Вымершие люди: почему неандертальцы погибли, а мы — выжили

Глава пятая Быть в нужном месте в нужное время

Прибытие предков в Австралию около 50 тысяч лет назад произошло в результате стечения обстоятельств и того, что люди оказались в нужном месте — в данном случае в Индии — в нужное время. Когда климат, становившийся все холоднее и суше, начал высушивать их дом, саванну, на юго-востоке открылся новый пояс саванн. То же изменение климата, превращавшее саванну в засушливые бесплодные земли в одном месте, одновременно уменьшало области дождевых лесов и заменяло их изобильными травянистыми сообществами там, где высокие деревья больше не препятствовали проникновению света. Вскоре появились пасущиеся животные и хищники, к которым относятся и люди.

Можно спекулировать на тему влияния этих людей на популяцию Homo erectus, которая могла существовать там в момент их прибытия (см. главу 2). Если датировки верны, есть вероятность, что последние популяции H. erectus дожили на Яве вплоть до отметки в 25 тысяч лет назад, следовательно, прибытие предков позднее 50 тысяч лет назад, вероятно, не сразу их погубило. Многочисленные острова Юго-Восточной Азии могли служить убежищами для популяций древних людей, и некоторые из них, по-видимому, жили еще долго после прибытия предков. Homo floresiensis доживал свой век на Флоресе 12 тысяч лет назад (см. главу 2). О еще более удивительной находке, обнаруженной на островном архипелаге Палау, к северу от Новой Гвинеи и к востоку от Филиппинских островов, было объявлено в начале 2008 года. Были найдены около 25 скелетов очень маленьких людей. Ошеломляющие результаты исследований показывают, что эти люди жили совсем недавно, около 2890–940 лет назад^[207].

Так возобновились дебаты о статусе людей Флореса и встал вопрос о том, действительно ли карликовость была общей чертой людей, оказавшихся в изоляции на отдаленных островах. Нам интересно, что, вероятно, популяции людей с различными характеристиками могли выживать в изоляции на множестве маленьких островов Юго-Восточной Азии, в мире охотников-собирателей, а позже — земледельцев. Точно так же популяция H. erectus могла дожить до недавнего времени, не имея никакого контакта с только что прибывшими предками.

В предыдущей главе мы говорили о том, как предки преодолели «бутылочное горлышко» позднее 50 тысяч лет назад. Если на оставшиеся популяции H. erectus в Юго-Восточной Азии распространились те же условия, с которыми столкнулись предки, будь то изменение климата или извержение Тобы, то, вполне возможно, многие популяции этих древних выживших оказались на грани, и лишь крошечные изолированные остатки могли сохраниться в отдаленных убежищах. В таком случае позднее 50 тысяч лет назад предки могли попасть на в основном незаселенные территории. Суровость и скорость изменения климата могли иметь масштабы, к которым тропические популяции H. erectus не были приспособлены. Если к тому времени их и так осталось мало, то климат большинство из них добил.

С другой стороны, популяции, жившие ближе всех к Тобе во время извержения, могли быть последними из H. erectus, так что это необычайное событие могло нанести по ним гораздо более сильный удар, чем по предкам, которые находились дальше, в Индии. Возможно, после успеха, длившегося три четверти миллиона лет, остатки популяции H. erectus оказались в неправильном месте в неподходящее время. Любопытно, что неандертальцы были далеко от этих мест и, вероятно, оставались в почти незатронутыми (Так в бумажной версии книги — Tekel). Предкам не было бы так легко на севере.

Эти примеры наглядно иллюстрируют то, о чем мы говорили на протяжении всей книги: человеческая история — роман случайности и удачи, сговорившихся с капризными климатом и геологией, чтобы создать невероятного персонажа — Homo sapiens. Если бы нам пришлось рассказывать нашу историю в форме бродвейского мюзикла, то прибытие предков в Юго-Восточную Азию и далее надо было бы представить как результат импровизированного джем-сейшена. Вымирание H. erectus и выживание H. floresiensis должно было пойти по такому же непредсказуемому сценарию.

История, как правило, — это рассказ о победах одних над другими, и доисторические времена не исключение. Поскольку из всего калейдоскопа доисторических людей сегодня остались только мы, именно мы и монополизировали историю. Как выжившие, мы, кажется, решили изобразить себя в роли победителей и определили остальных в низшие эшелоны побежденных. Чтобы принять случайность своего существования, требуется большое смирение. До сих пор мы предпочитали эгоцентричный взгляд, который подчеркивает мнимое превосходство наших ближайших предков, эдаких доисторических конкистадоров, над всеми остальными. При полном отсутствии доказательств считается, что предки, пришедшие в Юго-Восточную Азию, уничтожили всех других людей, кроме редких счастливчиков, которые прятались в джунглях отдаленных островов. По мере нашего продвижения на север, в Сибирь, Центральную Азию и Европу, мы встретим еще более некорректное представление о доисторических временах, а также о людях, которых очернили, назвав глупыми северными зверюгами, — о неандертальцах.

