Выхожу на связь

В. Петров В. Миронов ЗА ЧАС ДО АРЕСТА

Они шли по вечернему городу. По пустынной улице, ведущей прямо к вокзалу. Подошвы скрипели на покрытых изморозью булыжниках. Черные дома и черные деревья смыкались над головами. Изредка, навстречу им или обгоняя, проходили патрули.

Милка быстро определила — «хвоста» нет. Еще не выследили? Или уже ждут на вокзале? А может быть, за тем углом?.. Не надо распускаться. Сейчас ей нужно быть спокойной больше, чем когда-либо раньше.

Уголками глаз она взглянула на мужа. Гино неторопливо шагал рядом, поддерживая ее под локоть. В другой руке у него был маленький чемоданчик.

Они шли и молчали. Они и вообще-то были малоразговорчивы. А за эти годы научились понимать друг друга, часами ведя молчаливые диалоги. Если она сомневалась, смотрела ему прямо в глаза. В них читала одобрение или укор. Сейчас Милка думала: плохо, что не нашли пистолета, который куда-то упрятал Михаил. Перерыли весь дом, но не нашли. И теперь Гино безоружен. Здесь, на улице, или на станции, или в поезде его смогут взять голыми руками.

Милка думала: он мужественный человек, ее Гино. Уж она-то знает, сколько душевной борьбы потребовало от него это решение. Удивительно: то, что другим могло бы показаться трусостью, на самом деле — и для него, и для нее — проявление настоящего мужества. Ему было бы во сто раз легче поменяться местами с ней. Но за свою работу он отвечает перед партией и Красной Армией. Для него она превыше всего, и только этим он может соизмерять свои поступки и решения.

Они приближаются к вокзалу. Гино останавливается:

— Ты поедешь со мной.

«Не выдержал». Она поворачивается к нему, смотрит ему в глаза:

— Ты поедешь один.

Он прижимает ее к себе:

— Я не могу тебя оставить.

Она не отстраняется. Шепчет ему:

— Мы же решили.

Они решили: утром Милка предупредит жену Михаила о провале и сразу же выедет следом. Они стоят, прижавшись друг к другу, и молчат. Ей незачем обманывать ни его, ни себя: может быть, ей действительно удастся разыскать Надю и благополучно уехать из Пловдива. Но надежды мало. Их группа в Варне арестована. С часу на час, с минуты на минуту гестаповцы могут оказаться здесь — если раньше еще не выследили (если кто-нибудь из варненских товарищей дрогнул на допросе). И тогда это последние их минуты вместе…

Когда она поняла, что укрыться вдвоем здесь, в Пловдиве, им негде, она решила: уедет Гино. У него сохранились связи в Софии с руководством ЦК, о которых знает только он. Гино — виртуоз радист и мастер по монтажу передатчиков. Он один знает резервный шифр для связи с Центром. Он нужнее. Поэтому прежде всего он и должен уйти от гестапо.

— Мы уедем вдвоем, — ответил он на ее доводы.

Милка спокойно и логично объяснила: пока не предупреждена жена Михаила, они уехать не могут. Они не имеют права терять ни минуты. Последний поезд в Софию в 21.00. Она задержится до утра. К тому же в квартире ничего не осталось, рацию и шифр они уничтожили.

А он должен уехать. Он уедет к ее матери. О том, что у нее в Софии живет мать, знают только он и она. Там он будет в полной безопасности. А Милка приедет следом.

Она умолчала о последнем аргументе, самом важном: если гестаповцы нагрянут, а их обоих не будет, они блокируют все поезда и дороги — и их непременно найдут. А если она останется, она примет удар на себя, попытается их обмануть, направить по ложным следам. И тогда он успеет скрыться.

Она не сказала об этом. Но Гино понял:

— Останусь я.

— Я сказала: не поеду. Не теряй времени.

Он знал: спорить с ней бесполезно. И она права.

И вот теперь они стоят на черной улице, прижавшись друг к другу. Дыхание паром обволакивает их лица на морозном воздухе. Они молчат и знают, что расстаются, может быть, навсегда. Стоит им разжать объятия и отойти друг от друга — и начнется для нее и для него что-то неизведанное и страшное.

Она сказала:

— Пора.

Они стоят в стороне, у столба, пока паровоз не дает гудок. Тогда Гино прыгает на ступеньку. Он и тут не отпускает ее руку, словно пытается удержать ее, сохранить все, что у них было. Поезд трогается.

— Завтра я жду тебя, Милка!

— Жди, Гино!..

Перрон пустеет.

Она идет домой.

Какое сегодня число? 21 февраля. 1943 год…

Милка смотрит на часы. Четверть десятого. Поезд прибудет в Софию в пять утра. Если за это время с ней ничего не произойдет, она сразу же уйдет из дома.

По может быть, они уже поджидают ее? Или ворвутся через час? Или на рассвете?..

Милка приближается к дому. Надо пройти улицу, потом свернуть за угол и по улице Бунтовнишка — до конца. Самый последний дом, за которым обрывается граница Пловдива и начинаются огороды, — их пристанище. Отсюда, с первого этажа, они в течение многих месяцев незримо были связаны с Москвой. И вот теперь связь оборвана: они сами несколько часов назад сожгли передатчик, а закопченные и покоробившиеся, но несгоревшие его детали закопали в подвале. Сожгли шифр. Они заставили себя вытравить из памяти все важное, что может интересовать врага. Сохранили и перепроверили только свои вымышленные биографии, подтвержденные фиктивными документами, с которыми они без малого три года назад высадились на болгарский берег. Три года работы во вражеском тылу. Три года, каждый день из которых был на особом учете и у них, и в Центре. Каждые сутки этих трех лет операторы, сменяя друг друга, ловили их позывные в Москве, и цепочки торопливых цифр превращались в полоски бумаг с текстами донесений. Милка знала: многие из этих донесений ложились на стол в самых высоких штабах Красной Армии. С учетом этих донесений военачальники определяли важные боевые операции на европейском театре военных действий. Ведь недаром Гино и она были солдатами немногочисленного и особого отряда — разведки.

«Все забыть! Все!»

Но сейчас, чем ближе к дому, словно надвигающемуся на нее, как мчащийся поезд, она вспоминает все особенно явственно.

Тревожно шелестят вдоль улицы замерзшие деревья. Промозглый ветер леденит щеки. Ноги скользят на покрытых пленкой льда булыжниках. Милка идет, не замедляя, но и не убыстряя шаг, а в памяти встают картины…

Позавчера, сойдя с поезда на Варненском вокзале и не встретив в условленном месте Зару, она пошла к ней домой. Может быть, это была ошибка. По законам конспирации, если товарищ не пришел на явку, нужно немедленно уходить прочь. Но нет самых строгих правил без исключений. Если бы она не пошла, она бы ничего не узнала. И Гино ни за что бы не согласился уехать в Софию.

Она так и не увидела подругу. От вокзала она проехала несколько остановок на автобусе. Но не до самой окраины, а сошла раньше. Решила: «Пойду, но буду осторожна». Медленно, не поворачивая головы, зашагала по противоположной стороне канала. Дом Зары на следующем углу, за грязным потоком. Краем глаза Милка наблюдала: вроде бы ничего не изменилось. Только почему-то никого нет во дворе. Поравнялась с домом. И вдруг на мгновение в окне — дочка Зары, Геневева. Махнула рукой: «Не подходи!» — и скрылась за стеклом. Милка повернула за угол, в противоположную сторону. Навстречу ей с тазом белья — соседка из дома напротив, пожилая Пенка Минчева. Когда поравнялись, шепнула:

— Зара арестована!

И дальше, за угол, к себе домой. Милка поняла: значит, Пенка увидела ее, нарочно выскочила, обежала кругом, чтобы предупредить.

«Та-ак… Надо собраться с мыслями. Который час? Половина девятого. Примерно в это время к Заре должен прийти и Михаил с донесением для Гино. Схватили и его? А если он еще не приходил? Надо немедленно предупредить».

Милка знает, в каком доме он останавливается, когда приезжает в Варну. Она без труда отыскала этот дом. Проход во двор через калитку. Только нажала на ручку, не успела отнять руку, как к ней подошел немолодой мужчина в штатском. Плохо одет, плохо выбрит. Пристальный взгляд колючих глаз.

— Кого ищете?

— Семейство Петровых. Но, кажется, перепутала дом.

