Выбитый генералитет

В ноябре 1937 года нарком внутренних дел обратился с ходатайством:

Первая категория означала расстрел.

Списки были рассмотрены Сталиным и Молотовым, и на каждом из них имелась резолюция: «За. И. Сталин. В. Молотов».

В результате массовых репрессий в 1937, 1938 и в последующие годы было устранено из армии около половины командиров полков, большинство военных комиссаров бригад, дивизий, корпусов. Такая же участь постигла почти всех командиров бригад и дивизий, всех командиров корпусов. Были физически уничтожены все командующие войсками военных округов.

Репрессированными оказались: 34 бригадных комиссара из 36, 221 комбриг из 397, 136 комдивов из 199, 25 корпусных комиссаров из 28, 60 ком-коров из 67, 15 армейских комиссаров 2-го ранга из 15, 2 флагмана флота из 2, 12 командармов 2-го ранга из 12, 2 командарма 1-го ранга из 4, 2 армейских комиссара 1-го ранга из 2, 3 Маршала Советского Союза из 5.

Председатель Военной коллегии армвоенюрист В. В. Ульрих докладывал: «За время с 1 октября 1936 года по 30 сентября 1938 года Военной коллегией Верховного суда СССР и выездными сессиями коллегии в 60 городах осуждено: к расстрелу — 30 514, к тюремному заключению — 5 643, всего — 36 157».

Далее он сообщал, что «в настоящее время имеется большое количество пересмотренных дел об участниках правотроцкистских, буржуазно-националистических и шпионских организаций: в Московском военном округе — 800 дел, Северо-Кавказском военном округе — 700 дел, Харьковском военном округе — 500 дел, Сибирском военном округе — 400 дел».

И он же, Ульрих, предлагал: в силу секретности не допускать защитников на судебные заседания.

Советский публицист Эрнст Генри писал: «Никакое поражение никогда не ведет к таким чудовищным потерям командного состава. Только полная капитуляция страны после проигранной войны может иметь следствием такой разгром. Как раз накануне решающей схватки с вермахтом, накануне величайшей из войн Красная Армия была обезглавлена».

После расправы над руководством Киевского военного округа туда был назначен членом Военного совета Щаденко.

— Ефим, ты должен навести в округе железный порядок, — напутствовал его Ворошилов. — Покажи, как ты умеешь это делать.

— Сделаю, — пообещал тот.

Спустя 2 месяца, в конце ноября 1937 года в Москву на армейское совещание съехалось с мест руководство. В разгар работы приехали Сталин и Молотов.

Как всегда, встреченный рукоплесканиями и долгими приветствиями, Сталин, явно играя в демократию, обратился к собравшимся:

— А как красноармейцы относятся к тому, что вот были командиры, им доверяли, а потом вдруг их хлопнули? — Скупым жестом он припечатал ладонью столешницу и тут же пояснил: — Арестовали?.. Как относятся красноармейские массы? Имеются ли тут факты потери авторитета партии, авторитета военного руководства? А возможно, говорят так: «Черт вас разберет, вы сегодня даете такого-то, потом арестовываете его. Кому верить?»

В зале зашумели. Вопрос, что называется, не в бровь, а в глаз. Послышались голоса:

— Такие разговоры, действительно, были…

— И записки такие тоже нам поступали.

Потянул руку с желанием выступить Щаденко.

Ворошилов кивнул, объявил:

— Слово комиссару 1-го ранга Щаденко. Уверен, что он внесет ясность о происходящих на местах делах.

Откашлявшись и придав голосу уверенность, тот начал со здравицы великому вождю и учителю, сумевшему присечь вражеские козни проклятых военных преступников, шпионов и диверсантов. Сказал, что он, Щаденко, был направлен партией на ответственный участок, где сидел в недавнем ярый враг Якир. Потом уже начал о деле.

— Военному совету округа предстояло провести ряд разъяснительных собраний. В Новгород-Волын-ске имелись два неправильных выступления, направленных на то, чтобы впечатление, которое было создано на собрании, смазать каверзными вопросами…

— И что же вы? — спросил из президиума Сталин. — Осадили?

— Нет, мы не осаживали, товарищ Сталин. Выступивший человек оказался врагом… Нас нарком предупреждал и говорил — вы там смелее действуйте. Корпусное звено на сегодняшний день поражено врагами у нас на 90 процентов, даже больше. В дивизионном звене не меньше 70 процентов. До полкового звена мы еще по-настоящему не добрались.

Неизвестно, кем и как определялась эта страшная «процентовка». Называя проценты, убежденный партиец как бы выпрашивал право беспощадной расправы над людьми. И такое право он получил. Мог ли возразить Сталин, когда он сам определил ликвидировать 80 процентов руководящего состава Красной Армии!

Раскручивать дела в округе Щаденко стал с таким рвением, что скоро сам командующий округом командарм Федько оказался в числе врагов и был расстрелян.

Начальник управления боевой подготовки генерал В. Н. Курдюмов докладывал: «Последняя проверка, проведенная инспектором пехоты, показала, что из 225 командиров полков, привлеченных на сбор, только 25 человек оказались закончившими военное училище, остальные 200 человек — это люди, окончившие курсы младших лейтенантов и пришедшие из запаса».

На нехватку офицерских кадров сетовал командующий Закавказским военным округом командарм Н. В. Куйбышев, брат известного партийного деятеля.

— Куда же девались командиры? — спросили его.

— Переведены в ведомство Наркомвнудел без занятия определенных должностей, — не скрыл досады командующий и продолжал: — Как может быть умелым командир Грузинской дивизии Дзабахидзе, который до этого в течение двух лет командовал только ротой и больше никакого командного стажа не имеет.

Буденный с места подал голос: «За год можно подучить».

Ворошилов: «Семен Михайлович считает, что если ротой умеет хорошо командовать, то и армией сможет».

Вот так! Через год каждый ротный может стать командармом.

Стоило ли после подобного высказывания маршала Буденного и наркома обороны Ворошилова искать причины слабости нашей армии!

В марте 1939 года состоялся XVIII съезд партии. С его трибуны Ворошилов, вызывая рукоплескания, докладывал об увеличении количества конницы в Красной Армии в полтора раза!

Полным ходом шло создание тачанок, их производство поставили на поток. Конница вооружалась пиками, для коней вместо подков разрабатывались галоши, прочность касок проверялась ударами клинка.

Всю боль и досаду за допущенный Сталиным произвол и беззаконие, дискредитацию демократии, за массовые репрессии ни в чем не повинных людей высказал один из старейших коммунистов и активных участников революции Ф. Ф. Раскольников. Выражая особую тревогу за истребление опытных военных кадров Красной Армии, при нарастающей угрозе войны с фашистской Германией, он, обвиняя Сталина, писал в знаменитом открытом письме:

«…Накануне войны вы разрушаете Красную Армию, любовь и гордость страны, оплот ее мощи. Вы обезглавили Красную Армию и Красный Флот. Вы убили самых талантливых полководцев, воспитанных на опыте мировой и гражданской войн, во главе с блестящим маршалом Тухачевским.

Вы истребили героев гражданской войны, которые преобразовали Красную Армию по последнему слову военной техники и сделали ее непобедимой.

В момент величайшей военной опасности Вы продолжаете истреблять руководителей армии, средний командный состав и младших командиров.

Где маршал Блюхер? Где маршал Егоров?

Вы арестовали их, Сталин!

Для успокоения взволнованных умов Вы обманываете страну — будто ослабленная арестами и казнями Красная Армия стала еще сильней.

Зная, что закон военной науки требует единоначалия в армии от главнокомандующего до взводного командира, Вы воскресили институт военных комиссаров, который возник на заре Красной Армии и Красного Флота, когда у нас еще не было своих командиров, а над военными специалистами старой армии нужен был политический контроль.

Не доверяя красным командирам, Вы вносите в армию двоевластие и разрушаете воинскую дисциплину.

Под нажимом советского народа Вы лицемерно воскрешаете культ исторических русских героев — Александра Невского, Дмитрия Донского, Суворова и Кутузова, надеясь, что в будущей войне они помогут Вам больше, чем казненные маршалы и генералы.

Пользуясь тем, что Вы никому не доверяете, настоящие агенты гестапо и японская разведка с успехом ловят рыбу в мутной, взбаламученной Вами воде, подбрасывая Вам в изобилии подложные документы, порочащие самых лучших, талантливых и честных людей.

В созданной Вами гнилой атмосфере подозрительности, взаимного недоверия, всеобщего сыска и всемогущества Народного комиссариата внутренних дел, которому Вы отдали на растерзание Красную Армию и всю страну, любому «перехваченному» документу верят или притворяются, что верят, как неоспоримому доказательству…»

Письмо Раскольникова датировано 17 августа 1939 года, а 12 сентября того же года он при странных обстоятельствах скончался в Ницце, во Франции, где жил в изгнании…

А расправа над генералитетом, меж тем, продолжалась. Маховик репрессий не сокращал обороты.

А. И. Егоров 1883–1939

Среди руководящего состава Красной Армии и в том числе маршалов Советского Союза Александр Ильич Егоров был наиболее опытным военачальником. В царской армии он служил вольноопределяющимся с 1901 года. Окончил Казанское пехотное юнкерское училище. Во время первой мировой войны командовал ротой, батальоном, полком. В 1917 году произведен в полковники.

Перейдя на сторону революционных сил, он занимал ответственные посты в руководстве Красной Армии. Полководческий талант Егорова раскрылся на фронтах гражданской войны. Командовал 10-й армией Южного фронта, 14-й армией на Левобережной Украине. Осенью 1919 года принял командование войсками Южного фронта и добился разгрома Добровольческой армии генерала Деникина.

В январе 1920 года назначается командующим войсками Юго-Западного фронта, завершил освобождение Украины от деникинцев. Он один из военачальников, громивших Врангеля, белополяков. Его заслуги в гражданской войне были неоднократно отмечены правительственными наградами.

Известный американский журналист Джон Рид в декабре 1919 года посетил штаб Южного фронта, находившийся в Серпухове. Встречался с командующим фронтом Егоровым и писал о нем: «Высокий, крепкого сложения. Грубоватое добродушное лицо. Приплюснутый нос. Глубоко сидящие глаза. Посмеивается…»

Однажды зашел разговор о предстоящем наступлении, и командующий уверенно излагал сроки выполнения боевых задач: «Через две недели — Донецкий бассейн… Новочеркасск — через месяц. Экономическая и стратегическая задача — Донбасс». Из его объяснения явствовало, что главная задача фронта — расчленить деникинские войска и разгромить их по частям путем решительных ударов через Донбасс на Ростов.

Много позже в своем труде «Разгром Деникина» Александр Ильич писал: «…Мы с гордостью и восхищением оглядываемся на путь, пройденный бойцами армий Южного фронта.

В условиях напряженной борьбы, неслыханно тяжелых боевых испытаний, терпя голод и холод, армии в полном сознании своего долга перед пролетарской революцией шли в бой, терпели поражения и одерживали победы, пока не нанесли окончательного удара войскам контрреволюции».

После войны Егоров командовал войсками военных округов, был начальником Генерального штаба РККА.

В день своего пятидесятилетия он получил телеграмму от Сталина: «Выдающемуся полководцу гражданской войны, одному из организаторов Красной Армии на Южном и Юго-Западном фронтах, первому начальнику Генерального штаба РККА шлю в день его 50-летия большевистский привет.

Желаю вам, дорогой Александр Ильич, здоровья и сил на благо нашей родной Красной Армии, на страх ее врагам. Вспоминая проведенные вместе боевые дни на фронтах, — верю, что ваши военные знания и организаторские способности, и в дальнейшем будут с успехом служить на благо нашей Родины.

Крепко жму вашу руку. И. Сталин».

Но вот наступил 1937 год, и на стол генеральному секретарю легло иное письмо. Его писал преподаватель академии Генерального штаба РККА комбриг Жигура. «Я прошу, тов. Сталин, проверить деятельность маршала Егорова в бытность его начальником Генерального штаба РККА, так как он фактически несет ответственность за ошибки, допущенные в области подготовки оперативно-стратегического использования наших Вооруженных Сил и их организационной структуры.

Я политического прошлого и настоящего тов. Егорова не знаю, но его практическая деятельность, как начальника Генерального штаба, вызывает сомнения».

Меры были незамедлительно приняты: по распоряжению Ежова автора письма Жигуру арестовали, а вскоре и расстреляли. За Егоровым же усилили слежку. На несчастье «подверсталось» неприятное для маршала донесение одного «доброжелателя». Как-то в дружеской беседе маршал высказал досаду, что де-мол весьма сомнительно приписывать заслугу разгрома Деникина одному Сталину. Ведь Сталин был членом Военного совета фронта, которым командовал он, Егоров! И о том он написал целую книгу.

Это противоречило утверждению Ворошилова, что автором плана разгрома Добровольческой армии Деникина является сам Сталин. И никто иной! О том утверждает и готовящийся к изданию «Краткий курс истории партии». Его редактировал Сталин.

В этом Кратком курсе недвусмысленно было сказано, что успех разгрома Деникина всецело принадлежит Сталину. Приведем некоторые выдержки оттуда:

«Белые приближались к Москве. Положение Советской республики становилось более, чем серьезным. Партия забила тревогу и призвала народ к отпору.

Для организации разгрома Деникина ЦК направил на Южный фронт товарищей Сталина, Ворошилова, Орджоникидзе, Буденного. Троцкий был отстранен от руководства операциями Красной Армии на юге. До приезда тов. Сталина командование Южного фронта совместно с Троцким разработало план, по которому главный удар наносился Деникину от Царицына на Новороссийск, через донские степи, где Красная Армия встретила бы на своем пути полное бездорожье и должна была проходить по районам с казачьим населением, значительная часть которого находилась тогда под влиянием белогвардейцев. Тов. Сталин подверг резкой критике этот план и предложил ЦК свой план разгрома Деникина: направить главный удар через Харьков — Донбасс — Ростов…

Центральный Комитет партии принял план тов. Сталина. Во второй половине октября 1919 года… Деникин был разбит…»

Высказывание несогласия с тем, что утверждалось Сталиным, было нетерпимым. В НКВД на маршала Егорова завели дело, начали следствие. В феврале 1938 года его отозвали с должности заместителя наркома обороны, направили командующим в Закавказский военный округ.

