных чернокожих — малочисленных верноподданных африканцев, которые поддерживали британцев во время войны американцев за независимость, — и освобожденных рабов. К тому же британцы почти не вмешивались в растущую продажу рабов из Африки в исламский мир — за XIX век было продано примерно 3 млн человек, такое же количество, какое отправлено в Северную и Южную Америку, и к 1870 году в исламской Африке было столько же рабов, сколько в Бразилии и на Кубе.

Отмена работорговли не положила конец рабству — после 1807 года Британия имела более 600 000 рабов на островах Вест-Индии. Хотя спрос на сахар в Европе продолжал расти (в 1700 году среднее потребление в Британии составляло четыре фунта на человека в год, в 1800 году — 18 фунтов, к 1850 году увеличилось до 36 фунтов, а к XX веку стало превышать сто фунтов), почва островов Вест-Индии постепенно истощалась, и производство начало перемещаться в другие места. На британских островах рабство было отменено в период с 1833 по 1838 год, но с существенной компенсацией для рабовладельцев — 20 миллионов фунтов (сегодня это составляет примерно 1 млрд. фунтов). Данная сумма являлась полной стоимостью рабов. Рабовладельцам это было очень выгодно, так как их прибыли упали. Владельцы плантаций по-прежнему использовали бывших рабов в качестве рабочих, но упадок отрасли сказался именно на последних, а не на владельцах, поскольку им больше не нужно было заботиться о больших капиталовложениях в обеспечение рабов. Во французских и датских колониях отмена рабства произошла в 1848 году, в голландских — в 1863 году. После этого осталось три крупных региона с рабовладельческой экономикой: Соединенные Штаты, Куба и Бразилия.

Гражданская война в Америке, начавшаяся в 1861 году, номинально велась за единство страны и право на отделение, а на деле — за сохранение рабства в будущем. Линкольну нужно было действовать осторожно по двум причинам: во-первых, из-за усиления в Северных штатах демократов, которые занимали двойственную позицию в отношении войны и борьбы по отмене рабства; и во-вторых, из-за расположения приграничных рабовладельческих штатов, которые не присоединились к Конфедерации, — если бы они, особенно Мэриленд, сделали это, соотношение сил изменилось бы не в пользу севера, и федеральная столица Вашингтон оказалась бы окружена конфедеративной территорией. На Юге так и не произошло восстания рабов — хотя по мере наступления северных армий здесь росло нежелание действовать согласованно, а в войсках Союза Северных штатов сражались более 180 000 негров, из которых половина происходила с Юга.

В конце концов Линкольн почувствовал себя достаточно сильным, чтобы в январе 1863 года выпустить прокламацию об отмене рабства в качестве военной меры — она относилась только к рабам, пребывающим на территориях, удерживаемых мятежниками, а не к тем, которые находились на территории, контролируемой Союзом. Официально рабство было отменено лишь после принятия тринадцатой поправки к Конституции в 1865 году, когда Юг был разгромлен. Из-за войны рабство было отменено без выплаты компенсации.

После войны была предпринята ограниченная попытка реконструировать Южные штаты, но она проводилась бестолково, без приложения усилий по доведению начатого до конца. В итоге негры формально получили те же самые политические и гражданские права, что и белые (четырнадцатая и пятнадцатая поправки), — но для претворения этих прав в жизнь было сделано немногое. К середине семидесятых годов XIX века белые восстановили свой контроль в Южных штатах, а экономика почти не изменилась. Негры остались низшим слоем общества, став издольщиками, подвергающимися массовым дискриминациям во всех аспектах жизни.

В течение XIX века испанская колония Куба стала крупнейшим в мире производителем тростникового сахара, и в 1850 году в ней было проложено больше миль железной дороги, чем в любой другой стране Латинской Америки. Производство сахара (и, следовательно, местонахождение рабов) было сосредоточено в западной части острова. На востоке же росло число мелких белых фермеров, выращивающих кофе и табак. В 1868 году, после революции в Испании, произошла десятилетняя война за независимость — испанское правительство находилось в союзе с крупными плантаторами на западе и выступало против какого-либо освобождения рабов. Однако оно опасалось, что американцы (теперь превратившиеся в противников рабства), британцы и французы могут вмешаться и поддержать мятежников. Поэтому в Испании был принят закон об освобождении детей рабов (эквивалентный очень долгосрочной отмене рабства). Однако испанские колониальные власти отказались выполнять его, и это вынудило мятежников на востоке острова примкнуть к рабам. Вследствие этого сами рабовладельцы начали постепенно освобождать своих рабов. Лишь в 1880 году испанское правительство создало переходную «подготовительную» программу для рабов, которая должна была продлиться до 1888 года. Однако сильное падение цен на сахар привело к их окончательному освобождению, так как сделало рабство невыгодным для самих рабовладельцев. В 1886 году примерно 30 000 оставшихся рабов были освобождены.

Бразилия, последнее рабовладельческое государство на американском континенте, поначалу извлекала выгоду из отмены британских пошлин на импорт сахара в 1846 году, но затем уступила свои позиции более эффективной кубинской индустрии. Тем временем кофейные плантации в Сан-Паулу, Рио и Минас-Жераис не переставали развиваться, расширяя экспортную торговлю с Европой и Северной Америкой, и становились более важными, чем сахарные плантации. Поэтому рабовладельцы в северо-восточном регионе, где выращивали сахар, сочли более выгодным продавать своих рабов на юг, а не использовать их для выращивания сахара. Несмотря на это, в пятидесятых годах XIX века Бразилия все еще импортировала около 37 000 рабов в год для работы на новых кофейных плантациях. Желание избавиться от рабства в основном проистекало из расистских взглядов: считалось, что необходимо увеличить число белых в стране, а отмена рабства могла привлечь большее количество иммигрантов из Европы. Необходимость в них была вызвана тем, что владельцы кофейных плантаций в пограничных районах обнаружили, что по мере расширения производства даже крупномасштабный импорт рабов не сможет удовлетворять их спрос на рабочую силу. Закон, принятый в семидесятых годах XIX века, гласил, что дети рабов станут свободными по достижении возраста в двадцать один год (как и на Кубе, это вряд ли было революционным, но действительно готовило почву для окончательной отмены рабства). На деле же рабство пришло в упадок в течение восьмидесятых годов XIX века, и к 1888 году, когда оно было официально отменено, в Сан-Паулу оставалось лишь около 100 000 рабов. С рабством, которое в течение трех веков имело первостепенную важность для экономики атлантического региона, наконец было покончено.

21.9. Европа: Население и продовольствие

[Ранее о сельском хозяйстве Европы см. 20.3]

Из предыдущей главы мы знаем, что сельское хозяйство Европы, в частности Британии, в начале XIX века по мере увеличения индустриализации с большим трудом поспевало за быстро растущей численностью населения. Значительную часть первой половины XIX века Британия зависела от импорта продовольствия из Ирландии. В 1800 году общая численность населения Европы составляла 180 млн человек, а к 1900 году она возросла почти до 400 млн Большее число людей стало трудиться в промышленном секторе и сфере обслуживания, и увеличившееся население нельзя было бы прокормить, не говоря уже об улучшении диеты, без некоторых весьма важных изменений, проистекающих благодаря растущему влиянию Европы на остальную часть мира. Европа начала импортировать из прочего мира значительное количество продовольствия и экспортировать туда большое число лишних людей, чтобы уменьшить проблему роста численности населения. Подобный подход не был доступен другим регионам Евразии, где тоже происходил похожий рост численности населения, и это значительно снижало их способность конкурировать с Европой.

Недавно ставшие независимыми государства на американском континенте (кроме Гаити) продолжали оставаться частью европейского мира. Тесные культурные и языковые связи европейских государств с их бывшими колониями не исчезли, и так как последние продолжали развиваться, они обеспечивали идеальные места для эмиграции из все более и более переполненной Европы. Становились доступными и новые районы. С конца восьмидесятых годов XVIII века Британия постепенно все активнее заселяла Австралию, изначально являвшуюся местом для ссылки заключенных, которых уже нельзя было отправлять в американские колонии. К тридцатым годам XIX века специально для эмиграции была создана колония Южная Австралия.

С жителями Австралии (аборигенами), которые ж м и там около 30 000 лет, обращались чуть ли не как с животными. Вся земля аборигенов была объявлена собственностью британцев, а в 1805 году было решено, что колонисты сами могут вершить над ними «правосудие», поскольку те не в состоянии понять европейский закон, и нет необходимости привлекать их к официальному суду. По мере расширения европейского заселения аборигены пытались оказать сопротивление, но конфликт оказался безнадежно односторонним: вдоль границы занятых территорий было убито примерно 2000 европейцев, а коренных жителей — более 20 000. Оставшиеся в живых, часто доведенные до ужасного состояния болезнями и алкоголем, сгонялись в районы, которые не были нужны поселенцам.

Самая жестокая участь выпала на долю примерно 5000 жителей Тасмании. Ряд совершенных зверств уменьшил численность тамошнего населения примерно до 2000, пока в 1830 году британский губернатор не решил окончательно изгнать их из колонизированных районов. На острове была организована гигантская этническая чистка, и к 1834 году все коренные жители были изгнаны на остров Флиндерс в Бассовом проливе. Там они были полностью дезориентированы, особенно попытками евангелистских христианских миссионеров заставить их отказаться от племенных обычаев и носить европейскую одежду, и их численность быстро сокращалась. К 1843 году в живых из них осталось лишь 43 человека. Последний выживший из всех тасманийских аборигенов умер, одинокий и забытый, в 1876 году.

Новая Зеландия также была открыта для заселения (это была первая британская колония, полностью заселенная свободной рабочей силой), но полинезийские маори были гораздо сильнее, чем аборигены Австралии. Британцам удалось захватить большую часть земли — но им пришлось заключить соглашение с маори, в соответствие с которым они получили статус полуавтономии и сохранили многие свои традиции и значительную часть своей культуры.

Америка, Северная и Южная, Австралазия и небольшие колонии, развивающиеся в Южной Африке возле мыса Доброй Надежды и в Натале, стали главными районами для заселения эмигрантов из Европы. К 1800 году эмигрировало не так много европейцев: население Южной Америки составляло примерно 500 000 человек, а Северной — 5 000 000 (обе эти цифры включают естественный прирост населения); в Австралии было 10 000 европейцев, а в Новой Зеландии их вообще еще не было. Даже к концу сороковых годов XIX века показатели эмиграции оставались низкими — самое большее примерно 100 000 человек в год.

Тем не менее в период с 1800 по 1914 год чистая миграция из Европы составила около 50 млн человек, и эта цифра равнялась четверти всего населения Европы в 1820 году. Большинство людей уезжало из-за плохих условий жизни в Европе в надежде создать себе лучшую жизнь в новой стране. Перемещение населения в таком масштабе было беспрецедентным в мировой истории и представляло большую выгоду для экономики европейских стран, поскольку избавляло от необходимости кормить и обеспечивать жильем всех этих лишних людей (и их потомков).

Более половины этих эмигрантов отправилось в Соединенные Штаты; большая часть их была из Британии, особенно из Ирландии. После ужасного голода в 1846—1849 годах свыше 1,5 млн человек уехало из Ирландии, и в то же самое время чуть менее миллиона покинуло Германию. К концу XIX века Европу покидал примерно один миллион человек в год; треть из них была из Италии, одной из беднейших стран Западной Европы, в которой наблюдался большой излишек трудовых ресурсов в сельской местности.

Эти люди уезжали жить в странах, с которыми у них были сильные связи; климат в этих странах был похож на климат Европы, и там они могли выращивать многие из тех сельскохозяйственных культур, которые выращивали на родине. Результатом стало значительное увеличение посевной площади в мире — в течение шестидесяти лет после 1860 года было возделано более одного миллиарда акров новой земли, главным образом в Соединенных Штатах, Канаде, Аргентине и Австралии. Однако эта земля не смогла бы обеспечить дополнительное продовольствие для Европы без ряда других улучшений. Во-первых, требовалось освоение внутренних районов этих континентов посредством строительства железных дорог, чтобы сельхозпродукцию и животных можно было доставлять в порты. Большая часть этой инфраструктуры была обеспечена инвестициями европейцев — к началу XX века британцы владели всеми железными дорогами Аргентины. Во-вторых, были необходимы изменения в морском судоходстве, особенно введение в строй больших пароходов, что сильно уменьшило сроки плавания, увеличило количество грузов, которые можно перевозить, и сократило затраты на их перевозку.

Ближе к середине семидесятых годов XIX века, после открытия в Соединенных Штатах первой трансконтинентальной железной дороги и улучшений в мореплавании, грузовые тарифы между центральными штатами США и Британией в течение двадцати лет снизились более чем вдвое. Цена на американскую пшеницу в Британии упала на 40 %, а ее экспорт утроился. Другие технологии, особенно замораживание и охлаждение, еще больше изменили мировую торговлю продовольствием. Первые охлаждаемые отсеки были использованы в 1870 году, чтобы транспортировать в Британию американскую говядину, но именно введение в строй первого рефрижераторного корабля «Фригорифика», который использовался на линии между Буэнос-Айресом и Францией в 1877 году, вызвало наибольшие изменения. Торговля с Латинской Америкой быстро росла, и за ним последовало первое судно-рефрижератор на линии из Австралии в Британию в 1879 году и из Новой Зеландии в 1882 году. Постепенно все эти страны стали жить в основном за счет экспорта мяса, шкур и шерсти. К девяностым годам XIX века начали осуществляться первые поставки масла и сыра из Новой Зеландии в Британию. В 1901 году в Британию с Ямайки была привезена первая партия бананов.

Результатом этих перемен стало огромное увеличение количества продаваемого в мире продовольствия (хотя почти все оно шло в Европу). В 1850 году мировой экспорт продовольствия составлял не более 4 млн тонн; к восьмидесятым годам XIX века он увеличился до 18 млн тонн, а к 1914 году достиг 40 млн тонн. В рамках мировой истории именно в этой области в XIX веке произошли наиболее значительные изменения. До этого периода большинство стран в отношении продовольствия полагались почти исключительно на самих себя, поскольку массовая перевозка товаров по суше на сколько-нибудь значительные расстояния была чрезмерно дорогой. Имела место некоторая торговля продовольственными товарами — например, поставки зерна для Рима и Константинополя, перевозки зерна в Китае вдоль Большого канала и из балтийского региона в Нидерланды, Бельгию и Люксембург.

Но торговали главным образом дорогими продовольственными товарами, являющимися предметами роскоши. До середины XIX века Европа из продовольствия импортировала почти исключительно пряности, сахар, кофе, чай и какао. Затем она переключилась на массовые товары, которые формировали основу диеты: зерновые, мясо и молочные продукты. К первому десятилетию XX века Британия импортировала 80 % потребляемой пшеницы, 65 % потребляемых фруктов и 40 % мяса. Благодаря этому в сельском хозяйстве было занято менее 10 % ее рабочей силы. Без импорта продовольствия (и эмиграции большого числа людей) индустриализация не могла бы идти с такой высокой скоростью в Европе вообще и Британии в частности. Такие страны, как Австралия, Канада, Новая Зеландия и Аргентина, которые экспортировали в Европу продовольствие (и другое сырье), начали процветать и стали одними из самых богатых в мире. К 1900 году валовой внутренний продукт (ВВП) на человека в Аргентине был таким же высоким, как в Италии, и в два раза выше, чем в Японии.

21.10 Оттоманская империя

[О более ранней османской истории см. 19.9]

Начиная с середины XVIII века британцы в течение следующей сотни лет смогли воспользоваться распадом империи Моголов и установить свое господство в Индии. Однако другая большая исламская держава, Оттоманская империя, хотя и находилась гораздо ближе к центрам европейской власти, сумела оказать европейской экспансии гораздо более сильное сопротивление, и ей удалось продержаться до 1918 года.

В середине XVIII века империя оставалась такой же большой, как и в XVI веке — если не считать приграничных провинций Венгрия и Трансильвания, которые в конце XVII века пришлось уступить Габсбургам. В конце XVIII века главную угрозу для турок представляли не Габсбурги на Балканах, а русские вдоль побережья Черного моря. В течение нескольких веков Россия постепенно расширяла заселение в сторону юга, но именно русско-турецкая война 1768—1774 годов привела к выходу Крымского ханства из-под турецкой власти и вынудила по крайней мере на словах признать право русских на защиту православных христиан в Оттоманской империи.

Крым был присоединен русскими в 1783 году, спустя год были основаны Севастополь и Симферополь. Далее в западном направлении турки в 1792 году согласились на границу с Россией по реке Днестр, и в 1794 году была основана Одесса.

Однако территории, полученные русскими, находились на дальнем севере империи и едва ли имели большое значение для турок. Серьезная проблема, с которой империя столкнулась в начале XIX века, заключалась в недостаточном контроле со стороны центра и появлении во многих провинциях полуавтономных правителей. Алжиром и Тунисом правили династии выходцев из армейских гарнизонов. Ливией управляли потомственные правители из семьи Караманли. Египет был под контролем различных группировок мамлюков, а регионом Багдада и Басры правили грузинские наемники. Аравия была по большей части независимой.

Турецкое правительство было радо иметь дело с местной элитой и выбирать приемлемых для себя наместников до тех пор, пока они платили налоги Константинополю и охраняли границу. В любом случае налоги были очень низкими — менее 2 % всего богатства империи. Торговля продолжалась без какого-либо вмешательства со стороны правительства, и значительная социальная и экономическая власть находилась в руках групп, которые не имели к нему никакого отношения. Империя также сохраняла значительную военную силу. Хотя поход французов в Египет под предводительством Наполеона оказался успешным против мамлюков, в 1799 году они потерпели сокрушительное поражение от турок в битве при Акре и в конечном счете были вынуждены сдаться.

Об истории Оттоманской империи в XIX веке нам известно по большей части из европейских источников (больше всего из дипломатических документов европейских держав), которые отличаются изрядной необъективностью. Они рассказывают нам о «больном человеке Европы» и о том, как европейские державы были вынуждены решать «восточный вопрос». В этом повествовании присутствует невыраженное предположение, что либерализм и национализм (взлелеянные в честолюбивых стремлениях европейцев) «прогрессивны» — и, следовательно, неизбежны. С другой стороны, турки (как и все остальные, кто исповедует ислам) изображаются статичными, отсталыми и загнивающими. Соответственно, то, что они такие «неспособные и загнивающие», служило оправданием для расчленения их империи в XIX веке и ее окончательного раздела Британией и Францией после 1918 года.

Карта 68. Оттоманская империя: территориальные потери 1699-1913 годов

На самом же деле история Оттоманской империи в XIX веке характеризуется крупной внутренней реформой по мере ее адаптации к растущему давлению со стороны Европы. Этот процесс начался при правлении Селима III (1789—1807 годы), хотя на этой стадии противостояние двух больших групп, улемы и янычар, долгое время бывших в упадке и теперь ставших коррумпированными и неэффективными, затруднило осуществление каких-либо значительных изменений. Были открыты постоянные посольства в крупных европейских столицах и предпринята определенная военная реформа, особенно введение в 1802 году призыва в армию для создания новых полков. Данная угроза власти янычар привела к тому, что они свергли султана с престола.

Тем не менее при Махмуде II (1808—1839 годы) удалось провести крупные реформы. В 1826 году был ликвидирован корпус янычар, после чего была введена старинная система набора в армию под названием тимар. Это позволило создать армию европейского образца, численность которой к сороковым годам XIX века превысила 300 000 человек. Иными словами, армия Турции стала такой же большой, как у любой страны в христианской Европе. На новую армию пришлось тратить большую часть ресурсов государства (подобное происходило и в остальной Европе).

Даже в 1828 году турки смогли оказать жесткое сопротивление русским, ничуть не менее эффективной против них новая армия оказалась и в семидесятые годы XIX века[106]. За военной реформой последовало создание по европейской модели правительственных министерств и более эффективной налоговой системы. В конце сороковых годов группа улемов была лишена права определять образовательную политику, и было создано министерство образования. С этого начался крупный период реформ. В 1864 году была создана единая система местного самоуправления, при которой местные советы формировались избирательным путем из представителей ряда местных групп.

Правовая реформа оказалась более трудной из-за роли шариата в исламе. В 1850 году был обнародован Коммерческий кодекс, который предусматривал создание смешанных судов, состоящих из турецких и европейских судей, и использование европейских процедур для дел, в которых фигурируют европейцы. Позднее эта система была распространена и на уголовное право, также было разрешено христианам свидетельствовать против мусульман. В 1858 году в соответствии с новым уголовным кодексом, основанным на французской модели, были созданы государственные суды, находящиеся в ведении министерства юстиции. Реформа гражданского права оказалась сложнее, но к семидесятым годам XIX века удалось достичь компромисса между его религиозной и светской системами. Во многих отношениях данные административные реформы очень походили на проводимые европейскими державами, когда тем приходилось приспосабливаться к новым условиям.

Правительственная реформа означала, что в XIX веке наблюдался значительный рост власти османского государства и увеличение его контроля над местными группами, которые в течение некоторого времени являлись полуавтономными. В некоторых регионах, таких как центральная Аравия, Йемен, внутренняя область Омана, Загрос и Курдские горы, отдаленные области Судана и Ливии, а также среди друзов Ливана подобное усиление вмешательства встретило сопротивление. Однако в результате обычно происходило усиление власти правительства при успешном использовании военной силы для контроля над этими местными группами. В большинстве же районов более сильному центральному правительству оказывался радушный прием (недовольство вызывало лишь введение воинской повинности), особенно если под контроль попадали и деспотичные местные правители. С серьезной проблемой турки столкнулись на Балканах, и здесь сопротивление усилению власти их правительства все активнее выражалось в религиозном и национальном отношении. Больше всего сопротивлялись представители элиты, которые были по большей части исключены из правительства, а следовательно, у них появлялся соблазн создать собственное.

В прошлом, когда турецкое правительство не могло действовать эффективно, подобное лишение власти не имело особого значения, но как только оно взяло на себя дополнительные функции, это незамедлительно стало важным. В основном конфликт на Балканах представлял собой восстание против местных правителей и отражал неспособность Оттоманской империи контролировать их. Но также он являлся и мятежом против турок — если им все же удавалось установить власть над местными правителями. Лишь позднее это стало считаться религиозной и светской борьбой, в том числе за национальную независимость, сформированную на основе реального или мифического прошлого.

Только в двадцатые годы XIX века эти проблемы стали значительными, в первую очередь в Греции. Для европейских держав само сопротивление балканских народов османскому правлению (которое обычно было незначительным) представляло куда меньшую проблему, чем влияние, которое эта борьба могла оказать на основные европейские державы и их интересы. Именно по этой причине европейские державы изо всех сил старались найти приемлемые основания для осуществления собственной колонизационной политики — причем едва ли не единственным вопросом, по которому все европейские державы достигли полного согласия, стало сопротивление требованиям русских.

Восстание в Греции в начале двадцатых годов XIX века вызвало в Европе всплеск романтических идей и иллюзий относительно «классического» прошлого, которое являлось по большей части воображаемым. Стали считать, что Греция снова борется за «свободу», как когда-то боролась против Ахеменидов. Восстание проходило неудачно, пока в конце десятилетия не произошла интервенция русских и британцев, за которой последовало основание очень небольшого греческого царства на Пелопоннесе и в некоторых частях центральной Греции — общая численность его населения была меньше одного миллиона.

В течение следующих ста лет история Греции представляла собой историю огромных честолюбивых стремлений в реваншистской борьбе против турок. В 1844 году премьер-министр Греции Иоаннис Колеттис заявил: «Царство Греция не есть Греция; оно является лишь мельчайшей и беднейшей частью Греции. Греция включает в себя каждое место, где присутствовала греческая история или греческая раса».

В других местах на Балканах власть турок оставалась по большей части незатронутой. В Сербии турки побудили восставших выступить против местных правителей, и в 1830 году этот регион получил полную автономию. Княжества Молдавия и Валахия долгое время являлись полуавтономными, находясь под властью православных христианских правителей, и русские могли свободно оказывать там свое влияние — особенно после того, как в 1792 году распространили свой контроль до границ Молдавии. В период с 1711 по 1853 год русские войска занимали эти княжества восемь раз, но каждый раз их оттуда изгоняли — турки очень нуждались в излишках производимого здесь зерна, чтобы кормить Константинополь, особенно после потери Крыма. После войны с Россией в 1829 году турки сохранили в этом регионе лишь номинальный контроль — правители назначались пожизненно (в сущности, их выбирали русские), налоги были фиксированными, а крепости на левом берегу Дуная эвакуированы. После Крымской войны контроль русских уменьшился, и выбор наместников был поставлен под международный контроль. Даже после объединения княжеств в 1859—1861 годах номинальный турецкий контроль в них был сохранен.

Таковы были размеры потерь турок в Европе до семидесятых годов XIX века. Основные потери происходили и за пределами Европы. Алжир был завоеван Францией в 1830 году, но и до этого в течение долгого периода турки не осуществляли там никакого реального контроля. Более важной стала потеря Египта. В 1805 году власть здесь захватил Мухаммад Али, один из турецких командующих, что отвоевали Египет у французов. В его распоряжении была армия численностью около 200 000 человек — в основном это были африканские рабы и египетские крестьяне, призванные на пожизненную воинскую службу.

Мухаммад Али предпринял политику увеличения производства хлопка, чтобы удовлетворить быстро растущий спрос на него в Европе, особенно в Британии. Однако в тридцатых годах XIX века его экспансионистская политика столкнулась с противодействием Британии, и ему пришлось сократить численность армии до всего лишь 18 000 человек и отменить египетские промышленные монополии — к 1849 году во всем Египте осталось лишь две фабрики, в то время как рынок был наводнен британскими товарами. Тем не менее в середине XIX века египетское государство было очень сильным в некоторых областях. Его богатство происходило от огромного увеличения производства хлопка (за четыре десятилетия после сороковых годов XIX века оно увеличилось в десять раз), и это помогало финансировать осуществляемую государством программу иммунизации против оспы. К 1850 году более 2500 брадобреев-лекарей проводили иммунизацию 80 000 детей в год и помогали создать местную систему здравоохранения. В результате численность населения возросла от 4,5 млн человек в 1846 году до 10 млн к концу века.

Проблема заключалась в том, что рост численности населения и увеличение производства хлопка после 1864 года вынудили начать импорт в страну зерна. Данное обстоятельство в сочетании с растущим внешним контролем над торговлей Египта привело к банкротству правительства и созданию в 1876 году Европейской комиссии по контролю над финансами государства. Когда данное мероприятие окончилось неудачей, британцы и французы в 1882 году осуществили насильственное вмешательство и первыми взяли страну под эффективный контроль. Годом ранее французы захватили Тунис.

Серьезный кризис для турок наступил в середине семидесятых годов XIX века. Он начался с восстания в Боснии-Герцеговине и Болгарии, к которому присоединились небольшие независимые королевства Сербия и Черногория. По большому счету, турецкий гарнизон был удален из Сербии еще в 1867 году, а небольшое изолированное горное царство Черногория сохраняло независимость веками. Оба государства желали получить различные части Боснии-Герцеговины — но были разгромлены турками, которые подавили восстание с большой жестокостью.

Балканские государства спасла русская интервенция. По увенчавшему ее договору, подписанному в Сан-Стефано, должно было состояться территориальное размежевание, отвечающее целям русских. Однако подобное было неприемлемо для других европейских держав, которые в 1878 году на конгрессе в Берлине пришли к согласию по поводу другого решения. Расширившаяся Сербия стала полностью независимой, как и Румыния. Босния-Герцеговина была отдана под протекторат Австро-Венгрии. Большую Болгарию, созданную русскими в Сан-Стефано, уменьшили, так как южная ее часть была возвращена туркам (автономная восточная Румелия, созданная в 1878 году, лишь в 1886 году была объединена с Болгарией). Британия за свою роль в урегулировании кризиса на Балканах вознаградила себя Кипром.

После Берлинского конгресса Македония осталась последней крупной территорией Европы, все еще находившейся под контролем турок. Сложный этнический и религиозный состав населения и различные претензии со стороны недавно получивших независимость балканских государств означали, что найти какое-либо приемлемое решение для этого региона будет очень сложно. Именно соперничество между балканскими государствами, а не будущее Оттоманской империи, приведет к тому, что более века этот регион будут терзать многочисленные проблемы. Возникшие на этнической основе и на различном восприятии истории требования соперничающих христианских государств были несовместимы друг с другом и не поддавались урегулированию. Они привели к соперничеству и в рамках более широкой европейской государственной системы, что также оказывало дестабилизирующее влияние. Присоединение Боснии-Герцеговины к Австро-Венгрии в 1908 году было согласовано с главными европейскими державами, но привело к растущей враждебности Сербии.

В 1912-1913 годах балканские державы согласились на совместную кампанию против турок, которая оказалась успешной. Но затем победители поссорились при дележе добычи. Больше всех во второй войне потеряла Болгария (крупная часть Добруджи с болгарским населением отошла Румынии), хотя в итоге удалось договориться о разделе Македонии между Сербией, Грецией и Болгарией. В ходе второй войны турки вернули себе Восточную Фракию.

После Балканских войн осталось решить проблему с территорией Албании, население которой почти на три четверти состояло из мусульман[107], а единственное «националистическое» движение здесь было по большей части антиболгарским и античерногорским, а не антитурецким.

На международной конференции было дано согласие создать только «малую» Албанию без включения сербской провинции Косово, где население почти полностью состояло из албанцев.

В то же самое время, когда шли Балканские войны, турки также испытывали давление в других местах. Они лишились Крита (который отошел Греции), а также Ливии и островов Додеканес, которые перешли к Италии.

Огромное давление, оказываемое на турок в конце семидесятых годов XIX века, привело к прекращению процесса внутренней реформы, и пробная конституция 1878 года, основанная на конституции Бельгии, так и не вступила в силу. Сущность Оттоманской империи также подверглась значительным изменениям. Потеря контроля над большим христианским населением Балкан означала, что ее природа стала гораздо более исламской, и данное обстоятельство явилось сильным объединяющим элементом. Наблюдалось усиление роли султана в качестве халифа и главы исламского общества. Когда большинство находящихся извне областей империи, особенно в Северной Африке и Египте, было утрачено, государство также стало более турецким по сути своей, и эта национальная особенность начала заменять космополитизм Оттоманской империи периода ее расцвета.

Зримая слабость турок перед лицом европейской экспансии привела к созданию в 1899 году Ибрагимом Темо (этническим албанцем) движения младотурков. В 1908 году, действуя через комитет «Единение и Прогресс», младотурки организовали военный переворот, что вынудило султана восстановить относительно либеральную конституцию семидесятых годов XIX века. Власть теперь находилась в руках все более эффективной армии, которая была переобучена немецкой военной миссией, а также местной элиты.

Несмотря на поражения во время Балканских войн и действия Италии, внутренняя реформа продолжалась. Ее эффективность была продемонстрирована, когда в 1914 году Турция вступила в войну на стороне Германии и Австро-Венгрии. Британцы испытали унижение сначала при попытке десанта в Галлиполи, а затем во время некомпетентной кампании в Месопотамии. Лишь в 1918 году они одержали победу, начав наступление из Египта в Левант. Только к концу 1918 года Британия и Франция наконец смогли разделить между собой остатки Оттоманской империи. Британия получила большую часть, оставив Франции лишь Сирию и Ливан.

Из всех великих империй Юго-Западной Азии Оттоманская империя была одной из самых долгоживущих — с середины XIV века она поддерживалась и расширялась более четырехсот лет, и европейским державам понадобилось более ста пятидесяти лет, чтобы разделить ее на части.

21.11 Экспансия России

[Ранее об экспансии России см. 19.11.2]

К концу XVIII века Россия в своей экспансии достигла Тихого океана, Балтийского и Черного моря. На Западе Польша была разделена между Россией, Пруссией и Австрией, а Финляндия в 1809 году взята Россией под официальный контроль в качестве Великого княжества — хотя сохранила свою армию, правовую систему, валюту, налогообложение, религию (лютеранство) и даже пошлину на российские товары.

После 1815 года российской экспансии на запад препятствовали другие европейские державы (в частности, Пруссия и Австрия), любое расширение ее влияния на Балканах также встречало сопротивление. Таким образом, в начале XIX века российская экспансия была направлена по большей части на регион Кавказа. Установить контроль над этими отдаленными горными районами, где существовало несколько небольших царств, в основном христианских и с долгой историей, а также множество различных этнических групп, которые обычно ожесточенно боролись друг с другом, оказалось нелегко. Этот процесс продолжался долго и, хотя номинально был завершен в пятидесятые годы XIX века, для установления эффективного контроля потребовались еще десятилетия.

Первой в состав России в 1804 году была включена Грузия. На следующий год был присоединен Азербайджан, а затем в 1806 году — территория Осетии. Армения была завоевана лишь в 1828 году. Из этих регионов контроль постепенно распространялся на более отдаленные горные районы, в которых часто оказывалось сильнейшее сопротивление — Чечню удалось присоединить лишь в 1859 году, а самые отдаленные области Абхазии только в 1864 году.

К тридцатым годам XIX века русские также начинали продвигаться в Центральную Азию и в регион трех ханств — Хивинского, Бухарского и Кокандского, которые образовались в XV веке после падения империи Тимура. Хива была самым незначительным из всех трех ханств и в начале XIX века пребывала в упадке, в то время как Кокандское ханство расширялось за счет Бухарского. В 1839—1840 годах русские, все еще по большей части ограниченные реками Урал и Иртыш на дальнем севере Казахстана, предприняли серьезный поход на Хиву, находящуюся на расстоянии почти в 800 миль от границы — но, не пройдя и половины пути, были вынуждены прекратить его[108]. В течение следующих нескольких десятилетий русские медленно продвигались на юг по великим равнинам Северного и Центрального Казахстана, которые в основном все еще были населены группами кочевников. К концу пятидесятых годов XIX века русские были хорошо оснащены такими современными видами оружия, как пушки и паровые катера, в то время как ханства располагали лишь несколькими пушками. Теперь им было значительно проще организовать новое нападение.

Карта 69. Русская экспансия на Кавказе

В 1860 году они захватили города Токмак и Бишкек в восточном районе Киргизстана. К 1864 году русские установили контроль над Южным Казахстаном. Годом позже был захвачен Ташкент, и в 1866 году присоединен весь регион. В 1868 году по договору с правителем Бухарского ханства его главный город Самарканд перешел к русским, здесь была начата торговля. Теперь Хива была окружена территорией, находящейся под контролем русских, но захватить ее удалось лишь в 1873 году. За этим последовало дальнейшее продвижение на юг в Туркменистан и присоединение Мерва в 1884 году. Для русских вся Центральная Азия являлась колониальным регионом — она оставалась по большей части исламской, воинской повинности здесь введено не было, и местные правители сохранили значительную автономию.

Карта 70. Русская экспансия в Центральной Азии

Завоевание Россией Центральной Азии ознаменовало еще один фундаментальный переходный период в мировой истории. Этот регион долгое время играл важнейшую роль в истории Евразии, находясь на главном пути («Великий Шелковый путь») между Месопотамией и Китаем, и в различные времена был под контролем как запада, так и востока, а также управлялся независимыми государями. В шестидесятые-семидесятые годы XIX века он впервые оказался под властью северной державы, которая являлась частью европейского мира.

21.12. Китай: ранние стадии кризиса XIX века

[Ранее о Китае см. 19.7]

XVIII век в Китае стал периодом значительного процветания и внутреннего мира. Численность населения за этот период более чем удвоилась и стала составлять почти 330 млн человек. Уже тогда начали возникать проблемы с продовольствием, и растущий уровень недовольства выражался в крестьянских восстаниях девяностых годов XVIII века и повторном появлении таких тайных обществ, как «Белый Лотос» (которое было разгромлено в 1803 году).

До конца сороковых годов XIX века численность населения Китая продолжала расти — она увеличилась примерно на пятую часть и превысила 400 млн человек. Но в отличие от Европы, у Китая почти не было доступа к внешним источникам продовольствия и имелись лишь ограниченные возможности для эмиграции. Поэтому страна снова столкнулась с проблемой, которая долгое время стояла перед странами Евразии — несоответствие между численностью населения, количеством земли и запасами продовольствия. Растущая нехватка земли и увеличение числа безземельных неквалифицированных рабочих привели к созданию в 1811 году Тянь-ли-чжао (Общества Небесного Порядка). По сути, это стало воссозданием «Белого Лотоса». Крестьянские восстания распространялись по провинциям Хонан, Хупэй и Шаньдун, и были подавлены лишь в 1814 году. К тридцатым годам XIX века впервые начались бунты в Южном Китае, где зародилось небезызвестное тайное общество Сань-хо-хуи (Триада).

Одновременно происходили восстания в приграничных провинциях, и наблюдалась определенная потеря контроля в этих регионах. В 1807 году взбунтовались тибетцы в провинции Кукунор (Кинхай), а в 1825—1828 годах мусульманские сообщества региона городов Кашгар и Яркенд стали наполовину независимыми, как и народность яо в Гуэйчжоу в начале тридцатых годов XIX века. Однако подобный уровень недовольства не представлял серьезной опасности, и Китай оставался богатым, могущественным и процветающим государством. Но уже в тридцатые годы XIX века наблюдались отдельные признаки катастрофы, которой предстояло случиться в течение нескольких десятилетий.

В начале XIX века Европа начала оказывать влияние на Китай. В 1793 году первая британская миссия в Китае прибыла в Пекин с «дарами» стоимостью примерно в 15 000 фунтов — китайцы сочли это «данью от английского королевства». Цель этой миссии заключалась в завязывании торговых отношений, но китайцы отказались от них на основании того, что «наша Поднебесная империя и так владеет всем в изобилии». Это соответствовало действительности — китайцы производили все продукты, которые производила Европа, и они обычно оказывались более высокого качества. Британская Ост-Индская компания пыталась заинтересовать китайских купцов в Кантоне английской шерстью и хлопком — но те отказались покупать их, так как китайская промышленность справлялась с удовлетворением внутреннего спроса (даже рынка численностью примерно в 400 млн человек), и считалось, что ее продукция лучше.

Проблема Ост-Индской компании заключалась в растущем спросе Европы на чай — в 1720 году китайцы экспортировали примерно 13 000 тонн чая, спустя век эта цифра увеличилась до 360 000 тонн. Хотя Ост-Индская компания имела доступ к растущим доходам от налогообложения Индии, этого было недостаточно, чтобы платить за все китайские товары, необходимые в Европе, в ситуации, когда в Китае пользовалось спросом столь малое количество европейских товаров (подобная же проблема доминировала в западно-восточной торговле в течение двух тысячелетий).

Чтобы увеличить свои доходы, Ост-Индская компания занялась торговлей опиумом. Опиум совершенно не выращивался в Китае, и когда португальцы попытались организовать торговлю им через Фукьен (Фуцзянь), китайцы запретили ее в 1731 году. Португальцам пришлось довольствоваться ежегодной контрабандой нескольких сотен ящиков наркотика. С шестидесятых годов XVIII века после получения Бенгалии Ост-Индская компания все больше увеличивала контроль над выращиванием опиума в Индии. Она пыталась экспортировать его в Китай, но китайцы в 1796, 1813 и 1814 годах издавали официальные запреты на торговлю опиумом — к тому времени Ост-Индская компания доставляла в Китай контрабандой примерно 5000 ящиков в год. В 1816 году Ост-Индская компания решила наладить систематическую торговлю опиумом — к 1830 году она доставляла контрабандой около 20 000 ящиков ежегодно, и в течение десяти лет эта цифра удвоилась. Продажа опиума в Китае стала основным источником дохода для Британской империи в Индии и одной из главных опор для ее правления.

Решение британцев навязать китайцам опиум ради денег, которые можно было получить от этой торговли, оказало большое влияние на китайское общество. Оно не только причиняло людям страдания, но и приводило к растущей коррупции, вызываемой контрабандой. В конце тридцатых годов XIX века китайское правительство обдумывало, как реагировать на растущий кризис. В конечном счете сторонники запрещения торговли опиумом, возглавляемые Линь Цзе-сюем, одержали победу, и он в 1839 году был отправлен в Кантон, конфисковал там 20 000 ящиков контрабандного опиума и приказал британским купцам покинуть город.

Но британское правительство решило поддержать своих купцов, Ост-Индскую компанию и торговлю наркотиками. В 1840 году британцам пришлось довольствоваться пиратскими рейдами вдоль побережья Южного Китая, пока на следующий год не прибыло подкрепление. Тогда британский флот осуществил нападение на ряд фортов, поднялся вверх по течению Янцзы до Нанкина, и затем британские войска атаковали Кантон. Китайцы согласились на переговоры — но последствия Нанкинского договора 1842 года оказались более фундаментальными, чем представлялось китайцам. В соответствии с его условиями они должны были уступить британцам остров Гонконг, выплатить «компенсацию» в размере 21 миллиона серебряных долларов (хотя войну начали именно британцы) и открыть для английской торговли порты Амой, Шанхай и Нинбо помимо Кантона, где должна была быть отменена монополия группы китайских купцов. На следующий год британцы также потребовали и получили экстерриториальный статус, дающий им право не подчиняться китайскому закону.

Во многих отношениях данные действия напоминали политику, проводимую в XVI веке португальцами — использование силы с целью получения преимуществ в торговле. Незамедлительным результатом стало то, что теперь британцы могли законно переправлять в Китай огромное количество опиума. В 1850 году они продали 70 000 ящиков, а к семидесятым годам XIX века переправляли в Китай более 100 000 ящиков в год — двадцатикратное увеличение объема продаж за полвека.

21.13. Китай: кризис XIX века — восстание внутри страны

Действия британцев во время «Опиумной войны» стали предвестием события, которому предстояло произойти в этом веке несколько позднее — но в сороковые годы XIX века открытие нескольких портов для британских товаров (когда у британцев не было для продажи почти ничего, кроме опиума) произвело на Китай лишь ограниченное воздействие. Настоящий кризис, с которым столкнулся Китай, являлся внутренним. Именно крупные восстания, которые опустошили страну в период с 1850 года до конца 70-х годов XIX века, стали результатом медленно нарастающего кризиса начала XIX века.

Первое крупное восстание началось на юге страны под руководством Хун Сю-цюаня, который был родом из составляющих меньшинство в том регионе иммигрантов народности хакка. Он вырос в бедной семье в восточной части провинции Гуандун, получил хорошее образование (как и многие другие бедняки в Китае) — но так и не смог сдать государственный экзамен на чин. На него оказали сильное влияние самые первые христианские миссионеры, появившиеся в Китае, и он решил, что является мессией, которому суждено спасти родную страну.

Данное обстоятельство побудило многих западных историков рассматривать это восстание как христианское по сути, но такое толкование далеко от истины. Многие крестьянские лидеры в прошлом заявляли, что являются своего рода мессиями, часто называя себя будущими Буддами, Майтрейями, и на восстание, возглавляемое Хуном, в гораздо большей степени повлияли китайские традиции. Изначально оно называлось «Байшандихой» — «Общество поклонения богу», и за два года число его сторонников достигло примерно 30 000. Скоро оно стало известно как Тай-пин) или «Великое благоденствие». Название это явилось отражением цели крестьянского восстания «Желтых повязок» конца II века н.э. во времена падения династии Хань. Восставшие также стали быстро объединяться с многочисленными тайными обществами, процветающими в Южном Китае.