В изучении эволюции человека существует множество ответвлений, которые уводят нас от главного, но самый ложный след из всех ведет от вопроса, были ли неандертальцы другим видом, отличным от нас^[208]. Этот вопрос опять-таки связан с нашей потребностью навешивать ярлыки, что часто отвлекает нас и превращает в грубые пикселы ту удивительную мелкую мозаику, пронизывающую время и пространство, которая стала результатом естественного отбора и непредвиденных обстоятельств. В итоге мы упускаем подробности и искажаем представление о процессах.

В какой-то момент в далеком прошлом у нас с неандертальцами был общий предок. Развитие технологий в 1990-х годах, позволившее восстановить ДНК по окаменелым останкам неандертальцев, позволило сравнить их ДНК с нашей собственной^[209]. К концу 2006 года, благодаря технологиям и окаменелым останкам, наши знания о ДНК неандертальцев значительно расширились. Это открыло перед нами новые перспективы, приблизило секвенирование всего генома неандертальцев^[210]. Уже появились захватывающие данные о неандертальцах, о которых мы даже не могли догадываться, получив первые результаты работы с ДНК в 1997 году.

Среди сенсационных открытий — их цвет волос и кожи, а также речь. Одно исследование показало, что вариации цвета волос у неандертальцев были такими же, как и у нас^[211]. Выяснилось, что у части населения были рыжие волосы, и конечно, тут же появились заголовки о «рыжих неандертальцах». Важно, что такие волосы были связаны с бледной кожей. Для неандертальцев, живших в Европе, она могла быть преимуществом, позволявшим вырабатывать витамин D под воздействием ультрафиолета. Вторым откровением стало то, что у нас с неандертальцами есть две общие мутации в гене FOXP2, который, как известно, участвует в развитии речи и языка^[212]. Ученые предположили, что мутации гена были у общего предшественника неандертальцев и предков и, вероятно, указывали на способность неандертальцев к речи.

В ряде исследований ДНК неандертальцев оценивалось время существования последнего общего с нашей родословной предка, который жил до разветвления популяций. Такие оценки приблизительны и имеют большие погрешности. Некоторые указывают на раскол, произошедший позднее 600 тысяч лет назад^[213]. Трудно сказать точнее, однако ряд недавних независимых оценок предлагает отметку в 400 тысяч лет назад^[214]. Другие же передвигают датировку еще дальше, до 800 тысяч лет назад^[215]. Если родословную людей «Ямы костей» (см. главу 1) действительно можно было отделить от родословной предков 500 тысяч лет назад и они были предками неандертальцев, то раскол, должно быть, произошел до них, что делает раннюю оценку наиболее вероятной. Это означает, что в широком эволюционном смысле ветвь рода, которая должна была привести к неандертальцам, отделилась от нашей вскоре после начала 100-тысячелетнего климатического цикла. Он ознаменовал старт среднего плейстоцена 780 тысяч лет назад. Эта ветвь, вероятно, возникла от одной из многочисленных популяций, которые мы теперь объединяем под общим названием Homo heidelbergensis.

Поэтому когда неандертальцы и протопредки впервые встретились на Ближнем Востоке 130 тысяч лет назад (см. главу 3), они могли генетически отличаться друг от друга, если предположить, что в течение более полумиллиона лет между ними не было контактов. Вторая встреча, на этот раз с самими предками, состоялась в Евразии позднее 45 тысяч лет назад, когда с момента раскола прошло еще больше времени. Спаривались ли эти группы друг с другом при встрече, остается загадкой. Достаточным ли было количество людей, чтобы такие контакты происходили часто, разделяли ли их места обитания и географические регионы, мешали ли плодотворному генетическому обмену биологические и культурные различия? Мы рассмотрим эти вопросы более подробно в следующей главе.