Через четыре дня после прибытия маршала в Тбилиси в Москве арестовали его жену Галину Антоновну Цешковскую. Своей сестре она сообщила по телефону, что уезжает на несколько дней в командировку.

Она, действительно, возвратилась домой через неделю, но уже не украинкой и дочерью православного священника, отца Антона, а- уроженкой Польши, польской разведчицей, использовавшей свою близость с советским маршалом в корыстных шпионских целях. Беспомощную женщину ловкие следователи вынудили подписать все нужные документы с подтверждением состряпанной ими легенды.

А через месяц последовал вызов Егорова в Москву. Ему не позволили возвратиться на квартиру к жене: поместили под охраной в санатории «Архангельское». Там вели следствие и проводили очные ставки.

В эти дни в ЦК было принято постановление: «О тов. Егорове. Ввиду того, что, как показала очная ставка т. Егорова с арестованными заговорщиками Беловым, Грязновым, Гринько, Седякиным, т. Егоров оказался политически более запачканным, чем можно было бы думать до очной ставки, принимая во внимание, что жена его, урожденная Цешковская, с которой т. Егоров жил душа в душу, оказалась польский шпионкой, как это явствует из ее собственного показания, — ЦК ВКП(б) признает необходимым исключить т. Егорова из состава кандидатов в члены ЦК ВКП(б). И. Сталин».

На допросах маршал Егоров вел себя мужественно. Виновным себя не признавал, отрицал какую-либо преступную деятельность, никого не выдал и нужных следователям показаний не дал.

Егорова судили 22 февраля 1939 года. Позднее его фамилия попала в большой список из 436 осужденных, чьи дела рассматривали в закрытых заседаниях последних трех недель. В том списке его фамилия попала в число 413, приговоренных к расстрелу.

А вскоре в тюрьме умерла его жена.

А. И. Седякин 1893–1938

Александр Игнатьевич Седякин в 1915 году окончил Иркутское военное училище. Участник первой мировой войны: дивизионный инженер, штабс-капитан.

С октября 1917 года участвовал в формировании отрядов Красной гвардии, во время гражданской войны — командир бронепоезда, стрелкового полка и бригады, помощник командующего 13-й армии, комиссар штаба Южного фронта, командир 31-й и 15-й стрелковых дивизий. В 1921 году участвовал в ликвидации Кронштадтского мятежа.

В 1924–1927 годах А. И. Седякин командовал войсками Приволжского военного округа. В 1931–1932 годах он — начальник и комиссар Военно-технической академии РККА им. Ф. Э. Дзержинского. В 1933–1936 годах — заместитель начальника Генерального штаба РККА, а затем начальник Управления ПВО РККА. С июля 1937 года — командующий ПВО Бакинского района. Один из авторов теории глубокого боя и операции. Командарм 2-го ранга. Награжден 2 орденами Красного Знамени.

Н. В. Куйбышев 1893–1938

Николай Владимирович Куйбышев — родной брат видного партийного и государственного деятеля В. В. Куйбышева.

Окончил до Октябрьской революции Александровское военное училище. Участник первой мировой войны, командовал ротой и батальоном.

В гражданскую войну с июля 1918 года — член Высшей военной инспекции. Работал в Тамбовской и Самарской губерниях по инспектированию и переформированию частей Красной Армии. С января 1919 года — командир 3-й стрелковой дивизии. С октября находился на Южном фронте — командир бригады 9-й стрелковой дивизии, а с января 1920 года — командир этой дивизии. За героические подвиги дивизия была награждена Почетным революционным Красным Знаменем и орденом Красного Знамени.

Дивизия участвовала в освобождении Донбасса, разгроме армий Деникина и Врангеля.

Н. В. Куйбышев за умелое командование бригадой и отличие в боях под Курском был награжден первым орденом Красного Знамени. За руководство войсками и проявленную решимость в боях по освобождению Донбасса он удостоился второго ордена Красного Знамени. Третий орден он получил за боевые отличия, проявленные при освобождении Грузии.

После войны Куйбышев был комендантом Кронштадта, начальником Высшей стрелковой школы «Выстрел». В 1925 году — помощник командующего Туркестанским фронтом, а затем — командир 3-го стрелкового корпуса. В 1927–1928 годах он — начальник Командного управления РККА и помощник командующего войсками Московского военного округа. С 1928 по 1936 год Куйбышев возглавляет командование войсками Сибирского военного округа. В 1937 году принимает Закавказский военный округ. Имел воинское звание командарм 2-го ранга.

Г. Д. Гай 1887–1937

Настоящая фамилия Гайка Дмитриевича — Бжишкян. Родился Гай в Тавризе, в семье учителя. Призванный в армию, кончил школу прапорщиков и был направлен на фронт первой мировой войны. За необыкновенную храбрость его награждают золотой шашкой, Георгиевской медалью, двумя Георгиевскими крестами и орденом Святой Анны. Командовал взводом, ротой, батальоном.

С началом гражданской войны Гай формирует отряд и воюет с бухарским эмиром в Средней Азии. Дерется с белочехами и белоказачьими частями генерала Дутова.

В июле 1918 года он принимает командование знаменитой 24-й стрелковой дивизией, которая освобождает Симбирск, Сызрань, Самару и другие города на Волге. При штурме Симбирска полки его дивизии первыми ворвались в город. Возбужденный победой, начдив тогда от имени бойцов и командиров соединения телеграфировал Ленину: «Дорогой Владимир Ильич! Взятие Вашего родного города — это ответ на Вашу рану, а за вторую — будет Самара». Тяжело больной Ленин прислал ответную телеграмму: «Взятие Симбирска — моего родного города — есть самая целебная, самая лучшая повязка на мои раны. Я чувствую небывалый прилив бодрости и сил. Поздравляю красноармейцев с победой и от имени всех трудящихся благодарю за все их жертвы».

За достигнутые боевые успехи дивизия получила почетное наименование «24-я Самаро-Ульяновская Железная Дивизия».

С декабря 1918 по июнь 1919 года Гай командует 1-й армией Восточного фронта, сменив Тухачевского. В последующем он командовал 42-й стрелковой и 1-й Кавказской кавалерийской дивизиями Южного фронта. Подчиненный ему конный корпус совершает блестящий рейд по Северному Кавказу в начале 1920 года.

Во время войны с буржуазно-помещичьей Польшей в 1920 году Гай командует 3-м конным корпусом Западного фронта. Действуя в составе 4-й армии, корпус прорывается в глубину вражеского расположения, обходит левый фланг белопольской 1-й армии в Литве. Нанеся глубокий удар в тыл армии, он освобождает города Вильно, Гродно, Остроленку, Бежунь и другие. Прорыв конников, поддержанный двумя стрелковыми дивизиями, был столь глубокий, что главные силы Западного фронта не смогли их поддержать. Они попали в кольцо окружения и смогли с боем пробиться на территорию Восточной Пруссии. Там их интернировали.

Анализируя причины неудачи операции, Ленин писал: «При нашем наступлении, слишком быстром продвижении почти что до Варшавы, несомненно, была сделана ошибка… Эта ошибка вызвана тем, что перевес наших сил был переоценен нами…»

За боевые успехи Гай удостаивается двух орденов Красного Знамени.

После гражданской войны Гай командовал дивизией, корпусом. Затем был направлен на учебу в Военную академию им. М. В. Фрунзе. В 1927 году он с отличием закончил ее и был зачислен адъюнктом. Спустя два года Гай защищает свой научный труд «На Варшаву» и переходит на преподавательскую работу. За короткий срок создает десять военно-исторических работ.

В 1934 году он — профессор и начальник кафедры истории военного искусства в Военно-воздушной академии им. Н. Е. Жуковского.

Его арестовали в 1936 году. Более года содержали в тюрьме и в декабре 1937 года по сфальсифицированному делу судили и расстреляли.

Обладая литературным талантом, Гай написал многостраничные воспоминания, одно из которых мы предлагаем вашему вниманию.

Четырнадцатого июля с рассветом вновь разгорелся бой по реке Вилия. Противник оказывал упорное сопротивление, и местами довольно удачно. Очевидно, в ночь на 14 июля он успел перебросить из гарнизона некоторые из своих частей на реку Вилия. Возможность такой переброски мы учли заранее, и некоторые части 10-й кавдивизии перешли реку вплавь. Оборонять Вилию при данном положении вещей поляки считали бессмысленным. С 7 часов утра корпус продолжал свое дальнейшее наступление на Вильно.

В 15–18 километрах от города противник перешел к обороне и начал оказывать сопротивление. Очевидно, генерал Барщук, не желая без боя отдать древнюю столицу Литвы — Вильно, решил напрячь все свои силы для ее обороны. Он выбросил на фронт все, что мог, в том числе и необученные, наспех сколоченные добровольческие батальоны, составленные из местного населения.

В 10 часов утра я вместе с моими спутниками догнал кавалерийскую бригаду Уединова в дер. Лесники, расположенной в 3–4 километрах западнее Вильно. Вся бригада Уединова в пешем строк) находилась на улицах деревни. Хорошо, что в то время противник в Вильно не имел авиации, иначе от бригады остались бы рожки да ножки. Подобное безграмотное «сосредоточение» можно было допустить только в условиях уровня военной техники 1920 года. Отыскав штаб бригады, через ряды конницы я не без труда пробрался к нему. Он расположился в деревянной просторной крестьянской хате. Оставив коней и сопровождающих меня людей на крыльце, я вошел в хату.

За столом в окружении своих командиров полков сидел широкоплечий Уединов в накинутой бурке, отчаянно жестикулирующий и ударяющий о стол обоими кулаками своих крепких рук. Перед ним на столе лежала измятая, рваная и местами окровавленная карта-трехверстка данного района.

Увидев меня, Уединов быстро вскочил и скомандовал:

— Смирно, товарищи командиры!

Уединов попытался доложить мне расположение своей бригады. Я поднял руку, давая этим понять, что все знаю.

— Два-три попадания польских снарядов, и от твоей бригады, товарищ Уединов, останется мокрое место. Кто же так располагает? — сказал я и сел рядом.

— Да это командиры полков виноваты, — оправдывался Уединов.

— Ладно, мы все одинаково виноваты, в том числе и ты, нечего вину сваливать на других, — возразил я.

— Точно так, мы все виноваты.

— Уединов, когда ты думаешь захватить город? — уже улыбаясь, спросил я.

Ободренный моей улыбкой, Уединов поспешно ответил:

— Сегодня днем, а может быть, и к вечеру, если удастся сломить сопротивление частей гарнизона, прикрывающих мост.

— Значит, Уединов, ты опять хочешь уступить победу комбригу-1 товарищу Селицкому? — спросил я спокойно. — Имей в виду, что если ты через два часа не будешь в городе, то к этому времени туда войдет с севера со своей бригадой' товарищ Селицкий. Понял?

— Как?! Неужели Селицкий опять опередит меня, как в Свенцянах и в Подбродзе? — горячо воскликнул Уединов. — Нет? Нет, на этот раз не выйдет! По коням, товарищи командиры!

Я снова был вынужден поднять руку и сказать:

— Не горячитесь, Уединов. Горячность так же вредна. Как вы думаете, товарищи командиры? — спросил я Смирнова и Балашева (комполка-89 и 90).

— Товарищ комкор, я думаю, если Вильно раньше нас возьмет Селицкий, то я подам в отставку, — ответил Смирнов.

— Да, да, верно. И я так думаю, — хриплым голосом, добавил комполка-90 Балашев, получивший за храбрость кличку Волк.

— Видишь, товарищ Уединов, ребята не хотят уступать первенства победы. А как у тебя насчет разведки? Знаешь ли ты силы противника, охраняющие мост?

— Да нет, товарищ комкор! Вот за это я и ругал их сейчас. Нам удалось только выяснить, что поляки неизвестными силами занимают мост. А сколько их, какого полка, как укреплена «Дед-дед…» Фу! Черт! Забыл, как называется — французское слово! — досадно сморщился Уединов, припоминая название предмостного укрепления.

Я вынужден был прийти ему на помощь

— «Тет-де-пон».

— Вот! Вот! Детдапон, — подхватил Уединов.

— Хорошо! Но сколько же, хотя бы приблизительно, ты считаешь сил тет-де-пона? — вновь спросил я.

— Очевидно, около полка пехоты, а может быть, и больше, — неуверенно ответил Уединов.

— О, нет! Дорогой Уединов, по обыкновению тебе свойственно преувеличение сил противника. Кстати, ребята! Все вы очень часто доносите в штаб дивизии и корпуса о том, что противник наступает большими силами, у противника силы значительные и т. п. А вот сколько именно и где находится противник, вы умалчиваете. Этим часто и меня вводите в заблуждение. Чтобы этого больше не было. Поняли? Против вас на мосту не больше батальона пехоты Ковельского полка, ну, может быть, еще взвод орудий. Вот и все!

Уединов покраснел. Он вновь поднял свой огромный кулак, намереваясь им ударить по столу, но, посмотрев на меня, медленно опустил руку на карту и тихо сказал:

— Да ведь, товарищ комкор, мы голыми клинками их сумеем выкурить, чего там еще совещаться… Разрешите вести бригаду!

— Конечно, конечно! Но все-таки артподготовка необходима. Я рекомендую обо всем хорошенько подумать, — сказал я, вытаскивая из своей полевой сумки карту района.

Моему примеру последовали Смирнов и Балашев и тоже вытащили свои карты.

— Я предлагаю следующий план действий. Силы противника на тет-де-поне — не более трех рот, и столько же примерно в резерве. Я предлагаю артиллерию вашей бригады пока оставить на восточной окраине деревни Лесники и туда же послать пулеметные эскадроны полков и один эскадрон кавалерии. Задача: огневое нападение на тет-де-пон с фронта и наступление эскадрона в пешем строю. Артиллерия получасовым беглым огнем разрушит окопы и пулеметные гнезда поляков. Остальные силы бригады собрать в кулак и во главе с комбригом ударить вдоль реки Вилия в левый фланг тет-де-пона. Дальнейшая задача бригады: на плечах противника ворваться в горой, не дав полякам возможности взорвать или поджечь мост. На всякий случай надо подобрать взвод или эскадрон на хороших конях для форсирования реки Вилия севернее или южнее моста вплавь. Это сильно облегчит захват моста. После того как мост будет захвачен, мы должны, оставив на нем охрану, ворваться в город в пешем или конном строю. Возьмите с собой гранаты и больше патронов. Надо полагать, что поляки будут усиленно сражаться и в самом городе. Я лично поеду вместе с вами. Ну, как вы думаете?