Она повернулась и, не оглядываясь, пошла прочь, к центру города. Остановилась у зеркальной витрины ресторана. В ней, как в зеркале, появляется отражение того мужчины. Она пошла дальше. Еще несколько шагов. Совсем рядом толпа зевак и солдатни. Милка остановилась и, повернувшись к шпику, закричала:

— Ну чего вы пристаете к женщине?! Люди, он пристает ко мне!

Толпа обступила их. На шпика наседают солдаты, портовые хлыщи с тросточками. Он остолбенел. А Милка, воспользовавшись сумятицей, юркнула за угол. Потом забежала в кондитерскую, там устроилась в уголке так, чтобы была видна улица. Никого…

И вот она уже на вокзале. Выбрала купе, где расположилась женщина с ребенком. Села и сразу же взяла ребенка к себе на колени. По вокзалу, по вагонам прошли немцы в форме, полицейские в штатском. По физиономиям видно — кого-то высматривают. Милка отвернулась к окну, покачивает малыша.

Немного успокоилась, когда поезд тронулся. Всю ночь, на радость удивленной мамаше, возилась с ребенком.

В Софии пересадка. А мысли обгоняют бег поезда: что там, в Пловдиве? Как Гино?..

Прибежала в магазин. Он на запоре. Еще очень рано. Дворники подметают улицу. Милке нужно узнать, был ли вчера Гино в магазине. Не арестован ли? Она завела разговор:

— Вот, пришла пораньше, а мужа нет…

— Да, да, что-то он поздно закрывал вчера…

«Значит, вчера еще все было в порядке. Скорее домой!» Постучала. Гино открыл. Она — в комнату и прямо с порога выпалила:

— Зара арестована. С Михаилом не знаю что, но тоже, кажется, схвачен…

Затопили печь. Вспыхнули, скручиваясь в огненные жгуты, листки документов. Собрались. Взяли только самое необходимое.

— Придется уезжать из Пловдива, — решил Гино.

Они разобрали и сожгли в печке передатчик и последнее, что давало им возможность связаться с Центром, — книгу, служившую таблицей к шифру. Стали искать пистолет, который где-то в квартире припрятал Михаил, но так и не нашли. Гино в последний раз оглядел комнату. Обнял Милку:

— Ничего. Этого нужно было ожидать. Хорошо еще, что не неожиданно… Пошли.

Вот тогда-то она и сказала ему о своем решении, которое обдумала заранее: он уедет, а она останется. Ничего, еще все может быть хорошо, если за эти часы ничего не произойдет.

Дом, пустой и чуждый, стоит на углу, за низкой оградой. Кажется, никого нет… Милка отпирает входную дверь. Скрипят ступени. Она торопливо шарит по стене, ища выключатель. Зажигает свет. В коридоре. В первой комнате. Во второй. Никого.

Снова, теперь уже не спеша, еще раз проверяет, не осталось ли следов их работы. Передатчик, собранный ими самими, хранился в печке. Она еще раз поворошила золу. Нет больше передатчика. И таблицы кода нет. Черный прах.

«Но куда же задевался пистолет? Последний раз его брал Михаил. Он его привез, спрятал. Куда?»

Вот, кажется, и все. Делать больше нечего. Только ждать. Ей, почему-то совсем не страшно в этом пустом, наполненном ожиданием доме. Она разбирает постель. Выключает свет, отдергивает штору затемнения. За окном — луна. Голубые квадраты ложатся на пол и стену. Ветер колышет голые ветви, и по полу и стене беззвучно скользят тени. Милка ложится, сжимается калачиком, закутывается по самую шею. Спать она не будет. Она будет лежать и ждать. Ждать утра или того мгновения, когда они придут.

В темноте, просветленной лунными бликами, мысли приобретают рельефность и нижутся неторопливо и спокойно. И теперь ей почему-то вспоминается то время, когда она была еще не Милкой Петровой Владимировой — женой Гино и советской разведчицей, а была Свободой Анчевой, девчонкой-гимназисткой в Софии. Почему отец дал ей такое имя — Свобода? Он был народным учителем, ее добрый отец Михаил Костов Анчев. Потом заместителем редактора прогрессивной газеты «АБВ». Он был коммунистом. Однажды ночью — это случилось весной 1925 года, ту ночь она запомнила на всю жизнь — в двери дома гулко постучали. Отец открыл. Ворвались полицейские. Перевернули и распотрошили все, а отца увели. Больше они его не видели. Уже позже узнали: его живым сожгли в огромной печи в подвале дирекции софийской полиции. Так болгарские фашиствующие правители расправлялись с коммунистами.

Семья осталась без всяких средств к существованию. Они пошли бы по миру или умерли с голоду, если бы время от времени не приходили в их дом разные люди и не оставляли в пухлых конвертах деньги — бумажки и монетки.

Как-то вернувшись домой, Свобода увидела за столом пожилого человека. Грубое, сожженное солнцем морщинистое лицо, грубые руки. Потертый воротник рубахи.

— Сядь, дочка… Вот познакомься. Это один из товарищей отца по партии, — сказала мать. — Они хотят отправить тебя в Советскую Россию…

У матери на глазах навернулись слезы. Мужчина положил ладонь на ее руку, стал объяснять Свободе:

— Международная организация помощи революционерам, МОПР называется, вместе с нашей партией решила отправить в Советский Союз детей коммунистов, которые пали в борьбе или работают в подполье… В Советском Союзе ты сможешь учиться. Станешь кем только возмечтаешь — хоть доктором, хоть инженером… И ты станешь такой же революционеркой, каким был Михаил, твой отец…

Мать провожала до трапа парохода. Стояли на причале и плакали навзрыд. Хоть и мала была Свобода, а понимала: разлука на долгие годы, если не навсегда…

Пароход плыл по Дунаю, вдоль берегов Югославии, Венгрии. В Вене ее встретили двое, молодые супруги. От них узнала: на поездах и пароходах приезжают болгарские дети. Самым младшим по пять-шесть лет. Заботу о них взяли на себя австрийские коммунисты. Ребята жили у них по домам. Свободе запомнились качели в парке Пратер, детская железная дорога, а самое главное — как повели ее в большой магазин и купили пальто и платья. Через месяц, когда собрались все, группа выехала в Германию, в детский дом МОПРа, открытый немецкими коммунистами в деревне Эльгерсбург в Тюрингии.

В апреле все вместе, в одном вагоне, они отправились из Германии в Советский Союз.

Была ночь, когда их вагон пересек пограничный рубеж. Вошли советские пограничники. В остроконечных шапках-буденовках с огромными звездами, розовощекие, веселые. Заговорили на непонятном, но чем-то родном языке. Ребятишки начали смеяться и кричать.

Почти никто, кроме самых маленьких, так и не заснул. Все прилипли к окнам и смотрели. И, еще не осознавая того, пытались вобрать в себя первые впечатления от страны, которая отныне и на многие годы становилась их родным домом. На Белорусском вокзале Москвы их встречали торжественно и шумно. Было много людей. Тут и болгарские коммунисты, работники Коминтерна. Всех повели в ресторан и перед каждым поставили по большой тарелке гречневой каши с молоком.

И началась их жизнь в Москве.

Тогда, девчонкой, она не могла понять значение многих слов, ставших потом для нее азбукой политграмоты. Теперь же, вспоминая, как бережные руки болгарских, австрийских и немецких коммунистов несли их через границы стран, одевали и согревали, она понимает конкретный смысл слов «солидарность» и «пролетарский интернационализм»…

А потом была Москва! Их распределили по разным детским домам. Свободу и еще двух девочек-болгарок привезли в Дом юношества имени Тимирязева. Трехэтажный, посреди зеленого парка, он был расположен во Всесвятском переулке. Уже при ней напротив, на той стороне Ленинградского шоссе, построили стадион «Динамо». В Доме юношества жили бывшие беспризорники — хулиганистые мальчишки и девчонки, потерявшие отцов и матерей в гражданскую войну, в голод, в тиф. Ребята не очень-то сентиментальные, быстрые на суд. Но Свободу и ее подруг детдомовцы приняли по-особому, оберегали и опекали от случайных переделок.

— Ты это на кого с кулаками лезешь? Они же из Болгарии!

И неосмотрительному бузотеру доставалось вдвойне.

В детском доме в первый же год Свободу торжественно приняли в пионеры, а потом даже послали делегатом на 1-й Всесоюзный слет пионеров. От того слета ей запомнилось море красных галстуков, сверкающие огнями залы и золотые сабли в Оружейной палате Кремля, куда их водили на экскурсию. Позже в Доме юношества она вступила в комсомол. У нее была отличная память на цифры, и она на всю жизнь запомнила номер своего комсомольского билета, книжицы с силуэтом Ленина на желтой картонной обложке, — 1518644…

Детский же дом, когда пришел срок, направил ее ученицей токаря на завод со смешным названием «Самоточка». Но завод был серьезным — выпускал шлифовальные станки.

