Выбираю таран

ГЕРОЙ — И В ПЛЕНУ ГЕРОЙ

5 августа 1943 года впервые за войну в Москве был дан салют из десятков орудий в честь освобождения городов Орел и Белгород. Москвичи, еще не забывшие бомбежки и тревожное ожидание в бомбоубежищах, в тот теплый августовский вечер вышли на улицы, любовались фейерверком, смеялись и плакали: пришел и на нашу улицу праздник, а значит, придет и Победа!

Праздничное настроение царило и в советских ВВС — они завоевали превосходство в воздухе.

«В середине войны мне приходилось слышать от фронтовиков, — вспоминает авиаконструктор Александр Сергеевич Яковлев, — что гитлеровец уже не тот, каким был в начале войны, бить его стало легче. На это я отвечал: «Дело не только в том, что гитлеровец уже не тот, он действительно не тот, — но дело в том, что и вы стали другими. Во-первых, вы располагаете новейшими самолетами, которые лучше немецких, а во-вторых, вы сами приобрели богатейший опыт ведения войны». И продолжает: «Вертикальный маневр прежде был излюбленным приемом германских асов, но на новом этапе войны он уже не помогал им: на советских усовершенствованных истребителях вертикальный маневр (когда истребители располагаются парами на разной высоте в несколько эшелонов из расчета, что если противник уклонится от атаки одной пары, то не уйдет от огня другой. — Л. Ж.) получался лучше, чем на немецких».

Полеты на «свободную охоту» стали обычным делом в советских авиаполках тоже с лета 1943 года.

В разработанной к этому времени легендарным летчиком Покрышкиным теории воздушного боя на схемах рассматривались все возможные ситуации воздушных схваток и все варианты выхода из них с победой.

Маршал авиации дважды Герой Советского Союза Е. А. Савицкий, в ту пору — командир истребительного авиационного корпуса, сбивший за войну 22 самолета врага, имел полное право сказать: «Во второй половине войны обстановка на фронтах заметно изменилась в нашу пользу. Советская авиация заняла господство в воздухе, появились новые, более совершенные самолеты, причем в большом количестве: Як-9, Ла-7, Ил-2 и другие. И возросло мастерство наших пилотов.

В эти годы отпадает необходимость применять таран. Зачем же мастеру высшего пилотажа идти на смертельный риск, когда есть возможность из своих пушек и пулеметов снайперски поразить противника».

Командиры наставляли молодых летчиков: «Береги свою жизнь и машину, расчетливо расходуй патроны, бей с близкой дистанции, проверяй бортовое оружие перед вылетом, таран применяй только в исключительных, безвыходных ситуациях». Все чаще стало звучать в летной среде небывалое ранее словосочетание: разумный риск… Были командиры полков и армий, что стали считать таран излишним лихачеством и даже неумением «драться по науке». В военно-воздушных силах той поры известны случаи, когда летчики объясняли свой таран случайным столкновением.

Почему двадцатитрехлетний Владимир Лавриненков, уже Герой Советского Союза за воздушные бои в небе Сталинграда, вернувшись из плена, уверял товарищей, видевших, как его «аэрокобра» срезала хвост «рамы», что то был не продуманный таран, а случайное столкновение?

В своей автобиографической книге «Возвращение в небо» (1983) генерал В. Д. Лавриненков с нескрываемым восхищением описывает таранные удары легендарных летчиков своего полка — Султана Амет-Хана, Михаила Баранова, Петра Коровкина, Павла Головачева.

Прочтя эту книгу, интервью героя журналистам в военные и послевоенные годы, воспоминания о нем друзей и товарищей, начинаешь понимать характер этого незаурядного человека и главную его черту — честность. Он просто не мог солгать, даже если свидетелем его действий была только одна Совесть.

Создатель советских истребителей А. С. Яковлев в книге «Цель жизни» оставил свои впечатления о встрече весной 1943 года с невысоким крепким пареньком с Золотой Звездой на груди за 20 сбитых фашистских самолетов именно на «яках». «Помню, я был страшно удивлен тем, — признается Александр Сергеевич, — что этот победитель воздуха оказался до робости конфузливым на земле. Вначале его застенчивость мешала нашей беседе, но мне удалось разговорить его, и я был сторицей вознагражден за свои старания. Передо мной сидел не просто храбрец, а человек знающий, много думающий, умеющий анализировать явления, делать точные выводы».

Прославленного конструктора, потомка крепостных крестьян графа Дмитриева-Мамонова, ничуть не удивило самое что ни на есть простое происхождение этого бесстрашного аса.

Родился Владимир Лавриненков в деревне Птахино Смоленской области в многодетной крестьянской семье, известной в округе еще и столярными талантами. Дед Федор делал такие крепкие тележные колеса, что предлагал заказчикам: «Бей его о камень. Если разобьется — мой убыток». Сына и внука научил мастерить всевозможную мебель и утварь, украшать ее затейливой резьбой.

