Выбитый генералитет

22 июня 1941 года фашистская Германия без объявления войны напала на Советский Союз. В первый же день противник ввел в сражение 117 дивизий. По плану «Барбаросса» основные удары вермахта были направлены на Москву, Ленинград и Киев. В первые же часы мощнейшим бомбардировкам подверглись города Рига, Шауляй, Каунас, Вильнюс, Гродно, Лида, Брест, Барановичи, Минск, Бобруйск, Житомир, Киев, Севастополь и многие другие. Ожесточенные удары германская авиация обрушила на войска, пункты управления, аэродромы, порты, железнодорожные узлы.

Одновременно в приграничную зону десантировались многочисленные группы парашютистов. Вместе с ранее засланными диверсантами они выводили из строя динии связи, сеяли панику, неразбериху.

Боевая техника находилась в парках, на консервации и имела ограниченный запас горючего. Артиллерийские полки, в том числе и зенитные, были сосредоточены в лагерях на плановых учебных сборах, находились на удалении от своих частей и соединений.

Неблагоприятная обстановка позволила противнику начать продвижение вглубь нашей территории, опережая порой текущие на восток людские потоки населения. В большинстве они состояли из женщин, детей, стариков, спешащих со своими скудными пожитками избегнуть оккупации.

Тяжкое бремя ратных испытаний легло на плечи командиров и солдат, которые приняли в тот предрассветный час первый удар врага. На них пала великая ответственность за судьбу страны, за жизнь тысяч и тысяч воинов армии и народов нашей Родины.

Д. Г. Павлов 1897–1941

Осенью 1941 года в телефонном разговоре с Жуковым Сталин отрицательно отозвался о генерале Коневе:

— Он как командующий фронтом не оправдал нашей надежды. Его будем судить.

— Не надо суда. Оставьте его моим заместителем, — осмелился возразить Георгий Константинович. Он знал, какой приговор суда ожидал генерала. Совсем недавно судили генерала армии Павлова, тоже командующего фронтом, и расстреляли. Лишились большого и опытного военачальника.

Раздумав, Сталин согласился:

— Хорошо, пусть будет заместителем.

Жуков понимал, что Павлов пострадал за ошибки других и, прежде всего, самого Сталина, некомпетентного в военных делах, но всесильного, властного, неукротимого. Своими приказами о запрещении проведения необходимых мер безопасности он обезоружил не только Павлова, он обрек на преступное бездействие всех командующих.

Генерал армии Павлов командовал Западным особым военным округом, ставшим с началом войны Западным фронтом. Округ был одним из сильнейших. По количеству войск и боевой техники он уступал лишь Киевскому. В нем насчитывалось около 700 тысяч человек, более 10 тысяч орудий и минометов, 2200 танков, почти 2 тысячи самолетов. Это составляло четверть всех войсковых сил, сосредоточенных в западных округах страны. Кроме того, на части его территории базировалась Пинская военная флотилия, а также 16 пограничных отрядов, которые представляли значительную войсковую силу.

По оперативно-стратегическому плану Западный фронт должен был с началом войны отразить наиболее мощный, первый удар противника, а затем перейти к активным действиям, то есть начать решительное наступление.

Желая оттянуть неизбежную войну с немцами и тем самым выиграть крайне необходимое для Красной Армии время, Сталин категорически требовал соблюдения в приграничных округах мирного режима. Были строжайше запрещены какие-либо перегруппировки или мероприятия, которые бы дали немцам повод обвинять советскую сторону в подготовке к войне. Казалось, Сталин отвергал возможность войны, верил заверениям Гитлера больше, чем своей разведке, сообщения которой становились все более тревожными.

Начало войны ввергло его в шок. Вину в неудачном ее начале надо было переложить на кого-нибудь, оправдав себя в глазах народа и мира. Таким другим оказалось руководство Западным фронтом и, прежде всего, командующий генерал Павлов.

Сталин знал его с 1937 года, когда генерал Павлов возвратился из Испании, где командовал танковой бригадой. Но особенно близко узнал в начале 1941 года, когда нарком обороны маршал Тимошенко проводил большую оперативно-стратегическую игру. На ней отрабатывались действия сторон в начальный период войны Советского Союза и Германии.

Руководство «синей» стороной (немцев) осуществлял генерал армии Жуков, «красной» (советские войска) — генерал Павлов.

В самом начале игры Жуков высказал несогласие с составом немецкой группировки войск. Она оказалась сильно заниженной. Создавалось впечатление, что руководители игры пошли на это в интересах «красных», отступая от существующей реальности.

И тем не менее на разборе игры предпочтение было отдано руководству войсками «синей» стороны.

Сталин, присутствовавший на учениях, с явным неудовольствием спросил Павлова, почему такое получилось, что «красная» сторона оказалась не на высоте.

— Такое на учениях бывает, — с долей шутки ответил он генсеку.

Ответ Сталину не понравился.

А через полгода разразилась Великая Отечественная война.

Приняв на себя удары танковых и механизированных армад наиболее сильной немецко-фашистской группы армий «Центр». Западный фронт трещал. Несмотря на яростное сопротивление, предпринимаемые частые контратаки и контрудары, его войска отходили, неся огромные потери. Уже 28 июня был сдан Минск и десятки других населенных пунктов.

На одиннадцатый день войны, 2 июля командующего фронтом вызвали в столицу. В предчувствии серьезного разговора, вероятнее всего, с самим Сталиным, Дмитрий Григорьевич помчался по минской автостраде к столице. Он прибыл вовремя, но Сталин его не принял. Разговор состоялся с наркоминделом Молотовым.

Генерал хотел ему объяснить возникшую на фронте ситуацию, но тот не стал слушать, отчужденно сказал:

— Вопрос об отступлении разберут на Политбюро.

А после обеда ему вдруг вручили письменное распоряжение об отбытии снова на фронт.

В 9 часов утра следующего дня он выехал назад.

Павлов смотрел на убегающий под автомобиль асфальт дороги и ему казалось, что на колеса наматывается его жизнь.

Он родился в небольшой деревеньке близ Костромы в бедной крестьянской семье. Закончив сельскую школу, учился в городском училище. В 1914 году был призван в армию. На фронте получил ранение, попал в плен. В 1919 году вернулся на родину.

В гражданскую войну воевал на Южном. Юго-Западном, Туркестанском фронтах, командовал взводом, эскадроном, был помощником командира кавалерийского полка.

В 1922 году окончил кавалерийскую школу, а в 1928 — Военную академию им. М. В. Фрунзе. В 1936 году Павлов командовал механизированной бригадой, когда его направили в Испанию. С той поры и начался его взлет. За четыре года он из комбрига стал генералом армии, Героем Советского Союза, командующим Западным военным округом.

Поздним вечером, когда автомобиль Павлова оставил позади древний Смоленск, и ехавшие устроили короткий отдых, к ним подкатил посланный из столицы автомобиль.

— Приказано возвращаться, — официально произнес старший из догонявших и указал генералу место в своей машине. До самой Лубянки с ним не перебросились словом.

Предусмотрительное ведомство, еще возглавляемое Ежовым, завело на генерала Павлова досье. Впрочем, уже тогда подобные «дела» были заведены на многих военачальников: и Конева, и Тимошенко, и Мерецкова, и Жукова.

Первым в папке был подколот донос на комбрига Павлова, когда он в 1936 году находился в Испании, командовал там танковой бригадой советских добровольцев. Однажды его штаб расположился на богатой вилле с интересной в ней библиотекой. Среди множества книг была одна, автора Гароцкого и называлась «Моя жизнь». Один из офицеров бросил ее в камин, и огонь ее уже сожрал, когда приехал комбриг. Узнав, какую книгу сожгли, он пришел в бешенство.

— Пусть бы люди прочитали, от них бы не убавилось! — назидательно сказал он.

