Всемирный следопыт, 1926 № 11

Предисловие.

Байкал, как тема, почти (за редкими исключениями) не встречается в художественной литературе. Об'ясняется это, вероятно, тем, что интерес к Байкалу (во всесоюзном масштабе) еще не велик.

Местные учреждения, как-то: Иркутский отдел Географического Общества, Университет и другие уже давно ведут исследование, изучение и наблюдения над Байкалом. За последнее время стремление к исследованию и изучению Байкала наблюдается и у центральных учреждений (экспедиции Академии Наук, кино-экспедиция). А материала для исследования — непочатый край. Достаточно перечислить некоторые «тайны» Байкала, чтобы иметь небольшое представление о нем.

1. Характер происхождения Байкала точно еще не установлен. Есть предположение, что Байкал образовался в результате действий подземных вулканических сил, и есть второе предположение, что Байкал раньше был как бы фиордом Северного Ледовитого Океана.

2. Частые землетрясения, наблюдающиеся здесь, тоже являются отличительной чертой этого водного бассейна. Землетрясения, в большинстве случаев, имеют характер вертикальных ударов (вероятно, какая-нибудь точка земной поверхности вблизи является эпицентром). Результатом одного из этих землетрясений (во второй половине прошлого столетия) явилось опускание земной поверхности на юго-восточном берегу — с деревнями, пашнями, сенокосами. Байкал залил «провалившуюся» часть берега, и с тех пор это место называют «залив Провал».

3. Некоторые виды водорослей и рыб встречаются только в Байкале и больше нигде.

4. Неизвестные газы, появляющиеся на поверхности воды.

5. Полезные ископаемые в прибрежном районе (золото, свинец, медь, нефть, уголь, слюда, каолин) ждут своей разработки. Трудно и предположить размеры этих богатств. Километрах в двадцати от истока Ангары золотосодержащий песок черпают прямо со дна Байкала кустарным способом.

Неожиданные жестокие бури (особенно, осенние), исключительные по своей грандиозности грозы, неуловимая таинственность, общая суровость и величие Байкала породили в прибрежном населении (русском, бурятском и тунгусском) какое-то особое уважение к Байкалу, даже почтение, смешанное со страхом.

У бурят Байкал считается священным, и в некоторых местах (на севере) ему приносят жертвы в виде коровьей шкуры, цветных тряпок и т. п. Приношения кладутся на особый помост, установленный на берегу. Переправа на другой берег совершается бурятами почти исключительно ночью, в тихую погоду.

Байкал породил немало легенд и сказок. В одной легенде говорится о Шаманском Камне, упоминаемом в рассказе, что он был брошен рассерженным Байкалом своей дочери Ангаре, которая тайно убежала от отца к своему возлюбленному Енисею. С тех пор этот камень, будто бы, сдерживает напор байкальской воды.

И местные жители убеждены, что, стоит Шаманскому Камню «провалиться», Байкал хлынет в Ангару и затопит Иркутск. Разумеется, это только их мнение, и ничего научного в нем нет. Дело в том, что Шаманский Камень не является как бы стеной, плотиной, через которую Байкал переливается в русло Ангары, а составляет просто часть каменистого дна Ангары, и оно (дно) не обрывается сразу за камнем, а постепенно понижается до Иркутска.

I. География над морской пучиной.

— У нас его зовут не озером, а морем, — строго поправил англичанина старик пассажир, неодобрительно глядя на его заграничную шляпу-шлем. — Искони так заведено. Куда едешь, говорят? — За море. Откуда приехал? — Из-за моря. Улица в Иркутске, которая ведет на дорогу к Байкалу, так и называется «Заморская»[5].

— Что же это, особое почтение какое-то к Байкалу? — презрительно выпячивая губы, спросил англичанин.

— Совершенно верно, — подхватил услышавший их разговор профессор. — Взгляните, — указал он в окно каюты на открывавшуюся безбрежную водную даль. — Разве это не море?

— Святое море, — добавил наставительно старик.

Англичанин недоумевающе пожал плеча-ми.

— Значит, что-то особенное, как все у русских.

Профессор улыбнулся.

