Выносливость

Глава 11. Тренировка мозга

В начале книги я установил четкие границы между двумя взглядами на выносливость. Первый — «человек-машина»: вы достигаете пределов работоспособности, когда мышцы перестают получать достаточно кислорода и «топливный бак» пустеет. Второй подразумевает, что «все проблемы у нас в голове»; в этом случае отказ продолжать работу — либо сознательный выбор, либо акт самосохранения. В предыдущих шести главах мы рассмотрели, какой подход оптимален с учетом экстремальных сложностей, с которыми мы сталкиваемся. И, вынужден признать, ответ не так очевиден, как мне представлялось, когда я начал работать над этой книгой.

Вспомните наблюдения Тима Ноукса за серебряным призером олимпийского марафона, пробежавшим по дорожке, размахивая флагом своей страны. «Вы заметили, что он жив? — спросил исследователь. — Значит, он мог бы бежать и быстрее». Однако иногда (к счастью, редко) люди и вправду умирают, пытаясь расширить пределы собственной выносливости: Генри Уорсли, пересекающий на лыжах Антарктиду, идущий до отказа; Макс Гилпин, убегавшийся до того, что его клетки зашипели от жары; фридайверы, не всплывающие до последнего и теряющие сознание под водой. Разумеется, во всех этих случаях сыграли свою роль экстремальные обстоятельства или какие-то внешние факторы — например, инфекция. Но факт остается фактом: люди действительно иногда достигают пределов, когда ситуация становится уже необратимой. Иногда, независимо от того, кто попал под колеса, поднять машину невозможно.

Реальность иногда выбивает почву из-под ног, поэтому стоит задуматься над общей идеей, объединяющей предыдущие шесть глав. То, как именно вы достигнете конечной точки (в которой будете либо молить о пощаде, либо «упадете с бегущей дорожки»), во многом зависит от конкретных обстоятельств: испытываете ли вы кислородное голодание на горной вершине, поджариваетесь в пустыне или пытаетесь сделать еще один шаг при опустошенном «топливном баке» и неработающих мышцах. Но в любом случае задолго до того, как вы достигнете этой крайней точки, вы ощутите воздействие этих обстоятельств. Вы можете не сразу уловить едва заметные перемены, но усилия, необходимые для поддержания темпа, будут постепенно расти, пока вы не осознаете, что продолжать вечно не можете, а «неумолимая минута» в конце концов закончится. А пока температура тела по-прежнему в пределах нормы, мышцы получают в достатке топлива и кислорода, а побочные продукты метаболизма при физической нагрузке еще не достигли того уровня, который будет мешать дальнейшему движению. Но секундомер уже запущен, потому что мозг (и только он) знает о грядущих неприятностях.

Сэмюэль Маркора наверняка настаивал бы на том, что самое важное — растущее чувство усилия. Мы задаем себе темп, чтобы контролировать его, и перестаем работать, когда уже невозможно терпеть. Тим Ноукс, напротив, основываясь на работе с соавторами (например, с Аланом Сент-Клером Гибсоном[368]), рассматривает чувство усилия как осознанное проявление жестко запрограммированных нейронных схем, которые срабатывают, чтобы удержать нас от опасности. Один из основных аргументов Маркоры как раз и демонстрирует простоту его теории: он сам проводит сравнение с поиском в физике теории великого объединения[369], которая может объяснить всю Вселенную. Но есть еще одна аналогия из физики, которую мне напоминает эта дискуссия: спор между различными интерпретациями квантовой механики (копенгагенская, многомировая, де Бройля — Бома), которые сходятся на одном и том же наборе уравнений и предсказаний.

В 2009 году бывший студент Ноукса Росс Такер опубликовал статью[370] в British Journal of Sports Medicine о «предупреждающем регулировании производительности», где попытался объяснить, как именно мозг заранее узнаёт, что вашу работу нужно замедлить, пока не произошла катастрофа. Какой единый механизм объединяет информацию о температуре тела, уровне кислорода и запасе топлива, а также реагирует на менее заметные показатели, такие как настроение и время сна прошлой ночью? Такер предположил, что это шкала субъективной оценки интенсивности нагрузки, разработанная Боргом, которую он описал как «сознательное/вербальное проявление интеграции этих психологических и физиологических сигналов». Более того, оценка напряженности постепенно растет по мере повышения температуры тела или уменьшения запасов углеводов: мозг не просто ждет катастрофы, он ее предвидит.