А потом к этой записке «доброжелателя» подкололи письмо комбрига своему командующему округом Уборевичу. Тому самому, который оказался «врагом народа» и был расстрелян. К письму прилагалось разъяснительное примечание: «Находясь в Испании, Павлов имел регулярную переписку с Уборевичем, в одном из писем описывал свою предательскую работу… Создавал заговорщические связи, рекомендовал расширить их, не ограничиваясь троцкистами и анархистами, а привлекать специалистов… Уборевич рекомендовал Павлова как члена контрреволюционной организации… Его инструктировал Фельдман и Урицкий… Проводил в Испании предательскую линию, направленную на поражение войск Республиканской армии…»

И хотя генерал Павлов за испанские дела удостоился звания Героя Советского Союза и ордена Красного Знамени, а затем последовало повышение по службе, однако досье продолжало пополняться новым компроматом. Его уже включили в группу потенциальных военных вредителей, в составе которой числились: начальник Артиллерийского управления РККА Г. Кулик, комиссар данного управления Г. Савченко, комиссар Бронетанкового управления П. Аллилуев и др.

Его арестовали 4 июля 1941 года. Используя материалы досье, следователь заявил: «Следствие располагает сведениями, говорящими, что ваши действия на протяжении ряда лет были изменническими. Они особенно проявились во время вашего командования Западным фронтом».

На это Павлов отвечал: «Я не изменник. Злого умысла в моих действиях как командующего фронтом не было. Не виноват я и в том, что противнику удалось глубоко вклиниться в нашу территорию…»

В своих показаниях Павлов, в частности, говорил:

«Против двух наших дивизий, что прикрывали путь на Брест, действовали сразу три механизированных корпуса. Это создавало превосходство противнику не только в количестве людей, но и в технике…»

«23 июня штабом фронта была получена телеграмма, в которой говорилось, что 6-й мехкорпус имеет только одну четверть заправки горючим. Учитывая это, я сразу же отправил для него все наличное горючее, то есть 200 тонн. Остальное горючее, предназначенное нам, по плану Генштаба находилось в Майкопе…»

«Господство вражеской авиации в воздухе было полное. Особенно с учетом того, что наша истребительная авиация одновременным ударом противника по всем аэродромам, предпринятым в 4 часа утра 22 июня, даже не взлетев, была в значительной степени выбита. За первый день войны мы потеряли до 300 самолетов различных систем… Это произошло потому, что было темно, пилоты не смогли поднять свои самолеты в воздух… Подняться в воздух наши летчики не смогли, так как полетами на новой технике в ночных условиях не овладели…»

«Основной причиной всех наших бед считаю огромное превосходство противника в танках, а также в авиации. Кроме того, на левый фланг Прибалтийского военного округа были поставлены литовские части, которые воевать не хотели. После первого натиска немцев на левое крыло прибалты перестреляли своих командиров и разбежались. Это дало возможность немецким танковым частям нанести мне удар с Вильно…»

Все доводы командующего Западным фронтом генералом Павловым следователями отвергались. Они стояли на своем:

— Напрасно вы пытаетесь свести поражение войск фронта к независящим от вас причинам. Следствием установлено, что вы являетесь участником заговора еще с 1935 года и уже тогда имели намерение изменить Родине.

— Никогда и ни в каких заговорах я не участвовал и ни с какими заговорщиками не общался, — утверждал генерал Павлов. — Это обвинение чрезвычайно тяжелое и неправильное от начала до конца. Если на меня имеются какие-нибудь показания, то все они сплошь и явно лживы и принадлежат тем, кто желал хотя бы в чем-нибудь очернить честных людей, нанести вред государству.

16 июля 1941 года за подписью Сталина было издано совершенно секретное постановление Государственного Комитета Обороны за № 00381. В нем говорилось:

«Государственный Комитет Обороны устанавливает, что части Красной Армии в боях с германскими захватчиками в большинстве случаев высоко держат великое знамя Советской власти и ведут себя удовлетворительно, а иногда прямо геройски, отстаивая родную землю от фашистских грабителей.

Однако наряду с этим Государственный Комитет Обороны должен признать, что отдельные командиры и рядовые бойцы проявляют неустойчивость, паникерство, позорную трусость, бросают оружие и, забывая свой долг перед Родиной, грубо нарушают присягу, превращаются в стадо баранов, в панике бегущих перед обнаглевшим противником.

Воздавая честь и славу отважным бойцам и командирам, Государственный Комитет Обороны считает вместе с тем необходимым, чтобы были приняты строжайшие меры против трусов, паникеров, дезертиров.

Паникер, трус, дезертир хуже врага, ибо он не только подрывает наше дело, но и порочит честь Красной Армии. Поэтому расправа с паникерами, трусами и дезертирами и восстановление воинской дисциплины является нашим священным долгом, если мы хотим сохранить незапятнанным великое звание воина Красной Армии.

Исходя из этого, Государственный Комитет Обороны, по представлению главнокомандующих и командующих фронтами и армиями, арестовал и предал суду военного трибунала за позорящую звание командира трусость, бездействие власти, отсутствие распорядительности, развал управления войсками, сдачу оружия противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций:

1) бывшего командующего Западным фронтом генерала армии Павлова;

2) бывшего начальника штаба Западного фронта генерал-майора Климовских;

3) бывшего начальника связи Западного фронта генерал-майора Григорьева;

4) бывшего командующего 4-й армией Западного фронта генерал-майора Коробкова;

5) бывшего командира 41-го стрелкового корпуса Северо-Западного фронта генерал-майора Кособуцкого;

6) бывшего командира 60-й горно-стрелковой дивизии Южного фронта генерал-майора Салихова;

7) бывшего заместителя командира 60-й горнострелковой дивизии Южного фронта полкового комиссара Курочкина;

8) бывшего командира 30-й горно-стрелковой дивизии Южного фронта генерал-майора Галактионова;

9) бывшего заместителя командира 30-й горнострелковой дивизии Южного фронта полкового комиссара Елисеева…»

Генерала армии Павлова расстреляли 22 июля 1941 года во внутренней тюрьме НКВД в Москве, на Лубянке. Та же участь постигла и всех, упомянутых в постановлении.

В. Я. Качалов 1890–1941

Имя генерала Качалова в августе 1941 года оказалось заклейменным. В приказе Сталин назвал его предателем, и черное пятно оставалось долго несмываемым.

Теперь, когда я слышу его имя, память уносит в прошлое, и возникает непреодолимое желание рассказать о трудной судьбе этого военачальника.

Закончив рассказ по теме, политрук Вязников отложил тетрадь с конспектом:

— А теперь поговорим о положении на фронте.

Мы затихли, насторожились. Знали, что политрук скажет больше тех скупых сводок Совинформбюро, которые печатались в газетах, доставлявшихся сюда, в Монголию, чуть ли не с недельным опозданием.

Наш полевой класс представлял собой три ряда дугообразных ровиков, расположенных против места руководителя: ямки с возвышением из дернины, на котором политрук раскладывал тетрадь и карандаши. Мы же сидели против него, опустив ноги в ровик.

Было не совсем удобно сидеть так в течение двух часов, да еще под солнцем, но приходилось терпеть.

На этом голом, без единого деревца и кустика косогоре, где располагался дивизионный лагерь, не было ни одного сооружения под крышей. Только палатки. Их сотни, выстроенные в ряды и уходящие вдаль.

Впрочем, один деревянный навес имелся, на полевой кухне, но в июне разбушевавшийся ветер снес его начисто. Поэтому и проводились занятия в полевых классах.

Признаться, было бы лучше без классов, но тогда, наверняка, многие бы попытались вначале устроиться поудобнее, прилегли, а потом невзначай и задремали. Ведь умудрялись же спать даже в походе! Ноги, как заведенные, идут, а голова отключена: идешь и спишь, пока не наступишь на пятку идущему впереди.

— Как вам известно, сейчас основные события развернулись на Западном фронте, под Смоленском, — перешел к объяснению политрук. — Город расположен на главной магистрали, ведущей к Москве, и этим объясняется его исключительное значение. Он как бы является щитом столицы. В Отечественную войну двенадцатого года там тоже происходило жестокое сражение русского воинства с наполеоновскими захватчиками.

