Всемирная выставка в Петербурге

Глава 18, В которой Варя ориентируется по запаху и знакомится с сомнительными слухами.

Дождь лил с самого утра.

В Малом Сампсониевском переулке, где находились и Варина фабрика, и казарма, он прибивал к крышам чёрный дым, что обычно красиво стелился над трубами производственных помещений. После жидкая копоть катилась по водостокам или капала с крыш словно чёрные слёзы рабочих. Из-за туч в цеху с утра было темно, но мастер сказал, что жечь китовый жир до восьми вечера не велено. Варю это не особо огорчило. Все три свои операции она давно уже выполняла автоматически, почти не глядя. Да и мысли были не про освещение. Голову занимала гораздо более важная и тревожная дума: куда делся Миша?

Когда дали гудок, означавший конец рабочей смены, и большинство фабричных девчат, подоткнув повыше юбки, зашлёпали в казарму по чёрным лужам, Варя как тогда, в день взрыва, двинулась в противоположную сторону — к Клейнмихельской. Только в этот раз совсем одна.

Всю дорогу до станции «Выставка» она провела тупо глядя на сюртуки и костюмы-тальеры других пассажиров, клубы дыма, омывающие окна паровоза и мелькающие за стёклами большие рекламы средства от облысения, мужского бессилия и сползания носков. Многие из них сегодня тоже были все в чёрных потёках. Впрочем, Варе это было всё равно. Чтобы не мучиться от беспокойства, она старалась настроить себя так, словно ей плевать вообще на всё: и на дрянную погоду, и на собственную усталость, и на необходимость трусливо избегать визитов в больницу, чтобы не объяснять Ольге Саввишне, где её сын, и на то, чем кончился вчерашний визит к Скороходовой. Варя уверяла себя в том, что ни этой женщины, ни её безумных слов про нигилизм Михаила не существует, а визит на стройку — это вовсе не последний шанс найти Коржова.

Выход с железки был в самом центре строящегося выставочного городка, рядом с огромным колесом обозрения, которое как раз сейчас крутили, демонстрируя какому-то важному господину, прибывшему с инспекцией. Скрипело оно устрашающе. Прямо перед Варей пробежали несколько рабочих с тачками угля для этой конструкции. Их обогнал запыхавшийся господин в хорошей одежде с большой банкой масла.

Когда колесо остановилось, и его скрип перестал быть основным звуком на стройке, Варя сообразила, что двигаться ей надо не туда, откуда слышны стук клепальных молотков, скрежет пил и пыхтение кранов, а в противоположном направлении, туда, где располагались уже построенные павильоны. Она знала, что Миша отделочник, и шла на запах красок и побелки, в ту сторону, куда несли цветные стёкла и изразцы, куда тянули провода инженеры в очках-консервах, и откуда местами уже было видно свечение электричества.

Одним словом, для того, чтобы найти Ивана, Мишиного напарника, надо было приложить немало усилий, но Варе повезло, и она обнаружила его в будущем Павильоне Воздухоплавания, пробродив всего двадцать минут.

И работал Иван в одиночку.

— Ваня? — неуверенно шепнула ему Варя.

Он услышал. Повернулся.

— Ты помнишь, мы как-то видались? Я Миши невеста. Варварой зовут. Помнишь, нет?

— Помню, а то! — Иван разогнулся и раскрыл объятия наречённого своего напарника, так словно это была давняя знакомая из его деревни, прибывшая повидаться. — Что, Мишка-то где?

— Да я думала, ты, может, знаешь... Я затем и пришла, чтоб спросить... Он пропал...

— Ну!

— Пропал, да...

— А я думал, может, болен или что.

— Ты давно его видел?

— Да дней пять уж на работе не показывался. Десятник решил, что он запил. А я говорю: нет, Коржов не такой. Он непьющий. Его и капли выпить не заставишь, покуда работа не кончена! Верно сказал, а?

— Да верно... — Варвара вздохнула и опустилась кучу паркетной доски. — Ох, Господи, Боже ты мой... Что ж мне делать? Ну где мне искать его, Вань, а? Вот ведь был человек — раз! — и нету! Ну что это?!

— Всё в руце Божей.

— А ты не знаешь, где он может быть? Может, он куда-то собирался? Не рассказывал?

— Нет, — ответил Ваня. — Говорил только, какой-то господин к нему совался, звал на подозрительную квартиру. То ли педераст, то ли толстовец, бес из знает. Но ведь Михаил не из таковских! Он сказал, что не пойдёт туда. А больше...

— Может, что-то подозрительно было? А? Припомни?

