Вся ночь впереди

Остин определенно хочет, чтобы она свихнулась. Продумал план действий, а теперь пытается воплотить его в жизнь. Но она ему этого не позволит. Так рассуждала про себя Молли, сворачивая на узкую улочку, в конце которой находился продуктовый магазин.

Хотя все, что она нынче делала, можно было легко истолковать как стереотипное поведение любящей жены, ухаживающей за парализованным мужем, это, по большому счету, не соответствовало действительности. Сама того не желая, Молли втянулась в поединок характеров – эту своеобразную борьбу с мужем за власть, в которой обе стороны несли потери и в которой случались как победы, так и поражения.

К примеру, когда к ней приехал Марк и предложил прокатиться на машине, она все-таки осталась с мужем. Остин, таким образом, одержал победу, что, разумеется, энтузиазма у Молли не вызвало. Чтобы избежать неприятной сцены, она была вынуждена принять навязанные Остином правила игры и теперь корила себя за проявленную минутную слабость.

Впрочем, это поражение многому ее научило. Вот почему, выехав сегодня в своем автомобиле из дома, она намеревалась не только купить продукты, но и съездить на открытие универмага «Кей Март», куда приглашал ее Марк.

Когда Молли подкатила к муниципальной стоянке в центре города, праздник уже был в разгаре. Стоявшие на сколоченной из досок эстраде огромные черные динамики извергали из себя знакомые с детства звуки шлягеров Элвиса, а на сцене, прижимая ко рту микрофон, пританцовывал человек в черном парике и экзотическом костюме с блестками.

Неужели Марк?

Марк, точно.

Молли нашла на стоянке местечко, припарковалась, а потом заторопилась к сцене, вокруг которой собралась толпа. Зрителей было много, но, однако ж, не настолько, чтобы она не могла видеть представление. С другой стороны, толпа не позволяла ей подойти слишком близко к сцене, что, надо сказать, было ей только на руку. Она не хотела, чтобы Марк ее заметил. К чему демонстрировать излишнюю заинтересованность и привлекать к себе внимание?

Музыкальное сопровождение шло в записи, но Марк на этот раз пел сам – что называется, «вживую». Закончив исполнять зажигательные «Голубые ботинки из замши», он затянул медленную, томную «Дикси».

Удивительное дело: он и впрямь здорово походил на Элвиса. Правда, на его более стройную, даже, пожалуй, хрупкую копию. Тем не менее это все-таки был Элвис, а уж никак не Марк Эллиот. У него и голос был похож, и манера передвигаться по сцене. Перевоплощение было полным, и если бы Марк, отдавая дань абсурду происходящего, время от времени не мог сдержать смешок, какой-нибудь фанатик мог бы решить, что произошло чудо воскресения и Элвис вновь явил себя миру.

Песня закончилась.

– Я очень рад, что все вы пришли на праздник по случаю открытия нового универмага сети «Кей Маркет», – сказал Эллиот-Элвис. – Не забудьте сообщить всем своим знакомым и близким, где и при каких обстоятельствах вы меня видели.

В толпе зрителей послышался смех.

– А теперь я прошу вас обратить внимание на леди, которая приехала сюда в черно-розовом «Кадиллаке», – произнес Марк, ткнув пальцем в ту сторону, где в толпе затерялась Молли. – Я, леди, к вам обращаюсь. Пожалуйте-ка сюда.

Молли оглянулась.

У нее за спиной никого не было.

Он ее, что ли, зовет?

Молли отрицательно покачала головой. Нет, на сцену она не пойдет. Даже и не думай об этом, Марк Эллиот.

– Да, да, леди, я вас имею в виду, – надрывался Марк.

Люди стали на нее оглядываться, а те, что стояли рядом, немного расступились.

Похоже, ей предлагают выйти из толпы и предстать на всеобщее обозрение? Но это невозможно!

Она снова отрицательно помотала головой.

– Идите, раз Элвис просит, – посоветовала ей какая-то женщина.

Молли чувствовала себя атеисткой, затесавшейся в толпу религиозных фанатиков. Пообещав себе задать Марку при случае хорошую взбучку, она двинулась сквозь толпу зрителей к эстраде. Когда она добралась до сцены, Марк отставил микрофон в сторону, наклонился, подхватил ее под мышки и втащил на возвышение.

