Вслед за Великой Богиней

Верста тридцать вторая Златая цепь

Почему-то принято считать, что «У Лукоморья» написано Пушкиным под влиянием сказок его старой няни

Арины Родионовны. Между тем этот вопрос гораздо сложнее и обширнее, чем представляется на первый взгляд. Не отрицая высокого эмоционального воздействия на воображение поэта сказок няни, попробуем исследовать другую точку зрения и отыскать иные побудительные мотивы, подвигнувшие поэта написать ставший всемирно известным пролог.

Мотивы эти связаны как с биографией и личностью поэта, так и с политической и экономической ситуацией, возникшей к началу XIX века в России, когда она с надеждой устремила свои взоры к Сибири и Уралу.

Лукоморье. Это реальное географическое понятие с легкой руки соратников Курбского, и, подхваченное Герберштейном, оно долго держалось в литературе о Сибири. Еще в Энциклопедическом словаре Гюбнера, изданном в Лейпциге в 1811 году (в том, в котором юный Пушкин поступил в Царскосельский лицей), под словом «Лукоморье» поясняется, что это провинция в пустынной Татарии, подвластной (русскому) царю. Она лежит по ту сторону реки Оби в Азии и простирается до Ледовитого океана.

Географическое название Лукоморья не встречается ни в одной из известных нам русских сказок. Не могла его знать и Арина Радионовна. Поэтому уместно предположить, что Пушкин нашел его в историко-географической литературе, скорее всего, еще в лицейские годы, когда он увлеченно читал все, что удавалось достать из истории и географии России. Недаром еще в первой табели лицеиста Пушкина, заполненной весной 1812 года, его успехи в географии и истории получили высокую оценку. И вряд ли он мог заблуждаться по поводу истинного местонахождения Лукоморья, поскольку имелось немало литературных источников, освещающих эту тему.

С 1549 по 1832 год «Записки» Герберштейна издавались на разных языках 32 раза, в том числе в 1795 году по воле императрицы Екатерины II в Санкт-Петербурге, а в 1818 году появился русский перевод «Записок» Ф. Фавицкого.

Широкое распространение «Записок» Герберштейна дает повод предположить, что это сочинение каким-то образом попало в поле зрения юного Александра или его гувернеров-иностранцев и с их подачи явилось в поэму Пушкина, да так и осталось навеки в русской поэзии чудесное Лукоморье.

С окончательными выводами по поводу этой догадки пока не будем торопиться, а попробуем исследовать предысторию появления пушкинского «У Лукоморья», по порядку, начиная с «Руслана и Людмилы», которое вышло первым изданием без пролога.

После выхода «Руслана и Людмилы» Пушкин стал всерьез обдумывать новую эпическую поэму о покорителе Сибири Ермаке.

Имя этого славного героя не сходило с уст многих хороших и средних, а порою и совсем слабых и ныне забытых поэтов XVIII–XIX веков. Пушкин не упускает из виду ничего, что связано с именем атамана и собирает о нем всю возможную информацию.

Еще в 1817 году он иронически писал о своем послании В. Л. Пушкину о поэме «Ермак» И. И. Дмитриева:

Упоминание Пушкиным имени Мегмета — одного из основателей династии сибирских салтанов Тайбугинов свидетельствует о том, что к тому времени Пушкин уже прочитал «Описание Сибирского царства» Миллера, который о нем писал.

Отрицательно отозвавшись о поэме Дмитриева в своем письме к Вяземскому (1823), Пушкин многократно вспоминает и хвалит трагедию о Ермаке Хомякова. Между тем Карамзин, с семейством которого Пушкин был дружен, опубликовал «Историю государства Российского», в 9-м томе которого помещены легенды о Ермаке и взятии Сибири. Пушкин, внимательно изучавший труды Карамзина, не упускает из внимания образ народного героя. В феврале 1825 года из Михайловского он пишет Н. И. Гнедичу: «Я жду от Вас эпической поэмы. Тень Святослава скитается не воспетая, писали Вы мне когда-то. А Владимир? А Мстислав? А Ермак? А Пожарский? История народа принадлежит поэту».

По росписи рода Пушкиных, составленной А. А. Черкашиным, и Владимир, и Мстислав, и Донской, и Пожарский — дальние предки и родственники А. С. Пушкина. И лишь Ермак занимает в этом ряду особое место.