В большинстве работ, посвященных неандертальцам, последний межледниковый период около 125 тысяч лет назад отмечается как период их расцвета. В то время сформировались все черты «классических» неандертальцев^[216]. Неандертальцы были развитой популяцией, происходившей от рода людей среднего плейстоцена, которые распространились по обширным территориям Евразии от Португалии на западе и до Алтайских гор Южной Сибири на востоке^[217]. Эти популяции, входящие в группу H. heidelbergensis, жили в Евразии во времена среднего плейстоцена, между 600 тысячами лет назад (возможно, и раньше) и примерно 200 тысячами лет назад^[218], и застали мир, сильно отличавшийся от всего, что было прежде.

Эти крупные, крепкие и разумные люди, с которыми у нас состоялась короткая встреча в «Яме костей» в главе 1, эволюционировали бок о бок со многими крупными травоядными и плотоядными животными в то время, когда ледниковые периоды начинали оказывать воздействие на планету. Тогда в климате Земли преобладали 100-тысячелетние циклы, холодные ледниковые периоды сменялись теплыми межледниковьями, и так повторялось снова и снова. В целом мир среднего плейстоцена был холоднее, чем прежде, особенно позднее 400 тысяч лет назад. Короткие межледниковые периоды длились в среднем около 10 тысяч лет^[219]. Каждый из ледниковых периодов заканчивался резким глобальным потеплением, которое приводило к межледниковью. По его окончании наступало постепенное похолодание, перераставшее в следующий ледниковый период. Некоторые из этих межледниковий были влажными, ощущалось сильное воздействие океанического климата с запада, в то время как другие оказывались под сильным континентальным воздействием и были намного более засушливыми^[220]. На эту схему накладывались более короткие холодные и теплые периоды.

Экологические изменения, сопровождавшие 100-тысячелетние климатические циклы, около 780 тысяч лет назад привели к резкой реорганизации видов млекопитающих, обитавших в Евразии. Многие виды вымерли, некоторых сменили иммигранты, лучше приспособившиеся к новым условиям, другие развивались в новые формы, а от некоторых осталось пустое место. Затем последовали сотни тысяч лет, в течение которых некоторые виды неоднократно расширяли и сокращали свои географические ареалы. Пока одни вымирали и мигрировали, другие эволюционировали, чтобы быть готовыми к условиям нового мира.

Кардинальные изменения климата создавали преграды для передвижения видов, но также и открывали сухопутные мосты, когда в периоды низких температур уровень моря падал. Связи между различными частями гигантской афроазиатской суши разорвались в критических местах. Тропические зоны оказались отрезанными от умеренных регионов севера, за исключением восточной части Азии, восточнее Гималаев, где связь между умеренной и тропической климатическими зонами сохранилась. Во всех других местах высокие горы, моря и пустыни, протянувшиеся параллельно широте, практически отрезали регионы друг от друга.

Грандиозные горные хребты Гималаев, Гиндукуша, Памира и Каракорума блокировали доступ в Южную Азию с севера и запада. По-видимому, H. erectus продолжал жить в тропических районах Юго-Восточной Азии, в значительной степени изолированный от остальных с севера и запада, и многократно вторгался на север, в умеренные зоны Китая, когда позволял климат. Эта связь между умеренными и тропическими районами Восточной Азии может быть причиной длительного сохранения H. erectus в этих местах.

Условия в Африке были намного более засушливыми, чем в Юго-Восточной Азии. Рост Сахары и пустыни Аравийского полуострова неоднократно запечатывал тропические и южные районы Африки с севера. Даже когда распространение на север стало возможным благодаря влажному и мягкому климату, этим популяциям было трудно проникнуть в Северную Евразию из-за барьера, которым были Средиземное море и высокие горные хребты Западной Азии (Таврские горы, Загрос, Кавказ). В тропической и южной частях Африки популяции H. erectus, или потомки тех, кого мы можем назвать африканскими H. heidelbergensis^[221], оказались в изоляции. Климатические изменения, повлиявшие на север, здесь превратились в циклы сильных дождей и засух, которые привели к локальным вымираниям, перераспределили зоны обитания и открыли путь локальной эволюции — ответу на новые экологические возможности^[222]. Протопредки появятся около 200 тысяч лет назад из этого африканского плавильного котла.

Между тем по всей Северной Евразии, от Португалии до Сибири, популяции H. erectus эволюционировали в новую форму, узнаваемую по фигуре, крепкому телосложению и большому мозгу. К временной отметке 600 тысяч лет назад их можно было отличить от H. erectus. Эти популяции развивались вместе с животными, только появившимися на сцене. Климатические циклы, начавшиеся около 780 тысяч лет назад, были относительно умеренными по сравнению с серьезными и резкими изменениями, которые последуют позднее 400 тысяч лет назад. Животные успели приспособиться к изменяющимся условиям, и мы видели ряд случаев постепенной эволюции, случившейся в этот период. Хороший пример — мамонты.