– Мне следовало бы всенародно сорвать с тебя парик или, в крайнем случае, дать тебе хорошего пинка, – свистящим шепотом сказала она.

Он улыбнулся и обнял ее за плечи.

– Лучше покажи всем, как сильно ты меня любишь. Гарантирую, публике это понравится.

– Ничего подобного! Они решат, что я – подсадная утка и нарочно затесалась в толпу. – Молли отвернулась от него, глянула на море человеческих лиц и замерла.

Бог мой, сколько здесь собралось людей!

Сердце у нее пропустило удар, а потом забилось как сумасшедшее. Лицо запылало, а ладони мгновенно сделались влажными от пота.

Воспользовавшись ее замешательством, Марк заключил ее в объятия и крепко, звучно поцеловал в губы. Молли хотела было его оттолкнуть, но Марк уже сам выпустил ее из рук, и она снова оказалась на свободе.

Представление публике понравилось. В толпе захлопали и засвистели. Некоторые женщины из тех, что стояли в первом ряду – тоже подсадные утки, что ли? – принялись пронзительно визжать и что-то выкрикивать.

Короче, шум и кутерьма поднялись страшные, но Молли уже немного освоилась с обстановкой и даже позволила себе расслабиться. К тому же люди смотрели больше на Марка, чем на нее.

Марк затянул новую песню: «Будь ко мне поласковей».

Шум в толпе на мгновение увеличился, но потом люди, завороженные музыкой, начали затихать. Молли воспользовалась тем обстоятельством, что толпа вновь сосредоточила все свое внимание на Марке, спрыгнула со сцены и опять превратилась в зрительницу.

Песня закончилась. Потом местный оркестр грянул бодрый марш, и ровно через три минуты шоу завершилось. Марк спрыгнул со сцены и присоединился к Молли.

– Надеюсь, твое присутствие означает, что ты решила стать одной из моих поклонниц?

– Ничего похожего. У меня от твоей выходки до сих пор поджилки трясутся. И как только тебе такое в голову пришло? – сердито спросила Молли.

– Я просто очень обрадовался, когда тебя увидел. К тому же я не знал, что тебе это может не понравиться. Большинство женщин только и мечтает о том, чтобы покрасоваться перед публикой. А уж поцеловаться со мной – для них просто предел мечтаний. – Марк напустил на лицо залихватский вид и брякнул: – Одна из этих дамочек мне даже сказала, что ей нравится слизывать у меня с щеки пот.

– Ужас какой! – сказала Молли, а сама подумала, что слышать подобные откровения от парня, который всего полтора года назад жаловался ей на свое неумение ладить с женщинами, как минимум, странно. Как видно, за последний год мир и в самом деле сильно изменился.

– Интересно, как называется в медицине твой феномен? – спросила она, насмешливо взглянув на Марка. – Может быть, раздвоением личности? Или неспособностью к самоидентификации?

– Не смей копаться в моем грязном белье!

Молли хотела было рассмеяться, но потом вспомнила, что в магазин так еще и не заехала, и посерьезнела.

– Продукты, – пробормотала она. – Мне надо купить продукты.

– Я поеду с тобой, – заявил Марк.

Поскольку в этот вечер ему предстояло имитировать Элвиса еще раз, он решил не переодеваться.

Молли уже приходилось бывать с Марком в магазине, поэтому она знала, что это такое. Он, к примеру, считал, что поход по магазинам скорее светское, нежели практическое мероприятие, много и бестолково суетился, заходил не в те, какие надо, отделы и то и дело хватал с полок какую-то ерунду. Короче, с ним в магазине было непросто.

Марк-Элвис, разумеется, вел себя ничуть не лучше.

Как бы то ни было, но через тридцать минут покупки все-таки были сделаны и лже-Пресли помог ей погрузить пакеты с продуктами в машину.

Когда она садилась за руль, Марк придержал дверцу и спросил:

– Похоже, ты не собираешься почтить своим присутствием второй акт представления?

– Все было очень мило, спасибо. Но, как говорится, хорошего понемножку, – с улыбкой сказала Молли, чувствуя, что после концерта и встречи с Марком на душе у нее здорово полегчало.

Марк одарил ее ослепительной улыбкой.

– Спасибо-то за что?

– За дружбу и теплое отношение.

«А еще, – подумала она, – за то, что ты вытворял совершенно невероятные вещи и заставил меня смеяться».

