Вымершие люди: почему неандертальцы погибли, а мы — выжили

Глава седьмая Африка в Европе — средиземноморский Серенгети

Галерея пробковых дубов вырисовывалась на фоне пастельного неба в то время, как солнце красным шаром поднималось над низким и далеким горизонтом. Рыжие блики на воде искрились на фоне темных камышей. Ночной хор лягушек спел на бис и отправился спать, прежде чем первые голодные коршуны воспарили в небо в поисках завтрака. Хриплые крики, доносившиеся из чащи дубов, говорили о начале нового дня в этом огромном месте гнездовья цапель, известном как Ла Пахарера. С восходом яркого светила над болотами голоса становились более резкими. На самой высокой ветке самого высокого дерева безмятежно сидел властелин здешних мест — испанский могильник. Такими мне запомнились дебри национального парка Доньяна на юго-западе Испании^[322]. Натуралист викторианской эпохи Абель Чапман очень верно описал этот отдаленный уголок как кусочек Африки в Европе. Но почему я вообще упоминаю этот райский сад в книге об эволюции человека и наших кузенов — неандертальцев?

Сцену, которую я привел, мог бы запросто наблюдать неандерталец 30 тысяч лет назад. И это не романтические причуды моего воображения. Это утверждение основано на убедительных археологических доказательствах, найденных в течение семнадцати лет в пещерах Гибралтарской скалы. Именно здесь последние на планете неандертальцы доживали свой век по крайней мере на 2 тысячи лет дольше, чем где бы то ни было^[323]. Эти пещеры сохранили уникальный архив информации^[324] и позволили получить наиболее четкую и точную картину ландшафта территорий неандертальцев. Свидетельства включают пыльцу, древесный уголь от костров неандертальцев, останки животных, которых они ели, и инструменты, которыми они пользовались. Все это вместе формирует уникальную и впечатляющую мозаику. Доньяна — на сегодняшний день самый подходящий аналог того ландшафта, если вам нравится представлять его как изображение на коробке от нашей головоломки. Это был прибрежный песчаный ландшафт, что вовсе не делает его стерильным или негостеприимным. Напротив, лоскутное одеяло из местообитаний, которые неандертальцы наблюдали вокруг своих пещер в Гибралтаре, было, как и сегодняшняя Доньяна, богатой экосистемой, в которой обитали многие виды растений и животных^[325]. Я начну эту главу с того, что нарисую картину неандертальского пейзажа.

Пещера Горама — наш основной, но не единственный источник информации — похожа на огромный многослойный торт (рис. 11). Массивная пещера, напоминающая собор, находится у подножия высокого утеса, возвышающегося на 426 метров над голубыми водами Средиземного моря. Это одна из целого ряда пещер, в которых жили неандертальцы, своего рода «город неандертальцев» в самой южной части Европы, смотрящей на Африку, расположенную на другой стороне узкого Гибралтарского пролива^[326]. Лишь на Ближнем Востоке неандертальцы жили южнее. Внутреннее пространство пещеры не огромно: она заполнена тем, что на первый взгляд кажется песком. Песок, безусловно, главная составляющая внутреннего наполнения пещеры, но он смешан с гуано летучих мышей, отходами жизнедеятельности неандертальцев, упавшими сталактитами и всем остальным, что могло здесь накопиться за тысячелетия. Толщина этого слоя составляет 18 метров. В основании — самые старые предметы, датируемые последним межледниковьем, около 125 тысяч лет назад. Поднимаясь вверх, мы продвигаемся вперед во времени. Сначала, 28–24 тысяч лет назад, встречаются последние неандертальцы, а около 20 тысяч лет назад — первые предки, затем мы видим окончание ледникового периода 10 тысяч лет назад, а выше — исторические слои^[327].