— Байкал — это «святое» море. Сказочное, таинственное и грозное, внушающее прибрежным жителям суеверный, почти необ'яснимый страх. Благополучная переправа через него на парусном судне считается счастьем. Вы знаете, раньше матросы перед переездом ставили пассажирам определенные условия: не называть Байкал озером, не отзываться о нем во время переправы бранными словами, не плевать в него и т. д. И теперь, хотя не ставят никаких условий, но очень не любят, когда этого не соблюдают. Видели, какая вчера сцена вышла из-за моей собаки, — он ласково потрепал огромного, косматого, черного сан-бернара, который положил свою громадную голову на колени хозяина и, добродушно высунув красный язык, глядел на пассажиров умными карими глазами. — Все из-за его клички «Байкал»…

Услыхав свое имя, пес сейчас же проделал приветственную сигнализацию хвостом.

— Вы не думайте… Ваша собака нам даром не пройдет, — нахмурился старик. — Вот помяните мое слово.

Профессор улыбнулся. Вчера при посадке как раз этот длинноусый старик и заварил всю кашу. Заклиная капитана не брать с собой собаку с такой кличкой, предсказывая, что она принесет им несчастье, он так кричал и бранился, что, возбужденные им, начали ворчать и матросы, и профессор не без труда мог водворить на судно своего четвероногого любимца.

— Это здесь почти обычное явление. Напуганные Байкалом жители всякому путешественнику пророчат катастрофу, — пояснил иностранцу профессор. — При переправе создается какая-то тревожная нервная атмосфера нависшего несчастья. Таинственный Байкал может послать это несчастье, а может и не послать…

— Суеверие! — вскинул насмешливые глаза англичанин.

— Да. Но даже тот, кто переправится благополучно, навсегда уносит от Байкала, благодаря этому внушению, впечатление какой-то смутной тревоги и необ'яснимого страха. Вы посмотрите, — добавил он, — какой суровый величественный вид! Раз увидав, вы никогда не забудете его.

Англичанин взглянул в окно, потом долго глядел в бинокль. Затем, докурив сигару, он машинально бросил окурок в байкальские волны и плюнул вслед.

Старик подпрыгнул от негодования. Профессор поглядел на него и улыбнулся. Он был еще совсем молодой, и от этой улыбки лицо его приняло какое-то задорное мальчишеское выражение.

Старик не выдержал насмешливого взгляда, рассерженно поднялся и вышел.

— Неудивительно, что Байкал породил много романтических легенд и поверий, — улыбаясь, обратился к англичанину профессор, — далеко не все в них продукт фантазии. И в нем самом, я сказал бы, много дикой романтической поэзии. Его огромность, трудность переправы… До недавнего времени существовало убеждение, что глубины его даже не измеримы. Происхождение его тоже не может считаться точно выясненным. Чтобы хорошенько изучить совершающиеся на нем многие странные и загадочные явления, чтобы изучить его замечательную фауну, нужны еще труды целых поколений. Он пока мало исследован. Его дикие пустынные берега, в особенности северные, до сих пор почти необитаемы. Издавна там бродили одни только медведи, волки да беглые нерчинские каторжники. Святым морем он считается с самых древних пор. По преданию, он возник на том месте, где раньше из земли горели огни. На берегах его и сейчас множество священных гор и мысов, считающихся у бурят местопребыванием их оногонов (духов).

— Правда, он кажется, очень велик и глубок, — согласился англичанин и заглянул в свой справочник.

— Длина его достигает 700 километров и ширина от 29 до 70, — ответил профессор, — это глубочайший в мире пресноводный бассейн с общей поверхностью 34.000 кв. километров, т.-е. более всей Московской губернии. Лежит он среди горных хребтов, на высоте приблизительно 300 метров над уровнем моря. В него падают с гор со страшной быстротой больше 300 рек и ручьев, а из него вытекает только одна река Ангара, русло которой ниже уровня Байкала. На все 65 км расстояния от ее истока до Иркутска русло ее все понижается, — в общем на 130 метров, — и по этому уклону река летит с бешеной быстротой, местами до 15 км в час. При таком течении даже сорокаградусные иркутские морозы не могут ее сковать, — она замерзает только в январе. В самом ее выходе из Байкала стоит знаменитый Шаманский[6] Камень, священнейшее место у бурят, где, по их верованиям, живет какой-то непобедимый белый бог. Камень сдерживает напор байкальской воды. Если бы от какой-нибудь причины, например, землетрясения, он рухнул, вода хлынет огромным потоком в Ангару, и день падения Шаманского Камня, по мнению многих, будет последним днем Иркутска[7]…

Англичанин сделался задумчивым.