Полномасштабное восстание началось в 1850 году в деревне Цзиньтянь в восточной Гуанси. Крестьяне захватили большие поместья и перераспределили землю, дав ее тем, кто мог ее возделывать — сознательная имитация системы равного распределения, существовавшей в VII веке при правлении династии Тан. Восставшие боролись за равноправие — были запрещены индивидуальная собственность и торговля, а о каждом человеке должно было заботиться общество.

Движение тайпинов являлось до такой степени националистическим, что было принято решение отказаться от прически-косички в знак протеста против манчжурского владычества. Также оно носило черты пуританства (предметы роскоши и азартные игры были запрещены) и феминизма — женщины обладали равными правами при распределении земли, и даже формировались отдельные женские армии. Как и при более ранних восстаниях, далеко не последнюю роль в нем играли тайные общества. Их представители обладали наследственным членством в крестьянских сообществах, поэтому смогли занять посты в местной администрации и очень быстро создать свое альтернативное правительство. Восстание представляло собой хорошо организованный и грамотно проводимый крестьянский бунт, имело четкие цели и отнюдь не являлось стихийным массовым волнением в сельской местности Китая.

В 1851 году Хун Сю-цюань основал «Царство великого благоденствия» и объявил себя тянь-ваном — «небесным царем». К 1852 году движение тайпинов взяло под контроль северо-восточную Гуанси, юго-западную Хунань и начало продвигаться в среднюю долину Янцзы. В 1853 году восставшие захватили Нанкин, который стал тянь-чжином — «небесной столицей», и оставался таковой до 1864 года. Отсюда тайпины не смогли завоевать нижнюю долину Янцзы, перерезать Императорский канал и остановить поставки зерна в Пекин. Армии тайпинов двигались на север и запад, но Пекин захватить не смогли, и им пришлось отступить. Тем не менее правительственные войска были разбиты, а так как крупные участки территории страны находились под контролем тайпинов, правительство утратило значительную часть своего дохода.

Хаос в стране усилился вследствие одной из величайших катастроф, которые когда-либо поражали Китай: в 1855 году произошли большие наводнения в бассейне Хуанхэ, по большей части в результате большой вырубки лесов в начале XIX века, которая производилась для увеличения годной к возделыванию земли, чтобы прокормить быстро растущее население. Река сильно изменила свое течение и теперь впадала в море к северу от полуострова Шаньдун, а не на юге от него — на расстоянии от старого места, равном расстоянию между Лондоном и Ньюкаслом. Большое наводнение продолжалось много лет, пока к концу шестидесятых годов XIX века новое течение реки не стабилизировалось.

Однако с конца пятидесятых годов императорское правительство начало восстанавливаться, что в основном стало результатом ряда инициатив на местном и региональном уровне, финансируемых богатыми купцами. Внутренне тайпины страдали от растущих разногласий, а с 1862 года европейские державы, обеспокоенные возможной угрозой со стороны тайпинов для их интересов в Шанхае (хотя мятежники старались не вызывать враждебности европейцев), решили поддержать императорское правительство. К 1864 году императорские войска смогли снова завладеть Нанкином, а Хун совершил самоубийство. Мятежники продолжали сражаться в Фукьене до 1866 года, а затем некоторые из них отступили на юг во Вьетнам, где в качестве «Черных флагов» возглавили сопротивление французскому вторжению в страну.

Восстание тайпинов стало лишь самым важным из всех восстаний в Китае. Няньцзюнское восстание на севере началось позднее, но продлилось дольше. По-видимому, у его истоков стояло общество «Белый Лотос» — но связи восставших с тайпинами были ограничены, и у них отсутствовало эффективное руководство. Оно являлось в равной степени революционным и антиманчжурским, но ему недоставало более широкого идеологического содержания тайпинского восстания. Оно началось в 1851 году, распространяясь по провинциям Шаньдун, Аньхой, Цзянсу и Хонан. После больших наводнений 1855 года оно, став крупномасштабным, представляло собой серьезную угрозу для правительства. Успеха в борьбе с мятежниками правительство добилось лишь после 1864 года, но и в 1867 году участники няньцзунского восстания нашли в себе силы направиться к Пекину.

В конце концов восстание было подавлено войсками, освободившимися после подавления бунта тайпинов на юге. В приграничных регионах также происходили многочисленные бунты некитайских народов. Бунт 1864 года в Гуйчжоу продлился до 1872 года. Спустя год произошел бунт в провинции Юньнань. После 1862 года на дальнем северо-западе произошло крупное восстание мусульман, частично вызванное протестом против растущей миграции китайцев в этот регион. Лишь после 1868 года императорское правительство смогло приступить к постепенному повторному завоеванию северо-запада, и это сопровождалось крупномасштабными репрессиями. По большей части оно было завершено к 1872 году, хотя взять Синьцзян под полный контроль удалось лишь в 1878 году.

Мощные восстания, которые вспыхивали в Китае в пятидесятые годы XIX века, нанесли немалый урон богатству страны, ее инфраструктуре и унесли жизни большого числа людей. Вероятное число погибших во время тайпинского восстания составляло 20—30 млн человек. В провинции Юньнань при подавлении бунта была убита примерно половина населения. Число погибших в северо-западных провинциях и Синьцзяне вряд ли было значительно ниже. Количество погибших в Шэнси и Кансу составляло, вероятно, около 5 млн человек. В Гуйчжоу было убито столько же. В конце семидесятых годов XIX века примерно 13 млн человек погибло во время большого голода, поразившего Северный Китай.

Военные действия годами отрицательно сказывались одновременно на нескольких богатейших провинциях страны. Эти восстания также едва не поставили на колени императорское правительство, и в результате этого китайское государство подверглось трансформации. Повторное завоевание и реконструкция происходили при императоре Тун-цзи (1862—1875 годы). Затраченные усилия и создание новых институтов снова продемонстрировали огромную жизнеспособность китайского общества. Непосредственным влиянием серьезного снижения численности населения стало уменьшение проблемы с землей и, как следствие, уровня недовольства сельских жителей. Реконструкция сельского хозяйства являлась приоритетной для правительства, и это означало, что налоговое бремя пришлось главным образом на торговлю и промышленность. В конце пятидесятых годов XIX века на всю внутреннюю торговлю был введен новый налог ли-цзин с плавающей ставкой от 2 до 20 % (этот налог сохранялся до 1930 года).

Проблема заключалась в том, что это не могло не ослабить торговлю и отрицательно сказалось на способности провинций к самообеспечению. Налог на зерно остался без изменений, а реформа таможенных пошлин на ввозимые товары 1863 года привела к тому, что этот источник теперь обеспечивал примерно треть дохода правительства. Дополнительный доход требовался для финансирования крупных реформ в армии: старые «знамена», унаследованные от манчжурской системы XVII века, оказались не способны эффективно подавлять восстания. На провинциальном уровне для подавления возможных восстаний были созданы новые армии под командованием новых военачальников, и новая национальная армия создавалась на основе этих провинциальных. Именно благодаря этим огромным внутренним усилиям китайское правительство примерно к 1870 году смогло восстановить контроль над большей частью страны.

21.14. Китай под внешним давлением

В конце пятидесятых — начале шестидесятых годов XIX века европейские державы и Соединенные Штаты смогли воспользоваться слабостью китайского правительства и заполучили для себя далеко идущие привилегии. Остается под большим сомнением, смогли бы или нет они сделать это (по крайней мере, с такой легкостью) без крупных восстаний пятидесятых годов XIX века — как только к началу семидесятых годов XIX века китайское правительство восстановило свою силу, европейцы прекратили предъявлять непомерные требования, и концессии им предоставлены не были.

В 1856 году китайские власти остановили британский корабль «Стрела», который вез контрабандный опиум высшего качества. Британское правительство в очередной раз поддержало торговлю опиумом и предприняло военные действия — Кантон был окружен, а форты вокруг Тяньцзиня на севере подверглись нападению. Когда китайцы согласились вести переговоры, им пришлось согласиться на Тяньцзинский договор 1858 года. В соответствии с его условиями иностранцы получали доступ еще в десять городов, в Пекине были открыты консульства, и китайцев обязали выплатить компенсацию.

Самым важным условием договора стало то, что христианские миссионеры получали право свободно селиться в любом месте Китая, а также владеть землей и собственностью. Китайцы продолжали бороться, но их успешное сопротивление привело к полномасштабному нападению британцев и французов, закончившемуся захватом Пекина в 1860 году и сожжением Летнего дворца. После этого китайцам помимо выплаты еще одной компенсации пришлось пойти на дальнейшие уступки. Иностранцы получили доступ в Тяньцзин, а полуостров Цзюлун (Коулун) напротив Гонконга был передан Британии. Иностранные флоты получили возможность с полной свободой плавать по китайским рекам, и, что самое важное, европейский текстиль был освобожден от китайских таможенных пошлин. В 1863 году китайцам также пришлось предоставить большую международную концессию в Шанхае.

Различные привилегии, требуемые европейскими державами (похожие права должны были получить американцы и русские), сильно ослабили уже и так изрядно подорванную китайскую экономику. Освобождение от таможенных пошлин означало, что европейский (особенно британский) текстиль можно было сбрасывать на китайский рынок по низким ценам, чтобы облегчить оплату китайских товаров. Несколько западных купцов начали жить в портах, открытых по договору для внешней торговли, но они были очень изолированными, и эти купцы почти не видели китайцев, помимо тех, которых нанимали в качестве слуг. Как правило, купцы эти были весьма высокомерны, и хотя они почти не интересовались совершенно иной культурой, с которой столкнулись, они оказывали немалое влияние на формирование доминирующего «западного» взгляда на Китай. В соответствии с подобным взглядом Китай считался статичным, загнивающим и коррумпированным.

Гораздо более серьезную проблему для китайцев представляли деятельность, поведение и привилегированное положение миссионеров. Например, в 1870 году сестры милосердия начали предлагать награды людям, которые приводили им сирот, а когда делегация под предводительством главного местного чиновника прибыла к французскому консулу, чтобы протестовать против подобной практики, тот приказал открыть огонь по толпе. После этого толпа убила двадцать иностранцев и уничтожила католическую миссию. В ответ французские канонерские лодки поднялись вверх по течению реки Янцзы, и китайским властям пришлось казнить восемнадцать человек, объявленных «подозреваемыми», понизить в должности всех местных должностных лиц, выплатить компенсацию и отправить унизительное посольство искупления. Пожалуй, не стоит удивляться тому, что в конце XIX века враждебность по отношению к иностранцам, особенно христианским миссионерам, становилась в Китае все сильнее.

Однако важно не преувеличивать влияние Европы на Китай. Ряд торговых концессий в портах, поддерживаемых ограниченной военно-морской силой, не мог фундаментально повлиять на большую державу на суше с довольно сильным правительством и очень крепкими культурными традициями. Европейская интервенция привела к тому, что китайцам стало труднее адаптироваться к давлению, под которым они находились внутренне и внешне, и это ограничило их пространство для маневра. Европейцы расширяли свою торговлю и вынудили китайское правительство отказаться от дохода, жизненно необходимого для собственной реконструкции. Наложенные компенсации оказали тот же эффект.

Карта 71. Китай: внешнее давление в XIX веке

При отсутствии внутреннего подрыва в пятидесятые годы XIX века китайцы, вероятно, точно так же, как Япония, смогли бы противодействовать растущему влиянию Европы и Соединенных Штатов и выиграть время для самостоятельной адаптации к меняющимся условиям. Однако они лишились этой необходимой передышки, следовательно, им пришлось пойти на уступки. Тем не менее влияние внешних держав сдерживалось до девяностых годов XIX века. К началу шестидесятых годов XIX века, когда императорское правительство восстановило контроль над значительной частью страны, полным ходом шел серьезный процесс промышленной модернизации — который, что неудивительно, сначала сосредоточился на военной промышленности. В 1865—1867 годах в Шанхае было завершено строительство крупных верфей и арсеналов, которые к концу десятилетия были одними из самых крупных в мире. В 1866 году в Ма-вэй возле Фучжоу были построены новые морские верфи для военных кораблей на паровой тяге, а в 1868 году спущены на воду первые канонерские лодки. К середине семидесятых годов XIX века курсантов мореходных училищ готовили в Британии, Франции и Германии, и к 1887 году китайцы смогли открыть в Кантоне свою собственную военно-морскую академию наряду с новым военным заводом. К 1888 году китайский Северный флот находился в состоянии полной готовности, хотя строительство его началось только в 1880 году.

В других секторах экономики новая элита, которая возникла из хаоса пятидесятых годов XIX века, проводила перенимание новых технологий, открывая новые предприятия и создавая более современную инфраструктуру. Причем представители этой элиты происходили из традиционным образом подготовленной бюрократической верхушки, которую часто высмеивали и называли безнадежно погрязшей в старомодных традициях. Среди новых предприятий были китайская пароходная компания (1872 год), гайпинская угольная компания и железная дорога 1878 года, шанхайская электрическая компания 1882 года. В 1880 году Тяньцзине появилась собственная телеграфная компания, а к следующему году Шанхай и Тяньцзин были связаны телеграфом. В 1894 году было завершено строительство крупного металлургического комплекса в Ханьяне. В Японии подобный комплекс в городе Явата появился на два года позже. Почти нет никаких сомнений в том, что в начале девяностых годов XIX века Китай являлся по меньшей мере таким же технологически развитым, как Япония, возможно, даже несколько опережал ее, и уровень капиталовложений в промышленность был там примерно таким же. Таким образом к последнему десятилетию XIX века Китай, судя по всему, оправился от последствий катастроф середины столетия. Внешнее давление со стороны европейских держав стало сдерживаться с середины шестидесятых годов, как только правительство снова оказалось у руля, и промышленное развитие пошло полным ходом.

Но затем снова произошла катастрофа, и на этот раз ее виновницей оказалась Япония.

[Далее о Китае см. 21.18 и 24.3]

21.15. Япония при правлении поздних Токугава

[Ранее о Японии см. 19.8]

До последних нескольких десятилетий общее представление об истории Японии заключалось в том, что ее феноменальное современное развитие началось лишь с окончанием сегуната Токугава и «реставрацией Мейдзи» 1868 года Это вызвало ее «открытие» Западу, перенимание западных технологии и «модернизацию». Сейчас очевидно, что настоящие основы для современной истории Японии следует искать во времена сегуната Токугава в период с начала XVII века до середины XIX века.

Правление Токугава утвердилось к тридцатым годам XVII века, после этого наступил внутренний мир. Единственными инцидентами в течение следующих двух веков стали два неудавшихся государственных переворота со стороны незначительных самураев в 1651—1652 годах, которые были с легкостью подавлены, а также восстание народности айнов на острове Хоккайдо в 1669 году, которое также было подавлено без особого труда. Извне, как и на протяжении почти всей истории Японии, никакой угрозы не возникало — и то, что европейцы считали «изоляцией», являлось всего лишь решимостью строго контролировать условия, в соответствие с которыми иностранцы могли действовать в Японии. Как мы уже видели, Япония заняла свое место в региональной расстановке сил, и объемы ее торговли с Китаем были большими.

Ключом к японскому развитию в течение этого долгого периода мира и стабильности, когда политическая история почти не играла значения, являлось соотношение между сельскохозяйственной базой и приростом населения. Посевная площадь в период с 1600 по 1850 год, вероятно, удвоилась. Высокопродуктивное производство риса было улучшено посредством введения новых технических приемов, а новые американские сельскохозяйственные культуры дали возможность возделывать землю, непригодную для выращивания риса. Сельское хозяйство было построено на очень сильной базе семейных крестьянских хозяйств и становилось все более товарным. Правительственный рисовый налог не поднимался выше уровня XVII века, поэтому значительная часть сельскохозяйственного излишка оставалась у крестьян, улучшала их диету, а продавая его, крестьяне увеличивали свой доход.

Население Японии было большим — 26 млн человек в 1700 году. Это было больше, чем во Франции, в два раза больше, чем в Испании и в пять раз больше чем в Англии и Уэльсе. Рост численности населения являлся относительно постоянным, несмотря на три больших периода голода — Киохо (тридцатые годы XVIII века ), Теммей (восьмидесятые годы XVIII века ) и Темпо (тридцатые годы XIX века). Рост численности населения регулировался таким же образом, как в Европе, — относительно высокий возраст вступления в брак в сочетании с абортами и убийствами новорожденных (последнее было распространено и в Европе, но лучше скрывалось). Следовательно, в целом японцы смогли достичь баланса между выработкой продовольствия и приростом населения, по меньшей мере такого же благоприятного, как в Европе, а возможно, даже и лучшего. С 1600 года примерно до 1850 год производство продовольствия удвоилось, а численность населения возросла лишь наполовину, что поспособствовало увеличению процветания.

Равно важной являлась растущая урбанизация Японии. До 1600 года в стране имелось примерно тридцать поселений с населением более чем в 5000 человек. К началу XIX века таких поселений стало более 160. В Эдо, столице Японии, произошел феноменальный рост, этот небольшой рыбацкий порт превратился в город, численность населения которого к 1800 году составляла около одного миллиона человек — что сделало его примерно таким же большим, как Лондон, и одним из трех крупнейших в мире. К началу XIX века примерно четыре миллиона японцев проживало в городах — подобный уровень урбанизации соответствовал большинству стран Европы (включая Британию и Нидерланды) и значительно превышало число городских жителей в таких странах как Испания и Италия.

Рост городов отражал увеличивающуюся товарность и индустриализацию общества. Этот процесс был основан на создании единой системы веса, мер и монет при ранних Токугава и продаже продовольствия в города-замки, чтобы кормить проживающих там самураев — по мере того как они становились должностными лицами, а не воинами. Сначала торговля и коммерция были сосредоточены вокруг больших городов Осака и Эдо. В области Кинай рядом с Осакой находилась плодородная равнина с высокотоварным сельским хозяйством, приспособленным к растущему городскому рынку сбыта. Также имелись хорошие порты для торговли, быстро росла индустрия переработки сельскохозяйственной продукции.

За изменениями в области рядом с Осакой довольно быстро последовали похожие перемены в области возле Эдо, затем они распространились в другие регионы — особенно по мере того, как промышленность (в частности, текстильное производство) распространялась в сельские районы точно таким же образом, как это происходило и в значительной части Европы. Региональная специализация, как в сельском хозяйстве, так и в промышленности развивалась по мере улучшения системы внутренних коммуникаций. Усиленное развитие торговли привело к появлению банковских учреждений — дзюнин ръегейя, или «большой десятки» пунктов для проведения финансовых операций, расположенных в Осаке и Эдо с начала XVIII века. Они выпускали собственные векселя и долговые обязательства, имели широкую кредитную сеть и систему перевода денег по стране. Рынок риса был очень высокотоварным, на нем работали дилеры, назначались цены для незамедлительного расчета наличными и фьючерсные цены, а во всех главных портах действовали специальные складские фирмы и агенты.

Медленный прирост населения означал, что запас рабочей силы был обычно ограничен — особенно по мере того, как крестьяне, решив взяться за новые занятия, переезжали в города. В сельской местности нехватка рабочей силы приводила к более благоприятным условиям труда и росту доходов крестьян. Результатом стало развитие полномасштабного рынка труда с высокой степенью мобильности и внедрением трудовых договоров на разные периоды.

Японской экономике и японскому обществу удалось войти в «круг процветания» почти таким же образом, как многим регионам Европы в XVII и XVIII веках. Скорость перемен, возможно, была чуть ниже, чем в Европе — вероятно из-за того, что внутренний и внешний мир в стране создавали менее конкурентную атмосферу, хотя при этом Япония избегала ненужных расходов, которые в Европе шли на ведение почти постоянных войн. Рост уровня жизни привел к тому, что к пятидесятым годам XIX века в Японии он стал почти таким же, как в Британии и Соединенных Штатах. Средняя продолжительность жизни была такой же, как в Западной Европе, а питание в Японии в среднем было значительно лучше, чем питание рабочего класса в Британии, которое в основном состояло из белого хлеба, маргарина и чая.

Японские дома обычно тоже были лучше — они представляли собой деревянные постройки с раздвижными дверями, чтобы пропускать внутрь солнечный свет и воздух. Хотя подобные жилища являлись очень пожароопасными, они были хорошо приспособлены к землетрясениям. Так как дома обычно были одноэтажными, плотность городского населения была гораздо ниже, чем в Европе и Соединенных Штатах. Британские инженеры-сантехники, посетив Японию в семидесятых годах XIX века, сочли, что городское водоснабжение находится на гораздо более высоком уровне, чем в Лондоне. Благодаря отсутствию лошадей улицы были довольно чистыми, а вдобавок существовала хорошо организованная система уборки «человеческих нечистот».

Именно данные улучшения в период до пятидесятых годов XIX века привели к тому, что не имелось значительного отставания Японии от Европы и Соединенных Штатов. Кроме того, эти улучшения также заложили необходимые основы для очень быстрых перемен во второй половине XIX века.

21.16. Япония и внешний мир

В начале XIX века японское правительство все еще было способно диктовать условия, на которых строились деловые отношения с европейскими державами. Когда в 1804 году русский посланник высадился в Нагасаки и попытался договориться о торговле, он получил решительный отказ. Голландцам в качестве фактории по-прежнему был отведен лишь остров Десима неподалеку от Нагасаки, и лишь каждые четыре года им было позволено наносить визит в Эдо, чтобы вручать «подарки» или дань сегуну.

Япония процветала, у нее была сильна культурная традиция, наблюдался высокий уровень грамотности, и японцы проявляли определенный интерес к Европе — в 1811 году был создано бюро переводов для осуществления переводов французских, английских и русских произведений, а после 1840 года стала переводиться и голландская литература.

Европейские корабли по-прежнему не подпускались к Японии — в 1825 году правительственный декрет усилил политику сако ку (то есть «изоляции», или «самообеспеченности»), а в 1837 году по американскому кораблю «Моррисон» открыли огонь береговые батареи. Японцам был хорошо известен исход «опиумной войны» в Китае, и они понимали, что их безопасность до некоторой степени всегда зависела от сильного Китая. В 1844 году король Голландии отправил послание с предупреждением о том, что будет трудно долго поддерживать политику изоляции по мере роста власти европейцев и американцев в регионе.

К концу сороковых годов XIX века многочисленные группы европейцев (бизнесменов, миссионеров и дипломатов) были убеждены в том, что методы, примененные против Китая, особенно использование силы, окажутся равно успешными в «открытии» Японии — и они смогут претворить в жизнь сулящие им выгоду планы. В этот период в отношениях с Японией британцы играли сравнитеьно малую роль (в отличие от их роли в Китае), и лидерство было захвачено Соединенными Штатами, которые стали тихоокеанской державой после присоединения Калифорнии по завершении в 1848 году успешной войны с Мексикой.

До этого американские китобойные суда в течение некоторого времени находились в Тихом океане, но теперь акцент был сделан на открытии торговли как с Японией, так и с Китаем. В 1851 году в Японию была отправлена миссия США под руководством коммодора Перри. После пересечения Атлантического и Индийских океанов она 8 июля 1853 года вошла в залив Эдо. Американцы продемонстрировали готовность применить силу, чтобы добиться заключения контрактов на выгодных им условиях, а не на условиях японцев, как в Нагасаки. Это ознаменовало начало приблизительно пятнадцатилетнего периода, когда на Японию оказывалось значительное внешнее давление (едва ли не впервые в ее истории), и правительству Токугава становилось все труднее справляться с возникающими вследствие этого проблемами.

В марте 1854 года после долгих переговоров японцы согласились на основные требования американцев. Симода и Хакодате были открыты для американских кораблей (но в качестве портов захода, а не для торговли), в первом должен был находиться консул США. Спустя шесть месяцев похожие уступки получили британцы. Японцы понимали, что им необходимо идти на уступки, пока они наращивают силу (перенимая самую последнюю европейскую технологию). Но они смогли следовать промежуточному курсу между открытым сопротивлением, ведущему к вооруженному вмешательству, и согласием на фундаментальные уступки, ослабляющие их способность контролировать процесс.

Нападение британцев и французов на Китай в 1857—1860 годах наглядно проиллюстрировало опасность излишней несговорчивости и того, что может произойти, если в Японии случится внутренний кризис. В 1857 году голландцы начали переговоры о более либеральном режиме торговли в Десиме, но им не удалось добиться каких-либо фундаментальных изменений. Серьезное изменение произошло после заключения в 1858 году торгового договора с Соединенными Штатами. Его подписал в Симоде консул Таунсенд Гаррис. В соответствие с его условиями США получали право на свободную торговлю (в том числе в Эдо и Осаке), для этой торговли должно было быть открыто большее число портов. Этот договор также гарантировал дипломатическое представительство в Эдо и экстерриториальную юрисдикцию американской миссии. Японцам удалось сохранить запрет на торговлю опиумом.

Затем быстро последовали подобные же договора с британцами, русскими, французами и голландцами (которые наконец добились отмены унизительных условий в Дешиме). В начале шестидесятых годов XIX века выполнение этих договоров представляло проблему для японского правительства. Они ставили Японию приблизительно в такое же положение, как и Китай в сороковые года XIX века, — хотя уровень присутствия европейцев и американцев в японских портах был значительно ниже и по большей части ограничивался Йокагамой и Кобе.

Противодействие народа подобному присутствию вылилось в убийство шестнадцати иностранцев в период с 1859 по 1867 год В каждом случае с японцев требовали компенсацию, и в течение десяти лет британцы держали в Йокагаме небольшой отряд пехоты. В 1866 году в соответствии с общей конвенцией о тарифах японцам пришлось установить весьма низкий уровень пошлин (обычно около 5 %). Параллельно японцы начали предпринимать шаги, чтобы адаптироваться к новым условиям — «Институт книг варваров» (основанный в 1811 году) был в 1862 году переименован в «Институт западных книг», а на следующий год он стал отделом развития и важным механизмом для распространения новой информации.

21.17. Япония: реакция на внешнее давление

Решения, принятые сегунатом Токугава для реакции на внешнее давление, оказываемое на Японию, оказались успешными. Они обеспечили высокую степень японской автономии, помогли избежать участи Китая, но одновременно создали серьезный внутренний политический конфликт. Впервые за два с половиной века дальнейшее правление сегуната было поставлено под вопрос, и партии, долго противостоявшие Токугава, стали гораздо более громкоголосыми. Они сумели воспользоваться страхами, вызванными требованиями европейцев и американцев, упирая на то, что будущее японского государства и его давно устоявшиеся культурные традиции находятся в опасности. Многие считали, что и так уже совершено слишком много уступок.

Внутренний закон был по большей части обязанностью даймё — и было далеко не очевидно, что сегун имеет полномочия предоставлять право экстерриториальность «западным» государствам, вдобавок у него определенно не было возможности осуществить это насильственным путем. Сегунат Токугава обнаружил свою неспособность как остановить постепенное ослабление поддержки режима среди даймё, так и усиление императорского двора в Киото. Даймё княжеств Теею и Сацума (постоянных противников Токугава) восстали и, в союзе с императорским двором, объявили себя «императорскими силами». Войска Токугава не смогли подавить восстание в 1866 году, и император потребовал, чтобы последний сегун Токугава (Токугава Йосинобу) отказался от должности, в которую он должен был вступить в 1867 году. Затем «императорская» армия затем захватила Эдо (который в 1868 году переименовали в Токио) и к 1869 году установила контроль над всей страной.

События середины и конца шестидесятых годов XIX века, часто описываются как реставрация, установившая режим «Мэйдзи» («Просвещенное правление»). На деле же происходила не реставрация, а, скорее создание нового политического порядка, при котором единственным несомненным результатом стал конец сегуната Токугава. Было далеко не очевидно, что в результате государственного переворота, осуществленного двумя даймё с юго-запада страны, которые не доверяли друг другу почти столь же сильно, сколь ненавидели Токугава, возникнет новый стабильный порядок. К Сацуме и Теею быстро присоединились дайме Тоса и Сага, и все четверо смогли заручиться поддержкой мальчика-императора Муцухито.

Первоочередная проблема заключалась в том, как включить самураев, лично преданных своим дайме, в недавно появившуюся «национальную» систему, построенную вокруг императора. В 1869 году система самураев была отменена в Сацуме, Теею и Тосе, и дайме стали губернаторами своих провинций. Похожие перемены последовали в других районах Японии. И Сацума, и Теею поддержали увеличивающуюся централизацию, поскольку это могло помочь им избавиться от очень высоких расходов на содержание своих армий и осуществление управления на местном уровне.

В 1871 году первая фаза реконструкции подошла к концу, когда дайме были официально упразднены, все владетели созваны в Токио, а затем созданы новые единицы местного самоуправления с губернаторами, назначаемыми центральным правительством. Эта фаза окончилась в 1877 году после того, как восстание самураев в Сацуме были с легкостью подавлено. Все самураи теперь были отправлены на пенсию, а жалованье, которое они получали, было превращено в процентные государственные облигации внутреннего займа. Ношение мечей было запрещено.

Период после создания национального правительства в конце шестидесятых годов XIX века характеризовался приобретением Японией всех составляющих того, что европейцы считали «современным государством». Национальное объединение здесь произошло раньше, чем в Италии и Германии, и шло почти по такому же пути. Оно включало создание централизованного управления, введение воинской повинности для создания эффективной армии, а также развитие системы национального образования. Все это происходило в Японии точно таким же образом, как и в европейских державах. Японская национальная школьная система была создана почти в то же время, что и в Британии, и быстро стала более эффективной.

Однако ни одно из этих изменений не было бы возможным без инфраструктуры, созданной во время правления Токугава. В 1872—1873 годах делегация из 48 выдающихся японцев совершила путешествие по Соединенным Штатам и Европе, чтобы решить, какие институты и какие методы перенять. Приоритет был отдан развитию военной мощи как способа защиты от дальнейших требований извне и поддержки японского контроля над переменами. Институционное развитие шло медленнее — но в основном оно походило на полуавторитарную модель, проявившуюся в Германии. Возник государственный совет (Дадзекан), но он был относительно безвластным — настоящая власть находилась в руках императорских советников. В 1876 году был создан безвластный «сенат» (генроин). В 1881 году был подписан императорский указ об образовании национального собрания, но на заседание оно собралось лишь в 1890 году. В 1884 году из аристократов при императорском дворе была создана новая аристократия. Она состояла из главных землевладельцев и старших гражданских служащих, которые в 1890 году сформировали верхнюю палату нового национального собрания. По закону в будущим к ним предполагалось добавить представителей от богатых купцов и промышленников. В 1885 году был учрежден кабинет министров как высший законодательный орган.

Даже еще более важным стало увеличение скорости технического развития. Основы для этого были также заложены при правлении Токугава. К концу шестидесятых годов XIX века промышленность уже составляла примерно треть национального богатства Японии — без этой базы знаний, мастерства и инфраструктуры изменения в конце XIX века были бы невозможными. Например, в 1842 году Джеймс Нейсмит запатентовал в Британии паровой молот. К 1860 году в Нагасаки имелся работающий паровой двигатель и молот — японцы раньше никогда не видели подобной машины: они построили ее по чертежам в книге.

Скорость перемен в черной металлургии была поразительной. В пятидесятые годы XIX века уже применялась отражательная печь, а к началу семидесятых годов использовался пудлинговый процесс и стало применяться горячее дутье в доменных печах. И то, и другое появилось в Японии примерно век спустя после их первого использования в Европе. К девяностым годам XIX века здесь стал применяться мартеновский процесс; прошло менее тридцати лет после его появления в Европе. К 1909 году сталелитейный завод Добаси начал использовать процесс Стассано с применением электрической дуги — лишь десятилетие спустя после его появления в Европе.

Все эти технологические новинки оказали значительное влияние на ситуацию в Японии. Стране удалось избежать внутреннего кризиса, произошедшего в Китае; в результате она никогда не попадала под жесткое внешнее давление и была способна сама определять скорость и направления своего развития без значительного вмешательства извне. Япония также смогла отстоять свой суверенитет. В начале семидесятых годов XIX века она уже потребовала пересмотра неравноправных договоров о тарифах — хотя в то время это не было воспринято всерьез. В 1875 году было заключено новое соглашение с Россией относительно границы. Оно меняло условия договора 1855 года, в соответствие с которыми Курильские острова были разделены между двумя державами, а Сахалин находился под совместным владением. В 1875 году Сахалин стал русским, но Курилы перешли Японии.

На следующий год Япония, используя спровоцированный военно-морской инцидент, добилась открытия корейских портов и получила здесь экстерриториальный статус для своих граждан. Это являлось началом процесса замещения китайского влияния в Корее японским, в итоге Корея стала японским протекторатом в 1905 году и полной колонией — в 1910 году. В 1879 году княжество Рюкю (Окинава) было включено в состав Японии в качестве провинции. В 1899 году Япония успешно вернула себе право назначать таможенные тарифы (они были увеличены примерно до 20 %), а с 1911 году был достигнут полный контроль правительства над импортом и экспортом.

21.18. Азия в конце XIX века

К концу XIX века европейские державы установили контроль над значительной частью Азии. Британцы правили Индией и Бирмой, большей частью Малайи и северной частью острова Борнео. Франция во второй половине века получила контроль над Индокитаем — Вьетнамом, Камбоджой и Лаосом, и лишь Таиланд (Сиам) оставался номинально независимым. В 1898 году после испанско-американской войны Соединенные Штаты захватили контроль над Филиппинами. Вдоль побережья Китая имелось некоторое число «договорных портов», которые были открыты для торговли с Европой и Америкой.

Значительные изменения также произошли и на севере Китая. Экспансия русских в районе реки Амур, которую китайцы остановили в XVIII веке, возобновилась по мере ослабления Китая в пятидесятые годы XIX века. Русские получили контроль над территорией вдоль побережья Тихого океана на юг вплоть до корейской границы. В 1860 году был основан Владивосток, который быстро стал главным поселением русских на тихоокеанском побережье. В 1860 году в качестве награды за «посредничество» русских в переговорах Китая с Британией и Францией после занятия последними Пекина, китайцам пришлось согласиться на потерю огромной территории до границ Манчжурии.

Однако не стоит преувеличивать степень влияния европейцев и американцев на Азию в это время. Даже относительно слабое государство, такое как Корея, смогло сжечь американские торговые суда в порту Пхеньян в 1866 году чтобы претворить в жизнь политику отказа от торговли; корейцы также отбили карательную экспедицию, отправленную в 1871 году. Существование нескольких договорных портов вдоль китайского побережья не означало, что европейцы обладали каким-либо значительным контролем над политикой Китая или могли влиять на события внутри самой крупной страны мира. Большая часть Азии оставалась за пределами европейского контроля. Даже ограниченного влияния, оказываемого на Китай, не наблюдалось в отношении Японии или Кореи. Британия, самая крупная морская держава в мире, имела лишь ограниченную власть в этом регионе.

В 1844 году в Гонконге была основана полностью отделенная от Китая военно-морская база — к концу шестидесятых годов XIX века здесь находилось 35 кораблей. В течение десяти лет их число снизилось до 20, и они базировались они тут менее пятидесяти дней в году. Экономическое влияние иностранцев также было очень ограниченным. В девяностые годы XIX века более половины всех европейских фирм, действующих в этом регионе, располагались лишь в трех городах — Гонконге (британская колония), Шанхае (в нем иностранцам были предоставлены большие уступки) и Йокагаме. Британия являлась крупнейшим иностранным инвестором в мире в конце XIX века, но ее полное вложение в Японию составляло лишь 10 миллионов фунтов. Имелась одна европейская фирма, действующая в Токио, одна в Осаке и две в Пекине. В японских портах, где были в силе торговые концессии, проживало лишь 6000 европейцев. Внутренняя торговля находилась в руках японцев, а группы европейцев и американцев довольствовались лишь портами и небольшой долей экспортно-импортной торговли.

Главный удар по стабильности в регионе был нанесен не европейскими державами, а самими японцами. Японо-китайская война 1894—1895 годов, начатая главным образом из-за Кореи, привела к убедительной победе японцев. В соответствие с договором, подписанным в Симонесеки, японцы получили Тайвань и Пескадорские острова, а Китай должен был выплатить компенсацию, в три раза превышающую годовой доход китайского правительства (к 1897 году японские валютные резервы стали такими большими, что японцы смогли ввести золотой стандарт). Европейские державы вынудили японцев уступить часть своих приобретений на материке — но это являлось лишь прелюдией к их собственным требованиям ради извлечения выгоды из слабости Китая (как в конце пятидесятых и начале шестидесятых годов XIX века).

В 1897 году Германия захватила порты Циндао и Чзяочжоу в Шаньдуне, а на следующий год британцы получили порт Вэйхайвэй с частью шаньдунского полуострова и арендовали «Новые территории» напротив Гонконга. Также в 1898 году русские получили южную часть Ляодунского полуострова и порт Люйшунь (Порт-Артур). Японцы добились концессий в Хубэе, Тяньцзине и Фучжоу. Французы получили свою долю добычи, захватив порт Гуанчжоувань и район вокруг него на дальнем юге, возле Индокитая. В 1899 году американцы отправили другим крупным державам ноту, в которой приводили доводы в пользу равного доступа к Китаю и требовали введения общей для всех политики «открытых дверей». Это делалось не ради защиты Китая — поскольку данный шаг признавал все сделанные китайцами уступки. Это являлось лишь попыткой американцев защитить свои интересы в ситуации, когда у них самих было недостаточно сил и ресурсов.

Самым важным явилась реакция в Китае на эти события. Она приняла форму националистического возрождения и широкомасштабного движения против европейского влияния, особенно против христианских миссий и тех китайцев, которые приняли христианство. Возникло новое национальное движение «боксеров», находящееся под сильным влиянием существовавших ранее тайных обществ. Оно распространилось по стране, принимая различные формы в разных районах. Новобранцев привлекали посредством публичных демонстраций «бокса» — в действительности это представляло собой ряд ритуалов, якобы дарующих неуязвимость, за которыми следовало принятие в тайное общество[109]. Каждый новообращенный должен был подчиняться строгим правилам, существовали отдельные организации для женщин. «Боксерское движение» было антизападным и процинским, что выражалось в их песнях:

Карта 72. Азия в конце XIX века

Именно карательные меры, предпринятые европейскими державами (вместе с тайной поддержкой императорского двора), привели к быстрому распространению этого движения по стране в начале 1900 года. К марту 1900 года «боксеры» контролировали район Тяньцзиня, а к середине июня под их контролем оказался Пекин. В Тяньцзине войска европейских дипломатических миссий, пытавшиеся защитить китайцев-христиан, убили более сорока «боксеров» и захватили китайские форты. В Пекине правительство обратилось ко всем иностранным посольствам с просьбой покинуть город. 20 июня был убит немецкий представитель, европейцы отступили на территорию миссий, а китайцы объявили иностранцам войну. Около 470 иностранцев и 3000 китайцев-христиан находились в осаде в течение пятидесяти пяти дней, хотя борьбу едва ли можно было назвать ожесточенной — за все это время китайцы израсходовали лишь 4000 патронов, при этом погибло больше осаждающих, чем осажденных. По всему Китаю было убито примерно 200 миссионеров и более 30 000 китайцев-христиан.

Все европейские государства и Япония сочли подобное явным вызовом со стороны низших их положению в Китае и, забыв о своих разногласиях, согласились на совместную военную экспедицию. Руководство взяла на себя Германия, и император Вильгельм II объявил:

В начале августа 1900 года «европейское» войско численностью в 20 000 человек (более половины его составляли японцы) выступило из Тяньцзиня и после двух небольших стычек сняло осаду с посольского квартала в Пекине. Несмотря на то, что сопротивление китайцев было слабым, это войско во время своего передвижения неоднократно совершало акты насилия — было уничтожено много деревень и убито большое число местных жителей. Сам Пекин был разграблен, еще тысячи китайцев убиты. Тем временем русские столь же жестоким методом захватили контроль над значительной частью Манчжурии[110].

Как только боевые действия прекратились, месть европейских держав приняла иной характер и Китай пострадал в другом отношении. Союзники получили огромную компенсацию, взяв под свой контроль все доходы от китайской таможни и налоги на соль. Экзамены для поступления на гражданскую службу были прекращены на пять лет, чтобы туда не попал никто из боксеров. Китайцам было запрещено в течение двух лет импортировать оружие, территория дипломатических представительств в Пекине была расширена — китайцам запретили жить там. Все дипломатические представительства отныне находилась под охраной иностранных войск, а все китайские форты в городе должны были быть уничтожены.

Эти условия были унизительными сами по себе (для этого они и вводились), но именно взысканная контрибуция погубила китайское государство. Она лишила его главных источников дохода, что не позволило цинской администрации продолжать процесс внутренней реформы и самостоятельно управлять своей судьбой — как это делала Япония.

Однако хотя европейским державам (а также Японии) удалось пошатнуть Китай, они так и не получили контроля над страной, ее политикой или экономикой. История Китая в первой половине XX века по большей части характеризовалась желанием избавиться от ограничений, наложенных на страну чужаками.

21.19. Африка

[Ранее об Африке см. 17.8]

Более трехсот лет после 1500 года прямой контроль Европы над Африкой ограничивался несколькими фортами и факториями вкупе с небольшой группой поселений в районе мыса Доброй Надежды. Крупной проблемой, с которой столкнулся континент, особенно юг Сахары, являлась очень низкая численность населения — в 1900 году в Африке проживало лишь около 100 млн человек. Это, в сочетании с плохими коммуникациями и массой заболеваний означало, что социальной и экономической базы для построения развитых политических структур здесь не существовало. Когда в конце XIX века европейцы стали оказывать более действенное влияние на Африку, оно быстро разрушило все существующие здесь структуры. Впервые в мировой истории Африка, за исключением северных районов вдоль побережья Средиземного моря, оказалась под управлением внешних держав.

В Западной Африке влияние работорговли в течение XIX века уменьшалось, и постепенно стали продаваться не столько люди, сколько иные товары — в особенности пальмовое масло. Британцы контролировали район вокруг реки Гамбия, а также колонию Сьерра-Леоне (там селили освобожденных рабов), а также поселения на Золотом Берегу и дальше на восток в Лагосе. В руках португальцев находилось несколько островов и колония Луанда на материке, у французов были Сен-Луи в Сенегале и Либревиль (основанный в 1849 году). В 1822 году Соединенные Штаты основали колонию Либерия для того, чтобы оправлять туда свободных чернокожих, поскольку американцы не хотели, чтобы они жили в Америке, в 1847 году Либерия стала полностью независимой.

В начале семидесятых годов XIX века британцы двинулись с Золотого Берега вглубь страны и напали на царство Ашанти, уничтожив его столицу Кумаси, а затем отступили обратно к побережью, чтобы не связывать себя никакими обязательствами. Главной силой в этом регионе в данный период являлся халифат Сокото, основанный в 1817 году и представляющий собой свободный альянс примерно тридцати «государств», которые управлялись исламскими законами и признавали главенство центрального правителя в Сокото. Это было последнее крупное рабовладельческое государство в мире. Далее на востоке войска Египта продвинулись на юг в Судан, но очень скоро он был захвачен британцами (номинально став англо-египетской территорией).

