Всемирная выставка в Петербурге

Глава 24, В которой Миша достаёт крестик, но при этом все достают его самого.

— В общем, в тот день Скороходова не пустила меня домой, потому что кто-то наболтал ей, что я якобы кружковец, — начал Миша. — Эта чокнутая выбросила в окно мои вещи, даже вызывала полицию! Было ясно, что никто мне не поверит, надо прятаться! По счастью, рядом как раз оказался тот тип, который до этого лез ко мне с разговорами и зазывал к себе в Свято-Егорьевский переулок...

Дальше он рассказал всё, как было: и про кражу велодирижабля, и про пожар, и то, как спас дамочку, сразу же взявшую его в плен, про автомобиль, про дачу, про долгие разговоры со своими новыми знакомыми... Старался покороче, ведь Егор там его ждёт. Не получалось. Варя без конца выспрашивала подробности. Да и сам Коржов внезапно обнаружил, что соскучился по своим, что его душа желает поделиться с кем-то близким...

— Так значит, ты всё-таки нигилист! — Трагическим голосом заключила Варя, когда он договорил.

— Да вовсе нет!

— Он самый! Ты теперь в кружке. Ты с ними!

— Я не с ними, — сказал Миша. — Точнее, с ними в той же точно степени, как и с любыми добрыми людьми.

— Но они же не добрые люди!

— Они хотят отдать землю крестьянам, защитить рабочих от хозяев и облегчить положение инородцев. Разве это не доброе дело?

— Облегчить положение инородцев! — С ужасом повторила Варвара. — Да зачем доброму человеку в своём уме думать о каких-то инородцах!? Они Христа распяли и Россию-матушку распять хотят, понятно?! А что говорят про рабочих и про крестьян, так то для отвода глаз!

— А вот и нет. Во многих странах это уже сделано. А что до инородцев, так их обижать не надо оттого, что обижать вообще никого не следует. Потому что перед Богом все равны! «Нет ни эллина, ни иудея, ни раба, ни свободного»...

— Они тебя испортили!

— Никто меня не портил.

— Нет, испортили! Насовали тебе в голову всякой околесицы, а ты и поверил! Всем давно известно, что энэмы существуют для того, чтобы помешать Государю ступить твёрдой ногой по Афганистану!

— Мне до Афганистана дела нет, — сказал Коржов, с удивлением отмечая, что невеста говорит почти что теми же словами, какие он сам совсем недавно адресовал своим похитителям. — И зачем энэмы существуют, тоже неинтересно. А важно лишь то, чтоб они помогли мне занять моё место! Законное!

— Ты что ж это? Веришь?..

— Да, верю. Мне кажется, в глубине души я давно уже догадывался о чём-то подобном.

— Царём хочешь быть? — прошептала Варвара.

В её голосе слышалось то ли презрение, то ли ужас, то ли жалость к сумасшедшему. Кажется, она испытывала всё это вместе. Мише стало очень больно, что будущая жена, для которой он ни много, ни мало уготовал роль царицы, так скверно относится к высокому долгу, который он на себя принял. Захотелось сказать колкость, разругаться, начать оправдываться, предъявить ей разом все доказательства своего происхождения, чтоб убедить и заставить раскаяться... Но Коржов сказал только:

— Я должен.

— Да что ты там должен-то?

— Выполнить Божье предназначение. Занять место, для которого я создан. Избавить народ от страданий! Стать тем, кого русские люди веками ждут!

— Возгордился ты, Миша...

— Отнюдь.

— Возомнил о себе!

— Вовсе нет.

— Гордыня — грех великий!

— Отказаться быть тем, в качестве кого Господь послал меня на эту землю, тоже грех, — ответил Михаил.

Варвара покачала головой:

— Задурили тебе голову кружковцы! Задурили... Слишком ты, Миша, легко под влияние людей попадаешь!

— Дались тебе кружковцы! Какая разница, от кого я узнал правду и кто поможет мне вернуть... ну...

— Есть, есть разница! Шапка Мономаха, взятая из рук подлых людей, счастья не принесёт!.. Лучше скажи: ты не думал о том, что тот Венедикт, так удачно оказавшийся подле тебя на лестнице у Скороходовой, и наговорил ей про тебя? Откуда он там взялся?