— Есть! Согласны, будет! — ответили почти хором командиры.

— Ну, а теперь, товарищ Уединов, действуй! Я еду на артпозицию, а оттуда за вами. Тебя я догоню на южной окраине деревни Лесники.

Попрощавшись, я вышел. Сев на коней, мы втиснулись в гущу бойцов бригады и медленно выехали на окраину деревни. По дороге нам встречалось много крестьян, литовцев и белорусов — жителей деревни Лесники. Они вежливо кланялись, сопровождая нас словами:

— Дай бог удачи! Желаем успеха!

Мне доложили, что крестьяне хорошо знают места бродов через реку и изъявляют желание помочь нам в этом.

Они согласны пойти с нами и показать броды и подходы к мосту. Это меня очень обрадовало.

— Вот это очень хорошо! Спасибо, товарищи крестьяне, что помогаете Красной Армии. — И тут же добавил:

— Товарищи крестьяне, если у вас будут претензии за порчу ваших огородов, то прошу завтра пожаловать ко мне в Вильно, мы вам за все заплатим.

При помощи крестьян я с ординарцами кратчайшим путем вышел к батарее тов. Буденко.

Батарея Буденко называлась 3-й Кубанской. Она участвовала во всех боях корпуса с самого начала и пользовалась большой любовью красноармейцев. «Не батарея, а отчайка» — вот как называли ее в корпусе.

Буденко не любил закрытых позиций, он учил своих бойцов стрельбе с открытых позиций, прямой наводкой. Сам же пользовался большой популярностью во всем корпусе и неоднократно проявлял храбрость и отвагу.

Увидев меня еще издали, Буденко направился ко мне навстречу и тут же на ходу четко доложил обстановку:

— Товарищ комкор! Моя батарея уже заняла позицию на окраине вон той рощи, — указал он рукой. — Но вот снарядов у нас очень мало. Всего сто штук. Артиллерийская разведка донесла, что предмостные укрепления поляков полевого типа и не бетонированы. Я их очень легко разобью. Боевую задачу от комбрига я уже получил и сейчас приступаю к ее выполнению. Будут ли какие указания и дополнения, товарищ комкор?

— Пока никаких дополнений, товарищ Буденко. Только не разрушай своими снарядами деревянного моста, иначе нам не переправиться через Вилию. Ведь понтонных средств, как тебе известно, мы не имеем. Как только бригада пойдет в атаку на тет-де-пон, немедленно перенеси огонь за мост на западную окраину города. Этим самым ты не дашь возможности полякам подвести к мосту свои резервы. Где твой наблюдательный пункт?

Буденко, указав на большой развесистый дуб, ответил:

— Вот там, на вершине того дуба. Оттуда прекрасно видны мост, город и даже все позиции поляков.

Указанное мне дерево было высоким, ветвистым и, по всей вероятности, удобным для наблюдения. Оно своими роскошными ветвями прекрасно маскировало наблюдателей. Не медля ни одной минуты, я при помощи веревочной лестницы поднялся на его вершину. Взбираясь наверх, я подумал, что этот дуб, седеющий великан древней Белоруссии, очевидно, немало видел в своей жизни событий и войн и ему, может быть, в последний раз, приходится оказывать свою услугу делу окончательного освобождения литовско-белорусского крестьянства. На самой верхушке дуба, между трех ветвей, я увидел спокойно сидящего на прикрепленной доске телефониста с трубкой в руках.

— Как идут дела, красная белка? — спросил я телефониста.

Смеясь, он ответил:

— Хорошо, товарищ комкор! Вот только немного качает, но зато отсюда прекрасный вид.

— Раз хорошо, так ладно. Следи внимательно и точно передавай орудиям все распоряжения командира батареи.

Но зачем ты прицепил шашку? Неужели у тебя есть желание воевать даже с белками? — пошутил я.

— Нет, товарищ комкор, не с белками, а с белополяками буду воевать. Привычка. Без шашки как-то неудобно, она ведь может пригодиться и здесь.

Удовлетворенный ответом телефониста, я сел около него на запасное деревянное сиденье, приготовленное для Буденко. Взяв бинокль, я убедился, что действительно на расстоянии пятнадцати километров вокруг все было прекрасно видно: и город, и мост, и предмостные укрепления, окруженные голубовато-зеленым фоном, были видны как на ладони.

При помощи бинокля я определил, что мост был деревянный, с барьерами, довольно широкий и длинный. Очевидно, в этом месте долина реки в дождливое время заливалась водой. Мост широкой белой лентой пересекал реку, текущую по зеленой равнине. Местность была неровная. Отчетливо выделялись складки местности. Небольшие выемки и возвышенности давали возможность подойти на довольно близкое расстояние к укреплениям моста. По мосту торопливо двигались люди, очевидно, польские солдаты. Они таскали какие-то ящики, доски и т. п. Возможно, готовились к обороне моста или минировали его, а может, приготовляли к взрыву.

Не далее четверти километра впереди моста по берегу реки полукругом были расположены укрепления тет-де-пона. Эти укрепления на флангах упирались в реку, охватывая западный конец моста. Укрепления были прерывчатые, полевого типа и без колючей проволоки. Далее прекрасно виднелись польские окопы для стрельбы стоя и даже несколько пулеметных гнезд. По расположению окопов, по их густоте и ширине можно было быть уверенным в том, что гарнизон тет-де-пона невелик, максимум две-три роты. За восточным концом моста виднелись два ряда окопов, очевидно, для резервов.

— Бот, едут, едут наши пулеметчики! — воскликнул телефонист.

Я посмотрел в указанном направлении. Вправо и влево от батарей мчались карьером пулеметные тачанки полков. Эскадроны появились и быстро исчезли в прилегающей роще.

— Товарищ комкор! Разрешите начать артподготовку, — услышал я возле себя знакомый голос Буденко.

— Ну что ж, начинай!

Буденко, взяв трубку телефона, подал команду:

— Третья батарея, поорудийно — прицел… дистанция… по тет-де-пону. Огонь! Огонь! Огонь!

Одно за другим громовыми раскатами загрохотали четыре орудия. Еще и еще…

— Огонь! Огонь! Огонь! — слышалась четкая команда Буденко даже сквозь грохот орудий.

Раскаты оглушительной артиллерийской стрельбы, заполняя воздух, несли в город Вильно весть о том, что наступает красная конница…

Та-та-та-та-та — сквозь орудийный гул запели пулеметы.

Взяв бинокль и направив его на тет-де-пон, я увидел столбы поднятой земли и ныли. Впереди из-за рощи началось наступление спешенного эскадрона, а левее карьером несся к реке другой эскадрон.

— Ну, Буденко, прощай, я еду в бригаду. Смотри, во время атаки не уничтожь нас и мост, иначе будет скверно.

— Прощайте, товарищ комкор! Не беспокойтесь, все будет в порядке.

Развернувшаяся бригада неудержимой лавиной неслась вперед под градом ружейного и пулеметного огня противника. Падали люди с лошадей. Сзади бегали санитары с носилками.

Уединов, прикрываясь рекой, смело вел свои полки прямо на мост полевым галопом.

Мой Казбек, весь взмыленный, ретиво догонял головные части бригады. Впереди бригады я увидел громадную фигуру Уединова. Его черкеска, кабардинская бурка, распахнутые ветром, неслись вместе с ним, как черные крылья, развеваясь вправо и влево. Сзади была видна только папаха Уединова да вытянутая вперед рука с обнаженной саблей. Рядом с ним скакали, тоже с обнаженными саблями, командиры полков Смирнов и Балашев.

Незаметно для себя я очутился рядом с Уединовым. Бросилось в глаза его распухшее от прилива крови лицо. Я невольно улыбнулся. Вот мы уже совсем близко к тет-де-пону. В польских окопах заметно сильное движение: люди поодиночке и группами выскакивают из окопов и, согнувшись, бегут вниз, к мосту…

Огонь поляков стал утихать. По всему видно, нервничают. Вдрут с противоположного берега, с восточного конца моста, послышались громкие крики «ура» и стрельба. Очевидно, jro был эскадрон 89-го полка, успевший переправиться вброд и уже атаковавший мост с тыла. Уединов дал сигнал атаки. Сверкнули на солнце обнаженные сабли.

— Ура! Ура! Ура!.. — воодушевленно подхватили все красноармейцы бригады, пришпорив коней.

От быстрой езды строй бригады нарушился. Наша артиллерия замерла.

Головные части бригады, рубя направо и налево, бешеным карьером проскочили предмостные окопы, не считаясь с тем, что в окопах еще были поляки.

Через десять минут бригада ворвалась на западную окраину Вильно. Я еле-еле остановил своего Казбека около какого-то большого дома, где группировался взвод конницы.

Оказалось, что бойцы 89-го кавполка уже захватили два польских орудия и обезоруживали прислугу. Кругом немилосердно визжали пули, и я слез с лошади.

Из города все чаще и чаще доносились звуки выстрелов и треск разрывов ручных бомб. Часть гарнизона города, укрывшись в домах и на крышах, обстреливала нас, причиняя большой урон главным образом конскому составу.

Бригада по приказу Уединова, оставив часть своих лошадей у западной окраины, пешим строем углублялась в город. Начались уличные бои.

В 19 часов штаб корпуса прибыл в Вильно и тотчас же послал по радио командующему Западным фронтом и ЦК Белоруссии следующее донесение:

«Сегодня в 12 часов дня передовые части корпуса ворвались в г. Вильно. После восьмичасового кровопролитного боя под личным руководством комкора г. Вильно взят.

14 июля 1920 года. № 850».

И. С. Кутяков 1897–1938

Тот, кто видел знаменитый фильм «Чапаев», безусловно, помнит сцену, когда Василий Иванович, рассыпав по столу картошку, поучает раненного в руку подчиненного, где тот должен был быть в бою. Прототипом раненого был командир бригады 25-й стрелковой дивизии Иван Семенович Кутяков. О нем наш рассказ.

Призванный в армию в 1916 году, он служил в 20-м Туркестанском стрелковом полку младшим унтер-офицером. В мае 1918 года Кутяков сформировал красногвардейский отряд, который влился во 25-ю стрелковую дивизию, которой командовал В. И. Чапаев. В октябре того же года он уже командовал бригадой.

За успешное командование в бою за станцию Чишма и проявленную храбрость при овладении Уфой Кутякова наградили орденом Красного Знамени.

После гибели В. И. Чапаева с 6 сентября 1919 года до октября 1920 года он командовал 25-й стрелковой дивизией, которая участвовала в разгроме белоказачьей армии, взятии Гурьева, в Киевской операции. За успешные бои дивизии при форсировании Днепра 5 июня 1920 года в районе деревни Печки, а также при овладении станциями Бородянка, Тетерев и городом Овруч Кутяков награжден вторым орденом Красного Знамени.

После гражданской войны он окончил Военную академию РККА и курсы усовершенствования высшего комсостава.

С января 1924 года Кутяков — командующий Хорезмской группой войск Туркестанского фронта. За отличия в боях с басмачами удостаивается третьего ордена.

В последующем Кутяков командует стрелковыми корпусами, а с 1936 года является заместителем командующего войсками Приволжского военного округа.

В изданных энциклопедиях дата его смерти указана 23.9.1942 (!) года. Видимо, это досадная опечатка.

Причина ареста Кутякова заключается в том, что в 1935 году он написал книгу «Киевские Канны». Как непосредственный участник сражений с бело-поляками, он рассказал в ней об операциях Юго-Западного фронта, отметил неудачи управления войсками, назвал виновников. Это были Егоров, Сталин, Буденный, Ворошилов.

Предисловие к книге написал командарм 2-го ранга Седякин. Он положительно оценил труд, назвал книгу правдивой, поучительной.

Однако эта оценка не совпала с мнением Сталина. Тот определил ее «дрянной штукой». Узнав о том, Кутяков в личном дневнике записал: «26 октября 1936 г. Самара. Мои «Канны 1920 г.» есть петля на моей шее, они загубят при первом удобном случае. Значит, к этому нужно быть готовым…

15 марта 1937 г. Куйбышев. Пока «железный» будет стоять во главе, до тех пор будет бестолковщина, подхалимство и все тупое будет в почете, все умное будет унижаться. «Канны» написаны моей Кровью, потом и всем сердцем, несмотря на это, они мне как в прошлом, так и теперь, кроме страшного несчастья, ничего не дали и не дают. Одно меня успокаивает, это то, что в будущем, может быть, даже далеком, они увековечат мое доброе имя».

В. И. Шорин 1870–1938

Василий Иванович Шорин — один из военачальников царской армии, принявших решительно и бесповоротно сторону народа и добровольно вступивших в Красную Армию с ее возникновения.

Полковник с боевым опытом русско-японской и мировой войн, он командовал батальоном, полком. За боевые отличия заслужил Георгиевский крест и Георгиевское оружие. После Октябрьской революции солдатским собранием его избрали начальником дивизии. В Красной Армии он возглавил командование 2-й армией Восточного фронта и в проведенных операциях проявил высокие организаторские способности, считался опытным военачальником. За боевые заслуги был награжден орденом Красного Знамени, Почетным революционным оружием, орденами Бухарской и Хорезмской народных республик.

В январе 1920 года, после успешного действия подчиненных ему войск Юго-Восточного фронта против деникинской армии, Шорин был назначен командующим Кавказским фронтом.

И тут с самого начала у него не сложились отношения с командованием Конной армии и, в частности, с Буденным, Ворошиловым, Щаденко.