В Южной Африке в начале XIX века почти постоянно велись боевые действия среди народностей языковой группы нгуни, что привело к возвышению в племени мтетва ранее незначительного вождя Чака, основавшего царство Зулу. Хотя в 1828 году он был убит, царство, в котором доминировали военные вожди, сохранилось в качестве крупной региональной державы. Столь же важным стало создание царства Свази к северу и западу от Зулу и царства Ндебеле на юго-западе современного Зимбабве, где вожди, сбежавшие на север от зулусов, с сороковых годов XIX века правили местным народом Шона.

Главное давление на эти царства шло с юга — после того, как британцы в 1806 году захватили голландскую колонию на мысе Доброй Надежды. В 1838 году, перед отменой рабства в Британской империи, численность рабов, живущих в этой колонии, достигла пика, превысив 40 000 человек. Даже после отмены рабства черные неквалифицированные рабочие оставались лишь наполовину свободными, а с 1828 года британцы ввели в регионах восточнее мыса Доброй Надежды строгую национальную сегрегацию. Это оказалось невыносимыми для многих белых бедняков, особенно для фермеров голландского происхождения (африканеров). Они начали переселяться на север, в район Оранжевой реки, а к сороковым годам XIX века — в Трансвааль, чтобы избежать того, что они считали «расовым равенством».

Африканеры успешно добились независимости, но их государства оставались очень маленькими: даже к 1870 году в Оранжевом Свободном государстве и Трансваале по-прежнему проживало лишь 45 000 белых. Далее на востоке медленно росла британская колония Наталь (зулусы десятилетиями продолжали представлять для нее серьезную угрозу), но в целом на юге Африке не происходило серьезных изменений до открытия в 1867 году огромных алмазных месторождений в Кимберли. Дохода с них было достаточно для финансирования самоуправления небольшой белой общины на мысе Доброй Надежды.

В конце семидесятых годов XIX века британцы попытались подчинить своему контролю две лежавшие севернее бурские республики, но потерпели неудачу. В девяностые годы XIX века растущая добыча минеральных богатств в Трансваале побудила британцев предпринять более решительные действия. Они смогли спровоцировать войну — хотя на то, чтобы подавить сопротивление буров, им потребовалось три года. В конечном счете бурские республики были включены в состав контролируемого белыми Южно-Африканского союза, созданного в 1910 году.

В Восточной Африке значительные изменения произошли в начале XIX века, после изгнания португальцев и установления здесь правления исламской династии Омани. В 1785 году мусульманские правители взяли под контроль Кильву, а в 1800 году — остров Занзибар. Теперь все порты на материковом побережье находились под властью султана Занзибара. Во внутренние районы были открыты торговые пути, основными предметами торговли являлись слоновая кость и рабы. Примерно 50 000 рабов в год отправлялись в район Персидского залива и в Месопотамию, на самом острове Занзибар насчитывалось около 100 000 рабов — примерно половина населения. Они в основном занимались выращиванием гвоздики для сбыта в Европе.

Во внутренних районах Африки существовавшие здесь государства упорно отказывались от внешних контактов — к 1878 году Руанда позволила лишь одному арабскому купцу поселиться в стране. В других местах, особенно в районе Великих озер, внешнее влияние было гораздо сильнее. Давно существовавшее царство Буганда рухнуло, не выдержав внешнего давления, местная экономика быстро трансформировалась под влиянием активной торговли: примерно на 600 миль к побережью перегонялся скот на продажу; в том же направлении шли караваны, везущие слоновую кость и рабов, навстречу им с побережья привозили новые продукты.

Как и в прошлом, царство Эфиопия по большей части оставалось свободно от этих влияний. Примерно с 1750 по 1850 год его трудно было назвать организованной политической единицей — в нем правили местные военачальники. Оно воссоединилось лишь в начале семидесятых годов XIX века при правлении Йоханнеса IV. Он и его преемник Менелик (который правил до 1913 года) превратили Эфиопию в серьезную региональную державу. Новой столицей стал город Аддис-Абеба, что отражало продолжение передвижения центра государства на юг, шедшего уже в течение 1500 лет.

В 1896 году у Эфиопии хватило сил отразить нападение итальянцев, и она одержала безоговорочную победу в битве при Адуа. Она тоже стала империей — и Италия признала ее полную независимость. С 1880 по 1900 год размер Эфиопии утроился, она получила контроль над Тигре, несколькими районами Сомали, Огаденом и Эритреей, где под ее управлением находились совершенно различные группы населения, ранее формировавшие ядро старого царства.

Разделение Африки между европейскими державами отражало внутреннее давление со стороны Европы, а не действие каких-либо факторов, существовавших в пределах самой Африки. До семидесятых годов XIX века прибрежные форты и фактории европейских держав всего лишь контролировали торговые пути к внутренним районам континента. Лишь несколько регионов были официально разделены между колониальными странами, и за исключением района мыса Доброй Надежды (который климатически подходил для заселения европейцами) все они лежали вдоль южного берега Средиземного моря — области, крайне важной для европейских государств. Франция в 1830 году захватила Алжир, а в 1881 году — Тунис, британцы господствовали в Египте (хотя французы года никак не могли с этим смириться вплоть до 1904 года).

Раздел территории Африки к югу от Сахары явился результатом обычного для европейских держав страха, что если кто-то из них не добьется признания своих собственных зон контроля, эти зоны будут захвачены соперниками. Договоренности о значительной части этих разделов удалось добиться на конференции в Берлине в 1885—1886 годах (американцы тоже участвовали в ней и добились права свободной торговли в ключевых районах). Французы получили значительную часть Западной Африки, но при этом британцы расширили свои колонии на Золотом Берегу и в Нигерии. Южная Африка стала в основном британской, как и немалая часть Восточной Африки. Германия получила свои первые крупные колонии — Камерун, Юго-Западную Африку и Восточную Африку (позднее Танганьика). Португальцы значительно расширили свою империю, получив Анголу и Мозамбик. Бельгийскому монарху было отдано Конго в качестве его частного владения, и оно стало принадлежать собственно Бельгии лишь в 1908 году, после двух десятилетий на редкость скверного управления, разграбления ресурсов и варварского обращения с населением. За время правления бельгийского монарха в Конго погибло около 8 млн африканцев.

Дипломаты, начертив линии на карте, создали колонии — но при этом совершенно не приняли во внимание реальную ситуацию в Африке. Люди из близких национальных групп оказались разделенными, а племена, сильно отличающиеся друг от друга, собраны вместе. Но в Африке карты вообще значили мало, а колониальное правление еще только утверждалось — этот процесс включал десятилетия войн. В период с 1871 года до возникновения Первой мировой войны французы, британцы, немцы и португальцы вели боевые действия только в ходе колониальных войн. Несмотря на это, полностью контролировать свои колонии они все же не могли. В 1900 году в Западной Африке был подавлен последний крупный бунт народности ашанти, но лишь тремя годами ранее британцам пришлось оставить значительную часть внутренних районов Сомали и ограничить свое влияние прибрежной полосой (это положение не менялось до 1920 года). В Марокко к 1911 году французы контролировали лишь восточные районы и побережье Атлантического океана, им потребовалось еще три года, чтобы завоевать Фес и горы Атлас. В 1909 году испанцы потерпели поражение, когда попытались распространить контроль за пределы своих прибрежных анклавов. Хотя итальянцы в 1912 году отобрали Ливию у турок, они контролировали здесь немногим более чем прибрежную полосу.

Даже когда завоевание и умиротворение («пацификация» — любимое слово европейцев) были завершены, европейские державы столкнулись с серьезной проблемой: они одновременно оказались и сильны, и слабы. Они были сильны потому, что, в конечном итоге, могли мобилизовать огромную военную мощь — но слабы из-за того, что в любой своей колонии обычно имели лишь ограниченные вооруженные силы и раскиданную по разным местам администрацию.

Карта 73. Африка в начале XX века

В Нигерии у британцев было 4000 солдат и столько же полиции, но в этих формированиях все, за исключением 75 офицеров, были африканцами. В Северной Родезии (Замбия) — территории величиной с Британию, Германию, Данию, Швейцарию и страны Бенелюкса вместе взятые — британцы имели лишь плохо снаряженный батальон из 750 африканцев под командованием 19 британских офицеров и 8 сержантов. В начале XX века французские силы в Западной Африке (население которой составляло 16 млн человек, проживающих на территории в четырнадцать раз превышающей размер Франции) состояли из 2700 французских сержантов и офицеров, 230 переводчиков, 6000 вооруженных африканских gardes civiles[111], 14 000 солдат африканских войск и одного батальона, укомплектованного исключительно французами.

Европейская администрация в колониях являлась столь же малочисленной: в 1909 году у британцев в регионе Ашанти и Золотого Берега имелось по пять чиновников на полмиллиона местного населения. За исключением нескольких стран, таких как Алжир, Южная Африка, Кения и Южная Родезия, европейского заселения здесь почти не существовало. В 1914 году в Руанде проживало лишь девяносто шесть европейцев (включая миссионеров). Таким образом, чтобы управлять этими колониями, европейцам приходилось полагаться на группы коллаборационистов, которые правили от их имени на местном уровне. Иногда, как в случае с Бугандой, местным правителям была предоставлена почти полная свобода действий. В Северной Нигерии структуры хауса (государств народа фулани[112]) с преимущественно городским населением, развитой бюрократией, судами, фискальной системой и образованной элитой были просто включены в имперские структуры.

В других местах процесс оказывался более трудным, и часто знатные местные жители назначались оплачиваемыми «вождями» для управления искусственно созданными «племенами».

21.20. Соотношение сил в мире в конце XIX века

Индустриализация Европы и Соединенных Штатов в XIX веке радикально изменила соотношение экономической и политической власти в мире. В середине XVIII века уровень промышленного производства на человека в Европе, Китае и Индии был приблизительно одинаковым, а будущие Соединенные Штаты отставали примерно в два раза. К концу XIX века в мировой экономике господствовало несколько стран Западной Европы (Британия, Германия и Франция) — и Соединенные Штаты, на долю которых приходилось более трех четвертей мирового объема промышленного производства. Увеличение политической власти Европы позволило Соединенным Штатам перестраивать экономику регионов мира, находящихся под их контролем. США осуществляли этот процесс, добиваясь снижения пошлин для облегчения проникновения европейских товаров и сосредоточившись на производстве сырья для европейской промышленности и продовольствия для европейского населения.

В 1830 году государства за пределами Европы все еще производили две третьих мирового объема промышленного производства, и даже в 1860 году общий объем промышленного производства в Китае был таким же, как в Британии. Тем не менее к концу XIX века промышленное производство в Британии на душу населения более чем в сорок раз превышало его уровень в Китае.

Нельзя сказать, что Европа и Соединенные Штаты продвигались вперед, в то время как остальные страны мира стояли на месте. В XIX веке под давлением Европы в остальной части мира происходил процесс деиндустриализации. К 1900 году промышленное производство на человека в таких странах, как Индия и Китай, составляло примерно треть уровня Европы в середине XVIII века.

К концу XIX века мировой экономический баланс сильно отличался от того, который наблюдался в середине XVIII века. Вместо существовавшего ранее приблизительного равенства между Европой, Индией и Китаем теперь мир разделился на три очень неравные части — ядро, полупериферию и периферию. Страны «ядра», то есть индустриализованные государства Северо-Запада Европы и Соединенные Штаты, составляли лишь восьмую часть населения мира — но, тем не менее, на их долю приходилось подавляющее большинство мирового объема промышленного производства, примерно три четверти мировой торговли и еще большая часть зарубежных инвестиций.

Полупериферия состояла из трех типов государств. К первому относились страны Южной и Восточной Европы: Россия, Испания, Португалия, Италия, Австро-Венгрия и балканские государства. Они все еще являлись по большей части сельскохозяйственными, менее богатыми и развитыми, чем страны ядра, хотя часто оказывались важными в военном отношении. Одни страны, например Россия и Италия, казалось, постепенно подтягивались к странам ядра, а другие, такие как Испания и Португалия, очевидно пребывали в упадке. Ко второму типу относились государства за пределами Европы — колонии Канада, Австралия, Новая Зеландия и страны Латинской Америки, такие как Аргентина, Уругвай и Чили. Они представляли собой относительно процветающие страны, и их экономика была построена на экспорте сырья, в особенности продовольствия, в страны ядра.

Третий тип государства в полупериферии был представлен одной Японией. Ей удалось избежать политического контроля со стороны Европы, и она приступила к процессу индустриализации (а также созданию современного государственного устройства). Японская нация все еще являлась по большей части сельской (объем промышленного производства на человека составлял здесь лишь одну пятнадцатую уровня Соединенных Штатов) — но при этом являлась важной региональной державой, способной бросить вызов европейским державам. В этом на горьком опыте смогла убедиться Россия в 1904-1905 годах.

Остальную часть мира составляла экономическая периферия. Только два крупных государства избежали европейского контроля — Оттоманская империя и Китай; но оба они столкнулись с огромными внутренними проблемами, которые под внешним давлением только обострились. Тем не менее оба государства находились в гораздо более выгодном положении, чем Индия или Африка, потому что их политическая судьба была по-прежнему в их собственных руках.

В колониях экономическое развитие находилось в руках европейских держав. Они сосредоточились на развитии здесь производства сырья и создавали лишь ограниченную инфраструктуру железнодорожных путей и дорог для доставки этих продуктов в порты для отправки в Европу и Северную Америку. Хотя в европейских империях рабство было официально отменено (на деле оно сохранилось в значительной части Португальской Африки), оно было заменено другими схожими формами труда. В колониях был распространен принудительный труд, в большинстве регионов он дополнялся трудом на основе договоров об «ученичестве».

По мере того, как старые производители сахарного тростника на островах Вест-Индии приходили в упадок, возникали новые производственные районы — такие, как Маврикий, Наталь, Фиджи и Квинсленд. На плантациях, где выращивался тростник либо тропические продукты для европейского рынка, трудились работники, которых перевозили по всему миру. Их содержали в условиях, сходных с рабством, на протяжении до десяти лет. Теоретически им предоставлялось право на возвращение домой — но на практике оно реализовывалось редко. Во второй половине XIX века более 450 000 человек, работающих на основе договоров об ученичестве, были отправлены из Индии на принадлежащие Британии острова Вест-Индии; множество людей было перевезено в Наталь, на Маврикий и на острова Фиджи (где они со временем составили большую часть населения). Многие отправились в Малайю, работать в оловянной промышленности, или на Шри-Ланку — трудиться на чайных плантациях. В Квинсленд ввозились рабочие с островов Тихого океана, на Гавайи и в Перу прибывали китайцы и японцы. Голландцы перевезли большое количество людей с острова Ява в Суринам.

Экономическая реструктуризация мира шла рука об руку с ростом политической власти Европы и Америки. К концу XIX века примерно половина населения мира (700 млн человек) была подчинена правлению иностранцев. Существовало две мировых империи — Британия и Франция. На тот момент самой крупной являлась Британия, под контролем которой находилось около 350 млн человек. Она протянулась от находящихся в упадке «сахарных» островов Вест-Индии через значительную часть Африки и почти всю Индию до торговых колоний Сингапур и Гонконг в Азии. Империя также включала заселенные белыми и самоуправляющиеся колонии Канаду, Австралию, Новую Зеландию и Южную Африку.

Французская империя насчитывала лишь более 50 миллионов человек. Самым важным в ней был блок колоний в Западной и Экваториальной Африке вкупе с Алжиром, Тунисом и Марокко на севере континента. Другим важным регионом являлся Французский Индокитай, а небольшие колонии на островах Тихого океана и в Вест-Индии не играли серьезного значения.

Третьей крупнейшей империей являлась Голландия (35 млн человек) в которой наиболее важную роль играла Голландская Ост-Индия, остальная же часть империи состояла из бедной производящей сахар колонии Суринам и нескольких маловажных островов. Голландская империя была единственной крупной империей, которая не расширялась в XIX веке.

Почти вся португальская империя была приобретена с 1884 года — Ангола и Мозамбик были добавлены к островам Сан-Томе, Зеленого Мыса и старым индийским владениям Гоа и Диу. Соседняя с Португалией Испания в конце XIX века лишилась большей части своей империи (Кубы, Филиппин и других островов Тихого океана), у нее остались лишь Рио-де-Оро и несколько других незначительных районов Африки (в целом под контролем Испании находилось менее одного миллиона человек).

Германская империя была создана после середины восьмидесятых годов XIX века, но ее территории — Танганьика, Юго-Западная Африка, Камерун и Тоголенд в Африке, а также несколько островных владений в Тихом океане — не представляли большой ценности.

Наиболее быстро расширяющейся империей являлись Соединенные Штаты, хотя они всегда любили притворяться, что не являются имперской державой. До 1898 года все огромные территории, приобретенные Соединенными Штатами (за исключением военно-морской базы на острове Мидуэй), находились на американском континенте, их жителям было обещано гражданство и в конечном счете включение в состав США. Ситуация изменилась после «маленькой победоносной войны» с Испанией в 1898 году, когда Соединенные Штаты приобрели империю ценой гибели лишь 385 человек. Кубе предоставили независимость под строгим надзором со стороны Америки. Пуэрто-Рико, остров Гуам и Филиппины были захвачены под обещание им будущей независимости. Гавайи были включены непосредственно в состав США, чтобы воспрепятствовать каким-либо претензиям на них со стороны японцев. В 1903 году Соединенные Штаты захватили зону Панамского канала, после того как здесь был организован государственный переворот, чтобы отделить от Колумбии независимую Панаму.

Главной неевропейской империей являлась Япония, которая контролировала около 16 млн человек на Тайване и Корее.

К 1900 году ситуация в мире полностью изменилась по сравнению с той, которая наблюдалась в 1750 году. Европейские державы находились на пике своего могущества. Однако силы, которым предстояло уничтожить значительную часть этого влияния немногим более чем за полувек, уже начали действовать.

Обзор XII Мир в 1900 году

С точки зрения мировой истории европейская государственная система, развившаяся к XIX веку, была ненормальной. Большая часть мира всегда управлялась крупными империями, имеющими в своем составе много разных народов. Когда эти империи процветали и являлись хорошо организованными, они были способны поддерживать внутренний мир и стабильность на больших территориях.

Европа (за исключением территорий, контролируемых Оттоманской империей) никогда не находилась в таком положении. Вместо этого ее территория была разделена на несколько сотен (позднее это число значительно уменьшилось) активно соперничающих политических единиц. Несмотря на мифологию (по большей части созданную в XIX веке) о европейском «государстве-нации», личность «наций» обычно следовала за созданием государств, а не наоборот.

Период после разгрома Наполеона в 1815 году был в Европе необыкновенно мирным. До 1860 года произошло лишь две относительно небольших войны — Крымская (1854—1856 годов) и итало-австрийская (1859 года). Последняя привела к объединению Италии — но именно войны шестидесятых годов XIX века вызвали объединение Германии и в долгосрочном плане стали самыми дестабилизирующими из-за своего влияния на все остальные европейские державы.

Теперь стало гораздо яснее, сколь разрушительной могла стать европейская государственная система. Проникновение этой системы на Балканы в конце XIX века способствовало увеличению нестабильности из-за противоречивых требований, предъявленных рядом наций этого региона, поскольку все эти нации верили в свою собственную исключительность — а, следовательно, и в право на собственное государство.

В сочетании с технологическими изменениями в ведении боевых действий во второй половине XIX века эти проблемы привели к самой разрушительной войне на тот момент в мировой истории. Войну 1914—1918 годов в Европе едва ли можно назвать мировой войной, хотя ее участниками в конечном счете стали и Япония, и Соединенные Штаты. Именно уничтожение русской, австро-венгерской и германской империй к концу этой войны привело к еще более дестабилизирующему расширению этой государственной системы и ее распространению на остальную часть Центральной и Восточной Европы.

Европа не успела оправиться от войны 1914—1918 годов, прежде чем начался второй раунд гражданской войны в 1939 году. Это произошло отчасти из-за того, что поражение в войне 1914—1918 годов привело к появлению в Германии движения, которое собрало воедино почти все самые худшие элементы прошлого Европы. Речь идет о появлении нацизма. К 1941 году этот второй европейский конфликт перерос в настоящий мировой конфликт, который стал самой катастрофической войной в истории человечества. Он вылился в огромное уничтожение и, вероятно, в самый худший акт жестокости в мировой истории — сознательное убийство приблизительно шести миллионов евреев — примерно половина из них погибла в специально построенных лагерях смерти. Это явилось ужасной демонстрацией силы европейского государства и идеологии, которую оно могло заключать в себе.

Тем не менее полное поражение Германии в 1945 году ознаменовало весьма долгий и своеобразный период в истории Европы. На континенте теперь господствовали две державы: одна внешняя, Соединенные Штаты, и та, которая всегда находилась на периферии Европы — Россия (позднее Советский Союз). Краткий период господства Европы в мире был окончен, и причиной его окончания стали происходившие в Европе внутренние конфликты.

22.1. Стабильность в Европе 1815-1870 годов

Соглашение, к которому пришли в Вене в 1815 году, привело к ряду комплексных соотношений сил. Давно установившаяся династическая империя Габсбургов проявляла огромнейший интерес к поддержанию данного соглашения и сыграла в нем центральную роль. Империя Габсбургов являлась крупным препятствием для своего старого врага, Франции, особенно в Италии, а также для России на Балканах. Германская конфедерация старательно оберегала роль Австрии; кроме того, средние германские государства Бавария, Саксония и Ганновер (которые обладали собственными армиями и активно занимались внешней политикой) уравновешивали воинственную Пруссию и работали против любого германского национализма.

Не существовало единого немецкого парламента — Федеральный парламент во Франкфурте состоял из представителей тридцати девяти правительств, в том числе Австрии и Пруссии[113], которые обе находились частично за пределами Конфедерации. Пруссия стала доминировать в зоне свободной торговли (Цольверейн), которая развивалась с тридцатых годов XIX века, потому что Австрия вышла из ее состава, но последняя оставалась доминирующей (особенно в Федеральном парламенте) до пятидесятых годов XIX века.

Обычно Габсбурги, Пруссия и Россия стремились действовать вместе — например, при подавлении вспышки «либерализма» в Неаполе в 1821 году или для сохранения контроля над старыми польскими территориями. Франция все еще сохраняла свою силу (она оставалась более крупной, чем Пруссия), но не обладала поддержкой, необходимой для внесения изменений в соглашение 1815 года. Тем не менее она довольно быстро восстановилась после поражения — особенно за пределами Европы, в Леванте, а в 1830 году смогла захватить Алжир. К началу пятидесятых годов XIX века Франция представляла собой крупную державу, что и продемонстрировала в Крымской войне, а также в войне с Австрией.

Британия оставалась морской державой. Соотношение сил в Европе она считала по большей части удовлетворительным и сосредоточилась на расширении своей империи, что было относительно легко. Денег на армию и военно-морской флот выделялось значительно меньше, чем в XVIII веке, и это означало, что ведение даже локальной войны — такой, например, как Крымская, до предела истощало ресурсы и относительно слабую государственную структуру. Эта война оказалась невероятно изматывающей и для России. Хотя она обладала крупнейшей армией в Европе, ее инфраструктура была слабой — например, к югу от Москвы не имелось железных дорог. Это означало, что британцы и французы могли доставлять войска в Крым быстрее, чем русские. К 1856 году Россия оказалась на грани банкротства и стала просить мира.

Поражение французов от Габсбургов в 1859 году в битвах при Маджента и Сольферино привело к объединению Италии вокруг королевства Пьемонта и Сардинии. В 1859-1860 оно захватило Ломбардию, Парму, Модену и Тасканию — и с большей неохотой всю Южную Италию после того, как Гарибальди разгромил Королевство обеих Сицилий. После этого за пределами нового королевства остались лишь Венеция (под управлением Австрии) и Папское государство в Центральной Италии. (Франция в качестве награды за помощь взяла Ниццу и Савойю.) Это являлось лишь началом создания характерной итальянской национальной идентичности (и даже единого языка) из множества различных сообществ на полуострове, и к концу XX века этот процесс все еще не был завершен.

В Германии, как и в Италии, процесс объединения не включал в себя какое-либо «национальное» восстание[114], а скорее являлся результатом доминирования одного государства — в данном случае Пруссии. Оно было достигнуто посредством ряда войн. Первая велась против Дании из-за спорной территории Шлезвиг-Гольштейна и не была особенно важной. Вторая в 1866 году — против Австрии и ее союзников Саксонии, Гановера и северных германских государств. Эта война сыграла огромную роль. Быстрая победа Пруссии в битве при Садовой и последовавшее за ней присоединение к Пруссии австрийских союзников вынудило Австрию не вмешиваться в то, что считалось «германскими» делами.

Была создана новая северная германская Конфедерация, в которой доминировала Пруссия. В эту конфедерацию входили Саксония, Тюрингия, Дармштадт, Мекленбург и Ольденбург. Что еще важнее — другие государства, такие как Ганновер, Нассау и Хессе-Кассель были просто включены в состав Пруссии. Решение Луи Наполеона (Наполеона III), императора Франции, спровоцировать войну с Пруссией в 1870 году оказалось катастрофическим для французов, которые были быстро разгромлены. Победа позволила Пруссии добиться принятия акта об унификации Германии (которая затронула Баварию и другие южные германские государства). Помимо этого к новому государству были присоединены французские провинции Эльзас и Лотарингия. В 1871 году была объявлена новая Германская империя, а прусский король стал кайзером. Было заявлено, что это «Второй рейх» — первым был рейх императора Оттона тысячей лет раньше. Подобного рода заявления являлись необоснованными, и впервые в европейской истории появилось крупное сильное государство в центре Европы, что должно было привести к сильной дестабилизации.

В период с 1815 по 1870 год Европа являлась достаточно стабильной внутренне, а политическая власть оставалась почти полностью в руках существующей элиты. Социальные проблемы, вызванные индустриализацией (которая до пятидесятых годов XIX века за пределами Британии была очень ограниченной), более-менее сдерживались. В самой Британии произошли лишь ограниченные изменения. В 1828 году была отменена узаконенная дискриминация католиков, а спустя четыре года избирательная система для увеличения легитимности подверглась реформированию путем усиления контроля помещиков в сельских районах и введения среди городского населения небольшого числа новых избирательных групп, объединенных общими интересами. Избирательный электорат оставался небольшим, а активность единственной группы, бросившей радикальный вызов системе, — чартистского движения, удалось сдержать — несмотря на обширную поддержку, которую это движение получило вследствие экономического кризиса конца тридцатых и начала сороковых годов XIX века.

В новом государстве Бельгия численность всех избирателей составляла лишь 46 000 человек, а во Франции даже после «полулиберальной» революции 1830 года, когда Карл X был свергнут, и на его место пришел Луи-Филипп, представителей в нижнюю палату Национальной Ассамблеи выбирал электорат лишь из 250 000 человек, причем правом избираться обладала даже еще более ограниченная группа в 56 000 человек.

Эти три государства в Западной Европе были конституционными, но при этом олигархическими, и не притворялись, что являются «демократическими» или прилагают какие-либо усилия, чтобы двигаться в этом направлении. В Центральной и Восточной Европе правительства таких государств, как Пруссия, Австрия и Россия, где экономические перемены шли значительно медленнее, оставались аристократическими, бюрократическими и на редкость деспотическими.

Обычно правительства придерживались мнения, что при любом кризисе или при угрозе кризиса достаточно нескольких уступок, чтобы объединить недовольные элементы в элите и в имущих классах, дабы избежать каких-либо более радикальных изменений. Примером этого стали «неудавшиеся революции» в Европе в 1848 году. Здесь либералы с идеями о конституционном и в некоторой степени представительном правлении, подчиненном нормам права в сочетании со «свободной прессой», имели мало общего с более радикальными группами, которые пользовались определенной поддержкой среди все еще относительно малочисленного рабочего класса.

Первое крупное восстание произошло в Париже в конце февраля 1848 года. Спустя несколько недель произошел бунт в Вене, в результате которого Меттерних, чрезвычайно долго находящийся на своем посту, был наконец смещен за попытку военных репрессий. Старый порядок был восстановлен очень быстро, и процесс этот начался в мае в Неаполе. В начале декабря на престол Габсбургов вступил Франц-Иосиф — ему предстояло править до 1918 года[115].

В этом же декабре 1848 года Луи Наполеон набрал три четверти голосов на президентских выборах во Франции. Национальная Ассамблея находилась под контролем роялистов и консерваторов, народным образованием ведала католическую церковь, цензура была усилена, а в начале 1850 года был положен конец даже полудемократической системе, когда 3 млн человек лишились права голосовать. К 1851 году Луи Наполеон стал по сути автократическим правителем и взял себе титул Наполеона III. В Пруссии старая система также была восстановлена в 1849-1850 годах.

Несмотря на значительные перемены на карте Европы, в период с 1859 по 1871 год произошла лишь одна революция — она произошла, как это часто бывает, в государстве, потерпевшем поражение в войне. Во Франции после краха наполеоновского правления за власть стали бороться различные группы, что привело в конечном счете, к созданию Третьей Республики. Однако они не контролировали Париж, который находился в осаде пруссаков. Здесь силу набрали радикальные группы, которые учредили Коммуну. Она была жестоко подавлена, как только французская армия снова завладела городом.

В других местах перемен происходило немного. В Британии право голосовать было расширено в 1867 году, когда электорат удвоился — хотя даже тогда он составлял лишь около двух миллионов человек. В Италии введение жесткого имущественного и образовательного ценза ограничило электорат до полумиллиона человек.

22.2. Соотношение сил в Европе в 1871-1914 годах

Влияние объединения Италии и Германии на европейскую структуру власти было поначалу небольшим. Италия не являлась значительной державой, а Германия под руководством Бисмарка была способна придержать демонстрацию своей растущей силы. Франция, решив во что бы то ни стало вернуть себе Эльзас-Лоторангию, была враждебна Германии, но остальные державы были рады принять соглашение 1871 года.

Внутренне Европа оставалась глубоко консервативной, а элита пока еще была способна сохранять свою закрепившуюся позицию. За исключением Франции и Швейцарии (и после 1910 года — Португалии) Европа являлась монархической. В одних странах, таких как Британия, власть монарха была ограниченной, но, тем не менее, важной; в других, в особенности в Германии, Австро-Венгрии и России, она являлась основой политической системы. Но везде знать и аристократия были тесно связаны с монархом и обладали политическим значением благодаря своему доминированию в верхних палатах парламентов.

Ни одно из европейских государств не являлось полностью демократическим. Повсеместно большинство решений принималось в рамках все более усложняющихся институтов, государственными чиновниками или в судах. Огромной властью также обладала церковь. Лишь в последние десятилетия XIX века партии, представляющие промышленный рабочий класс (или заявляющие об этом), начали иметь хоть какое-то влияние на политику, но оно все равно оставалось очень небольшим.

В конце XIX века контроль европейских государств над своими гражданами увеличился. Отчасти это являлось результатом накопления изменений в военной технологии, благодаря чему развился новый тип ведения боевых действий. Три изменения в пятидесятых и шестидесятых годах XIX века стали особенно важными. Винтовки применялись со времен разработки оружия огнестрельного оружия — но так как их нельзя было заряжать с казенной части, скорость стрельбы из них была такой медленной, что они использовались лишь для лучших стрелков. В 1849 году капитан французской армии Минье изобрел пулю с мягкой оболочкой, которая легко проходила по нарезам. Это обеспечивало приемлемую скорость стрельбы и значительно большую точность, и подобного рода оружие стало быстро использоваться по всей Европе.

К концу пятидесятых годов XIX века к нему добавилось второе важное изменение — машинное производство оружия. Впервые это было использовано на арсенале в Спрингфилде в Соединенных Штатах в двадцатых годах XIX века, но не было быстро заимствовано, поскольку расход материалов оказался значительно выше, чем при индивидуальной сборке. Оба важных преимущества заключались в больших количествах оружия, которое можно было произвести, а также в возможности производства стандартизованных, взаимозаменяемых деталей. В Европе эта технология была перенята на британском оружейном заводе в Энфилде в 1859 году, где машины вскоре смогли производить 200 000 пуль Минье в день. Машинное производство также позволило разработку легких полевых орудий, зарежающихся с казенной части (использовавшихся во франко-прусской войне 1870—1871 годов). Затем появились заряжающиеся с казенной части винтовки с высокой скоростью стрельбы; их можно было перезаряжать, находясь в лежачем положении. Проблема заключалась в их меньшей дальнобойности и недостаточной точности по сравнению с винтовками Минье — следовательно, их использование требовало применения более совершенной тактики и осуществления большего контроля над войсками посредством лучше подготовленных офицеров и военнослужащих сержантского состава.

Эти технологические изменения означали, что теперь европейские государства могли создавать гораздо более массовые армии, чем в прошлом. Однако это можно было осуществить лишь с помощью призыва в армию множества молодых людей и выплаты им хотя бы скудного жалованья. Для более крупных армий также требовались резервные структуры, где бывших призывников можно было заставить продолжать военную подготовку. Обе эти задачи требовали сильного бюрократического аппарата, способного мобилизовать большое количество людей. Таким образом каждый молодой мужчина стал непосредственно ощущать власть государства.

Пруссия была одним из первых государств, которые предприняли определенные шаги в этом направлении. Она ввела трехлетний срок призыва без каких-либо освобождений. За этим следовала четырехлетняя служба в запасе, а потом — служба в ландвере. Это означало, что Пруссия могла одномоментно мобилизовать армию по численности эквивалентную количеству призванных за семь лет, и при этом оставить хорошо подготовленный Ландвер для охраны своей внутренней территории.

Мобилизация населения в таком масштабе была возможна лишь благодаря двум другим улучшениям. Во-первых, электрический телеграф позволил создать централизованные командные структуры, способные контролировать огромное количество людей. Во-вторых, строительство железных дорог в Европе позволило быстро перемещать большие армии, в случае если будут заранее тщательно спланированы графики комплексной мобилизации. Железные дороги также позволяли снабжать эти армии военным снаряжением и продовольствием, хотя лошади по-прежнему требовались для осуществления перевозок от конечных пунктов железных дорог. В армиях по-прежнему доминировало аристократическое офицерство, но они все больше зависели от технологических улучшений и растущей промышленной базы европейских держав.

Ко времени включения этих изменений в военные структуры Европы росли признаки того, что на соотношение сил в Европе все более влияет растущее могущество Германии. По сравнению с остальной Европой объединение Германии и ее индустриализация проходили относительно поздно, и, следовательно, существующим державам было трудно приспосабливаться к ее требованиям. Германия добилась большого успеха как промышленная держава — к началу XX века промышленное производство в ней было больше, чем в Британии[116], и она лидировала в ставшей недавно развиваться химической промышленности. Однако ко времени, когда Германия заявила претензию на имперский статус, равный статусу других серьезных европейских держав, в мире осталось мало областей для захвата, и германской империи пришлось довольствоваться относительно бедными районами, которые были не нужны другим державам.

Хотя Германии мешали за морем, ей помимо этого противостояли и в Европе — поскольку любое усиление ее власти здесь было бы даже более дестабилизирующим. Все дело в том, что она угрожала нарушить статус-кво, который был на руку другим державам. Однако в целом германская риторика и политика, основанные на традиционной европейской смеси социального дарвинизма, расизма, милитаризма и империализма, мало отличались от тех, что были приняты в других державах региона.

К концу девяностых годов XIX века Европа была разделена пополам — «Двойственный союз» Франции и России и «Тройственный союз» Германии, Австро-Венгрии и Италии. Между ними сохранялся примерный баланс. Людские ресурсы России компенсировали фундаментальную слабость Франции — ее очень медленный рост численности населения, что делало трудным поддержание армии способной сравниться с армией Германии. Россия могла, благодаря своему огромному населению, содержать вооруженные силы численностью примерно в 1,2 млн человек (в два с лишним раза больше, чем в Германии), но инфраструктура для их поддержки, переброски по железным дорогам и производства военного снаряжения всегда была ограничена. Австро-Венгрия в «Тройственном союзе» являлась лишь партнером Германии, а Италия представляла собой полуиндустриализированную страну, слабую в военном отношении — что доказали эфиопы в 1896 году. Положение Италии в союзе было странным, учитывая ее споры с Австро-Венгрией из-за территории в Альпах и Далмации, ее длинную береговую линию, военно-морское превосходство французов и ее зависимость от Британии, от которой итальянцы получали четырех пятых необходимого им каменного угля. К концу XIX века большинство стратегов и дипломатов не ожидали, что Италия присоединится к своим номинальным союзникам в какой-либо европейской войне.

Британия, наиболее отдаленная от континентальных политических структур европейская держава, столкнулась с самыми фундаментальными стратегическими проблемами в конце XIX — начале XX века. Она была наиболее близка к тому, чтобы стать «мировой державой», хотя ее промышленное превосходство закончилось к семидесятым годам XIX века и перешло сначала к Соединенным Штатам, а затем к Германии. Расширение империи в конце XIX века являлось в значительной степени признаком слабости — стремление «перехватывать» территории у своих соперников только создавало дополнительные проблемы, а не увеличивало мощь империи. Британия на тот момент не могла извлечь пользу ни из одного возможного перераспределения власти в мире. Поэтому главная цель высокопоставленных британских политиков заключалась в том, чтобы как можно дольше сохранить текущее положение империи перед лицом ряда экономических, военных и стратегических новинок, которые угрожали его нарушить.

Британия была крупной военно-морской державой в мире, и неблагоприятное влияние на нее оказало увеличение важности железных дорог, что позволяло континентальным державам перемещать войска по суше быстрее, чем британцы перемещали их по морю. Также нежелательным для нее явилось возрастание мощи держав за пределами Европы. Самой важной из них были Соединенные Штаты. В восьмидесятые годы XIX века военно-морской флот США был меньше, чем у Чили, но к концу века его численность возросла в шесть раз, а к 1904 году американцы строили четырнадцать линкоров и тринадцать крейсеров одновременно. Таким образом флот США стал третьим по счету среди самых крупных в мире. Британии пришлось признать фактическое превосходство американцев в Западном полушарии.

Еще более трудные проблемы возникли из-за увеличения мощи Японии в качестве крупной региональной державы. Вследствие этого уязвимость Британии в этом регионе (торговые колонии Сингапур и Гонконг и белые доминионы в Австралии и Новой Зеландии) стала слишком очевидной. Поэтому Британия в 1902 году заключила союз с Японией. В течение следующих двадцати лет этому союзу, защищающему империю в Тихом океане, Юго-Восточной Азии и Океании, предстояло стать краеугольным камнем британской политики.

Союз с Японией также помогал Британии решить ее главную стратегическую проблему — защиту большой Индийской империи, которой она владела с пятидесятых годов XVIII века, от возможной угрозы со стороны русских. Подобная угроза явилась результатом расширения власти русских в Центральной Азии и строительства ими железных дорог по направлению к Афганистану и индийской границе. Хотя любое нападение на Индию было сопряжено с огромными трудностями материально-технического обеспечения, британцы считали, что необходимо к нему готовиться.

Союз с Японией обеспечивал определенную поддержку (разгром русских японцами в 1904—1905 годах наглядно это продемонстрйровал), но британцы решили, что им следует найти консенсус с России и союзной ей Францией по поводу многочисленных колониальных споров. Хотя британцам удалось стабилизировать свое стратегическое положение сразу же после подписания этих соглашений в 1907 году, эта стабилизация досталась им дорогой ценой: им пришлось занять (хотя бы неявно) определенную позицию в системе союзов, которые разделяли Европу. Одновременно Германия решила подкрепить свой статус строительством океанского флота — правда, оптимизированного для действия в Северном море. Британцы восприняли данный шаг как прямую угрозу.

Параллельно с этими стратегическими изменениями новинки в технологии даже еще быстрее меняли природу ведения военных действий и вынуждали государства адаптироваться к этим изменениям со все возрастающей скоростью. Уже в 1870 году французы использовали первый примитивный пулемет, способный выдавать примерно 150 выстрелов в минуту[117]. А разработанный в 1884 году пулемет Максима стал высокоэффективным оружием, был быстро перенят и модифицирован всеми армиями мира. В сочетании с колючей проволокой — изобретением, изначально разработанным для огораживания пастбищ крупного рогатого скота на равнинах северной Америки, — оно давало подавляющее превосходство обороняющейся стороне в любой битве.

К шестидесятым годам XIX века разрывные снаряды положили конец господству деревянных кораблей на море. В первое десятилетие XX века дальнейший скачок в морских вооружениях произвел линейный корабль «Дредноут» с тяжелой броней из специальных видов стали. На нем стояли работающие на жидком топливе турбинные двигатели и механические вычислительные устройства для определения дальности и наведения орудий. В то же время были разработаны первые подводные лодки, а появление дизельного двигателя изменило их роль, превратив их из оборонительного средства в наступательное оружие по мере того, как их надводный радиус действия увеличился до 5000 миль. Но было еще неясно, как именно эти виды оружия будут использоваться в войне.

Новой важной областью военных действий стал воздух. Первый полет воздушного шара, не использующего для подъема никаких дополнительных источников энергии, произошел в конце XVIII века, но революционное изменение произвела именно разработка относительно легкого и мощного двигателя внутреннего сгорания. Первый дирижабль системы Цеппелина совершил полет в 1900 году, но хотя Германия к 1914 году имела восемь действующих боевых аппаратов этого типа, она слабо представляла, как использовать такое относительно нескладное оружие в бою.

Первый полет с использованием механического двигателя, осуществленный братьями Райт, произошел в декабре 1903 года, а к 1914 году у Британии, Франции и Германии имелось несколько сотен военных самолетов, готовых к использованию. Считалось, что их главным назначением, скорее всего, станет разведка, но итальянцы уже отличились сомнительным образом, став первой державой, которая бомбила с воздуха гражданские объекты. Это произошло во время войны с турками, когда итальянские аэропланы сбросили гранаты на город в Ливии в октябре 1911 года.

Столь же важными являлись разработки в области коммуникаций. Они затрагивали все области ведения боевых действий. После возникновения электрического телеграфа, к концу XIX века появились телефонные сети, а в 1897 году Маркони получил патент на устройство для радиосвязи (в 1901 году он передал первое радиосообщение через Атлантику). В гражданской сфере новая технология развивалась медленно, но военные переняли ее очень быстро. К 1914 году британцы оснастили радио 435 своих кораблей и построили тридцать береговых станций для осуществления связи с ними. Это значительно облегчило контроль над флотами на расстоянии — но также дало противникам возможность перехватывать радиосигналы.

Не следует считать, что Европа в начале XX века была разделена на два хорошо вооруженных лагеря, занятых масштабной гонкой вооружений и ожидающих вспышки войны. Подобный подход является очень упрощенным. Имелось некоторое прямое соперничество, но серьезные дипломатические кризисы — в Марокко в 1905—1906 и 1911 годах, по поводу присоединения Австро-Венгрией Боснии-Герцеговины в 1907 году и во время войны на Балканах в 1912—1913 годах — были успешно разрешены. Расходы на вооружение оставались на обычном уровне мирного времени — около 2 или 3 % национального дохода.