Потом «Самоточка» послала Свободу на рабфак. Там ее приняли в Коммунистическую партию. Она завершила курс и поступила в станкостроительный институт: полюбила станки за время работы на заводе.

Связь с Болгарией была неразрывной. Девушка регулярно приходила в интерклуб, в болгарскую секцию.

Здесь ее даже избрали секретарем комсомольской организации. Она с тревогой следила за событиями, будоражившими родину, и отсюда, издалека, по-новому осмысливала историю Болгарии. Переписывалась с матерью. Очень редко. Письма шли кружными путями, через другие страны. Знала: мать мыкается в бедности. Работала уборщицей в аптеке, стала ночной санитаркой в больнице. Да и эту работу нашла лишь благодаря помощи друзей отца. Мать радовалась успехам дочери, гордилась ею, а между строчек сквозила тоска: доведется ли увидеться когда-нибудь? Могла ли Свобода знать, что встреча с матерью состоится нежданно скоро?..

Как-то Свобода пришла к болгарам коммунистам, нелегально приехавшим из-за рубежа в Советский Союз. В тот вечер среди гостей был молчаливый человек. Ее внимание привлекло прежде всего именно это: молчаливость, и скромность, и большие задумчивые глаза. Их познакомили.

— Гино Стойнов, — представился он.

Они подружились. Свобода узнала, что он — член Варненского окружкома партии, заведующий военным отделом. А теперь по заданию ЦК Болгарской компартии приехал в Советский Союз. Временно работает на строительстве метрополитена. Он очень гордился званием метростроевца: «У нас такие замечательные товарищи! Московское метро будет самым красивым в мире!»

Прошло время, и они поняли: их чувство друг к другу — любовь. Решили: поженятся после того, как она окончит институт.

И вот блестяще защищена дипломная работа. Свобода Михайловна Анчева — инженер-станкостроитель.

Гино тоже рад. Они идут по летней вечерней Москве. Едут на пароходике по новому, недавно одетому в гранит каналу. Выходят на набережную. Никого нет, только крутые склоны, густо поросшие деревьями.

— Почему ты такой молчун, Гино?

Она ждет от него тех слов, которые он должен был сказать после того, как она защитит диплом.

— У нас будет очень серьезный разговор. — Он усаживает ее рядом с собой на траву. Отсюда, со склона, видно закатное небо и далеко — уже разливающаяся огнями Москва.

— Да? — Она улавливает в его голосе суровость и сама напрягается: «Таким тоном делать предложение?»

Гино повернул ее к себе, внимательно посмотрел ей в глаза. Потом заговорил, не сводя серьезного взгляда, как бы требуя откровенности. Но начал издалека: она, Свобода, знает, что гитлеровская Германия добивается присоединения Болгарии к антикоммунистическому пакту Рим — Берлин — Токио. Фашистские правители против воли болгарского народа готовы втянуть их родину в кровавую авантюру, которую агрессоры замышляют против Советского Союза, государства рабочих и крестьян…

«Зачем эта лекция? Я и без него все прекрасно знаю и понимаю. И при чем тут я, и он, и наша жизнь?..»

Но лицо Гино было по-прежнему суровым. Он продолжал:

— Любые усилия, направленные на срыв планов Гитлера и царя Бориса, на ослабление фашистов и их вооруженных сил, — благородное дело, и оно отвечает кровным интересам болгарского и советского народов. Наш с тобой долг, Свобода, как коммунистов…

— Конечно, — согласилась она, — мы должны участвовать в этой борьбе. Я понимаю это, но ты бы мог прочесть мне лекцию о международном положении и завтра. А сегодня…

Она отвернулась. Он снова взял ее за плечи:

— Да, сегодня. Сейчас я скажу тебе то, что ты или запомнишь на всю нашу жизнь, или должна забыть сию же минуту. Я не только коммунист-подпольщик. Я — разведчик Красной Армии.

Она переводит дыхание. Чувствует на плечах потяжелевшие руки Гино.

— Судьба народа Болгарии зависит от мощи Красной Армии. На эту работу меня рекомендовал Центральный Комитет нашей партии… — Он останавливается. Но не отпускает ее: — Это еще не все… Через некоторое время мне предстоит снова вернуться на родину. Ты знаешь обстановку. Там может случиться всякое… Подумай: согласна ты быть женой разведчика?

— Согласна.

— Не торопись. У тебя есть время, чтобы подумать.

— Мне не надо времени. Я согласна.

— Не торопись… Возможно, и тебе придется поехать вместе со мной. Это смертельный риск.

Она отворачивается. По небу полыхает заря. За рекой — огни Москвы. А для нее с этого часа начинается неожиданная и очень нужная жизнь. Кому нужная?

— Я очень хотела быть инженером… Но ты знаешь, что стало с моим отцом… Я — болгарка. И если нашему народу нужно, я согласна!

С того разговора на склоне горы весь уклад ее жизни резко переменился. Новые города. Уединенные квартиры. Строгие инструкторы… Заниматься приходилось много. Изучали радиотехнику. Заучивали на память принципиальные и монтажные схемы передатчиков, тренировались в сборке и налаживании радиоаппаратуры. Учились мастерству операторов, непрерывной двусторонней радиосвязи на дальние расстояния, шифровке текста. Свободе помогали техническая жилка, институтские знания. Иногда с грустью думала: «Понадобится ли когда-нибудь инженерный диплом, которого так добивалась?» Заставляла себя отгонять эти мысли. И действительно, они улетучивались, стоило представить себе: «Что бы сказал отец, узнав… И еще: в Софии мама, возможно, они скоро увидятся…»

Уже во время специальной учебы она распростилась со своим именем: из Свободы стала Милкой Петровой Владимировой, женой Петра Владимирова Мирчева. Гино сразу же освоился с новым своим именем и, даже разбуди его ночью, отзывался только на Петра. А она привыкала трудно, хотя новое имя ей понравилось…

И вот уже подготовка завершена. Задание: оборудовать в фашистской Болгарии радиостанцию и регулярно передавать сведения о подготовке к войне флота, войск и авиации. И особенно тщательно следить за характером и степенью проникновения в Болгарию гитлеровской Германии. Связь с Центром они должны открыть 15 февраля 1941 года. Радиообмен будет проходить в условленные числа дважды в месяц, а в случае войны — ежедневно.

Милка вглядывалась в далекую серую ленту, неровно бугрившуюся над морем. Болгария… Сердце сжималось. Вот она и возвращается на родину… Тайно уезжала, тайно возвращается. Двенадцать с половиной лет прошло с того дня, как мать провожала ее на пароход, державший путь в Вену. Тогда она плыла на пароходе впервые в жизни. Сейчас — второй раз. Она уезжала маленькой несмышленой девчонкой, а возвращается солдатом, коммунистом, членом того же боевого содружества, к которому принадлежал ее отец…

Берег родины!..

Под ногами похрустывает песок, ракушки. Цепляются пучки сухих водорослей. По тропинке они поднимаются на обрывистый берег.

За их спиной на десятки километров расстилалась равнинная Южная Добруджа, а дальше — города, порты и военно-воздушные базы. И с этого часа, с ночи 28 ноября 1940 года, начиналось выполнение их операции.

Время течет медленно. Луна за окном поднялась уже высоко, свет ее ушел из комнаты. Только голубым серебристым бруском мерцает подоконник. Зимняя ночь длинна. Но и эта ночь, полная тревоги и ожидания, должна же кончиться! Первый же луч за окном будет означать, что опасность миновала…

Она вспомнила, как беспомощно испугалась, в первый раз вдруг увидев полицейского. Разведчица, человек с высшим образованием, казалось бы, такая хладнокровная и сдержанная. В характеристиках, которые писали ей в разведшколах, с листа на лист переходили слова: «смелая», «настойчивая», «спокойная». А тут утром, после высадки на берег Южной Добруджи, на автобусной остановке, увидев подошедшего к ним полицейского, обмерла. Похолодела от нелепой мысли: «Узнает по глазам, кто мы такие!» Гино, уловив дрожь ее руки, тихо сказал:

— Спокойно!