Стать летчиком Володе не сразу удалось: за малый рост его не приняли в Смоленский аэроклуб. А время было голодное, 1933 год. И подался Володя с рубанком и долотами на заработки в Донбасс. И столярничал, и в шахте работал, а деньги семье отсылал. Вернулся — приняли и в Смоленский аэроклуб, и в Чугуевское летное училище военных летчиков.

Вот его рассказ о первом бое, который сам летчик посчитал неудачным, а авиаконструктор Яковлев — поучительным для летчиков-новичков.

«Я летел в шестерке самолетов Як-1 на высоте 3000 метров. Ярусом ниже шли ЛаГГи, а на бреющем — Илы. Это был мой первый вылет, и мне не терпелось скорее схватиться с воздушным врагом. А в небе все чисто. Илы уже приступили к работе, штурмуя цель, а у меня никакого дела нет. Мне было обидно, я считал себя неудачником и думал, что придется вернуться на свой аэродром с пустыми руками. Вдруг я заметил, что на первом этаже завязалась драка между ЛаГГами и незаметно подоспевшими «мессершмиттами». С непривычки мне трудно было различить наши самолеты от вражеских. То здесь, то там горящими факелами с длинными дымящимися хвостами устремлялись вниз какие-то самолеты. И тут совсем близко от меня мелькнул свечкой вверх «мессершмитг», у которого я на хвосте явственно различил черную свастику на белом фоне. Так же неожиданно я обнаружил свое одиночество. Мне предстояло схватиться с «мессершмитгом» один на один. В этот момент «мессершмитт» выскочил из облака и «пикнул» на меня. Прямо передо мной воздух прорезался трассами пушечного огня фашиста. Холодный пот выступил у меня на спине. К счастью, «мессершмитг» промазал. Я резко рванул в сторону, и «мессершмитг» метеором пронесся мимо меня. Он опять набрал высоту и занял исходное положение для атаки… На помощь врагу приближались еще два «мессера».

Да, подумал я, пропал Лавриненков, пропал с первого же раза, ничего не сделав. Со всех сторон я замечал приближающиеся немецкие самолеты, я насчитал их около десяти. Оставалось только уходить. Не теряя больше ни секунды, я нырнул в ближайшее облако. После двух минут полета вслепую выскочив в ясную полосу, я сразу заметил поджидающих меня трех «мессершмитгов». Несколько раз я пытался от них увильнуть, но они были настойчивы. Горючее на исходе. У меня оставался только один выход… Я резко ввел самолет в пикирование и вышел из него лишь у самой земли. Это меня спасло.

Из своего первого воздушного боя я вернулся разочарованным, с большой горечью на душе. Я мысленно поклялся, что отплачу за эту первую неудачу.

Долго ждать не пришлось. Наше звено Як-1, закончив патрулирование, возвращалось. Мы были почти у аэродрома, как вдруг три «мессершмитга», которых мы прозевали, обрушились на нас сверху, один из наших летчиков, Козлов, был сбит сразу и выбросился с парашютом. Использовав свое преимущество в высоте, я погнался за одним из нападавших».

«Мне очень хотелось скорее открыть огонь, — признается герой в обычном для необстрелянных новичков нетерпении палить из всех пулеметов, чтобы скорее одержать победу, но сказалась выучка бывалых однополчан и собственный выдержанный хладнокровный характер. — Я набрался терпения и решил ждать подходящего момента, чтобы бить наверняка. Через несколько мгновений я четко зафиксировал «мессер» в прицеле и нажал гашетку. «Мессер» вспыхнул, перевалился через крыло и врезался в землю. Я открыл счет — 1:0 в мою пользу!»

…Этот рассказ объясняет причины многих таранов первых двух лет войны: летчики, еще не научившись терпению, стреляли издалека и неприцельно, расстреливали боезапас и, оставшись без патронов, на одной отчаянной отваге шли на таран.

Кстати, в своем втором бою новичок Лавриненков завалил одного из асов знаменитой группы «Рихтгофен», награжденного тремя Железными крестами за многочисленные победы в небе Европы.

Когда полк был переброшен под Сталинград, у Николая Тильченко, закадычного друга Лавриненкова, родилась мысль о полетах парами — на свободную охоту. Однажды ведущий Тильченко и ведомый Лавриненков встретили шестерку Me-110, которые, заметив пару советских истребителей, встали в вираж. «И тут я допустил непростительную оплошность, — вспоминает Лавриненков. — Не раздумывая, прямо с ходу тоже встал в вираж. Что меня толкнуло на это? Ведь я знал, что у Me-110 сильный лобовой огонь и поэтому с ним лучше не встречаться лоб в лоб. Надеясь, что Як-1 на вираже так же управляем, как на вертикали, я и вошел в вираж. Но драться на вираже против шестерых совсем не то, что против одного-двух самолетов!»

Иначе поступил Тильченко. Используя технические преимущества своего Як-1, он резко ушел вверх в сторону солнца.