— Он давно за мной следил.

— Значит, знал, где ты живёшь. И вполне мог оклеветать тебя перед домовладелицей, чтобы заставить оказаться на улице и взять под своё влияние! Сам подумай, кто ещё мог это сделать?

Миша задумался. Пока они летели от жандармов на дирижабле, ему было некогда рассуждать на эту тему. Следом же стали происходить такие события, что стало уже и совсем не до мыслей про Венедикта. За всеми делами Коржов как-то забыл подумать о том, кто оклеветал его... Между тем, Варино рассуждение звучало разумно...

— Это всё не имеет значения. Важно только то, кем я рождён и что я должен, — сказал он в конце концов.

— Не имеет значения?! А то, что эти разбойники чуть было не убили твою мать, для тебя тоже значения не имеет? То-то Ольга Саввишна обрадуется, когда узнает, что ты спознался с теми самыми, из-за которых она едва не отправилась на тот свет!

— Это не они, — ответил Миша.

— Не они?! А кто? Султан турецкий?!

— Я не знаю, кто. Не важно. Всё равно это не выяснить. Я спрашивал, и это не они. Сейчас есть много групп бомбистов, понимаешь?..

— Как ты можешь быть таким наивным?! — Вскричала Варвара.

— Не наивный я. Я спрашивал. Не раз.

— Спрашивал! Да так тебе и скажут! Этим ребяткам человека живого убить как раз плюнуть, а ты о вранье! И какие ещё «много групп бомбистов»?! Всем известно, что министра Синюгина убили энэмы — так же как и троих предыдущих министров внутренних дел! Это главные разбойники в стране!

— Кому «всем известно»? — спросил Михаил, ощущая неприятное сомнение внутри себя.

— Да всем! В газете писано!

— Там много что пишут. Ведь я тебе рассказывал, как там написали, будто бы меня идолом раздавило?

— Это по ошибке. А то правда. Этих иродов квартиру в Свято-Егорьевском полиция разгромила недавно. Там нашли три пуда динамита! Не слыхал?

— Нет, — ответил Коржов машинально.

— Эх ты! Даром, что грамотный! В цари собрался, а сам в газетах ничего, кроме происшествий на стройках, и не читаешь! По всему Петербургу только и говорят про то, как гнездо этих бесов накрыли! А там, кроме трёх пудов динамита, десять боевиков с браунингами сидело, а при них ещё и дьявольские знаки, книги всякие нерусские, химические колбы, да план движения министерской коляски! Только эти дьяволы живыми не дались. Троих наших ребят перебили и дом весь потом подорвали!

— А как же тогда нашли книги и план? — спросил Миша.

— «Как-как»! — Разозлилась Варвара. — Как надо так, и нашли, значит! Я, что, выдумывать буду?! Что писали, то тебе и пересказываю!.. Впрочем, ты может, и лучше меня это знаешь... Этот барин в полосатом, он тебя как раз в Свято-Егорьевский звал, верно? Тот пожар, где ты бабу спасал — то и было?

— Не знаю, — ответил Коржов.

Мысль о том, что всё-таки связался с практически убийцами своей матери, испортила ему весь настрой, так что думать про то, сколько боевиков, сатанинских книг и злодейских планов в действительности находилось на той квартире, куда они прибыли с Венедиктом, не хотелось совершенно. Мише стало казаться, что, если он всерьёз начнёт думать на эту тему, то додумается до чего-нибудь такого, от чего сам придёт в ужас... Или, в лучшем случае, будет выглядеть полным болваном перед Варварой. Так что он сказал:

— Я той газеты не видел. Сомнительно всё это.

— Не видел, так покажу! — С готовностью ответила невеста. — Пошли ко мне в казарму! Она там. Я её для ретирады сохранила.

— Не сейчас же! Меня друг ждёт. Вот чёрт!— Спохватился Коржов. — Мы так долго болтаем! А вдруг он уехал?

— Уехал — и слава Богу! — отозвала Варя. — Нам друзья-бандиты не нужны.

— Да что ты смыслишь?!.. Ладно... Побежал я.

— Я с тобой!

— Да ты ещё зачем там?!

— Посмотрю в глаза этому негодяю и потребую его признаться, кто напал на Ольгу Саввишну!