В стихотворении «Родословная моего героя» у Пушкина есть строки: «Кто б ни был ваш родоначальник, Мстислав, князь Курбский иль Ермак…» Случайно ли поставил поэт на одну ступень князя Мстислава Удалого, князя Курбского и покорителя Сибири атамана Ермака, какой кроется за этим еще не выявленный подспудный смысл? Что может быть общего у царского воеводы Курбского и простого казака Ермака, чтобы оценить их в равное достоинство? Как узнать, какого из Курбских имел поэт в виду, ведь у самого Пушкина уже не спросить. Спросить, действительно, нельзя. Но взглянуть на Сибирь глазами Пушкина можно попробовать.

Необъятная романтическая страна за Уралом притягивала помыслы поэта, и он постоянно собирал и накапливал данные об освоении Сибири, которая простиралась тогда от Урала до самой Камчатки, и даже собирался написать повесть о завоевании Камчатки Атласовым.

Пушкин правильно оценил значение подвига Ермака в статье, посвященной Камчатке: «Завоевание Сибири постепенно свершалось. Уже от Лены до Анадыря реки, впадающие в Ледовитое море, были открыты казаками и дикие племена, живущие на их берегах или кочующие по тундрам северным, были уже покорены смелыми сподвижниками Ермака…»

К числу последователей-покорителей Сибири можно отнести и многих представителей рода Пушкиных, прибывших в необжитую Сибирь сразу по следам Ермаковых казаков. После смерти тобольского воеводы Остафия Михайловича Пушкина в 1603 году его сменил Никита Михайлович Пушкин. На берегах Лены в Якутске вместе служили в 1644–1649 годах и порою спорили между собой воевода Василий Пушкин и казак Семен Дежнев; в Красноярске воеводствовал стольник Петр Савич Мусин-Пушкин, в Нерчинске воеводским товарищем был его сын Петр. В 1700 году от кетских казаков в Сибирский приказ поступила жалоба о том, что проезжавший мимо Кетского острога «стольник Петр Мусин-Пушкин… их имал насильством и подводы и провожатые и многих убил до полусмерти». Насильно захватив сторожа приказной избы Оську Фомина и казачьего сына Сеньку Панова, он отпустил их только после уплаты ими двух рублей. Из-за малочисленности кетского гарнизона здесь на одного человека приходилось по две-три посылки в год, а в городе оставались «на караулах» по человеку и по два.

На жалобу челобитчиков последовало распоряжение Тобольскому воеводе учинить сыск по поводу действий Мусина-Пушкина, а кетских казаков во всяких службах от проезжих воевод и служилых всяких чинов людей оберегать^{14}. Сыск по безобразиям Мусина-Пушкина не забылся и когда в марте 1712 года на место полковника тобольских казаков назначили Федора Федоровича Пушкина, ему была дана от царя наказная грамота: «…И одноконечно ему, Федору, над казаками смотреть, чтобы у них никакого худа не было и изделий никаких на себя казаков делать не заставливал. И ему против сего, великого государя, указу и наказу посулов и поминков ни у кого ничего и заемных памятей в долговых деньгах и ни в каких долгах и насильства никакова никому не чинить.

А буде он казаков от воровства унимать или корчемного питья вынимать у них не учнет, и от того учнет посулы и поминки имать, или насильством и от продаж казакам и сторонним людям чинить, а в том будут на него великому государю челобитчики и ему за то учинено будет смертное наказание»^{15}.

Естественно, что представители пушкинского рода не только служили ил отбывали наказание в Сибири. Они обживали край, женились, рождали детей и умирали в Сибири, богатели и выезжали «на Москву». Понимание Сибири закладывалось в роду Пушкиных генетически, на уровне подсознания. И в крови поэта на фоне романтизма, беззаветной удали и бесшабашности сибирских первопроходцев, смешались честь и отвага сибирских казачьих полковников и любвеобильность абиссинского негуса.

И вряд ли стоит все лучшее в Александре Сергеевиче приписывать исключительно той малости африканских генов, что он унаследовал от Ганнибала. Род Пушкиных возрос и разбогател на сибирской почве. И, возможно, благодаря этому обстоятельству впоследствии влилась в него тонкая струйка абиссинской крови.