«Я не догадался последовать примеру своего ведущего и в момент завязки боя упустил инициативу», — корил себя через много лет генерал Лавриненков.

Тильченко уже сбил одного «мессера», а Лавриненков оказался зажатым в клещи двумя другими, причем непрерывно по нему палил третий, шедший следом за ним. «Сотни снарядов пересекали возможные пути выхода из боя, — вспоминал Владимир Дмитриевич через много лет после войны рискованную схватку. — Я видел огненные трассы впереди мотора, над головой, за хвостом. В глазах начинало рябить. Я отчетливо понимал, что долго не продержусь, что ближайшие секунды решат мою судьбу… Вскоре на моем самолете появились пробоины. Были серьезно повреждены левый элерон и руль поворота.

Правда, на этот раз я уже достаточно хорошо владел собой, пилотировал уверенно и тут услышал по радио голос Тильченко: «Держись, Володя! Пилотируй! Не давай себя расстрелять. Лови момент, чтобы уйти»».

Краем глаза Лавриненков видел, что друг сбил второго «мессера». Немцы пришли в замешательство, на миг прекратили стрельбу, но в этот краткий миг Лавриненков кинул самолет в пике и понесся к земле. Ушел!

На аэродроме Тильченко, сдвинув шлем на затылок и вытирая рукавом комбинезона пот, спрашивал весело: «Ну как, понравилась охота?» И провел короткий летный разбор с инструктажем: «Не следовало тебе ввязываться в вираж. Надо было идти за мной, к солнцу. Дело не только в том, чтобы ведомый шел за ведущим как нитка за иголкой, ведомый должен следить за ведущим и вовремя схватывать его замысел. А то разнобой получается: я вверх, а ты — в вираж».

Он не сказал тогда главного: ведомый должен охранять в бою ведущего с хвоста, отгоняя вражеские самолеты огнем.

Эту святую истину понял Лавриненков и все летчики их прославленного полка под командованием Героя Советского Союза Шестакова, когда вскоре при перебазировании на другой аэродром большинство самолетов поднялось в воздух, последним, без ведомого, шел Тильченко, и вынырнувшие из облака два «мессера» расстреляли его, набиравшего высоту, в упор… Лавриненков, задержавшийся на аэродроме у ремонтируемого самолета, видел это и поклялся отомстить за друга. В небе Сталинграда счет сбитых им самолетов врага вырос с четырех до восьми, десяти, пятнадцати… Только разве за одного своего друга мстил он?

«Совсем недавно Сталинград был зеленым городом со светлой рекой, массивными крышами заводских цехов и чистыми длинными улицами — таким я видел его с воздуха, — вспоминал Лавриненков. — Резко изменился Сталинград после страшного налета немецких бомбардировщиков 23 августа 1942 года. Просто не стало города, который мы знали. На его месте виднелись только обгоревшие коробки зданий да густыми клубами стлался черный дым. Сердце сжималось от боли»…

Но 19 ноября 1942 года Красная Армия перешла в контрнаступление. «Карта боевой обстановки, которую мы должны были знать назубок, менялась ежечасно, — вспоминал Лавриненков. — Наш полк с утра до вечера посылал все свои истребители на сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков. Немецкие летчики, видимо, знали о паническом отступлении их армий на земле и часто, не принимая боя, просто удирали от нас. Мы не узнавали хваленых асов. Теперь им не помогали ни драконы, ни бубновые тузы, ни орлы, ни огненные стрелы, намалеванные на фюзеляжах мессеров…»

8 января 1943 года войскам Паулюса был предъявлен ультиматум. Через три недели лучшая фашистская армия, составленная из 22 дивизий отборных вояк Германии, Италии, Финляндии, Венгрии, Румынии, перестала существовать. Свыше 300 тысяч солдат и офицеров сдались в плен.

А полк Лавриненкова праздновал это великое событие далеко от выстоявшего Сталинграда — в городе Котельникове, где еще недавно была ставка генерала Манштей-на. 9-й полк принимал здесь в свой поредевший строй пополнение и обучался летать на американских самолетах «аэрокобрах».

Новые самолеты удивляли неопределенным мрачным цветом, ножными тормозами, как у автомобиля (а наши летчики привыкли к ручным). У наших летчиков, привыкших к легкоуправляемым маневренным «якам», заокеанский подарок не вызывал восхищения, но дареному коню в зубы не смотрят. Оставалось одно: научиться и на американских самолетах летать и побеждать по-русски. Тем более что в воздухе «аэрокобра» показала себя вполне современной машиной. В первых же боях на «американке» Лавриненков сбил двух «хейнкелей», оценил ее боевую мощь и смирился с разлукой с любимыми «яками». Порадовало и удивительное совпадение: на борту заокеанской «кобры» стоял номер «17». Это число, как считал молодой пилот, приносило ему удачу: все его «яки» были семнадцатые и день рождения его — 17 мая.

