Всю жизнь с морем

Глава X Пароход «Кишинев»

Я лежал в больнице, когда в Нью-Йорк прибыл «Кишинев», возвращенный Советской России после капитуляции Германии. Капитаном парохода был Герман Мартынович Гросберг, с которым я плавал перед войной на пароходе «Сишан». Он навестил меня.

Этой встрече я несказанно обрадовался. Мы долго беседовали с ним, а прощаясь, Герман Мартынович сказал:

— Поправляйтесь скорее. Для вас у меня подготовлено место второго помощника, пойдем во Владивосток после небольшого ремонта. Надеюсь, вы не против возвращения на Родину?

В то время в Нью-Йорке собралось немало моряков с реквизированных США и Канадой судов Доброфлота. Подавляющее большинство стремилось вернуться в Россию, невзирая на дикий разгул антисоветской пропаганды в американских газетах.

В начале января 1919 года «Кишинев», полностью укомплектованный русскими моряками, принял груз сельскохозяйственных машин, закупленный Амторгом, и вышел из Нью-Йорка на Владивосток.

Пароход «Кишинев»

Экипаж парохода фактически ничего не знал о том, что происходит на Дальнем Востоке. А в это время японцы, англичане и американцы ввели во Владивосток без разрешения Советского правительства свои крейсеры «Ивами», «Суффолк» и «Бруклин». За этим вскоре последовала высадка войск, положившая начало интервенции и гражданской войне на Дальнем Востоке. Американские газеты объяснили высадку своих войск во Владивостоке как меру, направленную против японцев с тем, чтобы не допустить захвата Японией Приморья.

«Кишинев» беспрепятственно прошел Панамский канал. Я впервые видел Карибское море, Панамский канал и западный берег Мексики. Мы шли мимо многочисленных островов с роскошной растительностью; одурманивающий запах цветов доносился к нам при ветре с берега, невольно вспоминалось недавнее прошлое этих районов, морские битвы между англичанами и испанцами за господство на морских просторах. Казалось, оживали страницы прочитанных книг, и порой я ловил себя на мысли, что вот-вот появится трехдечный корабль под флагом Веселого Роджера… Но навстречу нам попадались прозаические танкеры, груженные нефтью из Венесуэлы, и дымящие грузовые пароходы.

На переходе от Панамского канала до Сан-Франциско, вблизи берегов Мексики, мы видели многочисленные стада огромных черепах, которые грелись, держась на поверхности воды. Они не обращали на нас никакого внимания, лишь изредка лениво поворачивали головы к судну, проходящему от них всего в нескольких метрах.

Стоянка в Сан-Франциско была кратковременной. Иногда на «Кишинев» приходили русские эмигранты, неизвестно какими судьбами заброшенные в этот отдаленный от России порт. Большинство из них ругали Советскую власть, заставившую, по их словам, многих потерять не только имущество, любимое дело, но и Родину. В основном это были скучные, издерганные и озлобленные люди. Из всех побывавших у нас на борту мне запомнился только один, бывший командир русской подводной лодки, грузин. Он был сдержан и внешне спокоен. Он рассказал нам, как чудом спасся при гибели подводной лодки, на Балтике, вблизи берегов Германии. К сожалению, я не помню его фамилии, но он вызывал симпатию и сочувствие, в мужестве его никто из нас не усомнился.

На переходе из Нью-Йорка в кают-компании нередко возникали жаркие споры о судьбах России. Третий помощник капитана эстонец Прун, не скрывая своей вражды к русским, предсказывал отделение Эстонии от России и говорил, что это будет «Великая Эстония», с границами чуть ли не до Новгорода, во всяком случае все южное побережье Финского залива, по его словам, должно принадлежать Эстонии. Нас такие разглагольствования необыкновенно возмущали. Капитан Гросберг, латыш по национальности, нередко резко обрывал Пруна и доказывал ему, что без заступничества России эстонцы и латыши обречены на рабство у немецких баронов. Мы несказанно обрадовались, когда во время стоянки «Кишинева» Прун дезертировал с судна — у нас стало спокойнее.

В это время Дальний Восток стал ареной длительной и ожесточенной борьбы советского народа с контрреволюцией и иностранной военной интервенцией. Отдаленность края от центральных областей Советской России затрудняла своевременную и эффективную помощь трудовому населению в этой неравной борьбе.

В Приморье и Владивостоке озлобленная белогвардейщина мстила народу за свои поражения в России, и в частности в Сибири.