Неприметный с виду, в полинявшей гимнастерке, стянутой ремнями полевого снаряжения, политрук пользовался в роте большим авторитетом. Не было случая, чтобы он не дал ответа к самым заковыристым вопросам. А уж любители их в нашей роте имелись. Все со средним образованием, некоторые сами в прошлом преподавали. Занимались мы по особой программе, по освоении которой становились командирами взводов, с «кубарем» младшего лейтенанта на петлицах.

— Войска Западного фронта, — продолжал политрук, — нанесли мощные контрудары по гитлеровской группировке, однако сдержать врага не удалось, он продолжает вклиниваться в нашу оборону.

Мы находились за тысячи километров от фронта, но, казалось, были вблизи от него. Многие призывались в Ростове, накатывающаяся к столице и Ростову угроза волновала. Рядом со мной сидел с застывшим взглядом честнейший и добрейшей души Борис Федев. Застыла былинка в зубах Анатолия Хуринова. Подперев щеку, уставился в объяснявшего Иван Мельниченко. Был еще в числе ростовчан Михаил Проскуренко, Леонид Французов.

Когда политрук кончил, посыпались вопросы. Кто-то спросил о полковнике Федюнинском, убывшем в прошлом году в Москву. До того он командовал нашей 82-й мотострелковой дивизией. О нем старослужащие солдаты, участники халхингольских боев, вспоминали часто, поражаясь его смелости, рассудочности, но еще больше взлету по службе. В мае прошлого года он был всего лишь капитаном, а ныне полковник, Герой.

— Он уже генерал, — удивил нас политрук. — Наверное, теперь на фронте.

Потом спросили о полковнике Мишулине, тоже участнике Халхин-Гола. Его бронебригада до выхода в лагеря соседствовала с нами в небольшом городке Баин-Тумэн. И здесь, в лагере, быстроходные колесные танки проносились по нашей тыловой линейке, поднимая бурые облака пыли.

— Полковник Мишулин на Западном фронте, командует танковой дивизией, — последовал ответ.

— А где генерал Качалов? — спросил я.

Вязников настороженно уставился на меня:

— А причем тут Качалов? Почему вы вдруг о нем спросили?

— Он командовал Северо-Кавказским округом. Прошлым летом я видел его в Ростове.

— Генерал Качалов не оправдал надежд Верховного командования. Он недостойно показал себя в бою, — сухо ответил политрук.

— Неужели и он стал врагом народа? — спросил скуластый Басан Хануков, в прошлом учитель из Элисты.

Сидевший рядом степенный Фог — немец из Поволжья, дернул его за гимнастерку:

— Молчи!

— В общем, об этом, товарищи бойцы, не будем говорить. Не все еще изменники и предатели народа выявлены и уничтожены. Есть еще они и в рядах доблестной Красной Армии. Поэтому товарищ Сталин и требует от нас высокой бдительности.

Было неприятно это слышать, словно часть генеральской вины ложилась и на тебя. Недавно перед строем роты нам зачитали постановление о генералах-изменниках. Назывались фамилии Павлова, Климовских, Григорьева, Коробкова. Но Качалов не упоминался. Неужели и Качалов тоже? Не хотелось верить словам политрука.

Генерала Качалова я видел всего один раз, в июне 1940 года, в Ростове. Тогда в театре имени Горького состоялась встреча выпускников школы со знатными людьми города.

Мне с приятелем удалось пробиться в партер и занять удобные места.

— Вот тот, в черной камилавке, профессор Богораз, — узнал одного из сидевших в президиуме мой ДРУГ.

— А рядом с ним артист Мордвинов, — послышался сзади девичий голос. — Тот, что играл Отелло!

О чем-то переговаривалась женщина в синем костюме со своим соседом, тот был в форме железнодорожника. И еще был военный: широкогрудый, на красных петлицах гимнастерки по три звездочки, ордена.

— Кто это? — спросил я друга. Тот пожал плечами.

Первым к трибуне вышел профессор Богораз. Он шел, опираясь на палку, и сидящие в президиуме почтительно уступали ему проход. Мы знали, что он — врач, как-то спешил к больному и попал под трамвай. Теперь ходил на протезах. Профессор говорил, что профессия врача — самая гуманная, и счастлив будет тот, кто овладеет ею. Нет ничего благороднее, чем прийти в трудную минуту на помощь человеку, спасти его. Поэтому он призывает юношей и девушек поступать в медицинский институт.

После Богораза к трибуне вышла женщина. Оказалось, что она тоже профессор, из педагогического института. Голос ее звучал взволнованно и с такой убежденностью, что сидевшие за нами шумливые девчата затихли.

— Ах, девочки, как хорошо она говорит! — не выдержала одна.

Потом выступил мужчина в железнодорожной форме — начальник дороги Нецветай. За ним говорил… нет, не говорил, а декламировал артист Мордвинов. И каждый из выступавших приглашал нас выбрать ту жизненную дорогу, на которую он когда-то сам ступил.

Мы с другом лишь посмеивались: никакие уговоры нас не могли сбить. Мы уже твердо наметили подать заявления в университет: он — на физмат, я — на геофак.

Утихомиривая страсти, председательствующий позвонил в колокольчик.

— Слово предоставляется командующему Северо-Кавказским военным округом генерал-лейтенанту Качалову.

Генерал с трибуны молча оглядел зал.

— Передо мной выступали товарищи, призывали вас поступать в учебные заведения, продолжать учебу, чтобы стать высокообразованными специалистами, нужными нашей Родине. В этом нет ничего необычного. Право трудиться, получить образование завоевано кровью наших отцов, право закреплено Конституцией. Но в мире тревожно, обстановка серьезная, и потому каждый из вас должен быть готовым это право защитить. Защитить с оружием в руках. Не буду долго вас, особенно ребят, агитировать, скажу лишь, что многие осенью будут призваны в армию, а потому готовьтесь к нелегкой, но почетной воинской службе. Это ваша обязанность. Враг опытный, и чтобы победить, нужно быть сильнее его. А потому готовьте себя к недалекой армейской службе.

Слова генерала, словно камни, дробили наши планы и обнажали тревожную действительность приближающейся войны.

Напряженно слушал генерала Богораз, застыла тревога на лице профессора-женщины, понимающе покачивал головой начальник дороги.

При мертвой тишине зала генерал прошел к своему месту, сел и устало положил руки на стол…

В то же лето 1940 года генерал Качалов получил из Наркомата распоряжение о новом назначении. Создавался Архангельский военный округ, и он назначался его командующим. Но прежде ему предстояло прибыть в Москву.

Приказ настораживал. Его предшественника генерал-лейтенанта Грибова тоже вызвали в Москву якобы для переговоров, а он вдруг оказался в Лефортовской тюрьме, где и был расстрелян. А до того Каширин, тоже командующий СКВО, получил повышение, выехал в столицу и там нашел свой конец. А ведь Каширин был героем гражданской войны, командармом, состоял членом военного суда на процессе над Тухачевским, Якиром, Уборевичем!

С высоты своих пятидесяти лет Владимир Яковлевич оглянулся на прожитые годы. Волжанин, из небогатого сословия мелких торговцев (отец имел кожевенную лавку), сам закончил коммерческое училище, совсем не думал о военной карьере. Однако жизнь распорядилась по-своему. После Октябрьской революции он — доброволец Красной Армии. В гражданскую войну — начальник отряда, начальник штаба бригады, а потом и 1-го конного корпуса. Корпусом командовал знаменитый конник Жлоба, лихая голова, человек необыкновенной отваги… Впрочем, Жлоба тоже, как и многие военачальники, недавно расстрелян.

Опасения, однако, оказались напрасными. Было принято решение на территории Архангельского военного округа в кратчайший срок сформировать 28-ю армию, командование которой возложить на генерала Качалова.

В первый же день войны еще не завершившие формирования дивизии этой армии начали выдвигаться в район боевых действий.