Накануне 1 мая 1943 года вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении летчику Лавриненкову звания Героя Советсткого Союза за 20 воздушных побед. Качали и поздравляли его друзья на радостях, но об одном жалел молодой Герой: родным послать весточку нельзя — вся его родня осталась на оккупированной Смоленщине.

На «аэрокобре» Лавриненков и провел тот драматический бой с фашистским «Фокке-Вульфом-189», который разделил его жизнь на «до» и «после» плена.

За день до рокового полета дурачились они, молодые — всем чуть за двадцать, — то ли на скифском, то ли славянском кургане, сталкивая друг друга с его крутых склонов, не задумываясь, что веселятся на могиле своего древнего предка. Треск расколотого зеркальца в нагрудном кармане напомнил народную примету — зеркало бьется не к добру. Да что летчику-герою предрассудки! Выкинул осколки Владимир и забыл о нем.

…Приказ был: лететь четверкой и непременно уничтожить «раму», снимавшую на фотопленку наши передовые позиции, вслед за которой, как правило, приходили увешанные бомбами «юнкерсы» и «хейнкели». «Аэрокобра» Лавриненкова № 17 была на ремонте, и вылететь пришлось на машине командира полка А. Морозова.

Приближаясь к ФВ-189, он набирал высоту и рассматривал приговоренный им к смерти самолет. Два фюзеляжа, соединенные одним центропланом и стабилизатором, делали его и впрямь похожим на раму. Экипаж «рамы» — три человека, включая стрелка. Ну и что? Такую большую неуклюжую машину он-то, победивший уже 26 вражеских самолетов, собьет с первой атаки. А «рама», завидев «ястребки», начала не просто пикировать или планировать на свою территорию, а каким-то незнакомым для Лавриненкова образом «сползать» вниз по спирали.

Перекрестные линии на прицеле «аэрокобры» в отличие от привычного «яка» не имели никаких делений, и требовался немалый опыт, чтоб при стрельбе точно определить упреждение. Он прицеливался по эволюции, которые совершала «рама», но ее загадочное сползание «сводило» на нет все усилия для прицельного огня.

«Я летел на машине Морозова, имевшей номер «01». Но вдруг услышал в наушниках: «Сокол-17, не узнаю вас!» Говорил кто-то из тех, кто находился на командном пункте нашей воздушной армии или штаба фронта. (Похоже, сам командующий армией Т. Т. Хрюкин.)

Выходит, они знали, кто ведет морозовскую машину, а я непростительно промазал…»

— Я — Сокол-17. Надеюсь, в ближайшие минуты вы узнаете меня! — разгоряченный обидой, выкрикнул в эфир Владимир.

На земле шло сражение, вздымались клубы огня, дыма и пыли. Видно, «фоккер» уже сфотографировал боевые позиции нашей пехоты, а значит, и артиллерии и не должен был уйти с фотопленкой на запад.

«Я пошел в атаку. До ФВ оставалось метров 50–70. Я выдержал еще секунду. Мои трассы прошили оба фюзеляжа. Стрелок не ответил. Значит, убит. Я хотел обойти «раму», — вспоминает ход событий того нечаянного тарана Лавриненков, — но то ли я развил столь большую скорость, то ли «рама», потеряв управление, непроизвольно скользнула туда же, куда сворачивал я. А может, причиной всему был необычно широкий фюзеляж «фокке-вульфа»? Только нам двоим не хватало места, чтобы разминуться».

Крылом «кобры» он задел хвостовое оперение «рамы»… Вот он, таран, пусть непреднамеренный, но классический, безударный — плоскостью по хвосту, каких множество совершили наши летчики до этого дня и большинство из них сумели довести машину с поврежденным крылом или винтом до аэродрома. Но крыло «американки» не выдержало удара — отвалилось…

«От удара меня бросило вверх, — вспоминает Лавриненков. — Грудью натолкнулся на ручку управления, головой ударился о прицел. От резких движений при падении я очнулся. Правой рукой нажал на аварийный рычаг. Дверцу словно вырвало ветром… Вывалился на крыло. Струей воздуха меня смело с него. Рука машинально нащупала спасительное кольцо. Парашют раскрылся. Я повис над землей, которая будто застыла в удивленном ожидании…»

А внизу — железная дорога, которая здесь, близ Матвеева кургана, делит землю на свою и чужую. Куда отнесет ветер летчика, оставшегося без надежных крыльев? Понес на запад, к новым испытаниям его характера, его воли.

«Страх, охвативший меня на какое-то мгновение, не нарушил ясности мысли, — продолжал Лавриненков. — Не хочу, не хочу очутиться у фрицев! — протестовала во мне каждая клеточка. Начал вертеться, раскачиваться в воздухе. Уже взорвались оба падавших самолета. Уже «кобры» моих товарищей растаяли в синеве. Мимо просвистела пуля, отстрелила купол. Мне сдавило горло. Я закашлялся, ртом пошла кровь. Наконец, почувствовал под ногами мягкую землю. Парашют немного протащил меня. Несколько гитлеровцев схватили меня и поволокли в траншею. Навалились, придушили, обезоружили, начали обыскивать. Потом услышал над собой властный голос. Один из гитлеровцев, взяв меня за плечо, помог подняться. Пять или шесть солдат, наставив автоматы, стали вокруг. Вперед шагнул офицер, подтолкнул меня. Я догадался, что надо идти…

Тяжко идти, не ведая куда. Я боялся выстрела в затылок, боялся, что не успею бросить в лицо врагу свое проклятье.