— Ну... В тот день, как мать его поранило, у нас тут из охранки приходили. В Павильоне Нефти пол весь перепортили. Ругались, мол, на нигилистов мы похожи, да в полу, небось взрывчатку прячем. Мишка, кстати, с ними и не спорил, всё молчал...

— Это не странное. Нынче вся Охранка на ушах, везде шныряют, перед выставкой-то.

— А по мне, так очень странно, — сказал Ваня. — Сама-то посуди. Сначала твоего жениха обыскивает полиция, потом зазывают к себе декаденты, потом на него падает какая-то бандура с высоты, и он решает, что его убить хотели... А потом он исчезает. Что выходит?

— Ну и что выходит?

— Воля твоя, девка, а я бы на твоём месте всё понял: не хочет Мишаня жениться. Не хочет и всё тут. Его не заставишь.

— Ты, что, хочешь сказать, что он сбежал только для того, чтобы не жениться на мне?! — возмутилась Варвара. — Не хотел бы, так сказал бы! Язык у него есть, небось!

— Как знать...

— Городишь чёрт-те что!

— Я рассуждаю.

— Вот как Миша найдётся, скажу я ему про твои рассуждения! — ответила Варя обиженно. — Мы тебя на свадьбу звать хотели! А ты вот как!

— Это ежели найдётся, — сказал Ваня.

Варе очень не понравились последние слова, но она не нашлась, как оспорить их. Просто смолчала. А Ваня добавил потом:

— Ну а ежели не найдётся, ты приглядись. Есть ведь много хороших парней.

— Это ты что ль? Невесту у друга отбить хочешь?! Тьфу, как не стыдно!

Смутившись, Иван сменил тему:

— А знаешь, что жизнь-то изменится скоро совсем?

— Почему это?

— Строители сказали. Говорят, есть такой царь — народный, истинный. Он скоро явится, плохого царя скинет и начнёт управлять по-народному. О рабочих будет печься. А рабочих кто обижает, тех он накажет.

— Это, что, Иисус Христос? — спросила Варя.

— Не совсем. Но наподобие... И вот, когда он придёт и воссядет в Зимнем Дворце, тем, кто с ним, будет хорошо, а тем, кто не с ним... ууу!

— Ересь декадентская всё это. Ты, сектант, что ль? В хлысты записался?

— Я к тебе расположение имею и ценными сведениями делюсь! — С важным видом ответил Иван.

Варя хотела ответить, что с его стороны лучше было бы поделиться какими-нибудь сведениями о Мише и помочь его искать, но не ответила. Стало ясно: на стройку пришла она зря.

***

В казарме, как и предрекала это Дуня-коммунистка, передавали вечерннюю службу. Начальство уверяло, что это не фонографическая запись одной и той же литургии из ближайшей часовни, а прямая передача из самого Исаакиевского собора. Ходить в Исаакиевский собор работницам было некогда, так что в самом ли деле там служат вечернюю именно в этом часу, никто не знал. Да и из зарплаты за подачу Слова Божьего прямо до койкоместа удерживали не так уж и много: двенадцать копеек за месяц. Так что бастовать из-за громкоговорителя в казарме никто не стал, зато теперь каждый вечер работницы стояли лицом к нему, подпевая «Алилуйя» и крестясь в нужных местах на новомодное устройство. Переступать через Марью и Прасковью, идя к своему койкоместу, Варваре тоже уже не приходилось: теперь эти товарки не лежали, а стояли каждый вечер, но толкаться вокруг них, перелезая через пустые койки, во время литургии было уже как-то неуместно. Приходилось обходить длинной дорогой, вдоль всех стенок, чтобы не мешать девчатам спасать души — их единственную собственность.

Добравшись до своего места, Варя тоже стала лицом к репродуктору и принялась привычно кланяться, креститься и повторять за фонографическим батюшкой выученные с младенчества слова. Только вот покой и благоговение, кои положено было испытывать на литургии, не шли к ней. Гнать из головы мысли про Мишу сил уж не было. Неужто не вернётся? Неужто и правда исчез, потому что жениться не хочет? Как сказать Ольге Саввишне? Как пережить всё самой? И главное — не связаны ли глупости, которые болтала Скороходова, про то, что Миша якобы подался к нигилистам, с обыском на стройке, про который сообщил Иван? Что, если Коржов и в самом деле с нелегальными сошёлся?! Он мечтательный, он ласковый и мягкий, он хочет от жизни чего-то помимо рутины, имеет пытливый разум, не пьёт... Именно такие люди и попадают в лапы всяких кружковцев, народоспасателей, немцепоклонников!.. Сегодня он якшается со странными людьми, завтра на него падает идолище поганое, а послезавтра он взрывается в номере гостиницы из-за неосторожного обращения с кислотой, и его пальцы вынимают из рагу в кафе напротив... Да уж, Варя, хоть была необразованна, но всё же кое-где кое о чём была наслышана и знала, как бывает! Неужели Миша ощутил в себе зов царской крови и почувствовал, что Государь не по праву на троне?..