Задавать темп, в формулировке Такера, означает сравнивать усилие, которое вы ощущаете в каждый момент гонки, с тем, которое вы хотите приложить на данной стадии, согласно собственному плану. Это своего рода созданный вами внутренний эталон, который вы дорабатываете на основе личного опыта. Если на старте гонки вы ощущаете усилие как 10 из 20 по шкале Борга, а к ее концу предполагаете достичь 20, значит, пробежав половину, вы должны ощущать усилие на 15. Если же в середине гонки вы чувствуете 16, это верный знак того, что стоит замедлиться, даже несмотря на то, что пока вы далеки от максимальных 20. В этом свете мои страдания при переходе с дистанций 1500 м на 5000 м (об этом я писал в главе 3) стали результатом плохо отработанного эталона определения темпа. Каждый раз на четвертом километре дистанции я понимал, что мое плохое самочувствие не позволяет поддерживать взятый темп. И происходило это не потому, что я достигал своих физических пределов, а потому, что я неправильно соотносил ожидаемое и фактическое усилие. Именно поэтому на последних кругах, которые я предполагал пробежать с усилием, близким к максимальному, мне внезапно удавалось снова ускориться.

Действительно ли можно объяснить механизмы контроля выносливости или все наши попытки сделать это — просто описание того, как мы ощущаем свое состояние? Тут дискуссия перерастает в жаркие споры. По сути, никто не считает и осознанно не озвучивает во время гонки усилие в цифрах по шкале Борга. Этот процесс происходит в мозге. Маркора здесь не согласен с Такером и Ноуксом: он считает, что подобные решения и вычисления осознанные и добровольные, а не бессознательные и механические. Кроме того, ученые не сходятся во мнении о роли обратной связи, которую организм дает мозгу, создавая ощущение усилия: Маркора уверен, что боли и дискомфорту способствует именно подобная обратная связь, а не усилия, которые определяются исходящими сигналами от мозга к мышцам[371]. За кулисами их споров неловко маячит вопрос: кто же развивал эти идеи? Однако исследователи сходятся во мнении по поводу центральной роли усилий. Субъективная оценка усилия определяет — в истинном и буквальном смысле этого слова, точнее, чем любые другие, даже еще не определенные, физиологические параметры, — как долго вы можете это усилие выдерживать.

Как в знаменитой шутке стендап-комика Эмо Филипса[372] о расколе между Северным консервативным баптистским советом района Великих озер 1879 года и Северным консервативным баптистским советом района Великих озер 1912 года, самые ожесточенные дебаты часто возникают там, где меньше всего существенных различий. Есть, конечно, много вопросов о роли мозга в выносливости, на которые еще предстоит ответить. Однако, на мой взгляд, Маркора, Такер и Ноукс говорят, по сути, одно и то же. Главное — это усилие.

Как только вы соглашаетесь с этим, неизбежно встает вопрос: а как развить этот навык? Стандартный и на сегодняшний день лучший ответ — тренируйте организм. Если вы хотите, чтобы вам было легче бежать в темпе 3 мин/км, выходите из дома и бегайте в таком темпе. Много километров. Со временем сердце станет сильнее, в мышцах образуется больше митохондрий, продуцирующих энергию, и у вас вырастут новые сосуды, чтобы лучше распределять по организму богатую кислородом кровь. Эти изменения позволят вам пробегать километр за три минуты, физически напрягаясь меньше. Кроме того, они ослабят сигналы бедствия, которые мышцы и сердце посылают обратно в мозг. Темп будет ощущаться легче, и вы сможете поддерживать его дольше. Утверждение о том, что эффекты тренировки определяются уровнем усилия, а не, скажем, VO₂max, провокационно, однако здесь нет ничего нового: нужно тренироваться.