О состоянии Конной армии в те дни можно судить по телеграмме Ленина. Вот, что в ней было сказано: «… Крайне обеспокоен состоянием наших войск на Кавказском фронте, полным разложением у Буденного, ослаблением всех наших войск, слабостью общего командования, распрями между армиями, усилением противника. Необходимо напрячь все силы и провести ряд экстренных мер с революционной энергией. Телеграфируйте подробно шифром, что именно предпринимаете. Ленин».

С овладением Ростова частями Конной и 8-й армий, Шорин решительно потребовал преследования деникинских войск, перенести военные действия на левобережье Дона.

В директиве от 9 января Конной армии предписывалось сразу же после овладения Ростовом форсировать Дон и овладеть Батайском. Но неожиданно потеплело, пошли дожди, переправа через Дон стала затруднительной. В назначенный срок ударная группировка не смогла перейти в наступление. Противник же использовал время для закрепления на левобережье.

14 января Реввоенсовет фронта вновь потребовал от командования Конной и 8-й армий без промедления форсировать Дон и овладеть Ейском, Кущевкой, Мечетинской. В новой директиве указывалось, что промедление с выступлением недопустимо, что оно способствует лишь усилению боеспособности противника. Под нажимом командующего фронтом Шорина, потеряв восемь дней, Конная армия начала боевые действия. Две дивизии 8-й армии задержались, и конникам пришлось действовать самостоятельно. Переправляться через Дон нужно было по неокрепшему льду, и артиллерию пришлось оставить на противоположном берегу. Наступавшие, таким образом, лишились нужной огневой поддержки. Спешившиеся конники действовали на открытой, заболоченной равнине, и белогвардейские войска встретили их ураганным ружейно-пулеметным и орудийным огнем. Расстроив боевые порядки, противник на некоторых направлениях перешел в контратаку и отбросил часть красных войск на исходные позиции. В ходе четырех дневных боев конармейцы понесли значительные потери.

Человек твердых правил и убеждений, командующий фронтом Шорин не отступал от задуманного. «Батайск должен быть взят», — требовал он от командования Конной и 8-й армий. Вновь вспыхнули у Батайска бои, которые продолжались до февраля, однако выбить «пробку» не удалось.

Командование Конной армии увидело в этой настойчивости предвзятое к армии отношение и даже вредительство и обратилось в высшие инстанции.

1 февраля Буденный послал Ленину письмо. Он писал: «Командующий фронтом тов. Шорин в начале поставил конницу в болото Дона и заставил форсировать р. Дон. Противник этим воспользовался и чуть было не уничтожил всю нашу конницу. А когда Реввоенсовет потребовал изменить направление Конной армии, тов. Шорин лишил вверенную мне армию пехоты. Он передал две пехотные дивизии 8-й армии, а Конная армия была брошена одна на противника и вторично оказалась сильно помятой. За все мое командование подобных печальных явлений не было. А как только Шорин получил право распоряжаться вверенной мне армией, так и полились несчастья. Еще 26 октября 1919 года, когда я был в подчинении тов. Шорина, он мне дал задачу, которая была вредна нам и полезна противнику. Тогда я по телеграфу ему об этом сказал, и он, наверное, обиделся и запомнил, а теперь это все отражается на общем нашем революционном деле…»

2 февраля Буденный, Ворошилов и Щаденко направили телеграмму в РВС республики главкому и в копии Шорину, в которой обвиняли командование фронтом в неправильном использовании Конной армии.

Не ограничиваясь этим, 3 февраля члены РВС Конной армии обратились по прямому проводу к члену Реввоенсовета соседнего, Юго-Западного фронта Сталину, прося защиты не только от Шорина, но теперь уже и от командарма 8-й Сокольникова, создавшего, якобы, вокруг Конной армии атмосферу вражды и злобы. Заодно просили и о подчинении Конармии корпуса Думенко.

Конфликт, возникший в далеком 1920 году, разрешился через 18 лет. В списки неблагонадежных военачальников прошлого был включен «военспец» Шорин. С утверждением ходатайства задержек не было. Неугодных «военспецов» в стране еще было множество.

И. И. Вацетис 1873–1938

Еще до того, как бывший командующий фронтом Шорин предстал перед «тройкой» особого суда, органами НКВД был арестован первый главнокомандующий Вооруженными Силами Республики Иохим Иохимович Вацетис.

Ловким следователям, поднаторевшим фальсифицировать события и факты, не составило особого труда создать «дело» Вацетиса, «царского приспешника, врага народа, творившего черные дела против Советской власти, шпиона и предателя».

Он родился в не богатой латышской семье. Когда Иохиму исполнилось восемнадцать, он подался на царскую службу. С блеском окончил Виленское пехотное юнкерское училище, а через десяток лет нелегкой армейской службы в заштатных гарнизонах старательный офицер был принят в Академию Генштаба. И там показал незаурядные способности, получив при окончании блестящую перспективную характеристику.

Первую мировую войну он прошел от звонка до звонка. Командуя пехотным батальоном, а потом и полком отбивал атаки австро-венгерцев и немцев, сам поднимал в атаку русские боевые цепи, прорывая труднодоступные и яростные огневые позиции противника. Солдаты часто видели его в передовых подразделениях и проникались к нему уважением и преданностью: «…С таким не страшно, такой выведет из любой опасности».

В 1917 году, после Октябрьской революции он, командуя 5-м латышским Земгальским стрелковым полком, перешел вместе с полком на сторону советской власти. В бывшей царской ставке, в Могилеве, появился советский главковерх Крыленко. Но он — всего лишь прапорщик, ему позарез нужен человек, глубоко знающий военное дело, преданный делу революции, на которого он мог бы опереться в решении непростых дел.

— А Вацетис, — подсказали ему — это тот, который ныне необходим.

И сорокачетырехлетний полковник возглавил бывшую царскую ставку, став начальником оперативного отдела полевого штаба. Но пришлось не только планировать по карте операции красных отрядов, но и писать боевые документы. На ставку вдруг двинулись вражеские силы: три пехотные дивизии и бригада улан.

И главковерх Крыленко вызывает Вацетиса:

— Отныне вы командуете всеми силами Республики. Стягивайте к Могилеву преданные революции полки и отряды. И никакого промедления!

И Вацетис справился с чрезвычайным заданием. Белогвардейский мятеж ликвидировали.

Потом Вацетис возглавил латышскую дивизию столичного гарнизона.

В это тревожное время Вацетису поручили транспортировку трех железнодорожных эшелонов из Москвы в Казань. Это была нелегкая и ответственная задача сохранения всех запасов российского золота. Когда эшелоны достигли волжских берегов, там вспыхнул мятеж белогвардейщины и пленных чехов, едущих во Владивосток.

— Вацетису быть командующим Восточным фронтом! — последовал приказ из Москвы.

И он вступил в командование фронтом, подчинив отряды Фрунзе, Тухачевского, Гая, Чапаева, Каширина, Блюхера. Из отдельных отрядов был фактически создан фронт. Была проделана большая работа по преобразованию отрядов в регулярные части и соединения. Под руководством Вацетиса войска фронта добились первых успехов в боевых действиях по подавлению мятежа Чехословацкого корпуса.

А 6 сентября 1918 года его назначили главнокомандующим Вооруженными Силами Республики. Он принимал активное участие в формировании фронтов, ликвидации в частях и соединениях партизанщины и создании регулярной Красной Армии.

С августа 1919 года и до конца гражданской войны Вацетис работал в Реввоенсовете Республики.

С 1921 года Вацетис переключается на преподавательскую работу в Военной академии РККА (академии им. М. В. Фрунзе). Начал там с должности преподавателя истории военного искусства, затем, став профессором, возглавил руководство кафедрой истории войн.

За заслуги он был награжден орденами Красного Знамени и Красной Звезды.

Когда Вацетис предстал перед пресловутой «тройкой» суда, он, выслушав обвинение, спросил:

— За что меня судят? Что, не жалея себя, честно выполнял свой воинский долг в интересах Республики?

— Вопросы вам задавать не положено, — отвечал председательствующий. — Вы должны ответить, признаете ли вы вину?

— Конечно, нет, нет и еще раз нет…

Его расстреляли 28 июля 1938 года.

Ниже приводится с небольшими сокращениями одна из журнальных статей Вацетиса, опубликованная в 1927 году.

Около 4 час. дня левыми эсерами был убит германский посол граф Мирбах. Затем заранее сосредоточенные левыми эсерами в Трехсвятительском переулке вооруженные части заняли помещение ВЧК, арестовали и заперли в погребе Дзержинского, его помощника Лациса и председателя Московского Совета Смидовича. Только в этот момент выяснилась серьезность создавшегося положения.

Во главе восстания оказались эсеры Александрович и Прошьян. Первый состоял помощником председателя ВЧК, а второй — членом Высшей военной коллегии.

Из Трехсвятительского переулка, где в особняке Морозова поместился штаб повстанцев и левоэсеровское «правительство», части мятежников стали продвигаться к Кремлю, захватывая близлежащие улицы и площади.

Первые известия о левоэсеровском восстании. 6 июля пополудни я находился в помещении технической редакции на Садово-Кудринской. Около 5 час. адъютант сообщил мне из штаба дивизии по телефону, что меня разыскивает Подвойский. В это же время к подъезду подъехал автомобиль. Из него вышел секретарь Подвойского и, зайдя в комнату, в которой находился также Антонов-Овсеенко, предложил мне немедленно поехать с ним в Александровское училище. На мой вопрос, кто меня вызывает и по какой причине, я получил уклончивый ответ.

Наш автомобиль поминутно останавливали на улице вооруженные патрули, разъезжавшие на вооруженных грузовиках и проверявшие удостоверения личности. При одной такой остановке я узнал, что ищут автомобиль, на котором скрылись убийцы германского посла графа Мирбаха.

Наш автомобиль остановился у подъезда того флигеля, в котором ныне находится Высший военный трибунал.

Без пропуска и без исполнения прочих строгих формальностей меня привели в боковую комнату, в которой находились Подвойский и комвойск округа. У стены, подальше от окна, стоял массивный деревянный стол, на котором был разложен план гор. Москвы и ее окрестностей.

Я спросил Подвойского, с которым был знаком, в чем дело. На мой вопрос ответил с удивлением комвойск:

— Как, вы не знаете, что в городе восстание и положение очень серьезное?

Дальше взял слово Подвойский и сказал мне голосом, не терпящим возражений:

— Вы нам составьте план ночной атаки; мы атакуем в 4 часа утра.

Я задал вопрос:

— А на какие войска вы рассчитываете?

Мне ответили:

— Главным образом на полки Латышской дивизии; прочие войска малонадежны.

Задаю вопрос:

— А где войска левых эсеров?

Подвойский указал на плане Трехсвятительский переулок. Во время нашего разговора поступали донесения от каких-то людей, непрестанно входивших в комнату и выходивших. Сообщались разные сведения и предположения. Было ясно, что организованной работы еще нет.

Для командования войсками мной было предложено вызвать командира 1-й бригады Латышской дивизии Дудина.

Я стал знакомиться с положением дела. Сведения об эсерах были весьма недостаточные. Подвойский и комвойск говорили, что повстанцы заняли Трехсвятительский переулок и там укрепляются, что заставы их приближаются к Кремлю и расположены по р. Яузе. На основании таких кратких сведений пришлось приступить к составлению плана действий. Прежде всего, надо было крепко держать в своих руках Кремль, затем необходимо было укрепиться в городе так, чтобы не дать возможности присоединившимся к повстанцам массам распространяться по городу. Для этого я полагал необходимым занять все важные в тактическом отношении площади и перекрестки. Войсками же занять исходные положения: у храма Христа Спасителя, на Страстной площади и в Покровских казармах.

Был ли левоэсеровский заговор неожиданностью? О том, что в Москве что-то неладное, мы догадывались. Недели за три до восстания мной, как начальником Латышской дивизии, было замечено, что какая-то властная рука старается очистить Москву от латышских частей, направляя их в разные провинциальные города якобы для восстановления советской власти. Ордера на отправку латышских частей присылались на мое имя и исходили от помощника председателя ВЧК Александровича.

До тех пор пока таковые ордера требовали отправки сравнительно небольших частей, особенного внимания они к себе не привлекали, но дней за десять до восстания я получил ордер от Александровича: отправить немедленно один батальон 1-го полка в Нижний Новгород, в распоряжение исполкома. Распоряжение это мной было выполнено, но из Нижнего командир батальона донес, что местным исполкомом прибытие латышских стрелков было встречено с удивлением. Положение советской власти там считалось прочным, и о присылке латышских стрелков никто не просил. Аналогичное донесение было получено от командира одного батальона 2-го полка, посланного таким же образом на юг.

Такие факты вызывали подозрения. Александрович хотел и меня выпроводить из Москвы, поместив мою фамилию в список сотрудников штаба Муравьева, отправлявшегося 16 июня на Восточный фронт. Но я запротестовал, и мне удалось остаться на должности начальника Латышской дивизии.

Как ни хитро левые эсеры вели свои подготовительные работы, но такой грубый способ удаления из Москвы воинских частей уже тогда заставил меня быть начеку. Собрав все документальные данные, говорившие в пользу моих подозрений, я. обратился к комиссарам дивизии Петерсону и Дозиту и высказал свое мнение о том, что высылка латышских стрелков из Москвы делается, несомненно, с определенной политической целью и в дальнейшем является совершенно недопустимой. Товарищ Петерсон немало был удивлен моими соображениям и, но, видимо, принял мой доклад к сведению. Дня через два он сообщил, что мои предположения оправдались и что ни один латышский стрелок больше не должен быть отправлен из Москвы.

Позднее выяснилась справедливость и своевременность опасений: товарищ председателя ВЧК эсер Александрович, стоявший во главе заговора, исподволь проводил высылку латышских стрелков из Москвы, по-видимому, с той целью, чтобы к моменту восстания левых эсеров большевики оказались лишенными воинских частей.

В отношении времени момент для восстания был выбран удачно. Свое восстание левые эсеры назначили как раз накануне Ивана Купалы, когда латыши привыкли устраивать за городом традиционные народные гулянья. Так же и в этот день, 6 июля, латышские стрелки уехали за город и казармы оказались пустыми. Возвратившийся командир 1-й бригады Дудин заявил нам, что в казармах почти никого нет и что собрать полки он не может. Таким образом, пришлось отказаться от ночной атаки и перенести наступательные действия на 7 июля.

