Вслед за Великой Богиней

Верста шестая У людоедки

Казалось бы, все ясно с Ягой. Волею судеб издревле соседствовали русские с уральскими и обскими уграми, порой воевали, порой торговали, собирали ясак с покоренных, роднились и вместе охотились в дебрях. И общение не замедлило сказаться в культуре, песнях и сказках. Из заповедных шайтанских урочищ Югры в русские сказки переселили наблюдательные первопроходцы необыкновенную избушку на курьих ножках и разодетого в роскошную ягу идола с измазанным кровью ртом.

Все вроде так, да вот беда: не давала покоя фраза из сказки о Терешечке, взятая в качестве эпиграфа к этой главе. Не очень вязалось представление о Яге-идоле, который валяется, наевшись мяса Терешечки. Да и какая вообще надобность кататься-валяться под деревом после обжорства, вместо того чтобы отлежаться в покое? И кровожадность лесной старушки внушала глубокие сомнения, казалась привнесенной в русскую сказку откуда-то из знойных стран, с островов Океании, где голые людоеды под звуки там-тамов лихо отплясывают вокруг костра, на котором жарится соплеменник. А в наших умеренных широтах такого, кажется, не случалось.

Впрочем, доверие к народной памяти и убеждение, что сказка не что иное как размытый след давно ушедших в Лету событий, позволили предположить, а не может ли баба-в-яге иметь свойство раздваиваться или, наоборот, объединять два прототипа и самого идола Золотую Бабу и ее служительницу живую бабу-в-яге, жрицу и шаманку. Если это предположение верно, то и фраза «покатаюсь-поваляюсь» в сказке сохраняется не случайно, а, возможно, представляет частицу языческого колдовского ритуала, следовавшего когда-то за человеческим жертвоприношением.