Мамонты распространились из Африки в Евразию и Северную Америку около 2,6 миллиона лет назад. Основным видом мамонта, который обитал в Северной Евразии в это время, был южный мамонт^[223]. Этот вид жил в умеренном климате, в лесостепях. Около 1,2–0,8 миллиона лет назад популяции южных слонов, обитавшие в Северо-Восточной Сибири, испытывали воздействие климатического похолодания и стали адаптироваться к жизни к вечной мерзлоте, в местообитаниях, где преобладали травы. Эти мамонты стали первыми животными, которые регулярно подвергались воздействию новых климатических условий. Их зубы изменялись, чтобы они могли пастись в местах с более жесткими растениями в новых условиях. Эти ранние сибирские мамонты были намного крупнее своих предков, и их ископаемые останки определяются как отдельный вид — степной мамонт. Спустя некоторое время, когда новые климатические условия распространились на юг и запад, а условия стали жестче, степные мамонты попали в Европу и заменили южных слонов, все еще живших там 700 тысяч лет назад. Степные мамонты стали обитателями прохладной, сухой степи с редкими деревьями — ландшафта, который становится все распространеннее в более прохладных и сухих условиях.

Процесс повторился еще раз, начавшись в Северо-Восточной Сибири. Ухудшение климата, которое открыло для степных мамонтов новые местообитания на юге и западе, еще больше усложнило условия на севере. К тому времени, когда в начале среднего плейстоцена степные мамонты достигли Европы, в Северо-Восточной Сибири появились другие мамонты, которые эволюционировали и стали новым видом — шерстистым мамонтом. Несколько сотен тысяч лет степные мамонты обитали на юго-западе, а шерстистые — на северо-востоке. Затем что-то изменилось.

Около 200 тысяч лет назад климат ухудшился настолько, что это вызвало географическое расширение степно-тундрового местообитания шерстистого мамонта в сторону запада. Однако в Европе все еще существовало подходящее местообитание для степного мамонта, и мы обнаруживаем, что какое-то время оба вида жили бок о бок. Но длилось это относительно недолго, и позднее 190 тысяч лет назад все европейские мамонты уже были шерстистыми.

История мамонтов должна быть нам уже знакома. Эволюционировали популяции, подвергавшиеся стрессу в результате изменений. Ранние оледенения проявили себя раньше и дольше всего на северо-востоке, вдали от мягких океанических условий Европы. Именно здесь эволюция активно отбирала инновации, способствовавшие выживанию, в то время как основные местообитания исчезали. Поскольку позже условия ухудшились, среда обитания этих новых мамонтов расширилась, что привело к их процветанию. Когда они приближались к Европе, другие мамонты, жившие на северо-востоке Сибири, приспособились к еще более суровым условиям, и так началась новая волна. Каждый раз более ранние версии проигрывали, но не всегда из-за конкуренции с новыми формами, а зачастую потому, что их мир попросту исчезал. На северо-востоке условия становились все более суровыми, поэтому была возможна постепенная эволюция. На юго-западе изменения были слишком внезапными и непостоянными, чтобы местные мамонты могли адаптироваться, так что здесь исчезновение и миграция стали нормой.

Последние шерстистые мамонты все еще жили 4 тысячи лет назад в степной тундре острова Врангеля в российской Арктике. Эти мамонты были карликовой версией своих материковых собратьев^[224] — вероятно, они адаптировались к местообитанию с недостаточной или плохой пищей. На материке последние мамонты вымерли более 5,5 тысячи лет назад на Таймырском полуострове^[225]. Это ознаменовало конец длительного сокращения ареала: каждый раз, когда климат становился теплее, среда обитания мамонта сокращалась, а мамонты пропадали, и каждый раз, когда холод возвращался, популяции мамонтов частично восстанавливались. В конце концов пострадала их численность, и когда похолодания прекратились, они вымерли. История успеха евразийских мамонтов — еще один пример того, как важно быть в нужном месте в нужное время. Они отдавали очень много сил адаптации, которая помогала им в холодных условиях. Но однажды неблагоприятные изменения, к которым они не были готовы, застали мамонтов врасплох, и у эволюции не осталось возможности для маневра.