Мое назначение руководителем операции по подавлению левоэсеровского мятежа. К вечеру левые эсеры захватили почтамт и стали рассылать в провинцию свои воззвания, в которых говорилось о захвате ими власти и о свержении большевиков.

Резиденцией левых эсеров сделался морозовский особняк в Трехсвятительском переулке.

Было получено сообщение, что квартировавший в Покровских казармах полк Московского гарнизона перешел на сторону левых эсеров. Наше положение сделалось опасным во всех отношениях.

Доклад комбрига Дудина еще более усугубил наше положение. От предложенного ему командования он отказался, ссылаясь на свою неопытность для руководства действиями в столь большом городе, как Москва.

Подвойский и комвойск своего кандидата не имели. Как начальник дивизии, я должен был принять непосредственное руководство уличными боями. Принимая во внимание это, я заявил, что так как будут действовать главным образом полки вверенной мне дивизии, то долг требует от меня взять командование в свои руки. Это заявление было передано в Кремль. И в результате переговоров командование было поручено мне…

План действий. Вечером наш оперативный штаб был перенесен в здание штаба округа.

Наше положение было тяжелое: у нас не было налицо войск. Сведения о действиях левых эсеров были неполные и не отличались ясностью. Дозоры доносили, что строятся баррикады, перекапываются улицы, выставляются проволочные заграждения. Левоэсеровские отряды оттеснили большевистские войска за р. Яузу, и казалось, что они подготовляют штурм Кремля. Передавали также, что у левых эсеров образовалось свое правительство и составлено министерство.

Вечером обстановка сложилась весьма благоприятно для левых эсеров, и если бы они повели решительную атаку на Кремль, то его едва ли удалось бы удержать.

В этом последнем случае было решено перенести резиденцию правительства в артиллерийские казармы на Ходынке. Такая предусмотрительность была вполне уместна, так как у нас не было войск для контратаки. На боеготовность 9-го латышского полка, занимавшего Кремль, мы не возлагали особенно больших надежд. Для упорной обороны Кремля он едва ли был пригоден.

Был намечен такой план действий:

1) организовать разведку, чтобы к утру иметь точные сведения о действиях левых эсеров и сочувствующих им войсковых частей;

2) к утру оттеснить части левых эсеров к Трехсвятительскому переулку и заставить их перейти к обороне;

3) наступление начать утром 7 июля.

Вместе с тт. Подвойским и Данишевским в закрытом автомобиле мы объехали часть города, бывшую в наших руках. Наши войска еще не успели занять назначенные им места.

Положение в городе. Мятеж был налицо. Восставшие против власти большевиков имели в своем распоряжении вооруженную силу, которая уже добилась кое-какого успеха. Какие части города успели захватить левые эсеры, что делают различные контрреволюционные организации — на такие вопросы дать точный ответ было трудно.

Нам было известно, что во главе восстания стояли Александрович и Прошьян, которые хорошо знали настроение и расположение частей Московского гарнизона. Вечером Прошьян в сопровождении отряда преданных ему войск захватил центральную телеграфную станцию, и левые эсеры стали рассылать свои воззвания по другим городам, призывая к свержению власти большевиков и объявлению войны Германии. В захваченных типографиях изготовлялись прокламации к населению Москвы и к солдатам, в которых объявлялось, что левые эсеры стоят за советскую войну с Германией, за уничтожение Брест-Литовского договора.

Из состава 9-го латышского стрелкового полка были высланы две роты на центральную телеграфную станцию, чтобы очистить здание от левых эсеров. Но названные роты действовали крайне неискусно, были захвачены в плен, обезоружены и отведены в Трехсвятительский переулок; часть солдат была оставлена заложниками, а остальные отпущены в Кремль.

Покровские казармы вследствие измены полка Венг-линского тоже оказались в руках восставших.

Движение публики в городе прекратилось. На улицах были лишь войска.

Свидание с тов. Лениным. В первом часу тов. Данишев-ский передал, что тов. Ленин вызывает меня в Кремль…

В довольно обширном помещении, в котором я очутился, было почти темно, где-то в углу горела небольшая электрическая лампочка, окна были занавешены. Обстановка напоминала мне прифронтовую полосу на театре военных действий. Войдя в зал, я остановился шагах в пяти от дверей.

Через несколько минут дверь на противоположной стороне зала отворилась и вошел тов. Ленин. Он подошел ко мне быстрыми шагами и спросил вполголоса:

— Товарищ, выдержим до утра?

Задав этот вопрос, Ленин продолжал смотреть на меня в упор.

Я понял, что Ленин ждал от меня ответа категорического и что всякий другой разговор был бы излишним. Но дать ответ на такой вопрос, какой поставил мне Ленин, я не был готов.

Под упорным взглядом Ильича я сформулировал ответ, который сводился к следующему: обстановка еще не выяснена, положение в городе осложняется, атаки в 4 часа 7 июля быть не может, так как наши войска не могут быть собраны, а потому прошу тов. Ленина дать мне два часа времени, в течение которого объеду город, соберу нужные сведения и в 2 часа 7 июля дам совершенно точный ответ на поставленный им вопрос. С этим тов. Ленин согласился и, сказав: «Я вас буду ждать», — ушел таким же быстрым шагом, как вошел.

О настроении рабочей массы сведений мне собрать не удалось.

Вторичное свидание с тов. Лениным. Вторичное свидание с тов. Лениным состоялось, как было условлено, в 2 часа ночи 7 июля. Со мной был тов. Подвойский. Встреча происходила на прежнем месте.

Я ожидал появления тов. Ленина, стоя у того же кресла, где стоял в первый раз. Товарищ Ленин вышел из той же двери и таким же быстрым шагом подошел ко мне. Я сделал несколько шагов навстречу ему и отрапортовал: «Не позже 12 часов 7 июля мы будем победителями в Москве».

Ленин взял обеими руками мою руку, крепко-крепко пожал ее и сказал: «Спасибо, товарищ. Вы меня очень обрадовали».

Наша беседа длилась минут двадцать. Окончив свой доклад и видя, что тов. Ленин не задает более вопросов, я встал и просил разрешения уехать.

События 7 июля. Сведения о действиях левоэсеровского командования поступали с большими перебоями.

Прокламации левых эсеров были разбросаны во всех казармах латышских стрелков и расклеены на улицах, ведущих к Трехсвятительскому переулку.

Здесь и там происходила редкая стрельба. Артиллерия обеих сторон молчала. Ночью нам удалось захватить одну неприятельскую бронемашину. Отличить своего от противника было очень трудно, так как обе стороны были одеты в обмундирование старой армии. Исключение составляли матросские отряды левых эсеров, которые были в своей морской форме. Но матросы пока не показывались; они вели агитацию и составляли главный резерв.

Утром явилась в штаб Латышской стрелковой дивизии (Знаменка, 10) матросская делегация от главарей левых эсеров. Матросы обратились к адъютанту дивизии и просили вступить в переговоры с Трехсвятительским переулком. Дивизионный адъютант спросил меня по телефону, как поступить с делегацией. Я сказал, чтобы он попросил матросов удалиться.

Около 7–8 час. утра послышалась артиллерийская стрельба из Трехсвятительского переулка по Кремлю. Снаряды попадали в Малый дворец. Огонь велся из полевых орудий гранатой и шрапнелью. Это был самый безобидный огонь. Но я опасался, что левые эсеры откроют по Кремлю огонь зажигательными снарядами, что могло бы создать большую опасное гь для центра города.

С наших батарей последовал запрос о разрешении открыть огонь по Трехсвятительскому переулку. Одна батарея стояла у храма Христа Спасителя, другая — на Страстной площади. Я отдал распоряжение не открывать огня до моего приезда на батареи.

Сначала я направился на батарею, расположенную у храма Христа Спасителя. Там стояли два орудия. Обслуживали орудия курсанты: кадровых командиров не было. Курсанты подготовляли орудия для стрельбы по карте. Орудия были наведены на Трехсвятительский переулок; направление и расстояние, вычисленные по карте, были определены неправильно. После тщательной проверки оказалось, что снаряды ударили бы в воспитательный дом. Этой батарее было запрещено стрелять. Что же касается батареи, расположенной на Страстной площади, то тут случилось неразрешимое для того времени препятствие, а именно: стрелять пришлось бы по угломеру и уровню, а с этими атрибутами артиллерийской техники курсанты были мало знакомы. Да и смысла не было стрелять, не имея определенных целей. В результате такой стрельбы, какую могли дать наши батареи, могли возникнуть многочисленные пожары в центре города. Имея в виду эти последние соображения, я распорядился открывать артиллерийский огонь только на близкие расстояния и прямой наводкой.

Наступление большевистских войск. Утром 7 июля был густой туман, покрывший город серой непроницаемой завесой. Видеть вперед можно было шагов на 15–20, а отличить своих от противника было совершенно невозможно. Наши войска теснили противника по всему фронту и к 9 час. утра сошлись вплотную. На всем фронте завязалась ружейная и пулеметная перестрелка. Время от времени левоэсеровские батареи бросали снаряды по различным направлениям.

Москва превратилась в боевое поле. Публика, невзирая на праздничный день, на улицу не выходила.

У нас была прочная телефонная связь с комбригом Дудиным. Согласно данным ему указаниям наступление должно было вестись с полной энергией, с тем чтобы к 10 час. достичь указанного рубежа.

Наше продвижение вперед шло хотя медленно, но планомерно. К 10 час. 2-й латышский полк занял часть Покровских казарм.

Труднее было положение на фронте 1-го и образцового полков, которым пришлось действовать по узким переулкам и под пулеметным огнем. Левоэсеровские отряды разместились в окопах и за баррикадами, на крышах и на балконах. Комбриг Дудин сообщил мне, что сопротивление левых эсеров принимает очень упорный характер и что у противника много пулеметов, расставленных на крышах и балконах. 1-й латышский стрелковый и образцовый полки временно приостановили наступление и начали закрепляться, занимая прилегающие дома и приспособляя к обороне заборы и площади.

Часам к одиннадцати к нам присоединилось какое-то авиационное отделение и просило разрешения бомбить Трехсвятительский переулок. Разрешения дано не было. В Кремле с нетерпением ждали развязки. Оттуда шли запросы ко мне и к тов. Муралову. Немецкое посольство также заинтересовалось положением наших дел и стало время от времени делать нам запросы через секретариат Наркомвоен.

Мною было принято определенное решение: в 12 час. стать во главе главного резерва, вломиться в центр расположения левых эсеров и разогнать их огнем тяжелой артиллерии. Этот способ борьбы был сопряжен с большими разрушениями домов и пожарами. Но мы не теряли надежды, что нам удастся справиться с левоэсеровским мятежом более «гуманными» средствами.

Действия батареи командира латышского артиллерийского дивизиона тов. Берзина. Товарищ Берзин посла л вперед двухорудийную батарею, стараясь продвинуть орудия возможно ближе к особняку Морозова. Одно орудие, а именно то, которым командовал стрелок Буберг, удалось продвинуть к особняку Морозова шагов на 300.

Ровно в И час. 30 мин. комбриг Дудин сообщил мне об этом по телефону и просил разрешения открыть огонь.

Наступил решительный момент. Орудие Буберга было наведено прямо в окна морозовского особняка… Дальнейшее промедление было недопустимо, ибо пулеметным огнем с крыши особняка Морозова могла быть истреблена вся орудийная прислуга, и тогда пришлось бы пустить в дело тяжелую артиллерию.

Сообразив все это, я взял телефон и продиктовал комбригу Дудину приказ: «Огонь и атака!»

Надо сказать, что в это время происходила артиллерийская стрельба и на других боевых участках, но она особого значения не имела.

Как выяснилось после ликвидации мятежа, в то время когда Берзин открыл огонь, в особняке происходило заседание левых эсеров. Первый снаряд разорвался в комнате рядом с заседанием. Второй снаряд тоже. Следующие выстрелы картечью были произведены по крышам и балконам. Оглушительные разрывы гранат произвели ошеломляющее действие на участников заседания; они бросились на улицу и, спасаясь от картечи, разбежались в разные стороны. За главарями побежали и их войска.

Дальнейший ход действий и ликвидация восстания. Вслед за этим 1-й латышский полк двинулся вперед, захватил помещение ВЧК и освободил сидевших в погребе тт. Дзержинского, Лациса и Смидовича.

Оказалось, что левые эсеры бежали с такой поспешностью, что забыли снять своих часовых. По другой версии, они хотели найти новое помещение для штаба и «правительства», но появление латышей заставило их поспешно удалиться.

Ровно в 12 час. комбриг Дудин донес мне по телефону, что левые эсеры бегут. Комбригу Дудину было приказано организовать преследование.

Около 14 час. весь район, занятый левыми эсерами, был в наших руках. Все войска, бывшие под нашей командой, собрались около здания ВЧК.

Около 15 час. я получил доклад от комбрига Дудина, что преследование организовать ему не удалось, так как войска заявляют, что они очень устали. Кто-то предложил двинуть для преследования 9-й латышский стрелковый полк, который все время оставался в Кремле.

Мы с тов. Подвойским отправились пешком в Кремль. Лично я не был уверен, что наша миссия увенчается успехом, так как мне было хорошо известно внутреннее состояние этого полка. Командира полка разыскали не скоро. Но от него никаких распоряжений мы не добились. Он ссылался на то, что полком ведает председатель полкового комитета. Пошли за председателем полкового комитета, которого удалось разыскать при содействии коменданта Кремля.

Я изложил цель нашего посещения и просил нарядить в наше распоряжение один батальон. Председатель полкового комитета ответил, что он не уполномочен на такие распоряжения, и сказал, что соберет полковой комитет и предложит решение вопроса на его усмотрение. Товарищ Подвойский покачал головой и, по-видимому, начинал терять терпение. Несмотря на свое высокое положение в военном ведомстве (тов. Подвойский состоял членом Большой военной коллегии и являлся одним из народных комиссаров по военным делам), тов. Подвойский в данном случае оказывался слабее полкового комитета.