Но она долго не могла отделаться от испуга. Впрочем, не только страх заставил сжаться ее сердце — образ полицейского, увиденного наяву, означал, что она вернулась в старый, казалось, уже вычеркнутый из ее жизни мир. Что ж, она добровольно решила вернуться…

Тогда страхи ее были напрасными: они благополучно добрались до города Добрич. Сняли небольшую квартиру.

Осматривались…

Каким бы опытным ни был разведчик, но один он немногое может сделать. Нужны связи, нужны помощники. Готовясь к операции, Гино заочно наметил себе в помощники Михаила. С Михаилом он познакомился еще в 1929 году, когда плавал кочегаром на пароходе «Бургас», на линии Варна — Стамбул. Уже в ту пору Гино был комсомольцем-активистом, создал среди матросов коммунистическую группу. На пароходе он познакомился с молоденьким белобрысым курсантом технического училища, проходившим стажировку, Михаилом, понравившимся ему ясной головой, восторженной революционностью. Знакомство их было недолгим: Гино пришлось бежать с «Бургаса», иначе предстать бы ему перед военным судом. Но и потом, бывая в Болгарии, он не упускал Михаила из поля зрения. Знал, что тот стал офицером технической службы военно-воздушных сил, быстро поднимался по служебной лестнице. Уже имеет чин капитана. Но взглядов своих не переменил.

Гино дал Милке адрес Михаила, описав его внешность.

— Спросишь только одно: хочет ли он встретиться со мной?

Михаил согласился без колебаний. Старые друзья встретились, обо всем договорились. Михаил служил на пловдивском военном аэродроме «Граф Игнатиев», имел много знакомых среди офицерского корпуса. Чувствовал приближение войны, ненавидел фашистов. Согласился собирать сведения о контактах болгарских ВВС с «Люфтваффе» третьего рейха.

При очередном свидании капитан передал им детали для передатчика. Собрали его сами.

Вторым человеком, на кого рассчитывал Гино, была Зара Стойкова, жена его родного брата Стойко. Они жили в Варне. Брат, столяр по профессии, не очень-то интересовался политикой. А Зара была коммунисткой-подпольщицей. Не страшась преследований, фашистского террора, она организовывала среди рабочих варненских заводов марксистские кружки, распространяла листовки, хранила партийные документы. Но что стало с нею за те пять лет, как Гино покинул Болгарию?

И к Заре он послал Милку. Она приехала в Варну, быстро нашла домик, грубо сложенный из кирпича, у канала со сточными водами, на улице Мадара, 5.

Представилась:

— Я жена Гино.

Зара, черноволосая сухощавая женщина с крепкой мужской фигурой, внимательно оглядела ее. Сдержанно поинтересовалась, где Гино, как он себя чувствует.

— Его здесь нет… Жив-здоров. А как вы живете?

Они сидели друг перед другом и перебрасывались малозначительными фразами: понимай, как пожелаешь, И Милка поняла. Стала прощаться.

— Передайте Гино, — сказала Зара, — все в порядке.

Милка вернулась в Добрич. Рассказала о своих впечатлениях: Зара ей понравилась — выдержанная, чувствуется опытный конспиратор и умница. Да и на Стойко, брата мужа, можно положиться. К тому же он работает теперь строймастером на аэродроме «Чайка», важном для них объекте.

— Хорошо, — подумав, согласился Гино. — Через пару дней опять съездишь в Варну и привезешь Зару сюда.

Зара обрадовалась, снова увидев деверя — старого боевого друга. Гино в общих чертах рассказал о цели своего приезда, прямо спросил:

— Будешь работать с нами?

— Конечно.

— В случае войны, а она приближается с каждым днем, Варна станет важным военно-морским портом.

— Да, дело идет к этому, — согласилась Зара. — В районе порта строятся казармы и пакгаузы, ремонтные мастерские для торпедных катеров.

— Вот ты и приступаешь к выполнению обязанностей, — улыбнулся он. — Но я хочу, чтобы ты не только собирала сведения. Мне нужна в Варне группа надежных людей. Эта группа будет самостоятельно передавать по радио донесения в Центр. Согласна быть ее руководителем?

— Я? Смогу?

— Думаю, сможешь. Станцию мы оборудуем. Милка обучит тебя работе на рации.

— Я буду стараться.

— Знаю. Но самое трудное: ты должна полностью выключиться из работы местной партийной организации. Ни листовок, ни даже встреч с товарищами.

Зара задумалась. Покачала головой:

— Это невозможно. Товарищи решат, что я струсила.

— Так нужно, Зара. Это не моя прихоть… Новая твоя работа будет очень важна и партии, и народу.

Зара уехала растревоженная, с тяжестью на душе. Договорились, что встретятся через две недели.

Наступило 15 февраля 1941 года. Зашифрованы первые радиограммы: просьба разрешить оборудовать вторую станцию в Варне и назначить ее руководителем Зару Стойкову; сведения, собранные Михаилом и ими самими о политическом положении в стране, о дислокации частей, о военно-воздушных силах. Для первого сеанса достаточно.

В полночь в погруженной во тьму комнате Гино садится за передатчик. Светится шкала «Телефункена». Кружок под лампой падает на листки шифровок. Милка наблюдает за мужем: «Ну же, ну!..»

Гино спокоен. Неторопливо, даже как бы с ленцой, настраивает приемник. Одной рукой прижимает наушник. «Ага, встрепенулся! Значит, поймал станцию Центра». Рука легла на ключ.

«ВСК… ВСК… ВСК!..»

Он уверенно и быстро передает тексты радиограмм, слушает, записывает шифровку из Центра. Молча подзывает Милку, передает ей наушник.

«МЛС… МЛС… МЛС…»

Группы цифр точками и тире азбуки Морзе. И в конце открытым текстом:

«Желаем успеха!»

Маска спокойствия спадает с Гино. Он обнимает Милку, подхватывает на руки, кружит по комнате, опрокидывая стулья.

Потом они расшифровывают радиограмму из Центра. Штаб уточняет задание, предупреждает: особое внимание — на проникновение в Болгарию германского влияния.

Предупреждение Центра оказалось своевременным. Фашистская Германия усиливала давление на Болгарию, стремясь неразрывно привязать ее к агрессивному блоку. Еще в октябре 1940 года она официально предложила царю Борису подписать Берлинский пакт держав оси. Царь согласился. Но он опасался, что вступление в германо-итало-японский блок вызовет волнения в стране. Об этом он прямо сказал Гитлеру во время их встречи на вилле фюрера в Берхтесгадене. Они договорились, что присоединение Болгарии к пакту будет сопровождаться вступлением в страну германских войск. В конце января 1941 года реакционно-фашистское правительство Болгарин одобрило эти переговоры и официально пригласило германские войска. 1 марта 1941 года в Вене был подписан протокол о присоединении Болгарии к агрессивному пакту — и в тот же день немецкие дивизии хлынули через границы Болгарии.

Во время второго радиосеанса Гино уже передавал:

«По железной дороге непрерывно перевозятся немецкие войска и снаряжение. По всем шоссейным дорогам прошли моторизованные части. Через Добрич на юг непрерывно движутся мотоциклы, грузовики, легковые машины, танки, артиллерия всех видов, перевозятся моторные лодки, каркасы для мостов. В городе располагаются немецкие части…»

Милка снова приехала в дом Зары. Теперь ей предстояло прожить здесь месяц. Для соседей она знакомая учительница, которая будет заниматься с дочкой Стойковых — Геневевой. В ее потрепанном чемоданчике учебники и детали для передатчиков.

Днем она действительно разбирала с Геневевой математические задачи. А ночами, когда десятилетняя девочка засыпала, монтировала передатчики и давала уроки уже матери: учила Зару радиосвязи, шифру, разведработе. Это был сжатый курс всего того, чему учили ее в Центре. Зара усваивала все быстро. Ее усердие было помножено на опыт нелегальной работы и желание принести пользу общему делу. Но разрыв с парторганизацией она переживала очень тяжело. Случалось, вернется из города — и стоит, оцепенев, плачет:

— Как они на меня смотрят! Хорошо еще, что не плюют в лицо…

Пока они готовились, Зара подбирала членов своей будущей группы. Они тщательно обсуждали каждую кандидатуру.

— Только что вернулся из заключения коммунист Басил Карагиозов, — сказала Зара. — Надежный товарищ, Гино знает его еще с двадцатых годов.

— За что он сидел в тюрьме? — поинтересовалась Милка.

