Вуали Фредегонды

Глава 6. Золото Хлотара

Дождь лил, не переставая, два дня подряд. На утро третьего дня, как раз в тот момент, когда похоронная процессия вышла из ворот виллы Брэн, тонкий лучик солнца пробился из-за туч, и все увидели в этом Божье знамение. Конечно, не все истолковали его одинаково, но само Божественное вмешательство было очевидным.

Возможно, среди собравшихся были те, кто подумал, что Всевышний осветил последний путь короля Хлотара, но для большинства луч солнца после дождя скорее означал, что настают новые времена и приходит конец всем ужасам предыдущего правления. Однако никто другой не принял знамение на свой счет так, как Хильперик, и никто меньше него не думал сейчас о покойном. Последние два дня были одними из самых лучших в его жизни; разве после них могло настать что-то еще, кроме сияющего утра?

Под взглядами многочисленных зевак, стоявших по обочинам дороги, он шел за погребальной повозкой, стараясь сохранять бесстрастный вид, но в душе его царило ликование и жажда жизни, и гораздо сильнее ему хотелось бежать со всех ног и вопить от радости в полный голос, чем плестись, опустив голову и шепча молитвы, за гниющим трупом. Однако впечатление, произведенное на всех окружающих, было именно таким, какое хотел создать Зигебер. Монахи, поющие псалмы, любопытные, выстроившиеся вдоль дороги от Брэна до Суассона, стражники, лошади, знамена, повозка королевы Арнегонды, разодетой в бархат и блистающей многочисленными золотыми украшениями, и посреди всей этой огромной толпы — четыре принца с зажженными восковыми свечами в руках, сопровождающие отца в последний путь — в часовню Богородицы и Святого Петра в Круи, достойные в своей печали, серьезные и благоговейные. Церемония выглядела великолепно, и единственным ее недостатком, на взгляд Хильперика, было то, что она казалась нескончаемой. От Брэна до Суассона было более пятнадцати лье[32] — целый день ходьбы, и хорошо еще, если снова не пойдет дождь…

Меньше, чем через час, идущие впереди повозки Гонтран и Карибер избавились от своих свечей. Вскоре к ним присоединились их стражники и слуги с едой и вином. Зигебер и Хильперик следовали сзади в молчании, но если первый вполголоса читал молитвы или казался полностью погруженным в себя, то помыслы второго были далеки от Бога и его святых. Стоило ему закрыть глаза — как перед ним возникало обнаженное тело Фредегонды, ее длинные черные волосы, колышущиеся в такт ее движениям, когда она гарцевала на нем, словно всадница, ее изящная шея, изгиб бедер, невероятно упругая грудь… От этих сладостных воспоминаний на лице у него выступал румянец, а член немедленно затвердевал, словно жил своей собственной жизнью. Разумеется, для таких мыслей сейчас было не время и не место, но его душа, сердце и тело не могли забыть ее блаженно-изнурительных ласк.

Ни одна женщина, даже Одовера, до сих пор не сумела вызвать в нем такое страстное желание. Все те женщины, с которыми он совокуплялся во время коротких случайных встреч, порой притиснув их к двери или опрокинув на стол, а то и на кровать в супружеской спальне — когда ежемесячные женские недомогания вынуждали жену спать отдельно, — оставили у него лишь смутное ощущение какой-то нелепой возни. И даже лицо Одоверы он мог сейчас вспомнить лишь с трудом. Он женился на ней, когда они оба были еще почти детьми, и уже после первой беременности Одоверы он полностью утратил к ней интерес, проводя гораздо больше времени на охоте или на площадке для упражнений с оружием, чем в спальне жены. Порой он отсутствовал неделями и даже месяцами, а когда появлялся, чтобы исполнить супружеский долг, то это каждый раз приводило к появлению очередного младенца — в чем, чем, а в плодовитости Одовера не имела себе равных.

С Фредегондой все было иначе. Два дня и две ночи не могли насытить его страсть… С первого мгновения, когда он увидел ее с Хловисом на руках, он возжелал ее. Он помнил и взгляды своих братьев, когда она вошла в зал, помнил выражение их лиц — смущение Зигебера, непристойную гримасу Карибера… Возможно, впервые в жизни старшие братья позавидовали ему — и их столь явное желание еще усилило его собственное. В тот же вечер, меньше чем через два часа после того, как он узнал о смерти короля, Хильперик велел привести Фредегонду к себе в комнату. Что привлекло его больше всего — то, как она на него смотрела, со смесью бесстыдства и сладострастия, абсолютно не скрывая своих чувств, тогда как другие всегда опускали глаза и дрожали, словно жертвы, обреченные на заклание. Или невинная грация, с которой она начала раздеваться, — стоя на расстоянии от него, так что ему оставалось только наблюдать… Хильперик сидел на кровати, чувствуя, как сильно стучит сердце, пока она снимала котту и распускала шнуровку на платье, от груди до талии, постепенно стягивая его, пока оно с легким шорохом не соскользнуло на пол… Оставшись в одной тонкой нижней рубашке, почти прозрачной в свете свечей, в которой она казалась даже более соблазнительной, чем полностью обнаженная, Фредегонда медленно приблизилась к принцу, чтобы он снял эту последнюю преграду, разделявшую их. Прежний Хильперик, бесцеремонный и грубый, просто завалил бы ее на кровать и овладел ею — быстро и лихорадочно, почти яростно, с глухим медвежьим рычаньем, испытав в итоге лишь мгновенную вспышку наслаждения. Так было всегда, начиная с того дня, когда толстая служанка лишила его невинности по приказу его отца. В результате к двадцати двум годам он имел троих сыновей (а сейчас Одовера была беременна в четвертый раз) и очень мало удовольствия — он не чувствовал даже радости завоевателя.