Шерстистый мамонт часто изображается в качестве одного из видов адаптированной к холоду фауны, существовавшей в Евразии во время ледниковых периодов, о которых мы говорили в этой главе. Другие типичные для этой фауны животные — шерстистый носорог, северный олень, овцебык и песец^[226]. Фауна теплого межледниковья обрела свою идентичность^[227], как и холодная фауна, и обе закрепились в научной литературе. Однако в главе 3 мы увидели, что термин «фауна» имеет ограниченное применение, поскольку у каждого вида есть тенденция реагировать на климатические и экологические условия по-своему. Объединение животных в отдельные фауны слишком упрощает постоянно изменяющуюся динамику видов во время ледниковых периодов.

То, что географическое распределение животных во время ледниковых периодов изменилось, было реакцией на множество обстоятельств. Климат не всегда был главной причиной, хотя, например, тяжелые меховые шубы мамонтов, носорогов и овцебыков, несомненно, сохраняли тепло. Но зачастую не это приводило к изменениям в районах проживания, где сами запасы пищи были подконтрольны климату. Поскольку у каждого вида были свои потребности и своя выносливость, у каждого был и свой сценарий. Еще больше усложняет ситуацию то, что многое зависело от местонахождения и состояния популяций каждого из видов в момент, когда произошли изменения. Мы только что видели, как мамонты в Северо-Восточной Сибири и в Европе по-разному реагировали на меняющиеся обстоятельства. Хотя мамонты и пережили несколько периодов глобального потепления в убежищах в Сибири, но в конечном итоге уступили, и это показывает, что результат изменений во многом зависел от конкретных обстоятельств каждой популяции в момент, когда происходили перемены.

Разделение на холодную и теплую фауну помогло обобщить реакцию животных на приход и уход следовавших друг за другом ледниковых периодов, которые коснулись Евразии. Однако большое количество полезной информации было потеряно. Когда я читаю многочисленные описания чередующихся холодных и теплых циклов, у меня складывается впечатление, что ландшафт Евразии превратился из сомкнутого леса в теплые и влажные времена в тундростепь в холодное и сухое время. Результатом этого стали теплые и холодные фауны. Но если мы внимательнее посмотрим на имеющиеся у нас климатические диаграммы, то увидим, что теплый-влажный и холодный-сухой периоды фактически занимали небольшое количество от общего времени каждого из ледниково-межледниковых циклов^[228]. Большую часть времени климат был чем-то средним между этими двумя крайностями. Чем ближе к сегодняшнему дню, тем яснее выражалась его изменчивость, и экологическая сумятица проявлялась сильнее, чем прежде. Трудно представить, как в этих постоянно меняющихся условиях сомкнутый лес или тундростепь могли долгое время покрывать всю Евразию. Даже когда наступало полноценное межледниковье, местная геология, крупные травоядные животные и естественные пожары поддерживали мозаику сомкнутых лесов, прогалин, саванновых редколесий, кустарниковых степей и травянистых сообществ на большей части Северо-Западной Европы^[229].

Если мы внимательно посмотрим на фауну Евразии в среднем плейстоцене, мы с трудом сможем найти животных, характерных только для сомкнутых лесов. Фактически только вымерший вид тапира — лесного травоядного, родственники которого выжили в дождевых лесах Юго-Восточной Азии и Южной Америки, — смог дожить в Евразии до самого начала среднего плейстоцена^[230]. Климатические циклы, начавшиеся 780 тысяч лет назад, фактически уничтожили последние из теплых и влажных лесов Евразии. Вместо них мы обнаруживаем различные виды широколиственных и хвойных лесов, которые никогда полностью не доминировали в ландшафте. Млекопитающие, процветавшие со времен среднего плейстоцена и позже, были главным образом представлены видами, которые жили в ряде местообитаний, многие из которых включали деревья. При этом они были достаточно гибкими, чтобы выживать в разных условиях, от густого леса с травянистыми полянами до кустарниковых степей, опушек леса, саванных местообитаний и тундростепей. Их успех зависел от наличия растений, которые они могли есть и хорошо переваривать. Среди них были как любители листьев и полукустарников, так и пасущиеся животные, а многие одновременно попадали в обе категории^[231].

Некоторым животным требовались очень специфические условия. Ко времени среднего плейстоцена они оказались в меньшинстве и вымерли. Гиппопотам — травоядное животное, распространившееся на север, вплоть до Британских островов, но не далеко продвинувшееся на восток, где зимние температуры были бы для него серьезным вызовом^[232]. Это животное не любит долгих, сильных морозов и обитает в регионах с умеренной температурой и большим количеством осадков. Гиппопотаму необходимо жить рядом с озерами и реками, поэтому он никогда не мог широко распространиться. Гиппопотамы исчезли из Европы ко времени последнего теплого межледниковья, около 125 тысяч лет назад, или чуть позже^[233]. Европейский водный буйвол — еще один вид, которому требовались похожие условия, и он также исчез примерно в то же время^[234].