В июне 1918 года мятежные чехословацкие полки и местная белогвардейщина при содействии консульского корпуса союзников совершили контрреволюционный переворот. Власть в Приморье перешла к колчаковскому генералу Иванову-Ринову, установившему режим террора. За слово «товарищ» людей пороли, подозрение в большевизме стоило тюрьмы и даже расстрела. Во Владивосток прибыл жестокий палач иркутских рабочих генерал Розанов.

В крае появились банды разных атаманов, которые творили невероятный произвол, насилие и грабеж. В ответ на это стихийно возникло партизанское движение. Партизанами стали тысячи сучанских шахтеров, портовых грузчиков и моряков. Началась беспощадная борьба с белогвардейщиной и японской интервенцией.

В июле 1919 года по решению подпольного обкома РКП (б) было предпринято наступление партизанских отрядов и частей народно-революционной армии на опорные пункты белогвардейцев и японских интервентов в Приморье. Для поддержания наступления Центральное бюро профсоюзов, также находившееся на нелегальном положении, решило объявить забастовку железнодорожников, моряков и грузчиков. В это время во Владивосток прибыло около двадцати иностранных судов с военными грузами для армии Колчака.

Колчаковские власти и реакционное руководство Добровольного флота настолько были уверены в том, что моряки не примут участия в забастовке, что даже разрешили морякам решить этот вопрос общим собранием.

Для такого предположения у них были некоторые основания. До этого времени моряки редко участвовали в забастовке, так как экипажи судов Добровольного флота были лучше материально обеспечены, условия работы на судах с первых дней революции также улучшились, да и отношение администрации к командам стало демократичнее. Но наступили другие времена. Произвол белогвардейцев и интервентов резко повысил революционное настроение экипажей. Общее собрание моряков и портовиков тайным голосованием избрало стачечный комитет, которому поручило решить вопрос о забастовке с Центральным бюро профсоюзов.

Забастовка началась 11 июля и продолжалась до 23 июля. В порту были прекращены все работы; ни одно судно не вышло в море, стал железнодорожный транспорт. Напуганные размахом забастовки, колчаковцы вынуждены были принять экономические требования союзов.

Стачечный комитет моряков возглавлял председатель союза моряков Игнатий Илларионович Шевцов, который тайно, с риском для жизни, с другими активными членами профсоюза моряков вел революционную разъяснительную работу среди экипажей судов.

В январе 1920 года народно-революционная армия и партизаны свергли колчаковскую власть. Генерал Розанов вместе с реакционным руководством Добровольного флота бежал за границу на учебном судне «Орел».

Через месяц после этого ушли из Владивостока интервенты, за исключением японцев, лицемерно признавших новое временное правительство Приморья — Земскую областную управу во главе с эсером Медведевым. В это правительство входили и большевики. Правительство ориентировалось на Советскую Россию и добивалось удаления из края японских интервентов.

Во Владивостоке было создано Всероссийское правление Добровольного флота во главе с директором-распорядителем Д. А. Лухмановым, капитаном дальнего плавания.

В мае 1920 года Владивостокское правление Доброфлота во главе с директором-распорядителем Д. А. Лухмановым пыталось призвать к порядку Федорова, бывшего агента Доброфлота в Японии. Он уже захватил, не без согласия капитанов, ряд пароходов, находившихся в японских портах. Объединенный комитет рабочих Доброфлота созвал во Владивостоке общее собрание, на котором было принято решение послать Федорову следующую телеграмму:

«Общее собрание моряков, служащих и рабочих Добровольного флота заслушало ваши телеграммы и письмо. Наш ответ следующий. Мы действительно граждане Российского государства, непосредственно переживаем его горести и радости. Жить за границей не мыслим. Добровольный флот — государственное достояние. Административные органы его должны находиться на территории государства. Попытки безответственных групп и лиц распоряжаться флотом из-за границы, жить за его счет — преступление. Если вы гражданин своего отечества, прекратите захватывать российские пароходы за границей, выпустите задержанные, приезжайте во Владивосток, признайте наше временное народное правительство, действующее в контакте с центральной Россией…»

Плавание «Кишинева» из Сан-Франциско через Тихий океан прошло спокойно. В Японское море вошли Сангарским проливом и в середине мая 1919 года прибыли во Владивосток, в котором я не был почти пять лет…

Владивосток был неузнаваем. Город, такой близкий для меня, был заполнен интервентами, которые вели себя как хозяева, с русскими обращались оскорбительно и высокомерно.