Мы стояли во дворе и ожидали решения. Наконец появился председатель полкового комитета и сообщил, что полковой комитет решил не давать стрелков для преследования, так как 9-й полк составляет гарнизон Кремля и не имеет права ослаблять его оборону. Товарищ Подвойский вышел из терпения и категорически сказал председателю полкового комитета: «Товарищ, полковые комитеты давно упразднены, пришлите командира полка».

Командир полка получил от Подвойского приказ немедленно выделить не менее одной роты и прислать к нему. Через полчаса командир полка привел один дозор в составе около двадцати человек, который и был направлен к Сокольникам.

Для преследования был отправлен инженерный батальон на грузовиках.

После разгрома в Трехсвятительском переулке левоэсеровские войска покинули Москву и направились в сторону Ярославля.

Выступление левых эсеров в Москве 6 июля было сигналом для штурма против советской власти. По этому сигналу поднялись восстания в Москве, Ярославле, Ленинграде, на Волге, на Урале.

По этому сигналу поднял мятеж главнокомандующий Восточным фронтом Муравьев и повернул против Москвы фронт всей заволжской контрреволюции.

Но пролетарская революция обладала достаточными силами. Она разгромила мятежников и уничтожила контрреволюцию.

И. Ф. Федько 1897–1939

Из военных округов страны Киевский округ являлся особым. С ним мог сравниться еще Белорусский: в них войска прикрывали опасное западное направление. В Германии агрессивный фашизм набирал силу, и угроза его нападения все более возрастала. С арестом Якира командующим в Киев назначили командарма 2-го ранга Ивана Федоровича Федько.

Немногие военачальники гражданской войны удостаивались двух орденов Красного Знамени. У Федько их было четыре. Таких в Красной Армии было всего четыре человека: он, Федько, и еще Блюхер, Вострецов и Фабрициус.

Его боевой путь не отличался от боевого пути военачальников, рожденных и выпестованных революцией.

Родился в крестьянской семье на Сумщине. Был призван в царскую армию в 1916 году, участвовал в боях первой мировой войны. Затем окончил Киевскую школу прапорщиков. Летом 1917 года солдаты 35-го запасного пехотного полка, расквартированного в Феодосии, избрали его командиром батальона.

В гражданскую войну в 1918–1919 годах Федь-ко командовал колонной, наступавшей на Северный Кавказ. Эта колонна наступала на станцию Песчанокопскую. Разведка донесла, что там сосредоточены отборные офицерские части, превосходившие по силам красных.

— Нельзя наступать. Нужно выждать подхода резервов, — высказывались многие, но начальник колонны Федько решил по-своему:

— Надо атаковать на рассвете!

Атака для белогвардейцев была столь внезапна, что они не просто отступили, а бежали в одном белье.

В мае — июне 1919 года Иван Федорович является членом Революционного военного совета Крымской республики и заместителем командующего Крымской армией.

Переведенный на Южный фронт, Федько вступает в должность командира 58-й стрелковой дивизии, являющейся основой Южной группы 12-й армии. В ходе неравных ожесточенных боев группа оказалась отрезанной от основных сил армии и почти окруженной.

В начале сентября части Южной группы начали прорыв на север. Несмотря на попытки петлюровцев и деникинских частей разгромить их, советским частям удалось прорваться через боевые порядки врага. Трудный 500-верстный переход по неприятельским тылам завершился их соединением с главными силами 12-й армии. За этот переход Федько был удостоен ордена Красного Знамени.

Вторым орденом он был награжден в июне 1921 года. В приказе РВС Республики указывалось: «Награждается вторично орденом Красного Знамени начальник 46-й дивизии тов. Федько за храбрость, мужество и искусное руководство действиями дивизии в боях на врангелевском фронте…»

После гражданской войны, признавая в нем героя-самородка, Федько направляют на учебу в Военную академию, которую он с блеском кончает.

Федько назначают командующим 13-м стрелковым корпусом и направляют в Среднюю Азию на борьбу с басмачеством. За умелое командование он удостаивается ордена Трудового Красного Знамени Таджикской ССР.

До вступления в должность командующего Киевским военным округом в 1937 году Иван Федорович служил в Кавказской Краснознаменной армии, Приволжском военном округе, в Особой Краснознаменной Дальневосточной армии.

В 1938 году он удостаивается ордена Ленина, повышения в звании — командарм 1-го ранга, в должности — первый заместитель народного комиссара обороны.

Состряпав «дело о заговоре», умельцы из НКВД организовали очную ставку подследственных с Федько. Пригласили Сталина.

Под угрозой пытки арестованные указали на Федько как на их сообщника, подтвердив свои ложные показания. Попытки командарма опровергнуть гнусный навет оказались безуспешными. Тогда он обратился с письмом к Сталину. В нем он писал: «…В мое сознание не вмещается представление о том, что я оказался под тягчайшим подозрением, что я являюсь предателем партии и Родины и военным заговорщиком, что я обманул своих избирателей. Что может быть чудовищнее совершившегося события для меня, которому Вы, партия и тов. Ворошилов оказали величайшее доверие. Это самое тяжелое, что заставляет сжиматься до острой боли мое сердце…»

Ответ на письмо не пришел, и он послал второе. Но не было ответа и на него. Тогда командарм решил обратиться непосредственно в НКВД с целью установления его невиновности.

Узнав о том, Ворошилов попытался отговорить его от этой затеи: «Не надо ходить к Ежову… Вас там заставят написать на себя всякую небылицу. Я прошу вас, не делайте этого».

«Но Федько не отступил от задуманного, — рассказывал присутствовавший при этом адъютант Ворошилова. — «Нет, я пойду, но ничего там подписывать не буду». «Вы плохо знаете обстановку, — произнес нарком. — Там заставят вас признаться. Не надо вам ехать туда, прошу вас».

Все получилось так, как предсказывал Ворошилов. Уже на третий день после ареста Федько, не выдержав пыток и истязаний, написал на имя Ежова заявление, в котором указал, что еще в 1932 году он был вовлечен в заговор и знал об антисоветской организации Тухачевского.

В. М. Орлов 1895–1938

Тяжкий каток репрессий прошелся и по флоту. Одним из первых был арестован заместитель наркома обороны, начальник Военно-Морских Сил СССР, флагман флота 1-го ранга Владимир Митрофанович Орлов.

Родился он в Херсоне. До военной службы учился в Петербургском университете на юридическом факультете. В 1917 году окончил школу мичманов и служил вахтенным начальником на крейсере «Богатырь». В 1918–1920 годах Орлов назначается начальником политотдела Балтийского флота. Участвовал в боях против войск генерала Юденича.

В 1920–1921 годах он — заместитель начальника политуправления водного транспорта страны. С декабря 1921 года — помощник начальника политуправления РККА по морской части, начальник Морского отдела. С марта 1923 года — начальник и комиссар военно-морских учебных заведений. В 1926–1931 годах — командующий Морскими Силами Черного моря. С июня 1931 по июль 1937 года — начальник Морских Сил РККА.

На всех постах Орлов проявил себя как способный организатор строительства Военно-Морского Флота страны на самой современной для того времени основе. Был удостоен орденов Красного Знамени и Красной Звезды.

В Англию на коронацию короля вместо Тухачевского был направлен Орлов. Вскоре после поездки он был арестован. На следствии подвергся избиениям и шантажу, о чем написал в заявлении на имя Ежова:

«Вчера, 16.VII, помощник начальника 5 отд. ОО ГУББ НКВД Ушаков, приняв от меня все написанные мною показания, сказал мне, что следствие ими не удовлетворено и что я должен дополнительно признаться в своей шпионской террористической и диверсионной работе, а также о своем участии в заговоре со значительно более раннего срока, чем мною указано в написанных мною показаниях, я понял, что зашел в тупик… Я никогда не был причастен к заговору Тухачевского или каких-либо других лиц, никогда не вел шпионской, террористической, диверсионной и вредительской работы, никогда не был и не мог быть врагом народа. Я не ищу спасения от смерти. Но я не могу признаваться дальше в невероятных и небывалых своих преступлениях. Я умоляю Вас выслушать меня лично и вмешаться в ход моего дела. Я нахожусь на грани сумасшествия. Через короткий срок я стану, как стал Джимми Хигинс, неосмысленной собакой. Но это может быть только в капиталистической стране и не может быть у нас».

Орлова судили 28 июля 1938 года. По обвинению в участии в контрреволюционной организации, созданной им в Военно-Морских Силах РККА, он был приговорен к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение в тот же день.

И. Н. Дубовой 1896–1938

Иван Наумович Дубовой — советский военачальник, командарм 2-го ранга. В ноябре 1916 года был призван в армию. В следующем году окончил школу прапорщиков.

В феврале 1918 года вступает в командование красногвардейским отрядом в Бахмуте (Донбасс). Летом того же года он — помощник начальника оперативного отдела штаба Северо-Кавказского военного округа. В 1919 году Дубовой возглавляет штаб группы войск киевского направления Украинского фронта. Летом он временно исполняет должность командующего 1-й Украинской советской армии.

Затем он успешно командует 44-й стрелковой дивизией, которая в составе 12-й армии на Западном, Южном и Юго-Западном фронтах отличилась при разгроме петлюровских и деникинских войск, отражении нападения буржуазно-помещичьей Польши и ликвидации кулацкого бандитизма. В боях Дубовой проявил мужество и высокое воинское мастерство.

После окончания гражданской войны он продолжал командовать 44-й стрелковой дивизией, а в октябре 1924 года стал командиром 14-го стрелкового корпуса.

В декабре 1934 года Дубовой — заместитель командующего войсками Украинского, а затем командующий Харьковским военным округом.

Награжден орденом Красного Знамени.

Расстрелян 29 июня 1938 года.

Л. Гавро 1894–1937

В знойный августовский день покидал я Махачкалу. В аэропорт приехал задолго до прибытия самолета, летевшего из Баку в Харьков. В поисках укрытия от солнца зашел в почти пустой зал ожидания. Только в углу сидел седоголовый мужчина и, утираясь изредка платком, неотрывно глядел на желтеющие пески с чахлой травой. На лбу его залегли глубокие морщины. В профиль был виден прямой, с небольшой горбинкой нос и чуть выдающийся вперед решительный подбородок.

Лицо показалось мне знакомым. И чем дальше я смотрел на этого немолодого и прожившего, по-видимому, нелегкую жизнь человека, тем больше убеждался, что раньше где-то его видел, может, даже знаком с ним, но никак не мог вспомнить, когда это было.

В самолете наши места оказались рядом.

— Наверное, были в командировке? — поинтересовался я, стараясь вызвать соседа на разговор.

— Нет. Это поездка по долгу памяти.

— По долгу памяти? — переспросил я. — Как это понимать?..

Незаметно мы разговорились.

— Город этот знаю с 1918 года, — негромко рассказывал он. — Прежде чем попасть сюда, я проделал долгий путь. Вначале фронт, потом Таганрог, Астрахань. В Астрахани был сформирован наш отряд, который назывался интернациональным.

Одно упоминание об интернациональном отряде заставило меня забыть обо всем: я превратился в слух, с радостью веря, что случайная встреча стала такой счастливой находкой.

— Были в отряде чехи и словаки, венгры и австрийцы, немцы и русские, — продолжал мужчина между тем. — Правда, русских было немного, потому что отряд состоял в основном из военнопленных. В отряде я подружился с Миклашем.

— С кем? — переспросил я. — С Миклашем? А как его фамилия?

— А вы слышали о нем? — в свою очередь спросил спутник. — Бернат его фамилия. Миклаш Бернат.

Услышав эту фамилию, я насторожился.

— Рассказывайте, рассказывайте, — поторопил я собеседника. Разговору мешал шум моторов. И потому мы склонились голова к голове. Человек скупо говорил, а я внимательно слушал, стараясь не пропустить ни слова из его рассказа.

— Наша дружба стала особенно крепкой после одного случая. Отряд стоял в глухом ауле, каких в Дагестане было немало. Как-то вызывает меня командир и приказывает: «Вот донесение, передай его в штаб». До Штаба верст пятнадцать. Взял я донесение, положил в шапку и поскакал. Штаб нашел быстро, передал все и хотел уже возвращаться, как мне говорят: «Малость повремени, заодно отвезешь пакет». В обратный путь выехал глубокой ночью. На небе — ни звездочки, все затянуло тучами.

Дорога проходила в ущелье: справа скалы, а слева бурлит река — в сторону не свернешь. Не доезжая аула, где стоял отряд, слышу стук копыт и разговор: кто-то навстречу едет. Я насторожился: свои или враги? В то время на дорогах неспокойно было. Мы гонялись за бандами, а они преследовали нас. Решил съехать с дороги и укрыться. Пропустить их. Так и сделал. Впереди показались всадники. «Только бы Орлик не заржал», — думаю я и тихонько поглаживаю коня. Вслушался в разговор — и мороз по коже: бандиты. Стук копыт все ближе, ближе… Мимо меня проплыли темные тени — шесть человек. Пропустил их и только было выехал на дорогу, как услышал крики. Заметили меня. «Ну, Орлик, выручай!» Оставалась надежда только на коня. В бою шестерых не осилишь. Да и пакет нужно доставить. В штабе предупредили: бумага важная. Припал я к шее коня, лечу, слышу — выстрелы. Один, второй, третий. Над головой просвистели пули. И чувствую вдруг, как Орлик замедлил бег и начал падать. Вылетел я из седла, упал, потом вскочил и, не раздумывая, бросился с дороги к скалам. Из камней не так легко выбить. Началась перестрелка. Бандитов по вспышкам засекаю. Только и они по мне бьют. Попробовал перебежать и вскрикнул от боли. Во время падения ногу ушиб или подвернул. «Ну, все, — подумал я, — отвоевался».

Признаться, не надеялся я остаться тогда в живых. Достал пакет, сунул его подальше в камни. Если уж и погибну, так тайны не выдам. Вдруг слышу стук копыт. Бандиты на коней и — ходу…

«Шандор!» — слышу я голос Миклаша. Мое имя Александр, а он меня по-своему Шандором называл. «Здесь я!» — отвечаю, а сам подняться не могу…

Потом узнал, что Миклаш всю ночь не спал, ожидал моего возвращения. Он первый услышал выстрелы и примчался с товарищами на помощь.