— Но у Иркутска есть более опасное соседство! — помолчав, сказал профессор. — Глубоко в земле, под Иркутском и Байкалом, повидимому, находится лаборатория, где древние огни до сих пор не погашены. Горючих материалов, кажется, там достаточно.

— Почему вы думаете?

— Кругом Байкала, в горах, до сих пор бьют горячие источники и на поверхность его выбрасывают нефть, горное масло. Землетрясения бывают почти ежегодно. И, кроме того, около Байкала почва часто в одних местах опускается, в других поднимается.

— А если Байкал прорвется в эту подземную подтопку? — опросил молчавший до сих пор один из ехавших вузовцев.

— Это будет уж из Жюль Верна, — рассмеялся профессор. — Во всяком случае, население около Байкала напуганное. Известное основание для тревоги, как видите, имеется, а почва для суеверных страхов невежественного населения — тем более. Еще в XVIII веке в Иркутске не раз сами собой вдруг начинали звонить колокола. В 1861 г. они вдруг зазвонили, и в это время местность около Байкала, в 30 верст длиной и несколько верст шириной, провалилась со всеми деревнями и жителями. В место провала хлынули байкальские волны.

Эти загадочные явления вселили в сердца жителей суеверный ужас. Много легенд и так называемых «предсказаний шаманов» передается здесь из поколения в поколение. И достаточно случиться какому-нибудь сравнительно редкому явлению в природе, как все эти предания оживают. А так как на Байкале все время совершаются питающие фантазию, необ'яснимые для невежественного человека явления, то все ожидания и тревоги связаны с Байкалом и к нему чувствуют какой-то почти суеверный необ'яснимый страх.

II. Последний рейс «Мысовой».

Капитан, пожилой человек, с загорелым от морских ветров лицом, внимательно вглядывался в горизонт. На хмуром лице его была ясно написана тревога.

Веселый смех, доносившийся из каюты, неприятно действовал на него. Они в каюте ничего не подозревают. А ему достаточно было взглянуть на небо и волны, чтобы понять, что Байкал готовит им нечто грозное. То обстоятельство, что норд-ост, или «баргузин», как его зовут моряки на Байкале, — попутный ветер, гнавший «Мысовую» к юго-западным берегам, к Лиственничному заливу, — дул, против обыкновения, вот уже несколько дней, подтверждало его опасения. Он с тревогой прислушивался к свисту ветра в снастях и думал, что это не предвещает ничего хорошего ни его старому судну, ни грузу, ни пассажирам., случайно захваченным на восточном берегу. Но он не знал еще, откуда налетит шквал.

«Мысовая» — небольшой дощаник, грузопод'емностью около 100 тонн, — качаясь, как пробка, по волнам, неслась вперед. Это было плоскодонное судно с палубой, двумя каютами, в одной из которых теперь находились пассажиры, и одной мачтой с огромным парусом. На таких судах на Байкале перевозят груз и, как случайное явление, пассажиров. Доски судна были по старинке скреплены деревянными гвоздями, и «Мысовая», проработавшая на Байкале около десяти лет, собственно уже дослужила свой срок. Команды на ней имелось всего пятнадцать человек, считая капитана.

Капитану вспомнилось теперь, как профессор, глядя на надутый парус, пошутил:

— Как видите, капитан, попутный ветер. Значит, море не гневается на вашу «Мысовую», хотя я и назвал собаку его именем.

Капитан сердито подумал:

«Вот он, попутный-то ветер».

Пассажиров на «Мысовой» находилось восемь человек. Командированный из Ленинграда для изучения Байкала профессор с своей собакой, четверо вузовцев, длинноусый старик, богатый бурят, толстый, важный и неподвижный, как статуя Будды, и путешествующий англичанин, недавно вернувшийся из поездки в Уpгy, который все время что-то записывал себе в книжку. Разговор поддерживал старик, очень словоохотливый и, видимо, хорошо знавший Сибирь.

— Вы коренной байкалец?