Во Владивостоке мне удалось привлечь в экипаж отличных моряков, плававших со мной на «Вологде», таких, как Михаил Михайлович Плехов, Евстафий Федорович Соколов, Карл Калнин и других. В 1919 году на судно был принят судовым врачом Андрей Петрович Киселев. Плехов и Киселев были тесно связаны с профсоюзом моряков. Среди команды они пользовались большим авторитетом, поэтому экипаж «Кишинева» был в эти трудные годы очень сплоченным.

Федоров дважды пытался соблазнить наш экипаж валютными ставками, но получил отпор как от капитана Гросберга, так и от всего экипажа.

1 января 1920 года я был назначен старшим помощником. Гросберг, зная мою близость к революционно настроенным членам экипажа, в той сложной обстановке стал чаще советоваться со мной.

С марта 1921 года «Кишинев» был поставлен на линию Владивосток — Чифу для перевозки пассажиров-китайцев и груза в сравнительно небольших количествах.

Выполняя третий рейс, пароход снялся из Владивостока 28 апреля, имея на борту сто тридцать пять пассажиров и сорок два человека экипажа судна. Утром 29 апреля судовой врач Киселев обнаружил одного больного легочной чумой, пассажир вскоре скончался. По морскому обычаю умершего похоронили в море, соблюдая все меры предосторожности. Соседа умершего изолировали. Врач ежедневно осматривал пассажиров и команду.

3 мая утром у изолированного пассажира повысилась температура, к полудню Киселев поставил диагноз — чума.

К вечеру заболели еще трое. В Чифу на борт судна поднялся карантинный врач, англичанин. Как только он узнал, что на судне чума, тут же сбежал по трапу на портовый катер.

Капитан Гросберг не раз требовал и просил капитана порта снять с судна всех пассажиров и убрать умерших. Но портовые власти растерялись. Их вмешательство ограничилось тем, что около «Кишинева» стали патрулировать два катера, вооруженные пулеметами.

4 мая Гросберг заявил подошедшим на катере портовым властям, что если не будут в этот день поданы плавсредства для высадки на берег пассажиров, то он вынужден будет обратиться за помощью по радио во все ближайшие порты. Это возымело свое действие. Вечером была подана баржа. После высадки пассажиров баржу на длинном буксире вывели из порта в море и подвели к небольшому пустынному острову Кентуки. Пассажиров мы снабдили продуктами на десять дней, выдали брезент и паруса для палаток. На «Кишиневе» остались лишь два пассажира-американца и весь экипаж. Портовые власти предложили капитану сжечь находившиеся на судне одиннадцать трупов в судовых котлах. Это грозило заражением чумой всего экипажа, так как некому было переносить трупы к топкам. Гросберг с негодованием отверг этот приказ и попросил разрешения выйти из порта, чтобы предать умерших морю. Портовые власти отказали в этом, заявив, что будет заражена рыба, которой питается прибрежное население.

После долгих споров было решено уложить трупы в гробы, которые подадут на судно с берега, залить их дезинфекционными средствами, погрузить на деревянную баржу, облить всю баржу керосином, поджечь ее и затем на длинном металлическом буксире вывести портовым буксиром в море. Для выполнения всей работы потребовалось не менее пяти человек.

5 мая капитан вызвал меня и приказал построить экипаж на верхней палубе. Гросберг решил предложить всем членам экипажа тянуть жребий. Я не согласился с ним:

— Это не даст хороших результатов. Среди экипажа есть люди, панически боящиеся трупов, и если на них падет жребий, они ничего не сделают. Кроме того, это подорвет престиж русских моряков.

— Что же вы предлагаете? — спросил капитан.

— Мы должны вызвать на эту работу человек пять добровольцев, я пойду первым, — ответил я.

— Я не могу этого допустить! — закричал Гросберг, — идите и постройте команду на палубе. Я сейчас буду там, — закончил он тоном, не допускающим возражения.

Через пятнадцать минут весь экипаж был на палубе. Гросберг коротко объяснил необходимость убрать трупы самим и приказал произвести жеребьевку, добавив, что вытянувшие жребий должны честно и мужественно выполнить свой долг.

— Жребий будут тянуть все без исключения, начиная с меня, — закончил капитан.