Даже Германия не являлась исключительно милитаристской державой. В период с 1890 по 1914 год она тратила на оборону лишь чуть более 3 % своего валового внутреннего продукта; это было меньше, чем в Британии; на программы социального обеспечения Германия тратила в два раза больше. Однако после 1912 года все крупные державы все больше готовились к войне, которая, как они ожидали, будет относительно недолгой и станет возможным решением большинства стоящих перед ними проблем. В частности, правительство Германии считало, что стратегический баланс становится все более неблагоприятным по мере того, как росла вероятность войны на два фронта.

Немцы полагали, что строительство русскими новых железных дорог (особенно на запад, в Польшу) ускорит их относительно медленный график мобилизации и расстроит военные планы Германии, сделав для немцев невозможным быстрый разгром Франции (как они сделали это в 1870 году), прежде чем появится возможность повернуться на восток для встречи с русскими. Растущая сила социал-демократов (продемонстрированная в 1912 году на выборах в рейхстаг) убедила многих в немецкой элите, что война станет единственным способом сохранить существующий социальный и политический порядок, создав атмосферу, в которой рабочий класс сплотится, чтобы поддержать нацию.

Во время дипломатического кризиса в июле 1914 года, который последовал за убийством наследника австро-венгерского престола сербскими националистами, немецкое правительство побудило своих союзников в Вене предъявить крайне жесткие требования и проявило мало беспокойства о риске всеобщей войны в Европе. Исходная ответственность за возникновение войны лежит на правительствах Германии и Австро-Венгрии — но ни русское, ни французское правительство не проявило большого желания избежать конфликта.

Военный конфликт в Европе в начале августа 1914 года оставил Британию в затруднительном положении. Победа немцев оставила бы их в опасной изоляции — но с другой стороны, если бы Франция и Россия разгромили Германию, в то время как британцы оставались нейтральными, они бы настроили против себя обе державы, представляющие наибольшую угрозу для их империи. В конечном счете, вторжение немцев в нейтральную Бельгию (это годами являлось частью их военных планов) дало британцам подходящий повод вступить в конфликт.

Война расширилась в течение месяца, когда в войну на стороне Германии вступила Турция. Италия, как и ожидалось, сохраняла нейтралитет до весны 1915 года. Затем она присоединилась к Британии, Франции и России, после того как ее прельстили перспективой больших приобретений по окончании войны.

22.3. Первая гражданская война в Европе. 1914—1918 годы

Вспышка войны в августе 1914 года продемонстрировала огромную власть европейского государства над своими гражданами. Все иллюзии о солидарности рабочих, которые имели социалисты, быстро исчезли — в то время как мгновенно усилился шовинизм; графики мобилизации соблюдались неукоснительно. Молодое мужское население повсеместно призывалось в армию и отправлялось на фронт по железным дорогам в ходе сложной комплексной операции, тщательно спланированной многими годами ранее. За две недели французы мобилизовали 3,7 млн человек и отправили их на более чем 7000 специальных поездах к восточной границе с Германией. В Австро-Венгрии, хотя приказы о мобилизации были выпущены на пятнадцати языках, все национальные меньшинства изъявили желание сражаться за империю.

Однако вопреки расчетам большинства стратегов, война не стала кратковременным конфликтом. Многочисленные армии, которые возникли в итоге мобилизации, привели к необходимости создания военной экономики для снабжения их всем необходимым — что в свою очередь означало усиленное государственное регулирование всех аспектов экономики и общества, а также мобилизацию «внутреннего фронта» ради обеспечения победы. Это вызвало ряд последствий. Во-первых, огромные усилия со стороны наций означали, что военные цели должны стать максимальными, и компромиссы, которые следовали за истощением государств в ходе войн XVIII века, были теперь исключены.

Во-вторых, тотальная мобилизация экономики поставила под удар гражданское население, превратив его в мишень для противника. С самого начала войны британская блокада Германии была сознательно направлена против гражданского населения, и ее целью являлся подрыв боевого духа нации с помощью голода. Немцы отреагировали использованием своих подводных лодок, чтобы топить без предупреждения невооруженные торговые суда в попытке нарушить снабжение Британских островов. Британия была особенно уязвима для этой формы ведения боевых действий вследствие своей зависимости от внешних поставок продовольствия, которые развились в конце XIX века. Бомбардировка гражданских объектов с аэропланов и дирижаблей началась в декабре 1914 года, когда французы атаковали немецкие города. Немцы ответили подобным же образом, и к концу войны обе стороны разработали четырехмоторные тяжелые бомбардировщики дальнего действия, специально созданные для действий против городов и убийства гражданского населения.

Сначала военные действия характеризовалась довольно быстрым передвижением — но после неудачи первого наступления немцев на Францию через Бельгию линия фронта, протянувшаяся от границы Швейцарии до бельгийского побережья, стабилизировалась, и позиционное ведение войны стало нормой. Только на востоке, где ширина фронта составляла более 750 миль, продолжалась относительно маневренная война, и там важную роль по-прежнему играла кавалерия — хотя огромные расстояния означали, что решающие битвы происходили редко.

На Западном фронте оборона одерживала верх над наступлением, успешно сочетая траншеи, колючую проволоку и пулеметы[118]. Благодаря этим средствам сколько-нибудь существенный прорыв оказывался почти невозможным, а вдобавок было трудно координировать атаки, потому что телефонные кабели легко повреждались, а портативные радиостанции еще не были разработаны.

В этой войне преобладали крупномасштабные артиллерийские обстрелы, которые вызывали большинство ранений и смертей, но были неспособны прорвать оборону. Продолжительное траншейное ведение войны было возможно лишь благодаря улучшениям в медицине. В англо-бурской войне британцы все еще теряли в пять раз больше людей от болезней, чем от действий неприятеля. В войне с Россией 1904—1905 годов японцы продемонстрировали важность прививок и санитарно-профилактических мероприятий в позиционном ведении войны возле Порт-Артур. Они сократили потери от болезней, уменьшив их в четыре раза по сравнению с потерями от действий врага. К 1912 году была выявлена роль платяной вши в распространении тифа, и строительство крупных станций по уничтожению вшей остановило распространение болезни, которая в противном случае вызвала бы даже еще большие потери при траншейном ведении войны.

Технологические новинки оказались неспособны повлиять на стратегический и тактический тупик. Благодаря комбинации существующих технологий — двигателя внутреннего сгорания, брони и гусеничной ленты — был создан танк; но, несмотря на возлагаемые на него надежды, он не стал решающим средством. Танки передвигались медленно (теоретически их скорость составляла четыре мили в час, но на поле боя она была менее мили в час), а вдобавок не отличались высокой надежностью. Химические средства ведения войны также не привели к решающему результату. Немцы впервые применили газообразный хлор против русских в конце января 1915 года — но после первоначального шока его воздействие оказалось ограниченным. Появление противогазов и респираторов привело к тому, что даже использование новых газов (к 1918 году их насчитывалось шестьдесят три различных типа) не дало решающего эффекта, хотя они использовались в огромном масштабе — в некоторых случаях выстреливалось более 40 000 газовых снарядов за одну ночь перед атакой.

Воздушные суда также являлись трудным в использовании оружием, хотя их применение быстро расширялось. Сначала экипажи аэропланов использовали в бою револьверы, винтовки, стальные стрелы; превосходство переходило от одной стороны к другой, по мере того как вводились новые конструкции и технологические улучшения. Использование бомбардировщиков также не оказало решающего эффекта: их бомбовая нагрузка была слишком небольшой.

Война затянулась из-за примерного равенства сил обеих сторон, коалиционного характера ведения боевых действий и способности обеих сторон максимально мобилизовать свою экономику и общество. Ни одна из сторон не могла превзойти по производству другую — и, несмотря на тяжелые потери, каждое государство было способно мобилизовать дополнительное количество людей для пополнения сил на фронте. Британцы, как обычно, взяли на себя обеспечение финансовой поддержки своих союзников, благодаря чему последние не испытывали проблем до 1917 года. Затем британцы начали ощущать нехватку ресурсов — особенно для оплаты военного снаряжения, которое они покупали в Соединенных Штатах. От банкротства их спасло лишь то, что США вступили в войну в апреле 1917 года.

Это стало очень важным моментом — Соединенные Штаты впервые приняли участие в европейском конфликте, и данный факт являлся первым признаком постепенного изменения в баланса сил между Европой и Америкой. Но война все еще не стала мировой войной — японцы быстро произвели захват немецких владений в Китае и на Тихом океане, а немецкие колонии в Африке были постепенно захвачены британцами и французами, однако все значительные сражения происходили в Европе.

В начале 1918 года Германия добилась почти полной победы на восточном фронте и навязала драконовский мир новому революционному социалистическому правительству в Москве. Освободившиеся немецкие войска были отправлены на запад, где весной 1918 года проявили большое тактическое мастерство в изыскании способов нанести поражение траншейной системе, которая была неприступной для союзников в течение трех лет. Это наступление поставило британскую и французскую армию на грань краха и едва не принесло Германии победу. Однако немцам не удалось осуществить ни одного решающего прорыва, и к лету союзные армии начали теснить немецкие силы назад.

Окончание войны произошло неожиданно, осенью 1918 года. Турки были разбиты в Палестине и Сирии, союзное наступление из Салоник разбило австро-венгерскую армию на Балканах. И хотя борьба на западном фронте все еще не докатилась до немецкой границы, окончательный провал сталь вполне очевиден. В самих Германии и Австро-Венгрии начало сказываться влияние блокады и голода. В итоге война закончилась после восстаний, политического краха режимов и революции — сначала в Вене и затем в Берлине.

На тот период в человеческой истории потери в войне были тяжелейшими. Помимо разгрома Германии и Австро-Венгрии было трудно понять, какие именно цели были достигнуты. Цели войны были значительнее, чем когда бы то ни было раньше, но таким же стал уровень смерти и уничтожения. В общей сложности более 8 миллионов военнослужащих было убито и 21 миллион ранено. На тот момент наибольшие потери понесла Франция. Там было мобилизовано почти 8 миллионов человек, более 60 % из них были убиты или ранены. Британцы, как и в предыдущих войнах, мобилизовали меньше людей, чем любая из крупных стран, принимавших участие в войне, и понесли наименьшие потери. Потери среди гражданского населения были даже больше. Погибло примерно 10 млн человек —главным образом от голода и болезней.

Эта война изменила до неузнаваемости политическую карту Европы. Монархии Россия, Австро-Венгрия и Германия были уничтожены революцией. К осени 1918 года целостность России была нарушена гражданской войной, и она лишилась значительной территории, которую приобрела в Восточной Европе с XVII века. Империя Габсбургов, существовавшая с XIV века и более четырехсот лет являвшаяся одной из доминирующих держав в Европе, исчезла совсем. Далее на востоке Оттоманская империя, которая также существовала с XIV века и была одной из величайших мировых держав, в конечном счете распалась на части.

Во многих отношениях Европа так и не оправилась от войны 1914—1918 годов. Урегулирование, состоявшееся после конфликта, не решило всех проблем, созданных войной. Более того, оно лишь усугубило ситуацию, обеспечив лишь промежуток между двумя этапами гражданской войны в Европе — которой спустя двадцать лет суждено было возобновиться и привести даже к еще более разрушительным последствиям.

22.4. Революция

Европа сильно пострадала не только от гражданской войны между своими государствами, но также от угрозы (кое-где воплотившейся в реальность) внутренней социальной и экономической революции. Индустриализованные страны Западной Европы характеризовались значительным неравенством. Многие люди — не только марксисты, социалисты и революционеры — считали, что долгосрочное выживание подобных обществ сомнительно: бедные и эксплуатируемые просто не могут не восстать против условий своего существования и обязательно попытаются создать более справедливое и равноправное общество.

На деле же существующие общества вследствие ряда причин оказывались на редкость стабильными. Во-первых, промышленные рабочие, которые теоретически должны были представлять собой самую радикальную группу из-за высокой степени их эксплуатации, никогда не составляли большинства в каком-либо обществе. Во-вторых, даже рабочий класс был разделен. Существовали серьезные различия в интересах между квалифицированными и неквалифицированными рабочими, а многие промышленные сообщества были замкнуты и изолированы друг от друга.

В-третьих, большинство рабочих было заинтересовано главным образом в улучшениях своей зарплаты и условий труда. Такие улучшения были достигнуты — частично под давлением со стороны профсоюзов, да и правительства в свою очередь также создавали программы социального обеспечения. Эти программы дали рабочим материальный стимул, хотя и весьма неустойчивый, в сохранении существующего порядка. Таким образом промышленные общества Европы в XX веке характеризовались недостатком революционного движения.

Ближе всего к революции подошли Германия и Австрия в 1918—1919 годах после поражения в войне. В Германии в октябре 1918 года военное руководство ушло в отставку, в то время как старая немецкая элита пыталась сложить с себя ответственность за поражение страны в войне и предоставить неблагодарную задачу ведения переговоров об окончании войны кому-то другому. 9 ноября в Берлине к власти пришло новое социал-демократическое правительство, и уже казалось, что восстания в вооруженных силах и формирование рабочих и солдатских советов знаменуют начало социальной революции.

Новое правительство с самого начала сотрудничало с армейскими властями. Если Германия желала заключить перемирие, ей было необходимо в течение нескольких недель возвратить армию на родную территорию. В ответ армия вызвалась содействовать поддержанию порядка. Советы рабочих и солдат находились в руках умеренной социал-демократической партии (лишь в Мюнхене недолгое время они не были под ее контролем), и попытки государственного переворота как с левой, так и с правой стороны были подавлены. Большинство старых имперских институтов — армия, гражданская служба и суды — пережили переходный период 1918—1919 годов нетронутыми.

Дисциплина и организация социал-демократов, а также сильные корни, которые они пустили в рабочем классе за период с семидесятых годов XIX века, привели к тому, что революционные группы на левой стороне не пользовались большой поддержкой, и дезинтеграция власти не зашла достаточно далеко, чтобы дать радикалам какие-либо благоприятные возможности. Главная угроза для новой демократии пришла, как показали события двадцатых и начала тридцатых годов XX века, справа — от сил, которые так и не смирились ни с поражением страны в войне, ни с очень ограниченными изменениями 1918-1819 годов.

Настоящая революция произошла в стране, где согласно марксистской теории она быть не могла — в полуиндустриализованной России. Главная политическая проблема России заключалась в повторном усилении традиционной царской автократии с восьмидесятых годов XIX века в ситуации, когда усиливающемуся гражданскому обществу, созданному экономическим развитием, было отказано в гражданских правах и каком-либо участии в управлении страной, за исключением почти безвластных местных органов — земств[119].

Внутренние проблемы в России усилились из-за ее решимости действовать в качестве важной державы как в Европе, так и в Азии. Унизительное поражение от Японии в войне 1904—1905 годов (это был первый случай, когда европейская страна потерпела поражение от азиатского государства) разожгло революцию, которую правительство с трудом смогло подавить. Чтобы откупиться от умеренных либеральных группировок правительство предложило произвести изменения, которые бы создали конституционную монархию. Как только порядок был восстановлен, правительство тут же отказалось от этих обещаний, и ни одна из фундаментальных проблем России не была толком решена к вспышке войны в 1914 году; они просто сдерживались.

Именно влияние войны, в особенности крупные поражения осенью 1916 года[120] в сочетании с нарушением экономических связей, повышением цен на продовольствие и репрессиями вызвали кризис в Петрограде (так был переименован Санкт-Петербург) в январе 1917 года.

Демонстрации и забастовки привели к образованию Совета рабочих и солдат, и в течение недели военное руководство, опасающееся, что войска откажутся сдерживать рабочих, посоветовали царю отречься от престола. За невероятно короткий период и с незначительным сопротивлением самодержавие, которое всегда ассоциировалось с Московским государством и Россией, рухнуло вместе с династией Романовых, правившей с начала XVII века. Было сформировано Временное правительство под руководством князя Львова, которое вместе с Советом встало у власти в столице.

Однако по мере краха старой автократии отсутствие сильных властных институтов на местах привело к захвату власти местными Советами, отражающими интересы солдат, рабочих и крестьян. Армия, состоящая в основном из крестьян, хотела мира и земли — но правительство решило продолжать участие в войне и отложить вопрос о земельной реформе до тех пор, пока Учредительное собрание не проведет заседание и создаст новую конституцию. Крестьяне, разумеется, начали брать события под свой контроль, захватывать поместья и делить их. Правительству не хватало вооруженной силы, чтобы препятствовать их действиям. Его решение предпринять крупную наступательную операцию в июне 1917 года привело к катастрофическому провалу.

Все больше и больше смена Временного правительства путем передачи власти Советам, казалась единственным способом достижения целей крестьян, рабочих и солдат. Небольшим революционным партиям, в особенности большевикам, пришлось приспосабливаться к этим требованиям. Количество членов большевистской партии возросло от примерно 10 000 в феврале до более чем 200 000 в октябре. Центральная организация почти не контролировала этот процесс, и партия была очень далека от ленинской идеи (разработанной в начале века) о небольшой тесно сплоченной группе идейных революционеров. В конечном счете Ленин добился успеха, убедив Петроградский совет (где у большевиков имелось большинство) осуществить захват власти. Нескольких воинских подразделений оказалось достаточно, чтобы разогнать Временное правительство, и большевики взяли власть.

В качестве незамедлительного результата государственного переворота большевики получили хрупкую власть в Петрограде, Москве и некоторых других местах, где они контролировали местные Советы. Большевики являлись несомненным меньшинством в стране, хотя и весьма организованным. Нехватка поддержки проявилась на выборах в Учредительное собрание, которое войска большевиков разогнали сразу же после того, как оно собралось на первое заседание. Способность большевиков оставаться у власти зависела от комплексной политической и социальной ситуации, по мере того как российская империя распадалась, а для восстановления империи и отстранения большевиков от власти возникли «белые» армии. Результатом стала ожесточенная четырехлетняя гражданская война, в которой участвовало множество сил с разных сторон. Большевики смогли постепенно собрать Красную армию численностью в 4 миллиона и нанести поражение основным «белым» армиям под командованием адмирала Колчака в Сибири и генерала Деникина на юго-западе.

«Белые» лидеры действовали несогласованно и оказались не способны нанести решающий удар по большевикам. Они также были ослаблены своим желанием восстановить монархию и земельную собственность — что отталкивало крестьян, а также стремлением восстановить Российскую империю — данная цель означала, что они не могли заключить союз с националистическими группами.

Победа большевиков в России произвела огромный эффект. За короткий срок это неизмеримо увеличило проблемы, стоящие перед лидерами союзников, которые пытались достичь мирного урегулирования в Версале. Вмешательство в гражданскую войну со стороны главных союзных государств (Британии, Франции, Соединенных Штатов и Японии) на стороне «белых» окончилось неудачей. Казалось, что революция может перекинуться из России на остальную часть Европы — в течение некоторого времени Венгрия находилась под управлением большевистского режима во главе с Бела Куном[121], Германия, казалось, находится на грани революции, а в 1920 году Красная армия продвинулась на запад до Варшавы.

Данный факт лишь увеличил решимость союзников изолировать Россию (в начале двадцатых годов она стала Советским Союзом) от остальной Европы.

Установление революционного режима в Советском Союзе привело также к появлению нового фактора, который еще сильнее осложнил гражданскую войну между европейскими державами. Для давно существующей европейской элиты победа большевиков представляла собой самый худший кошмар — социальную и экономическую революцию. Страх перед коммунизмом стал важнейшей частью европейской политики в течение десятилетий и повлиял на соотношение сил из-за почти полной изоляции Советского Союза.

За пределами Европы Советский Союз стал образцом для других групп, пытающихся свергнуть могущественные элиты или колониальных правителей. Когда после 1928 года в Советском Союзе начался процесс мощной индустриализации, он стал считаться примером того, как добиться промышленного развития, не будучи зависимым от существующих промышленных держав Европы и Северной Америки. После 1945 года оппозиция Советскому Союзу и его союзникам со стороны Соединенных Штатов стала стержнем мировой политики в течение почти пяти десятилетий.

22.5. Версальское соглашение

Союзные лидеры, собравшиеся в Версале в конце 1918 года, столкнулись с рядом пугающих проблем при попытке создать нечто новое из остатков Австро-Венгерской, Российской, Германской и Оттоманской империй, которые веками господствовали в Европе. Им также пришлось иметь дело с разгромленной Германией и согласовывать свои собственные сильно различающиеся интересы.

На деле эти лидеры обладали минимальным контролем над событиями и плохо представляли себе сложность этнической карты Центральной и Восточной Европы. Риторика союзников о самоопределении в сочетании с идеализмом президента Вильсона (являющимся неотъемлемой частью его «четырнадцати пунктов») оказалась трудной для применения на практике и часто вступала в конфликт с важнейшими стратегическими и политическими требованиями. Идея о создании «государств-наций» в Восточной Европе (основанная на ложных представлениях об истории Западной Европы) столкнулась с реальностями этнической карты, которая стала следствием перемещений племен, относящихся еще к периоду расширения европейского заселения в X веке.

В подобных соображениях также следовало учитывать стратегическую необходимость сдерживать как Германию, так и революционную Россию. Если бы право на самоопределение было предоставлено каждой национальности, то возник бы хаос с мешаниной политически и экономически нежизнеспособных мини-государств. Проблема мирного договора, принятого в Версале, заключалась в том, что его, в конечном счете, писали победители, что было вполне предсказуемо. Вместо «государств-наций» был создан рад мини-империй, в которых стали доминировать национальности, ранее бывшие меньшинствами, в то время как другие государства, такие как Польша и Румыния, были существенно расширены. Установленные границы были в немалой степени произвольными и мнение местного населения почти не принималось в расчет — за исключением нескольких случаев, когда проводились плебисциты. Проблемы, созданные в Версале, привели к плачевным последствиям, оказывавшим негативное влияние на историю Европы в течение всей оставшейся части XX века.

Вопрос о создание Чехословакии никогда не ставился на голосование, и серьезные экономические и социальные различия между сельской Словакией и индустриализированными чешскими областями Моравией и Богемией, не принимались в расчет. Решение союзников включить в состав Чехословакии Судетскую область, большинство в котором составляло немецкое население, чтобы дать новому государству выгодные для обороны границы, лишь увеличило проблемы с национальными меньшинствами. В государстве, ставшем по сути чешской империей, сами правящие им чехи являлись меньшинством.

Еще больше проблем возникло при создании нового государства Югославия, в котором были собрано множество национальностей, несколько религий, восемь различных судебных систем и два алфавита для основного языка. В этой стране порядка оказалось даже меньше, чем в Чехословакии. В декабре 1918 года союзники признали «Королевство сербов, хорватов и словенцев» в составе довоенной Сербии, Черногории и большой группы территорий, ранее принадлежавших Австро-Венгерской империи. Все его границы были спорными — но они рассматривались в качестве награды Сербии за ее усилия в войне, в которой она потеряла более миллиона человек (четверть своего населения). Югославия стала сербской империей — здесь была продолжена старая сербская династия, Белград был сохранен в качестве столицы, а вдобавок была изобретена искусственная сербохорватская национальность[122]. Хорваты, крупнейшее меньшинство, требовали выделения на федеральном уровне — но им в этом было отказано.

Хотя повторное создание Польши тоже было сопряжено с проблемами меньшинств (примерно треть населения страны не являлась поляками), главным вопросом стали новые границы государства. Образование коридора к морю в районе Гданьска (Данцига) разделило Германию на две части. На востоке поляки (вследствие победы в русско-польской войне) установили контроль над территорией, протянувшейся на 200 миль за этническую границу, утвержденную союзниками (так называемая «линия Керзона»). Население в этом районе никогда не мирилось с польским правлением или господством католической церкви. На Балканах Румыния была вознаграждена за присоединение к союзникам в 1916 году. Она получила Трансильванию и Буковину от Венгрии и Бессарабию от России[123], примерно треть ее населения составляли меньшинства и лишь границы с Чехословакией и Польшей не были спорными. Два государства — Болгария и Венгрия — оказались в явном проигрыше от подобного раздела.

Столь же проблематичным оказалось разделение Оттоманской империи. Почти вся она была поделена между Британией и Францией посредством создания зависимых государств под управлением посаженных для этой цели марионеточных арабских королей. После серьезного обсуждения, проведенного между двумя союзниками, Британия взяла под свой контроль Ирак, Палестину и Иордании вкупе с менее выраженным протекторатом над Аравийским полуостровом. Франция получила Сирию и Ливан. Армении было отказано в создании государства[124] — хотя примерно 1,7 млн армян было убито турками во время войны в ходе первого геноцида XX века. Было отказано и в создании Курдского государства.

Союзники изначально планировали радикально урезать Турцию, при этом Греция должна была получить наибольшие преимущества. Однако обнаружилось, что подобное решение невозможно воплотить в жизнь на фоне роста турецкого националистического движения под предводительством Мустафы Кемаля, которое в итоге изгнало греческие войска из Анатолии. В начале двадцатых годов XX века союзники наконец согласились с тем, что Турция будет контролировать свою основную территорию — Анатолию, а также часть Фракии на европейской стороне Проливов.

Самым спорным решением, создавшим впоследствии огромные проблемы и принесшим невероятные страдания массе людей на протяжении всей оставшейся части XX века, явилось решение относительно Палестины. Из всех националистических движений сионизм оказался наиболее крайним. Это выразилось в требовании сионистов о «восстановлении» еврейского государства в Палестине — хотя такого государства не существовало там в течение почти двух тысяч лет. На предполагаемой территории этого нового государства лишь 8 % населения были евреями. Сионизм стал своего рода формой европейского колониализма — что проявилось в его отказе признать за существующим населением каких-либо прав.

Еще большему усилению подобной позиции поспособствовало заявление, сделанное британским правительством в 1917 году («декларация Бальфура»). Данный документ выражал типичное для европейцев отношение к остальному миру — обещание, данное Британией внешней группе относительно территории, которую она не контролировала, и без какого-либо рассмотрения желаний существующего там населения. Британия заявила, что это будет «способствовать созданию в Палестине национального государства для еврейского народа». Как именно следовало это понимать — было неясно, хотя было заявлено, что не будет сделано ничего такого, что бы нанесло вред гражданским и религиозным правам коренного населения. Но данное обещание старательно обходило их политические права.

В глубине души британцы гораздо яснее представляли себе свои цели. В 1919 году Бальфур сообщил британскому кабинету следующее: «Мы и не собираемся принимать во внимание желания нынешних обитателей этой страны... Четыре большие державы приняли на себя обязательство поддерживать сионизм... [это] гораздо важнее, чем желания и предрассудки 700 000 арабов».

Последней составляющей послевоенного урегулирования стали условия, наложенные на Германию. Они были несколько странными. Ее территориальные потери оказались небольшими — кроме Эльзас-Лотарингии, которая неизбежно возвращалась Франции (в Германии это не вызвало большого возмущения), они включали польский коридор к Гданьску и несколько незначительных территорий на западе[125]. Учитывая площадь Германии, не стоит удивляться тому, что как только она оправилась от войны, у ее соседей вновь возник старый вопрос о том, как приспособиться к существованию экономически сильной и объединенной Германии.

Карта 74. Европа 1919—1938 годов

Союзники надеялись, что этого удастся избежать путем почти полного разоружения Германии вкупе с демилитаризацией Рейнской области и вводом сюда союзных оккупационных войск. Две главные проблемы заключались в масштабах наложенных на Германию репараций (на деле они оказались столь большими, что их просто нельзя было выплатить) и в решении включить в мирный договор пункт о «виновности за возникновение войны» — тем самым несправедливо возлагая всю вину исключительно на Германию.

В целом такого мирного урегулирования было достаточно, чтобы вызвать враждебность немцев — но при этом оно не оказалось настолько драконовским, чтобы на долгое время ослабить мощь Германии. Удастся ли избежать второго раунда в гражданской войне в Европе или нет — теперь это зависело от способностей союзников, особенно Франции и Британии (которые сами были ослаблены войной) привести в исполнение условия подписанного договора.

22.6. Европейская политика

Окончание войны 1914—1918 годов не только самым радикальным образом изменило карту Европы, но также и создало новый политический ландшафт. Во многих государствах элита согласилась с тем, что право голоса будет предоставлено всем мужчинам — в качестве возмещения за участие в войне. В большинстве стран голосовать позволили и женщинам (Швейцария до 1971 года не позволяла женщинам голосовать). Эти перемены сильно изменили численность электората. Например, в Британии в 1910 году правом голосовать обладали примерно 7 млн человек — в то время как на следующих выборах в 1918 году подобная возможность появилась у более чем 21 млн человек. Однако структуры власти не изменились, и влияние обычных граждан на правительство оставалось крайне ограниченным. Политические партии, большинство из которых существовали задолго до того, как все взрослые получили право голоса, были глубоко укоренившимися и смогли включить новый электорат в существующую систему.

По мере адаптации к новой форме политики консерваторы и члены традиционных элит столкнулись с двумя наиважнейшими вопросами. Во-первых, готовы ли они работать в рамках либеральной демократии и конституционных правил? Во-вторых, как реагировать на возможную угрозу их положению, собственности и статусу вследствие увеличения налогообложения и неявно выраженного «социализма»? Обе эти проблемы обострились существованием революционного коммунизма в Советском Союзе и угрозой (реальной или воображаемой) того, что этот «вирус» может передаться другим странам. Совсем недавно закончилась война, экономические связи были нарушены, и вследствие этого почти все требования рабочих и профсоюзов казались элите и правящим группам предвестниками революции.

В большинстве индустриализованных стран наступил период репрессий. На практике страх перед революцией в них являлся по большей части воображаемым. К началу двадцатых годов XX века европейская политика была стабилизирована, и в основе ее лежал консерватизм. Во многих случаях старые либеральные партии XIX века либо разделились (как, например, в Британии), или пришли в упадок вследствие того, что многие их сторонники стали поддерживать более консервативные партии. Социалистические партии обнаружили, что добиться успеха в подобной политической среде — задача очень непростая. Рост поддержки со стороны электората, казавшийся таким сильным в первые десятилетия века, замедлился, и социалистическим партиям нигде не удавалось получить более половины голосов избирателей — несмотря на то, что именно в это время в европейских странах процент рабочих был наибольшим.

Социалистические партии поняли, что, если они будут участвовать в парламентской политике, им придется принимать правила (писаные и неписаные) этой игры, включая отказ от массовых забастовок. Во многих случаях социалисты обнаруживали, что пропорциональное представительство было введено параллельно с расширением электората именно затем, чтобы они гарантированно не могли получить большинство. Таким образом, в целом социалистическим партиям не удалось блеснуть в европейской политике. Хотя они иногда добрались до власти, обычно это означало вступление в коалицию (во Франции в 1936 году) или правительство меньшинства (в 1924 и 1929—1931 годах в Британии). Только в Швеции после 1932 года социалисты стали правительством большинства.

Всем им пришлось столкнуться с экономическими трудностями двадцатых и тридцатых годов XX века, когда было неясно, каким образом меры, предлагаемые социалистами (например, коллективная собственность), решат эти проблемы. Большинство социалистических правительств оказались в высокой степени традиционными в своей экономической политике, они организовали лишь несколько ограниченных социальных реформ, которые почти не отличались от тех, которые предлагали другие партии реформаторов.

Большинство европейских государств в период непосредственно после войны являлись демократическими. Однако в двадцатые и тридцатые годы XX века для европейской политики гораздо более типичным, чем социализм, стал неуклонный рост авторитарных военных диктатур и различных группировок правого крыла. В Португалии военный переворот в 1926 году привел к власти Антонио де Оливьера Салазара, глубоко консервативного экономиста-католика. К 1932 году он стал диктатором, и его режим даже после его смерти выжил до 1974 года.

В соседней Испании в 1923 году военная хунта под предводительством генерала Мигеля Примо де Риверы захватила власть и продержалась до 1930 года. За этим последовало падение монархии, создание в 1931 году второй республики и период политической нестабильности. Армейский государственный переворот в июле 1936 году против правительства Народного фронта провалился и привел к ожесточенной гражданской войне, продолжавшейся до начала 1939 года. Руководивший переворотом генерал Франко стал главой государства и включил многочисленные группы правого крыла в созданный им авторитарный режим, который сохранялся до самой его смерти в 1975 году.

В Греции в 1936 году была установлена королевско-бюрократическая диктатура под предводительством генерала Метаксаса. В Румынии король Кароль в 1937 году смог установить собственную диктатуру и назначил премьером своего личного кабинета ультранационалистского православного патриарха Мирона Кристи. В Болгарии за рядом авторитарных правительств в двадцатых годах XX века последовала царская диктатура царя Бориса в 1935 году. Югославия вследствие национальной раздробленности являлась очень нестабильной, и с конца двадцатых годов XX века в ней правила централизованная королевская диктатура. В Венгрии монархическая диктатура не могла установиться, так как союзники не допустили бы реставрации Габсбургов. С начала двадцатых годов страной правила глубоко консервативная, аристократическая землевладельческая элита под руководством регента адмирала Миклоша Хорти (последнего командующего австро-венгерским военно-морским флотом).

Австрия в двадцатые годы была демократической, хотя в ней существовало сильное противостояние между социалистами и консервативным сельским Христианско-социальным союзом. В марте 1933 года правительство, в котором доминировал ХСС, пришло к власти и стало править на основе чрезвычайных полномочий, также был создан «Фронт Отчизны». В начале 1934 года деятельность социалистов была запрещена.

В Польше нестабильная политическая система была свергнута в 1926 году в результате переворота, возглавленного генералом Пилсудским, который командовал польской армией во время войны с Россией. Под различными масками режим существовал до смерти Пилсудского в 1935 году, после чего сменился авторитарным националистическим правлением с доминированием военных. Три прибалтийские республики, ставшие независимыми во время краха Российской империи, изначально были в высокой степени демократическими. Все они страдали от крайней политической нестабильности и становились жертвами переворотов, то и дело организуемых героями «битв за независимость» при поддержке различных военных группировок и политиков правого крыла. К концу тридцатых годов XX века демократические государства, оставшиеся в Европе, можно было буквально пересчитать по пальцам: Британия, Франция, страны Бенилюкса, Норвегия, Швеция, Дания и Ирландия.

22.7. Фашизм и нацизм

После 1918 года в гражданской войне в Европе появился новый элемент. Он возник в результате экономической нестабильности, поражения в войне (или отказа признать легитимность того, что считалось законными условиями победителя), а также угрозы для установившегося социального и экономического порядка вследствие победы большевиков в России.

Хотя в Британии и Франции победа в войне в значительной степени укрепила существующие политические, социальные и экономические отношения, в других странах элита отвергала либеральную демократию и для защиты своей позиции склонялась к авторитаризму. В Италии и затем в Германии (и значительно позднее в производной форме в других странах Европы) появились новые политические движения, использующие массовое недовольство для собственной выгоды. Несмотря на сильные отличия, они в общих чертах описывались как фашистские. Хотя поначалу эти движения были сравнительно небольшими, в конечном счете именно они стали доминировать в европейской политике в период между Первой и Второй мировыми войнами.

Фашизм стал единственной серьезной идеологической инновацией, появившейся в XX веке. До 1914 года фашистские партии не проявлялись, и вследствие их позднего возникновения отчасти становится понятным, почему столь многие их идеи были выдвинуты в оппозицию другим. Фашизм являлся антилиберальным, антидемократическим, антикоммунистическим, а также во многих отношениях антиконсервативным. Фашисты пропагандировали новое, национальное, органическое, авторитарное государство, возрождение или «очищение» нации — и в значительной степени корпоративистстские экономические решения, частично заимствованные у социализма.

Фашизм развивал политический стиль, основанный на символизме, массовых митингах и харизматическом лидерстве, а военизированные отряды партии являли собой образец молодости и мужества. Обычно фашизм считается отклонением в европейской идеологии — подобное отношение отталкивается от неизбежности прогресса в рациональном строительстве более лучшего мира посредством либеральной демократии или марксизма. Однако на самом деле фашизм имел глубокие корни в европейской традиции и включал в себя элементы, лежащие в русле основного направления европейских идей. От революционной Франции он взял идею о массовой мобилизации, а из истории XIX века — национализм.

Эти идеи сочетались с социальным дарвинизмом, подчеркивающим необходимость борьбы за «выживание сильнейших», евгеникой, предлагающей создавать улучшенных людей, растущей пропагандой военных ценностей, верой в то, что война является положительной силой, а также революционным социализмом — фашистские лидеры Муссолини, Дит и Мосли[126] происходили из левых политиков — и антисемитизмом. Фашисты привлекали в том числе и тех, кто чувствовал себя обойденным и бессильным перед лицом безликих экономических сил, все более доминирующих в индустриализованных обществах.

На деле же фашизм имел ограниченное влияние. Установившиеся либерально-демократические режимы в Западной Европе не развалились, и там, где успеха добились авторитарные и военные правительства, фашисты преуспеть не смогли. Они пришли к власти лишь в двух странах — в Италии и Германии — где парламентские системы испытывали сильные проблемы. В Италии в 1918 году полный переход к либеральной демократии все еще не завершился, и многие были недовольны тем, что не удалось извлечь большую выгоду от решения присоединиться к союзникам в 1915 году. Веймарской республике в Германии недоставало прочной базы в обществе, а горечь от поражения в войне и революция в 1918 году привели к очень нестабильной политической ситуации. Однако даже в этих двух странах фашисты пришли к власти не вследствие гражданской войны или государственного переворота — институтам государства хватило сил для сопротивления. Также им не удавалось захватить власть посредством выборов — 38 % голосов, полученных нацистами в 1932 году стало их верхним пределом на подлинно демократических выборах. Чтобы прийти к власти следовало вступить в коалицию с другими консервативными группами, а затем выбрать наиболее подходящий момент для захвата власти.

Фашизм впервые появился в Италии в 1919 году — хотя на этой стадии он мало походил на то явление, которое позднее стало считаться типичным для подобной доктрины. Фашистская система была разработана Бенито Муссолини, который до войны являлся лидером радикальной социалистической партии. Неспособность рабочего класса к солидарности в 1914 году убедила его в том, что национализм представляет собой более мощную силу. Свои идеи он черпал из множества источников. От анархо-синдикалистов он позаимствовал тактику «прямого действия», использование насилия и мобилизации масс. От «футуристов» взял их веру в положительный эффект насилия и идеализацию всего нового. От националистов, таких как Д’Аннунцио и Де Амбрис, он взял их корпоративизм и символы нового движения — легионеров и фасции (напоминающие о Древнем Риме), использование черных рубашек и так называемого «римского приветствия», которое было изобретено для кинофильма[127] в 1914 году. Программа этой партии в 1919 году являлась радикальной и социалистической, но один за другим эти элементы были утрачены.

Фашисты получили лишь 15 % голосов на выборах 1921 года, но Муссолини в конечном счете пришел к власти в октябре 1922 года путем создания коалиционного правительства, назначенного королем. Позднее фашистская мифология, задачей которой было увязать реальность с лозунгами «действия», всячески раздувала так называемый «Поход на Рим». Фактически никакого похода не было, и Муссолини приехал из Милана поездом.

Положение Муссолини было неустойчивым, и лишь постепенно к концу двадцатых годов XX века была построена авторитарная диктатура посредством подтасовки выборов, краха социалистических и католических профсоюзов, возросшего движения в сторону корпоративизма и трансформации фашистской партии в более широкую государственную структуру. На практике же, несмотря на масштабную риторику о новой системе (получившей название тоталитарной), некоторым элементам плюрализма все-таки удалось сохраниться. Король Виктор Эммануил III был по-прежнему главой государства (именно он, в конечном счете, отправил Муссолини в отставку в 1943 году), промышленность и вооруженные силы оставались по большей части автономными, а поддержание порядка являлось функцией государства, а не партии. Фашистское правительство не было особенно деспотическим и по непопулярности не превосходило большинство правительств. В общем и целом, власть в Италии являлась консервативной, националистической, авторитарной и находилось в состоянии почти полной пассивности. Однако несмотря на это Италия в некоторых кругах изображалась и рассматривалась как динамичное государство с философским подходом к будущему и считалась образцом для подражания для других честолюбивых диктаторов.

Нацистское движение в Германии, несмотря на сходство в стиле и форме, сильно отличалось от итальянского фашизма. Нацизм опирался на расизм, а в его «философии» центральную роль играл антисемитизм, который отсутствовал в классическом фашизме (в 1938 году в итальянской партии состояло 10 000 евреев).

В отличие от Муссолини, Адольф Гитлер не имел никакого политического прошлого, когда в начале 1919 года армия направила его осведомителем для наблюдения за незначительной партией правого крыла, созданной в Мюнхене. В конечном счете он сделал в этой партии карьеру, став видным экстремистским политиком и лидером новой Национал-социалистической германской рабочей партии (NSDAP). Ее программа сильно напоминала программу ранней фашистской партии в Италии с ее комбинацией социализма и национализма. Однако она не пользовалась большой поддержкой — несмотря на послевоенный хаос, страх перед революцией со стороны левого крыла, французскую оккупацию Рура и беспрецедентную гиперинфляцию. Другие организации правого крыла обладали значительно большей поддержкой среди старой элиты, военных и националистических организаций. Попытка воссоздать «Поход на Рим» путем «Пивного путча» в Мюнхене в ноябре 1923 года за считанные часы окончилась унизительным провалом. Гитлер был отправлен в тюрьму. Здесь он изложил свое мировоззрение в работе под названием «Mein Kampf» (то есть «Моя борьба») — в ней пропагандировался расовый национализм, основанный на грубом взгляде на мир с позиции социального дарвинизма, и мещанский антисемитизм, в среде которого Гитлер существовал во время своего пребывания в Вене до 1914 года. Хотя Гитлер был лидером этого движения, его идеология была беспорядочной, и оно, находясь на периферии политики, не играло важной роли — на выборах 1928 года нацисты получили менее 3 % голосов.

Планы нацистской партии изменились вследствие экономического кризиса после 1929 года и неуклонного краха политической системы Веймарской республики. Нацисты особо подчеркивали важность активных действий и национального возрождения. Это выглядело привлекательным в ситуации, когда демократическая система не смогла как следует укрепиться, а большинство немцев так и не примирились с условиями Версальского мира, особенно с утверждением германской «виновности» в войне. Многие желали для Германии политического и военного статуса, соответствующего ее экономической мощи.

Поддержка нацистов стала быстро расти, когда кризис начал кусаться. В 1930 году они получили чуть менее 20 % голосов. В июле 1932 году нацисты набрали почти 40 %, хотя на выборах в ноябре того же года количество голосов снизилось до 33 %. Однако они оставались исключенными из аппарата власти, им не доверяли политики-националисты и высшие армейские офицеры. Ключом к успеху нацистов являлась не поддержка электората, а маневры в пределах военной и политической элиты в условиях, когда действие конституции было приостановлено, а правительство правило на основе чрезвычайных полномочий.