Берберские обезьяны (маготы) были одним из немногих видов обезьян, которые успешно распространились вдали от тропиков^[235]. Они добрались до Британских островов и Германии и жили в лесах большей части Центральной Европы во время мягких межледниковых периодов. Появились маготы в Европе во времена теплого плиоцена, около 5 миллионов лет назад, задолго до начала оледенения, а исчезли, подобно гиппопотамам и водным буйволам, во время последнего межледниковья^[236]. Популяции европейских берберских обезьян среднего плейстоцена лучше всего рассматривать как реликты теплого прошлого, которые цеплялись за жизнь в европейских убежищах во время повторявшихся ледниковых периодов, но в конце концов сдались в начале сурового последнего ледникового цикла.

Гиппопотам, водный буйвол и макака — три радикальные версии травоядных, которые были истреблены следовавшими одна за другой волнами сильного холода, которые захлестнули Европу позднее 780 тысяч лет назад. Любимая еда этих животных закончилась. Существовало много других травоядных, которые также пострадали, когда холодная и безлесная тундростепь охватила большую часть континента. Их истории в целом похожи, хотя детали различаются. Эти животные попадали в локальные убежища, где пережидали плохие условия. Когда условия улучшились и редколесья и саванны восстановили свои позиции, они распространились из этих убежищ. После повторных бедствий некоторые просто не могли прийти в себя и вымирали. Каждый вид рассказывает свою собственную историю, вымирали все по-разному, и не все виды вымерли одновременно. Немногие, такие как бегемоты, водные буйволы и макаки, дотянули до конца последнего межледниковья. Некоторые виды, такие как носорог Мерка и узконосый носорог, а также прямобивневый лесной слон, не намного пережили это время^[237].

Распространение этих носорогов и слонов весьма интересно; оно поразительно похоже на распространение их современников, неандертальцев. Когда климат был мягким и их предпочтительные местообитания в широколиственных лесах расширились, эти травоядные животные распространились от Пиренейского полуострова и Британских островов на западе по лесистым равнинам Европы и Сибири почти до берегов Тихого океана на российском Дальнем Востоке. Когда редколесья сократились, ареал этих крупных травоядных стал раздробленным. Похоже, что последние их популяции пережили последнее межледниковье и начало последней ледниковой эпохи, но к тому времени выжившие были ограничены Средиземноморским регионом, в первую очередь Пиренейским полуостровом, где климат был мягче и где остатки их популяции еще некоторое время продержались, прежде чем вымерли^[238].

Неандертальцы и их предки H. heidelbergensis не были адаптированы к холоду европейского ледникового периода, как зачастую утверждают. Напротив, они развивались вместе с крупными травоядными животными в лесах и саваннах, часто вокруг водно-болотных угодий, в поясе средних широт Евразии^[239]. Эти зоны были чрезвычайно изобильны и плодородны, там было много пищи и много возможностей для ее добычи. Когда условия позволяли, они следовали по этим местообитаниям на север и достигали Британских островов и Германии. Как и у крупных травоядных в лесах умеренного пояса, к востоку их ареал встретил препятствие в виде южной кромки гор Восточной Европы и Азии на юге и безлесных русских равнин на севере.

Homo heidelbergensis мог чувствовать себя как дома в разных лесных и водных ландшафтах, но только не в густых, непроходимых джунглях. В таких условиях этим людям могли встречаться животные умеренной редколесной мозаики, многие из которых, вероятно, были очень крупными. В отличие от животных открытых равнин, они, наверное, не жили большими стадами, а были рассредоточены по всему ландшафту, но при этом собирались вокруг благоприятных мест, таких как источники пресной воды, объединявших животных редколесий и лугов. Неудивительно, что многие из археологических объектов, связанных с H. heidelbergensis, в Северо-Западной Европе, в таких местах, как Боксгроув, Хоксне и Пэйкфилд на Британских островах или Мауэр, Шёнинген, Мизенхайм и Бильцингслебен в Германии, были стоянками, расположенными вблизи озер или рек, недалеко от пастбищ и открытых редколесий^[240]. Там активно охотились и разделывали туши крупных млекопитающих. Найденные в Шёнингене прекрасно сохранившиеся деревянные копья, возраст которых составляет 400 тысяч лет, свидетельствуют об охотничьем мастерстве и технике этих людей и показывают, что древесина использовалась ими в качестве сырья^[241].