Я заметил, как многие побледнели. Мне пришлось выступить из строя и обратиться к команде и капитану:

— Герман Мартынович, повторяю то, что я уже говорил: жеребьевка не может решить поставленную задачу. Это могут сделать только добровольцы. — И, обращаясь к стоящим в строю, я сказал: — Уверен, что найдется четыре человека, которые согласятся пойти со мной на эту работу. В первую очередь я рассчитываю на товарищей, плававших на «Вологде» во время войны.

Из строя вышли стармех Андрей Трофимович Ляпсин, рулевые Евстафий Соколов, Григорий Жильцов и кочегар Алекс Лацит. Капитан Гросберг заявил, что и он пойдет с нами. Я решительно возразил — судно не может остаться без командира. Гросберг молча направился к себе.

Судовой врач сшил нам из простыней защитные халаты с капюшонами, дал каждому предохранительные очки и брезентовые рукавицы.

Мы приступили к работе. Очень трудно было укладывать в гробы давно уже застывшие трупы, да еще жара была невыносимая. От запаха карболки становилось дурно.

Обессиленные, мы ложились на верхней палубе — отдохнуть несколько минут, а потом снова принимались за работу. Мы задыхались под масками респираторами, сняли их и выбросили, мешали и рукавицы — отказались от них.

Палуба от налитого дезинфекционного раствора стала скользкой, иногда мы падали на умерших.

К семи часам вечера гробы подняли на верхнюю палубу. Начали спускать их на стоявший рядом с судном плашкоут. Стармех стоял на лебедке, рулевые Соколов и Жильцов закладывали стропы на гробы, а кочегар Лацит принимал гробы на плашкоуте. И тут произошло непредвиденное: принимая четвертый гроб, Лацит поскользнулся и упал за борт. Я тотчас спустился на баржу и выбросил с кормы кормовой фалинь, но Лацит не появился на поверхности. Очевидно, от переутомления он потерял сознание или вынырнул под днище плашкоута.

К восьми часам вечера все было закончено, баржу подожгли и катер на длинном буксире вывел ее в море. Горела она всю ночь.

Нас четверых временно изолировали. Никто на судне не заболел.

11 мая портовые власти сняли карантин с «Кишинева». Мы приняли полный груз соли и вышли во Владивосток. Я долго еще не мог смириться с гибелью Алекса Лацита. Он плавал со мной рулевым на «Вологде», я знал Алекса хорошо и очень любил, поэтому его смерть была моим большим личным горем.

26 мая 1921 года во Владивостоке захватило власть так называемое Приамурское правительство, во главе которого стояли купцы братья Меркуловы. В городе и Южном Приморье начались репрессии и террор против общественных прогрессивных организаций. Правление Доброфлота во главе с Лухмановым было распущено.

Эта антинародная власть опиралась фактически на японских интервентов и на два капелевских полка — Ижевский и Боткинский. В августе в город вошли белогвардейские отряды атамана Бочкарева и генерала Полякова. Эти отряды состояли из самых отъявленных головорезов и бандитов, прославившихся в Хабаровском и Приморском краях жестокостью, грабежами и насилиями. В городе сразу же начался настоящий разбой. «Правители» были бессильны справиться с этим озверевшим сбродом и приняли решение отправить их на Охотское побережье и Камчатку.

К нашему несчастью, в конце сентября мы прибыли во Владивосток из очередного рейса с Камчатки. Нам было приказано принять на борт банду Бочкарева. Пароход «Кишинев» должно было сопровождать посыльное судно «Свирь», укомплектованное военным экипажем. На «Свири» со своим штабом находился генерал Поляков.

Во время подготовки к рейсу я обнаружил у себя в каюте на столе письмо со штампом подпольного городского комитета РКП (б). В нем экипажу «Кишинева» предлагалось уйти с судна и ни при каких условиях не перевозить отряды Бочкарева и Полякова. Письмо было написано от руки, подпись неразборчива.

Я пригласил к себе Плехова, показал письмо и попросил связаться с подпольным комитетом, выяснить действительное положение. Впрочем, я почти не сомневался, что это фальшивка и цель ее — избавиться от экипажа «Кишинева», захватить судно. Я просил Плехова никому об этом не говорить, даже капитану, чтобы не вызывать излишних волнений.

Часа через два с берега вернулся Плехов и сообщил мне, что письмо фальшивое, а подпольный комитет, наоборот, настаивает на том, чтобы весь экипаж оставался на своих местах, несмотря ни на какие эксцессы со стороны банд Бочкарева и Полякова.