Но в минувший вечер именно с завершения все и началось. Ласки, поцелуи, прикосновения, поглаживание волос, опьянение ароматом кожи, стоны и шепот… За эти два дня и две ночи они множество раз впадали в забытье и узнавали друг друга заново, изнуряя друг друга, но так и не истощая своего обоюдного желания… Два дня и две ночи они не выходили из спальни, никого не видели и, лежа на смятой постели, говорили целыми часами (в основном Хильперик) о своей прежней жизни — будущей, он без нее уже не представлял.

Уже наутро первого дня, когда он поднялся с постели, чтобы распорядиться насчет еды и питья, а она еще спала, их общее будущее было для него очевидным. В тот момент, когда смерть его отца сделала его самого королем, судьбе было угодно, чтобы Одовера удалилась из его жизни, а вместо нее появилась эта женщина. Бог ему свидетель — он не подстраивал ничего умышленно. Он отослал королеву в Париж из соображений безопасности, и она сама выбрала служанку, которая привезла сюда Хловиса. Он и имени-то ее не знал… Внезапно Хильперик к стыду своему понял, что даже не спросил у девушки, как ее зовут. Сидя в кресле и глядя на нее, лежащую на скомканных простынях, на ее слегка раздвинутые бедра, поясок из змеиной кожи, руки, одна из которых лежала на груди, а другая — под щекой, он думал, что ничего о ней не знает, кроме одного: отныне она станет частью его жизни, так или иначе. Эта женщина озарила его будущее, пока еще неопределенное, новым светом, словно счастливое предзнаменование.

Пристально изучая каждый дюйм ее расслабленного тела, Хильперик вдруг заметил, что она чуть приоткрыла глаза и также внимательно смотрит на него, не говоря ни слова, своими блестящими зелеными глазами, взгляд которых, казалось, проникал до самой глубины души. Но больше всего его взволновало то, что она не сделала ни малейшего движения, чтобы прикрыть наготу — и даже не свела бедра вместе.

— Проснулась… — проговорил он, чтобы протянуть время и вернуть себе уверенность. — А я, оказывается, даже не знаю твоего имени.

— Фредегонда, государь.

— Фредегонда! — воскликнул он, невольно улыбнувшись. Frid gunth — Мир и война… И что же это значит?

Но улыбка Хильперика померкла под пристальным взглядом изумрудных глаз. От этой девушки, несмотря на ее юный возраст и даже на ее наготу, исходила невероятная сила.

— Мир — для тех, кого я люблю, — прошептала она, — война — для наших врагов, государь.

Хильперик встал с кресла и сел на кровать рядом с ней. Снаружи щебетали птицы. Было уже жарко. Хильперик провел пальцем по гладкому обнаженному бедру девушки.

— Какой ты хочешь morgengabe?

Фредегонда попыталась улыбнуться, но невольно нахмурившийся лоб выдал ее непонимание.

— Du bischt nidd frankisch…[33]

Она не ответила. Глаза ее заволоклись пеленой, и Хильперик постарался побыстрее загладить свои слова:

— Утренний дар, — мягко пояснил он. — Morgengabe… Это обычай.

— Я знаю. Но по обычаю это делается после первой брачной ночи.

— А разве это не была наша первая брачная ночь?

— Тогда я стала королевой, коль скоро ты король… Чего же мне еще желать?

Ее ответ привел тогда Хильперика в восторг и доставлял радость всякий раз, когда он воскрешал в памяти эту сцену. Даже если это было всего лишь игрой, разве не выглядело как предложение о женитьбе, на которое ответили согласием? Окажись на месте Фредегонды любая другая женщина, это воспоминание было бы смехотворным, но все, что было связано с ней, могло быть лишь глубоко волнующим… Вплоть до ее имени и того объяснения, которое она ему дала. Имя для войны. Имя для королевы.

Это был долгий день и долгий путь — до самого Суассона, — который Хильперик посвятил размышлениям (в то время, когда не мечтал о Фредегонде). На время погребальной церемонии четверо братьев по молчаливому уговору заключили перемирие. Но как только церемония закончится, королевство покойного отца будет принадлежать им, и Хильперик понимал, что при разделе никто не будет защищать его интересы, кроме него самого. Королева Арнегонда, его мать, не окажет ему никакой поддержки. Все, чего она могла бы для себя пожелать, — это спокойной жизни вдали от мира, в одном из королевских поместий, принадлежавших лично ей.

Всю дорогу Гонтран и Карибер держались вместе, не отходя друг от друга ни на шаг, и постоянно перешептывались — похоже, договаривались о какой-то сделке. Зигебер казался совершенно равнодушным к этим переговорам, но он был их единокровным[34] братом и к тому же имел в своем распоряжении большое войско, закаленное в боях. Они не посмеют обойти его при разделе. А Хильперик был сводным братом, да еще рожденным в браке, который Церковь осудила.[35] К тому же он был самым младшим, наименее богатым и располагал самыми малочисленными военными силами. Зачем им ослаблять свои будущие владения, отрезая ему кусок хорошей земли? Да хоть бы и плохой?..

Возможно, прежний Хильперик волей-неволей смирился бы со своей участью, надеясь, что справедливость Зигебера возобладает над жадностью двух старших, — но он уже не был прежним. Слишком многое изменилось за последние два дня и две ночи, и прежде всего в нем родилось желание, еще более сильное, чем его плотская страсть к Фредегонде, — занять, наконец, подобающее место, больше не быть последним, стать хозяином своей судьбы. Издевательства Карибера, насмешки всех троих, манера обращаться с ним так, словно он был ублюдком, — все это подтверждало его худшие опасения. Они рассчитывают разделить королевство без него? Отстранить его, быть может, убить? У него есть только один способ помещать им — действовать незамедлительно. А для этого нужно золото. Достаточно золота, чтобы купить знатных вельмож и собрать вокруг себя верных солдат. Это золото существовало. Он видел его. Нужно было лишь его забрать.