Многие из окаменелостей растений и животных, выявленных на разных уровнях, могут быть отличными индикаторами климата. Такие растительные находки, как оливковое дерево, сосна пиния и мастиковое дерево, свидетельствуют о теплом средиземноморском климате. Среди животных интересна балканская черепаха, которой требуется среднегодовая температура около 14 °C, чтобы из ее яиц могло вылупляться потомство, и она не терпит осадков свыше 700 миллиметров в год. В качестве индикаторов нам пригодились многие виды. Объединив информацию о климатических предпочтениях каждого из них, мы можем с некоторой уверенностью сказать, какими были климатические условия за пределами пещеры, когда эти животные там обитали. Ошеломляющий вывод, к которому мы пришли: то, что почти все время в течение последних 125 тысяч лет климат за пределами пещеры был почти таким же, как и сегодня. Порой он становился немного прохладнее и засушливее, а иногда делался более влажным, но в целом изменения оказались несущественными^[328]. Эти результаты чрезвычайно важны, если мы вспомним о быстрых и сильных изменениях климата, которые, как мы видели в предыдущей главе, обрушились на север Евразии, особенно позднее 50 тысяч лет назад. Похоже, отдаленного юго-западного района Европы почти не коснулись перемены. Этот вывод был подтвержден полным отсутствием каких-либо тундростепных млекопитающих, широко распространенных на севере. Никакие шерстистые мамонты, шерстистые носороги, северные олени, овцебыки, степные зубры, сайгаки, пещерные медведи или песцы в этих широтах никогда не встречались. Это и вправду был другой мир, кусочек Африки в Европе, как подсказал Чапман.

Окаменелости растений и животных также дают нам очень четкие описания видов местообитаний за пределами пещеры. Более десяти лет мы с моей женой Джеральдиной разъезжали по всему Пиренейскому полуострову и изъездили его вдоль и поперек с одной лишь целью. Мы отбирали образцы богатого разнообразия местообитаний Пиренейского полуострова: от ледяных вершин Пиренеев до теплых средиземноморских лесов юго-запада, от влажных лесов Кантабрии на северо-западе до пустыни Табернас на юго-востоке^[329]. Мы делали остановки в определенных местах и описывали характер растительности в пределах гектара. Наши показатели включали виды растений, которые мы находили, и структуру среды обитания^[330].

Так мы описали тысячу участков, что дало нам фантастическую базу данных. Во время нашей работы нетрудно было замечать птиц, поэтому в свой каталог мы добавили оценки численности каждого вида, наблюдаемого на каждом участке. Мы могли определить, например, среду обитания конкретной птицы, а также пределы ее экологической толерантности сегодня. Поскольку большинство из этих видов эволюционировали до ледниковых периодов и их пережили, их анатомия сформировалась давно, чтобы соответствовать конкретным местообитаниям и типам питания. Поэтому наша логика была такой: если мы нашли в пещере окаменелые останки птицы, то это должно указывать на то, что за пределами пещеры существовала конкретная среда обитания. Если затем мы находили второй вид с похожими требованиями к среде обитания, наша уверенность возрастала. Чем больше видов с похожими требованиями мы находили, тем увереннее становился наш прогноз.

Затем мы отдельно рассмотрели растения. Пробковые дубы отличались от каменных дубов, которые, в свою очередь, отличались от приморских сосен. Каждый из видов разработал определенную структуру среды обитания. Так что если у нас был ряд птиц и растений, которые указывали на очень похожие местообитания, мы могли быть уверены, что этот особый вид местообитания существовал за пределами пещеры в то время, когда там появлялись окаменелости. Если на том же уровне в пещере находились также свидетельства деятельности неандертальцев, это должно было означать, что идентифицированная нами среда обитания существовала в то время, когда неандертальцы жили в пещере. Так мы могли начать разговор об окружающей среде времен неандертальцев. А сравнивая уровни, представляющие разные временные интервалы, мы могли наблюдать, какие изменения происходили с окружающей средой.

В общем, мы обнаружили, что неандертальцы, жившие в «городе неандертальцев», использовали мозаику местообитаний за пределами пещеры, почти идентичную той, которую мы видели в Доньяне. Там были песчаные дюны, двигавшиеся за счет сильных ветров и поглощавшие растительность или заключавшие ее в «корралес»^[331]. Там была лесистая саванна из пиний, пробковых дубов и можжевельников; там были заросли более плотной растительности, особенно вблизи ручьев, где ивы и камыши образовывали непроходимые водные джунгли. Встречались там и сезонные озера и бассейны, как и сегодня в Доньяне, — уровень грунтовых вод был близок к поверхности земли. Эти озера привлекали множество видов уток и других водоплавающих птиц, останки которых мы находим в пещерах. Были там и многочисленные лягушки, жабы, тритоны и водоплавающие черепахи, которые выбирались наружу для размножения весной, когда уровень воды и теплая температура делали жизнь здесь привлекательной. Смерть, вероятно, приходила, как и сегодня, во время летних засух, когда жизнь замедлялась. По иронии, неандертальцам должно было быть хуже не тогда, когда было холодно, а когда было жарко и сухо. Недостаток пресной воды мог сильно ограничивать их деятельность.