Именно в тот момент, когда нацисты зимой 1932/33 года переживали не лучшие времена, эти группы решили, что Гитлера, ставшего лидером крупнейшей в Германии политической силы, нужно ввести в состав правительства. 30 января 1933 года Гитлер стал канцлером в коалиции, которая, в подавляющем большинстве, состояла из старых консервативных сил — они считали, что смогут контролировать Гитлера и что нацисты станут не более чем популярным элементом в правительстве.

Гитлер сумел получить почти полную власть в течение трех месяцев. Он убедил своих партнеров по коалиции назначить выборы — а поджог рейхстага коммунистом-одиночкой послужил поводом для ужесточения мер безопасности. Даже при таких условиях и несмотря на пропаганду возрождения Германии, нацисты набрали чуть менее 44 % голосов — и получили меньше мест, чем социал-демократы в 1919 году. Они смогли получить большинство лишь благодаря тому, что националистическая Германская национальная народная партия поддержала законопроект о предоставлении правительству чрезвычайных полномочий — но его поддержали и все остальные политические группы (за исключением социал-демократов), включая католический центр.

К июлю все политические партии, кроме нацистов, были запрещены или же самораспустились. Теперь нацисты доминировали в правительстве, но продолжали править совместно с существовавшими до них институтами, особенно армией, которую успокоило объявленное Гитлером перевооружение и ликвидация руководства военизированных отрядов партии (СА) в июне 1934 года. Два месяца спустя Гитлер совместил пост канцлера и президента, став фюрером, то есть вождем германской нации.

22.8. Коммунизм

В России гражданская война 1917—1922 годов стала периодом весьма непоследовательного перехода от народной по сути революции 1917 года к весьма авторитарному государственному устройству, построенному на основе лидерства крайне высоко дисциплинированной большевистской партии. Была восстановлена постоянная армия со строгой дисциплиной, контроль рабочих над промышленностью был заменен контролем со стороны государственного руководства, политическая оппозиция была подавлена, введена цензура, а Советы ослаблены или их деятельность приостановлена. К моменту, когда победа в гражданской войне была безоговорочной, стало очевидно, что не произойдет никакой европейской революции и большевистским лидерам придется выживать самостоятельно.

Ради сохранения своей власти большевики по-новому истолковали марксистскую идеологию, чтобы оправдать свои действия. Символический момент наступил в феврале 1921 года, когда на военно-морской базе в Кронштадте рядом с Петроградом произошло восстание — выдвигались требования о восстановлении советской власти и свободе для конкурирующих политических партий. Восстание было безжалостно подавлено, и партия продолжила свой путь к диктатуре.

В высшей степени авторитарная политическая система была разработана отчасти для того чтобы избежать восстановления старого дореволюционного общества в условиях гораздо более либеральной экономической системы, которую партия была вынуждена ввести в начале 1921 года. «Военный коммунизм» периода гражданской войны, который являлся лишь немногим более чем эвфемизмом насильственных реквизиций, был заменен «новой экономической политикой», которая допускала частную собственность в сфере мелкотоварного производства, ограниченное получение прибыли, а также аренду и продажу земли крестьянами.

Экономика быстро приходила в себя после катастроф гражданской войны — к концу двадцатых годов XX века объем производства вернулся к уровню 1913 года. Политическая ситуация стала очень нестабильной после декабря 1922 года, после того, как с Лениным случился удар. В начале 1924 года Ленин умер. В течение нескольких лет лидеры большевиков — Каменев, Зиновьев, Сталин, Бухарин и Троцкий — маневрировали ради сохранения определенной стабильности и обсуждали направление, в котором должна пойти революция. Фундаментальная проблема заключалась в следующем: советская экономика была индустриализована лишь наполовину, а необходимый для индустриализации капитал найти было сложно, поскольку из-за идеологической изоляции и оппозиции капиталистических стран, правительство не могло полагаться на иностранные инвестиции[128]. Социальная и экономическая реструктуризация не могла быть безболезненной — единственный вопрос (как и во всех странах, проходящих через подобный процесс) заключался в том, кому нести затраты. Советская политика после 1928 года предполагала вынужденную индустриализацию, разбитую на пятилетки. Сначала кулаки (считавшиеся богатыми крестьяне) были лишены собственности и депортированы. Затем у крестьян забрали землю посредством коллективизации — они были вынуждены работать в коммунах, и государство решало, сколько продовольствия забрать, оставляя крестьянам для выживания остаток.

Крупномасштабная индустриализация привела к высокой социальной мобильности и быстрой урбанизации. Большевики больше не являлись авангардной партией по Ленину, состоящей из преданных революционеров (хотя они сохранили эту мифологию), а превратились в бюрократическую структуру, пытающуюся контролировать потенциально революционную социальную ситуацию и предпринимать планирование народного хозяйства в масштабе, в каком его не предпринимало ранее ни одно государство. Для этого требовалась внутренняя дисциплина — но при Сталине (позиции которого в руководстве страной усилились после 1928 года) в революционном движении проявились другие, давно зародившиеся тенденции.

Сразу же после захвата власти и во время гражданской войны большевики разрабатывали политику «революционного террора» и полицейских репрессий. Советская служба безопасности не раз меняла свое название (ЧК, ГПУ, ОГПУ, НКВД, КГБ), но сущность ее оставалась неизменной. Как сказал Ленин одному из своих собратьев-революционеров: «Неужели же вы думаете, что мы выйдем победителями без жесточайшего революционного террора?» Расстрел заложников и других «контрреволюционеров» начался в первые несколько месяцев революции[129], а в апреле 1919 года ввели обязательную трудовую мобилизацию и были созданы лагеря принудительного труда[130].

При советском правительстве после коллективизации сельского хозяйства последовала акция, приведшая к смерти огромного количества людей. Около 5 миллионов человек («богатых кулаков») были высланы в Сибирь. Их либо сослали в трудовые лагеря или же направили в сельскую местность для строительства новой деревни — погибло около одного миллиона[131]. В течение пяти лет после 1929 года около двадцати миллионов фермерских хозяйств были заменены 240 000 колхозов[132]. Крестьяне убивали своих животных, а не передавали их государству, любое накопление продовольствия или проедание «государственной собственности» наказывалось десятью годами тюрьмы. Результатом стал массовый голод, особенно на Украине. В 1933 году численность населения Советского Союза сократилась почти на 6 миллионов. С учетом рождаемости это наводит на мысль, что коллективизация сельского хозяйства обошлась примерно в 8 миллионов смертей.

С середины тридцатых годов XX века террор в советском обществе усилился. Он сосредоточился на двух ключевых областях. Первая — это лидеры большевиков. На съезде партии в 1939 году из 2000 делегатов, участвовавших в предыдущем съезде в 1934 году, осталось лишь 59 человек, а из 149 членов Центрального Комитета в 1934 года были убиты 98 человек, как и все соперники Сталина — Каменев, Бухарин и Зиновьев. Во-вторых, был по большей части уничтожен командный состав Красной Армии. В июне 1937 года арестовали и расстреляли героя гражданской войны маршала Тухачевского. К концу процесса чисток трое из пяти маршалов Советского Союза, 60 из 67 корпусных командиров и три четверти командиров дивизий были либо мертвы или же отправлены в лагеря принудительного труда. В отношении обычных граждан этот процесс велся гораздо бессистемнее. Разумных оснований для ареста зачастую вообще не было. Любое подозрение, донос, самооговор или какая-либо прошлая провинность могли привести к смерти или чаще к приговору о длительном пребывании в лагерях принудительного труда — в сущности, они становились рабами государства.

Сколько людей прошло через обширную сеть из примерно 500 лагерей принудительного труда («Гулаги»[133]), и сколько из них погибло — это является предметом ожесточенных исторических дебатов. В последние годы самые высокие цифры, которые часто назывались в период «Холодной войны», были пересмотрены и снижены — хотя количество человеческих жертв остается огромными. В среднем около 10 % арестованных, порядка 1 миллиона человек, были расстреляны до попадания в лагеря. Максимальная численность населения «Гулагов» составляла около 4 миллионов человек. Уровень смертности в лагерях составлял примерно 10 % в год[134]. В ужасных северных лагерях в Сибири на Колыме и в 1941—1943 годах, когда норма питания была сокращена, а норма работы увеличена, он был еще выше.

В целом эти цифры наводят на мысль, что в период с середины тридцатых до начала пятидесятых годов XX века через систему лагерей прошло около 8 миллионов человек и около половины из них умерли[135]. Если к количеству погибших в лагерях прибавить количество расстрелянных, получится, что в период расцвета советской системы террора и принудительного труда погибло как минимум примерно 5 миллионов человек. К этому необходимо добавить 8 миллионов погибших во время коллективизации, а также тех, кто погиб во время депортаций и до середины тридцатых годов. Таким образом общее число погибших составляет примерно 17 миллионов человек. Результат революции 1917 года стал ужасающей иллюстрацией мощи европейского государства, развившегося к XX веку, и влияния европейских идеологий, разработанных в XIX веке.

22.9. Соотношение сил в Европе в 1919—1939 годах

Внутренняя напряженность в европейском обществе после войны 1914—1918 годов вследствие таких явлений, как диктатура, фашизм, нацизм и коммунизм, лишь добавилась к проблемам, вызванным необычным послевоенным соотношением сил в мире. Советский Союз был оттеснен еще дальше на восток — что означало потерю Восточной Польши, всех трех прибалтийских государств и некоторых регионов Белоруссии. Западная граница СССР пролегала теперь восточнее исторических рубежей российского государства, которые установились еще в XVIII веке. По идеологическим соображениям другие государства остерегались иметь с Советским Союзом какие-либо дела. В Центральной и Восточной Европе Германия, которая все еще по большей части сохранила свои границы 1914 года имела дело лишь с рядом слабых государств, вдобавок каждое из них имело внутренние национальные проблемы. Соединенные Штаты, чья экономическая и потенциальная военная мощь сыграли огромную роль в окончательной победе союзников, перестали участвовать в политических делах Европы после неудавшейся попытки ратифицировать Версальский договор.

Таким образом, структура власти в мире после 1919 года являлась аномальной, и две сильнейшие державы оказались в стороне. Это означало, что ответственность за поддержание послевоенного урегулирования выпала на долю Франции и Британии. Обе были сильно ослаблены — французы в войне понесли наибольшие людские потери, и Франция оставалась потенциально уязвимой, так как численность населения Германии все еще была на треть больше. Теперь вместо России (как и до 1914 года) она имела лишь слабых союзников к востоку от Германии.

У Британии проблемы были даже еще серьезнее — несмотря на расширение империи за счет оттоманских территорий, сделавшее ее размеры такими большими, каких она никогда не имела раньше. Но британцы имели огромные долги перед американцами, а также огромный государственный долг, который вырос в одиннадцать раз во время войны. В 1919 году британское правительство решило, что оно не может позволить себе соревноваться с Соединенными Штатами в военно-морской гонке — и впервые за два века уступило военное превосходство на море другой державе. Спустя три года было принято даже еще более фундаментальное решение, которое определило стратегию Британии на следующие два десятилетия. На военно-морской конференции в Вашингтоне Японии было разрешено иметь флот размером в три пятых флота Соединенных Штатов или Британии. Этого было достаточно, чтобы дать японцам локальное превосходство в Тихом океане.

Проблема заключалась в следующем: американцы настаивали на том, чтобы британцы положили конец своему двадцатилетнему союзу с Японией. В прошлом Япония эффективно защищала владения Британии в Азии и Австралазии, а теперь с японцами нужно было обращаться как с потенциальными противниками. Был составлен план, по которому во время любого кризиса большую часть Королевского флота следовало отправить на новую крупную базу, которая будет построена в Сингапуре. Однако было далеко не очевидно, что Британия сможет когда-либо отправить почти весь свой флот на противоположную сторону земного шара — особенно если одновременно столкнется с кризисом в Европе.

Новые проблемы проявились лишь в начале тридцатых годов XX века, когда японцы вторглись в Маньчжурию, а в Германии к власти пришел Гитлер. Теперь перед британцами встала неразрешимая проблема. Британия, как и в прошлом, была «державой статус-кво» — пытающейся защитить империю, которая покрывала четверть земного шара, и одновременно являлись лишь небольшой европейской страной, производящей менее 10 % мирового объема промышленного производства. Потенциально она столкнулась с двумя сильными врагами — Германией и Японией — в различных частях света мира, и ей не хватало ресурсов, чтобы достойно противостоять обоим. В сущности, англичане могли сделать лишь следующее: начать перевооружение (направленное главным образом против Германии) и стараться оттягивать любой конфликт как можно дольше в надежде найти дипломатическое решение.

В середине тридцатых годов XX века ситуация стала еще хуже вследствие действий Италии. Муссолини, не желая лишаться образа активного политического деятеля, склонился к выбору более авантюрного внешнеполитического курса в качестве альтернативы образовавшемуся застою во внутренней политике. В 1935 году он решил возродить славу Римской империи и отомстить Эфиопии за поражение 1896 года в битве при Адуа. Это нападение шло в разрез с нормами Лиги Наций, созданной в рамках Версальского соглашения. Британия и Франция не могли решить: согласиться ли им действиями Муссолини и таким образом сохранить его в качестве союзника — или использовать Лигу, чтобы применить санкции и положить конец агрессии. Кончилось тем, что они так и не обратились ни к той, ни к другой политике. Их неуклюжая дипломатия и успех Муссолини привели Италию к союзу с Германией. Теперь британцам пришлось в своих планах учитывать еще одного потенциального противника — вдобавок стоящего на их коммуникациях между Европой и Тихим океаном.

По мере того, как все европейские державы перевооружались (Советский Союз в большей степени, чем все остальные), случился очередной технологический скачок, который по большей части и определил, какое именно оружие будет использоваться в войне 1939-1945 годов. Наиболее фундаментальные изменения произошли в способах ведения войны в воздухе. В начале тридцатых годов XX века истребители все еще были почти такими же, как их предшественники в 1918 году, — легко вооруженными, обтянутыми тканью бипланами, способными развить скорость примерно 200 миль в час. К концу тридцатых годов они сменились алюминиевыми монопланами со множеством пулеметов или пушек, бронированной кабиной, протектированными топливными баками и очень мощными двигателями, способными обеспечить максимальную скорость в 400 миль в час.

В начале тридцатых годов все предполагали, что против бомбардировщиков нельзя выстроить эффективной защиты, поскольку невозможно осуществить адекватное предупреждение об атаке. Однако в середине тридцатых годов данная проблема была решена Британией и Германией с помощью разработки радара (использования радиоволн для определения местонахождения атакующего самолета). Как только радиолокационные станции передавали информацию о противнике в центры наземного управления авиацией, а последние по радио сообщали ее своим самолетам, становилось возможным направлять истребители против атакующих бомбардировщиков.

В ведении наземных боевых действий появление более эффективных двигателей означало, что радикальной трансформации подверглись танки — они стали тяжелее, увеличилась толщина брони, их оснастили более мощным огнестрельным оружием. На море линкоры постепенно уступали место авианосцам в качестве главных боевых кораблей, а появление гидролокатора (прибора для определения местонахождения с помощью звуковых волн) обеспечило способность надводным кораблям обнаруживать подводные лодки.

По мере того как развивалось перевооружение, британцы обнаружили, что дипломатическое урегулирование, сохраняющее положение и статус Британии, не может быть достигнуто в условиях, когда такие державы, как Германия, Япония и Италия, проводят политику экспансии. Гитлер смог использовать аргументированные претензии Германии относительно Версальского договора, чтобы перекроить границы Европы. В начале 1936 года он ввел войска в демилитаризованную Рейнскую область, в начале 1938 года присоединил Австрию, а в сентябре того же года на конференции в Мюнхене добился передачи Германии Судетской области.

Перевооружение Британии, особенно для боевых действий в воздухе, оказалось дорогостоящим, а зимой 1938/39 года французы потребовали, чтобы британцы вдобавок снарядили большую армию, как они сделали во время войны 1914—1918 годов. В случае отказа французы пообещали, что будут стремиться к отдельному соглашению с Германией.

Британия столкнулась с первыми стадиями кризиса, который должен был ознаменовать ее конец как мировой державы. У нее не было возможности сделать какие-либо займы в Соединенных Штатах из-за своих непогашенных долгов. К тому же официальные и в высшей степени секретные расчеты показывали, что британского запаса золота и иностранной валюты хватит в лучшем случае на войну продолжительностью в три года. По мнению военных, именно столько времени потребуется на то, чтобы нанести поражение Германии.

К началу 1939 года британцы поняли, что находятся в безвыходном положении. Новая война грозила Британии как «державе статус-кво» только потерями и утратами — она либо будет разбита, либо, пытаясь добиться победы, станет зависима от Соединенных Штатов и, возможно, от Советского Союза. Единственная слабая надежда остаться серьезной державой заключалась в том, чтобы выиграть ограниченную и относительно быструю войну против Германии, в то время как Италия и Япония останутся нейтральными.

Стремление Гитлера решать все проблемы использованием силы давало британцам этот слабый шанс. Гитлер намеревался претворить в жизнь свои требования касательно возвращения Польского коридора к Гданьску (Данцигу) — и в конце августа 1939 года добился необходимой ему ограниченной войны, договорившись с Советским Союзом о четвертом (с середины XVIII века) разделе Польши, а также разделе сфер влияния в остальной Восточной Европе. После вторжения Германии в Польшу Британия и Франция объявили войну Германии.

22.10. Вторая гражданская война в Европе и мировая война 1939—1945 годов

Влияние, которое разбалансированная европейская государственная система и порожденные ей конфликты могли оказать на остальной мир, было продемонстрировано в период с сентября 1939 года по декабрь 1941 года. За это время конфликт, казавшийся сначала очень ограниченной европейской войной с участием лишь Германии, Польши, Франции и Британии, перерос в первую (и поныне единственную) настоящую мировую войну. Она повлияла на все государства в мире и на каждую часть земного шара.

Карта 75. Европа на максимуме германской мощи (1942 год)

Если у Британии и Франции и был хоть какой-то шанс победить Германию самостоятельно, он исчез с ошеломляющими военными успехами немцев в начале лета 1940 года. После завоевания Норвегии и Дании немецкие войска быстро нанесли поражение Нидерландам, Бельгии и Франции и установили полное господство над Западной, Центральной и Юго-Восточной Европой, где версальская система окончательна рухнула. Французам пришлось согласиться на перемирие — но Британия смогла сражаться даже после того, как в войну вступила Италия.

Англичане смогли выдержать ограниченную атаку немцев с воздуха, но оказались неспособными разработать стратегию, которая бы позволила бы им выиграть войну с их ограниченными ресурсами. К осени 1940 года они оказались даже еще в худшем положении, чем в 1917 году, — и в очередной раз спаслись от компромиссного мира благодаря тому, что Соединенные Штаты обеспечили финансовую помощь, поставку сырья и военного снаряжения, несмотря на то, что сами все еще сохраняли нейтралитет.

Летом 1941 года Гитлер решил заняться своим идеологическим противником — Советским Союзом. Благодаря этому британцы получили передышку. В Азии Япония воспользовалась крахом власти европейцев (в частности, французов и голландцев), чтобы расширить свое влияние. Однако она не начала открытой агрессии в тот период, который стал бы самым благоприятным — летом и осенью 1940 года, когда европейские империи (включая Британскую) были беззащитными, а Соединенные Штаты еще не решили оказывать помощь англичанам. К тому времени, когда японцы решились на военное решение для достижения регионального господства, было уже слишком поздно. Перевооружившиеся Соединенные Штаты теперь были готовы не только воспрепятствовать этим акциям, но и могли настоять на том, чтобы Япония действовала в соответствии с интересами безопасности американцев в Тихом океане.

Мировая война началась в декабре 1941 года после следующих событий: нападения японцев на Соединенные Штаты и на европейские владения в Юго-Восточной Азии, а также объявления Германией и Италией войны Соединенным Штатам.

Как только первоначальное наступление японцев было остановлено, а немцы потерпели поражения в Сталинграде и в Северной Африке, соотношение сил в войне быстро сместилось в пользу союзников. До 1944 года почти все используемое в войне снаряжение основывалось на моделях, запущенных в производство или разрабатывавшихся еще до 1939 года. Новые технологии — реактивные самолеты, самолеты-снаряды, ракеты и атомная бомба — стали применяться лишь приблизительно в последний год войны — следовательно, их влияние на ее исход было ограниченным.

Как и в войне 1914—1918 годов, все страны, принимающие участие в боевых действиях, произвели крупномасштабную мобилизацию своей экономики и общества. Это стало очередной демонстрацией мощи европейского государства (и его заокеанского подобия в лице Соединенных Штатов). В конце тридцатых годов XX века Соединенные Штаты, несмотря на свой огромный экономический потенциал (они производили на 30 % больше стали, чем Германия, хотя две трети их сталеплавильных заводов во время депрессии не работали), в военном отношении являлись спящим гигантом. Они тратили на оборону около 1 % своего национального богатства. У США имелся сильный военно-морской флот, но их армия была очень маленькой и плохо снаряженной, а воздушные силы являлись по большей части устаревшими.

К 1941 году быстрое перевооружение увеличило расходы на оборону до 11 % национального богатства, а после вступления в войну они стали еще выше. В 1939 году Соединенные Штаты построили 2100 военных самолетов; в 1944 году их общее количество составляло 96 300. В то же самое время они снарядили огромную армию, чтобы сражаться как в Тихом океане, так и в Европе, создали крупнейший в мире военно-морской флот и поставили большое количество снаряжения своим союзникам, в частности Британии.

Однако наибольшие экономические тяготы пришлись именно на долю Советского Союза. Когда Германия в 1941 году завоевала его западную часть, он потерял контроль над 40 % своего населения и даже над еще большим количеством промышленных ресурсов и индустрии вооружений. Это бремя было увеличено мобилизацией 12 млн человек для замены первоначальных потерь. Только благодаря невероятным усилиям всей нации Советский Союз смог выстоять в войне.

Германия не проводила полной мобилизации до весны 1943 года, и, хотя ее объем военного производства многократно увеличился, он не мог сравниться с производством союзников. Именно последний фактор и обеспечил победу союзников. В целом они произвели в четыре раза больше танков и артиллерийских орудий, чем их противники, в девять раз больше минометов, в семь раз больше пулеметов и в три раза больше боевых самолетов. Это стало демонстрацией стратегической мощи, которая явилась следствием ранней индустриализации в XIX веке и проявлением возможности распоряжаться более крупными ресурсами, чем могли мобилизовать одно высокоиндустриальное государство (Германия) и два полуиндустриальных (Италия и Япония).

22.11. Холокост

Благодаря мировой войне 1939—1945 годов у Германии при правлении Гитлера появилась возможность продемонстрировать, к сколь ужасающим последствиям может привести сочетания власти государства с глубоко укоренившимися европейскими предрассудками. Сознательное уничтожение 6 миллионов евреев, более половины из них в специально построенных лагерях смерти, единственным предназначением которых являлось лишь массовое убийство, стало даже еще большим преступлением, чем рабские лагеря «Гулага» в Советском Союзе. Холокост могло осуществить только современное государство. Индустриализация, крупномасштабное производство и технологические новинки позволили создать газовые камеры и массовые крематории. Помимо этого требовались железные дороги для перевозки людей. Что важнее всего — для Холокоста была необходима «рациональная», упорядоченная бюрократия, которая сможет идентифицировать, обрабатывать и перевозить жертв, а также отдавать приказы об убийствах, не принимая непосредственного участия в процессе.

Вследствие Холокоста появилась тенденция изучать историю Германии с целью отыскать в ней корни нацизма и антисемитизма. Однако история Германии не слишком сильно отличалась от истории остальной Европы и не являлась неизбежным путем к нацистской катастрофе и Холокосту. Антисемитизм вовсе не был новым явлением в европейской истории. Его корни восходили к векам глубоко укоренившегося недоверия и неприязни между христианской и еврейской общинами и к преследованиям, проводимым католической церковью. Такие европейские идеи XIX века как расизм, социальный дарвинизм и евгеника, просто усилили эти старые тенденции.

В XIX веке началась либерализация политической системы, и ограничения в гражданских правах веками налагаемые на евреев, стали постепенно ослабевать. К 1900 году лишь несколько государств все еще отказывали евреям в полных правах, которые были предоставлены им после революций в Португалии (в 1910 году) и России (в 1917 году). Последней (что отражало долгую историю преследований) права евреям предоставила Испания в двадцатых годах XX века.

К началу XX века в Германии евреи представляли собой в высшей степени ассимилированный городской средний класс, занимающийся коммерцией. Хотя сохранялись некоторые антисемитские настроения, особенно среди консервативных групп, это не являлось необычным для Западной Европы. Вероятно, самой антисемитской страной в Западной Европе была Франция — подтверждением этому стало «дело Дрейфуса». Самый активный антисемитизм и широко распространенная дискриминация обнаруживается в Восточной Европе — в частности, в Польше, Румынии и России, где проживало четыре пятых евреев в Европе. Для них были закрыты различные профессии и университеты либо же введены квоты на поступление в учебные заведения, они сталкивались с ограничениями на места проживания и страдали от частых погромов. В России в период с 1900 по 1914 год было убито 3000 евреев (еще 1,3 миллиона евреев эмигрировали), а войска «белых» в Гражданской войне широко практиковали еврейские погромы, уничтожив около 100 000 человек.

В Германии антисемитизм стал более распространенным после 1918 года. Евреев обвиняли в том, что они «всадили нож в спину» стране, что привело к поражению после почти полного триумфа в начале 1918 года, когда армия все еще сражалась за пределами Германии. Их ассоциировали с большевизмом, который рассматривался как еврейский заговор, поскольку в большевистской партии состояло много евреев. Подобные домыслы увеличились благодаря таким публикациям, как «Протоколы сионских мудрецов». Эта книга якобы являлась подтверждением всемирного заговора евреев с целью захвата мира — за один лишь 1920 год в Германии ее было продано 120 000 экземпляров. На самом деле это был подлог, созданный во время «дела Дрейфуса» русскими пропагандистами правого крыла, близкими к царской тайной полиции, и распространяемый «белыми» офицерами после 1917 года. Нацисты, таким образом, просто были одной из многочисленных антисемитских групп в Германии — и хотя они вели ожесточенную пропаганду, она имела не слишком большое влияние до того, как они пришли к власти.

В 1933 году Гитлер и его сторонники имели слабое представление о том, какую антисемитскую политику им лучше перенять — помимо общих идей о дискриминации евреев и лишения их некоторых прав. Первые антисемитские законы появились примерно через три месяца после прихода нацистов к власти и были направлены главным образом на недопущение евреев к гражданской службе. Помимо этого евреи не допускались к профессиям, требующим высокого уровня подготовки. Во многих отношениях это законодательство было менее жестоким, чем расовое законодательство в Соединенных Штатах и Южной Африке в тот же период, и уровень насилия в Германии тоже был не выше. Однако был пересечен важный порог — впервые современная, развитая и промышленная западная страна сознательно осуществила дискриминацию группы своих граждан и позволила сторонникам этой дискриминации приступить к выполнению программы насилия и бойкотов (особенно в культурной сфере). Но в течение двух последующих лет произошло относительно немногое, и к началу 1935 года приток евреев обратно в Германию был даже больше, чем их иммиграция.

Гораздо более широкая дискриминация была введена в соответствие с Нюрнбергскими законами, принятыми в 1935 году. Впервые понятие «еврей» было легально определено на религиозной, а не расовой основе, а браки между «арийцами» и евреями категорически запрещены. Новое законодательство получило сильную поддержку — католический архиепископ Фрейбурга писал: «В праве защищать чистоту расы и разрабатывать меры, необходимые для этой цели, не может быть отказано никому».

После 1935 года никакие законопроекты больше не принимались, а все усилия были направлены на другие сферы — в частности, на насильственный захват еврейского бизнеса. К концу 1938 года почти никто из евреев уже не занимался коммерцией. В ноябре того же года произошел массовый насильственный акт против евреев с уничтожением их собственности, включая синагоги, получивший название «Хрустальная ночь». Однако политика в отношении евреев все еще была не определена — хотя казалось, что наиболее предпочтительным решением того, что нацисты считали «еврейским вопросом», является эмиграция евреев из страны.

Ситуация радикально изменилась после начала войны и быстрой оккупации Западной и Центральной Польши, где проживало почти 2 миллиона евреев. Здесь «еврейская политика» должна была сильно отличаться от той, которая проводилась в отношении сравнительно небольших и хорошо интегрированных еврейских сообществ в Германии и Австрии, где нужно было принимать во внимание позиции нееврейского населения. Юридические тонкости при определении «еврейства» никого не интересовали — с любым, кого считали евреем или на кого, как часто случалось, доносили как на еврея местные жители, обращались как с евреем. Все 600 000 евреев, живущих в Западной Польше (которая должна была войти в состав Германии), были перемещены в Центральную Польшу, соседствующую с территорией, оккупированной Советами. Всю свою собственность им пришлось оставить.

Все евреи Польши подвергались принудительному труду — специальные еврейские советы, к созданию которых немцы принудили еврейские общины, согласились организовать систему труда, и она часто осуществлялась в условиях ужасных трудовых лагерей. Для немцев же перемещение сотен тысяч евреев в крупные польские города создало новые проблемы, для решения которых они вернулись к давно существовавшей в Европе антисемитской политике — к созданию гетто. Первое гетто появилось в городе Лодзь в апреле 1940 года, хотя на завершение процесса их создания по всей стране потребовалось более года. В гетто евреи были лишены какого-либо доступа к продовольствию и получали лишь то, что считали нужным дать им немцы, которые всегда ставили евреев на последнее место в списках на снабжение продуктами. К марту 1942 года в варшавском гетто умирало 5000 человек в месяц. В целом в гетто и трудовых лагерях погибло около 600 000 польских евреев.

Крупное изменение в немецкой антисемитской политике появилось в связи с решением напасть на Советский Союз. Командование германской армии с энтузиазмом одобрило идею нацистов об идеологической и расовой войне. Генерал фон Рейхенау объявил своим войскам, что вторжение направлено на «еврейско-большевистскую систему» и что его цель — «полное уничтожение источников силы и искоренение азиатского влияния на европейскую культурную сферу». Сотрудничество армии было необходимо, чтобы дать возможность действовать айнзатцгруппам (четырем оперативным группам численностью примерно 20 000 человек). Их задача заключалась в убийствах представителей коммунистического руководства и как можно большего количества евреев сразу после захвата армией той или иной территории.

В течение всего 1941 года по всей западной части Советского Союзе происходили зачистки, в ходе которых еврейское население в городах и деревнях сгоняли в одно место, вывозили к открытым могилам в сельской местности, заставляли отдать все ценности и одежду, а затем расстреливали. К началу 1942 года айнзатцгруппы и другие полицейские формирования убили около 1 400 000 человек. В июне 1942 было создано специальное формирование, которое должно было пройти по всей оккупированной территории, отыскать местам массовых убийств, раскопать могилы и сжечь тела в погребальных кострах.

Несмотря на то, что было убито большое число евреев, в живых оставались еще миллионы евреев, обитавших в Восточной Европе, в Германии и в оккупированной Западной Европе. Летом и осенью 1941 года еще не было принято решения относительно политики по «еврейскому вопросу» — но она должна была стать еще более варварской. В июле 1941 года Геринг дал указания Гейдриху осуществить необходимые организационные и финансовые приготовления «для окончательного и полного решения еврейского вопроса в немецкой сфере влияния в Европе». Вероятно, речь шла о депортации евреев в обширные отдаленные районы — которые, как казалось, будут вот-вот завоеваны. В том же месяце Гитлер все еще говорил об отправке всех евреев в Сибирь или на Мадагаскар. К осени, когда стало ясно, что война затянется, и депортация не подходит в качестве возможного решения, была созвана конференция по «остающейся работе» относительно «окончательного решения еврейского вопроса». Конференция состоялась в берлинском пригороде Ванзее в январе 1942 года, на ней было принято решение провести беспрецедентную в мировой истории политику уничтожения.

До совещания в Ванзее уже действовали некоторые центры по уничтожению евреев. Строительство этих центров велось в рамках более ранней нацистской политики уничтожения умственно или генетически неподходящих людей, и в некоторой степени «окончательное решение» выросло из этой политики. Подобная программа стала варварским развитием выражаемого с конца XIX века беспокойства европейцев и американцев о евгенике и чистоте белой расы. В других странах, таких как Соединенные Штаты, еще задолго до нацистов людей подвергали насильственной стерилизации, дабы остановить «ухудшение расы», — а в Канаде и Швеции подобная политика продолжала осуществляться до семидесятых годов XX века. В Германии в период с 1934 до 1945 года примерно 400 000 человек подверглись насильственной стерилизации.

Фундаментальное изменение произошло после сентября 1939 года, и лишь благодаря ему Германия заняла особое место среди остальных стран Европы и Северной Америки. По распоряжениям Гитлера данная политика начала включать и убийство неизлечимых пациентов — к 1945 году в психиатрических больницах было убито примерно 100 000 людей. Многие приемы, отточенные при убийствах психических больных, — использование газовых камер, крематориев, а также ограбление мертвецов ради золотых зубов и других полезных материалов — были в промышленном масштабе использованы при умерщвлении евреев.

Окончательная проверка некоторых процедур произошла в Освенциме в сентябре 1941 года, когда около 900 советских военнопленных были убиты с использованием газа «Циклон-Б» (синильная кислота), поставляемого промышленным гигантом ИГ Фарбен (I.G. Farben[136]). К декабрю 1941 года начал действовать первый центр уничтожения (Хелмно), а за первые месяцы 1942 года появилось еще четыре — Освенцим, Бельзек, Майданек, Собибор, а последний, Треблинка, вступил в действие в июле 1942 года.

Нацисты могли действовать без помех в Польше, западной части Советского Союза и с большей осмотрительностью — в Германии и Австрии. В других местах им требовалось сотрудничество союзников. Финляндия отказалась от сотрудничества в уничтожении евреев, так же как и Венгрия с Италией до того, как были оккупированы[137]. Датчане следовали политике массового несотрудничества, что спасло тысячи жизней. Другие страны, например Румыния, сотрудничали с энтузиазмом — убийство 60 000 евреев после занятия Одессы румынскими войсками в октябре 1941 года стало крупнейшим разовым убийством на восточном фронте. Во Франции правительство Виши также охотно сотрудничало и без каких-либо указаний самостоятельно занялось антисемитской политикой и содействовало депортации евреев в центры убийств.

Обычно механизм был таков: среди намеченных жертв (в числе которых также были цыгане или, как их называли, «синти» или «рома») в гетто Восточной Европы проводилась «селекция», после которой отобранных сгоняли на железнодорожные станции. Там им приходилось оставлять свои вещи, а затем их насильно грузили в поезд. Они проводили дни, часто недели в жутко переполненных вагонах для перевозки скота, где обычно места хватало лишь на то, чтобы стоять, с малым количеством воды и еды, иногда и без них, и без каких-либо санитарных удобств. Сотни тысяч умирали по дороге в лагерь. Среди тех, кому удавалось выжить, по прибытии в Освенцим и Майданек опять происходил отбор людей для рабского труда на заводах, прикрепленных к лагерям, часть обреченных забирали для проведения «медицинских экспериментов». В некоторых центрах уничтожения для выполнения самой грязной работы требовалось лишь несколько сотен евреев — им удавалось прожить еще несколько дней или недель.

В целом же немцы главным образом стремились избегать массовой паники. Евреям говорили, что их моют перед отправкой на работу. Всех мужчин, а также женщин с короткими волосами отправляли прямо в газовые камеры. Оставшихся женщин и детей направляли в отдельные комнаты, где еврейские парикмахеры срезали им волосы (они использовались, например, при изготовлении матрацев для экипажей немецких подводных лодок). Затем и их отправляли в газовые камеры — после того как первая группа людей была уже мертва.

В Освенциме убийство с использованием «Циклона Б» проходило относительно быстро, в других местах, где использовался угарный газ, требовалось несколько часов, чтобы умерли все. Затем еврейские рабочие входили в камеры, вытаскивали мертвых, извлекали золотые зубы и перетаскивали тела к месту массового захоронения. В Хелмно использовались машины для дробления костей, а в Бельзеке и Собиборе тела сжигались в открытых ямах. В Освенциме имелись специально сконструированные крематории, способные сжигать по 12 000 трупов в день — но это было меньше, чем скорость, с которой газовые камеры убивали людей (зачастую по 20 000 человек в день). В Освенциме также имелось восемь открытых бетонированных ям по шестьдесят ярдов длиной и четыре ярда шириной, где сжигались тела. Рабам-евреям приходилось собирать накапливающийся на дне человеческий жир и выливать его обратно в огонь для ускорения горения.

Центры уничтожения действовали недолго. Хелмно был фактически закрыт после марта 1943 года. Треблинка, Собибор и Бельзек были эвакуированы осенью 1943 года, а их оборудование уничтожено. Майданек в июле 1944 года захватила советская армия. После этого действовал только Освенцим, в нем погибли сотни тысяч венгерских евреев, прежде чем его эвакуировали в начале 1945 года.

Точное число погибших в лагерях уничтожения установить не удастся никогда. По наиболее точным оценкам оно составляет около 4 миллиона человек, из которых примерно половина приходится на Освенцим. К этой цифре следует добавить приблизительно 600 000 погибших в польских гетто и 1 400 000 убитых мобильными группами — главным образом, в 1941 году. В целом получается, что немцы во время Холокоста убили около 6 миллионов евреев.

22.12. Европа в 1945 году

К моменту, когда советская армия в апреле 1945 года достигла Берлина, а западные союзники заняли Западную Германию, значительная часть Европы была разрушена. Вторая гражданская война в Европе за одно поколение и мировая война, в которую она переросла, стали самым ужасным конфликтом в истории человечества. В целом количество погибших было в четыре раза больше, чем во время войны 1914—1918 годов. Всего погибло примерно 85 млн человек и из них три четверти составляли граждане Советского Союза. Было убито приблизительно 13 миллионов советских военнослужащих, но потери среди гражданского населения были даже еще больше вследствие того, что немцы сознательно уничтожали население путем депортаций, рабского труда и репрессий — таким образом, было убито примерно 35 миллионов. Это стало еще одной демонстрацией того, как война намеренно направляется против гражданского населения.

Бомбардировки городов союзниками унесли жизни 600 000 немцев (это примерно в двенадцать раз больше, чем потери среди гражданского населения Британии в этой войне) и 900 000 японцев. В конце войны японские города Хиросима и Нагасаки стали первыми жертвами атомной бомбардировки. По всему миру примерно 25 миллионов гражданского населения стали беженцами, а еще 23 миллиона были насильственно переселены или депортированы.

Города и деревни во многих районах Европы были разорены. В Германии было разрушено очень много, но Советский Союз пострадал гораздо сильнее. Наибольшие разрушения имели место на Украине и в Белоруссии, где уничтожению и истреблению подверглись целые регионы. В целом Советский Союз во время этой войны потерял примерно четверть населения и треть своих основных фондов. Общий ущерб от войны был эквивалентен объему производства за десять довоенных лет (если принять в расчет потери населения, то стоимость войны окажется значительно больше).

Другие победители были ослаблены почти в такой же мере. Франция подверглась значительному разрушению (как и страны Бенилюкса), а кроме того, перестала быть мировой державой после поражения и оккупации. Положение Британии также ослабло, особенно в экономическом отношении, так как в вопросах послевоенного восстановления экономики она все еще зависела от помощи американцев.

После 1945 года карта Европы изменилась лишь частично. Версальская система была разрушена еще в период с 1938 по 1941 год, когда наибольший выигрыш получили Венгрия и Болгария (именно они более всего пострадали после 1918 года), а мини-империи Чехословакия и Югославия оказались разрушены. В 1945 году значительная часть версальских границ была восстановлена. Румыния не получила обратно Бессарабию и Южную Добруджу, ей была возвращена только часть Трансильвании. Болгария и Венгрия стали крупнее, чем в 1919 году, — но по сравнению с тем, что они получили во время войны, их выгоды значительно убавились. Была восстановлена государственность Югославии, а также Чехословакии — за исключением части Закарпатья, отошедшей СССР, чтобы обеспечить общую границу. Все прибалтийские государства были включены в состав Советского Союза — западные союзники признали то, что Советы достигли силой в 1940 году.

Самым большим изменением стала потеря Польшей значительной части своих восточных территорий и переход их Советскому Союзу. Вследствие этого границы Польши сместились на запад на несколько сотен миль — гораздо дальше, чем планировали союзники в 1919 году[138]. Тем не менее Польша получила часть Восточной Пруссии и Силезию до рек Одер и Нейсе. Советы также получили исторический немецкий город Кенигсберг на балтийском побережье.

Единственный способ осуществить этот передел на практике заключался в массовом изгнании 12 млн немцев с территорий, которые являлись этнически немецкими почти тысячу лет. Примерно 2 миллиона погибло в ходе этого зверского процесса[139]. В 1000—1300 годах Германия сильно расширилась на восток. Теперь же после подобного послевоенного урегулирования результаты этого расширения оказались сведенными на нет. Граница же Советского Союза передвинулась на запад настолько, насколько граница России не смещалась даже во времена царей.

Европа не только находилась в упадке — ее положение в мире изменилось навсегда. Соединенные Штаты являлись самой крупной экономической державой в мире с конца XIX века, но их политическая и военная мощь не были эффективно развернуты до 1940 года. Если не считать спасения союзников в 1917 году и очень ограниченного военного развертывания к осени 1918 года, потенциальная мощь США оставалась скрытой. Быстрое перевооружение после 1939 года, за которым последовала неограниченная помощь британцам после начала 1941 года и увеличение давления на японцев с лета 1941 года, ознаменовали появление Соединенных Штатов в качестве глобальной державы.

Зависимость Европы от Соединенных Штатов, вызванная произошедшими в ней гражданскими войнами (эта зависимость ярко проявилась в 1917 и 1940 годах) значительно ускорила переход влияния от Европы к Америке. Именно окончательный крах стабильности и безопасности в Европе, произошедший в 1939—1941 годах вкупе с его последствиями, затронувшими весь мир, позволили Соединенным Штатам заполнить вакуум власти. К 1943 году США стали единственной глобальной державой, а к концу войны развернули 1200 военных кораблей, 3000 тяжелых бомбардировщиков, имели шестьдесят девять дивизий в Европе и двадцать шесть на Тихом океане. США также являлись единственным государством, получившим в свое распоряжение атомную бомбу. Помимо этого, они господствовали в мировой экономике — США производили половину мирового объема промышленного производства и обладали двумя третями мирового запаса золота. Лишь благодаря американской мощи в Азии были восстановлены европейские владения, захваченные японцами в конце 1941 и начале 1942 года — но большинство из них были повторно заняты европейцами лишь после окончательной капитуляции Японии.

Период европейского господства в мире, которое развивалось в течение примерно века после 1750 года, оказался очень недолговечным. Огромная самоуверенность, характеризовавшая Европу в начале XX века, была уничтожена гражданскими войнами. Хотя Европа, особенно после быстрого экономического восстановления в пятидесятые годы XX века, оставалась крупным промышленным регионом в мировой экономике, произошла дезинтеграция ее политической власти. Ее влияние было быстро заменено влиянием Соединенных Штатов, которые обрели доминирование над значительным количеством стран Западной Европы после 1945 года.