«Бред какой», — подумал Миша. Но вслух не сказал: устал спорить. Да и в самом деле, слишком много времени уже он потратил на разговоры! Не обращая внимания на то, следует за ним Варя или не следует, Коржов выбежал вон из двора и помчался в Измайловский переулок.

***

Ни Егора, ни его паромобиля в переулке не нашлось.

— Ироды, они ироды и есть, — заявила Варя, прибежавшая следом за Мишей. — Без обмана жить не могут! Рта открыть не могут, не соврамши! От таких нечего и ждать, чтобы они слово держали.

— Он просто устал меня ждать, — сказал Миша. — Наверное, решил, что меня арестовали. А может быть, арестовали его самого...

— Ну туда ему и дорога! — не унималась невеста.

— Не лезла бы ты лучше не своё дело! — Разозлился Коржов. — Пришла, мне все планы смешала... Лезешь с поучениями вечно! Что я, маленький?! Думаешь, не разберусь без тебя, что мне делать со своей жизнью?!

— Грубый ты стал, Миша. Говорю же, испортили тебя эти интеллигенты...

— Да ну хватит уже причитать! Я теперь не вообще не знаю, что мне делать!.. А ты тут со своими поучениями...

— Что делать? Да всё то же, что и раньше. Жить честным рабочим.

— Ага! Да меня со стройки как пить дать уволили уж давным-давно! Да и жить мне теперь негде... Это всё ещё если жандармы не схватят...

— Работу найдёшь новую. Мало, что ли, в столице заводов? А что до жилья, так в доме возле нашей казармы на четвёртом этаже как раз угол сдают...

— Откуда знаешь?

— Глаша рассказала. Это девушка из цеха. Там живёт. Если пойдём туда прямо сейчас, то наверняка успеем нанять лежанку. Говорят, там и просят по-божески...

Миша вздохнул. Варя вела себя так, что хотелось послать её подальше. Но ему действительно нужна была крыша над головой. И, что ещё важнее, крыша нужна была матери, которая твёрдо шла на поправку и только что сказала ему, что из больницы она скоро выйдет. Коржов постеснялся сказать ей, что лишился и их общего жилья, и почти всех вещей.

— Ладно, — решил он. — Можешь на самом деле пойти сейчас туда и договориться насчёт этого угла для нас с матерью?

— А ты?

— Мне надо сходить к Скороходовой, взять вещи матери. Надеюсь, там хоть что-нибудь осталось.

— Я с тобой!

— Нет, не надо. Этот угол могут сдать, пока мы ходим.

— А ты снова не исчезнешь?

— Не исчезну. Мне некуда деться... Да, вот мундир ещё забери. Надоело военным рядиться, – сказал Михаил, оставаясь в рубахе. – Тепло вроде нынче.

Они договорились встретиться у Вариной казармы ближе к ночи и расстались.

Миша двинулся на бывшую квартиру. Оставшись один, он испытал некоторое облегчение. Посвещать невесту в тайну золотого крестика не хотелось.

***

За вещами матери Скороходова ожидаемо не пустила: сказала, что все они уже «разошлись по добрым людям». В надежде на совесть бывших соседей Михаил всё же дождался одного из них возле дома. Это был Колька Сапожников: он тоже работал на стройке, и тоже отделочником, только в другой бригаде. Собственно, при помощи Коржова и он эту работу и получил. Теперь Колька отдал свой долг: от него Мише стало известно, кто присвоил тулуп: его новой владелицей считала себя немолодая мотальщица, обитавшая на соседних нарах.

– А сам-то где так долго пропадал? – спросил Сапожников. – Я думал, что тебя арестовали.

– И на стройке так сказал? – спросил Коржов.

– Нет, на стройке ни-ни! Я ж не враг тебе! Сказал, что ты в запое. Они поняли.

– Не уволили?

– Не знаю, если честно.

– А мотальщицу ту можешь мне позвать? Чтобы вышла и тулуп с собой взяла? Скажи, я добрый, – попросил коллегу Миша. – А где пропадал, я потом расскажу. Долго очень.