В первой главе мы видели, что люди «Ямы костей» — популяция H. heidelbergensis — имели крепкое телосложение, крупный мозг и, возможно, могли общаться при помощи речи. Известность, которую снискали неандертальцы, подорвала успех H. heidelbergensis. Но мы видим популяцию людей в расцвете лет. Эти сильные и умные охотники умели убивать крупных млекопитающих и смогли занять свою нишу в мире, полном крупных и опасных хищников. Они были на пике развития, в богатом и разнообразном мире мегамлекопитающих, когда этот мир начал разрушаться вслед за волнами холодного и сухого климата, а животные начали исчезать. Эволюционировавший H. heidelbergensis, которого мы называем неандертальцем, шагнул в гибнущий мир упадка и разорения. По мере того как ситуация становилась все хуже, этот мир терял все больше видов животных, и на смену им никто не приходил.

Когда во время последнего межледниковья около 125 тысяч лет назад появились классические неандертальцы^[242], они уже были обреченными на вымирание людьми. Как и гиппопотамы, носороги и слоны евразийского леса, неандертальцы были популяцией живых мертвецов, взявших время взаймы. Подобно этим и другим млекопитающим, неандертальцы получили небольшую отсрочку, когда климат стал теплее. В следующий раз климат расщедрился спустя 100 тысяч лет, а неандертальцев, прямобивневых слонов и узконосых носорогов уже не было. Остались только их останки, похороненные и ожидающие, когда их обнаружит другой человек, который задумается о природе своего собственного существования и возомнит, что причастен к уничтожению своего дальнего родственника, неандертальца.

Не все травоядные в умеренных редколесьях, саваннах и прериях исчезли. Некоторые, как мы видели, смогли дожить до стадии охлаждения последнего ледникового цикла, но в конце концов, как и неандертальцы, сдались. Другие смогли продержаться немного дольше, а некоторые универсальные виды, способные преодолевать сложные моменты, сегодня все еще живут на планете. Среди этих видов — благородный олень, кабан и горный козел. Эти млекопитающие среднего размера, державшиеся за жизнь и после краха глобального потепления, стали постоянной добычей неандертальцев на большей части их географического ареала^[243].

Так что после долгой и успешной истории выживания популяция H. erectus, проникшая в Евразию более миллиона лет назад, оказалась в нужном месте в нужный момент. Изменение климата создало благоприятные условия для сообществ крупных пасущихся млекопитающих в этой умеренной среде. Вероятно, какое-то время это было лучшее место для жизни, лучше, чем даже тропические саванны на юге, где вода, как мы видели в главе 3, существенно влияла на жизнь людей. В результате появилась евразийская версия H. heidelbergensis. Однако этим условиям не суждено было длиться бесконечно, и ответом на ухудшение климата, изоляцию и оскудение ресурсов стал неандерталец. Поначалу неандертальцы неплохо справлялись, но условия изменились, и они оказались в неправильном месте в неподходящее время. Никто не мог предсказать изменения в этом нестабильном мире, где вымирание брало верх над эволюцией^[244]. Неандерталец стал жертвой обстоятельств.

Каждый раз, когда наступали холода и засуха (а после последнего межледниковья это становилось нормой), безлесная окружающая среда вторгалась в лесистые места обитания, которые были основой хозяйствования heidelbergensis-neanderthalensis. Это хозяйствование основывалось на охоте и поедании падали крупных травоядных млекопитающих, по крайней мере на большей части географического ареала. В главе 7 мы узнаем, что средиземноморские неандертальцы отличались от своих северных двоюродных братьев тем, что существовали за счет гораздо более разнообразных ресурсов. Как мы видели, H. heidelbergensis использовал для охоты на млекопитающих копья, и неандертальцы последовали этой традиции. По-видимому, засадная охота с использованием колющих копий была техникой, которую они регулярно применяли^[245].

Для успешной засадной охоты существовало два условия. Первым было укрытие, которое позволяло неандертальцам приблизиться к добыче. В открытых редколесьях и саванных местообитаниях, где они жили, таких укрытий было достаточно. Вторым условием была сила, и благодаря крепким и мускулистым телам, унаследованным от H. heidelbergensis, недостатка в ней они, вероятно, тоже не чувствовали. Homo neanderthalensis был результатом развития засадной охоты в умеренных лесах Евразии, длившегося несколько сотен тысяч лет. Возникновение метательной техники у предков часто провозглашается техническим достижением^[246], но в действительности такая технология была бессильна против могучих животных среднего плейстоцена в Евразии. Чтобы убить их, требовались сила, хитрость, совместные действия и близкая дистанция. Тот факт, что эти люди не уходили от контакта с животными, подтверждается травмами, которые они регулярно получали, сравнимыми с травмами современных спортсменов — участников родео^[247]. Неандертальцы, должно быть, часто смотрели своим жертвам прямо в глаза.