Они оказались на том же месте — на холме, возвышавшемся над равниной и виллой Брэн. Хильперика окружали те же люди — горстка всадников, с которыми он прибыл сюда несколько дней назад, а также те, кого они смогли собрать за столь короткий срок: три-четыре десятка молодцов разбойничьего вида, из тех, на кого можно положиться лишь при условии, что будешь им платить — хорошо и без промедления. Место было знакомым, но стояла ночь. Виллу можно было различить лишь по слабому отдаленному мерцанию светящихся точек — это были факелы стражников, охранявших центральную башню, — и еще более слабым отблескам в немногих освещенных окнах. Несмотря на мелкий ледяной дождь, хлеставший в лицо при каждом порыве ветра, Хильперик не отрывал от окон глаз, невольно думая о том, что Фредегонда, может быть, еще не спит, вытянувшись на кровати возле одного из этих дрожащих огоньков.

— Сеньор, смотрите!

Хильперик вздрогнул, словно внезапно пробужденный ото сна. Несколько мгновений он наблюдал за медленным движением факела в воздухе, возле главных ворот, не понимая, что это означает.

— Сигнал, сеньор!

— Я вижу.

Значит, Берульфу это удалось… Накануне вечером, в Суассоне, во время нескончаемой погребальной церемонии, Хильперик принял решение и с величайшими предосторожностями отправил своего рыцаря в Брэн. Вместе с еще несколькими приближенными принца, оставшимися в крепости, чтобы охранять его сына, Берульф должен был подняться на барбакан, защищающий главный вход, и открыть ворота, между заутреней и послезаутреней службой,[36] в самую глухую ночь. По расчетам Хильперика, достаточно было пятидесяти человек неробкого десятка, чтобы занять виллу, забрать королевские сокровища и увезти в надежное место. Пока его братья спохватятся, на это золото уже можно будет вооружить целую армию и завоевать королевство… Хильперик почувствовал, как кровь с силой застучала в висках. Теперь уже нельзя отступать…

— Идем, — негромко произнес он и спешился. Обернувшись, он коротко кивнул остальным, и все его спутники — и знатные рыцари, и солдаты, и наемники — быстро двинулись за ним по тропинке, тяжело ступая в полном вооружении и прочных кожаных латах. Ни на одном не было шлема или стальной кольчуги — ничего, что могло бы блеснуть в свете луны. Оружие они зачернили копотью, а лица вымазали влажной землей. Долгое время слышались лишь глухие удары сапог по земле, скрип кожи и хриплое дыхание, пока отряд бежал к крепости, не отрывая глаз от дозорной дорожки. Если хоть один из часовых заметит их и поднимет тревогу — все будет кончено в один миг. У них не было даже приставной лестницы, чтобы взобраться на стену… Но Бог захотел, чтобы в эту ночь они стали невидимы для своих врагов. В эту собачью погоду стражники, должно быть, предпочли пореже выходить из караульной. Луна скрылась за облаками. Было так темно, что даже Берульф заметил их лишь на расстоянии полета камня. В тот же момент он загасил факел и обнажил меч.

Хильперик, тяжело дыша, остановился рядом со своим преданным рыцарем, в то время как остальные устремились к караульной. Потом Хильперик увидел чье-то тело, рухнувшее на землю лицом вниз: в темноте нельзя было разобрать — свой это или чужой… Принц резко отвернулся и вцепился в плечо Берульфа, с трудом переводя дыхание. Пот струился у него по лбу, на котором тут же замерзал, по спине, по плечам. Кожаный гамбезон[37] казался тесным и не давал вдохнуть полной грудью. Вынимая меч из ножен, Хильперик заметил, что руки у него слегка дрожат.

— Закрой ворота и убери отсюда вот этого, — приказал он, указывая на мертвое тело движением подбородка. — Ты знаешь, сколько человек наверху?

— Точно не знаю. Пять, самое большое десять в зале рядом с королевской спальней и, без сомнения, еще столько же внизу. Слышно было, как они там пьянствовали полночи. Люди свиты ваших братьев отправились вместе с ними в Суассон. Но я не знаю, сколько человек в башне.

— Я отправляюсь туда. Пусть остальные следуют за мной небольшими группами. Оставь здесь десять человек, чтобы охраняли ворота, а остальные пусть идут за мной к главному строению как можно тише. Не убивай никого без необходимости.

— Хорошо.

Хильперик быстро оглядел своих спутников, с облегчением узнав несколько знакомых лиц, — но у остальных физиономии были мрачными, а порой даже враждебными.

— Я пришел забрать то, что мне принадлежит, — негромко проговорил он. — Завтра я стану королем и сумею вознаградить тех, кто помог мне.

Некоторые кивнули, другие вскинули оружие над головой в знак одобрения.

— Не убивайте никого без необходимости, — повторил он.

И быстрым шагом, почти бегом, в открытую направился к входу в главное строение. Во дворе он несколько раз чуть не поскользнулся на заледеневших от холода грязных лужах. Была кромешная тьма, особенно под чередой деревянных колонн, идущей вдоль черепичной крыши. Вдруг ему показалось, что он заметил какое-то движение, и тут же совсем близко кто-то громко чихнул. Хильперик плотно запахнул на себе шерстяной плащ, подбитый мехом, чтобы скрыть меч, который сжимал в руке. В этот момент человек вышел из тени и направился прямо к нему. Было так темно, что принц не мог разглядеть его лица, даже когда тот приблизился на расстояние вытянутой руки. Однако в ноздри ему ударила отвратительная смесь запахов — пива и блевотины.

— Ты еще откуда взялся? — проворчал человек заплетающимся языком. — Дай пройти…

Не дожидаясь ответа, он оттолкнул Хильперика и, пошатываясь, скрылся в темноте. Спустя несколько мгновений он споткнулся и с глухим стуком растянулся на земле, — очевидно, его одолел хмель.