— Нет, мы российские, дальние… Услыхали, что за Байкалом бабы коромыслом соболей бьют, ну, и набежали. Да и прижились здесь. Двадцать восемь лет тут болтаюсь. Старинные жители на Байкале: чорт, медведь да бурят. Хе-хе-хе-хе! Одна братва.

Старик покрутил длинные седые усы, поглядел на бурята и стал рассказывать о своих приключениях.

Трудно было только разобрать временами, старик ли любил приврать, или же сибирская быль так походила на фантазию.

«… Таким-то вот манером! и пришлось мне из мещан сделаться сибирским поселенцем, да еще беспаспортным. Взял меня к себе в работники богатый чалдон. А паспорт я, грит, тебе справлю, не твоя забота. Купил у писаря в волости мне паспорт, и стал я поселенец Ефим Лапша, Смоленской губернии, а уезда какого, уж не помню. Паспорт старый, что называется „на ять“. А до меня еще какой-то поселенец по нему жил. Только попали мы о паспортом в беду. Приезжает однажды становой.

— Хозяин, я около твоей заимки проезжал, сто рублей обронил. Пошли-ка твоего работника, пусть поищет.

Ну, значит, дать сотенную надо. А хозяин на дыбы, — паспорт справный, за что платить сто целковых?

— Нет ваших ста рублей, смотрел. Верно обознались, в другом месте где обронили.

— Как в другом? Я! Обознался? — позеленел становой от злости. — Позови-ка работника, что искал.

Позвали меня.

— Ну-ка, сахар, подойди поближе! — Схватил меня, подлец, за усы. — Как тебя зовут?

— Ефим Лапша.

— Где твой билет?

Подал я… Посмотрел он, и, вижу, затрясло его всего, хохочет… Так хохочет, аж складки по морде пошли. А морда толстая, как у сома. Даже на стол лег, завизжал по-свинячьи. Хозяин за водой побежал.

— Сколько тебе лет, мерзавец?

— Вам виднее, вы человек грамотный. В паспорте прописано.

— Так ты Ефим Лапша?

— Я.

— Ах ты, старый хрен! И ты до сих пор жив?

— Как видите. — А сам думаю: „С чего он меня старым хреном величает?“. Мне в ту пору под сорок было, седого волоса не видать.

— И работаешь, говоришь, ничего?

— Ничего, работаю. Отчего мне не работать?

— Ты, чай, глух, слеп.

— Нет, здоров и за зверем в лесу хожу, — удивляюсь я.

Он опять в хохот, а меня дрожь взяла. И хозяин, вижу, не в себе.

— А знаешь ты, по паспорту выходит сколько тебе годов? — Сто пятьдесят…

Так я и сел, маменька. Хозяин попятился даже. А становой встал, похохатывает, взял его за бороду и душевно так подергивает.

— По рублику за год заплатишь. За науку.

— Помилуйте, вашство, за что же?

— За Лапшу. Дорогое оно кушанье. Не держи работника ста пятидесяти лет…»

Англичанин от смеха едва мог писать.

— Однако, что-то сильно стало покачивать, — заметил профессор.

Действительно, в конце рассказа судно несколько раз сильно качнуло.

— Ну? — нетерпеливо обратилось несколько голосов к рассказчику.

— Ну, и уплатил, хотя не сразу… А по этому паспорту потом, когда рассмотрели, оказывается, человек пять переселенцев до меня жило. Помрет, паспорт сдадут в волость, а писаря его опять в оборот. Так и вышло, что Ефиму Лапше стукнуло полтора века, а он все живет. Да, у нас в Сибири чего не бывало, — хвастливо засмеялся Лапша. — В Охотске исправником был немец Кох. Так он сам говорил: «На небе бог, а в Охотске Кох». И правда…

Но старик не кончил…

В это мгновение каюта вдруг накренилась так сильно, что он схватился за стол, и все вскрикнули от ужаса, думая, что судно опрокидывается.

— Сарма! — раздался с палубы чей-то испуганный крик. — Сарма!..

«Сарма» свирепствует на Байкале обычно осенью и редко в эту пору, весной. Слово «сарма» на Байкале произносят с ужасом. Много трупов и безвестных могил рассеяла она по пустынным бесприютным берегам святого моря.

Это было то, чего боялся капитан.