По распоряжению Ставки в тылу Западного фронта начал организовываться новый фронт из шести резервных армий. Одной из них была 28-я армия. К середине июля она заняла оборонительный рубеж на широком фронте, прикрывая важнейшее направление к столице. Ее правый фланг находился севернее Ельни, а левый — южнее Брянска. Штаб армии разместился на окраине небольшого городка Кирова, на территории опустевшего фаянсового завода.

Впереди находились дивизии Западного фронта. Они вели ожесточенные бои за Смоленск. Против них действовали превосходящие силы немецкой группы армий «Центр», на главном направлении которой находилась танковая армия Гудериана. Наступление группы было столь обещающим, что начальник немецкого генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер рисовал в радужных красках успех войск. В своем дневнике 8 июля он писал: «Группа армий «Центр» должна двусторонним охватом окружить и ликвидировать действующую перед ее фронтом группировку противника и… открыть себе путь на Москву… Непоколебимо решение фюрера сровнять Москву и Ленинград с землей, чтобы полностью избавиться от населения этих городов, которое в противном случае мы потом будем вынуждены кормить в течение зимы. Задачу уничтожения этих городов должна выполнить авиация. Для этого не следует использовать танки. Это будет «народное бедствие, которое лишит центров не только большевизма, но и московитов (русских) вообще» (слова Гитлера. — А.К.)… После уничтожения русской армии в сражении под Смоленском надлежит перерезать железные дороги, ведущие к Волге, и овладеть всей территорией до этой реки. После этого рейдами подвижных соединений и авиации уничтожить оставшиеся русские промышленные центры».

Смоленск имел стратегическое значение, и этим определялось то упорство, которое проявляли войска в сражении за него. Оно началось 12 июля, когда немецкие танковые части, захватив советские войска в клещи, вышли на подступы к городу. В окружении остались три наши армии — 19-я, 16-я и 20-я. Через четыре дня Смоленск пал.

Но сражение за город продолжалось. Его вели находившиеся в окружении советские армии и подошедшие из глубины страны резервы. По распоряжению командования были созданы пять ударных групп, которые должны были восстановить положение у Смоленска. Одна из таких групп создавалась в 28-й армии, действия которой должен был возглавить сам командарм.

Группа генерала Качалова, как, впрочем, и остальные, состояла из трех дивизий: 149-й, 145-й стрелковых и 104-й танковой. Предстояло на первом этапе овладеть городом Рос лав л ем, чтобы в последующем ударить на Смоленск.

К исходу 22 июля группе удалось сосредоточиться севернее Рославля. Взаимодействуя с группами Хоменко и Рокоссовского, она начала наступать на Смоленск. Но, как это часто бывало на войне, сюда же, к Рославлю, устремились и немецкие дивизии Гудериана. Их было девять, в их числе один мотокорпус, отличавшийся не только высокой подвижностью, но и огневой мощью.

Превосходство противника было четырехкратным. Однако советские дивизии, начав с утра 23 июля наступление, отбросили врага и продвинулись до 60 километров. Авиация противника «висела» над боевыми порядками, то и дело приходилось отбивать контратаки пехоты и танков врага. В ходе боя части 149-й стрелковой дивизии захватили в плен около 600 гитлеровцев.

Успешно наступали 145-я стрелковая и 104-я танковая дивизии. Преодолевая упорное сопротивление противника, войска группы настойчиво продвигались к Смоленску. 28 июля они столкнулись с основными силами танковой группы Гудериана. Завязался бой, который продолжался 29-го, 30-го и 31 июля. О его напряженности можно судить по тем потерям, которые несли наши части. Так, один лишь мотострелковый полк потерял 473 человека убитыми и ранеными.

Разведка донесла, что противник стягивает свои силы не только с фронта и фланга, но и оказался уже в тылу, где находилась 222-я стрелковая дивизия 28-й армии.

2 августа обстановка для оперативной группы Качалова стала угрожающей. Механизированным частям противника удалось выйти не только в ее тыл, но и «вбить» клинья между дивизиями, разобщив их действия. Однако приказ о наступлении на Смоленск оставался в силе, его нужно было выполнять.

Оценив обстановку, командарм принял решение продолжать наступать, прикрывшись частью сил со стороны Рославля. Там уже кипел бой на улицах. Даже находясь в полном окружении, генерал Качалов не отказывался от решительных действий по уничтожению противника.

С каждым часом положение группы становилось все более угрожающим. Теперь уже было ясно, что ее войска попали в «мешок», и оставался еще «незатянутым» неширокий выход через деревни Лы-совка и Старинка, на восток, к реке Остер.

Штаб группы находился в лесу, и все ожидали прибытия стрелкового полка, который предназначался в авангард. Он должен был прорвать кольцо окружения и обеспечить выход штаба группы.

При тусклом свете фонаря генерал вглядывался в помятую карту. За эти дни боев он исчертил всю ее цветными карандашами, отражая в ней меняющиеся десятки раз положения частей. Теперь вместе с начальником штаба группы генералом Егоровым он наметил на карте план вывода войск из окружения.

Командарм понимал сложность обстановки, всю ответственность, какая легла на его плечи за сохранение подчиненных полков и дивизий, за тысячи солдатских жизней. Вглядываясь в карту, он еще и еще оценивал как бы со стороны трудности, какие ожидают на пути и какие они должны преодолеть.

Авангардный полк должен был подойти вечером, с тем, чтобы ночью, используя неожиданность, атаковать гитлеровцев и сломить их сопротивление. Но время шло, а полка все не было. За ним посылали офицеров связи, чтобы те настойчиво потребовали от командира ускорить прибытие, но тот отвечал, что подразделения связаны боем и не могут оторваться от противника. Если же начнут отходить, то противник начнет «на плечах» их самих преследовать.

А тут еще разведка принесла тревожное сообщение. Ее дозоры, миновав Лысовку, подошли к Старинке, куда должен был следовать штаб группы, и на окраине попали под сильный обстрел: в деревне находились гитлеровцы. Горловина «мешка» затягивалась.

Наконец полк прибыл. Его командир Пилинога начал было оправдываться, но генерал не стал слушать.

— Без промедления к Лысовке, а оттуда к Старинке. Но знай, полковник, там уже немцы. Придется прорываться с боем.

Двигались по двум маршрутам: справа — колонна 145-й стрелковой дивизии генерала Вольхина, слева — части 149-й дивизии генерала Захарова. Впереди полк Пилиноги, за ним — штаб группы, артиллерия, автотранспорт. Здесь же единственный танк командарма, бронеавтомобиль связи. Как и донесла разведка, в Старинке оказались немцы, и по оказанному сопротивлению можно было догадаться, что там находились значительные силы. Атаковавшие наши стрелковые цепи не смогли ворваться в деревню и отошли.

На наблюдательный пункт командира полка прибыл командарм. Пилинога доложил ему о неудаче.

— Нужно послать в цепь штабных офицеров, — предложил начальник штаба Егоров.

Командарм не стал возражать, подозвал адъютанта майора Погребаева.

— Всех командиров в цепь, и танк сюда подтяните.

Майор сел в бронеавтомобиль, помчался к штабу передать приказ командарма.

Пилиноге генерал сказал:

— Готовьтесь к повторной атаке! В 13.00 начать! Резервный батальон посадить на автотранспорт для преследования противника.

Генерал был уверен, что на этот раз атака завершится успехом, и по овладению Старинкой враг пустится в бегство.

Подтянули орудия, минометы, пулеметы. Коротким огневым налетом подавили на окраине точки противника.

— Ура-а! — загремело в солдатской цепи. — Ура-а!

Где-то там бежал бригадный комиссар Колесников, офицеры штаба, стреляя на ходу из винтовок и пистолетов.

— Танк! — распорядился генерал.

Полковник по решительному виду командарма понял, что тот намерен поддержать атаку огнем своей машины.

— Товарищ генерал, может, воздержаться…

Но генерал не дал договорить. Ослабил на комбинезоне ремень, полез в люк.

«Тридцатьчетверка» вздрогнула и, выбросив сизый клуб газов, двинулась вдогонку солдатской цепи. Ведя огонь на ходу, танк догнал эту цепь, некоторое время двигался с ней вместе, а потом, когда огонь из деревни усилился, рванулся вперед, как бы увлекая за собой людей.