Но даже еще более поразительным стал быстрый конец европейских империй. Через 10 лет после окончания войны Европа контролировала только несколько районов в Азии. В течение четверти века все имперские владения, за исключением нескольких разрозненных территорий и ряда островов, прекратили свое существование.

Индустриализация и урбанизация мира в XIX веке происходили по большей части в Западной Европе и Соединенных Штатах. Преимущество, которое это дало им над остальным миром, означало, что к началу XX века именно они трансформировали мировую экономику. Большая часть мира страдала от деиндустриализации в течение XIX века и все в большей степени занималась обеспечением продовольствия и сырья для промышленных стран.

Однако, как и в случае с другими явлениями в мировой истории, подобные изменения не могли ограничиваться одним регионом или набором стран. Как Китай не мог поддерживать монополию на различные изобретения, которые он создал (производство шелка, чугуна и бумаги, печатание, компас и порох), так и Западная Европа с Соединенными Штатами получили не более чем начальное преимущество над остальными странами. XX век был ознаменован ростом скорости индустриализации и урбанизации по всему миру, так как технологии быстро распространялись. Если рассматривать все это в более широком масштабе, становится очевидным, что индустриализация, большее потребление энергии, урбанизация и сопутствующее загрязнение среды и являются теми факторами, которые повлияли почти на весь мир. Новой стала лишь скорость изменений.

Тем не менее промышленные страны 1900 года (страны «ядра») сохранили свое господство, и лишь Япония смогла не только развиться до их уровня, но и обойти многие из них. Ко второй половине XX века также становится ясно, что увеличение скорости индустриализации в Китае обязательно будет оказывать все большее влияние на остальной мир исключительно из-за величины китайской экономики. К девяностым годам XX века Китай оправился от катастроф периода с 1850 по 1950 год и вошел в семерку ведущих промышленных стран мира.

Наряду с этими изменениями имелось еще одно, которое было равно, а может даже и более важным. На протяжении мировой истории правителям и государствам всегда было трудно контролировать деятельность купцов и промышленников. Теперь же индустриализация, рост мировой торговли, увеличение масштаба и сложности мировой экономики и распространение массивных потоков денег по всему миру начали оказывать фундаментальное влияние на саму государственную власть. Зачастую автономные фирмы, корпорации и финансовые учреждения стали даже более мощными и важными. И действительно, масштаб их операций, ресурсы, которыми они распоряжались, и богатство, которое они контролировали, привели к тому, что к концу XX века они стали значительно могущественнее, чем подавляющее большинство государств в мире. В то же самое время финансовые потоки в мировой экономике расширились настолько, что вышли из под контроля отдельных государств и даже международных учреждений.

23.1. Население и заболевания

23.2. Продовольствие и земля

[Ранее о сельском хозяйстве см. 20.3 и 20.4]

Рост численности населения мира более чем в семь раз после середины XVIII века требовал такого же значительного увеличения количества продовольствия. Как и в прошлом, оно в немалой степени было достигнуто с помощью возделывания новых участков земли. В период с 1860 по 1920 год для нужд сельского хозяйства был использован примерно один миллиард акров новой земли. Из них 40 % пришлось на Соединенные Штаты (в основном на так называемый «кукурузный пояс»), 20 % — на черноземы в России и еще 20 % — в Азии. В Западной Европе в этот период с пахотной землей возникли проблемы.

В течение шестидесяти лет после 1920 года для использования в сельском хозяйстве был освоен еще один миллиард акров земли. В некоторых регионах темпы освоения были даже еще выше. Особенно это было характерно для стран, где сравнительно недавно наблюдался быстрый рост населения за счет иммигрантов — таких, как Аргентина, Бразилия и Австралия, где заселение территорий все еще продолжалось в сторону от прибрежных районов. В Африке по мере сильного роста численности населения в XX веке фермеры-крестьяне вырубали леса. Однако этой дополнительной земли было недостаточно для того, чтобы прокормить все увеличивающееся населения мира. Выполнить такую задачу можно было лишь посредством двух дальнейших революций, которые пришлись на период после 1850 года — механизации и интенсификации сельского хозяйства.

До конца XIX века сельское хозяйство во всем мире зависело от людского труда, ручных орудий и ограниченной силы животных. Использование большего количества машинного оборудования зависело от технологических усовершенствований, но его введение ускорилось из-за нехватки трудовых ресурсов в странах, подвергшихся недавнему заселению. Механические жатки впервые были применены в шестидесятых годах XIX века в Соединенных Штатах, в действие их приводили упряжки численностью до двадцати лошадей, поскольку широкое применение энергии пара на фермах являлось экономически невыгодным.

Для осуществления значительной механизации нужно было подождать разработки двигателя внутреннего сгорания и появления трактора. В Соединенных Штатах они быстро нашли свое место — к 1920 году там было 250 000 тракторов, а к 1945 году их число возросло в десять раз. В Европе же трактора стали широко использовать приблизительно после 1950 года. В то же самое время возникли новые машины, такие, как хлебоуборочные комбайны — в Соединенных Штатах их стали применять с двадцатых годов XX века. Что касается Европы, то опять же здесь их использование началось значительно позже.

Первые электрические доильные аппараты появились в 1895 году и к 1920 году почти три четверти ферм в Новой Зеландии использовали их. В Западной Европе в 1950 году лишь 3 % коров доили с помощью доильных аппаратов, но по прошествии тридцати лет лишь 3 % доили вручную.

Возросшая механизация сделала возможным увеличение размера ферм, уменьшение их количества, а также снижение числа людей, занятых в сельском хозяйстве. В тридцатые годы XX века в Соединенных Штатах насчитывалось 7 миллионов ферм. В восьмидесятые годы их стало менее 3 миллионов, а свыше половины объема всей сельскохозяйственной продукции происходило лишь от 5 % этих ферм. В 1910 году сельскохозяйственная рабочая сила в Соединенных Штатах составляла более 11 миллионов человек. Спустя всего лишь шестьдесят лет на нее приходилось лишь немного более 3 миллионов. В крупных индустриальных странах завершился фундаментальный отход от преимущественно сельскохозяйственных обществ, которые доминировали в истории человечества начиная примерно с 8000 года до н.э.

До XIX века фермеры для поддержания плодородности почвы использовали навоз и компосты, производимых на самих же фермах. Затем Западная Европа, и позднее Соединенные Штаты, смогли использовать свой возрастающий контроль над мировыми ресурсами, чтобы импортировать новые удобрения. Первое гуано было привезено в Европу из Латинской Америки в двадцатые годы XIX века. Позднее в различных уголках земного шара стали добывать фосфаты; некоторые острова в Тихом океане, такие как Науру и остров Оушен были фактически уничтожены в ходе этого процесса.

Благодаря новым промышленным процессам появились новые искусственные удобрения — в сороковых годах XIX века — суперфосфаты, а в двадцатые годы XX века — азотные удобрения (названы так, благодаря фиксации в них атмосферного азота). Примерно после 1950 года данный процесс значительно расширился, так как фермерство стало отраслью промышленности — к почве в меньшей степени относились как к живому организму и в большей как к средству, удерживающему на месте сельскохозяйственные культуры, пока на них выливали все больше и больше химикатов. Возрастающее промышленное производство на фермах привело к увеличению зависимости от определенных сельскохозяйственных культур, которые были гораздо более восприимчивыми к болезням и различным вредителям. Химическая промышленность производила все большее количество гербицидов и пестицидов для опрыскивания растений — их использование в Западной Европе и Соединенных Штатах за двадцать пять лет после 1950 года возросло в пятнадцать раз.

История сельского хозяйства большинства регионов мира в XIX и XX веках сильно отличалась от истории индустриализованного мира. Люди в этих странах (подавляющее большинство населения планеты) располагали лишь очень ограниченным доступом к продуктам новых земель, заселенных европейцами. Количество доступной новой земли в таком регионе как Азия являлось крайне ограниченным, потому что сельскохозяйственное производство здесь уже шло полным ходом, и использовалась самая лучшая земля. К тому же земля была распределена очень неравномерно — в Латинской Америке к середине XX века двумя третями земли владело менее 2 % населения.

Быстро растущая численность населения означала, что количество пахотной земли на человека с конца XIX века начало почти везде снижаться. В середине XX века имелась надежда, что так называемая «Зеленая революция», введение новых высокопродуктивных сортов пшеницы и риса изменит ситуацию. Урожаи зачастую даже удваивались — но социальные и экономические следствия культивирования новых сортов обычно приводили к печальным результатам. Эти сорта требовали большого количества удобрений и пестицидов, следовательно, и стоимость их выращивания была гораздо выше. Фермеры-одиночки не имели достаточного количества земли и капитала, чтобы сделать выращивание новых сортов экономически оправданным, выгодно оно оказывалось именно крупным землевладельцам с большими ресурсами. Следовательно, они способствовали усилению тенденций к большей социальной дифференциации, более крупным земельным участкам и увеличению числа безземельных тружеников.

После середины XX века впервые в мировой истории имелось достаточное количество продовольствия, чтобы досыта накормить всех. Проблема заключалась в том, что это продовольствие было очень неравномерно распределено. К концу XX века население индустриальных стран Западной Европы, Японии и Северной Америки потребляло половину всего продовольствия в мире — несмотря на то, что на долю этих стран приходилась лишь четверть всего мирового населения. Эта проблема в основном объясняется тем фактом, что земля в Азии, Африке и Южной Америке почти полностью используется для выращивания сельскохозяйственных культур на экспорт в крупные промышленно развитые страны. Немалая часть этой торговли просто обеспечивает большее разнообразие в питании людей, которые уже хорошо накормлены. Во второй половине XX века домашняя кошка в Соединенных Штатах съедала больше, чем средний житель Африки или Латинской Америке. Объемы мировой торговли продовольствием за тридцать лет после 1950 года возросли в пять раз. Более пятидесяти стран, которые могли прокормить себя самостоятельно в тридцатые годы XX века, по прошествии пятидесяти лет стали нетто-импортерами[140]. Неурожай и голод по большей части, исчезли в Европе после серьезного кризиса 1816—1817 годов, связанного с выбросом в атмосферу большого количества вулканической пыли вследствие извержения вулкана Тамборо[141]. После этого, за исключением голода в Ирландии в конце сороковых годов XIX века (вызванного вспышкой болезни картофеля), голод возникал лишь в результате военных действий — в Бельгии в 1914—1918 годах, в Германии в конце этой войны, на западе России во время гражданской войны, в Ленинграде в 1941—1942 годах и в Нидерландах зимой 1944—1945 годов.

В остальном мире ситуация была совершенно иной. До середины XX века, вероятно, примерно половина населения мира страдала от плохого питания. К началу пятидесятых годов XX века их число возросло, и от плохого питания страдало уже шесть человек из десяти, а в 1960 год их количество составило 2 миллиарда человек. С начала шестидесятых годов ситуация улучшилась, и к 1980 год от плохого питания страдала «всего лишь» четверть населения мира. Однако из-за увеличения численности населения количество этих людей все еще превышало 1 миллиард.

После 1980 года ситуация в очередной раз ухудшилась — к концу XX века по меньшей мере 2 миллиарда человек страдало от в высшей степени неполноценного питания, и более 40 миллионов человек в год умирали от голода и связанных с ним болезней. Для этих людей даже самые элементарные блага, которые несло с собой организованное земледелие, утвердившееся около десяти тысяч лет назад, все еще недоступны. Голод также остался эндемическим, каким он был на протяжении всей истории человечества. До 1950 года наблюдались крупные вспышки голода в Сахеле[142] в 1913—1914 годах, очередная произошла в 1931 — французы возложили вину за них на африканскую «праздность», «апатию» и «фатализм» и продолжали реквизировать продовольствие.

Голод также случался в Нигере (1942 год), Бенгалии (1943—1944 годы), где погибло примерно 3 миллиона человек, и в провинции Хэнань в Китае, где количество погибших также составило 3 миллиона. Во второй половине XX века, вероятно, самый ужасный голод в мировой истории произошел в Китае в период 1958-1961 годов, когда погибло примерно 30 миллионов человек[143] — голод этот явился непосредственным результатом политики коммунистического правительства. Также голод случался в Бангладеш (1975 год), в Сахеле (на протяжении всех семидесятых годов XX века), в Эфиопии (1984—1985 годы) и в Сомали в начале девяностых годов. В каждом случае (за исключением Китая) голод случался не из-за нехватки продовольствия (в Бенгалии голод 1943 года последовал за самым крупным урожаем риса), а вследствие нехватки доступной земли, бедности и повышения цен на продукты. Все это приводило к тому, что люди не могли ни вырастить достаточного для выживания количества еды, ни заработать денег на ее покупку.

Рост численности населения, расширение посевной площади и интенсификация сельского хозяйства привели к увеличению ущерба, наносимого окружающей среде. В Западной Европе природные леса были по большей части вырублены в период после 900 года н.э. В середине XVIII века, когда поселения в Северной Америке в основном ограничивались восточным побережьем, леса покрывали примерно один миллион квадратных миль Соединенных Штатов. К 1850 году, когда граница сдвинулась на запад, примерно 40 % этих древних лесов было уничтожено. К концу XX века все еще сохранялось примерно 5 % лесов.

С середины XX века численность населения в тропических регионах, особенно в Африке, быстро возрастала, что привело к большим потерям лесов. Во второй половине XX века примерно 50 % всех тропических лесов в мире подверглись уничтожению. Приблизительно три четверти этих потерь должны были освободить землю для сельского хозяйства, остальное использовалось для экспорта древесины в промышленно развитые страны. Однако значительная часть расчищенной земли, особенно в Латинской Америке, использовалась не для крестьянского сельского хозяйства и не для того, чтобы накормить местное население, а для плантаций и ранчо с целью экспорта продовольствия в индустриальные страны.

Вырубка леса наряду с культивацией непригодных почв приводила на протяжении всей истории человечества к эрозии почв. Значительная доля огромного прироста возделываемых земель, который произошел в мире после 1850 года, имела место в регионах с неплодородными почвами, плохо подходящими для интенсивного сельского хозяйства. Великие равнины центральных Соединенных Штатов изначально избегались поселенцами, потому что имевшиеся у них плуги не могли справиться с жесткой и густой травой, переплетавшейся корнями. Создание к концу XIX века тяжелых стальных плугов, которые тянули упряжки до двенадцати быков, позволил совладать с этой травой. Однако климат здесь был очень засушливым, годовое количество осадков составляло лишь около 20 дюймов, а верхний слой почвы удерживался только травой. В период с восьмидесятых годов XIX века до двадцатых годов следующего столетия было распахано и засеяно новыми засухоустойчивыми сортами пшеницы примерно 45 миллионов акров. В начале тридцатых годов XX века произошла одна из периодических засух, которые поражают этот регион, и рыхлую, хрупкую сухую почву унесли сильные ветры, в ходе этого процесса возникали огромные пылевые бури. Первая сильная буря захватила примерно 350 млн тонн верхнего слоя почвы и разнесла его по восточным штатам (пыль была обнаружена даже на морских судах, находящихся на расстоянии 300 миль в Атлантике). К 1938 году 10 млн акров земли утратили верхние 5 дюймов почвы, а еще 13 млн акров — верхние 2,5 дюйма. Свыше трех миллионов людей оставили фермы в этом регионе, Оклахома лишилась пятой части своего населения, а в некоторых странах уехала почти половина населения. «Пылевая чаша» снова появилась в крупных регионах Великих равнин в 1952—1957 годах, и в очередной раз — в семидесятых годах XX века. К тому времени треть верхнего слоя почвы в Соединенных Штатах была уничтожена или сделана в высшей степени неплодородной для культивации.

В Советском Союзе крупный сельскохозяйственный кризис произошел в пятидесятые годы XX века вместе с программой освоения «целинных земель» — стремление задействовать и использовать неплодородные сенокосные угодья таких регионов как Казахстан. В итоге с 1954 по 1960 год было распахано примерно 100 млн акров. В 1956 году урожаи достигли максимума, а затем начался неуклонный спад. Такие методы как глубокое распахивание и оставление почвы голой на зиму под паром наряду с серьезной засухой в 1963 году привели к сильной эрозии почв. Всего лишь за три года 40 млн акров земли было рекультивировано — и очень быстро более половины новой земли оказалось заброшенной. После середины шестидесятых годов ежегодно терялся 1 млн акров земли.

Наиболее серьезной формой потери почвы является опустынивание, представляющее собой необратимый процесс превращения участка земли в пустыню. Эта проблема наиболее отчетливо проявилась в XX веке. В период с 1925 по 1975 год площадь Сахары увеличилась примерно на 250 000 кв. миль вдоль своей южной границы. К концу XX века более 10 % населения мира жили в аридных и наполовину аридных областях, которым грозило опустынивание наряду с постоянной потерей урожая и пастбищной земли.

Интенсификация производства продовольствия привела к огромному увеличению количества орошаемой земли в мире. В 1800 году орошалось примерно 20 млн акров, эта цифра уже к началу XX века выросла приблизительно до 100 млн акров. К 1980 году она превысила 500 млн акров. Хотя, как обнаружили уже самые первые фермеры, орошение является очень эффективным способом увеличения урожайности, у него есть два серьезных недостатка. Во-первых, количество используемой воды. К концу XX века более трех четвертей всей используемой в мире воды шло на орошение, и большая ее часть использовалась неэффективно: в Индии и Китае две третьих воды теряется вследствие испарения и утечки. Со второй проблемой сталкивались еще самые ранние общества в Месопотамии — заболачивание почвы, которое в сочетании с высокой температурой и испарением с поверхности приводит к ее высаливанию с образованием корки соли, что делает невозможным выращивание сельскохозяйственных культур. К восьмидесятым годам XX века свыше 80 % орошаемой земли в Пенджабе было затронуто подобным процессом.

По всему миру культивации подвергалось такое же количество земли, от которого отказывались из-за ее непригодности. Наибольший вред природе вследствие орошения был нанесен в Советском Союзе в регионе Аральского моря. Это крупное внутреннее море было необычным, потому что хотя в него впадали две крупнейшие реки Центральной Азии, ни одна из него не вытекала, и размер озера регулировался очень высокой скоростью испарения. В начале семидесятых годов советские власти осуществили грандиозный план по использованию этих двух рек для орошения более 18 млн акров земли, чтобы в условиях крайне неподходящего климата и почвы можно было выращивать рис и хлопок. Как и следовало ожидать, столь серьезное ограничение поступающей в море воды привело к тому, что оно стало быстро высыхать. К началу девяностых годов высохло две третьих моря, и площадь обнажившегося участка его дна превысила 12 000 кв. миль. Последствия были катастрофическими. В регионе Аральского моря повысилась температура, сократилось количество выпадающего дождя, соленость самого моря утроилась, пришло в упадок рыбное хозяйство, жители покинули свои деревни. Помимо этого на регион обрушились бури из соленой пыли, а снизившийся уровень подземных вод вывел из строя канализационную систему, что вызвало вспышки брюшного тифа и со временем грозит бубонной чумой[144].

23.3. Технологии

[О технологиях XIX века см. 20.4 и 21.2]

В XIX веке наблюдалось две «волны» технологических изменений. Первая характеризовалась использованием энергии пара, массовым производством текстиля и широким применением железа. Эта волна начала ослабевать к сороковым годам XIX века. Вторая волна, для которой было характерно строительство железных дорог и использование стали, начала, в свою очередь, слабеть к концу века. Это показывало, что новые технологии смогли создать новые рынки и обеспечить быстрый рост — но за ними последовало насыщение рынка и замедление роста, прежде чем развивалась очередная волна. В мировой индустриализации с конца XIX века доминировала «третья волна», основанная на увеличении использования электричества, а также сочетании нескольких новых технологий для создания транспортной индустрии и прорыва в химической промышленности.

Широкое использование электричества в промышленных странах началось в последней четверти XIX века. Сначала оно применялось для освещения, а не для промышленного использования. Электричество использовалось главным образом в общественных местах, таких как театры, магазины и банки; электричество было менее чем в 1 % домов. Постепенно были разработаны более совершенные технологии — например, лампа накаливания с вольфрамовой нитью и более крупные и надежные генераторы, а также распределительные сети на местном, региональном и в конечном итоге национальном уровне. Впервые у людей появилась легко распространяемая форма энергии.

Затем электричество стало основой для большинства других технологических новинок — в XX веке его использование росло в два раза быстрее, чем всеобщее потребление энергии. На фабриках теперь использовалось электричество, а не энергия пара, начали развиваться новые отрасли промышленности, такие как производство алюминия (для которого требовалось огромное количество электричества), появились новые рынки, особенно в области производства товаров для домашнего использования.

Соединенные Штаты стали первой страной, в которой произошла крупномасштабная электрификация, в городах — в двадцатые годы XX века и спустя десять лет — в сельских местностях. В Европе в сельской местности электричество, как правило, появлялось не раньше пятидесятых годов XX века. Этот период по большей части определил появление отраслей промышленности, производящих предметы длительного пользования, такие, как холодильники и стиральные машины. В Соединенных Штатах их начали выпускать в двадцатые годы XX века, в Западной Европе — в пятидесятые, а в Японии — в шестидесятые. Однако доступность электричества во всем мире сильно различалась. К концу XX века в Западной Европе почти во всех домах было проведено электричество, тогда как на Берегу Слоновой Кости оно имелось менее чем в одном проценте домов.

В течение большей части XX века основой индустрии являлось производство транспортных средства — не просто выпуск автомобилей, но и вспомогательные виды деятельности по поддержанию транспорта в рабочем состоянии, строительство дорог и снабжение топливом. В восьмидесятые и девяностые годы XIX века разработка двигателя внутреннего сгорания и пневматических шин сделали возможным создание первых автомобилей. В 1899 году в Соединенных Штатах было продано всего лишь 2500 механических транспортных средств, и большинство из них работали от электричества или от энергии пара. К 1922 году эта цифра выросла до 2 270 000. Число транспортных средств на дорогах Соединенных Штатов увеличилось от примерно 80 000 в 1905 году до 30 млн к концу тридцатых годов XX века.

Влияние производства автомобилей на американскую экономику было фундаментальным. К концу тридцатых годов на него расходовалась половина произведенной стали, четыре пятых производимой резины, две трети зеркальных стекол и примерно треть никеля и свинца. Лишь в конце пятидесятых годов XX века Западная Европа пережила подобный подъем автомобильного производства и количества авто-владельцев, а в Японии это произошло лишь в шестидесятые годы. К девяностым годам XX века в мире производилось примерно 35 млн машин ежегодно, и количество владельцев автомобилей повысилось от примерно 100 000 в 1900 году до почти 600 млн.

Химическая промышленность оказала лишь чуть менее впечатляющее влияние на мировую экономику благодаря производству большого количества новых материалов. Первое синтетическое волокно, искусственный шелк, было произведено в 1910 году — но настоящий бум начался спустя примерно десять лет, когда стало возможным производить его за четверть стоимости настоящего шелка. В двадцатые и тридцатые годы XX века мировое производство искусственного шелка выросло в семьдесят раз. За ним последовал целый ряд новых синтетических волокон. В 1938 году появился нейлон, а к концу XX века более половины всего производимых в мире текстильных волокон составляла синтетика.

Это стало еще одним фундаментальным переходом в мировой истории, поскольку раньше все человеческие общества зависели от натуральных продуктов. И действительно, было бы невозможно обеспечить одеждой сильно возросшее в XX веке население земного шара, используя только натуральные продукты. Для этого не имелось достаточного количества подходящей земли для выращивания хлопка или выпаса овец, и единственное что можно было бы сделать — это пожертвовать землей, предназначенной для выращивания продовольственных культур.

Химическая промышленность также зависела от новых методов перегонки нефти для производства все расширяющегося ряда пластмасс, начавшегося после 1945 года. Впоследствии мировое производство пластмассы удваивалось каждые двенадцать лет и к семидесятым годам превзошло производство меди, свинца и цинка вместе взятых. Это стало еще одним фундаментальным изменением — без этого изобретения природные продукты и металлы не смогли бы удовлетворить все потребности человечества.

К концу шестидесятых годов XX века в странах с развитой промышленной экономикой появились признаки того, что стимул к ее развитию, обеспеченный транспортной и химической промышленностью, ослабевает. Он постепенно замещался «четвертой волной» технологических изменений, в основе которой лежали электроника и коммуникационные технологии. В конце XX века этот процесс все еще набирал темп.

Именно разработка электрического телеграфа и затем системы передачи сигналов по проводам в середине XIX века впервые нарушили связь между коммуникацией и скоростью передвижения человека по суше и морю, что было характерно для всех более ранних обществ. Впервые родилась всемирная система коммуникаций. К ней в конце XIX века добавился телефон, а в первые десятилетия XX века — радиосвязь. К двадцатым годам XX столетия множество радиостанций вели вещание во всех промышленно развитых странах.

Дальнейшие важные изменения произошли в период с 1935 по 1950 год. За это время были изобретены радар, магнитофон и телевидение (первые станции в Британии и Германии передавали телепрограммы к концу тридцатых годов XX века). Вероятно, важнее всего было изобретение в 1948 году транзистора — он пришел на замену электронным лампам, и благодаря ему начался процесс миниатюризации электронной техники. В области коммуникаций очередное фундаментальное изменение произошло в начале шестидесятых годов XX века с разработкой геостационарных спутников способных передавать сигналы по множеству каналов. Сначала они действовали в небольшом масштабе — «Интелсат I», запущенный в 1965 году, мог передавать одновременно сигналы по 120 телефонным каналам и двум телевизионным каналам. К девяностым годам спутники могли передавать сигналы по 120 000 двусторонних каналов, расходы же по их использованию сократились в шесть раз по сравнению с уровнем шестидесятых годов. В восьмидесятых годах телексы, использующие телефонные линии, были заменены факсимильными аппаратами, а скоро получили широкое распространение мобильные телефоны.

Еще более поразительной стала скорость миниатюризации в электронике. Первые примитивные электромеханические компьютеры были разработаны в начале сороковых годов XX века для дешифровки кодированных сообщений. Появление транзисторов не привело к значительным изменениям — они были вызваны изобретением интегральных схем (огромного числа полупроводниковых схем на пластине размером с ноготь — фактически компьютер на чипе). Развилась в высшей степени сложная индустрия, производящая кремниевые чипы, емкость которых постоянно росла. Также развилась индустрия программного обеспечения, разрабатывающая коды для обработки большого количества информации.

С начала восьмидесятых годов XX века компьютеры перестали быть громоздкими машинами, которые занимали несколько комнат и использовали специальную охлаждающую аппаратуру. Они умещались на столе, и их можно было объединять в сети, способные обрабатывать огромные количества данных. Наряду с другими усовершенствованиями в коммуникациях это сделало возможным осуществлять быструю передачу данных и их обработку в мировом масштабе. Интернет стал лишь одним из аспектов данного феномена. Благодаря компьютерам изменились почти все отрасли промышленности, особенно индустрия обслуживания, из которых исчезла огромная часть канцелярской работы, связанной с накоплением и анализом данных. Также изменились хранение и управление складскими запасами, поскольку основные процедуры логистики были революционизированы.

Появление промышленных роботов в транспортной индустрии с восьмидесятых годов XX века не только уменьшило количество требуемой рабочей силы, но и позволило изготавливать множество моделей на одной производственной линии. Число промышленных роботов в Японии увеличилось от 14 000 в 1981 году почти до 330 000 к концу десятилетия. Благодаря новым сочетаниям технологий появились и новые отрасли промышленности. Объединение микроэлектроники и лазеров (что произошло в начале шестидесятых годов XX века) привело к появлению в начале восьмидесятых годов компакт-дисков. Эти диски использовались вместе с компьютерами для хранения большого количества данных, а также доя воспроизведения музыки — вследствие чего развилась новая индустрия по производству музыкальных дисков, предназначенных для воспроизведения в домашних условиях. Они пришли на замену долгоиграющим пластинкам, изобретенным в 1948 году.

23.4. Производство и энергия

Дальнейшее развитие индустриализации в экономически развитых странах Западной Европы, Соединенных Штатах и Японии, появление новых технологий и распространение индустриализации в мире произвело революцию в мировой экономике. В ходе первых стадий мировой индустриализации в период с 1750 года до конца XIX века мировой объем промышленного производства утроился. В XX веке он вырос примерно в 35 раз. Настоящая вспышка роста произошла после 1950 года, когда он шел в два раза быстрее, чем в первой половине XX века. Скорость перемен была такой, что мировой объем промышленного производства в период с 1953 по 1973 год оказался равным полному объему промышленного производства за весь период с 1800 по 1950 год. К девяностым годам ЮС века ежегодный рост мировой экономики находился на таком уровне, что каждые два года мировой объем производства увеличивался на величину, равную полному мировому объему производства в 1900 году.

Индустриализация распространялась в мире неравномерно. Как мы уже видели, в XIX веке произошли фундаментальные перемены в уровне развития отдельных регионов. Если объемы промышленного производства в Индии, Китае и Западной Европе в 1750 году можно было считать приблизительно равными, то к концу XIX века более девяти десятых мирового объема промышленного производства приходилось на Западную Европу и Соединенные Штаты. Их доля уменьшилась благодаря индустриализации Советского Союза в тридцатые годы XX века и индустриализации Японии и Восточной Европы после 1945 года.

Однако так называемые «новые индустриальные» страны Азии внесли лишь едва заметный вклад в уменьшение доли США и Западной Европы к концу XX века. Единственная страна, которая действительно оказала серьезное влияния — это Китай, и произошло это лишь благодаря его размеру. К девяностым годам XX века три четверти мирового объема промышленного производства приходилось на семь стран: Соединенные Штаты, Россию, Японию, Китай, Германию, Францию и Британию. В оставшейся четверти в основном присутствуют другие страны Западной Европы: Швеция, Бельгия, Нидерланды и Италия.

Влияние промышленного производства в остальных странах на мировую экономику было минимальным, но это производство, тем не менее играло важнейшую роль в самих этих странах. Из «новых индустриальных стран» самой значимой является экономика Бразилии, хотя ее доля в мировом объеме промышленного производства составляла менее 2 %. Что касается Кореи и Тайваня, то их доля составляет менее 1 %. Доля в мировом промышленном производстве стран Латинской Америки, а также частности Африки, в XX веке уменьшалась — точно так же как это было и в XIX веке.

Огромное увеличение объемов промышленного производства требовало значительного увеличения добычи минералов. С 1900 по 1960 год было добыто больше металлов, чем за всю историю человечества в предшествующий период. В оставшейся части XX века спрос на полезные ископаемые продолжал расти, а в целом потребление металлов в мире за 100 лет выросло примерно в шестнадцать раз. Некоторые цифры возросли даже еще больше. Электротехническая промышленность и автомобилестроение очень сильно зависели от меди. В девяностые годы XIX века мировое производство меди составляло примерно 150 000 тонн в год. Спустя век этот показатель превысил 9 млн тонн в год. Производство никеля (используемого главным образом для получения стали) выросло более чем в семьдесят раз.

Схема 6. Потребление энергии в мире

Частично это увеличение было достигнуто благодаря технологическим усовершенствованиям, которые сделали возможным использование руд с низким содержанием металла. В конце XIX века самая бедная из использовавшихся руд меди содержала около 3 % металла — спустя век этот показатель снизился до 0,35 %. Однако для получения тонны меди из этой руды необходимо добыть, транспортировать и переработать более 300 тонн горной породы, а затем куда-то деть большое количество отходов. На эти процессы расходовалось огромное количество энергии — ко второй половине XX века более одной пятой потребляемой в США энергии использовалось для извлечения и обработки металлов.

Быстро росли промышленное производство и добыча минералов, потребление электричества росло даже еще быстрее, а вдобавок с огромной скоростью возрастало использование транспортных средств. Но все это было бы невозможно без увеличения потребления энергии. В течение XX века мировое потребление энергии возросло в тридцать раз. XIX век являлся эпохой каменного угля, и промышленное производство не могло расширяться без его использования. В девяностые годы XIX века на каменный уголь приходилось девять десятых потребления энергии в мире. Однако век спустя его доля стала составлять менее одной трети — несмотря на то, что добыча угля возросла в шесть раз. XX век стал эпохой очередного ископаемого топлива — нефти. В 1890 году ее добыча в мире составляла 10 млн тонн в год. Спустя век этот показатель превысил 3 млрд тонн.

Самые первые сообщества в Месопотамии добывали нефть в местах, где она проступала на поверхности, и использовали ее главным образом в форме битума для заделывания швов на кораблях, а иногда даже в медицинских целях. Лишь в середине XIX века началась добыча нефти в промышленных масштабах: первая промышленная нефть в мире была получена из скважины Дрейка в Пенсильвании в 1859 году. Спрос на нефть сначала появился вследствие двух факторов. Во-первых, существующие смазочные материалы, такие как китовый жир и растительные масла, не вполне подходили для нового промышленного оборудования. Во-вторых, китового жира становилось все меньше, вследствие чего стало слишком дорого обеспечивать им освещение в жилых домах и на промышленных объектах там, где не было бытового светильного газа, получаемого из угля.

Сначала более четырех пятых нефти в мире путем очистки превращались в керосин, который использовался в осветительных приборах. Большая часть остальной нефти шла на производство промышленных смазочных материалов. Появление топок, работающих на нефти, привело к тому, что к первому десятилетию XX века примерно половину продукции нефтеперерабатывающей отрасли составляла топливная нефть. Но при этом даже в 1910 году это топливо давало лишь 5 % общей потребляемой в мире энергии — древесина по-прежнему играла гораздо большую роль. Всплеск всеобщего спроса на нефть для транспорта появился несколько позднее, и только в тридцатые годы XX века газолин (бензин) стал главным продуктом нефтяной промышленности.

К концу тридцатых годов XX века нефть стала главным источником энергии в Соединенных Штатах, когда там были открыты относительно легкодоступные месторождения в Оклахоме и Техасе. Соединенные Штаты стали главным производителем нефти в мире, в период с 1920 по 1950 год их доля в мировом производстве никогда не составляла меньше половины. На втором месте находилась Венесуэла. Тем не менее торговля нефтью в мире была сравнительно небольшой — более половины всей производимой нефти потреблялось в стране-производителе. Отчасти это было вызвано тем, что Западная Европа все еще по большей части использовала производимый в ней уголь — в 1950 году он по-прежнему удовлетворял более 90 % потребностей в энергии.

В течение двадцати лет после 1950 года ситуация в Западной Европе сильно изменилась, и она стала импортировать дешевую нефть, которая удовлетворяла более двух третей ее потребностей в энергии, что привело к закрытию многих угольных шахт. Таким образом ситуация по сравнению с XIX веком сильно изменилась. В то же самое время доля Соединенных Штатов в добыче нефти в мире сократилась от половины примерно до одной пятой, и американцы тоже начали импортировать ее в больших количествах[145]. Значительная часть этой нефти появлялась благодаря быстрому расширению ее добычи в Ираке, Иране, Персидском заливе и Саудовской Аравии. В 1950 году на этот регион приходилось менее одной десятой мировой добычи нефти; к началу семидесятых годов его доля составляла уже примерно одну треть, и было достоверно известно, что в этом регионе находится две трети мировых запасов нефти. После семидесятых годов добыча стала вестись и в технически более труднодоступных областях, таких, как Аляска и Северное море.

Значительным побочным следствием эксплуатации месторождений нефти в мире стала возрастающая важность природного газа как источника энергии. Хотя в Соединенных Штатах он использовался в местном масштабе возле нефтяных месторождений уже с начала XX века, его широкое применение зависело от улучшений в технологии трубопроводов, которые бы сделали возможным перекачивать газ под давлением на большие расстояния. Эта цель была достигнута в Соединенных Штатах в тридцатые годы XX века, но в Западной Европе природный газ стал широко использоваться лишь в шестидесятые годы, что произошло благодаря разработке месторождения в Гронингене в Нидерландах и запасов в Северном море. Позднее были разработаны огромные месторождения в Сибири, и немалая их часть стала перекачиваться в Западную Европу. К концу XX века на долю природного газа приходилось более одной пятой потребления энергии в мире.

История энергетики в XIX и XX веке характеризовалась постоянно растущим потреблением невозобновляемых ископаемых видов топлива — угля, нефти и природного газа. Альтернативу составляли лишь две технологии — гидроэнергия и ядерная энергия. Использование первой неуклонно возрастало в начале XX века и достигло наибольшей важности в конце двадцатых годов, когда на ее долю приходилось примерно 40 % электричества в мире. Затем ее важность стала столь же неуклонно уменьшаться, и к концу XX века она составляла лишь 2 % используемой в мире энергии.

Развитие ядерной энергии в пятидесятые годы XX века являлось сопутствующим результатом производства атомной бомбы. Ее сторонники утверждали, что она является способом получения на редкость дешевого электричества, но оказалось, что не все так просто. Наряду с проблемами безопасности обнаружились и технологические трудности, в результате ни один из способов выработки электричества не оказался более дешевым, чем традиционные источники. К концу XX века было закрыто более пятидесяти ядерных электростанций, и на долю ядерной энергии приходился лишь 1 % используемой в мире энергии.

До начала XIX века возобновляемые источники энергии — сила людей и животных, вода и ветер — удовлетворяли почти все потребности населения земли в энергии. К XX веку потребление энергии в мире являло совершенно иную закономерность по сравнению с той, которая преобладала ранее во всех человеческих обществах. Источниками более 90 % энергии стало ископаемое топливо. К концу XX века ежегодное потребление каменного угля в мире было в 280 раз больше, чем в 1800 году, а количество, используемой ежегодно нефти в 300 раз превышало показатели потребления в конце XIX века.

В течение этого периода потребление энергии в мире являлось весьма неадекватным. Уже в 1929 году обычный американец расходовал в семь раз больше энергии, нежели приходилась в среднем на одного жителя Земли. К концу XX века на долю Соединенных Штатов, в которых проживало примерно 5 % населения мира, приходилась треть всей потребляемой в мире энергии. Большинство населения мира остается в зависимости от органического топлива, в частности от древесины и навоза — в Индии на них приходилось 90 % всей потребляемой энергии.

23.5. Урбанизация

[Ранее об урбанизации см. 20.11.2]

Индустриализация Западной Европы и Соединенных Штатов в XIX веке привела к созданию первых в мировой истории полностью урбанизированных обществ, в которых примерно три четверти населения проживало в городах. Однако влияние этой тенденции на мир в целом все еще было небольшим. В 1900 году лишь 160 млн человек, или 10 % населения мира, проживало в городах. Для XX века были характерны три основных тенденции: быстрый рост городов в индустриальных странах, урбанизация остальной части мира и появление гигантских городов-мегаполисов. К концу XX века впервые в мировой истории большинство населения мира жило в городах.

Схема 7. Мировая урбанизация

В Западной Европе и Соединенных Штатах доля населения, проживающего в городах, в середине XX века начала уменьшаться. В Лондоне это стало отчетливо проявляться с пятидесятых годов XX века, и в течение десяти лет количество городского населения в целом неуклонно уменьшалось. Париж в период с 1968 по 1975 год лишился более одной десятой своего населения.

Города также продолжали расширять свои внешние границы. Этой тенденции способствовало строительство новых сетей железных дорог в таких городах, как Париж и Токио — но главным образом она была вызвана благодаря увеличению использования автомобилей. К восьмидесятым годам XX века территория Нью-Йорка увеличилась более чем в пять раз по сравнению с тем, какой она была шестьдесят лет назад, а численность населения при этом возросла лишь вдвое. Кроме этого, стихийный рост городской территории произошел в Токио (диаметр которого ко второй половине XX века превысил пятьдесят миль). Ранстадт в Нидерландах ныне представляет собой соединение в один город Роттердама, Гааги, Амстердама и Утрехта; при этом здесь проживает треть населения Голландии, хотя площадь города составляет лишь одну двадцатую площади страны. Также следует отметить масштабный городской пояс, протянувшийся от Бостона до Вашингтона на Восточном побережье Соединенных Штатов. Здесь проживает четверть всех американцев, а размер этого пояса составляет менее 2 % территории всей страны.

Ежедневные передвижения всех этих миллионов людей в центр города и из него как по обычным дорогам, так и по железным выливаются в огромные социальные и экономические затраты. Некоторые города фактически наводнены автомобилями. С середины XX века автомобилям были предоставлены две трети центра Лос-Анджелеса — это улицы, автострады, автостоянки и гаражи. Большое количество автомобилей привело к тому, что пробки на дорогах стали обычным явлением, и время, затрачиваемое на передвижение по городу, совсем не уменьшилось по сравнению с эпохой экипажей на конной тяге. В Нью-Йорке средняя скорость передвижения в 1907 году лишь ненамного превышала одиннадцать миль в час, а к восьмидесятым годам XX века она уменьшилась до шести миль в час.

В 1900 году две треть городского населения в мире проживало в Европе, Соединенных Штатах и Австралазии. К 1975 году впервые большинство городского населения мира стало проживать за пределами главных индустриальных стран. К концу XX века доля этого большинства уже превысила две трети.

Урбанизация остальной части мира не была связана с индустриализацией. И действительно, самые высокие показатели роста городского населения наблюдались в наименее промышленно развитых странах. В среднем здесь численность городского населения росла в два раза быстрее, чем в индустриальных странах в XIX веке — в некоторых случаях гораздо быстрее. Численность населения Лагоса в Нигерии возросла от 126 000 человек в 1931 году до 5 миллионов пятьдесят лет спустя. В Найроби в Кении скорость роста была еще быстрее. В 1906 году численность населения там составляла 11 500 чел., а в 1982 году — 1 млн.

В основном этот рост был вызван миграцией из сельской местности, поскольку в отличие от европейских стран в XIX веке, многие услуги, такие как медицинская помощь, здесь гораздо лучше оказывались в городах, а не в деревнях. Города также в силу политических причин обычно гораздо лучше снабжались продовольствием (такая же ситуация имела место в Риме двумя тысячелетиями ранее, только сейчас не было цирков и гладиаторов). Однако в некоторых городах условия могли быть на редкость суровыми. В Индии в девяностые годы XX века 1,5 млн чел. жили на улицах лишь потому, что у них не было денег на жилье — хотя у многих из них имелась работа. Инфраструктура городов оказалась не в состоянии справиться с массовым наплывом людей, и большинству приезжих приходилось жить в местах незаконного проживания, превратившихся в огромные городские районы. В таких городах как Аддис-Абеба в Эфиопии или Яунде в Камеруне более девяти десятых населения проживают именно в таких районах.

В XX веке города в мире становились больше. В 1890 году лишь в девяти городах мира численность населения превышала один миллион, и только в Лондоне, Нью-Йорке и Париже она перевалила за два миллиона. К 1920 году в 27 городах число жителей превышало один миллион, а в пяти — четыре миллиона: Нью-Йорк (8 млн), Лондон (7,2 млн), Париж (4,9 млн), Токио и Берлин (в обоих городах по 4 млн жителей). К 1960 году в 16 городах численность населения перевалила за четыре миллиона, а самая большое количество жителей имели Нью-Йорк (14,1 млн) и Токио (13,5 млн). К восьмидесятым годам в мире было 230 городов с населением более десяти миллионов жителей, а в двух — в Нью-Йорке и в Токио — численность населения перевалила за 20 млн.