Название ветру дано по имени пади Сармы[8] на северо-западном берегу Байкала, откуда он дует. Ветер падает с гор с такой силой, что сбрасывает с берега в воду людей, овец, камни, песок[9]. Чтобы не уносило собранное сено, жители складывают зароды в особую, специально для этого построенную избу без крыши, закрепляя сверху сено старым неводом. Лодки, лежащие на берегу, привязываются к деревьям.

Находясь в сравнительно защищенной бухте, нельзя и вообразить, что делается в это время на море.

Байкальская вода, благодаря некоторым особенностям воздушного давления над Байкалом и страшной глубине, поднимается легко и, разбушевавшись, долго не может успокоиться. Волны, громадной высоты и до 50 сажен длины, летят одна за другой. Свидетельством о их работе остаются выброшенные на берег валуны, величиной с человеческую голову.

«Сарма» налетела внезапно и с необыкновенной свирепостью. Сильные бури на Байкале не так часты, но зато беспощадны. «Мысовую» клало на бок и заливало волнами.

Пассажиры замерли в каюте, бледные, ухватившись, кто за что мог.

Старик лежал с закрытыми глазами. Англичанин испуганно глядел в окно. Он начинал теперь понимать психологию старика. Бурят был недвижим. На смуглом скуластом лице его не дрогнул ни один мускул. Только толстые пальцы что-то судорожно перебирали, и губы шептали: «Ом-ма-ни-бад-ме-хом… Ом-ма-нибад-ме-хом!!.» — Он молился.

…Наверху шла азартная игра со смертью.

Она то кидалась на «Мысовую» огромным мутным валом, с страшным белым гребнем наверху, находившимся выше судна, почти на одном уровне с мачтой, и обрушивалась вниз, чтобы раздавить дощаник; то глядела снизу, из внезапно разверзшейся рядом с «Мысовой» пропасти, куда «Мысовая» стремительно падала. То смерть хватала судно за борт и опрокидывала его на бок, стараясь погрузить в бешено кипевшие волны; то свирепыми усилиями она пыталась разорвать самый остов дощаника, и ветхая несчастная «Мысовая», сколоченная деревянными гвоздями, жалобно скрипела и стонала. Но рев бури заглушал ее скрип и треск. А в образовавшиеся пазы в судно начинала просачиваться вода, уменьшая силу его сопротивления.

Когда стемнело, страшный враг неожиданно кинулся из-за подводного камня и с ужасающей силой схватил «Мысовую» зубами за дно. Еще бы мгновение, и судно разлетелось в щепки. Но «Мысовую» строили умелые руки, и доброе старое судно устояло, только скользнуло по камню и понеслось дальше. Ветер гнал его в сторону, противоположную его прежнему курсу. Буря все усиливалась…

Это продолжалось всю ночь.

А когда мутный рассвет поднялся над беснующимся морем, сарма все еще свирепствовала и гонялась за несчастным дощаником.

Но «Мысовая» начинала слабеть. Капитан обошел ее и понял, что это игра продолжаться долго не может. Волнами и ударом о камень судно раскачало и расшатало так, что из всех пазов лилась вода. Матросы не успевали откачивать, и судно тяжелело все более и более.

Надо было принимать решительные меры. В бешено ревущее море полетели тяжелые ящики и бочки. «Мысовая» облегченно поднялась, — не так тяжело уже перебегала она теперь по водяным горам.

Впрочем, капитан знал, что это не изменяло ее печальной участи… Через несколько часов сарма сменилась другим ветром, который изменил направление судна и бешено погнал его к скалистым отвесным берегам острова Ольхона. А через некоторое время, ближе к северу, их опять понесло на восток, к скалам полуострова Святой Нос. И там и здесь их ждали грозные дикие скалы, изгрызенные ветром, иссеченные волнами. Судно, которое несется на них бурей, совершает свой последний рейс.

Публика выкарабкалась на палубу. Все больше и больше из дали выступали берега. И скоро все увидели, что ждало их. И содрогнулись.

То, что их ужасало ночью, было только шуткой в сравнении с тем, что увидели они перед собой теперь.

III. «Созерцатель скал».

Вдали вода грозно кипела и клокотала около отвесных острых черных утесов, вздымавшихся кверху на несколько сот футов.

Судно, облегчившись от груза, со страшной быстротой мчалось туда, точно там ждало его спасение.