***

После службы Дуня справа принялась обтирать своего дитятю перчоной водкой: он опять чем-то болел, и это средство посоветовала знающая женщина, с которой мамаша вчера познакомилась у проходной.

— Ты бы лучше его доктору показала, — заметила Дуня-коммунистка.

— Нет уж! Знаем этих докторов! У меня от них мать померла. Как десятого брата рожала, горячка у ней началась. До того отродясь не болела. А тут с горячкой повезли её к врачу — и всё, преставилась! Даже и доехать не успела. Делай выводы!

— Тогда бабке покажи какой хорошей, — не унималась коммунистка. Варя знала, что Дуню слева хлебом не корми, только поспорить дай с любым о чём угодно. — А водкой лечиться неможно. Водка человека только губит, не иначе.

— Да мне она всё равно бесплатно досталась, — парировала мамаша. — Какой-то человек около фабрики бутылку дал.

— Так просто?

— Ага. Попросил зато сказать, что, если спросят, кто из поезда бомбу кинул, отвечать, молодой человек, мол, в фуражке студента.

— А ты видела, кто кинул на самом деле? — Встрепенулась Варвара, припомнив тот страшный день.

— Не, — сказала Дуня равнодушно. — Я в том поезде была, да не видала. Народу набилось в тот день просто пропасть! И фабричные, и просто незнакомые. Как оно рвануло, так те люди, что у окон были, как начнут кричать: «Еврей! Еврей в ермолке!». Все давай толкаться, да искать того еврея, а его и след простыл. А потом ещё кто-то кричит: «Это поп был!». Опять толкотня. Может, он и был там, поп тот, я не знаю, не видала. Там дышать-то было нечем.

— Зачем же ты согласилась говорить, будто это студент? — спросила Варвара.

— Всё одно, от них все беды, от скубентов, — и Дуня пожала плечами. — Я с одним сошлась, было, по молодости. Так он потом меня бросил. Сказал, я ему неинтересна, потому что про французскую головорубочную машинку не знаю. Так что от них только пакостей всяких и жди!

— Слышь, Дунька, а куда ты ехала-то на поезде в этот день? — обратила внимание коммунистка. — Нам же до казармы-то пешком рукой подать. Уж не на свидание ли? Небось нового студента подыскала? Или снова к этому лакею?

— Да, к нему...

— Ну!

— И что ж он?

— Да, что?

— Не надумал жениться покуда?

— Не хочет никак, — Молодая мамаша вдохнула, отставила бутылку и принялась заворачивать своего младенчика в постиранную тряпицу. — Я вот думаю, если второго рожу, то тогда уж...

— Ох, Дунька! — всплеснула руками Варвара. — Ничему-то жизнь тебя не учит. Чем цепляться за этого старого чёрта, нашла бы давно молодого, да работящего! Вон, сходи на «Треугольник» — там полно парней работает хороших, неженатых!

— Да кто ж меня с ребенком-то возьмёт, — вздохнула Дуня. — Я ж лучше за того держаться буду. У него зарплата как у околоточного — пятьдесят целковых в месяц! Да одежда. Да на кухне подъедает за хозяином. Он таким меня бывало угощал! О-о-о!

На лице Дуни справа смешались страдание, покорность судьбе и мечтательность. А Дуня слева сказала:

— Скоро нашей сестре не придётся с лакеями спать за конфекточку.

— Ты о чём? — Спросила Варя.

— О царе! — Коммунистка понизила голос. — Вчера мне профсоюзные девчата рассказали, что не долго спину гнуть нам на буржуев!

— Как так?

— А вот так! Говорят, в Петропавловке выжил один из царевичей! Его буржуи спрятали затем, что он хотел их наказать всех, а народу нести землю, правду, страхование и восьмичасовой рабочий день! Потому его заперли и двадцать лет на цепи продержали в подвале. А царём Сергея сделали, который про народные страдания не знает и знать не хочет. Да только тот, другой царь, с цепи вырвался! И скоро всем нам явится! Вот так-то!

— Дай-то Бог, — сказала Дуня справа. — Ежели придёт царь справедливый, так, может, он Логгина Дормидонтыча наконец-то жениться заставит.