Служила в Сибири и другая родня Пушкиных: Сукины, Головины, Чичерины и, наверное, многие, о которых мы пока не знаем. Многих из знатных родов царская милость или опала привела в Сибирь и Тобольск, через который дорога уходила и на Иркутск, и в Китай. Не миновал Тобольска и знаменитый предок поэта Абрам Петрович Ганнибал, сосланный происками фаворита царицы Анны Иоанновны Бирона в Тобольск и Иркутск. Ссылка непривычного к сибирскому климату Ганнибала могла кончиться для него самым печальным образом, когда бы не его самовольное возвращение. «Аннибал удалился в свои поместья, — пишет Пушкин, — где и жил во все время царствования Анны, считаясь в службе в Сибири».

Будущий автор «Арапа Петра Великого» не мог не придавать самого серьезного значения сибирскому периоду жизни своего предка, а вместе с тем и изучению самой Сибири, безусловно, понимая, что невозможно изобразить героя вне окружающей его среды. Для большей убедительности произведения следовало ознакомиться с условиями, в которых оказывались сибирские ссыльные, тем более что и самому поэту неоднократно грозила подобная участь.

Тревожные мысли о ежедневно возможной опале и ссылке в Сибирь постоянно волнуют поэта не случайно, ибо род Пушкиных, как никакой другой, вдосталь изведал и того и другого. Потомок Остафия Пушкина — Михаил Алексеевич Пушкин был сослан Екатериной II также в Тобольск, после процесса, получившего название «дела братьев Михаила и Сергея Пушкиных и Федора Сукина».

Доносчик и соучастник по «делу о сговоре с целью изготовления фальшивых бумаг» — Федор Сукин приходился дальним родственником основателю городов Тюмени и Тобольска Василию Борисовичу Сукину, женатому на дочери Остафия Михайловича Пушкина, и, таким образом, приходившийся дальним родственником Михаилу и Сергею Пушкиным, а через них и А. С. Пушкину. (Не исключено, что и другой основатель Тобольска — Данила Чулков приходился дальним родственником А. Пушкина. Предок Пушкина — Гаврила Олексич был предком множества знатных русских родов, в том числе Пушкиных и Чулковых.) Императрица пожалела Михаила Пушкина, причастного к заговору, приведшему ее на российский престол, и в качестве наказания за умысел печатания фальшивых денег вместо обычно применявшейся смертной казни ограничилась высылкой всех троих соучастников. Жена Михаила Пушкина — Наталья Абрамовна, урожденная Волконская, последовала за мужем в Тобольск, где и прожила с ним почти 20 лет до самой его смерти. Уезжая в Тобольск, Наталья Пушкина оставила на воспитание московской подруге своего годовалого сына Алексея, который, возмужав, специально приезжал в Сибирь повидаться с родителями и познакомиться с родившимися там сестрами Варварой и Елизаветой.

Михаил Алексеевич Пушкин в тобольской ссылке встречался с другим изгнанником — Александром Радищевым и близко сошелся с Понкратием Платоновичем Сумароковым, также попавшим в Сибирь за изготовление фальшивой ассигнации.

В Тобольске Сумароков в типографии купцов Корнильевых издавал первый сибирский журнал «Иртыш, превращающийся в Ипокрену», и Михаил Пушкин сотрудничал в нем и печатал свои стихи. Не отставала от мужа и Наталья Абрамовна, ставшия первой сибирской журналисткой.

Их сын, Алексей Михайлович Пушкин, современник Александра Сергеевича, был популярен «на Москве» как поэт, переводчик и актер-любитель и конечно же хорошо знаком с Александром Сергеевичем. Когда Алексей Пушкин безвременно умер в 1825 году, Александр Пушкин написал Вяземскому: «…пошел мор на Пушкиных… Как жаль, что умер Алексей Михайлович!» С одним из семьи издателей журнала — В. Д. Корнильевым А. Пушкин был лично знаком. В 1826 году Корнильев рассказывал Погодину о чтении в его присутствии лично Пушкиным «Бориса Годунова» у Вяземских в Москве.