Эти гигантские города очень сильно отличались от промышленных городов прошлого. В них отражалось дальнейшее изменение в обществе — уменьшение важности производственной деятельности и расширение видов деятельности, относящихся к сфере услуг, таких как финансы, банковское дело и другие связанные с ними операций. Эти финансовые и банковские институты были сильно интегрированы в растущую мировую экономику, основанную на торговле и финансовой деятельности, и зачастую больше взаимодействуют друг с другом, чем с экономикой страны, в которой находятся.

23.6. Глобализация

23.7. Экономика

После 1900 года на экономику всех стран мира оказали влияние такие значительные и беспрецедентные факторы, как рост численности населения, технологические изменения, увеличение производства, большее потребление энергии, рост мировой торговли и финансовых потоков, а также интернационализация производства. Однако в мировой экономике по-прежнему доминировали государства, которые индустриализовались в XIX веке — единственным исключением являлась Япония. Все государства стали богаче, но фундаментальная проблема, с которой сталкивались не столь промышленно развитые страны, заключалась в том, что хотя им достаточно легко удавалось перенимать новинки технологии, они не могли избавиться от доминирования промышленных держав Западной Европы и Соединенных Штатов. Огромные отличия в распределении богатства в мире, которые образовались в период с 1750 по 1900 год, не только сохранились, но и стали больше.

К последним десятилетиям XIX века Соединенные Штаты опередили Британию, став ведущей промышленной державой в мире, они сохранили это положение и впоследствии. В девяностые годы XIX века на долю США приходилось примерно 30 % мирового промышленного производства, а к концу двадцатых годов XX века их доля превысила 40 %. В тридцатые годы произошла некоторая заминка, но в 1950 году, когда европейские страны приходили в себя после войны, доля США выросла почти до 50 %.

Некоторое снижение доли Соединенных Штатов было неизбежным, но положение американцев во второй половине XX века значительно ослабло. К концу восьмидесятых годов их доля в мировом промышленном производстве стала такой же, какой она была веком ранее: в 1950 году Соединенные Штаты производили три четверти всех автомобилей в мире, к началу девяностых годов — менее одной пятой. Также они утеряли ряд своих давнишних преимуществ. Природные богатства истощились вследствие интенсивного использования, увеличились многие затраты, в то время как Западная Европа и Япония могли использовать изменения в технологии транспортировки массовых товаров (очень большие нефтевозы и рудовозы) для получения легкого доступа к недорогим зарубежным ресурсам. Размер внутреннего американского рынка также перестал являться чем-то уникальным — к концу XX века рынок Европейского союза был больше.

В конце XIX века второй наиболее динамичной экономикой в мире была экономика Германии. Несмотря на поражения в двух войнах и катастрофическую инфляцию в начале двадцатых годов XX века, она сохранила свое положение одной из трех ведущих промышленных держав мира. В девяностые годы XIX века Франция значительно отставала от Германии из-за медленного роста численности населения и малого количества каменного угля и железной руды — важнейших элементов индустриализации в XIX веке. Однако она смогла быстро перенять новые технологии и отрасли промышленности XX века, особенно после 1950 года, и вплотную приблизилась к Германии. Италия со своей явно двойственной экономикой (развитая промышленность на севере и отсталое сельское хозяйство на юге) сильно отставала от других стран с развитой экономикой вплоть до второй половины XX века. Затем Италия стала одной из самых успешных стран в мире, и рост в ней происходил быстрее, чем в Германии и Франции.

Единственной относительной неудачницей среди государств с хорошо развитой промышленной экономикой являлась Британия — первая страна, начавшая индустриализацию. Темп ее роста (который всегда был низким и в XIX веке) оставался более медленным, чем у ее соперников. В XX веке Британия, как и все остальные промышленные страны, осуществила тот же самый технологический переход — но по не вполне ясным причинам оставалась гораздо менее динамичной[146]. После 1900 года Германия оказалась в состоянии поддерживать свою долю в мировом объеме промышленного производства, в Британии же наблюдался явный, а на более поздних стадиях стремительный упадок. В 1900 году Британия производила 20 % промышленных товаров в мире, а к концу века ее доля упала до примерно 2 %. В начале восьмидесятых годов Британия впервые с того момента, как она начала индустриализироваться в конце XVIII века, стала нетто-импортером промышленных товаров.

Наибольших успехов в экономике в XX веке, несомненно, добилась Япония. В конце XIX века индустриализация здесь хоть и происходила, но была очень ограниченной — в 1900 году Индия экспортировала больше промышленных товаров, чем Япония, и Япония обошла ее лишь в конце третьего десятилетия XX века. К концу XX века Япония являлась второй промышленной державой в мире, уступая первое место лишь Соединенным Штатам. Ранняя индустриализация, как и в Британии, здесь была основана на текстиле. Производство железа и стали также росло, и к тридцатым годам XX века Япония стала третьим кораблестроителем в мире. Однако в Японии все еще была полуиндустриальная экономика — большая часть трудовых ресурсов по-прежнему была занята в сельском и лесном хозяйстве. Даже после того, как Япония пришла в себя после поражения 1945 года, объем валового национального продукта здесь был в пятнадцать раз меньше, чем в Соединенных Штатах, а 40 % рабочей силы по-прежнему занимались сельским хозяйством.

Затем за период в двадцать лет до 1973 года Японии удалось добиться такого роста экономики, которого в ходе мировой истории остальные страны достигали за куда более существенный отрезок времени. Общий рост составлял примерно 10 % в год, а промышленное производство увеличивалось со скоростью 14 % в год. К концу шестидесятых годов Япония являлась крупнейшим кораблестроителем в мире, вторым в мире производителем автомобилей и ведущим производителем потребительских товаров — таких, как телевизоры, радиоприемники, камеры и швейные машины. Уже к 1968 году объем ВВП Японии являлся вторым по величине в некоммунистическом мире.

Причины столь беспрецедентного роста заключались, вероятно, в сочетании следующих факторов: переключение трудовых ресурсов с сельского хозяйства на другие виды деятельности, быстрое заимствование передовых технологий, очень высокий уровень инвестиций (в три раза выше, чем у Соединенных Штатов), подготовка кадров в жестких условиях, долгий рабочий день и сильно защищенный внутренний рынок. Как и везде в индустриальных странах, после 1973 года рост замедлился — но все же в Японии он был выше, чем в других государствах с промышленной экономикой. К последней четверти XX века Япония коренным образом изменила свое положение. Она стала первой страной, обогнавшей все страны Западной Европы, которые начали индустриализироваться раньше нее, и к тому же во многих областях начала бросать вызов Соединенным Штатам.

Рост Японии ознаменовал фундаментальный переход в мировой экономике. В 1948 году на долю Японии приходилась 1,6 % мирового промышленного производства, к концу девяностых годов — почти 15 %. В 1960 году Япония производила лишь 165 000 автомобилей в год, но в течение последующих двадцати лет Япония обогнала Соединенные Штаты и стала крупнейшим производителем автомобилей в мире. К девяностым годам Япония производила почти 10 миллионов транспортных средств в год, и половина из них шла на экспорт. В последней четверти XX века у Японии сальдо активного торгового баланса было больше, чем в любой стране мира и она являлась крупнейшей в мире страной, кредитором. На протяжении XX века ее ВВП на душу населения возрос почти в пятнадцать раз, что в два раза превышало показатели других стран, и в три раза — показатели в Соединенных Штатах.

В конце XIX века, Россия, вероятно, была более индустриализованной, чем Япония[147], хотя в ней наблюдались многие особенности, характерные для экономики таких стран как Аргентина и Австралия — крупный экспорт сельскохозяйственной продукции, владение иностранцами большей части самых важных отраслей промышленности.

В России предприятиями нефтяной промышленности возле Баку владели исключительно иностранцы, почти то же самое наблюдалось и в добывающей промышленности. Половина предприятий химической отрасли также принадлежала иностранцам, иностранцы владели почти всеми железными дорогами. Тем не менее Россия быстрыми темпами шел процесс индустриализации — в период с 1890 по 1914 год объем промышленного производства увеличивался примерно на 6 % в год. Однако общий уровень индустриализации был примерно таким же, как в Британии в начале XIX века и во Франции около 1860 года.

Решение советского правительства предпринять форсированную индустриализацию после 1928 года принесло успех, несмотря на то, что крестьянам пришлось заплатить за это ужасной ценой в ходе коллективизации (они составили три четверти всех рабочих). В течение десяти лет после 1928 года инвестиции удвоились, производство стали и добыча угля возросли в четыре раза, выработка электроэнергии увеличилась в семь раз, а производство станков — в семнадцать раз. Даже по самым скромным подсчетам получается, что в тридцатые годы советская экономика росла со скоростью приблизительно 12 % в год, что привело к общему увеличению объема промышленного производства в четыре раза. Однако имелись и проблемы — производство потребительских товаров росло медленно, а личное потребление существенно сократилось (подобное явление было довольно типичным для экономики многих стран на начальных стадиях индустриализации).

После того, как страна пришла в себя после опустошительного влияния войны с Германией, начали возникать серьезные экономические проблемы. Государство осуществляло мощное руководство экономикой, но в ситуации, когда доступной информации не хватало, это привело к принятию неудачных решений, которые в ходе выполнения приносили еще больше вреда вследствие роста укореняющейся государственной бюрократии. Следовательно, было трудно создать динамичную экономику, восприимчивую к новинкам технологии. В стране прекрасно производились основные промышленные изделия — но вот с производством усовершенствованной и сложной продукции, типичной для более поздних стадий индустриализации, дело обстояло хуже. Учитывая стратегическое положение Советского Союза и огромные внутренние ресурсы, советская экономика в основном была автаркической с низким уровнем иностранной торговли. После 1950 года рост объема промышленного производства неуклонно снижался от примерно 15 % в год до менее чем четверти этой цифры — хотя он по-прежнему оставался столь же высоким, как и во многих странах Западной Европы. В целом российская/советская экономика выросла и стала третьей крупнейшей в мире, хотя уровень ее технологического совершенствования оставался низким.

На протяжении XX века ВВП на человека, чуть более чем в семь раз, но этот показатель ничуть не превышал показатели в других европейских странах, которые в девяностые годы XIX века находились примерно в таком же положении, как Россия — например, Испании или Португалии[148]. Однако советская модель индустриализации была важной, поскольку она, казалось, предлагала иной путь, не похожий на то, что наблюдалось в капиталистических странах. Расширение контроля Советского Союза в Восточной Европе после 1945 года привело к тому, что подобная политика опробовалась в том числе и там (до 1945 года только Чехословакия сделала значительные шаги в сторону индустриализации). Поначалу был достигнут столь же высокий рост, как и в Советском Союзе в тридцатые годы — но эти страны столкнулись с теми же самыми экономическими проблемами при попытках освоить отрасли высоких технологий, а также сектор потребительских товаров. В целом рост в Восточной Европе после 1945 года ничем не отличался от роста в экономике таких стран, как Греция.

В остальных регионах мира многие государства, такие, как Турция, Иран, Бразилия и Мексика, смогли осуществить развитие промышленного сектора и несмотря на сильное отставание от главных индустриальных стран, в такой же степени опережали остальные государства — в частности, большинство африканских. В конце XIX века во всех этих государствах почти все население было сельским и неграмотным. В 1913 году в Турции было всего лишь 269 фабрик, на которых использовалось машинное оборудование и на них работало всего 17 000 человек. В 1948 году численность промышленных трудовых ресурсов в Иране составляла лишь 40 000 человек.

Рост турецкой экономики оставался относительно низким отчасти вследствие малого количества природных богатств — лишь в шестидесятые годы XX века развились такие отрасли промышленности, как производство синтетических волокон и сборка автомобилей. К восьмидесятым годам промышленное производство составляло приблизительно четверть объема ВВП.

В Иране развитие экономики шло еще медленнее до середины пятидесятых годов, когда увеличившиеся доходы от добычи нефти стали использоваться для осуществления плана индустриализации под руководством государства. Показатели роста, составляющие примерно 11 % в год были высокими, но вызванная ими социальная напряженность в обществе, в котором продолжало увеличиваться неравенство, в немалой степени способствовала революции 1979 года. Результатом этой революции стало свержение шаха.

В Бразилии и Мексике индустриализация начала идти полным ходом лишь в сороковые годы — в 1943 году, когда заработал первый сталелитейный комбинат, бразильская сталелитейная промышленность все еще использовала для переплавки металлолом. В обеих странах важную роль играло руководство со стороны государства — в Мексике после национализации нефтяной промышленности в тридцатых годах, а в Бразилии во времена военного правительства после 1964 года, когда показатели роста экономики достигали 10 % в год.

После 1950 года четыре государства в Азии — Тайвань, Южная Корея, Сингапур и Гонконг — последовали примеру Японии и осуществили значительную индустриализацию. Экономика Сингапура и Гонконга являлась уникальным примером экономики, с самого начала построенной на торговле и предоставлении различных услуг. Там не было крупных сельских районов, расположенных в глубине страны, поэтому им не пришлось сталкиваться с трудными проблемами, с которыми приходилось иметь дело другим государствам при отходе от сельскохозяйственной экономики. Обе страны практиковали свободную торговлю, поскольку внутренний рынок был столь мал, что не было смысла его защищать, но при этом требовался импорт дешевого продовольствия. В производстве экономия за счет расширения масштабов производства могла происходить только благодаря экспорту.

Тайвань и Южная Корея столкнулись с гораздо более сложными проблемами — но там и там у власти стояли авторитарные правительства, которые были преисполнены решимости произвести индустриализацию по политическим причинам. Ради руководства этим процессом они были готовы осуществить значительное государственное вмешательство. Правительство в обеих странах считало необходимыми основами для индустриализации земельную реформу (с целью повышения продуктивности сельского хозяйства) и крупные образовательные программы. В конце сороковых годов XX века примерно 40 % рабочей силы в Южной Корее все еще были неграмотными, и в обоих государствах дети в среднем посещали образовательные учреждения чуть более трех лет. В течение сорока лет последний показатель превысил двенадцать лет — став почти таким же, как в большинстве промышленно развитых стран. С конца пятидесятых годов оба государства прошли необычно интенсивный период развития, быстро осваивая основные отрасли промышленности, такие как черная металлургия, более сложные индустрии, например, химическую и производство автомобилей, а также высокотехнологичную электронную аппаратуру.

До шестидесятых годов в Тайване не было ни одного сталелитейного завода; в Южной Корее таких заводов не было до начала семидесятых годов, когда государство выделило более 3.5 миллиардов долларов на создание этой отрасли промышленности. В 1986 году корейцы уже давали американцам советы по модернизации их заводов. Южная Корея построила свое первое крупное судно в 1973 году, а в течение десяти лет она по масштабам судостроения обогнала Японию. К девяностым годам в Южной Корее появились собственные транснациональные корпорации, такие как «Самсунг» и «Голдстар», и она начала экспортировать автомобили в Западную Европу.

Общее влияние индустриализации в этих двух странах было поразительным. В 1975 году объем ВВП на человека в Южной Корее находился на таком же уровне, как в Гватемале. К девяностым же годам он стал почти таким же, как в таких европейских странах как Португалия и Греция. В конце XIX века объем ВВП на человека в Тайване был примерно таким же, как в Бангладеш (в то время являющейся частью Британской Индии). Спустя сто лет он увеличился более чем в тринадцать раз.

Каким же был общий эффект всех этих изменений? Неравномерность в распределении богатства в мире, которая возникла в связи с индустриализацией в Западной Европе и Америке в XIX веке, сохранилась и в веке XX. Самые богатые страны на 1900 год по-прежнему являлись самыми богатыми и в 2000 году (хотя в их группе произошли некоторые изменения) — а беднейшие страны в общем и целом по-прежнему оставались беднейшими. Несмотря на растущую индустриализацию в остальной части мира, неравномерность в распределении богатства не уменьшалось, а напротив, увеличивалась. В 1900 году в среднем человек, живущий в промышленных государствах Западной Европы, был приблизительно в три раза богаче, чем тот, кто проживал в более бедных странах мира. К концу девяностых годов жители индустриальных западных стран были уже примерно в семь раз богаче. Некоторые из отличий были даже больше, чем могут дать представление традиционные показатели. К девяностым годам XX века доход на человека в Соединенных Штатах был в среднем в восемьдесят раз выше, чем средний доход жителя Конго.

Экономика многих стран в конце XX века испытывала сильный спад. К середине девяностых годов жители 89 стран мира стали беднее, чем они были в 1980 году, и в 43 странах (главным образом в Африке) беднее, чем в 1970 году — это абсолютные, а не относительные показатели упадка.

23.8. Загрязнение окружающей среды

[Ранее о загрязнении см. 20.11.3]

Огромное увеличение промышленного производства и использования энергии в XX веке вызвало загрязнение среды, ранее не наблюдавшееся в мировой истории.

Нерегулируемая индустриализация в XIX веке привела к серьезным экологическим проблемам в больших городах и в более крупных регионах — таких, как Рур в Германии, Лимбург в Бельгии, «Черная страна»[149] в Англии. Дым и отходы промышленных предприятий превратили многие области в ядовитые пустыри. Реки везде использовались для того, чтобы сливать в них смертоносный коктейль из химических отходов, в результате чего они становились не способными поддерживать жизнь и опасными для людей.

В XX веке распространение индустриализации в мире привело к созданию подобных условий во многих регионах. Это было особенно характерно для коммунистических государств, где осуществление индустриализации считалось делом первостепенной важности. Очень сильное загрязнение произошло в областях Восточной Германии, Богемии и Верхней Силезии, где имелось большое количество металлургических и металлообрабатывающих предприятий и химических заводов, использующих низкокачественный бурый уголь. К восьмидесятым годам в районе вокруг города Мост в Чехословакии выбросы сернистого газа были в двадцать раз выше максимального количества, рекомендованного Всемирной организацией здравоохранения (ВОЗ) и школьникам часто приходилось пользоваться респираторами. Возле Катовицы в Польше две трети производимого продовольствия было столь загрязнено, что оказывалось непригодным для употребления в пищу людьми, а три четверти воды было непригодно для питья. В трети всех рек не было никакой жизни, а река Висла на протяжении двух третей своей длины не годилась даже для промышленного использования, поскольку ее вода вызывала быструю коррозию металла. В балтийском регионе область площадью примерно в 100 000 квадратных миль являлась биологически мертвой из-за ядов, приносимых реками. В Китае промышленные предприятия также использовали легкодоступный бурый уголь, что привело к сильному загрязнению — уровень сернистого газа в крупных промышленных городах возрос настолько, что стал превышать нормы, рекомендованные ВОЗ, более чем в семь раз. В Бразилии район города Кубатао возле Сан-Паулу стал самым загрязненным местом на земле.

С середины XX века использование новых промышленных процессов, в частности, огромное увеличение производства синтетических химических веществ (за сорок лет начиная с 1945 года производство этих веществ в США возросло в 400 раз) привело к образованию широкого ряда химических веществ, которые являются токсичными даже в минимальных количествах. В их число входили пестициды, такие как ДДТ (который, в конечном счете был запрещен в промышленных странах из-за воздействия, оказываемого на природу), органо-фосфатные соединения и полихлорированные бифенилы (самые канцерогенные вещества, известные науке), используемые в качестве изоляторов в электротехнической продукции и добавок в краску, которые не запрещались в течение сорока лет. Когда эти химические вещества попадали в окружающую среду, это часто приводило к катастрофическим последствиям. В итальянском городе Севезо из-за аварии на химическом заводе произошел выброс диоксина, вследствие чего пришлось удалить верхние восемь дюймов почвы на участке площадью семь квадратных миль. В Бхопале в Индии из-за утечки метилизоцианата погибло примерно 10 000 человек, а пострадало в два раза больше (большинство из них ослепло). В сороковых годах XX века Соединенные Штаты произвели 1 миллион тонн опасных отходов. В течение сорока лет их количество превысило 250 миллионов тонн.

Еще одним серьезным источником загрязнения стало увеличение в городах количества транспортных средств, которые пришли на замену лошадям, также являвшимся источником загрязнения в XIX веке. Это было впервые отмечено в Соединенных Штатах, в которых было большое число автовладельцев. Первый фотохимический смог, вызванный выхлопными газами, наблюдался в Лос-Анджелесе в 1943 году — город расположен в долине, где имеется естественный инверсионный слой, удерживающий газы в течение большей части года. К концу восьмидесятых годов похожие условия стали характерными для более сотни американских городов. Когда количество автовладельцев стало расти по всему миру, снова начали возникать эти же самые проблемы. К концу шестидесятых годов серьезный уровень загрязнения имелся в Токио, а в Мехико (где также имеется естественный инверсионный слой) к восьмидесятым годам сильный смог наблюдался 300 дней в году.

Ни одно правительство не было готово всерьез ограничить использование автомобилей или владение ими, а контроль в том виде, в каком он осуществлялся, был сосредоточен на технологической стороне — постепенно прекращали использовать свинцовые добавки к бензину и начинали применять каталитические дожигатели выхлопных газов, которые удаляли из них некоторые вредные химические вещества. За пределами крупных индустриальных стран контроль был вовсе незначительным.

Ситуация с загрязнением дымом городских территорий была улучшена, когда сжигание угля постепенно было прекращено и на замену ему приходило становящееся все более широким применение нефти, газа и электричества. Ужасные условия, возникшие в Лондоне в XIX веке, сохранялись до середины XX века. В период с 1920 по 1950 год солнце в центральном Лондоне в среднем светило на одну пятую меньше, чем в удаленных от центра районах, не столь затронутых смогом. Именно после ужасного смога в декабре 1952 года, когда погибло более 4000 человек, наконец были предприняты определенные действия. В соответствие с законом, принятым в 1956 году, был введен контроль над типами топлива, которое можно сжигать в городах, а к 1970 году количество дыма в воздухе над Лондоном снизилось на 80 %. В других странах мира условия оставались ужасными. К концу XX века уровень загрязнения в Дели был в четырнадцать раз выше, чем в Лондоне, а в Багдаде в три раза выше, чем в Афинах (наиболее загрязненном городе Европы).

Все эти проблемы, связанные с загрязнением, носили, по сути, локализованный характер: вследствие этих проблем возникали ужасающие условия в определенных районах, но их влияние на остальные регионы обычно являлось ограниченным. Однако в течение XX века быстро растущая скорость индустриализации и ее распространение по всему миру привели к тому, что экологические проблемы начали меняться. Они становились более сложными, и увеличивался их масштаб — из проблем отдельно взятого района они превращались в проблемы целого региона, а затем становились явлением мирового масштаба.

Помимо этого, они были еще одним признаком растущей интеграции мира. Кислотные дожди были впервые выявлены в промышленных городах Британии в пятидесятые годы XIX века. Большую часть XX века, у большинства фабрик и электростанций были низкие трубы, и вследствие этого кислотные дожди оказывались локализованными в районах главных промышленных центров. Но постоянно возрастающее потребление ископаемых видов топлива и увеличение объема промышленного производства наряду с неразумной политикой строительства очень высоких труб в стремлении уменьшить проблемы местного загрязнения с помощью рассредоточения загрязняющих агентов, превратили кислотные дожди в серьезную региональную проблему. Выработка сернистого газа (главного виновника кислотных дождей, поскольку в атмосфере он превращается в серную кислоту) возросла от 45 миллионов тонн в год в девяностые года XIX века до 170 миллионов тонн спустя век. Четверть всего выделяемого количества происходила лишь от двух стран — Соединенных Штатов и Канады. В течение лишь десяти лет в середине XX века меде- и никелеплавильная печь в Садбери в Онтарио выпустила сернистого газа больше, чем все вулканы (главные природные источники сернистого газа) в истории Земли. На территориях, расположенных в направлении действия преобладающих ветров из этих районов, кислотность осадков быстро возрастала: дожди часто были кислыми как уксус, а один раз в Уилинге, в Западной Вирджинии, в центре одного из самых загрязненных районов Соединенных Штатов, кислотность дождя оказалась такой же, как у аккумуляторной кислоты. Когда этот дождь попал в реки и озера, это привело к вымиранию жизни в них из-за недопустимого уровня кислотности. В западной Швеции, которая страдала от кислотных дождей, спровоцированных Британией, кислотность озер в восьмидесятых годах XX века стала в сто раз выше, чем она была пятьюдесятью годами ранее, а в четверти из них перестали существовать какие-либо формы жизни.

На заключение международных соглашений потребовалось немалое время, так как интересы государств, осуществляющих загрязнение, и интересы государств, страдающих от него, сильно различались. Соглашения, которые были заключены в период с середины восьмидесятых до конца девяностых годов XX века, относились только к ведущим индустриализованным странам и были направлены на решение проблемы загрязнения среды в Северной Америке и Европе. За пределами этих регионов никаких действий по улучшению ситуации почти не предпринималось, а выбросы сернистого газа (и соответственно уровень кислотных осадков) продолжали увеличиваться.

Кислотные дожди долгое время оставались региональной проблемой. Однако растущая индустриализация создала еще две проблемы в мире — разрушение озонового слоя и глобальное потепление. Впервые в мировой истории деятельность людей поставила под угрозу сложные глобальные механизмы, делающие возможной жизнь на земле. Первая проблема была вызвана разработкой в двадцатые годы XX века синтетических химических веществ, называющихся хлорфторуглероды (ХФУ). На первых порах они казались классическим примером пользы технологического прогресса. Эти вещества были неядовитыми, не горели и не взаимодействовали с другими веществами. Они широко использовались в качестве хладагентов в холодильниках и системах кондиционирования воздуха. Также они применялись для изготовления пенопластов, очистки печатных плат, а после 1950 года — в качестве газовытеснителей в аэрозольных балончиках. Не принималось никаких мер по предотвращению проникновения этих веществ в атмосферу, и выбросы возросли от 100 тонн в 1931 году до 650 000 тонн в год к середине восьмидесятых годов.

Почти все ХФУ применялись именно в основных промышленно развитых странах. Только в конце XX века некоторые из государств, в которых индустриализация произошла позднее, начали оказывать влияние на ситуацию: если когда-то в Пекине холодильники были лишь у 3 % населения, то в течение десяти лет после 1975 года их число возросло до 60 %. В середине семидесятых годов было обнаружено, что ХФУ накапливаются в атмосфере и уничтожают защитный озоновый слой, поглощающий ультрафиолетовое излучение, являющееся вредным почти для всех форм жизни. Хотя ХФУ присутствовали лишь в небольших концентрациях по сравнению с огромным размером атмосферы, они являлись чрезвычайно сильными — один атом хлора, высвободившийся из молекулы ХФУ, может уничтожить до 100 000 молекул озона.

Первые серьезные снижения уровней озона произошли над Южным полюсом, где условия зимой идеально подходили для того, чтобы происходило значительное уничтожение озона. К концу восьмидесятых годов XX века приблизительно половина озона над Антарктикой была уничтожена, а «дыра», образующаяся каждую весну, покрывала участок размером с континентальные Соединенные Штаты. В начале лета «дыра» перемещалась в северном направлении над Южной Америкой, Австралией и Новой Зеландией, где уровень озона снижался на четверть. В начале девяностых годов сильное истончение озонового слоя отчетливо проявлялось в северном полушарии весной и ранним летом.

Основательные научные свидетельства уничтожения озонового слоя начали выявляться с начала семидесятых годов XX века — но, несмотря на это, прошло немало времени, прежде чем стали предприниматься какие-либо серьезные меры. ХФУ можно было перестать использовать в аэрозольных баллончиках, поскольку имелись легкодоступные заменители, но крупные химические компании усиленно отрицали какую-либо связь между ХФУ и уничтожением озонового слоя. Только когда они смогли производить заменители, правительства индустриальных стран согласились предпринимать те или иные меры. В ходе ряда переговоров в конце восьмидесятых, начале девяностых годов были заключены соглашения о снятии с производства ХФУ к 1996 году во всем мире и о том, что основные промышленные государства будут делиться технологиями, чтобы помочь остальным странам мира перейти на использование других веществ.

Проблема оказалась в том, что гидрохлорфторуглеводороды (ГХФУ), пришедшие на замену ХФУ, тоже уничтожали озоновый слой — единственное их преимущество заключалось в том, что они были не такими долгоживущими, как ХФУ. Концентрация ХФУ и ГХФУ продолжала расти и, вероятно, она станет такой же как в семидесятые годы не ранее середины XXI первого века.

Уничтожение озонового слоя было вызвано единственным синтетическим химическим веществом, которое ошибочно считалось безвредным, а на деле оказалось способным создать глобальную проблему, несмотря на то, что это вещество выпускалось лишь несколькими государствами. Проблему оказалось возможным уменьшить и в конечном счете решить с помощью замены альтернативными химическими веществами. Подобное решение являлось относительно безболезненным для промышленных стран. Глобальное потепление является наглядной демонстрацией проблем, вызванных процессами, глубоко укоренившимися в истории современного мира.

Глобальное потепление было вызвано сочетанием нескольких факторов — изменением в потреблении ископаемых видов топлива начиная с XVII века, феноменальным увеличением их использования с начала XIX века, ростом индустриализации, все большим использованием транспортных средств и расширением сельского хозяйства для того, чтобы можно было прокормить беспрецедентно возрастающее население земного шара. Глобальное потепление, помимо естественных процессов, являющихся неотъемлемой частью поддержания жизни на земле, вызвано тремя газами (помимо ХФУ). Источником закиси азота являются выхлопы автомобилей и возросшее использование нитратных удобрений. Метан образуется вследствие гниения растительности на дне искусственно затопляемых рисовых полей, а также испускается крупным рогатым скотом и термитами.

Площадь искусственно затопляемых рисовых полей в мире (главным образом в Азии) увеличивалась в XX веке на 1 % в год, количество крупного рогатого скота в мире удвоилось за один только период с 1960 по 1980 год. Вырубка лесов вызвала значительное увеличение числа термитов, питающихся гниющей древесиной. Все эти факторы отражали четырехкратное возрастание численности населения земного шара в XX веке. Количество метана в атмосфере в период между 1750 годом и концом XX века возросло на 135 %.

И все-таки основным газом, служащим причиной глобального потепления, является углекислый газ, образующийся при сжигании ископаемых видов топлива — таких, как древесина, каменный уголь, нефть или газ. Потребление угля в мире в течение двух столетий после 1800 года возросло в 280 раз, а использование нефти увеличилось в 300 раз на протяжении только XX века. Последствия можно проследить в накоплении углекислого газа в атмосфере. С середины XVIII века до конца XX века количество углекислого газа возросло на одну треть — от 0,027 % до чуть более 0,036 %. До XX века увеличение его количества было очень небольшим, что отражало невысокую скорость индустриализации в XIX веке. И действительно, более половины общего увеличения в период с 1750 по 1990 год произошло за сорок лет после 1950 года. В этот период выбросы углекислого газа возросли в четыре раза и к девяностым годам XX века увеличивались приблизительно на 4 % в год (это было равноценно удвоению каждые шестнадцать лет).

Предположение о последствиях перехода больших количеств углекислого газа в атмосферу вследствие сжигания ископаемых видов топлива первым высказал в 1896 году шведский ученый Сванте Аррениус. Углекислый газ, как и три остальных газа, удерживает тепло в атмосфере и, следовательно, вызывает повышение температуры в мире. Как мы уже рассмотрели во второй главе, причины естественных колебаний температуры в мире были выявлены в двадцатые годы XX века югославским ученым Милутином Миланковичем. Эти колебания оказали значительный эффект на человеческие общества — за общим глобальным потеплением с 1300 года началось понижение температуры, которое стало сильно проявляться в Европе с середины XVI века и привело к «малому ледниковому периоду», продлившемуся до середины XIX века. После 1850 года температура в мире немного увеличилась по естественным причинам — но к середине девяностых годов XX века благодаря научным свидетельствам стало ясно, что деятельность людей привела к дополнительному повышению температуры на 0,5°С.

Однако большинство этих газов, попавших в атмосферу за последние несколько десятилетий XX века, пока еще не оказала какого-либо влияния на температуру, то есть дальнейшее повышение на 0,5°С было неизбежным. Таким образом, если увеличение выброса газов будет продолжаться с такой же скоростью, как в настоящее время, то к первым десятилетиям XXI века почти несомненно, произойдет общее повышение температуры на 2,5°С. Скорость повышения температуры окажется значительно выше, чем способность природных экосистем к адаптации, и доведет температуру в мире до ее самого высокого уровня со времен продолжительного межледникового периода, имевшего место около 120 000 лет тому назад.

К концу девяностых годов XX века, несмотря на почти непрерывные международные переговоры, не было предпринято никаких эффективных мер, а соглашения так и не привели к обязательному, принудительному и значительному уменьшению производства газов, вызывающих глобальное потепление. Причины этой неудачи заключаются в глубоко укоренившихся особенностях, в соответствии с которыми развивалась современная мировая экономика после 1750 года. Почти все выбросы газов, вызывающих парниковый эффект, особенно углекислого газа, в период с 1750 года до конца XX века производились государствами, которые первыми начали индустриализироваться в Европе, а также Соединенными Штатами. Именно на долю этих государств и Японию приходилась большая часть мирового объема промышленного производства, именно в этих государствах было больше всего транспортных средств в мире, и именно они потребляли больше всего энергии. Эти страны, особенно Соединенные Штаты, не желали сильно сокращать выбросы газов, поскольку это повлияло бы на уровни их потребления и процветания. Однако любая попытка решить проблему глобального потепления с помощью замораживания выброса парниковых газов на уровне девяностых годов была бы наказанием для стран, индустриализовавшихся позднее, поскольку оно бы ограничило их будущий экономический рост, когда они были одними из беднейших государств мира и уж никак не могли стать первопричиной глобального потепления. С другой стороны, если не вводить определенный контроль над промышленным расширением и энергопотреблением Китая, страны с одной из крупнейших экономик в мире, это очень быстро сведет на нет любые сокращения выбросов главными индустриальными державами (если бы они захотели на них пойти). К концу XX века перспективы относительно самого серьезного экологического наследия недавней мировой истории выглядели безрадостными[150].

С середины XIX века до 1940 года Европа являлась доминирующим регионом в мире. Под ее правлением находилась приблизительно половина населения мира в ее официальных империях, и она доминировала над другими регионами, в частности, над Латинской Америкой с помощью своей «неофициальной империи» экономического влияния. Соотношение сил в Европе влияло на жизни сотен миллионов людей по всему земному шару. Именно после первой из нескольких больших гражданских войн в Европе христианские европейские державы достигли того, к чему стремились на протяжении пятисот предшествующих лет — окончательного разгрома и разделения Оттоманской империи.

До 1940 года мировое значение неевропейских держав было минимальным. Соединенные Штаты представляли собой крупнейшую одиночную экономику в мире, но в политическом и стратегическом отношении они были по-прежнему замкнуты на себя, если не считать их краткого вмешательства в европейский конфликт в период с 1917 до 1919 года. Они господствовали над странами Карибского бассейна и Центральной Америкой — но согласились на политическое разделение мира, которое было оформлено европейскими державами в последние десятилетия XIX века.

Япония являлась важной региональной державой, но до начала тридцатых годов XX века также довольствовалась второстепенной ролью и признавала сферы влияния европейцев — Энтони Иден, министр иностранных дел Великобритании, называл их «заповедниками белой расы» в Азии. Китай находился в самом масштабном упадке за весь период своей долгой истории (отчасти это стало результатом действий японцев).

Тем не менее даже до краха власти европейцев над Азией в 1940—1942 годах (в результате второй гражданской войны) появились признаки того, что влияние европейцев уже достигло своего апогея. В частности возрождение Турции при правлении Кемаля Ататурка, рост националистического движения в Египте и трудности, с которыми британцы столкнулись в ходе управления Индией — все это свидетельствовало о том, что европейское господство подвергается испытаниям, становящимся все серьезнее.

24.1. Европейские империи

В первые десятилетия XX века европейские державы все еще участвовали в боевых действиях, связанных с установлением контроля над рядом регионов в своих колониях. В Сомали, Афганистане и Ираке британцы использовали современные методы, такие как бомбардировщики и отравляющий газ. Последней колониальной войной стало нападение итальянцев на Эфиопию в 1935—1936 годах. Однако главной целью владычества теперь являлась эксплуатация. Она была сосредоточена на двух факторах — земле и трудовых ресурсах, а соотношение между ними менялось в зависимости от местных условий.

Очень редко местное население само желало выращивать сельскохозяйственные культуры на экспорт. В голландской Ост-Индии и в других местах Юго-Восточной Азии крестьяне выращивали сахар, хлопок, табак, пряности и каучук, что они и раньше делали веками (за исключением каучука). В Западной Африке производство пальмового масла и выращивание земляных орехов находилось почти полностью в руках местных крестьян. Однако попытки заставить крестьян выращивать определенные сельскохозяйственные культуры обычно оказывались безуспешными. В 1903 году в Восточной Африке немецкие власти ввели выращивание хлопка на очень невыгодных условиях — земледельцы получали только треть продажной цены, а остальное делилось между немецким представителем и колониальной администрацией. В течение двух лет вспыхнуло крупное восстание, в результате которого погибло примерно 75 000 африканцев. Португальцы тоже ввели выращивание хлопка в Анголе в двадцатые годы XX века, а после 1941 года — выращивание риса в Мозамбике.

Проблема для более 100 000 крестьян, выращивавших непродовольственные культуры, заключалась в том, что в случае неурожая у них не оказывалось ни денег, ни средств к существованию. Тысячи крестьян бежали в соседние колонии, чтобы не сталкиваться с такой системой, и это стало одной из существенных причин националистических восстаний, которые начались в начале шестидесятых годов XX века.

Колониальным властям требовались трудовые ресурсы не только для обработки принадлежащей европейцам земли, но и для общественных работ. Формально рабства в XX веке уже не существовало. Единственным исключением являлись португальские колонии, в которых оно было официально отменено лишь в 1913 году. К этому моменту там все еще оставалось около 60 000 рабов (в Анголе раба можно было купить приблизительно за 30 фунтов), но также имелось 100 000 человек, занимающихся принудительным трудом на плантациях какао в Сан-Томе, которые не являлись рабами лишь теоретически.

Однако и после 1913 года в португальских и французских колониях принудительный труд, продолжавшийся примерно четыре месяца в году, являлся нормой. В период с 1922 по 1934 год 120 000 человек по требованию французов строили железную дорогу в Экваториальной Африке, а в середине тридцатых годов Франция выжала целых 2,7 миллиона человеко-дней лишь из одной колонии Гвинея. Французы до 1937 года не заменяли принудительный труд налогообложением, а португальцы до 1956 года не ратифицировали конвенцию о принудительном труде, принятую на генеральной конференции Международной организации труда[151].

В остальных европейских колониях наблюдался более утонченный подход к получению труда, который был нужен колониальным властям. Введение налога на жилье или подушного налога, которые следовало платить наличными, являлось способом заставить африканцев отказаться от натурального сельского хозяйства и заниматься вместо этого работой, в которой были заинтересованы европейцы. Пьер Рикмане, губернатор бельгийского Конго, сказал в 1934 году: «Чтобы заставить черных работать, мы должны преодолеть не столько их лень, сколько их отвращение к нашей работе и безразличие к нашей системе оплаты труда».

Французы обычно вводили подушный налог на всех африканцев старше восьми лет, и этот налог обеспечивал все налоговые поступления для колонии (обычно предполагалось, что колонии будут сами финансировать себя). Как только британцы взяли под контроль Кению, они ввели там налог на жилье — но когда африканцы стали селиться по много человек в один большой дом, налог на жилье был заменен подушным налогом. В 1910 году к этому был добавлен принудительный труд по шестьдесят дней в году. Затем европейские поселенцы сочли, что им не хватает трудовых ресурсов, и в 1920 году подушный налог был утроен. Работали африканские мужчины, а женщины занимались сельским хозяйством. Зарплата была обычно низкой — исключение составляла работа в шахтах, хотя рабочие-мигранты содержались в плохих условиях в грязных бараках, в которых царила суровая дисциплина.

Азия и Африка оставались не очень важными регионами доя заселения европейцами — эмигранты предпочитали отправляться в белые колонии Австралазии, Канады и Латинской Америки. Лишь в трех регионах Африки к югу от Сахары образовались значительные европейские поселения — это были Южная Африка, Южная Родезия и Кения. Здесь европейцами была захвачена значительная часть африканской земли. В Южной Африке в начале тридцатых годов XX века 6 миллионов африканцев были вынуждены находиться в «исконных резервациях», которые представляли собой 34 000 квадратных миль наихудшей земли, в то время как белые численностью менее 2 миллионов занимали территорию площадью 440 000 квадратных миль, причем немалая ее часть никогда не возделывалась. Похожая ситуация наблюдалась и в Южной Родезии.

В Кении британское правительство решило в 1905 году открыть горные районы для заселения европейцами. Эти районы подходили климатически, там была самая плодородная почва и имелся доступ к единственной железной дороге в колонии. Земля была силой отобрана у африканцев, а их скот продавался, если они возражали. К 1910 году приблизительно 600 000 акров в год уходили европейцам, которые арендовали фермы у правительства на срок в 999 лет по 10 фунтов в год за участок в 5000 акров. К 1930 году 2000 белых поселенцев владели 5 миллионами акров земли в Кении. Официально эта земля принадлежала африканцам, хотя они возделывали менее одной восьмой части своих участков. Культуры, которые там выращивались, были выбраны правительством, которое, в свою очередь, руководствовалось постоянно менявшимися интересами империи. Таким образом выращиваемые культуры менялись от маиса до сизаля, а в конечном счете был сделан выбор в пользу кофе. Целью этого являлось уменьшение зависимости Британии от кофе, импортируемого из Бразилии.

В ходе этих экспроприаций численность африканского населения Кении снизилась — в 1902 году она составляла 4 миллиона человек, а спустя двадцать лет сократилась до 2,5 миллионов. Африканцам также приходилось нести и налоговое бремя. Был введен налог на импорт, но только на сельскохозяйственные орудия, используемые местным населением — то, что предназначалось для европейцев, пошлинами не облагалось. В двадцатые годы XX столетия общая сумма прямых налогов, выплачиваемых богатыми белыми поселенцами, составляла 7500 фунтов в год, африканское же население платило 558 000 фунтов в год.

Экономическое развитие колоний, особенно в Африке, не поощрялось. Больше всего колониальные державы остерегались развития местной промышленности, дабы дать производителям из метрополии легкий доступ на колониальные рынки. Одной из крупных областей инвестирования являлась горная промышленность — на нее до 1935 года приходилось две трети всех капиталовложений в Африке. К тому времени вывоз минералов составлял более половины экспорта всего континента, а в отдельных случаях, как, например, в Северной Родезии с ее обширными залежами меди, он составлял почти 96 % экспорта.