Но есть один важный момент: усилие уже не считается побочным продуктом физического напряжения, который заставляет вас замедлиться или остановиться. При подходе, где центральным фактором считается усилие, как в схеме на с. 76, именно оно заставляет вас замедляться и останавливаться. И всё, что перемещает «регулятор усилия» в вашей голове вверх или вниз, повлияет на вашу выносливость, даже если никак не отразится на мышцах, сердце или VO₂max. Именно это утверждение привлекло мое внимание во время выступления Маркоры на конференции в Австралии в 2010 году. Именно оно ознаменовало самый оригинальный и важный шаг к пониманию этой проблемы. Он провел финансируемые военными исследования кофеиновой жвачки, которая изменяет восприятие усилий, блокируя накопление химических веществ мозга, связанных с усталостью. И он показал, что подсознательные образы слов, связанных с усилием, и даже улыбающиеся или хмурые лица меняют восприятие усилия и тем самым повышают или снижают выносливость. Так ему пришла в голову идея «тренировки выносливости мозга».

В первый день пребывания в живописном кампусе Кентского университета[373] в приморском британском городке Чатем меня рвало в кустах. Дважды. Я убедил редакторов журнала Runner’s World отправить меня в лабораторию Маркоры, где я смог бы изучить и опробовать на себе технологии тренировки мозга при подготовке к первому марафону. Незадолго до моего визита коллега Маркоры Алексис Може опубликовал противоречивое исследование, где он использовал новый, основанный на усилии протокол[374] для измерения VO₂max. Вместо того чтобы заставлять участников проделывать «безмозглый» тест, где заданная скорость постепенно увеличивается, он предложил им бежать или крутить педали, постепенно наращивая уровень усилия по своему разумению. Итоговые весьма спорные результаты показали, что участники достигали более высоких уровней VO₂max в испытании, основанном на оценке усилия, а не в традиционном тесте. Это парадокс для тех, кто считает, будто VO₂max — физический потолок потребления кислорода.

Невозмутимый Може — доцент в джинсах и шлепанцах — предложил мне пройти новый тест, чтобы я смог сравнить свои ощущения с предыдущим опытом. Он надел на меня дыхательную маску и подстраховал свисающими с потолка ремнями. «Просто на всякий случай, — сказал Може уж очень воодушевленно, — последний этап может быть довольно напряженным». Чтобы поддерживать относительно постоянное усилие (например, 12 из 20 на первом этапе), мне нужно было очень быстро начать и затем постепенно сбрасывать темп в течение двух минут по мере того, как у меня уставали ноги; это было сложнее всего. На последнем этапе, когда я должен был бежать две минуты с максимальным усилием 20, мне нужно было начать так, как будто я бежал спринтерскую стометровку, а затем постепенно снизить скорость дорожки, чтобы не слететь с нее назад, когда устану. Балансировать на краю этой условной красной линии было тяжело — в буквальном смысле до колик в животе. К счастью, я успел остановиться, прежде чем меня начало рвать.

Выводы Може были опубликованы в British Journal of Sports Medicine; в этом же издании обнародованы и результаты исследования, проведенного группой Ноукса[375] в Кейптауне. Эта группа также использовала новый протокол для получения более высоких, чем «максимальные», значений VO₂max. Исследованием руководил студент Ноукса Фернандо Бельтрами, и он использовал похожий «обратный» протокол: испытуемые начинали двигаться быстро и постепенно замедлялись — ровно настолько, чтобы оставаться на дорожке в то время, как утомление нарастало. Одна из любопытных деталей исследования Бельтрами заключалась в том, что, когда испытуемые возвращались в лабораторию для тестирования с применением обычного протокола VO₂max с ускорением, их показатели оставались на новом, более высоком уровне. Для Бельтрами, тренирующего бегунов, это говорит о том, что сам факт достижения более высокого уровня потребления кислорода каким-то образом регулирует настройки мозга. С тех пор он экспериментировал с использованием обратного протокола VO₂max в качестве тренировочного инструмента, например включив его в подготовку спортсмена к стокилометровой гонке в Патагонии.

Подобная идея настройки мозга спровоцировала затяжные споры: какой марафонец должен работать интенсивнее — пробегающий дистанцию за 2:30 или за 3:30? Стандартный (и не намеренно ли провокационный) ответ таков: перед марафонцем, пробегающим дистанцию за 3:30, стоит более сложная задача, поскольку ему нужно прилагать усилия на час дольше. Но я всегда считал, что лучший показатель для тех, кто прилагает больше усилий (в среднем, конечно), — совокупность, включающая годы тренировок и их объем, а не результат на дистанции. Конечно, в процессе тренировки способности мышц и сердца увеличиваются, но перестраиваются и возможности мозга. В главе 5 мы видели, что у тренированных бегунов на ультрадистанции выше толерантность к боли, чем у тех, кто спортом не занимается. И даже в течение одного года способность выносить боль у спортсменов увеличивается и уменьшается с циклами тренировок. В этом смысле любые занятия — это тренировка мозга, даже если они специально не нацелены на него.