Выражение лица Марка изменилось. Он больше не улыбался и так пристально на нее смотрел, что она почувствовала себя не в своей тарелке.

– Что с тобой? – спросила она.

Марк вздрогнул, словно пробуждаясь ото сна, покачал головой и ответил:

– Ничего особенного. Просто я размечтался.

С этими словами он отвесил ей короткий поклон и захлопнул дверцу.

Вообще-то в присутствии Марка Молли редко испытывала смущение. В этом и заключалась прелесть сложившихся между ними отношений. Она могла разговаривать с ним практически на любую тему. Но сегодня ей показалось, что устоявшийся порядок вещей рухнул. Появилось ощущение, будто правила игры изменились, но ее об этом в известность не поставили. А она вовсе не хотела, чтобы эти правила менялись.

С отсутствующим видом, не зная толком, что надо сказать или сделать, Молли потянулась рукой к замку зажигания. Впрочем, уехать она тоже не могла, поскольку Марк, хотя и захлопнул дверцу, продолжал придерживать ее рукой.

А потом он наклонился, просунул голову в окно – и поцеловал ее в губы.

В его поцелуе был привкус печали.

В следующую минуту Марк отстранился и выпрямился. Молли же, будто пораженная громом, продолжала сидеть в машине, не имея сил пошевелить ни рукой, ни ногой.

«Ну зачем ты так? – мысленно обращалась она к Марку. – К чему эти новшества? Пусть у нас все остается, как прежде».

– Это тебе… – Марк сделал паузу, будто желая еще раз обдумать свои слова, и закончил: – От Элвиса!

Похоже, в последний момент он понял, что перешел известные границы, и решил перевести все в шутку.

Молли с облегчением вздохнула и кивнула головой в знак того, что принимает такое его объяснение к сведению. Она даже попыталась засмеяться, короче, делала все, чтобы убедить его, а главным образом себя, что ничего особенного, в общем, не случилось.

«Марк и прежде меня касался, – внушала она себе. – И пообниматься он тоже большой любитель. Почему бы ему, в таком случае, меня не поцеловать?»

– Два поцелуя от Элвиса за день кому хочешь вскружат голову, – сказала она Марку, пытаясь обратить все в шутку.

– Надеюсь, – сказал он каким-то странным тоном. Продолжая смотреть на нее в упор, Марк сделал шаг назад, как будто давая ей понять, что путь свободен. – Поосторожней за рулем…

Молли протянула руку к замку зажигания и повернула ключ.

Мотор пару раз чихнул и… заглох.

Марк расхохотался. Она, вторя ему, тоже засмеялась. Неожиданно все между ними снова встало на свои места. Их отношения вернулись в привычное русло, чего так хотела и добивалась Молли.

Она повернула ключ в замке еще раз, мотор завелся, и машина тронулась с места. Марк на прощание помахал Молли рукой. В зеркале заднего вида она видела, как он после этого повернулся и, взметая широким клешем пыль, побрел по направлению к городской площади.

Вернувшись домой, Молли разобрала купленные продукты: часть положила в шкаф, часть – в холодильник, а потом принялась просматривать полученную почту. Львиную долю корреспонденции составляла всякая рекламная макулатура, рассчитанная на доверчивого, недалекого человека. «Считайте, что яхту вы уже выиграли!» – гласила одна из листовок. «Новенькая машина почти что у вас в кармане!» – вторила ей другая. В самом низу лежавшей на кухонном столике пачки всевозможных бумажек оказался стандартный белый конверт, надписанный незнакомым почерком и без обратного адреса. Молли по марке определила, что письмо пришло из Флориды.

Она разорвала конверт, вытащила из него вчетверо сложенный бумажный листок и развернула его.

Письмо было написано Шоном пятью днями раньше.

«Дорогая Молли!

Пляж далеко уже не тот, что прежде. И неудивительно: исчезло его главное украшение – ты. Закат тоже не поражает буйством красок – по той же, кстати, причине. Когда ты вернешься? В гриле все так же пылают угли, а в холодильнике охлаждается вино. Мое чувство к тебе растет день ото дня.

Шон».

Она прижала письмо к груди и с минуту смотрела прямо перед собой, вспоминая шум океанского прибоя и красоту флоридских пляжей. А еще ей вспомнился австралийский акцент и глубокий, чувственный голос Шона.