Принц еще некоторое время неподвижно стоял на месте, не в силах ничего различить под колоннадой. В сумерках ему пришлось пробираться ощупью до двери в общий зал, где несколько дней назад его по прибытии встретил Зигебер. Когда он открыл дверь, его обдало горячим паром. Комната была залита мерцающим красноватым светом жаровни, возле которой несколько стражников спали прямо на земляном полу, закутавшись в плащи. Другие клевали носом за огромным столом, стоявшим в центре зала, среди остатков пирушки. Берульф сказал правду. При виде опрокинутых кувшинов и огрызков мяса, хлеба и фруктов становилось ясно, что в отсутствии господ стражники веселились вовсю. Хильперик освободил меч из складок плаща и пошел вперед, оставив входную дверь открытой. Проходя мимо спящих, он пнул ногой одного из них, но тот лишь глухо проворчал что-то в ответ. Здесь было около дюжины человек, но ни один не был настолько трезвым, чтобы представлять собой серьезную опасность. У большинства даже не было оружия. Так-то доместпикус Тибер хранит отцовское сокровище? Если только… Если только сундуки Хлотара уже не увезли отсюда!

В этот момент снаружи раздался шум многочисленных шагов, и в зал вошли люди Хильперика. Он узнал среди них хрупкий силуэт Ансовальда. Жестом принц велел им следовать за собой, и они пошли по длинному коридору, затем миновали череду залов и наконец поднялись по витой лестнице наверх, в центральную башню. По пути они не встретили ни одной живой души. Везде царили темнота и тишина, создавая ощущение полной заброшенности. Хильперик, чувствуя, как в нем нарастают гнев и раздражение, все больше ускорял шаги и резко распахивал двери, уже не заботясь о том, чтобы скрыть свое присутствие. В таком состоянии он вошел и в королевские покои. Зал, где прежде несли караул стражники, был пуст, так же как и спальня короля. Сундук с золотом исчез.

Несколько мгновений Хильперик стоял посреди комнаты, буквально оледенев с головы до ног и чувствуя себя так, словно вся кровь разом ушла из его жил.

Ноги едва держали его, он готов был рухнуть прямо на пол. Затем гнев одержал верх, и Хильперик, выхватив меч, принялся наносить яростные удары по смертному ложу своего отца. Ансовальд, вошедший вслед за ним, поспешно прикрыл дверь, чтобы больше никто не увидел принца в таком состоянии. Это продолжалось некоторое время в полной тишине — без единого слова или возгласа. Хильперик методично, с холодной яростью, рубил деревянную кровать, орудуя мечом, словно мясницким тесаком, соломенный тюфяк, набитый конским волосом матрас, подушки, покрывала, резные деревянные столбики, возвышавшиеся по краям. Затем он остановился так же внезапно, как и начал. Когда принц повернулся к своему воину, его лицо было блестящим от пота, но спокойным, словно освещенным какой-то новой надеждой. По-прежнему не говоря ни слова, он отстранил Ансовальда и вышел.

Когда они спустились, кругом царил переполох. Вторжение людей Хильперика наконец разбудило нескольких стражников, с которыми, впрочем, наемники быстро справились. Слуги жались по углам. Мужчин и женщин в одних рубашках, поднятых прямо с постелей, группами приводили вниз и оставляли под охраной наемников. Порой дорогу Хильперику преграждало чье-то лежавшее на полу тело — пьяного или убитого, — и он не глядя перешагивал через него. Минуя залы и коридоры, бесцеремонно отстраняя с дороги всех встречных, он наконец достиг своей цели и только тогда ненадолго остановился, словно в нерешительности, прежде чем открыть дверь.

Фредегонда сидела на кровати возле спящего — Хловиса. Увидев на пороге силуэт Хильперика, ничем не отличавшегося в полусумраке коридора от любого другого вооруженного человека, она вскочила одним прыжком и мгновенно оказалась перед ним с ножом в руке. Это длилось всего миг, но он наполнил Хильперика восхищением, гордостью и любовью. Ее поза, выражение лица, твердость, с которой ее рука сжимала нож, — все говорило о том, что она готова сражаться — не только для того, чтобы защищаться, но чтобы победить, чтобы убить.

При свете свечей формы ее тела отчетливо вырисовывались под тонкой рубашкой, что еще усилило волнение Хильперика.

«Мир — для тех, кого я люблю, война — для наших врагов…»

Когда он вышел из тени, лицо Фредегонды преобразилось: страх уступил место удивлению, затем сменился выражением облегчения и счастья. Она бросилась к нему и обвила руками его шею — в этот момент Хильперик ощутил наивысшую полноту жизни. Ее теплое гибкое тело под ночной рубашкой, запах ее волос, сладость ее губ, самозабвенно прижимавшихся к его губам… Он слегка приподнял ее, вошел в комнату и, закрыв за собой дверь, прижал ее к деревянной створке. Потом, задрав на ней рубашку, принялся лихорадочно гладить ее бедра, груди, ягодицы. Несколько мгновений они прижимались друг к другу, охваченные одинаковым исступлением, позабыв о стражниках в коридоре, о младенце, спящем в нескольких шагах от них, — обо всем, кроме своей страсти. Но длинный кожаный гамбезон Хильперика был слишком тяжелым и облегающим, чтобы позволить ему удовлетворить свое желание, и в конце концов обоюдное возбуждение угасло. Принц отстранился от Фредегонды и уже собирался раздеться, но девушка жестом остановила его.

— Сеньор, я слышала крики и звон оружия… Что происходит?

— Не бойся… Я пришел забрать то, что мне принадлежит, но этого здесь не оказалось. Больше не будет сражений, все кончено…

— Сеньор, я не знаю, насколько это важно, но доместикус и его люди уехали с повозкой вчера вечером.

— Что ты сказала?!

— Я их видела, вот отсюда, — продолжала Фредегонда, указывая на узкое окно комнаты. — Они уезжали в большой спешке — вооруженные люди верхом на лошадях, пятеро или шестеро. И еще у них был сундук — такой тяжелый, что только четверо мужчин могли сдвинуть его с места, с помощью шестов с крючьями. Они погрузили его на повозку и тут же уехали.