Подмяв пулеметную точку, танк ворвался в деревню. И скрылся в гуще строений. Лишь изредка оттуда доносились частая пальба, хлопки гранат, резкие, рвущие воздух выстрелы орудий.

Пехота рвалась к деревне, однако овладеть ею не удалось. Перед окраиной на пути цепи противник поставил огневую завесу, заставил красноармейцев вначале залечь, а затем и отступить. И новая попытка прорваться к танку не удалась. Оставалось одно: изменить направление отхода, прорваться в обход Старинки, по бездорожью…

А экипаж танка с генералом во главе продолжал сражаться. Яростно строчил пулемет, била пушка. Тогда немцы подтянули тяжелые орудия, выкатили их на прямую наводку. Но сталь башни выдержала удары, не поддалась и лобовая броня. Один снаряд угодил в гусеницу, разбил трак, танк потерял возможность двигаться, стал мишенью. На него обрушился град снарядов. Один угодил в борт, пробил броню и разорвался внутри.

Их всех вынесли из машины бездыханными. Один из погибших привлек внимание немцев: крупный мужчина со звездами на петлицах. Это был генерал Качалов. В тот же день жители деревни похоронили всех, не зная ни имен, ни фамилий.

Немногим тогда удалось вырваться из железного кольца окружения. Но в числе удачников нашелся один, который заявил, что командарм Качалов бросил всех и ушел.

— Как ушел? Куда?

— Известное дело, куда! Переметнулся к немцам! Сел в танк — и был таков.

Клевета в виде донесения легла на стол начальника Главного политического управления Красной Армии Мехлиса. Опять генералы-изменники! Да сколько же их! Недавно расстреляли командующего фронтом Павлова и вместе с ним группу высших чинов, потом была еще большая группа осужденных генералов. Теперь вот Качалов…

Мехлис не стал разбираться в обстоятельствах: было не до того. Зато он поспешил доложить Сталину еще об одном «генерале-предателе», приверженце тухачевщины. А уж о его умении преподнести дела в нужном свете многие знали. Ведь не один год Лев Захарович проходил в помощниках у Сталина.

— Разрешите подготовить о случившемся приказ?

— Не надо. Я сам напишу, — сказал вождь.

Не выпуская трубку из руки, Сталин степенно вышагивал по огромному кабинету.

— Некоторые большие начальники недостойно показали себя в бою, проявили малодушие и трусость, — диктовал он и подкрепил мысль фактом:

— Командующий 28-й армией генерал-лейтенант Качалов проявил трусость и сдался в плен, а штаб и части вышли из окружения.

Потом он высказал упрек двум другим генералам, якобы проявившим в бою малодушие.

— Это позорные факты. Трусов и дезертиров надо уничтожать. — Пройдя по дорожке к двери, он продолжил: — Приказываю: срывающих во время боя знаки различия и сдающихся в плен считать злостными дезертирами, семьи которых надлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших Родину. Расстреливать на месте таких дезертиров.

Он бросил взгляд на стоявшего у стола помощника, торопливо записывающего его слова в тетрадь.

— Второе: попавшим в окружение — сражаться до последней возможности, пробиваться к своим. А тех, кто предпочитает сдаться в плен, — уничтожать всеми средствами, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственных пособий и помощи.

Так был рожден известный приказ № 270 от 16 августа 1941 года, получивший в армейских кругах название приказа отчаяния. По этому приказу находившаяся в эвакуации на Урале семья генерала Качалова незаслуженно испила до дна горькую чашу. Сам же генерал осенью того же года был заочно осужден и приговорен к расстрелу с конфискацией имущества и лишению наград и званий. Судили мертвого.

Лишь в 1956 году ему было возвращено честное имя с посмертным награждением орденом Великой Отечественной войны I степени.

Так сложилась нелегкая судьба военачальника, имя которого связано еще с далекого времени гражданской войны с тихим Доном, нашей донщиной.

И еще одно событие напомнило об этом мужественном человеке. Спустя полтора года после его гибели, в феврале 1943 года, наступавшие от Волги войска освободили Ростов. Первыми в город ворвались дивизии 28-й армии. Той самой, которая в суровую пору сражалась на трудных рубежах под командованием генерала Качалова.

П. В. Рычагов 1911–1941

Все началось с поступившей из Москвы телеграммы.

— Читайте, — подал Павлу синий бланк с наклеенными ленточками текста неулыбчивый и предельно исполнительный командир дивизии полковник Ванюшкин.

«Срочно командировать старшего лейтенанта Рычагова в распоряжение командующего ВВС страны. Прибытие…» Срок такой, что нужно выезжать немедля, чтобы успеть на проходящий поезд.

— Сдавайте немедленно дела и на станцию! Там обратитесь к коменданту, его предупредят, — приказал командир дивизии.

Всю дорогу Павла не покидала беспокойная мысль: «Зачем вызывают? Что ему, старшему лейтенанту, летчику-истребителю, скажут в штабе главного авиатора страны?»

Поезд прибыл в столицу ночью, а утром Рычагов уже был в наркомате, в кабинете самого командарма Алксниса. Слушая рапорт прибывшего, строгий латыш оценивающе оглядел его крепко сбитую фигуру, потом справился о здоровье, о летных делах, семье.

— Жены нет, холостякую, — ответил Павел.

— С этим успеется. — И спросил: — Вам, конечно, известно об испанских событиях? Так вот, правительство этой страны запросило у нас помощи. Ее армия нуждается в летчиках. Согласны вы добровольцем ехать в Испанию?

Предложение было столь неожиданным, что Павел оторопел: «В Испанию? Страну, о которой только читал, даже не мечтал побывать когда-либо в ней!»

— Кем? Летчиком-инструктором?

— Нет, боевым летчиком, истребителем.

— Я готов, товарищ командарм.

Через две недели он уже был в далекой стране, а еще немного спустя взлетел на курносом истребителе в синее небо.

Он хорошо помнил свой первый бой и сбитый им неприятельский самолет. Тогда их звено атаковали шесть итальянских «фиатов». Превосходство у противника полное, но тройка И-16 не отступила. Самолеты стрижами носились в небе, выписывали замысловатые виражи, чтобы уклониться от атаки «фиатов» и занять выгодное для стрельбы положение.

Павлу, наконец, удалось поймать момент, когда один из итальянских самолетов оказался в прицеле его пулемета. Нажав на гашетку, ударил очередью по стервятнику.

Но и его самолет оказался поврежденным. Мотор работал с перебоями, в нем что-то стучало, слышался подозрительный посвист. Летчик с тревогой вглядывался в горизонт: где-то за желтыми холмами лежал аэродром, с которого взлетел и на который должен возвратиться. О прошедшем бое не думал, в голове одна мысль: только бы долететь… Только бы дотянуть…

А на подлете, зайдя для посадки, холодея, подумал: «Выйдут ли из гнезд колеса шасси? Не заклинило ли их?» Но, слава богу, все обошлось. Круто спланировав, он посадил «ишачка» как надо.

Самолет оказался весь изрешеченный пулями. Пробоины были рассыпаны по всему фюзеляжу и плоскостям. Пара пуль угодила в бронированную спинку сиденья — единственную защиту летчика, оставив на металле глубокие вмятины. Немного повыше — и ему бы конец.

— Ну, Рычагов, не иначе как ты в рубашке родился, — покачивали головой летчики. — А может, кто-то здорово за тебя молился.

А кто молился? Разве что мать в Нижних Лихо-борах. Деревенька расположена у самой Москвы. Никого, кроме матери, у Павла нет. Жены нет, и семьей не обзавелся…

И был еще, шестой, сбитый им самолет: немецкий «мессершмитт». Эти узкокрылые и маневренные истребители появились позже. Когда он впервые увидел одного в небе, то подумал, что на стекла его очков попала соринка. Попытался смахнуть ее. Но ошибся.