Англичанин не выдержал этого зрелища, закрыл лицо руками и уполз по палубе в каюту. Бурят с каким-то стоном бормотал свое: «Ом-ма-ни-бад-ме-хом. Ом-ма-ни-бад-мехом». Потому вдруг дико вскрикнул и оборвал.

Остальные стояли, точно окаменелые.

— Никакой надежды? — спросил профессор капитана.

Моряк пожал плечами.

— Почему он не попробует бросить якорь? — тихо сказал профессор старику.

— Под нами полверсты, а то и верста глубины, — сурово ответил старик.

— А ближе к берегу?

— При такой волне сорвет… Нас теперь никакой якорь не спасет… Да…

Он громко разразился такой страшной бранью, что у всех похолодело на сердце. Смерть уже входила в этого человека. И весь свой ужас, всю свою злобу он вложил в предсмертное проклятие. Оно послужило сигналом.

Матросы, точно вдруг поняв, что бесполезно продолжать что-либо делать, когда остался какой-нибудь час жизни, бросили работы.

Скоро у одного из них появилась в руках кружка, он жадно из нее пил. Потом другой… Они добыли водки…

Капитан, сохраняя самообладание, но с нервно подергивающимися губами, незаметно подошел к ним и, с страшной бранью вышиб кружку в море. Револьвер, поочередно приставленный к нескольким злобным лицам, заставил их умолкнуть.

Все попрежнему стояли на палубе. Казалось, смерть так встретить легче. Показалось неясное солнце. Наступил день.

Развязка приближалась с головокружительной быстротой. По мере приближения утесов шум от волн делался все грознее и ужаснее, переходя в сплошной рев, за которым ничего не было слышно.

— Приготовь якорь! — крикнул вдруг капитан.

Несколько матросов кинулись к якорю. Загрохотала цепь. Со смехом и бранью начали его спускать.

Минута тоскливого испуганного ожидания, во время которой грозные берега со страшной быстротой летели навстречу… О, радость! «Мысовая» вдруг дернулась и остановилась. Но сейчас же, точно передумав, подпрыгнула и снова с прежней скоростью понеслась вперед, к скалам…

Капитан махнул рукой и выразительно посмотрел на пассажиров. Потом он повернулся к ним спиной и, скрестив руки на груди, стал смотреть на приближавшиеся утесы. Его бездеятельность в эти жуткие мгновенья говорила: «Все кончено». Жалобный вой Байкала, донесшийся в эту минуту из каюты, показал, что не только люди, но и собака чуяла приближение конца.

Их несло к полуострову Святой Нос, издали представлявшемуся высоким горным хребтом. Профессор рассматривал утесы в бинокль. Отдельные вершины хребта белели от снега. Поросшие лесом береговые скалы почти отвесно спускались в воду. У самого моря, если и была обычная для Байкала узкая полоса «накатника», то на этот раз она совершенно была скрыта огромным бурным прибоем. Дальше море представляло какую-то «толчею», образуемую столкновением волн, явление, обычное здесь при норд-норд-весте.

Всем показалось, что профессор слишком долго рассматривает берег.

Вдруг он опустил бинокль и торопливо направился к капитану.

Он слегка хлопнул его по плечу. Капитан даже подпрыгнул, — так глубоко он ушел в свои предсмертные размышления. Не сразу он понял, что ему заговорил пассажир.

— Там человек! — кричал ему на ухо профессор, силясь перекричать рев волн. — Человек на скалах. Он делает нам знаки.

Капитан, наконец, пробудился из своего оцепенения и вслед за профессором перешел на борт.

Смотреть в бинокль было очень трудно, так как судно сильно качало. «Мысовая» по прежнему с огромной быстротой неслась на утесы.

Но то, что издали представлялось сплошной массой берега, в бинокль оказывалось несколькими рядом стоящими скалами и островами, и за ними уже виднелись берега. «Мысовая», гонимая ветром к берегу, мчалась мимо одного из этих небольших, уединенно стоящих скалистых островов. Возможно, что она налетит и разобьется именно об него, а возможно, что проскочит мимо, через пролив, и долетит до других утесов, чтобы погибнуть там. Капитан не видел в этом существенной разницы и не понимал, чего хочет пассажир, показывающий ему на остров. Но в бинокль было отчетливо видно, что на вершине скалы стоял человек и махал большим белым платком, чтобы обратить на себя внимание.