— Басил руководил коммунистическими группами в армии и на флоте. В 1933 году произошли большие провалы, потому что в организацию пробрался провокатор. Карагиозова присудили к смертной казни, но заменили приговор каторгой, — объяснила Стойкова.

— Значит, он пробыл в тюрьме восемь лет? — Милка покачала головой. — Согласится ли он снова взяться за такое опасное задание?

— Конечно. Он же член партии.

— А не привлечет ли он внимание жандармов?

— По-моему, узколобые жандармы не смогут и представить себе, что вчерашний смертник снова готов идти за идею на смерть, — сказала подруга.

— Пожалуй, ты права, — согласилась Милка. — Но все же нужно, чтобы Карагиозов повидался с Гино.

В тот же день Зара передала Василю:

— Завтра ровно в полдень на улице Владислава ты встретишься с молодой женщиной.

Она описала внешность Милки: невысокая, с темными вьющимися волосами. Глаза большие, серые. В правой руке она будет держать сумку с хлебом.

— Пароль: «Привет от Зары». Вместо отзыва она даст тебе билет до Добрича, — продолжала Стойкова. — Сделаешь все, что она скажет.

Карагиозов ни о чем не спрашивал: подпольщики вопросов не задают.

И вот уже Васил и Милка едут в Добрич. Милка приглядывается к будущему товарищу по работе. От каждого нового члена разведывательной группы зависит не только более успешное выполнение отдельных заданий, зависит вся стратегическая операция и жизнь каждого из разведчиков. Поэтому при отборе кандидатур не должно быть ни малейших сомнений. Васил с первых же минут понравился Милке. Высокий, с умным лицом и спокойными глазами. Годы тюрьмы наложили свою печать: седина, резкие морщины, землистый цвет лица. Но держится без страха, с достоинством. Однако окончательно все решит Гино…

Милка приводит Карагиозова в их домик на улице царя Колояна, 30.

В первое мгновение Васил не узнает Гино. Потом с радостным восклицанием бросается к нему. Мужчины обнимаются, похлопывают друг друга по плечу. Милка видит: действительно встретились старые друзья.

— Я очень рад, что мы снова будем работать вместе, — говорит Васил.

Гино молча пожимает ему руку. Потом они обстоятельно обсуждают задание. Карагиозову, как бывшему моряку, Гино поручает собирать сведения о военных кораблях и береговой обороне варненского участка, об иностранных судах, приходящих в порт.

Уже когда Васил возвращается в Варну, Гино подробно рассказывает о нем Милке.

Они познакомились в 1929 году. Гино плавал кочегаром на пароходе «Бургас», когда туда же поступил машинистом Васил Карагиозов. Гино не потребовалось больших усилий, чтобы узнать в новичке товарища по духу — коммуниста. Стоило для этого хотя бы один раз услышать его разговоры с матросами о правах пролетариата, о Ленине, о капиталистах… Вскоре они уже вместе создали на «Бургасе» марксистский кружок. Однажды, когда весь болгарский торговый флот потрясла весть о гибели большой группы матросов, они стали готовить всеобщую забастовку. Но об этом разведала полиция. С встретившегося в море судна «Царь Фердинанд» моряки передали, что на берегу готовится арест Стойкова и Карагиозова. Что делать? Корабль «Бургас» встал на рейд в Стамбуле. И друзья, поставленные перед выбором: военно-полевой суд в Болгарии или политэмиграция, выбрали последнее. Они остались в Турции, чтобы среди болгар-эмигрантов продолжать партийную работу.

В Турции было много эмигрантов из Болгарии. В основном они работали на строительстве. Гино и Васил и здесь создали коммунистические группы, нелегально получали из Болгарии и распространяли среди товарищей партийную литературу.

На родину они вернулись только через два года. И снова — партийная работа. У Василя — среди солдат и военных моряков. У Гино — в Варненском окружкоме. На этой работе и настиг Василя провал и арест. А Гино заведовал военным отделом окружного комитета до 1935 года, когда по решению ЦК БКП выехал в Советский Союз…

И вот они снова вместе, плечом к плечу. И отныне им, как и прежде, по-братски делить и трудности, и смертельную опасность.

Вместе с Василем Карагиозовым в варненскую группу, возглавляемую Зарой, вошли и другие товарищи. Один из них — старый коммунист Диран Канонян, руководитель армянской парторганизации. Канонян был продавцом молока. Он имел обширные связи во всей округе, был вхож в расположение немецких и болгарских частей, в военный порт.

Для удобства работы, для того чтобы члены группы могли встречаться, не вызывая подозрения полиции, Зара по совету Милки сняла в Варне, на улице Шейкова, небольшое помещение. Вскоре над дверью появилась вывеска «Ресторан Тракия». Готовили и обслуживали посетителей сами хозяева. Здесь-то и начали отныне встречаться члены варненской разведгруппы.

Итак, подготовка закончена. Связь с Центром установлена, время и позывные определены. Первые сеансы они проводят вдвоем, пока Зара не приобретет навыки и уверенность. В Варне два передатчика. Если выйдет из строя один, Зара сможет работать на втором. А Милке тотчас напишет: «Больна, приезжай».

За это недолгое время они крепко подружились и расставались, как родные сестры. Да, так оно и было. Существуют узы, крепче кровных.

Они еще не знали, что подготовка к стратегической операции была завершена накануне чрезвычайных событий…

Каждое утро они слушали по радио последние известия из Советского Союза. И в то утро, в воскресенье 22 июня, тоже настроили «Телефункен» на волну Москвы. И вдруг комнату заполнил тревожный голос диктора:

«Фашистская Германия без объявления войны вероломно напала на Советский Союз!..»

Милка похолодела. Гино вскочил, припал к приемнику. Но тут же взял себя в руки.

— Садись… Спокойствие… Надо все хорошенько обдумать. Переходим с сегодняшнего вечера на радиосвязь по условиям военного времени: будем передавать донесения в Центр ежедневно.

Разыскали Михаила. Он обещал усилить сбор сведений, и особенно о германских войсках.

Ночью Москва, приняв радиограммы, пожелала бодрости и удвоенной энергии. Передала новое задание: настойчиво выяснять по разным каналам, собирается ли фашистское правительство Болгарии выступить на стороне Гитлера против СССР?

На рабочих, коммунистов были обрушены новые репрессии. Облавы сменялись облавами. Массовые аресты. По стране рыскала армия шпиков и провокаторов… Но группы, созданные Гино и Милкой, не только не прекращали, а, наоборот, усиливали работу. Начались боевые действия на Черном море, и Центр потребовал, чтобы из Варны сообщали самые детальные сведения о вражеском флоте и морской авиации. Кроме того, Зара стала ежедневно передавать метеорологические сводки, имевшие значение для операций советских кораблей и подводных лодок. Милка регулярно приезжала в Варну. Перепроверяла донесения, собираемые группой Зары. Сама привозила сведения. Она ездила и в Софию, и в порт на Дунае — Рощук, и в Бургас…

Однажды Гино сказал:

— Нам нужно уезжать из Добрича. Город чересчур маленький. Работы у меня так и нет. Это может вызвать подозрение полиций.

Выбрали Пловдив — второй по численности город Болгарии, крупный железнодорожный узел и, что наиболее важно, ставший главной военно-воздушной базой германских ВВС. Центр одобрил решение.

Но и в Пловдиве подыскать работу было нелегко. А нужна она была непременно, чтобы не привлекать внимание полиции.

Гино предложил Михаилу оставить службу в армии — и они вдвоем займутся коммерцией, откроют оптовый магазин по торговле сеном и овощами. Помимо всего прочего, это даст возможность без риска разъезжать по всей стране: мол, делают закупки. Михаил согласился. У него было неважное здоровье, и ему удалось уйти в отставку. Но прежние связи с друзьями — офицерами он сохранил. Наведывался в разные города к своим знакомым и за бутылкой ракии или сливянки узнавал нужные сведения.

22 мая 1942 года Гино радировал:

«Начинаю работать из Пловдива. Установил связи с пятью аэродромами…»

Поток самой разнообразной информации нарастал. В сентябре они получили новую задачу: «Освещать: 1. Состав немецкого флота, базирующегося на порты Болгарии, перевозки грузов по Дунаю, прибытие и выход в море военных кораблей; 2. Районы расположения немецких и болгарских авиационных баз и места строительства новых аэродромов; 3. Детально сообщать о всех мероприятиях немецкого командования, проводимых в Болгарии».