Он долго с ним возился, пока не улучил момента и не ударил из пушки. «Мессер» упал неподалеку от аэродрома, и Павел побывал возле него. Долго ходил, разглядывал бронированный фюзеляж и удивлялся, что самолет цельнометаллический, и летчик в нем надежно защищен. «Нам бы такие», — подумал он.

Из Испании Рычагов вернулся в конце 1937 года с Золотой звездой Героя, двумя орденами Ленина, в петлицах две «шпалы» майора.

Вскоре в клубе подмосковного городка, где летчики нередко проводили вечера, он познакомился с Машей — будущей женой. Она стояла неподалеку в спортивном костюме, лыжных ботинках, белом беретике. Как бы не замечая его, с независимым видом смотрела в сторону. И Павел подошел к ней, чтобы пригласить на вальс.

Оказалось, что девушка пришла сюда прямо с лыжных соревнований, не успев переодеться. Голубоглазая, с застенчивой улыбкой, она походила на озорного подростка.

На следующий вечер он не узнал ее: Маша была в форме летчика — капитана, казалась строгой, недоступной.

— Это вы? Летчик? — не скрыл Павел удивления. — Летаете?

— Командир эскадрильи…

Мария Нестеренко мечтала об авиации со школьной скамьи. Закончив аэроклуб, поступила в летную школу. Летала она мастерски. Ее направили в авиаполк. Она была в числе немногих женщин, овладевших не без успеха мужской профессией.

Через неделю, в декабре 1937 года, Павел получил новое назначение: с группой воздушных асов улетел в Китай. Возвратился через год. На гимнастерке рядом с орденами Ленина красовался орден Красного Знамени.

А когда у озера Хасан разгорелись военные события, Павел Рычагов возглавил там авиацию. И снова награда — орден Красного Знамени.

На вызов в столицу он ехал с ожиданием не только разговора с наркомом обороны, но и встречи с Машей, с которой переписывался.

— Вы назначаетесь начальником Главного управления Военно-Воздушных Сил страны, — объявил ему Ворошилов. — Товарищ Сталин утвердил вашу кандидатуру. Будете самым молодым главнокомандующим.

Маша вскоре стала его женой.

В декабре 1940 года на большом совещании высшего командного состава Рычагов выступил с докладом об использовании авиации в современной войне. Перед ним выступали генералы армии Жуков и Тюленев, генерал-полковник Павлов. Опытные военачальники высказали немало ценных предложений для развития военной науки в преддверии войны. Генерал-лейтенант Рычагов, основываясь на личный опыт, изложил взгляды на способы завоевания господства в воздухе.

— Отличный доклад! — похвалил начальник Генштаба Жуков.

Однако столь лестная оценка не смогла погасить его волнения за то, что не сумел сказать правды о слабости нашей авиации, что недавняя восторженность рекордами наших летчиков не отражает истинного положения. Война в Испании показала, что советские самолеты по техническим и боевым качествам уступают немецким. Он не сказал потому, что в этом случае его ожидала участь его предшественников: Алксниса расстреляли, опытного командарма Локтионова арестовали, на Лубянке находится непревзойденный ас Смушкевич. Все они ранее пребывали на том посту, какой ныне занимает он, двадцатидевятилетний Павел Рычагов. Неизвестно, где находится многоопытный Туполев и другие авиаконструкторы.

А потом была война… Ночью и под утро 22 июня в штаб ВВС посыпались шифровки: одна тревожнее других. В них сообщалось не только о налетах немецкой авиации, но и об огромных потерях. Внезапными налетами врагу удалось уничтожить и повредить наши самолеты прямо на аэродромах, не позволив им подняться в воздух. Число потерь перевалило за тысячу, но Павел Рычагов понимал, что после уточнения их будет больше.

Последние дни и буквально вчера он просил, настаивал, чтобы самолеты переправили на запасные и полевые аэродромы, места, которые сохранялись в тайне, но сделать это ему не разрешили.

— Нельзя. Есть на то строгий приказ свыше.

Чей приказ — не говорили, но он догадывался, что приказ Сталина.

И тогда он, в недавнем прошлом боевой летчик, а ныне главный над авиацией, настоял, чтобы ему разрешили вылететь туда, где уже бушевала война.

Настойчиво зазвонил телефон.

— Вы в курсе авиационной обстановки? — услышал он голос Жукова.

— В курсе, — ответил коротко.

— Какой отдали приказ своим начальникам?

— Действовать по разработанным планам… Есть необходимость вылететь мне на Западный фронт. Уточнить обстановку на месте.

— Вылетайте. Наркома поставлю в известность, — с присущей ему решимостью сказал начальник Генерального штаба.

Сам Жуков по приказу Сталина вылетал на Юго-Западный фронт, к Кирпоносу, чтобы помочь ему организовать контрудар.

Павел Васильевич позвонил на квартиру, чтобы предупрёдить Машу о своем убытии. Но ее дома не было. «На аэродроме». И он позвонил туда. Мария Петровна служила в одном из столичных авиационных полков.

— Майор Нестеренко слушает, — послышался в трубке знакомый голос.

— Маша, я улетаю. Ненадолго. Ты не волнуйся. Звони в штаб, там будут знать, где я.

— До свидания, — подавив вздох, ответила она.

Прилетев на Западный фронт, Рычагов наблюдал с земли, как два немецких истребителя уничтожили четыре наших тяжелых бомбардировщика. Они вынырнули сверху, из облаков, юркие, стремительные. Генерал сразу узнал их, они запомнились ему еще по Испании, эти злосчастные «мессеры».

Они с ходу атаковали идущий последним наш бомбардировщик, хлестнули по нему очередями. Тот моментально вспыхнул и после взрыва стал в небе разваливаться. А «мессеры» уже били по второму, и тот с бьющим от моторов пламенем круто пошел к земле.

Потом Рычагов попал на главный аэродром, там должен был его встречать командир авиационной дивизии.

Рычагов с трудом узнал полковника Ванюшкина, того самого, который пять лет назад направил его, тогда старшего лейтенанта, в Испанию.

— Дивизии, товарищ генерал, нет. — Не глядя на него, полковник указал в сторону самолетной стоянки, где в беспорядке лежали искореженные и обгоревшие боевые машины. — Вот что осталось от дивизии.

Рычагов с трудом подавил в себе нарастающее бешенство.

— Так нужно было вчера перебросить их отсюда…

— Не разрешили.

Генерал Рычагов возвратился в Москву, и на аэродроме его предупредили, чтобы поспешил в Кремль, на совещание к Сталину. Он едва успел, вошел в кабинет последним.

Разговор, конечно, шел о безрадостном положении наших войск: над ними нависла катастрофа. Потом Сталин негромким голосом обратился к нему:

— Меня беспокоит еще и то, почему, товарищ Рычагов, наша авиация несет поражение не только на земле, но и в воздухе? Почему такие потери?

Рычагов поднялся. С молниеносной быстротой вспомнились проведенные им воздушные бои, всплыла недавняя картина расстрела «мессершмиттами» наших бомбардировщиков, промелькнула и бронированная спинка летчика со следами вражеских пуль.

— Так что вы скажете, товарищ Рычагов? — Сталин стоял рядом, держа у груди трубку. От нее тянулась едва видимая сизая струйка. — Почему такие потери? Долго ли они будут такими? Можете ли вы дать ответ?

Молчание становилось угрожающим.

— Могу, товарищ Сталин, — пересиливая в горле спазму, наконец, ответил генерал: — Потери будут до тех пор, пока летчики не пересядут на современные самолеты. Ныне они летают на гробах.

Вскинув голову, Сталин уставился на летчика, даже отступил. Остолбенел Молотов. Зловеще блеснули стеклышки пенсне Берии. Застыло испуганное недоумение на старческом лице Калинина. Окаменели сидевшие за столом военные.

Это был не просто ответ, в словах генерала звучал дерзкий вызов. Подобного еще никто не посмел допустить в разговоре с всесильным генсеком.