Неожиданное появление человека на скалах всех заинтересовало.

На палубу собралась вся команда, выполз даже вообразивший, что настала последняя минута, обезумевший от страха бурят.

— Он хочет, чтобы мы непременно прошли по ту сторону острова! — воскликнул капитан, поняв, наконец, отчаянные жесты.

— Да, да! — вскричало несколько матросов, видевших человека и без бинокля.

— Чорт его знает, зачем это ему требуется. Но если, чтобы сообщить это, он рискует жизнью… залез в такую бурю на скалу, значит, хочет что-то для нас сделать… А нам терять нечего. Попробуем.

Задача судна заключалась в том, чтобы пройти проливом, отделявшим остров от берега, а не там, куда направлялась «Мысовая», державшая курс, насколько она слушалась капитана, возможно дальше от прибрежных утесов в пролив между островами. Но ей осталось, кажется, слишком мало расстояния, чтобы изменить направление. Значительно наполненная водой, она настолько отяжелела, что повиновалась больше ветру и волнам, чем матросам. И этот маневр мог кончиться только тем, что она налетела бы на утес острова.

Человек на скале, видимо, понял угрожавшую судну опасность и делал им отчаянные знаки поторопиться.

Матросы с вспыхнувшей энергией кинулись, кто отливать воду, кто к рулю. Увы, хотя «Мысовая» и изменила направление, но ей, ясно, было не успеть, и она летела прямо на скалы.

— Паруса! — бешено заревел вдруг капитан. — Ставь парус!

Это было безумство ставить парус в бурю, в такой близости от скал… Только несколько минут отсрочки… только.

Подхваченная ветром, «Мысовая» понеслась, как птица.

Это было жуткое мгновение. Перед ними, совсем близко около берегов, ревел прибой, и нависли грозные скалы острова, белые от бакланьего[10] и чаячьего помета. Но «Мысовая» судорожным движением все-таки пронеслась мимо них, и, когда она обогнула остров, все увидели, что им наперерез, отчаянно работая веслами, греб человек в лодке. Неужели он хотел взойти на приговоренное к смерти судно. Сумасшедший это или самоубийца? Вое с замиранием сердца следили за его отчаянной борьбой. Лодка то вздымалась на самые гребни волн, то исчезала в бездне. Но человек был настойчив и, вероятно, исключительно силен. И скоро стало очевидно, что лодка и дощаник в этом разоренном море встретятся.

Капитан что-то крикнул, но и без его указаний уже знали, что делать, и несколько рук уже давно готовили канаты, чтобы принять лодку на борт. Надо было выждать только удобную минуту. Один момент она взлетела на гребень волны, и человек смотрел на палубу «Мысовой» сверху; в следующую минуту он был уже в бездне, а наверху, над ним, находились пассажиры… Канаты полетели вниз…

После нечеловеческой борьбы веревка была схвачена, и лодка подтянута к дощанику. Обрекший себя на смерть человек так обрадованно взобрался на борт «Мысовой», точно он здесь нашел свое счастье.

— Велите убрать! — кивнул он первым делом на парус, едва ставя ногу на палубу.

Капитан сделал знак.

— Кто вы? — сурово спросил он незнакомца. — Вы знаете, что все мы через несколько минут разобьемся о скалы Святого Носа?

— Я попытаюсь вас спасти, — быстро сказал приехавший, не совсем правильно говоря по-русски.

Все с напряженным вниманием разглядывали его. Он, видимо, был измучен борьбой с валами и ветром и тяжело дышал. Его мужественное суровое лицо, густо заросшее черными волосами, светилось энергией. Высокий развитый лоб говорил об интеллигентности. То, как он управлялся с лодкой, как стойко и цепко держался теперь на прыгающей и качающейся палубе, выдавало в нем моряка. Ему было, наверное, уже за сорок, но он производил впечатление стальной несокрушимой силы.

— Я знаю здесь один «отстой»[11] и хочу провести вас туда, — быстро добавил он. — Я не раз отстаивался там от здешних бурь. Я буду вашим лоцманом. Но не станем терять даром времени.

В двух словах он рассказал капитану, что надо делать.