Радиограммы, радиограммы, радиограммы… Точки — тире — точки беззвучно уходили в эфир. После каждого сеанса разведчики тщательно уничтожали листки с донесениями. Но где-то там, за морем, за тысячи километров от Пловдива, их сведения значками ложились на стратегические и оперативные карты. И это был их вклад в общую борьбу, выполнение ими солдатского долга.

Как-то Милка прочитала объявление: молодые женщины приглашаются на вокзал для ухода за ранеными. Показала газету Гино. Он одобрил:

— Это может стать важным источником информации.

Она пришла на вокзал. Все помещения, даже перроны, были заполнены ранеными. Стонущие, изуродованные человеческие тела. С только что прибывшего санитарного эшелона выносят и складывают на полу, на жидкой соломе, все новых и новых перебинтованных солдат. Первое чувство — жалость. Но тут же подумала: «Это же немцы! Оттуда, с восточного фронта…»

Вернулась домой. Виновато сказала Гино:

— Не могу… Не могу на них смотреть! Боюсь, выдам свои чувства!

— Нервы? — Гино был недоволен.

— Да, нервы! — вспылила она. — Они намотаны на кулаки уже больше двух лет!

— На неделю я освобождаю тебя от выполнения заданий. Будешь отдыхать. Спать и готовить обед.

— Ты с ума сошел!

— Это приказ, Милка. — Он положил ей руки на плечи. — Нервы у нас должны быть, как канаты. На них тянуть еще годы и годы.

А наутро она получила письмо от Зары: «Заболела, приезжай». Значит, вышел из строя один из передатчиков.

Через час Милка выехала в Варну. Поломка оказалась пустяковой. Тут же починила. Неделю, которую Гино приказал ей отдыхать, решила использовать по-хозяйски: съездить в окрестные села и купить для дома кое-какие продукты. Договорилась с Зарой, что на обратном пути заедет. За это время подруга опробует передатчик и скажет, как он работает.

Встречу назначили на 20 февраля на вокзале. Зара будет ждать ее у выхода на площадь, и Милка придет к ней домой. К этому же времени туда должен наведаться и Михаил. Он объезжает побережье и передаст для Гино донесения.

Итак, встреча 20-го утром…

Поезд пришел вовремя. У Милки — большая сумка с мукой, сыром, мясом. Перекинула через плечо, направилась к выходу. Сейчас, через несколько шагов, только выйдет из вокзала — увидит Зару.

Но подруги не было. Милка подождала пять минут, десять… Опаздывать не в правилах Зары, опытной подпольщицы. В чем же дело?.. Милка сдала вещи в камеру хранения. Заколебалась: идти или не идти? Недобрым предчувствием заныло сердце. Но неизвестность хуже любой опасности. Нужно идти.

Она пошла. И вот тогда-то узнала, увидела: Зара арестована…

Сейчас, в эти самые минуты, когда она греется в постели, подругу пытают, стремясь вырвать признание, назвать товарищей по работе. Милка верит: Зара будет молчать. Но если схвачены и другие товарищи, знавшие о пловдивской радиостанции, о ней и Гино, — выдержат ли они?..

Тепло постели, усталость, тревоги и нервное напряжение дня сделали свое дело: Милка не заметила, как задремала.

Она проснулась от странного звука. И сразу догадалась: это хлопнула дверца машины. И тотчас — топот ног. И властный голос:

— Окружить дом!

Сердце сжалось.

В дверь забарабанили. Кулаками. Сапогами. «Вот как это бывает… Так было, когда пришли за отцом…»

Она встала, не торопясь оделась. Вышла в прихожую:

— Кто там?

— Полиция!

Открыла дверь. В проеме трое мужчин с пистолетами:

— Руки за спину! Иди вперед!

Одного из мужчин узнала: начальник полиции Варны — Райнов. С ним верзила в немецкой черной форме — гестаповец. И еще один.

— Садись на кровать! — ткнул в нее пистолетом Райнов.

А третий сразу же бросился к печке. Откуда им известен тайник? О нем, кроме нее и Гино, знал только Михаил.

— Где передатчик?

— Какой передатчик? Я ничего не знаю.

Райнов приказывает:

— Вставай!

Под пистолетом ее ведут в соседнюю комнату. Там жил Михаил. Открывают гардероб. Третий, молчаливый, засовывает руки в ворох белья и достает пистолет. Тот самый, который они так долго искали. Где он спрятан, знал только Михаил. Значит… Значит, схвачен и он. И самое страшное: он все выдал…

В комнатах начинается столпотворение. Все перевертывают, взламывают, вспарывают. Полицейских набился полный дом. Райнов садится напротив Милки, достает лист бумаги.

— Начнем. Где твой муж Петр Владимиров Мирчев, он же Гино Георгиев Стойнов?

— Не знаю…

— Где передатчик?

— Не знаю ни о каком передатчике.

Ее бросают в машину. Привозят в полицию. В кабинете первым вопросом снова:

— Где муж?

— Не знаю…

Ее повалили на пол. Сапогами притиснули к душному ковру. Сорвали туфли и резиновыми прутьями стали бить по ступням. Дикая, пронизывающая, словно от раскаленных штыков, боль. И одна только мысль: «Гино!..»

— Где у мужа родные?

— У него брат и сестра в Варне… Больше никого…

Она лежит на ковре. Слышит, как Райнов прямо из кабинета по телефону приказывает блокировать поезд, идущий в Варну.

И опять:

— Где передатчик? Где шифры?

И снова — резиновыми, нанизанными на стальную проволоку прутьями бьют по пяткам. Она теряет сознание. Приносят ледяную воду. Окатывают. Опускают раздувшиеся синие ноги в ведро.

— Где? Где? Где?.. Ты будешь у нас говорить!

Звонит телефон. Милка напрягает слух.

— Обыскали весь поезд? Нет?

Райнов склоняется над ней:

— А может, он поехал не в Варну?

— Не знаю…

Начальник полиции снимает телефонную трубку:

— Блокировать и обыскать поезд, идущий в Софию!

Там, у софийских гестаповцев, нет, видимо, фотографии Гино, и Райнов описывает его внешность: среднего роста, лысеющий, с усами. Документы на Петра Владимирова Мирчева.

«Неужели все напрасно? Который сейчас час?..»

Телефонный звонок. Райнов слушает. Швыряет трубку. Поворачивается к начальнику полиции Пловдива:

— Опоздали: четыре минуты назад поезд пришел в Софию и все пассажиры сошли.

«Успел!..»

Милка проваливается в глубокий обморок.

Она приходит в себя уже в каменной камере полицейского участка. И опять допросы. Опять пытки. Но теперь Милка в душе спокойна. Решила: будет молчать.

Через два дня ее везут в Варну. На ноги Милка ступить не может. Ее вносят в машину, схватив в охапку.

В Варне все начинается сначала. Но теперь спрашивают не только о Гино и о передатчике — о Заре, о Михаиле, где обучалась, что передавала. Она прикидывается простушкой, отвечает: родом из Бессарабии, неграмотная, работать на рации заставил муж, она не могла его ослушаться. Кажется, ей верят. И уж подавно никто не догадывается, что она — из Центра.

Потом очная ставка с Зарой. Подруга тоже изуродована побоями. Но взгляд открытый, голову не гнет, отвечает то же самое, что и Милка.

— Напрасно вы выкручиваетесь!

Следователь зачитывает им отрывки из показаний Михаила. Да, тот все признал. Со скрупулезной точностью рассказал и о Гино, и о Милке, и о Заре. Хорошо еще, что знал он не так уж и много. Следователь бахвалится:

— Я дал ему пистолет и сказал: «Или застрелись — или пиши». Он раздумывал только минуту. Начал строчить, не остановишь. А пистолет-то был незаряженный, ха-ха-ха!

Милка решает: нужно облегчить участь Зары и всех, кто, может быть, тоже арестован.

— И я кое-что скажу. Записывайте! — Зара с презрением смотрит на нее. — Записывайте. Зару обучала я. По требованию мужа я заставила ее работать, потому что она должна была нам деньги. Муж Зары Стойко ничего о нашей работе не знал. Он человек неграмотный. И никогда не видел, как мы работали…

Следствие продолжалось 68 дней. Потом тюремная камера. Оставили в покое, больше не бьют и не возят на допросы.

За время следствия Милка виделась только с Зарой. Но даже каменные тюремные стены имеют уши и сами могут рассказать о многом. И Милка уже знала, что арестованы все члены варненской группы: и Диран Канонян, и Васил Карагиозов.