Атамана Бочкарева моряки на Дальнем Востоке знали. Знали его и мы с Гросбергом. В 1912 году, когда я был на третьем курсе мореходки, к нам поступил мордастый парень, лет двадцати, по фамилии Озеров, это и был будущий атаман Бочкарев. Учился он плохо, наука давалась ему с трудом. Училища Озеров не закончил и в начале первой мировой войны ушел в армию, а затем, когда началась революция, оказался в рядах белогвардейцев.

После подавления революционного движения в Приморском крае, Озеров, принявший фамилию своей матери, стал правой рукой кровавого атамана Калмыкова. После его гибели Бочкарев стал во главе банды, состоявшей в основном из приамурских казаков, кулаков и уголовников…

Перед посадкой отряда на судно Бочкарев явился со своими приближенными к Гросбергу с заверениями, что из уважения к нему он не допустит никакого произвола во время плавания. В октябре отряд, насчитывающий несколько сот человек, был размещен на «Кишиневе», и мы вышли на Охотск, где отряд должен был высадиться и составить гарнизон этого города.

Как только отдали швартовы и судно отвалило от пристани, пьяные казаки начали петь песни, чередуя разухабистые куплеты анархистов с «Боже, царя храни». К счастью, в море было свежо и воинство Бочкарева скоро укачалось, лежало пластом или отдавало дань морю.

Наконец, подошли к Охотску и приступили к высадке отряда на берег. Перед этим «Свирь» обстреляла этот маленький городок. Находившийся там небольшой отряд Красной гвардии вынужден был уйти в тайгу. Казаков высадили. Сам же Бочкарев с небольшой группой приближенных, женой и ребенком направился в Наяхан, где была мощная радиостанция. Из Наяхана «Кишинев» пошел в Петропавловск-на-Камчатке, куда надо было доставить так называемого «губернатора» Бирича с семьей и небольшой группой его чиновников.

В Петропавловск мы прибыли уже поздней осенью, в ноябре. В порту стояла «Свирь». Вскоре нам стало известно об очередном зверстве банды Полякова. На пути из Охотска в Петропавловск «Свирь» заходила в небольшой поселок в устье реки Иня, к востоку от Охотска. Там поляковцы арестовали людей, преданных Советской власти. В море пьяные, озверелые белогвардейцы учинили дикую расправу над арестованными и выбросили их тела за борт.

В Петропавловском порту на «Свири» продолжались пьяные оргии. «Кишинев» стоял по корме «Свири», и мы могли наблюдать, что творилось на этом, ставшем пиратским, корабле.

Закончив выгрузку, мы начали готовиться к выходу в море. Никакого попутного груза не было. За сутки до отхода, поздно вечером, ко мне в каюту явился молодой морской офицер с серебряными погонами на кителе (такие погоны в царском флоте носили артиллеристы, минеры, механики в отличие от строевых офицеров, у которых они были золотые). Офицер сказал, что служит на «Свири» и имеет ко мне, как к старпому, конфиденциальный разговор. При этом он предупредил, что если то, что он мне скажет, дойдет до Полякова или до капитана «Свири» Салатко-Петрище, то его немедленно расстреляют. Получив мои заверения, офицер сообщил мне, что на «Свири» готовятся к выходу в море для захвата «Кишинева», после чего предполагается уничтожить весь «красный» экипаж судна. Помолчав немного, офицер продолжал:

— Мне известно, что команда доверяет вам, поэтому у вас нет другого выхода, как только ночью напасть на спящий экипаж «Свири», разоружить его, арестовать офицеров и увести «Свирь» во Владивосток. На судне среди экипажа многие вас поддержат.

Я поблагодарил его за предупреждение и обещал сообщить капитану. После этого офицер еще раз попросил не выдавать его генералу, распрощался и ушел. Этого человека я видел впервые и не мог решить, с какой целью он пришел ко мне. Возможно это был честный человек, которому были противны безобразия и беззакония, но не исключалась и провокация с целью захвата «Кишинева».

Подумав немного, я вызвал к себе Плехова и коротко сообщил ему о ночном визите. Мы обсудили с ним, как быть, и приняли решение: он попробует сейчас же пройти на «Свирь» и узнать что-нибудь о готовящемся захвате «Кишинева». Что же касается предложения офицера попытаться разоружить экипаж посыльного судна, то Плехов считал так же, как и я, что это опасное и непосильное для нашего экипажа дело. Михаил Михайлович, уходя, сказал:

— Александр Павлович, если до утра я не вернусь, значит меня схватили на «Свири».