Под дулами автоматов впервые подумал: как держать себя на допросах?

Из летчиков нашего полка, сбитых над оккупированной территорией, домой никто не возвращался, их горькая наука осталась неизвестной. Надо бежать! Только бежать! Решил это и почувствовал, как сразу стало легче».

Его привели на допрос к генералу.

— Кто вы? — спросил он через переводчика-майора.

— Я летчик, Герой Советского Союза, — твердо ответил Лавриненков, вспомнив, что в нагрудном кармане лежит письмо друга, из которого немцы узнают, кто он.

— Почему вы пошли на таран нашего самолета?

Пришлось объяснить ситуацию, сложившуюся в воздушном поединке с «рамой», о неожиданном столкновении с ней.

— Но у нас есть свидетель, который утверждает, что вы намеренно таранили нашего разведчика.

«Через минуту в комнату вошел высокий светловолосый офицер. Голова и левая рука его были забинтованы, куртка расстегнута, на кителе поблескивали какие-то нашивки и награды.

Мне объяснили, что это знаменитый летчик-разведчик, работающий на танкистов. Раненый заговорил тоже.

— Господин генерал считает, что вы сбили нашего аса, нарушив законы ведения войны в воздухе, — торжественно переводил майор. — За таран вы будете наказаны».

Эта реакция фашистов на таран — не высшая ли оценка русского рискованного приема?

Лавриненкову не поверили. Через несколько дней сидения под стражей его привезли на немецкий аэродром. Как стало вскоре понятно, для показа гитлеровским летчикам: те хотели увидеть советского аса и побеседовать с ним. Его подводили то к «хейнкелям», то к «мессерам»: пусть русский посмотрит, какие у них отличные боевые машины!

— Ваши летчики начали драться с нами на вертикалях, — заметил один из пилотов.

— Значит, есть у нас и боевая вертикаль, — ответил Лавриненков.

«Немецкие пилоты с интересом ощупывали мою гимнастерку, заглядывали почему-то под нее. Пробовали пальцами мышцы моих рук. Увидев окровавленную нижнюю сорочку, покачали головами, отошли.

— Вас сбивали раньше? — спросил старший из них. — Нет.

— Выбрасывались из самолета в воздухе? — Нет.

— Как ваши летчики ведут бой на «яках» с «мессершмиттами»?

О секретах ведения боя он рассказывать не должен, и не будет, и потому ответил, что после удара головой о прицел плохо соображает.

— Почему ваши идут на таран? — спросил, наконец, один.

Все замерли в ожидании ответа. Может быть, это и был главный вопрос, ответ на который хотели услышать фашистские асы.

— Если кончились патроны и диктует обстановка, — ответил Лавриненков.

Вокруг возмущенно зашумели. Растолкав коллег, вперед выступил офицер со шрамом на скуле и запальчиво заговорил, а переводчик еле успевал переводить:

— Меня таранил ваш летчик. Если бы это был ты, я своими руками придушил бы тебя.

— Какой самолет вас таранил? — бесстрастно спросил Лавриненков.

— ЛаГГ-3 — показал три пальца пострадавший от тарана ас».

Вскоре Лавриненкова и другого летчика, сбитого под Краматорском, перебросили на самолете еще дальше на запад, в днепродзержинский пересыльный лагерь для авиаторов при штабе 6-го германского воздушного флота. Многие наши летчики попали в плен недавно и, когда Лавриненков называл свою фамилию, жали руку: «Слышали о тебе, читали в «Звездочке»: ты 26 фашистов сбил, герой!» — делились своими планами на побег.

«Нас роднил дух непокорности, несгибаемости перед ударами судьбы, стремление к свободе», — писал о своих товарищах по несчастью Лавриненков. На допросах фашисты показали, что и они наслышаны о Лавриненкове и его знаменитых однополчанах, расспрашивали, что удивляло плененного, о Шестакове, Амет-Хане, Алелю-хине.

— В чем секрет их мастерства? Какие вы знаете особенности тактики их действий?

— Разделяю ваше восхищение своими товарищами, но ничего добавить к этому не могу, — твердо отвечал Лавриненков.

Он ожидал побоев, пыток, был готов к ним, но выдавать секреты мастерства своих товарищей не мог. Даже ценой жизни. Но его не били. Какие-то другие планы строили враги на его счет.