С первыми сигналами будильника я выскакиваю из кровати, надеваю шорты и кроссовки, обмазываю себя кремом от солнца и сажусь к компьютеру. Сейчас 7 часов утра воскресенья, середина мая. Несколько месяцев назад я вернулся из Кента, и до первого марафона еще две недели. Пришло время последней проверки. На экране заставка, сделанная простой графикой в стиле игры 1980-х: пустая дорога исчезает в небе, покрытом небольшими облачками. Делаю вздох, чтобы выбросить всё из головы, нажимаю синюю кнопку «Старт» и понимаю, что меня ждет тяжелая работа. На экране то слева, то справа от дороги начинают появляться фигуры. Если это треугольник, я как можно быстрее нажимаю кнопку, соответствующую той стороне экрана, на которой он возникает; обычно успеваю за несколько сотен миллисекунд. Если это круг, я ничего не делаю. Если я не отвечаю в течение двух секунд или ошибаюсь, экран загорается красным и компьютер сердито гудит.

И всё. Моя единственная задача на ближайший час — полностью концентрироваться на этом невыносимо скучном мельтешении быстро сменяющих друг друга фигур. У меня нет возможности ни посмотреть на часы, ни подумать о чем-то своем, ни даже взглянуть в окно. Однако иногда в голову приходят посторонние мысли. Я ловлю себя на том, что задаюсь вопросом, как жарко на улице и не нужно ли мне было начать раньше. Но вдруг экран становится красным и компьютер гудит. Чем дальше я двигаюсь, тем чаще ошибаюсь. Наконец, когда час подходит к концу, у меня появляется ощущение ваты в голове — чувство полного умственного истощения, которое обычно приводит к тому, что вы валяетесь несколько часов перед телевизором. Вместо этого я выпиваю стакан воды, выхожу на улицу и начинаю бежать, ослепленный солнечным светом.

Я легко и быстро пробегаю чуть больше 3 км, а затем постепенно сбавляю темп. У меня запланирована дистанция 24 км, из них последние десять — в соревновательном темпе марафона. Мои ноги в порядке, но есть постоянное несоответствие между ощущаемым усилием и временными отрезками на часах: держать темп сложнее, чем должно быть, и мне приходится сосредоточиваться, чтобы поддерживать его. И снова я заставляю свой мозг фокусироваться на монотонной задаче, но на этот раз не смотреть на фигуры на экране, а заставлять ноги двигаться и придерживаться целевого темпа. С точки зрения мозга это усилие больше похоже на последние 24 км марафона, чем на первые, а это значит, что план работает.

Тренировкой мозга можно считать любые занятия, однако во время своего визита в лабораторию Маркоры я познакомился с методами, нацеленными на конкретные ограничители выносливости в мозге. В главе 4 мы обсуждали, что Маркора и другие ученые определили в качестве ключевой когнитивную черту, называемую торможением ответной реакции, которая включает подавление первоначального инстинкта. Психолог из Университета Портсмута в Великобритании Крис Вагштафф предложил наглядную иллюстрацию ее важности[376] для спортсменов. Он попросил велосипедистов посмотреть трехминутное видео, где «азиатская женщина вызывает у себя рвоту, а затем съедает ее». Некоторым участникам эксперимента было сказано подавлять любые эмоции и сохранять невозмутимое лицо во время просмотра, а другим не давали никаких инструкций. Дальше всем нужно было пробежать 10 км, и те, кто сохранял невозмутимое лицо, с самого начала двигались медленнее; их воспринимаемое усилие было выше. Через километр участники группы оценили усилия почти на 15 из 20, по сравнению с 12 в контрольной группе, хотя они бежали медленнее. Это огромная разница.