Не прошло и часа, как Плехов вернулся. Он был очень взволнован и сообщил, что действительно на судне готовят машину и зажгли все котлы. Нет сомнения, что «Свирь» готовится к выходу в море. Ночной гость был прав.

Чтобы избежать паники среди команды, мы решили: я сообщаю о готовящемся на «Свири» новом преступлении Гросбергу. Плехов и Киселев обсудят с несколькими надежными товарищами из команды, какие можно принять меры для спасения экипажа и судна. Обращаться к «губернатору» Биричу было бесполезно: он не смог бы ничем нам помочь, да и навряд ли захотел бы вступиться за «Кишинев».

Я направился в каюту капитана.

Было уже за полночь. Гросберг спал. Я вошел в каюту и осторожно разбудил его.

— Что случилось? — капитан протер глаза и вопросительно посмотрел на меня.

Я коротко рассказал ему о готовящемся нападении на «Кишинев», умолчав, откуда у меня такие сведения. Положение складывалось для нас трагически. «Кишинев» в балласте мог развить скорость максимум одиннадцать узлов, в то время как «Свирь» имела скорость тринадцать узлов. На «Свири» были орудия, «Кишинев» не был вооружен. Таким образом все преимущества были на стороне пиратов.

Кроме нас, в Петропавловском порту стояли два японских эсминца и один транспорт для «охраны и защиты» японских резидентов на Камчатке. Это был, конечно, только предлог для интервенции и покровительства японских рыбопромышленников в браконьерстве. Эту небольшую группу судов возглавлял контр-адмирал.

После некоторого раздумья Гросберг сказал:

— Придется мне обратиться к японскому адмиралу, как это ни неприятно, и просить у него помощи. Возможно, японцы нам помогут. Да и другого выхода у нас нет…

На другой день, часов в десять, Гросберг, облаченный в парадную форму, отправился к японскому адмиралу. Тот, выслушав, как ни странно, сразу же забеспокоился. Очевидно, ему было хорошо известно, что за люди были на «Свири».

Адмирал заверил капитана, что примет все меры и не допустит выхода «Свири» вслед за «Кишиневым». И действительно, адмирал приказал разобрать на «Свири» машину.

Как только стемнело, «Кишинев», полностью подготовленный к выходу в море, отошел от причала, вышел из маленького ковша порта и с потушенными огнями направился к выходу из Авачинской губы. В океане Гросберг, прежде чем лечь на необходимый для следования во Владивосток курс, решил уйти в открытый океан миль на пятьдесят от берегов Камчатки. До входа в Сангарский пролив «Кишинев» шел без огней и с молчащей радиостанцией. В конце ноября «Кишинев» благополучно прибыл во Владивосток.

По моему мнению, нас спасло то, что японский адмирал испугался публичного скандала, который мог произойти, если бы генерал Поляков учинил расправу над экипажем «Кишинева». А скрыть это было бы невозможно, так как Гросберг подготовился в таком случае послать радио «Всем, всем, всем…», указав при этом, что японцы не взяли под защиту торговое судно…

В августе 1922 года «Кишинев» зафрахтовали русские рыбопромышленники для вывоза рыбной продукции с западного побережья Камчатки.

Погрузив небольшое количество снабженческого груза и установив на палубу четыре двадцатипятитонных кунгаса, мы вышли из Владивостока на Большерецк.

В эти дни революционная армия и партизаны успешно теснили белогвардейскую «земскую рать» генерала Дидерикса, последний оплот меркуловского «правительства» во Владивостоке. Известно было, что командовавший военным флотом адмирал Старк подготовлял корабли к бегству за границу. Моряки Доброфлота понимали, что Старк попытается заодно захватить и торговый флот. «Кишинев», как лучшее судно этого флота, представлял несомненный интерес для адмирала.

Гросберг держался замкнуто, был неразговорчив и раздражителен. Все время требовал ускорить выход из Владивостока. Я понимал, что он стремится, как можно быстрее выйти из поля зрения Старка. Самая небольшая задержка в подготовке к выходу необычайно его нервировала. Гросберг был иногда непрочь и погулять на берегу, вернуться на судно навеселе. Теперь же он совсем не покидал парохода. Дня за два до выхода в море капитан вызвал к себе стармеха Ляпсина и меня. Он был явно не в духе.