Некоторое время Хильперик молча размышлял. Потом заставил себя улыбнуться и погладил девушку по щеке:

— Ты спасла мне жизнь… Одевайся и одень моего сына, хорошо? Ты поедешь со мной. Поторопись. Там, внизу, приготовят лошадь для тебя.

Ансовальд со своим отрядом ждал его за дверью.

— Я доверяю тебе своего сына, — сказал Хильперик не останавливаясь. — Отвези его к матери в Париж. Там ты найдешь и Дезидериуса. Соберите там людей, сколько возможно, не привлекая к себе внимания, и ждите от меня известий.

Последние распоряжения он отдавал, уже спускаясь по лестнице вниз:

— Пусть два человека проводят ко мне женщину, которая выйдет из этой комнаты! И со всеми почестями! Вы отвечаете мне за ее жизнь!

Быстро сбежав вниз по ступенькам, Хильперик миновал череду комнат и залов и оказался на улице, где его уже ожидали Берульф и остальные воины. Два десятка стражников, прежде охранявших виллу, сгрудились у стены, освещенные факелами наемников. Хильперик поочередно осмотрел их, одновременно переводя дыхание, прежде чем обратился к своим людям.

— Тибер покинул виллу сегодня вечером, с несколькими людьми и повозкой.

— Да, государь.

Хильперик нервно дернул головой и испустил глубокий усталый вздох, в то время как Берульф, вначале немного удивленный его взвинченностью, начал понимать, что принц считает именно его виновным в бегстве доместикуса. У Берульфа не было ни малейшего намерения оправдываться и тем более — извиняться. Если ему придется выдержать гнев Хильперика — что ж, это было в порядке вещей. В конце концов, принц ничего не сообщал ему о своих планах. В его задачу входило подняться на барбакан и в условленный час открыть ворота, что он и сделал. Когда он увидел выезжающую из ворот повозку в сопровождении эскорта, ему и в голову не пришло поднимать тревогу по этому поводу.

— Ты знаешь, куда они поехали? — повернулся к нему Хильперик.

— Нет, государь, но они направились на восток.

— На восток? Ты уверен?

Не дожидаясь подтверждения, Хильперик принялся быстро соображать. Если бы Тибер поехал на запад, в Суассон, уже нельзя было бы ничего сделать — город находился всего в нескольких лье. Но на востоке были только леса и пустынные равнины, тянувшиеся до самого Реймса… Все еще было возможно…

— Эта повозка… — наконец проговорил он. — В ней увезли сокровища моего отца. За ними я и прибыл.

Он сделал нетерпеливый жест рукой, предупреждая протесты Берульфа.

— Ты не мог об этом знать. Это моя вина, мне надо было рассказать тебе… Да и тогда ты не смог бы ничего сделать. Кто-то предал нас, иначе Тибер не уехал бы так быстро… Без сомнения, один из этих головорезов-наемников. Он был настороже, возможно, даже следил за тобой… Ну ничего, мы его отыщем.

Он кивнул словно самому себе, как бы придавая себе уверенности. Усталость начинала сказываться. Близился рассвет, и предстоит долгий путь верхом — несколько часов по ледяному холоду. Хильперик движением подбородка указал на плененных стражников, выстроившихся вдоль стены.

— Придется брать с собой кого-то из этих, — проворчал он. — Сходите за лошадьми и поищите здесь других. Побыстрее.

Он приблизился к пленникам на достаточное расстояние, чтобы они его узнали и он, в свою очередь, смог их рассмотреть. Тибер конечно же забрал с собой лучших. Оставшиеся были или слишком юными, или слишком старыми, слишком толстыми или слишком пьяными. Однако ему требовались люди. Наемников было явно недостаточно, чтобы проверить все дороги на восток.

— Вы знаете, кто я, — сказал он устало и негромко, так, что вряд ли даже все его расслышали. — Ваш господин уехал с сокровищем моего отца, а вас оставил здесь, чтобы я вас убил или вы убили меня. Это сокровище я верну, с вами или без вас, но те, кто мне поможет, получат по десять серебряных денье за каждый день похода. Решайтесь!

Люди опустили головы — то ли оттого, что не поняли, то ли ни у кого не нашлось достаточно храбрости или алчности, чтобы последовать за принцем. Лишь один выдержал его взгляд.

— Это сокровище не твое, и ты еще не король, Хильперик. Можешь убить нас, это ничего не изменит.

После мгновенного замешательства Хильперик слабо улыбнулся и развел руки беспомощным жестом.

— Ты прав…

Он кивнул, все еще улыбаясь, и сделал вид, что собирается отойти. Но вдруг резким движением повернулся, выхватил меч и изо всех сил обрушил его на стражника, разрубив тому основание шеи с такой силой, что сломалась ключица, а клинок, залитый кровью, потоком хлынувшей из раны, вошел в тело почти на десять дюймов.

— Он был прав, — повторил Хильперик. — Видите? Я действительно могу вас убить.

В свете факелов он стоял над агонизирующим телом жертвы, все еще сжимая в руке меч. Глаза его сверкали, на лице были пятна крови, которые он не торопился стереть.

Все остальные предпочли последовать за Хильпериком.

Наутро в воздухе закружились первые снежинки. Снег был еще не слишком густым, чтобы долго оставаться на влажной земле, но покрыл тонким слоем плащи, волосы и бороды всадников; вся природа погрузилась в тревожное безмолвие, раскисшая дорога, поля и небо превратились в бесформенную серую массу. Хильперик и его люди ехали медленно и слегка подремывали в седлах, убаюканные размеренным ходом коней. Внезапно чей-то громкий оклик пробудил всех разом. Это оказался всадник из другого, отряда — того, что последовал вдоль реки по направлению к Реймсу. Посыльный сообщил, что они заметили Тибера и его людей, и что повозка по-прежнему с ними.

Но вместо того чтобы приказать пустить коней галопом, Хильперик подошел к лошади Фредегонды и помог девушке спешиться. Потом, не выпуская ее руки из своей, он подвел ее к относительно сухому пню и усадил на него.