В начале августа часть отряда снова перебрасывалась в Петровск. На город наступали бандиты Бичерахова. И случилось так, что нам пришлось расстаться: Миклаш уходил, а я оставался.

Я прискакал попрощаться. Колонна уже проходила по улице селения. Увидев меня, Миклаш выбежал из строя. Обнялись мы с ним, по-мужски расцеловались. «Прощай, Шандор, — говорит он. — Кто знает, увидимся ли еще? Время, видишь, какое!» «Увидимся, — отвечаю я, — определенно увидимся». А у самого в горле комок застрял, на глаза навернулись слезы. Помахал он на прощанье мне рукой и побежал догонять товарищей.

И мне представилось, как по пыльной дороге селения шагает отряд. И над колонной взлетают ввысь слова песни. И никакой-либо, а только этой, что звала бойцов на подвиг и даже смерть во имя победы революции:

— Да что ж я вам не покажу своих товарищей! — спохватился вдруг мой сосед.

Взволнованный воспоминаниями, он торопливо достал фотокарточку. Руки его слегка дрожали. Карточка была старая, пожелтевшая от времени. На ней пять красноармейцев, перепоясанные ремнями снаряжения, с обнаженными клинками, в лихо заломленных фуражках.

— Вот Миклаш, — показал мой собеседник.

Я вглядываюсь в мужественное, строгое и, мне кажется, неулыбчивое лицо. А глаза живые, с огоньком, выдают горячую натуру.

— Это вот Миклаш, — повторяет спутник. — А это Пал. Мы его Павлом звали. А вот Ласло. Рядом с Миклашем — я сижу…

— А сейчас где они?

Человек, как мне показалось, вздрогнул.

— Опасения Миклаша сбылись: больше мы не встретились.

Мужчина замолк и припал к иллюминатору. Там, безбрежье неба, плыли пышные облака, ярко освещенные лучами заходящего солнца.

— Все они погибли в Махачкале… И похоронены там, где погибли…

И тут вдруг я вспомнил, что видел этого человека у могилы его боевых товарищей. Это было вчера. Мы ехали в автомобиле, и наше внимание привлекла белая колонна, возвышавшаяся в стороне от дороги, у моря.

— Венгры-добровольцы здесь похоронены, — сказал шофер. — В гражданскую войну погибли.

У памятника, держась рукой за ограду, неподвижно стоял человек. Это был мой спутник. Занятый своими мыслями, он не замечал нас. На желтой земле лежали цветы. Ветер осторожно шевелил их лепестки. А неподалеку, в вечном движении, напоминая о жизни, шумело море. Ветер гнал по нему в белой кружевной кипени гребни волн и доносил соленый запах…

— А кто командовал отрядом? — спросил я. — Уж не Гавро ли?

Мой собеседник удивленно посмотрел на меня.

— Он… Он самый… Лайош Гавро. А вы что, его знали?

— Нет, нет! Слышал многое о нем…

В Ростове мы расстались. Мой спутник летел дальше. Я видел, как в наступающих сумерках самолет вырулил на взлетную дорожку, как он стремительно разбежался и круто взмыл в небо. Он уносил с собой человека, преисполненного любви и благодарности к боевым друзьям из далекой Венгрии.

А о Лайоше Гавро мне довелось узнать от его жены, Надежды Павловны Ровенской. По возвращении из десятилетней сибирской ссылки, Надежда Павловна жила в небольшой квартире в столичных Хамовниках.

В 1931 году она работала в библиотеке Военной академии им. М. В. Фрунзе и там повстречала слушателя Гавро. Он тогда имел большой чин, два ромба в петлице, командовал дивизией. Он первым из интернационалистов был награжден двумя орденами Красного Знамени.

У нее каким-то. чудом сохранились документы времен гражданской войны. На одном пожелтевшем листе было указано: «Интернациональный стрелковый Астраханский полк на Украине сражался против войск Петлюры и Деникина. В декабре 1919 года за храбрость и мужество, проявленные в боях по освобождению Киева, полк был награжден Почетным Революционным Красным Знаменем, а командир полка Л. Гавро — орденом Красного Знамени».

Другой документ подтверждал, что в 1920 году Гавро командовал на Западном фронте 173-й бригадой 58-й стрелковой дивизии. Бригада Гавро на реке Случ, а затем на Буге полностью разгромила части белополяков. За успешное руководство этими боями Л. Гавро был награжден вторым орденом Красного Знамени.

Этот документ удостоверяла подпись командира 58-й стрелковой дивизии И. Федько.

— После гражданской войны Лайош находился на различных должностях и даже был генеральным консулом в Китае, — рассказывала Надежда Павловна. — В 1932 году родился сын, и нам казалось, что в Москве не было людей счастливей нас. Большим другом нашей семьи был известный писатель Мате Залка. Он писал роман «Кометы возвращаются», в котором прообразом главного героя был Лайош Гавро.

1937 год разрушил их счастье. Сначала погиб под колесами автомобиля любимый сын, потом арестовали и расстреляли как врага народа Лайоша. Сослали на долгие десять лет в Сибирь Надежду Павловну. В том же году погиб их друг Мате Залка. Он погиб в Испании, где под именем командира интернациональной бригады генерала Лукача сражался против фашистских соединений Франко.

Д. Сердич 1896–1937

Данило Сердич — югославский интернационалист. По национальности — серб. В первую мировую войну — рядовой австро-венгерской армии, с 1915 года находился в русском плену. Служил в Сербском добровольческом корпусе.

В Петрограде Сердич участвовал в июльской демонстрации, в штурме Зимнего дворца. С осени 1917 года он — командир 1-го Сербского революционного отряда в Екатеринославе, в 1918 — 1-го Югославянского коммунистического полка (под Царицыном). В 1919 году Сердич принял командование отдельной кавбригадой 14-й армии. С сентября 1919 по октябрь 1920 года учился в академии Генштаба, после чего был назначен командиром бригады 6-й кавдивизии 1-й Конной Армии. В октябре 1920 года на Южном фронте участвовал в разгроме войск Врангеля. Дважды награжден орденом Красного Знамени.

Заметку об отважном интернационалисте хочу продолжить рассказом профессора Вадима Полиеновича Яковлева.

— Осенью 1956 года, по окончании университета, я работал геологом шахты в Литвиновском (ныне Белокалитвинском) районе Ростовской области в грязном и скучном горняцком поселке. Жить в общежитии мне не нравилось: вокруг — пьянство, мат, скандалы. Одна местная женщина повела меня устраиваться на частную квартиру к какой-нибудь хозяйке. Мне было все равно куда: лишь бы потише и поспокойней.

Подводят меня к какой-то завалюшке. Смотрю — на крыше сидит немолодая тетка, черепицу поправляет. Посмотрела на меня весьма неодобрительно и в жилье отказала. Я извинился и пошел дальше. Вдруг слышу, меня зовут обратно.

— Вы в конторе работаете?

— Там.

— Грамотный?

— В общем — да.

— Тогда другое дело. А я думала — хулиган. — Увидев мое удивление, пояснила: — Уже октябрь, а вы без фуражки. У нас так хулиганы ходят.

Поняв, что я неместный и обычаев таких не знаю, женщина совсем подобрела.

— Вы извините, — слезает хозяйка с крыши, — я давно хочу с грамотным человеком встретиться.

Мне стало интересно.

— Вы знаете, кто такой Сердич? Слышали?

Я извинился и сказал, что никогда не слышал эту фамилию.

— Я жена Сердича, — объясняет мне хозяйка. — Он тут в гражданскую воевал.

— Я об Олеко Дундиче читал. О Сердиче — не знаю.

— А о Жукове вы, конечно, знаете?

— О Жукове, конечно! Кто же не знает о Жукове?

— А вы знаете, что Сердич был командиром, а Жуков — его подчиненным?

Поняв, что разговор мне интересен, хозяйка предложила сесть.

— В 37-м мужа вызвали по телефону в Москву. Он срочно уехал. Больше я его не видела. Его арестовали.

— А вас?

Хозяйка махнула рукой. Продолжила:

— Жуков был молодой тогда, но лихой парень. За девками да бабами бегал!.. И ко мне приставал. Но я ему тогда говорила: «Не смей, Гришка, а то мужу скажу».

— Гришка? Почему Гришка? Он же Георгий, Георгий Константинович.

— Для вас — так. А я его Гришкой называла. Он мужа моего боялся, но очень уважал. Папаху ему подарил…

И я услышал длинный, сбивчивый рассказ о комдиве, потом комкоре Сердиче (тоже, как и Дундич, он был из сербских пленных, перешедших после революции на сторону Красной Армии). А потом — о том, как он служил в 20—30-е годы.

— Я и у Сталина на квартире была, и у Ворошилова. А вот грамоту и не успела выучить. Теперь мне грамотный нужен, чтобы написал куда следует. Сейчас честным людям, невинно пострадавшим, память возвращают.

Я написал три письма: Ворошилову (в то время Председателю Президиума Верховного Совета СССР), Волкову (председателю Верховного суда) и министру обороны СССР, Маршалу Советского Союза Жукову.

Из поселка Восточно-Горняцского (где все это было) я скоро уехал. И вновь оказался там через год. Решил проведать свою знакомую. Спрашиваю у соседей.

— Ее давно уже здесь нет, — рассказали мне они. — Получила из Москвы какие-то важные бумаги и уехала, теперь в Москве живет.

Вскоре в «Комсомольской правде» я прочитал корреспонденцию Тимура Гайдара о том, как в Югославию на родину героя гражданской войны Сердича приезжала его вдова, как тепло принимали ее там. А еще позже имя Сердича я встретил на страницах книги Г. К. Жукова «Воспоминания и размышления».

Если бы не я, письмо в Москву написал бы и другой «грамотный». И все же мне приятно, что этим «грамотным» был я.

М. Д. Великанов 1892–1938

Имя командарма Великанова ныне малоизвестно. Почти забыто с той давней поры, когда июльской ночью его вывели в глухой тюремный подвал…

Его обвиняли в том, что он являлся германским агентом и занимался шпионской деятельностью, выдавая врагу секретные сведения о воинских частях Северо-Кавказского, Московского, Среднеазиатского и Забайкальского военных округов, где он занимал высокие командные посты. Оправдать себя не представляло возможным. Шитое белыми нитками «дело» было сработано умело. И даже прекрасные служебные характеристики не принимались в расчет. А они говорили о многом.

Вот одна из аттестаций: «Тов. Великанов М. Д. — прекрасный боевой командир. Любит военное дело, работает над своим общим и военным развитием. Много читает серьезные военные труды. Изучает немецкий и французский языки…»

Михаил Дмитриевич родился в небольшом селе Рязанской губернии. После окончания военного училища работал в родном селе земским учителем. Призванный в армию, он был направлен в школу прапорщиков, а по окончании ее участвовал в сражениях первой мировой войны.

Во время гражданской войны командовал ротой, батальоном, полком. На всех командных должностях он показал себя умелым организатором и волевым командиром.

Вскоре Великанов был назначен командиром бригады в знаменитую 24-ю железную дивизию. Позже о Михаиле Дмитриевиче писали: «Он был смелым и неустрашимым в бою, всегда лично находился в передовых цепях с частями, невзирая на явную опасность для жизни, своим беспримерным героизмом увлекал красноармейцев в бой и одерживал над противником блестящие победы».

В феврале 1920 Великанов командовал ударной пехотной группой в составе 1-й Конной Армии. За бои в ходе Тихорецкой операции 1920 года он был награжден орденом Красного Знамени.

Затем, командуя Эриванско-Дилижанской группой войск, помогал армянскому народу в их освободительной борьбе против турецкой оккупации. Участвовал в освобождении Тифлиса от врагов.

После окончания гражданской войны Великанов окончил Высшие военно-академические курсы командного состава РККА. Был командиром стрелкового корпуса. С 1923 года он — помощник командующего войсками военного округа, инспектор пехоты РККА. С 1933 года — командующий войсками Среднеазиатского, а с июня 1937 года — Забайкальского военных округов. Имел звание командарма 2-го ранга, награжден тремя орденами Красного Знамени.

М. К. Левандовский 1890–1937

М. К. Левандовский — выпускник Владимирского военного училища, которое закончил в 1912 году. С началом первой мировой войны на фронте, дослужился до звания штабс-капитана.

В феврале 1918 года Левандовский добровольно вступил в Красную Армию. В июле того же года был избран наркомом по военным делам Терской Советской Республики. Командовал Владикавказско-Грозненской группой войск, руководил ликвидацией контрреволюционных выступлений в районах Владикавказа и Грозного.

В январе 1919 года Михаил Карлович назначается командующим 11-й армией, ведущей напряженные бои с превосходящими силами противника в районе Кавказских Минеральных Вод. Войска армии, на две трети пораженные тифом, обремененные большим обозом и беженцами, не могли соревноваться в подвижности с отборными кавалерийскими соединениями противника. Силы врага превосходили советские войска более чем в пять раз.

11-я армия, неся большие потери, отступала. 27 января была оставлена станция Прохладная, 30 января — Моздок. К началу февраля Каспий-ско-Кизлярский фронт оказался прорванным от реки Маныч до Кизляра. Остатки 11-й армии начали переформировываться.

В апреле 1919 года, сдав командование 11-й армией, Левандовский принимает 33-ю стрелковую дивизию. Соединение принимает активное участие в разгроме Добровольческой армии генерала Деникина. В конце октября, действуя на фланге ударной группировки, дивизия стремительным ударом овладела важным железнодорожным узлом Лиски и захватила плацдарм на противоположном берегу Дона.

В январе 1920 года 33-я стрелковая дивизия под командованием Левандовского совместно с частями 1-й Конной Армии осуществила Ростов-Новочеркасскую операцию. К исходу 8 января они ворвались в Ростов и после непрерывных боев к вечеру 10 января полностью очистили от противника город. Белогвардейцы поспешно бежали на левый берег Дона. От полного разгрома их спасла неожиданно наступившая оттепель, которая затруднила переправу советских войск. Однако частям Красной Армии удалось овладеть переправами через Дон и железнодорожным мостом в районе Ростова. В плен было взято 11 тыс. солдат и офицеров и захвачено 170 пулеметов, 33 орудия и 7 танков, поставленных англичанами.