В молодости мужчины не баловали Молли вниманием, особенно те, которые нравились ей. Обыкновенно они подшучивали над ней и называли ее худышка или кролик – из-за мелких, как речной жемчуг, зубов. Джей был первым парнем, который всерьез увлекся ею. Поначалу он просто гулял с ней, всячески демонстрируя ей свое дружеское расположение. А потом произошла одна чудесная вещь. Несмотря на все ее недостатки, он ее полюбил. И она ответила ему взаимностью.

А потом Джей – ее любовь, ее отрада – погиб. Но время шло, и с годами его образ, который она хранила в своей душе, все больше тускнел и терял четкость очертаний. Теперь она уже почти не помнила, как он выглядел. Молли считала, что это обстоятельство характеризует ее далеко не лучшим образом. Как она могла забыть лицо человека, которого любила когда-то всем сердцем?

Молли встряхнула головой, отгоняя печальные воспоминания, и прислушалась. В доме было тихо, но с заднего двора доносились голоса.

Она поднялась со стула, подошла к открытому окну и увидела Эми. Дочь расхаживала по двору, насыпая корм в кормушки для птиц. Неподалеку возлежал в шезлонге Остин. На нем были спортивные брюки, которые купила для него дочь, и оставшаяся еще с университетских времен серая футболка.

Остин редко носил спортивную одежду, и Молли подумала, что этот наряд ему, в общем, идет. В нем он выглядел куда моложе и раскованнее, чем в привычном строгом деловом костюме.

«Возможно также, – подумала Молли, – что одежда здесь ни при чем и суровые складки на его лице разгладились по той простой причине, что рядом с ним Мелинда». Девочка сидела бок о бок с дедом на маленьком стульчике, дергала Остина за волосы, тыкала ему пальчиком в глаза и брови и весело смеялась.

Когда пальчик Мелинды оказывался в непосредственной близости от губ Остина, тот широко разевал рот, делая вид, что хочет ее укусить, и девочка снова начинала хихикать.

Так или примерно так Остин играл с Эми, когда она находилась в возрасте Мелинды. С тех пор, правда, прошла целая вечность, Эми выросла, обзавелась собственной семьей, а Остин стал дедом.

Когда Мелинде надоело подвергать своего дедушку разнообразным мучениям, она соскочила со стула, открыла полотняную сумочку с детскими книжками, которую Эми всюду за ней возила, и вывалила ее содержимое на траву. После этого она стала перебирать свои сокровища. Выбрав книжку, которая в данный момент казалась ей наиболее интересной, она вернулась к Остину, вскарабкалась к нему на колени и, сунув книжку ему в руку, стала тереться светлой головенкой о его локоть, требуя, чтобы он заново прочитал ей особенно полюбившиеся места.

Молли буквально прикипела к окну: ей ужасно хотелось узнать, как Остин выкрутится из создавшегося положения. За последнюю неделю он неплохо преуспел как в области физических упражнений, так и в сфере изящной словесности, но говорил по-прежнему очень мало и плохо. На первый взгляд он не мог произносить ничего, кроме нескольких коротеньких слов вроде «пить» и «дай», и бумага с карандашом по-прежнему были у него в большом ходу.

Мелинда ткнула пальчиком в книжку.

– Му-у-у…

Остин послушно повторил за ней этот звук, затем перевернул страницу.

Мелинда залаяла, как собачонка, ей вторил Остин.

Они представляли из себя вполне гармоничную пару, которой не требовались слова, чтобы понимать друг друга. Впрочем, они не могли бы разговаривать, даже если бы и захотели. Остин – по понятным причинам, а у Мелинды был слишком маленький запас слов, чтобы она могла озвучивать свои мысли.

Они дважды пролистали книжку, после чего Мелинда спустилась с колен Остина и отправилась за другой. Другая книжка, очевидно, требовала иного словарного запаса, поскольку Остин стал издавать более осмысленные звуки, нежели мычание, мяуканье или лаянье.

– П-ес… с-пит, – прочитал Остин. – К-от… е-ст.

К тому времени как Остин добрался до середины, Мелинда стала клевать носом, а когда он дошел до конца, девочка уже спала сладким сном.

Остин положил книгу на плетеный садовый столик, провел пальцем по гладкой щечке внучки, после чего поцеловал ее в теплую макушку.