За пределами пещер у неандертальцев были не только травянистые саванны и сезонные водно-болотные угодья, но и высокие скалы Гибралтара, где они могли охотиться на горных козлов, а также побережье. Большую часть последних 100 тысяч лет жизни неандертальцев на Гибралтаре уровень моря был намного ниже, чем сегодня. Причина заключается в том, что глобальные температуры тоже были ниже, чем сейчас, и больше воды было сконцентрировано на полюсах в форме льда. Прибрежный шельф у пещеры Горама очень мелкий, а при понижении уровня моря на 80–120 метров, что, вероятно, было нормой, когда там жили неандертальцы, огромные территории, которые сейчас являются дном Средиземного моря, открывались. Побережье могло находиться на расстоянии до пяти километров от пещеры, тогда как сегодня море и пещеры разделяет лишь небольшой пляж. Именно на этой огромной территории, которая теперь оказалась под водой, неандертальцы и охотились. Многие из пещер вдоль этого побережья были затоплены поднявшимся до их уровня морем во время последнего глобального потепления 10 тысяч лет назад; некоторые из них оказались полностью под водой, а все следы неандертальцев были смыты. Нам повезло, что некоторые из пещер, такие как пещера Горама, остались нетронутыми морем, и это позволило нам заглянуть в затерянный мир средиземноморских неандертальцев.

Этот мир лучше всего можно описать как средиземноморский Серенгети. Стада млекопитающих-фитофагов бродили по травянистой саванне. Основными видами были благородный олень, кабан, лошадь, тур, узконосый носорог и прямобивневый лесной слон. Последние два вида начали исчезать к концу эпохи неандертальцев. Это сообщество травоядных было характерно для умеренных лесов и саванн (см. главу 5). Многообразие потенциальной пищи привлекло не только неандертальцев. Пятнистые гиены были самыми распространенными мясоедами в течение 100 тысяч лет, зарегистрированных в пещерном архиве. Обитал здесь и леопард — превосходный хищник, использовавший деревья в качестве засады и тайника, где можно спрятать добычу от гиен. Тут были львы, волки, рыси, бурые медведи и множество мелких хищников. В столь непростом ландшафте неандертальцы должны были следить как за добычей, так и за хищниками.

Информация, которую мы получаем из этих пещер, складывается в очень ясную историю о жизни южных неандертальцев. Безусловно, они питались крупными млекопитающими. Мы знаем это, потому что находим их обугленные останки с многочисленными порезами от кремневых ножей, которыми неандертальцы пользовались, когда резали мясо. Их главной добычей, вероятно, были горные козлы: их останков намного больше, чем останков других животных. Благородный олень, судя по всему, был вторым в меню, затем следовали другие травоядные. Следовательно, неандертальцы избегали опасных животных, таких как дикий кабан, тур и носорог, выбирая менее серьезных противников. Это неудивительно, если вспомнить о том, что они атаковали добычу из засады, с близкого расстояния, при помощи копий.

Однако у нас нет уверенности в том, что они охотились на этих животных все время. Одной из особенностей сезонной среды пещеры Горама, характерной и для парка Доньяна сегодня, были непредсказуемые засухи. В некоторые годы дожди не выпадали не только на протяжении трех летних месяцев, но и вообще. Это открывало возможности для падальщиков. В пещере Горама мы находим останки не только гиен, но и всех четырех видов европейских грифов, следовательно, падаль тоже могла обеспечить выживание. Выходит, что снова ограничивающим фактором могла быть не еда, а вода. Однако настоящим сюрпризом стали мелкие животные, найденные в пещере.