У Сталина глаза вдруг пожелтели — верный признак гнева. Он вонзил в генерала острый, неподвижный взгляд, казалось, сверлил его. И все увидели, как виски молодого генерала вдруг засеребрились.

— Молодой человек сказал нехорошо, — отведя взгляд и с хрипотцой в голосе, произнес Сталин. — Очень нехорошо.

В зловещей тишине он направился к двери, ведущей в его личную комнату. Дверь за хозяином кабинета бесшумно закрылась.

— На сегодня заседание отменяется, — сказал вошедший помощник генсека бритоголовый Поскребышев.

В подтверждение высказанного генералом сошлемся на авиационные авторитеты. Известный авиаконструктор А. Яковлев позже писал: «В воздушных боях наши истребители оказались хуже немецких, уступая им в скорости и особенно в калибре оружия и дальности стрельбы… Это был реальный факт: мы явно отставали в области авиации. Нашумевшие рекордные самолеты и самолеты-гиганты никак не могли заменить того, что требовали условия войны».

В тот день Машу с утра охватило недоброе предчувствие. Ей казалось, что сегодня должно что-то произойти. Может с Павлом, а возможно — с ней. Павла в Москве не было, улетел на запад, к линии фронта. У нее же в полку полеты не были запланированы.

Она позвонила к нему в управление, и там сказали, что командующий должен сюда вернуться. А когда вечером она снова справилась о нем, ей ответили, что Рычагов уже в Москве и сейчас на большом совещании, возможно, задержится.

Ночью он не появился, не явился и утром… Могла ли она предвидеть, что в это время в служебном кабинете Павла, заместителя наркома обороны, в его сейфе и ящиках стола неизвестные рылись в бумагах. Сослуживцы такое наблюдали в 38-м году, когда смещали командарма Алксниса, и в прошлом году, когда начальствовал Смушкевич.

А на следующий день к штабу ее полка подкатила черная «эмка». Сидевший в ней справился у дежурного, где заместитель полка Мария Петровна Нестеренко.

— Майор на летном поле руководит полетами, — ответили ему.

Увидев двух военных с малиновыми петлицами и знаком НКВД на рукаве гимнастерки, она сразу поняла, что приехали за ней.

— Вот ордер на ваше задержание. Следуйте за нами.

Она не стала возражать. Когда же предложили снять майорские знаки с петлиц, отказалась.

— Звания меня никто не лишал. Снимать не буду.

— Тогда это сделаем мы…

Путь до Лубянки был недалеким.

Создавая «дело» новой военной заговорческой группы, арестовали генерала армии Мерецкова, наркома вооружения Ванникова, начальника управления ПВО генерал-полковника Штерна, генерал-лейтенанта, дважды Героя Советского Союза Смушке-вича, командующего войсками Прибалтийского особого военного округа генерал-полковника Локтионова. В ту же группу включили и Павла Рычагова.

Искушенные следователи долго и терпеливо допрашивали генерала Рычагова, пытаясь получить нужное. Он же от всех обвинений отказывался, упорствовал. И тогда терпение палачей лопнуло: после очередного допроса Павлу сломали ребра, отбили почки, приволокли в камеру едва живого.

— Я ничего не подписал, — сказал он запекшимися от крови губами.

Когда в октябре 1941 года над Москвой нависла угроза немецкого вторжения, всех арестованных перевезли подальше от опасности, на Волгу. Там с прежним усердием следователи продолжали свое дело.

Утром 28 октября следователь Рейцис допрашивал Марию Петровну Нестеренко с целью выбить из нее компромат против мужа. Вошел доверенный Берии майор Родос. Наклонившись, тихо сказал:

— Кончай работу, отправляй ее в камеру. — Когда женщину увели, объяснил: — От шефа получено распоряжение…

Светя фарами, пять крытых брезентом машин выехали из ворот тюрьмы. Миновав окраину города, они направились к поселку Барбыш. Там, в глубине леса находился окруженный забором спецучас-ток НКВД. Въезд перекрывал полосатый шлагбаум, а вывешенное объявление предупреждало: «Опасная зона! Вход воспрещен!»

— Выводить пятерками! — скомандовал старший и стал выкликать:

— Штерн… Локтионов… Смушкевич… Савченко… Рычагов… Рычагов! — повторил он, повысив голос.

И тут в напряженной ночной тишине пронесся женский крик:

— Павел!.. Павел!.. Это я, Мария!

— Кто кричит? Молчать! — прикрикнул начальник в добротном полушубке.

Павел узнал ее голос. «Но почему она здесь? Ее-то за что?»

— Гражданин начальник, это моя жена, Мария Нестеренко! Позвольте проститься!..

— Нестеренко я! Мария Нестеренко, жена Рычагова! — в подтверждение назвалась она.

— Нельзя! Первую пятерку увести! — скомандовал старший, и охрана, окружив арестованных, подталкивая, увела их в темень ночи…

Женщин, а их было трое, увели последними. Спотыкаясь о смерзшиеся неровности дороги, они спустились в лощину, миновали горку, источавшую острый запах извести, когда оказались на поляне, слепя их, вспыхнул свет фар. И сразу ударили выстрелы…

В ту же ночь появился документ, названный актом. В нем сообщалось: «Город Куйбышев, 1941 год, октября 28 дня. Мы, нижеподписавшиеся, согласно предписанию Народного Комиссара внутренних дел СССР, генерального комиссара государственной безопасности тов. Берия Л. П. от 18 октября 1941 года за № 2756/Б, привели в исполнение приговор о ВМН (высшая мера наказания. — А.К.) — расстрел в отношении следующих 20 человек осужденных:

Штерн Григорий Михайлович, Локтионов Александр Дмитриевич, Смушкевич Яков Владимирович, Савченко Григорий Косьмич, Рычагов Павел Васильевич…

Розова-Егорова Зинаида Петровна, Фибих Александра Ивановна, Нестеренко Мария Петровна».

Г. М. Штерн 1900–1941

Григорий Михайлович Штерн — генерал-полковник. В Советской Армии с 1919 года. Во время гражданской войны в качестве комиссара полка, бригады, политотдела стрелковой дивизии участвовал в боях с белогвардейцами на Южном фронте.

После войны — комиссар полка, штаба стрелковой дивизии и конного корпуса.

С 1923 по 1925 год Г. М. Штерн участвовал в борьбе с басмачеством на Туркестанском фронте. Затем — начальник политотдела 7-й кавалерийской дивизии.

Учитывая деловые качества, Штерн был выдвинут на ответственную должность порученца наркома обороны СССР, на которой находился по 1936 год.

Во время войны в Испании был главным военным советником при республиканском правительстве. По возвращении в мае 1938 года — начальник штаба Дальневосточного фронта. В августе того же года руководил боевыми действиями войск в районе озера Хасан. После командовал 1-й отдельной Краснознаменной армией на Дальнем Востоке.

В 1939 году возглавлял фронтовое управление, координировавшее действия советских войск на Дальнем Востоке и МНРА во время боев на реке Халхин-Гол.

За образцовое выполнение заданий, героизм и мужество, проявленное в боях с японскими захват-чинами, Штерну было присвоено звание Героя Советского Союза.

Во время советско-финляндской войны 1939–1940 годов командовал 8-й армией.

В январе 1941 года Г. М. Штерна вновь направляют на Дальний Восток командующим Дальневосточным фронтом.

В апреле он возглавил Управление ПВО Народного комиссариата обороны, а 7 июня его арестовали, «с согласия Буденного», как указано в резолюции об аресте.

Во время нахождения под стражей Штерн подвергался нечеловеческим пыткам, однако ложных показаний, каких добивался от него Берия и его подручные, он не дал. Лишь на допросе 27 июня он, не выдержав пыток, показал, что с 1931 года являлся участником заговорщической организации и агентом немецкой разведки, однако в конце протокола он дописал: «Все вышеизложенное я действительно показывал на допросе, но все это не соответствует действительности и мною надумано, так как никогда в действительности врагом, шпионом и заговорщиком я не был».