В 1830 году факт знакомства подтверждает сам Пушкин, сделав надпись на обороте черновика стихотворения, начинающегося словами «В начале жизни школу помню я» — «Корнильев приезжалъ разделить горесть о потере лучшаго из людей». Остается догадываться, читал ли Пушкин журнал Сумарокова с участием в нем Михаила и Натальи Пушкиных. И если «Иртыш, превращающийся в Ипокрену» все-таки не попал в поле зрения поэта, если ускользнула от его внимания фраза в одном из сибирских писем Радищева: «Пушкин ставит свечку…», то сама романтическая история ссылки Михаила Пушкина и добровольно последовавшей за ним его жены, оставившей ради этого сына-младенца, никак не могла его миновать.

Узок был путь российских литераторов в XVIII веке! Сошлись в сибирском захолустном Тобольске нелегкие дороги трех знаменитых изгнанников — Михаила Пушкина, Александра Радищева и Панкратия Сумарокова, и каждый из них оставил свой след в сибирской истории и российской литературе. След, замеченный Александром Пушкиным.

Книга стихотворений и сказок П. П. Сумарокова заняла в библиотеке Пушкина почетное место, а за один из уцелевших экземпляров «Путешествия из Петербурга в Москву», побывавший в Тайной канцелярии, он не пожалел двухсот рублей, сумму по тем временам значительную.

Испытывавший постоянную нехватку средств, Пушкин приобрел и «Собрание оставшихся сочинений покойного Александра Николаевича Радищева». К пониманию Сибири Пушкин шел и через Радищева, который во время временного пребывания в Тобольске писал: «До приезда сюда известного Пушкина за столом все пивали и едали из одной чашки».

Тобольский и Илимский узник не мог не привлечь внимания поэта, гордившегося тем, что вослед Радищеву восславил он свободу, и самому не раз содрогавшегося душевно от нависавшей угрозы сибирской ссылки. Изучая биографию Радищева, Пушкин, вероятно, ознакомился с его «Сокращенным повествованием о приобретении Сибири», написанным в Илимске. В биографической заметке о Радищеве Пушкин писал: «Сенат осудил его на смерть. Государыня смягчила приговор. Преступника лишили чинов и дворянства и в оковах сослали в Сибирь». В статье о Радищеве он обращает внимание читателей на строчки, посвященные Ермаку в «забавной» поэме Радищева «Вова», написанной им по возвращении из Сибири:

«Вздохну на том я месте, где Ермак с своей дружиной садясь в лодки устремлялся в ту сторону ужасну, хладну…»

На протяжении десятка лет Пушкин собирает и накапливает сведения о Сибири и Ермаке. Еще в 1825 году поэт просит своего брата выслать ему «Сибирский Вестник» весь».

Издатель «Вестника» Г. И. Спасский через этот журнал знакомил читателей с сибирскими летописями: строгановской, черепановской и есиповской, повествовавшими о походах Ермака и истории царства Сибирского.

Брат выслал ему полный комплект вестника Спасского за 1818–1824 годы, и Пушкин получил возможность с ними ознакомиться. Известно, что многие друзья поэта знали о его намерении написать о Ермаке: «Мне пишут, что ты затеваешь новую поэму Ермака, — справлялся Евгений Баратынский в начале 1826 года. — Предмет истинно поэтический, достойный тебя…» В 1821 году вышла «Дума о Ермаке» Кондратия Рылеева. Рылеев прислал Пушкину своего Ермака: «Знаю, что ты не жалуешь мои "Думы"… убежден душевно, что Ермак, Матвеев-Волынский, Годунов и им подобные хороши и могут быть полезны не для одних детей».

В 1833–1835 годах по Сибири путешествовал один из приятелей Пушкина В. Д. Соломирский — личность в некотором роде замечательная. Он был побочным сыном Д. Т. Татищева от связи его со вдовою обербергмейстера Н. А. Турчаниновой, владелицей пермских «турчаниновских» железоделательных заводов. В 1827 году» будучи артиллерийским офицером, Соломирский по ничтожному поводу вызвал Пушкина на дуэль и получил согласие, но С. А. Соболевский, у которого жил Пушкин, сумел примирить дуэлянтов. В дальнейшем у Пушкина с Соломирским установились приятельские отношения. Соломирский был не чужд литературы, сам писал стихи, и Пушкин провожал его в Сибирь, просил собрать о Ермаке народные рассказы и легенды.