— Эй, спешивайтесь все! — велел он остальным. — Надо выпить и поесть!

Его люди исполнили приказ — медленно, с заметными усилиями, слишком уставшие, чтобы как-то отреагировать.

— Отдохнем немного, — продолжал Хильперик преувеличенно бодрым тоном, слишком бодрым для такого раннего часа и непогоды. — Наберемся сил для охоты! Несите сюда все, что у вас есть, волки мои, и будем пировать! И назовите мне свои имена, чтобы я помнил о вас, если Бог оставит нас в живых до завтра! Проклятие! Завтра мы либо все будем мертвы, либо разбогатеем — вот что нас ждет!

Дрожа от пронизывающего холода, несмотря на подбитый мехом плащ, Фредегонда наблюдала за принцем. В происходящем ощущалось что-то нереальное. Она разглядывала профиль Хильперика, выделявшийся на окружающем сером фоне, его длинные черные волосы, чуть отросшую бороду и особый хищный блеск в глазах. Этот человек был принцем и скоро должен был стать королем. И он был ее любовником. Однако она ничего о нем не знала, кроме его тела и его желаний. Почему она сейчас здесь, на этой размокшей дороге, смертельно уставшая, с ломотой во всем теле, особенно в ногах и спине, одеревеневших от поездки верхом, в сырой и забрызганной грязью одежде, с растаявшим снегом на волосах, рядом с этим женатым человеком, чьего ребенка она охраняла всего несколько часов назад? Она последовала за Хильпериком, не задавая вопросов, среди ночи, в окружении вооруженных людей, блеска факелов, ржания лошадей, лязга оружия. Лошадь ей досталась стройная и беспокойная, ничуть не похожая на тех рабочих лошадей, мощных и спокойных, на которых ей доводилось ездить прежде. Но Фредегонда совсем не чувствовала страха. Она не боялась ни своей лошади, ни этих людей, ни того, что произошло на вилле Брэн, ни убитых. Они уехали, сопровождаемые глухим ворчанием всадников и мерным убаюкивающим постукиванием копыт по истоптанной земле. И только сейчас, когда Хильперик впервые за долгие часы оказался рядом с ней, вся абсурдность этой ситуации впервые стала ей очевидна. Они вдвоем сидели на пне у обочины дороги, словно король и королева на троне, и люди Хильперика осмеливались смотреть на них лишь украдкой. В их глазах Фредегонда увидела то, чего до сих пор никто по отношению к ней не проявлял, — почтение. Эти люди относились к ней с почтением!

Один из них, порывшись в своей холщовой сумке, достал оттуда хлеб и кусок вяленого мяса, твердого, как дерево. То и другое он слегка протер рукавом, прежде чем неловким жестом предложить принцу и его спутнице.

— Я Бертрам, ваша милость, — назвался он.

— Порежь-ка это все, Бертрам! Ты скоро получишь собственную землю!

Еще один воин подошел к ним с дорожной флягой.

— А я тебя знаю! — заявил Хильперик.

— Да, сеньор, я Даг, сын Эбрешера, вашего наставника по оружию.

— Я помню, да… Ты метал топор, как никто, но что до меча и скрамасакса — тут я все же был лучше!

— Надо бы проверить… Я с тех пор не терял времени даром!

Хильперик расхохотался, жадно впился зубами в ломоть мяса и принялся энергично его пережевывать. Фредегонда не отрывала от него глаз. Остальные собрались вокруг них, достали свои скудные съестные припасы и разделили на всех. У одних были такие жуткие разбойничьи лица, что при взгляде на них становилось страшно: иссеченные шрамами, с выбритыми лбами, взлохмаченными усами и бородами. Другие, казалось, вряд ли были способны удержать в руках меч. Среди них были и те, кого Хильперик заставил следовать за собой уже в крепости. Однако в этот момент они были сплоченным отрядом, собравшимся вокруг своего сеньора, — шумные и веселые, они готовы были сражаться за него, словно не было ночной усталости, грязной дороги, снега, от которого намокли плащи. И Хильперик выглядел так же — непринужденный и веселый, с явным наслаждением поедающий хлеб и вяленое мясо, такое соленое, что от него щипало язык.

Это не было циничным расчетом, умышленным трюком, чтобы искусственно вызвать воодушевление у своего небольшого отряда, — так мог бы поступить римлянин. Это была самая что ни на есть естественная манера поведения. Когда приходило время сражаться, для франков больше не существовало короля — все были воинами и все были равны, сражаясь бок о бок, и жизнь каждого зависела от общей силы и сплоченности.

Когда каждый из них по просьбе Хильперика назвал себя и разложил у ног съестные припасы, Фредегонда тоже ощутила потребность сделать какой-нибудь значимый жест. Без долгих раздумий она поднялась и чуть отстранилась от Хильперика, чтобы оказаться стоящей прямо перед ним. Затем она сделала глубокий реверанс.

— А я — Фредегонда, — сказала она. — Служанка моего сеньора Хильперика, которому мне нечего предложить, кроме своей жизни, но я отдам ее, если он того пожелает.

Смешки и разговоры стихли. Она договорила в полной тишине, между тем как Хильперик смотрел на нее с выражением, которое она не смогла точно определить. Был ли он позабавлен или растроган?

— Ну, я так думаю, — заявил какой-то молодец, сидевший рядом с ней, — что это самое лучшее блюдо из всех, что предложили сеньору сегодня утром!

Все расхохотались, и Хильперик вместе с остальными.

— Подождите, я его как следует распробую!

И на глазах у своих спутников, которые дружно захлопали в ладоши, он поднялся, обнял Фредегонду и крепко поцеловал ее. На этот раз она не закрывала глаза. Она видела, как он на нее смотрит, упиваясь этим поцелуем.

— Воистину королевское лакомство! — воскликнул он, наконец отстранившись от нее. — Слишком хорошо для таких мужланов, как вы!