— Разве вы не понимаете, что нам надо как можно скорее уйти?! Я прошу и приказываю сделать все, чтобы судно могло через пару дней покинуть порт. Фрахтователи судна заинтересованы в вывозе запроданной китайцам камчатской рыбы и с их стороны не будет попыток задерживать отход «Кишинева».

Из Владивостока мы вышли 22 августа. Август на Дальнем Востоке обычно не туманный, какими бывают там май, июнь и отчасти июль, но в это время можно ожидать тайфуны, берущие начало у Филиппин. Эти жестокие штормы нередко достигают силы ураганов и приносят много бедствий.

Едва мы вошли в пролив Лаперуза, как барометр стал резко падать, от зюйда потянулись низко бегущие облака, утреннее небо перед восходом солнца окрасилось яркими цветами. Нам, плавающим по многу лет в дальневосточных водах, эти зловещие признаки хорошо знакомы. Капитан приказал наложить дополнительные найтовы на установленные на люках кунгасы и все на судне закрепить по-штормовому.

К вечеру налетел порывистый зюйд-ост. Из низких черных туч полил дождь. Прошли пролив. Охотское море встретило ветром силой десять баллов, а затем на судно обрушился ураган от зюйд-веста. Барометр упал до предела. Судно перестало слушаться руля. Гросберг приказал застопорить машину. Ветер поставил «Кишинев» в бакштаг правого галса и погнал его на норд-ост. За сравнительно короткое время море разбушевалось, яростные волны со страшной силой вкатывались на кормовую палубу. Уже к десяти вечера все четыре кунгаса, изрезанные проволочными найтовами, были смыты за борт. Ходить по палубе было невозможно. Рев ветра достиг такой силы, что для передачи какого-нибудь распоряжения Гросбергу, стоявшему рядом, приходилось кричать мне в ухо. Радиоантенну сорвало и о восстановлении связи в таких условиях не могло быть и речи. Парусина обвесов ходового мостика, изорванная в клочья, хлопала по голым поручням ограждения.

Наибольшей силы тайфун достиг в полночь. В кромешной тьме, при проливном дожде неуправляемое судно неслось на северо-восток. О силе ударов волн можно было судить по нанесенным повреждениям. Две грузовые металлические стрелы по правому борту были погнуты с изгибом до тридцати сантиметров, один трюмный металлический вентилятор диаметром семьдесят пять сантиметров волна срезала и унесла в море. Спасательный бот, стоявший на спардеке, был сильно поврежден.

К утру 27 августа ветер начал слабеть. Барометр медленно пополз вверх, волнение уменьшилось. В полдень этого же дня мы смогли привести судно на курс и средним ходом пошли на Большерецк.

Когда была восстановлена радиосвязь, мы узнали, что в районе Озерной во время этого тайфуна погиб японский крейсер «Ниитака». Весь его экипаж, за исключением одного матроса, погиб. Несколько японских шхун, стоявших против рыболовных промыслов, было сорвано с якорей и выброшено на берег. Были разрушены дома и различные постройки вдоль всего западного побережья.

«Кишинев» начал сбор рыбопродукции в Большерецке и закончил на севере, в Иче. Соленую рыбу без тары грузили с берега на кунгасы и затем укладывали в трюмы парохода. Эта операция заняла полтора месяца. Открытые рейды на побережье не всегда позволяли производить грузовые работы. Нередко приходилось прекращать погрузку, сниматься с якоря и на несколько дней уходить до улучшения погоды, штормовать в море.

Радист «Кишинева» Александр Буянов держал нас в курсе происходящих в Приморье событий, принимая известия не только из Владивостока, откуда шли сообщения «о геройском сопротивлении «земской рати» Дидерикса», но, что для нас было более важно, из Хабаровска, откуда сообщалось о продвижении Пятой Краснознаменной армии Уборевича.

Прийти во Владивосток раньше Красной Армии было нельзя. Гросберг опять молчал, но по его действиям, нарочитой медлительности в приемке груза наша небольшая группа (Кисилев, Плехов, стармех Ляпсин и я) безошибочно понимала, чем руководствуется наш капитан.

Рулевой Плехов в эти дни как-то сказал мне:

— Команда верит «старику», он не отдаст «Кишинев» и нас Старку, но все-таки держите нас в курсе намерений капитана. Мы ни при каких условиям не отдадим судно заграничным заправилам Добровольного флота. Если понадобится — пойдем на применение силы по отношению к любому члену команды. Вам я так откровенно говорю потому, что знаю вас с 1917 года по «Вологде» и уверен, что вы так же думаете, как и мы.