Среди студентов, изучающих доисторические периоды, бытует мнение о том, что неандертальцы и их современники, за исключением предков, не умели охотиться на мелкую дичь^[332]. К примеру, птиц было слишком сложно поймать. Как это ни парадоксально, но мы уже видели в главе 2, как обезьяны-капуцины, не обладая большим мозгом и сложными технологиями, регулярно ловили птиц в дождевых лесах Нового Света. Если они могли это делать и, вероятно, ранние протолюди тоже могли, так почему же неандертальцы с их большим мозгом и инструментами не были к этому способны?

Согласно другой точке зрения, неандертальцы не были лишены этой способности, но были ленивыми или отсталыми людьми, которые предпочитали ловить легкую добычу и задумывались о более труднодоступных животных, лишь когда запас легкой добычи иссякал^[333]. Другими словами, неандертальцы, занимавшие средиземноморские местообитания в Италии и на Ближнем Востоке, где их присутствие изучено, должны были проводить время, прочесывая побережья в поисках моллюсков и мидий. Чем больше они их потребляли, тем меньше оставалось, что якобы можно доказать постепенным уменьшением размеров моллюсков и мидий^[334]. И тогда неандертальцы, не зная, что делать, обратили взоры на черепах. Те хоть и не были неподвижными, однако передвигались достаточно медленно, чтобы неандертальцы могли их поймать^[335]. Когда и черепахи закончились, они обратились к зайцам, которых, конечно, поймать было гораздо труднее, и в конце концов перешли на действительно трудных животных — птиц. Пусть эта модель нереалистична, она все же заслуживает проверки. В этом может помочь информация из пещеры Горама.

Пещера Горама стала настоящим откровением для тех, кто считал неандертальцев тупыми и бездарными существами, которые каким-то образом прожили на планете Земля более четверти миллиона лет. Для натуралистов, которые провели много времени в полевых исследованиях, пещера Горама стала подтверждением очевидного: доисторические люди, включая неандертальцев, были находчивыми, хорошо знали окружающую среду и не гнушались тем, что бегало или летало. Они были одними из первых и, вероятно, лучшими натуралистами, которых когда-либо знал мир. Так что же нам рассказывает эта пещера?

Начнем с того, что более 80 % костей млекопитающих, съеденных неандертальцами, принадлежали кроликам. Это эндемики Пиренейского полуострова, и их было действительно много. Должно быть, за пределами пещеры жили тысячи кроликов, а песчаные дюны могли быть идеальным местом для выкапывания нор. Ловля кроликов, очевидно, не была сложной задачей для неандертальцев, и они часто употребляли их в пищу. В этих пещерах было идентифицировано 145 различных видов птиц, примерно четверть всех гнездящихся птиц Европы, что дает нам самую богатую коллекцию птичьих окаменелостей во всей Европе. И это неудивительно, поскольку Гибралтарский пролив был одним из основных европейских центров для перелетных птиц, курсирующих между зимними африканскими жилищами и европейскими летними резиденциями^[336]. И неандертальцы их ели^[337].

Еще они ели черепах и очень питательные семена пиний^[338], а также моллюсков и мидий, как и в других прибрежных районах Средиземноморья. Огромным сюрпризом было обнаружение останков нескольких средиземноморских тюленей-монахов, на которых были видны следы кремневых ножей неандертальцев. Удивление стало еще больше, когда поблизости нашлись останки рыбы и двух видов дельфинов^[339]. Это потрясло тех, кто считал, что способность использовать морские ресурсы была отличительной чертой предков и что это уникальное поведение позволило им выйти из Африки по побережью (см. главу 4). Здесь же у нас были неандертальцы, которые вели себя ровно таким же образом. Что еще более важно, это показало, что неандертальцы, жившие в пещере Горама, далекие от специализации на охоте на крупных млекопитающих из засады, на самом деле были универсальными охотниками и собирателями, которые могли использовать все богатство ресурсов. А диапазон ресурсов, вероятно, был даже больше, чем мы установили, но многие виды потенциальной пищи, такие как фрукты, корни и личинки, могли не оставить следа. Крупные млекопитающие были лишь очень маленьким компонентом общего продовольственного потребления.