В феврале 1920 года комдив Левандовский за бои на Северном Кавказе награждается орденом Красного Знамени.

В марте он снова принимает командование 11-й армией. 30 апреля ее передовые части вступили в Баку. По овладении столицей Азербайджана войска армии получили директиву на освобождение от врага всей республики. За осуществление Бакинской операции Левандовский удостаивается ордена Красного Знамени Азербайджанской ССР.

В январе 1921 года Левандовский назначается командующим войсками Теркской группы для участия в Тифлисской операции. Войскам главной группировки предстояло наступать на город с юга и юго-востока. Теркская группа под командованием М. К. Левандовского должна была наступать по Военно-Грузинской дороге с севера, чтобы отрезать Казбекскую группу войск противника и предотвратить взрыв моста через Терек в Дарьяльском ущелье. Часть сил обходила Рокский перевал и гору Крестовую с целью перекрыть Крестовый перевал. Операция была проведена успешно. Начатая 16 февраля, она завершилась через девять дней.

После гражданской войны Левандовский — помощник командующего Северо-Кавказского и Украинского военных округов, а в мае 1924 года вступает в командование Туркестанским фронтом.

Отмеченный правительством за ликвидацию басмачества, Михаил Карлович занимает руководящие посты в Москве. В 1929 году он был назначен командующим войсками Сибирского военного округа, а позже командующим Кавказской Краснознаменной армии. Левандовский имел воинское звание командарма 2-го ранга. В 30-е годы удостоился ордена Ленина.

В июне 1937 года последовало новое назначение — командующим Приморской группой войск Особой Краснознаменной дальневосточной армии. Однако вместо Хабаровска он попал в Московскую тюрьму. Следствие было недолгим: через месяц его судили и 27 июля расстреляли.

Е. И. Ковтюх 1890–1938

В далекие предвоенные годы, когда автор этой книги был школьником, летом он выезжал с пионерским отрядом на отдых. Лагерь располагался на берегу Черного моря, в небольшом местечке Кабардинке, дома которого утопали в буйной зелени на полпути от Новороссийска к Геленджику. Через село, населенное греками, пролегало неширокое шоссе.

— Эта дорога знаменита! — говорил всезнающий Филипп Трофимович, преподававший в школе историю. — В годы гражданской войны по ней знаменитый Ковтюх вывел из окружения красную дивизию.

И он увлеченно рассказывал о бесстрашном красном командире Епифане Ковтюхе, который возглавил поход обреченных на гибель людей и сумел их спасти.

Об этом походе Александр Серафимович написал целую книгу, где главного героя, легендарного Епифана Ковтюха, вывел под именем Кожух. Повесть называлась «Железный поток».

Известному писателю, автору знаменитого романа «Чапаев» Дмитрию Фурманову посчастливилось близко знать Епифана Ковтюха. И вот как он его рисует: «У него атлетическая, коренастая фигура, широкая грудь. Большие рыжие усы для того лишь и созданы, чтобы он их щипал и крутил, когда обдумывает дело, а в тревожной обстановке он все время полон мыслями. И в эти минуты уже не говорит — командует. Зорки серые светлые глаза; чуток слухом, крепок, силен и ловок Ковтюх. Он из тех, которым суждено остаться в памяти народной полулегендарными героями. Вокруг его имени уже складываются были и небылицы, его имя присоединяют красные таманцы ко всяким большим событиям».

Епифан Иович Ковтюх родился в 1890 году в селе Батурино Херсонской губернии. В 1911 году был призван в армию. По окончании школы прапорщиков был направлен на Кавказский фронт. Командовал ротой. Последний чин в царской армии — штабс-капитан.

Перейдя на сторону советской власти, участвовал в боях с белогвардейцами на Северном Кавказе.

Во время героического похода Таманской армии (август — октябрь 1918 года) командовал шедшей в авангарде 1-й колонной, добившейся успехов в боях под Архипо-Осиповкой, Агайским перевалом, Туапсе, Белореченской и Армавиром.

В августе 1920 года на кубанское побережье Азовского и Черного морей был высажен из Крыма белогвардейский десант генерала Улагая с целью поднять восстание кубанского казачества и свергнуть советскую власть.

Командующим 9-й армией было принято решение вражеский десант уничтожить, возложив главную роль на добровольческую группу под командованием Ковтюха. Эта группа в 600 штыков и сабель при четырех орудиях и 15 пулеметах скрытно выдвинулась на трех пароходах и четырех баржах по рекам Кубань и Притока в тыл белогвардейцам и внезапным ударом разгромила вражескую группировку.

Ковтюх также принимал участие в ликвидации Кронштадтского мятежа 1921 года. Награжден тремя орденами Красного Знамени.

После гражданской войны он командовал стрелковой дивизией и корпусом. С 1936 года — инспектор и заместитель командующего войсками Белорусского военного округа. В этой должности его и арестовали в 1938 году.

К нему применялись страшные пытки с целью вынудить его дать ложные показания о себе и других невинных. Позже один из сотрудников НКВД сообщил:

«Я лично видел в коридоре Лефортовской тюрьмы, как вели с допроса арестованного, избитого в такой степени, что его надзиратели не вели, а почти несли. Я спросил у кого-то из следователей, кто этот арестованный? Мне ответили, что это комкор Ковтюх, которого Серафимович описал в романе «Железный поток» под фамилией Кожух».

Ковтюх мужественно перенес истязания, отрицал предъявленные ему обвинения, не дал ложных показаний.

Обращаясь к Сталину из тюрьмы, он писал: «Я тот Кожух, который с 60-тысячной массой беженцев, их жен и детей, полураздетыми, полуголодными, недостаточно вооруженными совершил 500-верстный поход, перевалив через Кавказский хребет, и вывел эту армию из вражеского окружения. Я командовал той дивизией, которая ночной атакой освободила Сталинград от белых…

За что погибаю и зачем такая жестокая расправа со мной — не знаю. Я со слезами заканчиваю и надеюсь, что вы спасетемне жизнь».

Тщетны были надежды испытанного воина: ответа не последовало. Обвинив его в контрреволюционном заговоре, к нему применяли жестокие пытки, но, не добившись ни единого доказательства вины, судили как заговорщика. Приговор — высшая мера наказания.

Е. И. Ковтюха расстреляли 28 июля 1938 года.

В прилагаемом очерке рассказывается об освобождении дивизией Ковтюха Царицына.

В период тяжелого положения на Южном фронте, когда противник приближался к гор. Орлу, а Мамонтов, совершая свой рейд, доходил до Козлова, угрожая центру советской страны, я возвратился после своего выздоровления в Москву и сделал в РВСР подробный доклад о жизни и боевой деятельности Таманской армии.

В своем докладе я просил РВСР разрешить мне в срочном порядке создать Таманскую дивизию путем объединения уцелевших таманских частей.

РВСР согласился с моим предложением, и был дан соответствующий приказ от 9 сентября 1919 г. за № 1431/286. Срок окончательного формирования дивизии был назначен в полтора месяца. Получив все указания от РВСР и необходимое имущество, я выехал из Москвы и 22 сентября прибыл в Вольск, где и приступил к выполнению возложенной на меня задачи.

Таманцы и кубанцы, услышав призыв для сбора и похода на Кубань, быстро отозвались со всех концов РСФСР. Сначала они прибывали в гор. Вольск одиночным порядком, а потом партиями и командами.

К концу ноября 1919 г. положение на Южном фронте ухудшилось. Ввиду этого Таманская дивизия, не окончившая своего формирования, была срочно переброшена на фронт под Царицын в распоряжение командарма-И.

По прибытии в район с. Владимировки, где всей дивизии приказано было сосредоточиться, я получил приказ командарма-И образовать из 48-й Таманской и 50-й стрелковой дивизий 50-ю Таманскую дивизию, коей после формирования поручалось взять гор. Царицын.

Обстановка, сложившаяся на фронте 10-й и 11-й армий ко 2 января, настоятельно требовала немедленного взятия гор. Царицына, так как, находясь в руках противника, город разъединял 10-ю и 11-ю армии и препятствовал их согласованному продвижению на юг. Со взятием города обе армии входи пи в тесную связь между собой.

Главная надежда в атаке возлагалась на старых таманцев, многое испытавших и закаленных в неоднократных ночных боях во время 500-километрового похода в тылу у белых.

Очень большую помощь в смысле моральной подготовки частей оказали рабочие бывшего Французского завода, с которыми красноармейцы имели возможность лично беседовать. Рабочие сообщали, что противник собирается уходить из Царицына и при первом нашем наступлении покинет город. Эти сведения ободряюще действовали на красноармейцев, которые желали скорее перейти в наступление.

Таким образом, моральное состояние частей было крепкое и не внушало опасения или тревоги даже при неудачном исходе атаки.

Общая задача — атаковать противника — возлагалась на 3-ю Таманскую пехотную бригаду, состоявшую из трех полков.

Кавалерийская бригада получила задачу обеспечить левый фланг и тыл и при первой возможности перейти через Волгу у колонии Сарепта.

Артиллерии были поставлены задачи: борьба с артиллерией противника, разрушение окопов, уничтожение живых целей, борьба с воздушным флотом. В момент самой атаки артиллерия должна была открыть ураганный огонь по центру города и тем улицам, по которым возможно было движение частей на поддержку.

Атака рассчитывалась на внезапность, и поэтому начало ее было назначено после того, как Волга покроется льдом. Здесь возникал вопрос, не лучше ли было бы в главную атакующую колонну назначить 449-й полк, как ранее переправившийся на правый берег Волги. Эти выгоды были учтены, но так как движение этого полка обнаруживалось с первого же момента, то терялась всякая возможность внезапности атаки, на чем был построен весь ее успех.

Таманцы и врангелевцы стояли лицом к лицу. Лишь быстрая Волга, покрытая у берегов тонкой коркой льда, разделяла их.

Каждый вечер, когда черная, непроницаемая завеса окутывала лагерь таманцев, с того берега доносились к нам шум города, ржание коней, звуки гармоник и отголоски кулацкой песни:

Маленькими мигающими огоньками освещался Царицын.

К утру 1 января ударил сильный мороз; плавающие по реке льдины сцеплялись друг с другом, накапливались в более узких местах реки. К полудню движение льда по реке прекратилось, а к вечеру начался сильный треск льда. Это мороз скреплял поверхность реки и готовил переход для наших не ожидаемых противником частей.

2 января мороз усилился, и можно было надеяться, что вечером одиночным разведчикам удастся перебраться на правый берег реки. Тщательная разведка реки, произведенная с наступлением темноты, установила переходы в более узких местах в направлении острова северо-восточнее города.

После разведки и отыскания путей я созвал командиров и комиссаров полков. В небольшой халупе с низким потолком, пробитым снарядом гаубицы, мы провели совещание.

В 6 часов вечера подписали приказ о штурме города. Выступать решили ровно в 11. Оставшиеся пять часов использовали для подготовки. Каждому полку дали точные указания.

Противник, по-видимому, совершенно не ожидал нашей атаки. Его позиция по-прежнему занималась небольшими частями, а основная часть сил ввиду мороза располагалась в ближайших домах города. Поэтому же он не заметил нашего движения по реке и был застигнут врасплох.

До назначенного часа общего наступления части сделали необходимые передвижения и заняли исходное положение.

Ровно в 23 часа раздался орудийный выстрел.

«У-ух» — грохнула шестидюймовка. Это был сигнал. Колонны бойцов в запорошенных шинелях, слившиеся со снежным покровом реки, бросились в атаку с криком «ура».

— Быстро, быстро, — торопил я своих бойцов. — Ни секунды задержки… Бегом!

Вот и берег. С громким криком «ура» таманцы бросились в атаку, ворвались в окопы и, уничтожив слабые части противника, двинулись к городу.

На крики «ура» и артиллерийский огонь части противника выбежали из домов, и завязался ожесточенный уличный бой, переходящий в рукопашные схватки. Наше дальнейшее продвижение начало замедляться.

Неожиданно в разных местах города с потрясающей силой раздались взрывы.

Это противником были взорваны городская и железнодорожная водокачки, электрическая станция и мосты. Наши части, своевременно поставленные об этом в известность перебежчиками, особенного внимания на взрывы не обращали. Части же противника после взрыва начали отходить в глубь города, где, подвергаясь обстрелу нашей артиллерии, разбегались. Это позволило нашим частям преследовать отходящего противника.

В дальнейшем противник упорного сопротивления не оказывал и поспешно в беспорядке разбегался по улицам и дворам и далее за город.

К 5 час. обе колонны соединились и, очищая город, двинулись к южной окраине. Но к этому времени 448-й полк уже вышел на южную окраину и преградил путь отхода противнику на юг. К 1 часу 3 января город был очищен от противника, а к 6 час. пехотные полки заняли ст. Елшанку, южнее Царицына.

Кавалерийская бригада одновременно с общей атакой перешла в районе Сарепты на правый берег и перехватила железную дорогу Царицын — Тихорецкая, благодаря чему были захвачены шедшие из Царицына около 60 эшелонов с войсками и имуществом.

Эта операция представляла поучительный пример ночной атаки почти неприступной позиции, дала хорошие результаты в виде большого количества пленных и трофеев. Наши 10-я и 11-я армии после взятия таманскими частями гор. Царицына установили тесную связь и двинулись вперед.

Противник, потеряв Царицын, почти безостановочно отступал за р. Маныч на протяжении 250 километров в глубину своего фронта, преследуемый нашими частями. При этом продолжительном отступлении его части окончательно деморализовались и потеряли боеспособность.

Части 50-й Таманской дивизии после короткой передышки, преследуя противника, двинулись по направлению к Сарепте. Противник, отойдя к ст. Бекетовка, занял возвышенности западнее этой станции и пытался задержать наше движение.

Коротким ударом наши части сбили противника с занятой позиции и отбросили его в западном направлении. К вечеру 4 января эти части соединились в Сарепте с остальными (1-й и 2-й бригадами).

Противник, потеряв Сарепту, окончательно оторвался от Волги и постепенно по всему фронту начал отступать на юг.