Незадолго до провала Гино получил новое задание Центра: «Необходимо открыть третью радиостанцию, в Бургасе». Гино тщательно обсуждал с Милкой кандидатуры. Казалось бы, объективно больше подходил для роли руководителя третьей группы Михаил. Но… но что-то останавливало Гино. И он решил направить в Бургас Василя. Тот сразу согласился. Правда, он собирался жениться. Он записался на физический факультет Софийского университета… Но какое значение имеют личные планы по сравнению с заданием партии?

Однако третья радиостанция так и не начала работать… И теперь сам Басил снова в тюрьме. Его арестовали в Софии на десятый день после свадьбы… Теперь, учитывая предыдущий приговор, его ждет тяжкая участь…

И вот суд. Военно-полевой. За столом офицеры. Перед ними разложены вещественные доказательства: найденные у Зары передатчики, радиоприемник, донесения. В зале суда — полицейские и гестаповцы и лишь несколько ближайших родственников арестованных. Среди них и Геневева.

На скамье подсудимых Милка, Зара, ее муж, торговец молоком Диран Канонян, Васил Карагиозов и Михаил. Михаил обособился, не поднимает на них глаз. Лицо черное. «Вроде бы тебя и не били… — смотрит на него Милка, — или раскаяние точит? Может, и вымолишь пощаду».

Судебное разбирательство длится недолго. После короткого перерыва председательствующий, капитан, торжественно зачитывает:

— Приговор № 340. От имени его величества Бориса III, царя болгар, сегодня, 17 июня 1943 года, Шуменский военно-полевой суд на судебном заседании в Варне под председательством…

Милка чувствует странное спокойствие — как будто то, что произносит капитан, не имеет никакого отношения к ней.

— Слушалось дело по обвинению Гино Георгиева Стойнова, Милки Петровой Владимировой, Зары Стойковой Георгиевой, Дирана Бедрос Каноняна, Стойко Георгиева Стойнова…

Она усмехается про себя: «Ага, так и не узнали мое настоящее имя!..»

— В судебном заседании присутствуют все подсудимые, за исключением подсудимого Гино Георгиева Стойнова…

«Да, ушел Гино! Он жив, он борется. И значит, мы тогда поступили правильно. Всегда лучше, когда вместо двух солдат падает в бою только один, когда командир остается на посту…»

— Суд приговорил: подсудимого Гино Георгиева Стойнова за то, что с 1941 года по февраль 1943 года в интересах Советского Союза он собирал и передавал сведения военного и политического значения, представляющие государственную тайну;

— Милку Петрову Владимирову, уроженку села Курча, Измаильской околии Бессарабии, болгарку, православную, домохозяйку, первую помощницу мужа, посвященную в его деятельность и со своей стороны вложившую все усилия для успешного ее выполнения…

Да, все усилия, вся ее жизнь отданы борьбе. И даже сейчас она ни на мгновение не жалеет об этом…

— Зару Стойкову Георгиеву…

— Михаила… К смертной казни через повешение…

Капитан продолжает:

— Дирана Бедроса Каноняна — к пятнадцати годам тюремного заключения…

— Стойко Георгиева Стойнова — к двум годам тюремного заключения…

И особенно торжественно:

— Приговор прочитан сегодня, 17 июня 1943 года, в 16 часов в городе Варна и подлежит немедленному исполнению.

Значит — все. Без обжалований, без ожиданий…

После суда им дают короткое свидание с родственниками. У Милки здесь никого нет. А Заре на эти минуты понадобится все ее самообладание. Она держится спокойно. Обняла Геневеву, говорит:

— Не тревожься. Есть кому позаботиться о тебе.

Их выводят из суда, попарно скованными наручниками.

В камере Заре дали листок бумаги для последнего письма. И тут она не выдержала, разрыдалась.

Приговор подлежит немедленному исполнению. Наступила ночь. Первая ночь ожидания. Но дата суда совпала с днем рождения сына царя, принца Семеона. Может быть, поэтому и не привели в исполнение. Может, были какие-то другие причины. А потом началось их путешествие из тюрьмы в тюрьму, из одной камеры смертников в другую.

За полтора года, прошедшие с той страшной ночи, распятой ожиданием, Милка сменила целую вереницу тюрем: Варненскую, Шуменскую, Софийскую. И вот теперь самая страшная, самая гнусная — Сливенская. В каждой тюрьме ее держали в камере смертников, и тоже в постоянном ожидании.

Это произойдет в темноте. Они уже знали: приговоры приводятся в исполнение от полуночи до двух-трех часов утра. Поэтому они после вечерней поверки до двенадцати спали, а потом просыпались и ждали. Как-то, несколько месяцев назад, заснули крепко и очнулись от страшного крика, доносившегося со двора. Это казнили какого-то слабонервного мужчину. В ту ночь они решили: придут и за ними. Милка стала молча ходить из угла в угол камеры. А Зара села на нары, ссутулившись, и сказала:

— Лучше бы сразу, чем теперь, когда Красная Армия уже близко…

Та ночь миновала. И в другие ночи они слышали, как монтируют из тяжелых бревен в тюремном дворе «бесилку» — виселицу. Слышали выкрики:

— Прощайте, товарищи! Да здравствует коммунизм!

И вот теперь, когда Советская Армия уже подошла к границам Болгарии, по тюрьме распространился невесть откуда просочившийся слух:

— Все смертные приговоры будут приведены в исполнение!

Когда — этой ночью или завтрашней? Зара только что получила письмо от дочки. Геневева пишет: «Ходим на дорогу, смотрим, как удирают немцы».

Август 1944 года. Арестовали их в конце февраля 1943. Неужели нескольких дней не хватит им до уже брезжущей свободы?..

Они прислушиваются. Окно высоко под потолком камеры. Но оно обращено во двор тюрьмы. И слышно, как шаркают тяжелые шаги и скрипят тяжелые бревна. Милка и Зара понимают, что означают эти шаги и скрип, — в тюремном дворе будут монтировать «бесилку» — виселицу.

Ночь на 8 сентября 1944 года. Воздух наэлектризован и тяжел, как перед грозой. По тюрьме слухи: Советский Союз объявил войну фашистскому правительству Болгарии. Войска 3-го Украинского фронта с часу на час перейдут в наступление. В царской армии брожение: солдаты не хотят воевать против Красной Армии.

А за стеной камеры смертников — шаркающие шаги и скрип тяжелых бревен. Во дворе монтируют «бесилку»… Нервы уже не выдерживают. Вот-вот сорвется крик отчаяния.

— Спокойствие, Зара, спокойствие! — Милка говорит слова, которые в такие минуты произносил Гино. И ей самой делается легче.

Шаги. Шаги… Тишина. Теперь они не могут отвести глаз от окованных железом дверей. Лязгнет запор? Откроется дверь?.. Войди сейчас палачи — женщины бросились бы на них, как дикие кошки, и оторвать их могли бы лишь замертво.

Но ночь проходит спокойно. А к утру за стенами тюрьмы собирается бушующая толпа:

— Товарищи, Красная Армия вступила в Болгарию! Никакого сопротивления! Уже освобождена Варна!

И тысячеголосый рев:

— Свободу патриотам!

Лязгают двери камер. Топочут ноги. Ликующие голоса, рыдания… Но их камера на запоре, как и прежде. И соседняя, и третья — все камеры смертников.

За стеной — грозный гул голосов:

— Не уйдем, пока не выпустите осужденных на казнь!

Но проходит еще несколько часов, прежде чем распахивается заклятая дверь.

Свобода! Боже мой, какое это чудесное слово «свобода»! Солнце над головой. И ветер. И люди. Нет сил сделать навстречу даже один шаг.

Их подхватывают на руки и несут — к солнцу, на ветер, в толпу кричащих людей.

Уже позднее Милка и Зара узнают: действительно, фашистское правительство, доживавшее последние часы своего существования, отдало приказ по тюрьмам о приведении в исполнение всех смертных приговоров. Но Центральный Комитет Болгарской рабочей партии с помощью своих товарищей своевременно узнал о планах реакции и принял решение: встретиться в открытую с представителями правящих кругов. Встреча произошла на одной из дач под Софией. От имени коммунистов и Отечественного фронта реакционеры были предупреждены:

— Если вы посмеете осуществить свою подлую акцию, учтите — мы расплатимся с вами высшей мерой.

И в последнюю минуту правительство испугалось. Приказ был отменен.

…Сразу же после освобождения Милка и Зара расстались. Зара поехала в деревню, где у родственников была ее дочь. Взяла Геневеву — и домой, в уже освобожденную Варну.