Так, на юге Европы неандертальцы нашли огромное разнообразие ресурсов и, похоже, смогли использовать их все. Дальше на север, например на окраине безлесных равнин Центральной Европы, крупные млекопитающие были практически единственным ресурсом, доступным для них, — здесь не было ни рыб, ни черепах, ни тюленей. Возможно, в определенных местах в какое-то время года могла водиться пресноводная рыба, и недавние исследования не исключают, что неандертальцы могли ее потреблять. Почему это должно нас смущать? Просто посмотрите, как бурые медведи ловят лосося без каких-либо технологий, а затем спросите себя, почему неандертальцы не могли делать так же или даже лучше? И все равно исследователи диет неандертальцев в северных широтах сделали выводы о том, что они были исключительно мясоедами^[340], ведь там, где они жили, мясо было основным источником энергии. Тот факт, что неандертальцы, жившие на европейских равнинах от Бельгии до Хорватии, по-видимому, в основном ели мясо, не означает, что они вели себя так же в других местах или в другие времена. Это еще один пример обобщения ограниченной информации. Пещера Горама четко показывает недостатки этой конкретной экстраполяции.

Следующий важный урок, который преподнес нам этот археологический объект, заключается в том, что пищевой спектр используемых продуктов, похоже, не изменился за то время, что неандертальцы там жили. Не было никакой «революции широкого спектра», эволюции рациона от мидии к куропатке, которую предполагали найти в Италии и на Ближнем Востоке. Это еще одна революция, которой не существовало. Неандертальцы жили в этом районе в течение десятков тысяч лет и не истощили свои ресурсы. Последние неандертальцы 28–24 тысячи лет назад питались тем же ассортиментом продуктов, что и их предшественники на 100 тысяч лет раньше.

Оставался еще один важный урок, который мы должны были усвоить. Последние неандертальцы изготавливали такие же каменные орудия и оружие, как и прежде: они все еще использовали мустьерские технологии. В их мире ничего не изменилось, поэтому им не нужно было ничего менять. Более 10 тысяч лет назад их родственники во Франции перешли к новым, шательперонским технологиям, чтобы справляться с изменявшимися условиями; все это время южные неандертальцы продолжали использовать мустьерские технологии. У одних и тех же людей были разные материальные культуры в разных частях их географического ареала. Почему это должно нас удивлять?

Мир пещеры Горама и ее окрестностей уникален. Регион между Гибралтаром и юго-западом Португалии кардинально отличался от остальной Евразии. Фактически некоторые части этой юго-западной окраины были южнее, чем части Северной Африки, а вся эта территория оказалась западнее Уэльса. Это означало, что здешний климат оставался мягким даже в худшие времена ледникового периода на севере. Здесь не было высоких гор, которые могли бы способствовать местному холодному микроклимату, а топографическое разнообразие позволило местным популяциям многих видов растений и животных выживать в многочисленных защищенных долинах региона. Близость к Атлантике также защитила этот район от сильной засухи^[341]. Этот маленький островок, почти что кусочек Африки в Европе, как описал его Чапман, позволил последним выжившим неандертальцам продолжать жизнь, которая еще тысячи лет назад исчезла в их прежних местах обитания. Каждый раз, когда климат наносил удар, таких укромных зон становилось меньше, пока однажды неандертальцы и вовсе не исчезли.

Очаги жизни неандертальцев смогли сохраниться и позднее 30 тысяч лет назад в таких местах, как Крым и Кавказ, но подходящая среда обитания в этих регионах была намного меньше, чем на Пиренейском полуострове. Область к югу и западу от современного Мадрида была именно таким заповедным местом. Большая часть этой области была ниже по уровню, чем северные регионы, и, вероятно, изменение высоты над уровнем моря на этом центральном плато определило южную границу для большинства млекопитающих тундростепи^[342]. Этот регион должен был быть основным оплотом неандертальцев. По мере ухудшения климата внутренние области этого региона и более высокие горы становились негостеприимными местообитаниями, и неандертальцы могли выживать только в защищенных долинах^[343]. Прибрежные районы могли оставаться основными убежищами. Те, кто находился дальше от высоких прибрежных горных хребтов, меньше всего пострадали от непредсказуемых климатических колебаний^[344]. Гибралтарская скала, расположенная на низкой прибрежной равнине вдали от основных прибрежных гор, оказалась идеальным убежищем.