«Плен — страшное бедствие, — размышлял летчик через много лет. — Оно способно сломить слабых духом. Но я не относил себя к этой категории. В самые тяжкие моменты выпавшего на мою долю испытания у меня было одно-единственное стремление — бежать! Вернуться к своим и продолжать бить фашистских гадов, пока ни одного не останется на нашей священной земле. Ради этого стоит вести игру с врагом…»

Пленные советские летчики уже обдумали план побега из лагеря, когда Лавриненкова повезли дальше на запад вместе с Карюкиным, летчиком сбитого связного самолета, на котором он вез секретные документы, часть из которых успел уничтожить, порвав и проглотив. Они оба были чем-то особенно интересны гитлеровцам, раз их решили отправить в Германию в отдельном купе с двумя охранниками.

После войны, встретив товарищей по днепродзержинскому лагерю, Лавриненков узнал, что побег его товарищам удался. Удался он и Лавриненкову с Карюкиным. В последнюю ночь перед Фастовом, близ Киева, когда задремали охранники, выскочили они на ходу из купе и бежали. Пущенные вслед пули обошли их.

А дальше — по летному правилу: если потерял ориентировку, бери курс 90 градусов на восток и придешь к своим. Курс их движения указывало солнце, оно и привело вначале в приднепровское село, где им поверили и отвели к партизанам. Те поверили, правда, не сразу.

— Вам приходилось стоять на аэродромах 23-го района авиационного базирования? — прищурившись, спросил незнакомый командир в боевом снаряжении.

— Приходилось, — припомнил Лавриненков сталинградские жаркие дни.

— Кого знаете из 23-го РАБа?

— Проценко, Кузнецова, — начал перечислять Лавриненков.

Услышав фамилии, командир заулыбался и обнял оборванных, заросших щетиной летчиков, объяснив:

— Так подготовить шпионов не под силу ни одной разведке мира. Уверяю вас, товарищи, это наши парни.

А парни скоро стали проситься в бой.

С одного из опасных заданий не вернулся Виктор Карюкин. Лавриненкова судьба берегла, и он сберег много других жизней, когда вместе с боевой группой партизан выбил фашистов из деревушки Хоцки, где размещался большой лагерь советских военнопленных, тут же влившихся в партизанский отряд.

Наши войска приближались к Днепру, грохот канонады доносился все ближе и ближе. И однажды партизаны проснулись от рева моторов совсем рядом: между деревьями шел танк Т-34 с красной звездой на башне! Это 3-я гвардейская танковая бригада начинала форсирование Днепра.

На По-2 героя-летчика в причудливом партизанском наряде перебросили во 2-ю воздушную армию. Командующий генерал С. А. Красовский связался с 8-й воздушной армией, в которой до плена служил Лавриненков. Оттуда тотчас прислали самолет и доставили летчика в село, где в обычной беленой хатке встретил его заместитель командующего по политчасти армией генерал А. И. Вихорев.

Приказал хозяйке нагреть воды, дать герою помыться, сменить партизанское одеяние на летную форму и усадил за накрытый стол. Все по русскому обычаю: накорми, напои, потом и расспрашивай. Выслушав рассказ, Вихорев достал из сейфа партийный билет, Золотую Звезду, орден Ленина, три ордена Красного Знамени: «Вот, сохранил. Командарм Хрюкин разрешил хранить твои документы и награды здесь, мы верили — ты вернешься. Прикалывай свои награды и иди…»

Лавриненков признается, что, наслышавшись о репрессиях за плен, был так потрясен, что в эту минуту впервые за два месяца испытаний слезы набежали на его глаза. А думал этот удивительный человек, идя к командарму Тимофею Тимофеевичу Хрюкину, Герою Советского Союза еще за бои с японцами на Халхин-Голе, вот о чем: «Хорошо помнил я слова командарма: «Сокол-17, я не узнаю вас». Как-то он оценит тот мой вылет, «поцелуй» с «рамой»? А пребывание в плену? Ведь всего этого могло не быть… Разве сбить «раму» было для меня сложным, тяжелым делом? Нет, я чувствовал себя виноватым за последствия того боя. Но «рама» все-таки сгорела на земле, задание я выполнил, хоть и дорого поплатился потом. Из плена вырвался сам. Разве это не оправдывает меня перед любимыми командирами, которые доверяли мне и уважали меня?»

Но командарм встретил его улыбкой и крепко пожал руку. После разговора отвез к командующему фронтом генералу армии Ф. И. Толбухину. Тот, оторвавшись от карты, стал расспрашивать о партизанских действиях, поил чаем. И вдруг обратился к генералу Хрюкину: «Где он будет продолжать службу?»

Не дожидаясь ответа командующего, нарушая субординацию, Лавриненков вмешался: «Хочу летать в своем полку, товарищ генерал!»

«Почему ты без погон? — заулыбался Толбухин. — Принести погоны гвардии капитану!»

И тут же подписал приказ о присвоении Лавриненко-ву нового офицерского звания, а генерал Хрюкин на следующий день издал приказ о назначении Лавриненкова командиром эскадрильи.