А Милка устремилась в Софию, на поиски Гино. По дороге, в одной из деревушек под Плевеном, встретилась с передовыми частями Красной Армии, наступавшей без боев, без единого выстрела; осыпаемой цветами и виноградными лозами. Не выдержала. Выдерживала под пытками и в часы страшных ожиданий. А тут в слезах бросилась к солдатам в пропотевших гимнастерках, небритым и, улыбающимся.

Красная Армия катила на машинах и танках. Милка смотрела на солдат с порыжелыми полевыми погонами на плечах, со звездочками на пилотках. Она — такой же солдат, как они. Но никому, даже этому седому генералу, багровому от загара, она не вправе сказать, кто она. До той минуты, пока ей не разрешат сказать, об этом не будет знать никто, кроме Гино и ее товарищей по работе.

Через день она была уже в Софии, в доме матери. Что говорить об этой встрече?.. В первую же минуту здесь вернулось к ней настоящее ее имя — Свобода. Но она не могла так просто отказаться от Милки.

И в первую же минуту она узнала: нет больше Гино, погиб.

Она начала по крупицам собирать сведения о его жизни за эти полтора года и о его смерти. Гино так и не смог установить связи с Центром. Но он разыскал партийное подполье и стал выполнять задания Центрального Комитета. Дом матери Свободы превратился в явочную квартиру ЦК. По заданию оргсекретаря и члена Политбюро Цолы Драгойчевой Гино смонтировал радиоаппаратуру для Центрального Комитета, передатчики для связи со всеми областными комитетами партии. Пригодился и его опыт разведчика. Весной 1944 года Гино был направлен в Радомирский партизанский отряд. Там его знали как Александра Стойкова, зубного врача. В мае под деревней Дебели Лак отряд попал в окружение. Гино и еще пятеро партизан прикрывали отход остальных. Они отстреливались, пока отряд не скрылся в лесах. Все они были тяжело ранены. Фашисты их схватили, отвезли в Радомир и там в полиции пытали до смерти. Несколько дней их трупы были выставлены на городской площади…

7 ноября 1944 года останки Гино Георгиева Стойнова — советского разведчика и болгарского партизана — были торжественно перезахоронены в центре Софии, в братской могиле вместе с прахом руководителей Болгарской компартии, погибших в борьбе с фашизмом.

В этот день, 7 ноября 1944 года, на другом краю земли, за стенами токийской тюрьмы Сугамо, оборвалась жизнь соратника Гино по работе и борьбе, такого же, как он, мужественного разведчика, интернационалиста коммуниста Рихарда Зоpге.

В этот день, в 27-ю годовщину Великого Октября, Советская Армия уже освобождала Польшу, Чехословакию, Венгрию, Югославию, вела бои в Норвегии, в Восточной Пруссии.

Грохотали над Москвой и освобожденными городами орудийные салюты. И хотя мы еще не знали имен многих безыменных героев, но залпы гремели и в их честь — в честь бойцов и героев невидимого фронта, внесших свой вклад в грядущую великую Победу.

София. Улица 6 сентября, № 17… В дверях — немолодая женщина в строгом платье, с коротко стриженными волосами. В руках у нас фото. Между снимком и этим днем более четверти века. Но нет нужды спрашивать: тот же овал лица, та же прическа. А прежде всего — те же глаза: серые, спокойные.

— Здравствуйте, Свобода Михайловна!..

Так недавно мы встретились с героиней нашей документальной повести.

И уже на следующий день «Волга» мчала нас из Софии на юг — во все места, где работали Милка, Гино и их боевые друзья.

Многие места Свобода Михайловна увидела тоже впервые с той отдаленной десятилетиями поры. Волнуясь, обрывая дыхание, карабкалась она по отвесному склону берега в Южной Добрудже у селения Карапча — места, где ступила она на берег родины 28 ноября 1940 года. Под ногами, как четверть века назад, скрипела каменная крошка, песок, ракушки. Накатывались на берег гряды волн, выметая косы водорослей. Трава была колючая, выжженная солнцем, а за гребнем берега лежала золотая долина с уже скошенным, сложенным в скирды хлебом. Морской ветер трепал волосы. Свобода Михайловна стояла у кромки воды, на гребне берега. Мы не нарушали ее молчания…

Потом, в Добриче, на улице царя Колояна, 30, — с этой квартиры впервые заговорила с Центром их рация — к Анчевой бросилась, узнав, пожилая женщина, соседка Стоянка Колева:

— Милка!

Они целуются. У обеих на глазах слезы.

— Милка, я сразу тебя узнала, хоть ты и стала такой представительной дамой!

Варна — красавец курорт, притягивающий к себе туристов со всего мира. Многоязыкие пестрые толпы. Огромное количество автомашин. Белые корабли на рейде и на горизонте. Указатели: «Солнечный берег», «Золотые пески»… Трудно представить, что с этого рейда уходили сеять смерть вражеские корабли и подводные лодки, что были здесь страшные фашистские застенки… Так же трудно узнать в гостеприимной, плачущей от нахлынувших воспоминаний пожилой женщине мужественную Зару, с честью выдержавшую поединок с гестапо.

Да, много воды утекло… У Стойковых теперь не хибарка у сточного канала, а прекрасная квартира в центре Варны. И сама Зара уже давно бабушка: у ее Геневевы, мужественной девочки, нашедшей в себе силы предупредить Милку об аресте матери, уже свои дети: восемнадцатилетняя Бистра и тринадцатилетний Владимир. Много воды утекло, и слезы на глазах, но Зара по сей день осталась такой же, какой была всю жизнь. Уже через полмесяца после освобождения из тюрьмы она снова включилась в партийную работу. Последние тринадцать лет, до пенсии, работала в органах народной милиции, была бессменным депутатом горсовета. Да и сейчас она внештатный инструктор горкома партии. Награждена высокими орденами: «Девятого сентября» и «Народной Свободы». Удостоена почетного звания активного борца против фашизма. А Стойко и по сей день работает строймастером…

Мы возвращались с побережья в Софию. По дороге заехали в Пловдив, вышли у дома 30-а на углу улицы Бунтовнишка. Отсюда Милка и Гино вели последнюю передачу. Отсюда Милка провожала мужа на вокзал и здесь провела страшную ночь, ожидая ареста. Все так: и широкое трехстворчатое окно на улицу, и низкий потолок, и печь, в которой прятали передатчик… Только квартира отремонтирована заново и живут в ней другие люди. С удивлением смотрели они на нас, нежданно напросившихся в гости и пристально разглядывающих окно, печь, ступеньки в прихожей… За окном уже не окраина. Пловдив раздвинул плечи: дома, дома… В душе мы кляли себя за то, что вновь обрушили на Свободу Михайловну переживания. Но, может быть, и нужно возвращаться к прошлому, чтобы ценить настоящее…

В дороге Свобода Михайловна рассказывала: сразу же после возвращения в Софию горком партии направил ее переводчицей в одну из частей Красной Армии, вступивших в столицу Болгарии. Переводчицей она была до 1 ноября 1944 года. А затем пошла работать на завод инженером: она же имела диплом Московского станкостроительного института. Так с той поры и работает. Ныне — в министерстве путей сообщения начальником отдела железнодорожной промышленности. А дома у нее стоит на тумбочке такой же радиоприемник «Телефункен», как и тот, с помощью которого она и Гино передавали донесения в Центр…

У Свободы Михайловны небольшая, но дружная, хорошая семья. Муж трудится на том же заводе, куда она пришла инженером после освобождения. Двое детей школьников: семнадцатилетняя Людмила и четырнадцатилетний Петр. Да, жизнь залечивает раны. И те, кто пал, пали во имя жизни…

Перед встречей с нашей героиней мы разыскали в советских архивах документы о Милке — Свободе Михайловне Анчевой. Вот один из них: «Тов. Анчева на протяжении всей войны находится в тылу противника, выполняя задания особой государственной важности. Своей честной и безупречной работой, сопряженной повседневно с исключительным риском, тов. Анчева, своевременно и регулярно информируя командование по интересующим вопросам, активно помогает разгрому немецко-фашистских захватчиков…»

Свобода Михайловна за выполнение задания особой важности, стойкость и мужество, проявленные во время ареста и суда, была награждена болгарским и советским орденами. Принимая награды, Свобода Михайловна сказала:

— Несмотря на то что этой работе я посвятила свои лучшие годы и потеряла на ней мужа, я горжусь, что поставленная передо мной задача считается выполненной.

Нужно ли что-нибудь добавлять к этим словам?..