Север Пиренейского полуострова был совсем другим миром. Этот регион был частью северной евразийской системы гор и равнин, которую я описал в предыдущей главе. Южные склоны Пиренеев и Кантабрийских гор выходили на равнины Северной Испании, высота которых в среднем составляла 1000 метров. Когда климат был холодным и сухим, эти равнины образовывали южное продолжение тундростепи Центральной Европы. В эту область могли проникать шерстистые мамонты и носороги, северные олени, степные зубры и сайгаки, поэтому южная граница Пиренеев и Кантабрийских гор была зеркальным отражением севера. Ни в коей мере не удивляет, что, помимо млекопитающих тундростепи, здесь также можно найти шательперонские и ориньякские технологии. Здесь находилась юго-западная граница этого мира, поэтому присутствие этих животных, а также шательперонцев и ориньякцев тут, а не южнее подтверждает, что фауна и технологии были тесно взаимосвязаны.

Неслучайно последние неандертальцы выжили на юго-западной оконечности Евразии. Похоже, что Гибралтарский пролив не позволил им продвинуться дальше на юг, в Северную Африку, у них не было «тревожной кнопки», и они вымерли. Как и последние популяции живущих ныне панд или тигров, они стали исчезающим видом, а шансов на выживание было мало. В конечном итоге последние неандертальцы, вероятно, вымерли просто потому, что их осталось так мало, что их группы были инбредными^[345], или случайная флуктуация свела их численность к нулю, а быть может, их последнюю популяцию одолела болезнь. Возможно, мы никогда не узнаем истинную причину гибели последних неандертальцев, но мы должны понимать, что она не была причиной вымирания всех неандертальцев. В этой и в двух предыдущих главах мы говорили о том, что вымирание было длительным процессом истощения популяции, занимавшим тысячелетия.

В хрониках пещеры Горама есть нечто странное, что дает нам подсказку о том, что могло случиться с последними обитателями. Радиоуглеродный анализ углей от костров, для которых неандертальцы выбирали стратегические места в пещере, подсказал возраст очагов — 28–24 тысячи лет. Неандертальцы обычно разводили очаги у входа в пещеры, чтобы дым не заполнял сами пещеры. Но пещера Горама огромна, а ее своды возвышаются на тридцать метров, если не больше. Неандертальцы поместили свой очаг вглубь пещеры, не боясь удушья. Позади очага находилась большая комната, где они могли спать, защищенные огнем, закрывавшим проход от хищников. Похоже, они использовали одно и то же место долгое время, так как самые ранние датировки использования очага отсылают к 32 тысячам лет назад.

Рядом, на расстоянии не более метра, был найден другой очаг, но тот был сделан предками позднее 18,5 тысячи лет назад. После 100 тысяч лет, на протяжении которых пещера была занята, между двумя кострами был долгий период, когда она пустовала. Климатические данные, полученные благодаря морским кернам (пробам), взятым со дна Средиземного моря к востоку от Гибралтара, выявили период необычайно сурового климата, отмеченного холодом и засухой. Именно тогда пещера оставалась пустой^[346]. На какое-то время европейская Африка превратилась в засохшую землю. Условия не были достаточно суровыми, чтобы вызвать вымирание растений и некоторых наиболее выносливых животных, но были достаточно плохими, чтобы довести до предела популяцию, и без того испытывавшую стресс, и помешать заселению новой^[347].

Новые люди, которые в конце концов пришли сюда, были предками. Они принесли с собой новую солютрейскую метательную технику. По крайней мере здесь они не несут ответственности за все, что случилось с неандертальцами, ведь они никогда не встречались с ними. Предки рисовали оленей, оставляли отпечатки рук на стенах пещеры и изготавливали ожерелья из полированных и перфорированных зубов оленей и литторин^[348]. И в этом заключается их отличие от неандертальцев. В остальном они, похоже, вели себя так же, ловили тех же животных в тех же количествах. Местоположение и доступные ресурсы во многом определяли то, что люди, будь то неандертальцы или предки, делали здесь, как, впрочем, и везде.

Носители солютрейской культуры прибыли в пещеру Горама с севера. Она стала последним местом в Европе, колонизированным предками перед началом последней ледниковой эпохи. Поскольку холода усиливались, многие популяции предков в Центральной Европе вымерли, и юг снова стал убежищем. В следующей главе мы рассмотрим, как эти предки распространились по всей Европе и откуда они пришли. Чтобы выяснить это, мы вернемся на северо-восток, в степи России и Средней Азии.