Транспортная инфраструктура обычно была очень ограниченной — было построено несколько железных дорог и портов, но их задачей являлось обеспечение экспорта наиболее важного для европейцев сырья. Как только это было достигнуто, капитальные вложения обычно прекращались. В Африке две трети железных дорог находились в странах-поставщиках минеральных ресурсов Южной Африки, в Северной и Южной Родезии и Бельгийском Конго. Почти не прилагалось усилий к тому, чтобы местное население было образованным. В 1921 году во французской экваториальной Африке среди населения почти в 3 миллиона человек только 4000 детей посещали начальную школу. В конце пятидесятых годов XX века, как раз перед тем, как Бельгийское Конго стало независимым, во всей стране было лишь шестнадцать африканцев, окончивших университет, и ни одного юриста, инженера или врача. На трех высших ступенях администрации находилось 4500 европейцев и шесть африканцев. Главная причина такого положения дел заключалась в том, что бельгийцы не принимали мер к тому, чтобы африканское население получило среднее образование.

К тридцатым годам XX века начальный период завоевания и «умиротворения» в европейских империях уступил место консолидации и управлению. Все колониальные власти считали, что они установлены надолго — ни одной «небелой» колонии не было предоставлено независимости, и только Филиппинам пообещали ее к 1944 году. В 1929 году британское министерство по делам колоний заявило, что с самоуправлением для Черной Африки можно «повременить век, а возможно и два». В 1936 году генерал-губернатор Голландской Ост-Индии заметил: «Мы правим здесь уже триста лет кнутом и дубинкой, и еще триста лет будем делать то же самое».

24.2. Рост национализма

Однако появились признаки того, что контроль европейцев уже не столь силен, как хотелось думать многим в администрации колоний и во властных структурах в самих европейских государствах. Хотя союзники разгромили турок в 1918 году, они в конечном счете, так и не смогли создать здесь необходимую мирную обстановку. Возрождение Турции при правлении армейского генерала, националиста Мустафы Кемаля, привело к тому, что к 1923 году после разгрома греков, французов и британцев было основано новое государство, которое контролировало Анатолию и небольшую часть западного берега пролива Босфор. Оно стало первым идеологическим однопартийным государством в мире. Казалось, что его политика секуляризации и модернизации сможет достойным образом встретить вызов со стороны европейцев. В 1923 году Кемаль был избран президентом и сохранял этот пост до самой своей смерти в 1938 году. В 1934 году, когда был принят закон о заимствовании фамилий европейского стиля, он получил имя Ататюрк[152].

Этот закон являлся лишь частью крупного процесса перемен. Главным в этом процессе было строгое разделение религии и государства. Подобное в исламском мире происходило впервые. Религиозные суды были упразднены в 1924 году наряду с мусульманскими титулами, братствами и орденами. Исламский календарь был заменен европейским, а еженедельный день отдыха перенесен с пятницы на воскресенье. Султанат и халифат были официально упразднены (последний вел свое происхождение с самого основания ислама). В 1928 году правительство решило использовать для турецкого языка латинский, а не арабский алфавит. Революция также носила ярко выраженный националистический характер и основывалась на турецких, а не на исламских языковых и культурных особенностях. Хотя интересы христиан также могли учитываться, но такие группы, как армяне и курды, совершенно не принимались в расчет. В правительстве по-прежнему доминировали военные, а степень экономических и социальных реформ оставалась ограниченной.

Египет официально оставался частью Оттоманской империи до 1914 года, когда британцы, которые оккупировали эту страну и эффективно управляли ею еще с 1882 года, объявили его протекторатом. Националистское движение усилилось в 1919 году, когда британцы отказались позволить, чтобы Египет сам представлял себя на конференции в Версале. Чтобы сдержать проявления национализма и сохранить эффективный контроль над страной, Британия в 1922 году официально признала Египет независимым — но при этом британцы навязали ему условия, обеспечивавшие им контроль над военной и внешней политикой страны.

Главная националистская партия Египта, «Вафд», представляла собой группу консервативных землевладельцев, элитных землевладельцев, не желающих рисковать проводить широкую националистическую агитацию, которая могла подорвать их социальное и экономическое положение. В 1936 году после первых умеренно свободных выборов «Вафд» сформировала правительство, которое начало переговоры с Британией относительно заключения нового договора. В соответствии с его условиями британская зона оккупации в мирное время ограничивалась районом вдоль Суэцкого канала, а окончательный вывод войск должен был произойти в 1956 году, но британцам позволялось повторно занять страну в случае войны. Британия сохранила эффективный контроль над страной и не считала номинальную независимость Египта сколь либо серьезной помехой для своих военных операций после 1939 года.

Далее на востоке номинально независимым являлся Иран, находящийся под правлением слабой каджарской династии, которая получила власть в конце XVIII века. После верхушечной революции, в результате которой в 1906 году было создано национальное собрание (меджлис), Ирану спустя год пришлось столкнуться с англо-русским соглашением, которое разграничивало «сферы интересов» — британцы доминировали на юге, где под их контролем находились месторождения нефти. В 1926 году власть захватил Реза-хан, основавший свою собственную династию. Формальный националист, цели которого были похожи на цели Кемаля Ататюрка, он нашел гораздо более трудным следование по пути прогресса из-за того, что нефтяная промышленность находилась под контролем британцев. Однако Ирану удалось сохранить свой статус независимого государства и оставаться таковым, несмотря на оккупацию его в 1941 году британскими и советскими войсками и на то, что новым шахом стал сын Реза-шаха.

С самыми серьезными проблемами британцы столкнулись в Индии. Их военные и административные ресурсы были очень ограниченными, и требовалось найти коллаборационистов, которые помогли бы Британии управлять страной. Выполнение этой задачи обеспечили 562 князя в своих мелких государствах, и они всегда сохраняли непосредственную заинтересованность в поддержании британского правления в качестве способа упрочения своего положения.

В районах Индии, находящихся под прямым британским правлением, требовалось другое решение проблемы. Главная цель британцев заключалась в том, чтобы разделить Индию на возможно большее число разных сообществ и политических единиц (особенно с помощью усиления индусско-мусульманского противостояния), чтобы было трудно образоваться любому единому движению по изгнанию британцев из страны. Когда Партия Конгресса[153], основанная в восьмидесятых годах XIX века, усилилась после 1919 года, британцы сделали все, чтобы ограничить ее влияние. В 1908 году британцы создали местные советы, а в 1919 году — провинциальные правительства. И те, и другие обладали очень ограниченными возможностями и избирались очень небольшим электоратом — цель заключалась в создании класса администраторов, которые бы помогали британцам и занимались бы такими задачами, как здравоохранение, образование и общественные работы, которые британцы не считали важными. После 1919 года в Нью-Дели появился безвластный парламент, но вице-король сохранил контроль над финансами и мог провозглашать законы независимо от решений законодательных органов. Конгресс отказывался поддерживать эти «реформы», но кампания по отказу от сотрудничества и гражданского неповиновения, организованная под предводительством Ганди, была насильственно подавлена. В период с 1920 по 1939 год британцы смогли держать под контролем Ганди и остальных членов Конгресса, таких, как Неру, а также все движение гражданского неповиновения.

В 1917 году британцы взяли на себя обязательство по «прогрессивной реализации ответственного правительства» в Индии — но эта фраза была столь двусмысленной, что могла означать почти все что угодно. В 1929 году они пообещали Индии в будущем статус доминиона, но точные сроки предусмотрительно оставались неопределенными, как и статус национального правительства. В 1935 году ситуация с ним была урегулирована в строгом соответствии с приоритетами британцев. Каждой провинции было дано автономное индийское правительство, избираемое лишь 10 % взрослого населения. Британский губернатор сохранил право объявлять чрезвычайное положение и править на основе чрезвычайных полномочий. Распределение мест было далеко не демократическим — в Бенгалии несколько тысяч европейцев контролировали 25 мест, а 17 миллионов индусов — 50 мест.

Для того, чтобы как можно сильнее расколоть Индию, существовали отдельные расовые и религиозные электораты (мусульманский электорат был отменен в 1906 году). Были также созданы новые провинции, такие как Синд и Северо-Западная пограничная провинция, чтобы получить регионы с мусульманским большинством. Вице-король в Дели Сохранил полный контроль над всеми делами империи — а его Исполнительный совет был тщательно построен так, чтобы отражать разделение, которое британцы желали усилить. В нем были отведены отдельные места не только представителям главных сообществ, но и искусственным либо незначительным социальным категориям — отдельным кастам, мусульманам, сикхам, европейцам, христианам, парсам, помещикам и бизнесменам. Территории, находящиеся под прямым управлением короны, во всех этих соглашениях и мероприятиях не учитывались. Создание Индийской федерации (Бирма стала отдельной колонией) теоретически было возможно — но на практике в высшей степени маловероятно, потому что князья обладали правом вето. Конгресс хотел отказаться от такой сделки, но местные политики, привлеченные властью в провинциях, заставили конгрессистов передумать.

После выборов 1937 года Конгресс получил контроль над всеми провинциями за исключением Пенджаба и Бенгалии, но британцы были довольны тем, что они втянули оппозицию в план, по которому она никогда не будут контролировать объединенную Индию. План работал лишь в течение двух лет — в сентябре 1939 года вице-король объявил войну от имени Индии, не удосужившись посоветоваться хоть с кем-либо из индийских политиков. Это дало Конгрессу повод выйти из правительства и вернуться к более подходящей политике противостояния британцам. В ответ британцы вернулись к правлению на основе чрезвычайных полномочий. Индия оказалась в тупиковом положении.

24.3. Перемены в Китае

[О более раннем Китае см. 21.14 и 21.18]

Движение «боксеров» в Китае в 1900 году продемонстрировало мощь китайского национализма. Введение жестких условий со стороны европейских государств и Японии после оккупации Пекина (в частности — огромной контрибуции) и взятие под контроль денежных поступлений от китайской таможни лишь увеличили подобные чувства.

Хотя китайское правительство было серьезно ослаблено такими условиями, оно начало собственную программу реформ, целью которой было повторить достижения Японии после 1868 года. Система образования была перестроена на японский манер, и к 1909 году открылось более 100 000 современных школ. Старая императорская армия была распущена, и сформированы новые войсковые единицы. Была создана полиция и новые министерства, такие, как министерство торговли, образования, обороны и иностранных дел. Первые осторожные шаги к парламентской системе были предприняты с созданием в 1909 году провинциальных ассамблей (избираемых при очень ограниченном праве голоса) и Национальной консультативной ассамблеи (но не парламента) в следующем году.

Хотя эти, в сущности, очень консервативные реформы являлись недостаточными для того, чтобы склонить на свою сторону более радикальные группы, они зашли слишком далеко для ультраконсервативных групп в императорском дворе, где ребенок-император находился под контролем реакционного регента. Многие революционные лидеры, такие, как Сунь Ят-сен, находились в изгнании и, следовательно, не обладали значительным влиянием. Однако Объединенная Лига, образованная в 1905 году в ходе слияния общества Возрождения Китая, Союза процветания Китая и Союза восстановления суверенитета Китая, охотно приняли три общих принципа — национализма, демократии и социализма[154]. В сущности, деятельность этой Лиги свелась к противодействию манчжурской династии, поддержке идеи представительного правительства и земельного налога. Оптимисты считали, что эта ограниченная программа обеспечит «прогресс».

Событием, которое положило конец манчжурской императорской династии (которая правила Китаем с середины XVII века), а также типу правления, традиционному для Китая со времени основания империй Цинь и Хань около 200 года до н.э., оказалось, что удивительно, решение национализировать железные дороги в мае 1911 года. Этим шагом власти оттолкнули местное дворянство, владеющее многими линиями. Финансирование же этой программы посредством иностранного займа в размере 6 миллионов фунтов оттолкнуло и националистов. Во второй половине 1911 года произошло объединение трех в корне отличных друг от друга движений: дворянства из «Лиги защиты железных дорог», крестьян, учинивших ряд бунтов (в предшествующий год их произошло более 280), и недовольных военных, также устроивших ряд мятежей. В ноябре манчжурская династия была лишена власти, и как только революционеры признали все договора, заключенные императорским правительством с европейскими державами, а также взятые правительством у европейских держав ссуды, их, в свою очередь, также признало «международное сообщество». Когда началось восстание, Сунь Ят-сен находился в Денвере, но быстро вернулся в Китай. 1 января 1912 года он был избран президентом новой Китайской республики.

Проблемы, вставшие перед новым правительством, являлись обширными. Сможет ли оно, учитывая страшное наследие, привести в порядок ситуацию в Китае, объединить его и начать процесс восстановления? Большая часть финансов государства находилась под контролем иностранцев, поэтому было крайне трудно получить иностранные займы — а когда они все же были получены, в качестве залога пришлось передать еще больше китайских активов. Сунь Ят-сен оказался не способен стать сильным и решительным лидером и в течение шести недель подал в отставку. На смену ему пришла крайне слабая парламентская система (в которой большинство членов парламента состояли более чем в одной партии). Она просуществовала лишь до конца 1913 года, а затем ее сменила военная диктатура генерала Юань Ши-кая. Его поддерживал консорциум иностранных банков, который обеспечивал займы, позволяющие правительству функционировать. Британия и Россия отказались признавать новое правительство до тех пор, пока оно не признает автономию Тибета и Внешней Монголии, где они уже разделили свои сферы влияния.

Как только в августе 1914 года вспыхнула война в Европе, Япония присоединилась к союзникам, вторглась в Китай и захватила там немецкие владения, которые были уступлены немцам Китаем. В январе 1915 года она представила свое «Двадцать одно требование», которое бы сделало Китай зависимым от Японии — японские «советники» должны были занять все ключевые посты в правительстве, и только Японии было бы позволено снабжать Китай оружием. Со времен войны 1895—1896 годов[155] было ясно, что Япония представляет главную внешнюю угрозу для Китая, и эти требования, несомненно, являлись попыткой воспользоваться тем, что европейские страны оказались заняты своими собственными конфликтами. Несмотря на народные протесты, китайское правительство согласилось на требования японцев, но другим державам хватило дипломатических полномочий, чтобы вынудить японцев отказаться от этих требований.

В период с 1916 по 1919 год центральное государство в Китае существовало только как название. После смерти Юань Ши-кая страна оказалась под властью региональных военных правителей, как это часто случалось в прошлом. Однако Китай, несмотря на свою крайнюю слабость, остался независимым и в конечном счете сам смог определить свою судьбу.

Серьезный поворотный момент наступил 4 мая 1919 года, когда известие о Версальском соглашении достигло Китая. Хотя Китай объявил войну Германии в августе 1917 года и поддержал военные усилия союзников, отправив в Европу более 200 000 человек, в договоре было подтверждено, что довоенные немецкие концессии не будут возвращены Китаю, а будут переданы Японии. Студенческие демонстрации и забастовки рабочих по всей стране стали знаком массового патриотического протеста как против правительства, которое было готово согласиться на этот договор, так и против японцев. Они представляли собой спонтанную серию акций, возглавляемых новым поколением лидеров. Многие из этих лидеров позднее стали коммунистами — например, Мао Цзе-дун и Чжоу Эн-лай именно подобным образом начали свою политическую карьеру.

На этой стадии протесты особого эффекта не оказали. Больше всего от роста националистических настроений выигрывала Гоминьдан (Национальная партия), который был основан в 1912 году Сунь Ят-сеном, но насильственно распущен годом позже. Он снова появилась в начале двадцатых годов и на своем съезде в Кантоне в 1924 году изложил основные направления своей политики. Они предполагали учреждение сильного правительства, способного изменить неравноправные договора с европейскими державами и японцами, контролировать милитаристов, ввести всеобщее избирательное право и национализировать промышленность.

Сунь Ят-сен умер в марте 1925 года, но он оставил большое количество записей, и в 1928 году Гоминьдан объявил, что они обладают силой закона. Гоминьдан также заимствовал ленинский принцип «демократического централизма» — строгий контроль со стороны верхушки партии. После смерти Сун Ят-сена имел место краткий период коллективного лидерства, но к 1926 году доминирующей фигурой в партии стал командующий армией Чан Кай-ши. В течение двух лет после 1926 года Гоминьдан смогли получить контроль[156] над значительной частью Китая, включая Пекин и Шанхай, и стать центральным правительством страны.

В течение этого периода Гоминьдан находился в союзе с небольшой коммунистической партией, которая была основана в 1921 году на собрании в Шанхае, где присутствовало лишь двенадцать делегатов. В конце 1925 года в ней все еще было менее тысячи членов, а к 1927 году их число увеличилось лишь до 58 000. Обе партии приняли помощь от Советского Союза, но в апреле 1927 года, после захвата Шанхая, войска партии Гоминьдан обрушились на коммунистов с ужасной чисткой, в ходе которой коммунисты были практически уничтожены на городских территориях.

Вплоть до этого момента коммунисты исповедовали ортодоксальную идеологию, ожидая пролетарскую революцию в городах. Проблема заключалась в том, что в Китае это не обеспечивало им ни достаточного уровня поддержки, ни подходящей базы для операций. После поражения в городах часть коммунистов оказались в изоляции в провинции Цзянси, одной из самых отсталых в Китае. Партия здесь представляла собой небольшую группу крестьян и интеллектуалов. Один из ее лидеров, Мао Цзе-дун, посетил свою родную провинцию Хунань и написал «Доклад об исследовании крестьянского движения в провинции Хунань». Мао изящно и просто обосновал необходимость революции, основанной на китайской реальности — подавляющем господстве крестьянства. Партия, как утверждал Мао, должна помогать бедным крестьянам, являющимся базой революции. С точки зрения марксизма это было абсурдом, и неясно, насколько хорошо Мао вообще понимал марксизм (в 1942 году он сказал партийным интеллектуалам, что догма «не стоит даже экскрементов»). Однако он оказался хорошим политиком, и его выводы о возможности революции в крестьянском обществе были основаны на очень точном анализе китайской реальности[157].

Москва и Коминтерн, которые имели слабое представление о том, что происходит в далеком горном районе в Китае, не поддержали Мао (и даже вряд ли знали тогда его имя). В начале тридцатых годов XX века китайской коммунистической партией руководили подготовленные в Москве коммунисты, и Мао провел значительную часть этого периода в опале[158]. Однако он являлся одним из немногих революционеров в Китае, который получил политическую поддержку, хотя и весьма ограниченную. В сентябре 1927 года он снова направился в Хунань и возглавил там восстание, которое впоследствии стало называться «Восстанием осеннего урожая». Оно являлось немногим более чем неудачным нападением на город Чанша небольшой группы крестьян. Мао был схвачен, и ему удалось избежать смерти лишь благодаря тому, что он купил себе свободу.

В следующем месяце к нему присоединилось примерно 10 000 человек. Это были оставшиеся коммунисты, бежавшие из армии Гоминдана. В течение трех лет они были озабочены лишь выживанием, накоплением сил и оружия. В ноябре 1931 года была провозглашена Китайская Советская Республика, а Мао был объявлен ее президентом — под контролем республики находились несколько районов в верхней и средней долине Янцзы. Однако база революционного движения теперь значительно изменилась — из 821 делегата на съезде советов в январе 1934 года лишь восемь были городскими рабочими.

Коммунисты испытывали возрастающее давление со стороны Гоминдана, и Мао в октябре 1934 года решил отступить. Он вместе со своими сторонниками приступили к осуществлению операции, которая стала настоящим символическим моментом в китайском коммунизме и сделала Мао бесспорным лидером. Речь идет о «Великом походе». Он представлял собой эпопею континентального масштаба и продолжался целый год. Это был марш более чем в 6000 миль по спиралевидному маршруту через Китай к отдаленному району северной провинции Шаньси на дальнем северо-западе страны. Марш был начат более чем 100 000 человек, но менее 10 000 достигли конечного пункта назначения.

До конца тридцатых годов XX века коммунисты оставались небольшой группой, не способной оказать значительное влияние на судьбу Китая. Власть оказалась в руках Гоминьдана, как только он к концу двадцатых годов установил контроль над большей частью страны. Захватив власть, Гоминьдан объявил о периоде «опекунства» со стороны партии и о следовании политике Сунь Ят-сена. Не должно было быть никакой демократии, потому что Гоминдан являлся единственной группой, которая понимала истинные интересы Китая. С оптимизмом было объявлено, что период опекунства окончится в 1935 году.

В 1931 году все остальные политические партии были запрещены и учреждено официальное однопартийное правление. На практике же почти с самого начала основой правления Гоминьдана являлись военные. После 1927 года Гоминьдан прекратил контроль над военными посредством комиссаров, и менее чем в половине провинций хотя бы имелся партийный комитет. Правление Гоминьдана осуществлялось посредством конфедерации региональных военных режимов, которые соглашались на различные степени контроля со стороны центра. В партизанской войне с коммунистами были объявлены обширные «Зоны подавления бандитизма», где власть была передана Национальному Военному Совету, который создал собственную административную сеть. У этой сети власти было больше, чем у партии или гражданских административных органов.

К середине тридцатых годов большинство провинций находились под управлением военного командования, которое базировалось в Чунцине, а не партийного аппарата, который был сосредоточен в Нанкине. Чан Кай-ши, являясь главой военного крыла Гоминьдана и председателем Национального военного совета, обладал доминирующим влиянием в правительстве. Он также создал собственную сеть власти. В 1932 году он основал организацию «Голубые рубашки», хотя публично всегда это отрицал (формально она являлась «Союзом восстановления суверенитете Китая»). Эта организация представляла собой квази-фашистскую элиту численностью в 10 000 человек, отличавшихся фанатичной преданностью самому Чану. К 1935 году доминирующая роль Чана была наконец признана официально, и он стал главой правительства, а также главой Национального военного совета.

Несмотря на политическую суматоху в Китае в первые четыре десятилетия XX века, во многих секторах экономики наблюдались признаки роста. Это было особенно хорошо заметно в Манчжурии. Строительство Китайско-Восточной железной дороги в 1901 году и Южно-Манчжурской двумя годами позднее[159] являлось ключевым фактором, сделавшим этот обширный регион сравнимым с Канадой, Австралией и Аргентиной. Под сельское хозяйство были отведены новые площади, а для экспорта продовольствия (главным образом в Японию) открыты новые порты. Численность населения Манчжурии быстро росла благодаря значительной иммиграции из остального Китая. В двадцатые годы здесь быстро развивалась промышленность (в основном на основе иностранных инвестиций со стороны Японии), и в течение нескольких десятилетий в Манчжурии сосредоточилась примерно треть всей китайской промышленности. Средний доход здесь был примерно в два раза выше, чем в остальной части страны.

Другим крупным сектором роста была торговля благодаря крупным портовым городам юга страны. Общий объем промышленного производства в Китае существенно вырос после 1914 года, но вследствие беспорядочной обстановки в стране в XIX веке и количества оказываемого внешнего давления он был значительно ниже, чем в Японии. К тридцатым годам промышленный сектор (почти половиной которого владели иностранцы) все еще производил менее 5 % национального богатства.

24.4. Роль Японии

24.5. Соотношение сил в мире в середине XX века

24.6. Европа: Стабильность и нестабильность

24.7. Возрождение Китая

В течение ста лет, с середины XIX до середины XX века, в Китае случились революция, продолжительная гражданская война, три внешние интервенции и одна большая война. За это время Китай сначала превратился к концу XIX века из одного из самых процветающих и стабильных государств в мире в бедную и слабую державу, что явилось серьезным изменением одного из самых стабильных факторов в мировой истории — ведь Китай обычно являлся одним из самых экономически развитых и могущественных государств в мире. Повторное создание в 1949 году сильного центрального правительства, которое поставило своей целью экономическое развитие и восстановление Китая в качестве мощной державы, какой он являлся ранее, стало очень значимым моментом в мировой истории. Однако на то, чтобы эти перемены стали заметными, потребовалось более трех десятилетий, так как разногласия в коммунистическом руководстве относительно того, по какому пути надо следовать, привели к колебаниям политического курса и острым внутренним проблемам.

В 1949 году Коммунистическая партия Китая могла ориентироваться на Советский Союз в качестве примера того, как надо консолидировать власть и начинать полномасштабную индустриализацию. Однако имелось два серьезных отличия. Во-первых, база партии в Китае находилась в сельской местности, а большевики почти не имели контакта с массой крестьян[174]. Во-вторых, экономика была индустриализирована в гораздо меньшей степени, чем в Советском Союзе в конце двадцатых годов. Первичная политика правительства в начале пятидесятых годов заключалась в радикальной программе земельной реформы, в соответствии с которой земля была конфискована, а помещики были вынуждены вернуть ренту, которую им выплачивали крестьяне. Это было достигнуто при помощи так называемых «акций протеста», когда члены партии использовали бедных крестьян, чтобы руководить движением на местах. Вероятно, в ходе этого процесса были убиты около 5 миллионов «помещиков» и богатых крестьян. Однако улучшение продуктивности сельского хозяйства оказалось незначительным, и правительство решило прибегнуть к шагу, который, вероятно всегда считался предпочтительным вариантом — к коллективизации; она была выполнена к 1957 году без ужасных последствий, имевших место в Советском Союзе в начале тридцатых годов.

Спустя год правительство решилось на дальнейшее радикальное отклонение под лозунгом «Три красных знамени». Оно включало одновременное развитие сельского хозяйства и промышленности («Большой скачок») и всестороннюю коллективизацию экономики. В течение трех лет программа провалилась из-за широкой оппозиции, экономического хаоса, голода и гибели около 30 миллионов человек.

В начале шестидесятых годов в партии все еще спорили о том, по какому пути двигаться вперед — почти так же, как в советской партии в начале двадцатых. Никто не предлагал политической либерализации, но некоторые, например, Дэн Сяо-пин, высказывались в пользу более прокрестьянской политики, ориентированной на рыночные отношения. В конечном счете радикалы из Народно-освободительной армии (НОА) под предводительством маршала Линя Бяо при поддержке Мао и его жены Цзян Цин одержали верх. Летом 1956 года было принято решение начать «Великую пролетарскую культурную революцию». Отныне высшее образование должно было сочетаться с длительными периодами ручного труда, чтобы «интеллектуалы» познали реальность крестьянской жизни — это приведет к появлению новой пролетарской идеологии, которая будет полностью отвергать как «западные», так и традиционные китайские ценности.

Это движение имело сильную народную базу из более чем 10 миллионов членов новых подразделений «Красной гвардии»[175]. Однако в Китае воцарилась анархия, так как контролирующие структуры партии и государства потерпели крах, местные партийные ячейки сопротивлялись декретам из Пекина, а НОА и подразделения «Красной гвардии» распались на фракции и вели друг с другом уличные бои. Лишь летом 1968 года армия сумела взять «красногвардейцев» под контроль, вернув учащихся в школы и университеты. Постепенно более умеренные фракции усиливались — Линь Бяо погиб при таинственных обстоятельствах в 1971 году, а два года спустя Дэн Сяо-пин был повторно избран в Политбюро. В середине семидесятых годов, после смерти Мао и Чжоу Энь-лая, имела место локальная вспышка радикализма — но ее лидеры («Банда четырех») были устранены, и восстановлена власть умеренных.

Несмотря на политическую суматоху в Китае в течение десятилетия после середины шестидесятых годов, а также катастрофические ошибки в экономической политике, совершенные в конце пятидесятых, производительность китайской экономики в целом соответствовала производительности любой индустриализирующейся экономики. Общие темпы роста были такими же, как в Советском Союзе в тридцатые годы, в Бразилии — в шестидесятые, а в Южной Корее — в семидесятые, и вдобавок поддерживались значительно дольше. В течение трех десятилетий с начала пятидесятых годов объем промышленного производства увеличивался более чем на 10 % в год, удвоив долю Китая в мировом объеме промышленного производства. К началу восьмидесятых годов Китай производил больше железа и стали, чем Британия и Франция вместе взятые. Уровень инвестиций здесь также являлся самым высоким в мире. Средняя продолжительность образования детей в течение этого периода удвоилась.

К концу семидесятых годов новому умеренному руководству пришлось решать, что следует строить на основе этой базы теперь, когда основная индустриализация была завершена. Они приняли политику, очень похожую на новую экономическую политику Советского Союза в двадцатые годы — экономическая либерализация в сочетании с абсолютным политическим контролем, что было наглядно продемонстрировано подавлением студенческих демонстраций на площади Тяньаньмынь в Пекине в 1989 году[176].

Первыми ключевыми изменениями стали те, в поддержку которых всегда высказывался ставший лидером страны Дэн Сяо-пин: аграрная реформа посредством превращения сельских общин в «селения городского типа», которым было позволено продавать свою продукцию на открытом рынке. Продуктивность сельского хозяйства возрастала на 8 % в год, и реальный доход крестьянства удвоился в течение шести лет после начала реформ в 1978 году. Это обеспечило основу для дальнейшей индустриализации и предоставления гораздо большей свободы фабрикам и отдельным предприрнимателям. Государственное планирование сохранялось на макроэкономическом уровне — но на более низком уровне появилась форма капитализма. Импорт иностранной технологии и производство для экспорта было основано на создании совместных предприятий с заграничными корпорациями, а также четырех специальных экономических зон в Южном Китае (почти тысячу лет эта территория имела самые большие внешние контакты). С начала восьмидесятых годов экономика продолжала расти примерно на 10 % в год.

Стратегическое положение Китая также менялось. В течение примерно десяти лет после того как коммунисты пришли к власти они были близки к Советскому Союзу как своему единственному союзнику. Соединенные Штаты противостояли новому китайскому правительству, поддерживая Чан Кай-ши и Гоминдан на Тайване, которая все еще цеплялась за мечту восстановить власть на материке. Прямая конфронтация между этими обоими держалась под контролем. Однако китайцы немногое получили от Советского Союза и негодование по поводу того, что китайцы считали продолжением «неравных договоров» XIX века привели к долговременному разрыву между этими двумя в начале шестидесятых годов[177].

В 1964 году Китай разработал собственное ядерное оружие, а к концу десятилетия начались стычки вдоль спорной границы с Советским Союзом в районе реки Амур. В начале семидесятых годов американцы наконец-то перестали делать вид, что правительством Китая является Гоминдан, они признали правительство в Пекине, позволили ему войти в ООН и получить место в Совете Безопасности. Подобный шаг отражал главную цель американцев — создать как можно больше проблем Советскому Союзу. С точки зрения китайцев окончание унизительных договоров XIX века произошло в 1997 году, когда Британия возвратила китайцам Гонконг. В 1999 году португальцы вернули китайцам Макао.

Экономическое развитие также усиливало масштаб возрождения Китая. В течение полувека коммунистическая партия, выполняя функцию правительства в Китае, как династия Мин в конце XIV века, восстановила традиционное положение Китая в мировой истории как одной из крупнейших держав мира.

24.8. Соотношение сил в мире в конце XX века

Соотношение сил в мире в конце XX века отражало беспрецедентную степень сложности, вызванную частично накладывающимися экономическими, военными и стратегическими тенденциями. На военном уровне ситуация казалась относительно простой. Окончание «холодной войны», развал Советского Союза и продолжающая развиваться мощь Китая означали, что Соединенные Штаты оказались единственной глобальной державой. Они стали единственным государством, которое развернуло определенные типы оружия, их технологические ресурсы не имели себе равных, а военные расходы были больше, чем у России, Британии, Франции и Германии вместе взятых.

Однако эта военная мощь имела ограниченное использование. Ее можно было эффективно использовать при поддержке ряда союзников во время войны в Персидском заливе, но даже здесь она не смогла решить вопрос о том, что дальше делать с иракским правительством. В отношении же угроз террористов и незначительных конфликтов она имела малую ценность. Способность американцев влиять на комплексы безопасности по всему миру также была ограниченной.

Фундаментальная проблема заключалась в том, что безопасность государств больше не могла определяться исключительно военными и стратегическими терминами. Соединенные Штаты больше не являлись доминирующей экономической державой — их соперники из числа держав с мощной индустриализированной экономикой (страны Европейского Союза и Япония) создали иной центр экономической мощи. Конкуренция между этими державами истощила некоторые отрасли промышленности — например, европейское кораблестроение; отрасли, занимающиеся производством мотоциклов и телевизоров, также пришли в упадок, не выдержав конкуренции с Японией.

К восьмидесятым годам Соединенные Штаты обнаружили, что их превосходство в производстве изощренных видов оружия не защищает их от разорительных последствий конкуренции с Японией в автомобильной промышленности и производстве бытовой электроники. В то же самое время все государства постепенно утрачивали экономическую власть, которая переходила к транснациональным корпорациям. Их способность распределять производство в мире в соответствии со своими собственными приоритетами оказывала значительный эффект на национальные экономики, которые правительства по большей части были неспособны контролировать. Более того, государства стали конкурентами за благосклонность этих корпораций и попытались привлекать их с помощью различных субсидий и дотаций.

Так как международные финансовые потоки и валютные операции возрастали экспоненциально, их важность оказалась далеко за пределами финансовых резервов, имеющихся у отдельного государства или даже групп государств и международных институтов, вместе взятых. К концу XX века даже самые крупные промышленные государства обнаружили, что у них почти нет выбора за исключением адаптации своей политики к тому, что считается «экономической реальностью» — на практике это было согласием с безличными и неконтролируемыми экономическими факторами. Они теперь действовали в масштабе, который раньше был неизвестен в мировой истории.

На безопасность государств также оказывали влияние другие изменения в мировой истории. Быстрый рост численности населения с XVIII века вместе с гигантским увеличением потребления энергии и объемов промышленного производства создал новые проблемы. Исчезновение лесов, опустынивание и загрязнение, распространяющееся за пределы национальных границ, и, что хуже всего, уничтожение озонового слоя и глобальное потепление стали мировыми проблемами, влияющими на безопасность каждого государства, которым никто не мог противостоять самостоятельно.

Одна из трудностей при решении этих проблем заключалась в балансе между различными интересами почти двухсот государств в мире (в 1900 году их было менее пятидесяти). Эта ситуация оказалась беспрецедентной и стала результатом периода европейского доминирования. Значительную часть истории мир был разделен на большие империи и небольшие города-государства. Необычность истории Европы заключалась в том, что она создала систему с множеством конкурирующих государств (почти как «воюющие царства» Китая в течение трех веков перед установлением династий Цинь и Хань примерно в 200 году до н.э.), в которой ни одно государство не могло доминировать — то есть общей империи создано не было. В течение периода примерно с 1300 года европейская государственная система оказалась в высшей степени дисфункциональной в том, что касалось уровня конфликтов и производимого уничтожения. Расширение европейского влияния после 1750 года и, в частности, деколонизация после 1945 года привели к расширению подобной системы, и она стала покрывать остальной мир. Оставалось посмотреть, окажется ли она столь же дисфункциональной в глобальном масштабе.

Однако на положение государств в мире также влияли другие изменения в мировой истории. Перемены в мировой экономике привели к созданию комплексной структуры, лишь частично совпадающей со структурами экономической и политической власти — которые не совпадали с государственными границами. Многие государства оказались гораздо слабее и более ограничены в экономических и политических возможностях, чем негосударственные организации, такие, как транснациональные корпорации и международные неправительственные институты.

Государства теперь являлись не единственными институтами, обладающими силой — а ведь это долгое время являлось их исключительной прерогативой со времен возникновения европейской государственной структуры в XVII веке. Внутри государств частные структуры безопасности становились все более важными, а в некоторых странах, таких как Колумбия и Россия (и, до некоторой степени в Италии) государство оказалось не способно держать под контролем власть крупных криминальных групп. Небольшие международные террористические группы получили невиданное могущество, и в некоторых случаях транснациональные корпорации нанимали собственные вооруженные силы для защиты своих инвестиций в некоторых более слабых государствах мира. Многим более слабым государствам почти не оставалось ничего иного, кроме как принять политику, навязываемую международными организациями — такими как Международный валютный фонд и Всемирный банк. Даже в таких регионах как Западная Европа, даже теоретически сильные правительства делегировали часть власти наднациональным институтам — таким, как НАТО в военных и стратегических вопросах и Европейскому союзу — в социальной и экономической сфере.

Наряду с этим распространением и увеличением комплексности экономической и политической власти стало очевидно, что к концу XX века соотношение сил в мире значительно меняется. Две области, как и в прошлом, остались не слишком важными для этого процесса. Латинская Америка не играла большой роли в мировой истории после того, как получила независимость в начале XIX века — здесь было довольно мало конфликтов между государствами, но сами они оставались сильно разделенными и внутренне нестабильными. Ни одно из них не имело значительной экономической мощи, и все они оставались зависимы от мировой экономики.

Еще хуже оказалась ситуация на большей части Африки. Почти весь континент (за исключением южного берега Средиземного моря) играл крайне малую роль в основных процессах мировой истории. Он был слабо включен в основной поток влияния Европы (за исключением работорговли), и даже наследие европейского колониализма оказалось здесь на редкость незначительным. Новые государства унаследовали огромные экономические и социальные проблемы, отчасти ставшие результатом недостаточных инвестиций в колониальный период. Из-за методов, которыми европейцы разделили континент, многие государства оказались слишком малы и нежизнеспособны. К 1980 году 22 из 49 независимых государств Африки имели население численностью менее чем в 5 миллионов человек, а 9 имели население менее 1 миллиона человек в каждом. К этим проблемам добавилось падение цен на полезные ископаемые (основной источник доходов от экспорта), рост цен на нефть, растущие долги и безудержная коррупция элиты. Результатом стал экономический застой, а в некоторых случаях — явный упадок.

Большую важность представлял регион, который был известен как Средний Восток. Он являлся родиной многих крупных обществ и империй в мировой истории, а также сформировал ядро исламского мира — одного из двух крупных политических и культурных регионов в мире в течение тысячи лет с начала VII века. Ему оказалось трудно адаптироваться к влиянию европейской власти в XIX и в начале XX века — особенно к созданию искусственных государств после разгрома Оттоманской империи в 1918 году.

Ситуация здесь еще более ухудшилась из-за крупного европейского колониального предприятия — сионизма, — которое привело к изгнанию большинства исконных обитателей Палестины, ее захвату еврейскими иммигрантами и созданию государства Израиль. До семидесятых годов XX века этот регион также сильно эксплуатировался экономически индустриализованными странами и нефтяными компаниями — он получал очень мало от добычи нефти, которая являлась основой промышленного подъема XX века. Даже после того, как в начале семидесятых годов этот регион получил контроль над нефтяными месторождениями, что привело к огромному росту его богатства, государства в регионе оказались не способны использовать этот контроль в качестве стратегического оружия. Здесь также тлел внутренний конфликт между двумя стратегиями: отделением церкви от государства и системы образования вкупе с принятием «западных» идей и институтов в качестве способа модернизации (что было проиллюстрировано Турцией после 1923 года и Ираном с начала пятидесятых и до конца семидесятых годов) — и возрождением исламских институтов и традиций. В конце XX века появились признаки серьезного подъема фундаменталистского ислама, хотя этому обычно противились секуляризированные элиты, доминирующие в таких странах, как Египет.

Большая часть населения мира всегда жила в Азии (в частности, в Китае и Индии). В начале XX века Азия являлась самым слабым регионом в мире. Возвышение Европы после 1500 года, использование ею богатства, происходящего из Северной и Южной Америк, а также атлантической экономики ради проникновения в этот давно установившийся, процветающий и стабильный мир ознаменовало значительное изменение глобального соотношения сил. Однако период европейского превосходства оказался очень недолговечным. Лишь после 1750 года у Европы появилось достаточно власти, чтобы оказывать влияние на Азию, и даже тогда ее влияние на Китай и Японию было очень ограниченным.

Европейское господство продолжалось максимум с середины XIX века до начала сороковых годов XX века. К 1900 году Соединенные Штаты стали одной из крупнейших экономик в мире, и лишь недостаток их военной мощи позволил европейскому господству продлиться до сороковых годов XX века. Затем гражданские войны в Европе оказали решающее влияние на остальной мир. Соединенные Штаты стали единственной глобальной державой, их власть заменила власть европейцев во многих частях мира. Вкупе с возвышением Японии, первой индустриальной страны за пределами Европы и Соединенных Штатов, это окончательно и бесповоротно уничтожила европейские империи.

К последней четверти XX века Европа являлась важной региональной экономической державой — но больше не была крупной мировой державой. Однако экономическое превосходство Америки начала и середины XX века также было поколеблено во второй половине XX века, когда Европа восстановилась после гражданских войн, больше стран индустриализировалось, а Япония стала столь же состоятельна. Америка со своей глобальной военной мощью наблюдала за появлением и исчезновением военной мощи Советского Союза, но ее военная мощь давала мало реальных преимуществ в обстоятельствах, когда проблемы безопасности становились все более распространенными, а угрожающие факторы — менее различимыми и не подвластными военным решениям.

Самым значительным фактором в мировой истории в конце XX века стало возрождение Азии после ее временного ослабления в течение двух веков после 1750 года. Первые признаки этого процесса проявились в конце XIX века. Ранняя индустриализация Японии, ее становление в качестве региональной державы, способной нанести поражение не только Китаю, но и России, а также стремление Британии стать союзником Японии являлись первыми иллюстрациями этой тенденции. Растущий национализм и оппозиция иностранному владычеству в Индии, в Бирме и на Филиппинах были похожими признаками. Даже Китай, сильно ослабленный событиями середины XIX века, смог взять в руки свою судьбу.

Возрождение Азии отразилось в относительном упадке «Атлантического мира» и росте стран Тихоокеанского региона. Эта тенденция также становилась все более очевидной с середины XIX века. Соединенные Штаты стали тихоокеанской державой, приобретя Калифорнию в 1848 году, после чего последовало постепенное расширение их владений до Гавайев и Филиппин и увеличение американских экономических интересов от китобойного промысла до первой миссии в Японию спустя менее десяти лет после захвата Калифорнии. В тридцатые и в начале сороковых годов XX века США были гораздо больше склонны использовать свою военную мощь на Тихом океане, чем в Европе. Во второй половине XX века увеличение экономической значимости Тихоокеанского региона и рост уровня торговли между государствами на его берегах (Калифорния также стала самым густозаселенным штатом Америки) лишь усилили эти тенденции. В итоге это стало еще одним крупным изменением в ходе мировой истории. До развития современных коммуникаций Тихоокеанский регион являлся препятствием для обмена между различными обществами, которые теснились вокруг его берегов.

К концу XX века стало ясно, что Европа, как и другие общества в прошлом, не способна сохранить монополию на технологические разработки, которым она положила начало. Она по-прежнему являлась крупной экономической державой — но другие регионы сплошь и рядом оказывались более динамичными и развитыми промышленно и технологически. Политическое доминирование Европы в мире (как правило, далеко не полное) оказалось весьма краткосрочным.

Отпрыск Европы, Соединенные Штаты, тоже обнаружили, что их недолгое экономическое превосходство быстро начало угасать. Полезность их военной мощи при решении проблем, с которыми они сталкивались, все уменьшалась. Азия быстро восстанавливала свое положение, которая она временно утратила после 1750 года. Япония стала державой первого ранга. Китай, всегда самое крупное государство в мире, быстро индустриализировался и увеличивал свое военное и политическое влияние. Мир, казалось, возвращается к свойственному ему соотношению сил.