— Бросьте, — ответил я Плехову, — хотя Гросберг и молчит, но он не пойдет на предательство. Если бы он этого хотел, то мог бы уже неоднократно сдаться.

Наконец, закончив прием рыбы, «Кишинев» лег на курс в Циндао. По тому, как располагались курсы судна, нам было понятно, что Гросберг хочет пройти как можно дальше от возможной встречи с судами Старка, если они уже вышли из Владивостока. В Циндао мы пришли в конце октября и тотчас начали выгрузку. В местных газетах появлялись сообщения о подходе красных частей к Владивостоку и о бегстве белых и интервентов из осажденного города. Вскоре Гросберг получил распоряжение от Старка не возвращаться во Владивосток. Затем посыпались телеграммы от агента Доброфлота в Японии, от парижского правления, в которых капитану приказывалось ни при каких обстоятельствах не возвращаться в Россию. Чего только не было в этих посланиях: и посулы о вознаграждении, и призыв к патриотизму, но больше всего угроз.

Гросберг, показывая мне телеграммы, ругался своим привычным «чортова два», но прямо ни о чем не говорил. Зная его особенность сообщать свои решения в последний момент, я к этому относился спокойно.

26 октября Гросберг получил распоряжение от исполняющего обязанности управляющего Добровольного флота во Владивостоке Африкана Владимировича Терентьева (сына адмирала Терентьева). Он предлагал Гросбергу по сдаче груза следовать во Владивосток, в пути остерегаться судов Старка, базирующихся в Гензане. Терентьева мы знали хорошо. Он работал в Добровольном флоте заведующим коммерческим отделом. Назначение его управляющим говорило нам, что старое руководство Доброфлота бежало или арестовано.

Утром 28 октября Гросберг вызвал меня к себе в каюту и после недолгого раздумья сказал:

— Александр Павлович, как команда, волнуется, небось, пойдем домой или нет?

— Нет, Герман Мартынович, все не сомневаются, что вы поведете «Кишинев» в Россию.

— Не хитрите! Не все так думают. Экипаж, наверное, знает о телеграммах, которые я получаю от всех заграничных начальников?

— Да, знает, но уверен, что вы не подчинитесь им. Вы это уже не раз доказали.

— Сегодня снимемся и пойдем во Владивосток. Я так рассуждаю: пароход принадлежит русскому народу, а он не здесь, а в России. Я буду так же служить, как и служил до сих пор, и при Советской власти. Передайте команде, пусть не беспокоится. Но надо быть осторожными. Пойдем без огней и гудков, в тумане. Радисту прикажите только принимать радио, но ни в коем случае не отвечать.

— Спасибо, Герман Мартынович! Я ни минуты не сомневался в вашем решении. Ваши приказания сейчас же передам команде. Все будет в порядке. Разрешите идти?

— Идите, — Гросберг махнул рукой.

О решении капитана я сообщил сначала в кают-компании, а затем и команде. По тому, как люди оживились и взволнованно выслушали меня, я понял, что они с нетерпением ждали именно такого решения.

28 октября вечером «Кишинев» вышел в море, оформив отход на какой-то южный японский порт. Мы знали, что наш выход и назначение немедленно будут известны Старку. Мы считали наиболее опасным для себя район от Цусимского пролива до входа во Владивосток. Ночь прошла тревожно. В Цусимский пролив вошли при плохой видимости, следовали дальше без гудков днем и ночью. Гросберг располагал курсы вблизи западного побережья Японии и почти не сходил с мостика. К счастью, до самого залива Петра Великого стоял туман, и мы не встретили ни одного судна.

2 ноября в два часа ночи прошли маяк Скрыплев, после этого капитан приказал открыть ходовые огни. Так как мы подходили, никого не предупредив, с берега неожиданно нас обстреляли из винтовок. К счастью, только один кочегар, случайно находившийся на верхней палубе, был слегка задет пулей.

В три часа ночи полным ходом мы вошли в бухту Золотой Рог и стали на якорь в своем родном городе. С рассветом мы обнаружили, что в оживленном ранее порту сиротливо стоит в глубине залива, напротив судоремонтного завода, ледокол «Добрыня Никитич» и у причала Доброфлота — буксирное судно «Диомид». Весь находившийся в порту флот, военный и торговый, был захвачен Старком и угнан в Гензан…