Колька согласился, и вскоре на улице показалась бывшая соседка с материным сокровищем в руках. Узнав, что Ольга Саввишна жива, она несколько устыдилась и позволила Коржову вытащить из подкладки то, что он назвал семейной реликвией. Правда, увидев, что в тулупе было золото, мотальщица заметно огорчилась и сказала, что самой одежды уж не отдаст — заберёт в вознаграждение за честность. На вопрос, в чём же теперь Ольга Саввишна будет ходить зимой, она упорно повторяла, что другая на её месте не только оставила бы себе крестик, но и разговаривать с нигилистом бы погнушалась. Сговорились в итоге на том, что в обмен на тулуп и на все вещи матери, которыми, как выяснилось, мотальщица тоже уже успела завладеть, Коржов символически возьмёт с неё пять рублей — и не будет больше возвращаться к Скороходовой.

«Ладно, — подумал Миша разглядывая украшенный разноцветной эмалью крестик по пути к станции «метрополитена». — К зиме уж царём стану. Тогда матери куплю соболью шубу».

С обратной стороны крестика и в самом деле обнаружились царские знаки: герб Романовых — крылатый лев со щитом и мечом — и увенчанные шапками Мономаха инициалы «М» и «А». Обозначали они, разумеется, Александра II Освободителя и основателя династии Михаила Фёдоровича, избранного на царство, как всем известно, Земским собором и правившего в постоянном совете с ним же. Коржову подумалось, что в совпадении его имени с именем того, кто уж вывел страну из смуты почти триста лет назад есть некий знак. В тот раз народ взял царя из бояр, не решился посадить на трон, к примеру, Минина. А теперь сам Бог решил послать людям царя из самого чёрного люда — знакомого с нуждой, не боящегося тяжёлой работы, сочувствующего фабричному человеку, и при этом полностью законного. Династия Романовых не удалась: забыла о народе, онемечилась, потакала буржуям, избаловала дворян. Вот почему Господь отказал ей в своём дальнейшем благословении! Он позволил истребить эту семью для того, чтобы начать её заново. Начать с него, с нового Михаила Романова...

Миша уже был готов сравнить себя с Ноем, а Петропавловскую трагедию с великим потопом, когда краем глаза заметил какого-то типа в потасканном сюртуке: тот приблизился сбоку к Коржову и вдруг сделал резкий выпад, словно дёрнулся за крестиком. Миша успел сжать руку с реликвией в кулак. Через мгновение по ней хлопнула рука незнакомца:

— Сколько лет, сколько зим, Пётр Петрович! — послышался радостный голос.

— Вы, сударь, обознались, — сказал Миша.

Незнакомец сделал расстроенное лицо, забормотал извинения и вскоре остался далеко позади. Минуту спустя Коржов оглянулся и заметил, что тот всё ещё стоит на месте их встречи. Филёр или просто воришка? А может, показалось? Мог же в самом деле обознаться человек...

На всякий случай крестик Михаил надел на шею и решил не доставать его без надобности.

...Поезд «метрополитена» только что ушёл, так что нового пришлось ждать минут десять. Больше обокрасть Коржова, к счастью, не пытались. Дождавшись поезда, он благополучно доехал до «Клейнмихельской», думая дорогой попеременно то о Варе, то о маме, то об энэмах, то о многострадальном народе русском. Выходило, что перед каждым из этих лиц Миша был в долгу, и за отдачу которого долга ему браться первым, решить было сложно. Наконец, он увидел за окнами Симоновские казармы и, собравшись выходить, перебрался поближе к дверям вагона... возле которых нос к носу столкнулся всё с тем же субъектом в потасканном сюртуке! Тот, встретившись взглядом с Михаилом, округлил глаза, но не дёрнул ни единым мускулом лица.

— Вы, что, за мной следите? — напрямик спросил Коржов.

— Слежу? — Удивился филёр. — Да вы что, уважаемый?! Не имею чести даже быть знакомым! Обознались-с!

— Ничего я не обознался! Полчаса назад вы пытались украсть у меня золотой крестик, а потом сделали вид, будто приняли за какого-то Петра Петровича! — Миша решил вступить в бой.

— Понятия не имею, о чём вы.

— Да хватит притворяться!

Дверь открылась.

— Выходи давай! — Крикнули сзади. — Хорош препираться!

Людской поток вынес Коржова из вагона. Вскоре двери закрылась, и поезд с филёром уехал.