Под добродушный смех мужчин, Хильперик снова сел и крепко сжал руку Фредегонды, занявшей прежнее место рядом с ним. Она попыталась улыбнуться, но не поднимала глаз, чтобы не видеть никого из окружающих, — она чувствовала, что краснеет. Бесстыдная откровенность их поцелуя смутила ее до глубины души, но тем не менее в этом жесте принца было что-то трогательное. В нем была гордыня, причину которой она даже до конца не понимала, — настолько ей было трудно представить, что Хильперик может гордиться ею и считать честью для себя держать ее в объятиях. Но в этом была также демонстративность, почти бесцеремонность, с которой ей примириться нелегко было. Она не сказала ни слова до тех пор, пока они снова не тронулись в путь, — лишь искоса смотрела на Хильперика, и тот, должно быть, почувствовал перемену в ее настроении. При виде его помрачневшего лица и сурового взгляда Фредегонда испытала даже некоторое утешение.

Вскоре, впрочем, помрачнели и остальные. После нескольких лье пути хорошее настроение у всех окончательно испарилось. Когда они наконец присоединились к другой группе всадников, все были одинаково хмурые.

Берульф, возглавлявший второй отряд, даже не потрудился скрыть свое присутствие от беглецов: они следовали за повозкой и охранявшим ее малочисленным эскортом на расстоянии полета стрелы, придерживая коней. Велев Фредегонде оставаться позади, Хильперик мелкой рысью подъехал к Берульфу.

— Тибер с ними? — спросил он.

— Да, вон он, в синем плаще…

— Странно, что они не пытаются убежать.

— Им не уйти далеко, и Тибер это знает. Смотри… И Берульф указал подбородком на глубокие колеи, оставленные на дороге цельными деревянными колесами тяжело нагруженной повозки.

— Хорошо, — прошептал Хильперик. — Пришло время с этим покончить.

И прежде чем его рыцарь успел что-то ответить, он пришпорил коня и помчался прямо к доместикусу королевской виллы.

Тибер был уже пожилым человеком — ему было около пятидесяти. Он различил лицо Хильперика лишь тогда, когда принц оказался в нескольких туазах от него. В тот миг, когда Хильперик ослабил поводья, он заметил в руке доместикуса дротик — буквально за мгновение до того, как тот метнул оружие. Хильперик инстинктивно вскинул щит. Острый наконечник дротика вонзился в щит с гулким стуком. Едва Тибер попытался выхватить меч, Хильперик, отбросив щит, резко направил своего коня прямо на него, отчего оба их жеребца испуганно заржали. Сжимая в правой руке меч, а в левой — скрамасакс, Хильперик налетел на противника. Потеряв равновесие и судорожно ловя ртом воздух, Тибер попытался отклониться назад, чтобы избежать удара, но было уже слишком поздно. Хильперик наискось рубанул его мечом, и этот мощный удар рассек кольчугу и кожаный гамбезон, но смертельный удар был нанесен кинжалом, который принц сжимал в левой руке. Длинный острый клинок глубоко вошел в живот доместикуса.

В это время конь Хильперика подался назад, и принц выпустил рукоять кинжала. Берульф и его люди тем временем окружили спутников Тибера и охраняемую ими повозку, держа оружие наготове.

Никто не шелохнулся. Каждый заметил длинные волосы Хильперика, привилегию носить которые имели только особы королевского дома Меровингов. Кроме того, они не могли не оценить численного превосходства нападавших. В тех случаях, когда битва заведомо не могла быть выиграна, франки не сражались. Не было никакой чести в том, чтобы умереть ни за что. Неподвижно замерев в седлах, с непроницаемым выражением на лице, они позволили себя окружить и молча смотрели на агонию своего предводителя. Ибо Тибер был все еще жив. Выронив щит, он шатался в седле, его глаза и рот были широко раскрыты, а длинное лезвие скрамасакса все еще торчало в животе, из раны на ноги потоком стекала кровь.

Фредегонда подъехала к остальным именно в этот момент. От вида ужасного зрелища у нее одновременно сдавило горло и сердце. Все эти люди, неподвижные, мрачные и молчаливые, стояли вокруг Хильперика и шатающегося в седле доместикуса, тоже пугающе безмолвного, как и все они, но корчившегося так, словно его подвергли невидимой им пытке. Ни один человек не попытался прийти к нему на помощь или хотя бы прикончить из сострадания, и вскоре доместикус рухнул на землю и перестал дышать. Молодая женщина судорожно стиснула поводья и, нагнувшись, прижалась к шее лошади, чтобы справиться с конвульсивной дрожью. Стало быть, вот каковы те самые честь и слава сражения, о которых они постоянно с гордостью рассуждали! Это из почтительности они заставили Тибера так страдать?

Глядя в этот момент на Хильперика, выпрямившегося в седле и словно одеревеневшего, на его суровое лицо, прилипшие к вспотевшему лбу волосы и окровавленные руки, она подумала, что так, наверное, и выглядели те ужасные варвары, о которых долгими вечерами рассказывали старики в деревне. В нем чувствовалась не просто жестокость — по крайней мере не только она… Видя его таким, Фредегонда понимала, что ей предстоит еще многое узнать, прежде чем понять его и его суровый народ воинов.

Хильперик, как и все, долго смотрел на тело своего поверженного врага, прежде чем отвернулся и взглянул на своих людей. Потом, не сказав ни слова, легко ударил пятками в бока своего коня и направился к ним. Враждебная, но в то же время сдержанная манера людей Тибера позволила ему долго хранить молчание. Потом он быстро окинул взглядом свой собственный отряд: несколько преданных ему людей, но в большинстве это были наемники, едва ли не разбойники с большой дороги, а также стражники, уведенные им из крепости. Мало у кого был довольный вид — в основном на лицах читались усталость и безразличие.