…Этот рассказ летчика разбивает миф о страшных карах, которым подвергались все подряд военнопленные за «измену Родине». И случай с Лавриненковым не единственный.

«В штабе дивизии мне рассказали о славных боевых делах однополчан, назвав все знакомые фамилии, — повествует далее герой. — Я узнал, что наш полк не понес больших потерь и очень обрадовался. Это означало, что все мои друзья живы, все летают и прославили себя».

По-2 доставил Лавриненкова на хутор Чаривный, где размещался аэродром его полка, и он издалека видел, как со всех концов летного поля спешили к «кукурузнику» узнавшие о его прилете товарищи. От души покачав вернувшегося героя, шутили по летной привычке, что Володька, мол, два месяца в отпуску погулял, теперь пора и за боевую работу. Спросили вдруг: «На чем тебя, взяв в плен, везли? Не на мотоцикле с коляской?»

Оказывается, в район, где упала «аэрокобра» Лавриненкова, друзья вылетали парами и четверками. Заметили и мотоцикл с коляской, планировали, но потеряли его след.

«Моя «кобра» под номером «17» ждала меня, как верная подруга», — вспоминает Лавриненков.

Но летать на ней дали не сразу. Держали на земле под предлогом, что после длительного перерыва нужно пройти тренировочные полеты с двойным управлением и отдохнуть. А на самом деле все понимали, что НКВД проверяет по своим каналам рассказ героя о пребывании в плену и у партизан. В эти дни как раз освободили Смоленск, и командир полка Морозов предложил слетать на родину: «Кто у тебя там остался?» «Мать, отец, три брата, три сестры… Все, если живы».

Он упросил пилота пересесть в заднюю кабину и сам повел самолет. Под крылом — обугленный мрачный Смоленск. Не впервые ему восставать из пепла военных разрушений. Отстроим и на этот раз. А вот поселок Ту-ринка, куда переехали родители из Птахино перед войной. Только бы оказались живы… Дает над домом один круг, второй, вглядывается в выбежавших из хаты людей. Это как будто сестры — Валя, Лида, Надя. А это бежит брат Коля. Догадались, может, что это он прилетел? А что матери и отца не видно? Сел на лужайке у картофельного поля. Обвешанный родней и односельчанами, двинулся к дому. Брату Коле отдал шлем и куртку, шел в гимнастерке со всеми орденами. Что скрывать, двадцатитрехлетнему парню, вернувшемуся с войны на побывку, хотелось покрасоваться перед земляками. Выбежавшая на шум мать так и обмерла и заплакала: «Володя! Сыночек! А я жду, жду… Душа изболелась: когда немцы в нашем доме стояли, один офицер взял твою фотокарточку, где ты в летной форме, и стрелял в лоб, в глаза… А я Богу молилась, чтобы ты выжил».

Отец, как оказалось, ушел в армию и, по возрасту не годясь для строевой, служит в тыловой части под Смоленском… Утром Владимир на подводе съездил к нему в часть, расположенную близ Красного Бора. Отцу дали сутки отпуска, и сын уже по-новому смотрел на немолодого солдата, устало вышагивающего рядом с подводой. А дома их ждал накрытый стол со скромным угощением, собранным со всех дворов. Картошка, клюква и грибы соседствовали с привезенной Владимиром невиданной здесь с довоенных времен провизией: тушенкой, сахаром, белым хлебом.

Утром отвезли отца в часть, и потянуло Владимира исполнить давнюю мечту — пролететь над родным селом Птахином, хоть и знал уже, что сожжено оно фашистами. Пролетел над обугленными хатами, послал прощальный привет — отстроим!

А «раму» все-таки он сбил! Было это близ города Николаева, перед сражением за Одессу. Линия соприкосновения советских и вражеских войск проходила по дельте Днепра. В 1944 году ушли в прошлое устрашающие налеты вражеской авиации и напряженное отражение их в неравных боях — теперь наши летчики все чаще вылетали на «свободную охоту» в поисках врага в воздухе и объектов для штурмовки — на земле. В те майские дни Лавриненков в паре с летчиком Плотниковым расстрелял транспортный «юнкере» с одного захода и впоследствии, определив трассу полетов бомбардировщиков, подкарауливали их и завалили еще несколько вражеских машин.

Сбитые самолеты, множество сгоревшей техники и взорванных эшелонов всполошили гитлеровцев, и они отправили на поиск советского аэродрома «Фокке-Вульф-189», — зловещую «раму». Немецкий самолет-разведчик надо было сбить немедленно!

«Фоккера» в сопровождении «мессеров» истребители встретили близ Голой Пристани.

«Я так разволновался, — вспоминает Лавриненков, — что ладони стали влажными от пота: в памяти еще свежо было тяжелое воспоминание о подобной встрече, что так трагически закончилась для меня. Неудержимый боевой азарт охватил все существо, но и чувство настороженности не покидало. На сей раз буду действовать осмотрительно. Подав команду товарищам атаковать «мессершмитты», я напал на разведчика. Самым главным в поединке с «рамой» было — разгадать ее маневр (это я запомнил на всю жизнь!). А уж потом пикировать на нее.