Во время халхингольских событий Штерн являлся командующим фронтовой группы войск, в подчинении которого находилась армейская группа Жукова. Выдвигая Штерна на эту должность, руководители страны признавали его как одного из наиболее опытных и грамотных военачальников, оставшихся после репрессии 1937–1938 годов. После разгрома японцев у озера Хасан его действия получили высокую оценку наркома обороны. В приказе № 0040 от 4 сентября 1938 года указывалось: «…Японцы были разбиты и выброшены за пределы нашей границы благодаря умелому руководству операциями против японцев т. Штерна и правильному руководству т. Рычагова действиями нашей авиации».

Подводя итоги халхингольским событиям в августе 1939 года, нарком в приказе отмечал действия Жукова и Штерна. Им одновременно присваивалось звание Героя Советского Союза.

Присущая дальновидность военачальника позволила Штерну сделать предположение, что вслед за авантюрами у озера Хасан и на реке Халхин-Гол японцы предпримут более серьезные действия, а потому необходимо сибирские воинские формирования довести до их штатной численности. Он сумел добиться специального разрешения Политбюро ВКП(б) о приведении войск Дальнего Востока в боеготовное состояние.

В своем донесении наркому обороны от 13 июля 1939 года Штерн писал: «…Я по-прежнему считаю необходимым: 1. Тихо, распорядительным порядком влить в войска 1-й и 2-й ОКА (Отдельные Краснознаменные Армии. — AJC.) все положенные мобпла-ном местные ресурсы, хотя это и будет порядочным ущербом. 2. Отмобилизовать распорядительным порядком положенные схемой развертывания для Востока части внутренних округов, учить и учить их».

Эти предложения были приняты и к концу 1940 года войска были развернуты. С началом войны, а точнее, в период боев за Москву, они были туда переброшены и сыграли в сражении решающую роль.

А. Д. Локтионов 1893–1941

Александр Дмитриевич Локтионов по окончании школы прапорщиков в 1916 году командовал ротой и батальоном на Западном и Юго-Западном фронтах первой мировой войны. В 1917 году был избран помощником командира полка.

Активный участник гражданской войны, Локтионов сражался с белогвардейцами на Южном и Кавказском фронтах. Полк под его командованием освобождал Донбасс, участвовал в ликвидации белогвардейских десантов на Дону, Кубани, в Крыму.

После войны Локтионов командовал стрелковой дивизией, с 1930 года — корпусом. В 1937 году назначен командующим войсками Среднеазиатского военного округа и в том же году — начальником ВВС РККА — заместителем наркома обороны СССР по авиации.

С 1940 года он — командующий войсками Прибалтийского особого военного округа, проводит большую работу по повышению боевой готовности войск в предвоенные годы. Генерал-полковник. Награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды, медалью «XX лет РККА».

В ходе следствия к нему применялись мучительные пытки. В заявлении от 16 июня 1941 года Локтионов писал: «Я подвергаюсь огромным физическим и моральным испытаниям. От нарисованной перспективы следствия у меня стынет кровь в жилах. Умереть, зная, что ^гы не был врагом, меня приводит в отчаяние… Я пишу последние слова — крик моей души: дайте умереть честной смертью в труде за интересы моей родины — Советского Союза. Умоляю свое правительство — спасите жизнь. Я не виновен в измене Родине. Бывший ген. полковник Локтионов».

Его расстреляли 28 октября 1941 года.

Я. В. Смушкевич 1902–1941

Яков Владимирович Смушкевич был признанным авторитетом у советских авиаторов. «Авиационный Чапаев» — так назвал его известный полярный летчик Михаил Водопьянов.

Службу в авиации Смушкевич начал в далеком 1922 году, когда молодого командира пехоты родом из Литвы направили в летную эскадрилью осваивать незнакомое дело — авиацию. Потом была учеба в Качинской военной школе летчиков. По окончании ее, в ноябре 1931 года, он стал командиром 201-й авиабригады.

Когда летом 1936 года в Испании вспыхнула война, он одним из первых изъявил желание ехать туда добровольцем, сражаться с мятежниками. Было совсем как у поэта Светлова:

В октябре под именем генерала Дугласа он возглавил отряд советских летчиков в Испании. Его знали многие испанцы. Мадридцы не раз видели в небе сражающийся с вражескими самолетами его юркий истребитель. Он был душой многих воздушных операций.

Когда республиканскому командованию стало известно о подготовке мятежниками атаки Мадрида, Смушкевич сосредоточил на ближайших к фронту аэродромах авиагруппу в составе 45 истребителей, 15 штурмовиков, 11 бомбардировщиков. В ходе оборонительных боев самолеты оказали сухопутным частям республиканцев большую помощь. Враг был остановлен, а потом отступил. Самолеты, которыми командовал Смушкевич-Дуглас, вылетали на боевые задания по несколько раз в день, наносили врагу ощутимые удары. За мужество, отвагу и героизм, проявленные в боях в Испании, Яков Владимирович был награжден орденом Ленина и удостоен звания Героя Советского Союза.

По возвращении из Испании он окончил курсы усовершенствования начсостава при Военной академии им. М. В. Фрунзе. Был назначен заместителем начальника ВВС РККА.

В мае 1939 года в далекой Монголии возник военный конфликт у реки Халхин-Гол. «Я имею боевой опыт и должен быть там!» — заявил Смушкевич начальнику управления Военно-Воздушных Сил страны командарму А. Д. Локтионову. В июне он с группой из 48 опытных летчиков прибыл в Монгольскую Республику. Там он возглавил военно-воздушные силы армейской группы, которой командовал будущий маршал Г. К. Жуков.

В первых боях японские летчики сумели завоевать господство в воздухе благодаря лучшей подготовке летчиков и техническим данным своих самолетов. Нужно было научить молодых, не имеющих боевого опыта советских летчиков грамотно вести воздушный бой, объяснить слабые стороны вражеской боевой техники, умело использовать боевые и технические возможности наших самолетов. Смушкевич, не щадя себя, взялся за дело. Целыми днями он был на аэродромах, учил летчиков, передавал свой опыт молодежи. Вскоре в боевые части поступила новая, более совершенная техника.

Первый крупный воздушный бой произошел 22 июня. В нем участвовало 95 советских и 120 японских истребителей. В этот день произошел перелом в воздушном господстве. Японская авиация, несмотря на количественное превосходство, отступила. II потом стала терпеть одно поражение за другим. В ночь на 3 июля японцы неожиданно перешли в наступление. Отбросив малочисленные дозоры монгольских частей, они переправились через Халхин-Гол и к утру овладели ключевой высотой Баин-Цаган. Узнав об этом, командующий группой Жуков спросил начальника штаба, где находятся ближайшие наши части.

— Поблизости танковый батальон да дивизион пушек. Пехоты нет, — ответил тот. — Может, использовать авиацию?

— Да! Конечно! — решительно произнес Жуков. И приказал Смушкевичу: — Поднять всю авиацию, до последнего самолета! Нанести по противнику мощный удар!

Летчики блестяще справились с боевым заданием. В нанесении удара по врагу в тот день приняло участие около 500 самолетов.

За период боев на Халхин-Голе летчики уничтожили в воздухе и на аэродромах 660 японских самолетов. В этом большая заслуга принадлежала Я. В. Смушкевичу, по словам маршала Г. К. Жукова, великолепному организатору, отлично знавшему боевую летную технику и в совершенстве владевшему летным мастерством, исключительно скромному человеку, прекрасному начальнику, так искренне любимому всеми летчиками.

За образцовое выполнение боевых задач и проявленную при этом самоотверженность и храбрость комкор Смушкевич осенью 1939 года был награжден второй медалью «Золотая Звезда» Героя Советского Союза.

И какова была нелепость обвинения в том, что он будто бы состоял на службе в японской разведке и выполнял шпионские задания. На следствии, когда от него требовали порочных признаний, он, избитый до полусмерти, катался от боли по полу, но не подписал ни одной сфальсифицированной бумаги.

Смушкевича расстреляли 28 октября 1941 года в городе Куйбышеве, когда под Москвой шли ожесточенные бои с немецко-фашистскими войсками.