Хильперик вложил меч в ножны, спустился с коня, подошел к телу доместикуса и перевернул его ногой. Потом резким движением выдернул скрамасакс из тела Тибера и вытер клинок об одежду убитого. Склонившись над ним, принц заметил на его шее кожаный ремешок. Осененный внезапной догадкой, он перерезал ремешок и потянул к себе. На нем висели два тяжелых ключа. Хильперик ухмыльнулся и, сжав ключи в кулаке, приблизился к повозке, на которой стояли сундуки Хлотара. Он ограничился кивком, и два человека, сидевших в повозке, поспешно спрыгнули на землю, оставляя Хильперика наедине с сокровищами.

Принц появился перед своим маленьким войском некоторое время спустя, с сияющим видом, держа перед собой в охапке собственный плащ, словно дорожный мешок. Он подошел прямо к Берульфу, вытащил из складок плаща полную горсть золота и высыпал ему в ладонь. Потом повернулся к остальным.

— Золото! — воскликнул он. — Я обещал вам по десять серебряных денье, но теперь заплачу вам золотом! Десять, двадцать золотых су для каждого из вас! Вы сможете купить на них и лошадей, и женщин, все, что захотите!

Еще не договорив, он расстегнул фибулы, удерживающие плащ на плечах, и под восторженные восклицания франков расстелил его на земле. Груда золотых королевских solidi сияла на фоне темного плаща, как солнце.

— Берульф, раздели монеты! — велел Хильперик. — Всем поровну, включая людей Тибера!

Все быстро соскочили с коней и столпились вокруг рыцаря принца и груды золота, слишком пораженные этой неожиданной удачей, чтобы поверить в нее. В спешке некоторые из них даже наступали на мертвое тело доместикуса… Хильперик расхаживал перед ними туда-сюда, словно хищник в клетке.

— Тот, кто захочет последовать за мной и принесет мне присягу в верности, получит вдвое больше, когда мы окажемся в безопасности! — объявил он. — Богом клянусь! Принесите присягу вашему новому королю — и я сделаю вас богатыми людьми!

Он замолчал, переводя дыхание, и посмотрел со снисходительной улыбкой на толпу франков, которым Берульф и его люди отсчитывали деньги. Потом он перевел взгляд на Фредегонду. Она продолжала оставаться в седле на некотором расстоянии от них, ее лицо было наполовину скрыто капюшоном плаща. Хильперик видел только ее губы — и они улыбались ему.

— Все мое королевство за один поцелуй, — улыбнулся он, приближаясь к ней.

Фредегонда все еще дрожала, но уже только от холода. Она распахнула плащ и склонилась к Хильперику, с каким-то новым блеском в глазах.

— У вас еще нет королевства, сеньор.

— У меня есть все, что нужно, чтобы получить его. Надежные сторонники и столько золота, чтобы приобрести их в тысячу раз больше… Завтра я стану настоящим королем!

Фредегонда откинула капюшон.

— А я?

Хильперик ничего не ответил. Берульф закончил дележ и подошел к ним, держа в руках свернутый плащ принца.

— Что теперь? — спросил он. — Куда мы едем?

Хильперик еще некоторое время смотрел на свою возлюбленную, потом отстранился от нее, взял плащ и быстрыми шагами вернулся к своему коню, сопровождаемый Берульфом. Воцарилось тишина. Все снова сели на коней, ожидая приказов.

— Итак, куда же мы направимся? — Хильперик вновь принялся расхаживать из стороны в сторону. — В Реймс? Но кто знает, не отправил ли Тибер туда гонцов, чтобы они подготовились к защите? В этом случае я буду в глазах всех выглядеть беглецом. Нет, мы едем в Париж. Во дворец Хильдебера — самый красивый, самый богатый. То, что отец возил в сундуках, — жалкие крохи, немного золотых монет и драгоценностей. Все остальное, должно быть, там. В конце концов, моя жена и дети — тоже там!

Берульф приглушенно фыркнул и слегка покачал головой. Он подождал, пока Хильперик сядет в седло и только тогда задал вопрос, не дававший ему покоя:

— А она, сеньор? — рыцарь незаметно кивнул на Фредегонду. — Ее ты тоже повезешь в Париж?

Хильперик ответил не сразу. На расстоянии полета камня Фредегонда перехватила его взгляд, прямая и горделивая среди всех этих вооруженных людей, несмотря на свою хрупкость. В бледно-сером свете дня ее волосы, глаза и рот четко выделялись на необыкновенно бледном лице. Она была не просто красива В ней чувствовалась сила, далее большая, чем в большинстве этих мужчин.

— Конечно, я возьму ее с собой, — прошептал он. — Когда-нибудь она станет моей королевой!

Это было безумие. В этом не было никакого смысла. Я так никогда и не узнала, верил ли Хильперик на самом деле в успех своего предприятия, или же он ввязался в эту кровавую авантюру с одной-единственной целью — заявить о себе и заставить братьев с собой считаться. Возможно, он не заглядывал так далеко. Может быть, он просто захотел любой ценой стать королем. Все эти годы я никогда не могла с уверенностью сказать, что полностью понимаю мотивы их действий — Хильперика, Гонтрана, Зигебера и остальных… Сколько раз я видела их смеющимися, когда впору было плакать, сражающихся, когда все было потеряно, пронзающими врагов и не щадящими близких? Будет ли такое странное понятие о чести свойственно и тебе? У меня почти нет в этом сомнения, поскольку тебя тоже воспитают так…

Тогда я была уверена, почти так же твердо, как сейчас, что живу последние часы. Мы бы не удержались в Париже с таким небольшим числом людей. Пришли бы другие и убили бы нас обоих.

Я решила умереть рядом с Хильпериком и жила в эти сумасшедшие дни с ощущением, смертельного наслаждения. Вели бы еще не было так холодно и этот дворец на Сене не был таким мрачным… Я помню нескончаемый дождь и могильный холод. Раздобыть дрова каждый раз удавалось только с большим трудом. Если бы меня не было там, возможно, Хильперик ушел бы вместе с войском и разбил походный лагерь, вместо того чтобы ждать своих братьев во дворце. Это было хуже всего — ожидать часа своей смерти посреди такого запустения.