Развитие телосложения, которое позволяло охотиться на крупных млекопитающих, имело свою цену. Расплатой стала неспособность выживать там, где не было укрытий, и там, где для поиска стада было необходимо преодолевать большие расстояния. В этих ситуациях масса тела была препятствием. Когда холод подтолкнул тундру на юг, а засуха вытеснила степь на запад, возникла новая среда — тундростепь. На сцене появился новый набор животных. Среди них были шерстистый мамонт, шерстистый носорог, овцебык, северный олень и сайгак, которые процветали в разраставшейся безлесной среде, простиравшейся по всей Евразии вплоть до Франции и Северной Иберии^[248].

Неандерталец не счел бы этих животных устрашающими, особенно мелких. В конце концов, на уровне пищевых ресурсов вряд ли существовала большая разница между ланью, благородным или северным оленем. Принципиальным отличием был доступ к ним. К лани и благородному оленю можно было подкрадываться и устраивать на них засаду, но в тундростепи неандертальцы на расстоянии были бы заметны. Подкрадываться к стаду оленей — совсем другое дело. Неудивительно, что неандертальцы или их предшественники никогда не осмеливались вторгаться в тундру или степь во время теплых межледниковий. Граница их территории заканчивалась там, где деревья были настолько редкими, что засадная охота становилась нецелесообразной или попросту невозможной. Проблема, стоявшая перед неандертальцами, заключалась в том, что по мере того, как климат становился все холоднее и суше, граница оказывалась в опасной близости к основной территории. Переход от лесистой местности к безлесной был настолько быстрым, что неандертальцам не оставалось ничего иного, кроме как отступать^[249].

Эта схема продвижения и отступления неоднократно изолировала и воссоединяла популяции неандертальцев^[250]. У нас нет сведений о размерах неандертальской популяции на каком-либо из этапов, однако их присутствие в местах северных стоянок приходилось на более теплые периоды. Последующие воздействия холодом постепенно истощали их численность, а репопуляция во время теплых интервалов, вероятно, не позволила полностью восстановить ее. Каждая из этих холодных атак воздействовала на меньшую по численности, чем предыдущая, и более фрагментированную популяцию, до тех пор, пока однажды их не осталось так мало, что восстановление популяции было уже невозможно. Так наступало вымирание.

Как и в случаях с прямобивневым лесным слоном и узконосым носорогом, фрагментированные популяции сохранялись на Пиренейском полуострове, на Балканах, в Крыму и на Кавказе — в районах с относительно мягким климатом и сложным ландшафтом, где все еще оставались редколесья^[251]. Одним из таких мест был северный берег Гибралтарского пролива, который виден с побережья Северной Африки. Там было убежище теплолюбивых растений, которые повсеместно вымерли в Европе. Многие виды рептилий, амфибий и других животных, не переносящих заморозков, низких температур и засухи, выжили в этом месте. Именно там, в пещере, ныне известной как пещера Горама, расположенной на Гибралтарской скале, выжила последняя популяция неандертальцев^[252]. Мы рассмотрим различные мнения о причинах исчезновения неандертальцев в главе 7.

Если бы нам надо было сделать краткий обзор мира людей 45 тысяч лет назад, на пороге прихода предков в Европу, мы бы обнаружили разбросанные популяции неандертальцев, живших в зонах открытых редколесий и сложных ландшафтов вдоль южных окраин континента и на востоке, вдоль Южной Сибири. Эти популяции, находившиеся в упадке, пребывали в стрессе. Неандертальцев на Ближнем Востоке давно не было. Африка была заселена предками, которые к тому времени распространились уже по всему континенту, через Аравию и Индию попали на восток, проникли в Китай, Юго-Восточную Азию и Австралию. Несколько изолированных групп H. erectus и H. floresiensis выживали на отдаленных тропических форпостах Юго-Восточной Азии.

Сегодня такие животные, как благородный олень и кабан, напоминают о богатом мире, который когда-то был владением неандертальцев и их предков. Независимо от позиции, которую мы можем занять в отношении причин исчезновения неандертальцев, нельзя отрицать, что к тому времени, когда предки достигли своих опорных пунктов в Южной Европе и Азии, жизнь этих древних народов Евразии уже подошла к концу. Повторное заселение Евразии должно было стать делом новой популяции, делом, которое удача дарит тем, кто оказывается в нужном месте в нужное время.