Молли, стоя у окна, продолжала смотреть на мужа. При этом она сжимала в руке письмо Шона, а на губах у нее все еще оставался привкус поцелуя Марка. Ирония и одновременно драматизм ситуации были настолько очевидны, что ею стало овладевать сложное противоречивое чувство, составными элементами которого были печаль, горечь и все возрастающее смущение.

Остин прикрыл глаза, отдаваясь всем своим существом неге летнего дня и ласке струившихся сквозь ветви деревьев солнечных лучей. У него на коленях, уютно устроившись, спала маленькая Мелинда, которую он любил так неистово и горячо, что временами у него захватывало дух и начинало сладко щемить в груди. Когда внучка находилась с ним рядом, он испытывал сильнейшую потребность заботиться о ней и защищать от опасностей этого огромного безжалостного мира. Подобное острое до боли чувство он испытывал еще только раз в жизни – когда познакомился с Молли.

Он и Эми тоже очень любил, но с дочерью у него сложились совсем другие отношения. Конечно, когда Эми была маленькой, он и нянчил ее, и на плечах таскал, и гулять с ней ходил – короче, делал все, что положено отцу. Но Эми даже крохой была девицей самостоятельной. К тому же у нее была Молли. Союз матери и дочери был настолько прочен и представлял собой особый мирок, что места в нем для Остина просто не оставалось.

Неожиданно Остину пришло на ум, что после инсульта он сильно изменился. Два года назад он вряд ли бы смог вот так без дела лежать в шезлонге, нежась на солнце. Два года назад, торопливо проглотив завтрак, он мчался бы с одной деловой встречи на другую, пребывая в полнейшей уверенности, что ничего важнее работы биржевого маклера на свете не существует. Даже если бы он и решил вдруг остановиться, сделать в жизненной гонке перерыв, ничего бы у него тогда не получилось. Уж слишком он привык бездумно мчаться по жизни, не оглядываясь по сторонам и снося все препятствия на своем пути. Он всегда был нацелен только на будущее, на стремительное и, как ему тогда казалось, безостановочное движение вперед.

Но теперь… Теперь он ничего не имел против того, чтобы сбавить скорость и притормозить. Не то чтобы он хотел валяться в постели до конца своих дней – совсем нет. Наоборот, он мечтал о том счастливом дне, когда сможет сам, без посторонней помощи подняться и сделать самостоятельно хотя бы несколько шагов. Но вот работать по восемьдесят часов в неделю ему больше не хотелось. У него появились и другие желания.

К примеру, он всегда мечтал поплавать на яхте, съездить в Диснейленд, посетить матч с участием «Черных ястребов». А еще он хотел сесть на самолет, отправиться в Канаду и, разбив лагерь у какой-нибудь быстрой горной речки, посвятить пару недель рыбалке.

Но и без этого можно обойтись.

Остин опустил глаза и посмотрел на покрытую светлыми кудряшками головку Мелинды. Как все-таки это прекрасно – разлечься на солнце в шезлонге и держать на коленях внучку. Да разве можно, особенно в его положении, требовать от жизни большего?

Когда к нему подошла Эми, он уже начинал дремать.

– Извини меня, папочка. – В голосе дочери проступало смущение. – Но и ты тоже виноват: почему не сказал мне, что она уснула? Ведь она отдавила тебе больную руку. Представляю, как она у тебя затекла…

Эми наклонилась, чтобы взять у него с колен дочь.

– Н-нет, – очень медленно произнес Остин. – У м-меня в-все в порядке…

Он хотел сказать Эми, чтобы она не забирала Мелинду, но язык и губы еще плохо ему повиновались. Пока он пытался с ними совладать, Мелинду забрали от него и унесли. Осталось только нагретое ее тельцем место у него на коленях и затекшая рука – как напоминание о том, что внучка совсем недавно была с ним.

Потом Эми с удовлетворением произнесла:

– Ну вот. Теперь тебе наверняка стало легче…

У Остина на глаза навернулись слезы. Обозвав себя мысленно «старым дурнем», он поторопился отвернуться, чтобы дочь ничего не заметила.

Целую вечность назад он дал себе слово никогда не раскисать. Размякшего человека легко обидеть. С тех пор прошло уже много лет, но он ни разу никому не говорил, какие чувства по тому или иному поводу испытывает. Даже Молли. Особенно Молли.