В 1835 году Соломирский прибывает в Тобольск. Получив письмо Пушкина с напоминанием о просьбе, он встречается с Петром Словцовым, работавшим над «Историческим обозрением Сибири». Из Тобольска Соломирский сообщает Пушкину: «Ты просил меня писать тебе о Ермаке, предмет, конечно, любопытный, но, помышляя о поездке для розысков следов сего воителя, я досель сижу дома».

С Сибирью и Тобольском Пушкина связывали многочисленные дружеские нити. После 1826 года там оказались многие его товарищи и в их числе Пущин. Одновременно с посланием «В Сибирь» Пушкин отправил прекрасное стихотворение, посвященное И. Пущину, чем доставил ему неописуемую радость. Пущин писал: «Пушкин первый встретил меня в Сибири задушевным словом. В самый день моего приезда в Читу призывает меня к частоколу А. Г. Муравьев и отдает листок бумаги, на котором неизвестною рукою написано было: "Мой первый друг, мой друг бесценный…" Отрадно отозвался во мне голос Пушкина».

Впоследствии И. Пущин переслал это стихотворение тоболяку, поэту П. П. Ершову, который через своего друга П. А. Плетнева напечатал это стихотворение в «Современнике» уже в 1841 году.

Пушкин и Ершов были хорошо знакомы. Впервые прочитав сказку молодого сибиряка «Конек-горбунок», Пушкин сказал: «Теперь этот род сочинений можно мне и оставить».

«Пушкин заявил о намерении содействовать Ершову в издании этой сказки с картинками и выпустить ее в свет по возможно дешевой цене, в огромном количестве экземпляров для распространения в России», — писал ближайший друг Ершова Ярославцев. А Н. Г. Чернышевский добавлял: «Многие знают, с (…) какими похвалами встретил сказку г. Ершова «Конек-горбунок», которую внимательно пересмотрел и первые четыре стиха которой (по словам г. Смирдина) принадлежат Пушкину».

Пушкин никогда не забывал своих друзей-декабристов, отбывающих сибирскую ссылку. Однажды в беседе с Пушкиным Ершов сказал, что любит свою Сибирь и не желает лучшего местожительства. Пушкин ответил: «Да Вам нельзя и не любить Сибири, во-первых, это Ваша родина, во-вторых, это страна умных людей». Ершов вспоминает: «Мне показалось, что он смеется. Потом уж я понял, что он о декабристах напоминает»^{16}. На родине Ершова в Ишиме отбывали ссылку А. И. Одоевский и В. И. Штейнгель. В Тобольске жили В. К. Кюхельбекер, А. М. Муравьев, М. А. Фонвизин, П. С. Бобрищев-Пушкин и др. В Ялуторовске жили И. И. Пущин, М. И. Муравьев-Апостол,И. Д. Якушкин, В. К. Тизенгаузен. Другие декабристы отбывали ссылку в Сургуте, Березове, Пелыме, Кондинском. Пушкин собрал о Сибири богатейший для своего времени материал и мечтал сам побывать в Сибири, повидать своих друзей-декабристов.

К несчастью, ему не пришлось побывать в Сибири, не довелось написать поэму о Ермаке и повесть о В. Атласове, но собранные им сведения о земле Сибирской не пропали втуне и успели выплеснуться в «Лукоморье» и «Сказке о царе Салтане».

Кажется, завершается длинная цепь легенд, преданий, догадок и маленьких открытий, так или иначе связанных с пушкинским Лукоморьем. И пора бы поставить точку на нашем сказании, да мешает ощущение, что одного завершающего золотого звена в цепочке наших рассуждений не достает.

Не вызывает сомнения тот факт, что Александр Пушкин был привязан к Сибири многими узами, жадно впитывал любые вести, из нее исходящие, и рано или поздно количество должно было перейти в качество. «У Лукоморья» закономерно должно было появиться. И оно появилось.

Но все-таки, в каком письменном источнике нашел Пушкин прототип своего Лукоморья? Можно ли в бескрайнем книжном море найти ту единственную книгу, которая побудила поэта написать свой, ставший бессмертным, пролог?

Дорожка к ответу на этот нелегкий вопрос достаточно извилиста и проходит через трагедию «Борис Годунов».