Сначала вести судно на большой утес, находящийся справа, затем против него круто свернуть мимо гряды подводных скал, расположенных к северу. Обойти их и править прямо на два больших дерева, хорошо видных в бинокль, где находятся орлиные гнезда; затем уже «Мысовая» может подойти к берегу и в маленькой бухточке простоять до конца бури спокойно.

Капитан нервно начал отдавать приказания.

С пробуждением надежды матросы взялись за дело с удесятеренной силой. Это была отчаянная вспышка инстинкта жизни. Это работали безумные. Пассажиры, захваченные и опьяненные этой последней схваткой, кинулись сами отливать воду. Два десятка живых существ обратились, казалось, в один организм, с одной волей, одной мечтой — одолеть стихию. Они схватились с Байкалом. Это была борьба отчаяния.

И через полчаса нечеловеческих усилий, иногда казавшихся безнадежными, они одолели. Байкал был побежден.

Но и победительница «Мысовая» доживала последние минуты. Чуть живая, едва держась на волнах, она тихо подходила к берегу.

А еще через несколько минут две лодки отвозили на землю пассажиров, команду с капитаном, лоцмана и собаку.

Когда они высадились, «Мысовая» еще качалась на якоре. Но едва успели подняться на первый горный выступ, как, оглянувшись, увидели на том месте, где была «Мысовая», чистое пространство. Судно уже погрузилось в волны.

Все невольно остановились и переглянулись. Капитан обернулся и крепко схватил лоцмана за руки.

— Вы рисковали для нас жизнью! — воскликнул профессор. — Вы спасли нас!

Англичанин неожиданно сорвал с себя массивные золотые часы и протянул незнакомцу.

Но он с улыбкой отвел руки англичанина.

— Нет, нет! — вскричал он. — Только не это. Я очень рад, что все хорошо кончилось. Но я сделал то, что должен был сделать каждый моряк на Байкале. И я прошу вас, больше не говорите об этом.

— Скажите же, кто вы? — настаивал профессор. — И чем мы можем отблагодарить вас?

Этот естественный вопрос необыкновенно сильно взволновал лоцмана.

— Кто я? — сурово спросил он, останавливаясь. — Я житель здешних берегов. Я живу работником у тунгуса… Этого вам недостаточно? — пробормотал он, видя ожидание на всех лицах. — Что же вам еще сказать? Я — военнопленный. Моряк… Поселился здесь после империалистической бойни… Мне стало все противно. Я порвал все прежние социальные связи. Общество дикаря я переношу легче, чем прежнее…

Он тяжело перевел дыхание.

— Единственная моя просьба к вам… Если вы хотите отблагодарить меня. Не будем больше никогда говорить об этом… Не выпытывайте, кто я… Мне это очень тяжело. Прошу вас…

Профессор и за ним все остальные крепко пожали ему руку.

Когда заходило солнце, спасенные грелись у огня в юрте зверолова-тунгуса. Лоцман-работник куда-то исчез.

— А Байкал все-таки поддержал свою репутацию, — благодушно шутил пришедший в себя старик. — Напугал.

— Да, — согласился англичанин. — И вы правы, профессор, насчет его романтики. Найдите-ка где еще такого человека, как этот лоцман. Часы даю — не берет. Золото — не берет. Какой-то байроновский тип.

И, хотя лоцман просил не говорить о нем, невольно общий интерес к этой непонятной личности вновь вспыхнул у всех. Англичанин спросил тунгуса, как зовут его работника.

Профессор, знавший тунгусский язык, перевел его вопрос. Обменявшись несколькими фразами с хозяином на тунгусском наречии, он среди общего напряженного ожидания передал его ответ.

— Тунгус говорит, что работник пришел к нему несколько лет назад. Он сам ничего не знает о его прошлом… Работник любит подолгу глядеть на скалы, сидя в одиночестве. Это его постоянная привычка. И за нее его здесь прозвали… — профессор сказал тунгусское слово, — в переводе на русский язык это значит — «Созерцатель скал». Это его имя. Вот все, что он: знает.

Англичанин с удовлетворением кивнул головой.

— Очень хорошо, — пробормотал он. — Легендарное таинственное море, на его диких берегах, в утесах, живет человек, окруженный тайной, «созерцатель скал», отшельник…

Он полез за своей записной книжкой.

— Чувствуется, что мы в малоисследованной стране, загадочной Азии. О, она еще подарит нас сюрпризами!..