Очередь моего пулемета пришлась на этот раз по обоим фюзеляжам «рамы». Она потеряла управление и упала возле Голой Пристани».

Неподалеку взорвался «мессер», сраженный его товарищами. Этот воздушный бой отбил у фашистов охоту соваться в днепровские плавни, и советские летчики стали полными хозяевами этого района.

Полеты над Днепром и над знаменитым в русской истории островом Хортица, откуда веками грозили туркам запорожские казаки, охранявшие рубежи Руси, напомнили летчикам известное своей дерзостью письмо турецкому султану.

«А давайте вызовем фашистских «рыцарей» на поединок?» — предложил Николай Калачик. Написали несколько фраз по-немецки на листе бумаги, вложили в недействующий огнетушитель к бомбодержателю и сбросили на вражеский аэродром. Текст был таков: «Завтра в 12.00 ждем вашу четверку севернее Николаева. Нас будет тоже четверо».

Но ровно в 12.00 в квадрате неба севернее Николаева немецкие самолеты не появились. Зато когда наша четверка, проведя лихую штурмовку наземных объектов, возвращалась к дельте Днепра, на нее напали 12 поджидавших «мессеров».

Но наши «ястребки» после штурмовки наземных целей уже наполовину израсходовали боезапас, горючее тоже было на исходе — боя им не выдержать. Поэтому смелой атакой на встречных курсах пробились наши летчики через заслон «мессеров» и ушли домой, оставив вероломных «рыцарей» в дураках.

Еще в начале лета 1944 года 9-й авиаполк получил новые, необыкновенные по боевой мощи машины Ла-7. Американские «аэрокобры» где-то под Харьковом передали другой части (после войны все «аэрокобры», «томагавки», «киттихауки» были с благодарностью возвращены за океан).

Переучивался полк в Подмосковье. В свободное время ходили в театры, музеи, на танцы. Тогда и приметил герой Лавриненков юную москвичку Дусю. Но никаких обещаний на будущее решил не давать — далеко еще до победы, кто знает, как сложится его судьба?

А судьба, видно, зауважала с честью прошедшего тяжелые испытания героя, приготовила ему приятные сюрпризы: 1 июня 1944 года по радио передали Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении летчика Лавриненкова второй медалью «Золотая Звезда», а вскоре вышел приказ о назначении его командиром родного 9-го полка.

К дню Победы над фашистской Германией на его счету было 555 боевых вылетов, 35 сбитых лично и 11 в группе самолетов врага.

9 мая 1945 года застало Владимира Лавриненкова в Германии — молодым, красивым и неженатым дважды Героем Советского Союза, командиром полка. В этот день, прострелив немецкое небо праздничным салютом из всех имеющихся стволов личного оружия, к нему подбежали несколько летчиков с неожиданной просьбой: «Товарищ командир! Разрешите вместе с Победой отпраздновать наши свадьбы!» В сторонке, потупившись, стояли невесты — девушки их полка, в военных гимнастерках, в сапогах, пилотках, с цветущими яблоневыми ветками в руках. «Разрешаю», — подумав, сказал двадцатипятилетний командир. И вспомнилась ему юная москвичка, улыбчивая застенчивая Дуся. Не забылась… Значит, судьба?

24 июня 1945 года, когда дважды Герой Советского Союза получил приглашение на трибуны Красной площади — быть почетным гостем Парада Победы, Евдокия Лавриненкова на правах жены была рядом с ним.

«Семья у нас сложилась прекрасная, жили дружно, растили детей, они выросли настоящими людьми, и я горжусь ими», — вот так коротко и ясно рассказал о своей личной жизни Владимир Дмитриевич Лавриненков уже на склоне лет.

В послевоенных мемуарах немецких асов и трудах германских историков прочел о себе дважды Герой Советского Союза Лавриненков правду, смешанную с небылицами, о своем «коварстве» и «кровожадности». Из книги американских авторов Р. Толивера и Т. Констебла «Асы люфтваффе» узнал о ходившей среди немецких асов страшилке: подбив Me-109, русский герой Лавриненков, увидев, что немецкий летчик пошел на вынужденную посадку, сел рядом и… задушил его!

Владимир Дмитриевич, махнув досадливо рукой, прокомментировал: «Хорошо еще, что не написали — съел!»

Известный авиаконструктор А. С. Яковлев, собирая материалы для своей книги, имел возможность просмотреть стенограммы допросов летчика Лавриненкова в немецком плену. Вот одна из них:

«— За что воюете? — спросил его офицер.

— За землю свою, за Родину, — ответил Лавриненков.

— Кто же, по-вашему, победит?

— Победим мы.

— Почему вы так думаете?

— Все у нас так думают. Весь народ так думает»….Потому мы тогда и победили самую сильную армию мира, что в победу верили все, весь народ.