Как же улучшить торможение ответной реакции? Оттормаживая ответную реакцию снова и снова, систематически. В проведенном Маркорой исследовании умственной усталости используется набор стандартных когнитивных заданий, которые можно подогнать под разные аспекты когнитивного контроля, включая торможение ответной реакции. После моих приключений в ходе прохождения тестов на VO₂max Маркора представил меня своему сотруднику и постдокторанту Вальтеру Стаиано, который проводил меня в комнату, где на стене висел большой плакат с Усэйном Болтом, а на ковре стоял велотренажер, окруженный экранами компьютеров и опутанный кабелями и проводами. После того как мне на лысину прилепили электроды для мониторинга мозговой активности, ученый помог мне сесть на велосипед и сказал следовать инструкциям на экране, крутя педали в комфортном для меня темпе. Когда на экране на фоне мозаичных дороги и неба загорались пять стрелок, мне нужно было игнорировать четыре из них и нажимать клавишу, соответствующую направлению, которое указано средней стрелкой. Я глазам своим не поверил, когда прочел инструкции.

— И всё? — спросил я, вспоминая предупреждения Маркоры о том, какими ужасными будут эти исследования.

— И всё, — ответил Стаиано. — Можете начинать, как только будете готовы.

Задание поначалу казалось до смешного простым. Но секунды тянулись, стрелки продолжали появляться, сложнее не становилось. Однако вскоре я почувствовал желание заняться чем-то еще. Чем угодно. Мысли блуждали: я начал думать о том, какие вопросы хочу задать Маркоре и будет ли у меня время зайти в гостиницу до обеда. Вдруг прозвучал сигнал и экран загорелся красным: я нажал не ту кнопку. Я опомнился и снова сконцентрировался на экране. Через некоторое время мне показалось, что я уже достаточно времени потратил на это задание и пора переходить к следующему. Я спросил Стаиано, как долго я уже занят. «Пять минут, — ухмыльнулся он, — в исследованиях усталости мозга нужно выполнять задания по полтора часа». Внезапно я осознал, почему участники исследований Маркоры ненавидели ученого.

Эксперименты Маркоры финансирует Британский военный центр оборонных предприятий, и последние несколько лет он проводил эксперименты с различными протоколами тренировки выносливости мозга: от трех до пяти в неделю, от тридцати до шестидесяти минут за сеанс, сидя за компьютером или крутя педали велотренажера. Кроме мигающих стрелок, у него были и другие когнитивные задачи, связанные с фигурами и буквами. Поэтому, чтобы помочь мне подготовиться к весеннему марафону в Оттаве, мы с ним разработали цикл на 12 недель: пять дней в неделю я поочередно выполнял три различных когнитивных задания — стрелки, фигуры, буквы. Начинал с небольших сессий по пятнадцать минут, но если всё шло хорошо, то время увеличивалось до полутора часов. Вызывая поток нейромедиаторов, связанных с умственной усталостью, в частности торможением ответной реакции, мы надеялись, что мой мозг адаптируется к этим издевательствам, а мое сопротивление умственной усталости перерастет в способность поддерживать немного более быстрый темп при тех же усилиях.

Здесь я должен признать очевидное: у меня нет способа оценить, действительно ли тренировка мозга помогла мне пробежать марафон. По сути, это одна из причин, по которой я в качестве теста выбрал марафон — дистанцию, которую я никогда раньше не пробегал: чтобы избежать вводящих в заблуждение сравнений с предыдущими результатами. Я рассматривал свой эксперимент не как «исследование», а как возможность выяснить, что собой представляет тренировка выносливости мозга. Смогу ли я? Понравится ли мне? Будет ли сложно? Поэтому, когда я вернулся домой и начал готовиться к марафону, я постарался подавить свой скептицизм и следовать программе.

Это было непросто. Изначально я выполнял три разных задания поочередно пятиминутными блоками: я считал, что, часто меняя их, я буду меньше скучать. Но когда я решил спросить Маркору, прав ли я, используя такой подход, меня ждали плохие новости. «Скука важна для того, чтобы спровоцировать усталость мозга и, следовательно, эффект от тренировок, — ответил он. — Каждый раз выполняй одно задание, но трать на него больше времени». Через несколько недель я уже выполнял упражнения по тридцать минут. Иногда, следуя советам Маркоры, я шел бегать сразу после заданий, в состоянии умственной усталости. Результат был поразительно предсказуем: я чувствовал себя так, как будто бегал после напряженной работы или дня, проведенного в разъездах (именно поэтому один из практических советов Маркоры по включению тренировки мозга в ежедневный график заключался в том, чтобы ходить в спортзал после длинного рабочего дня, а не тренироваться на свежую голову). Дело было не столько в том, что я не мог бежать быстрее. Мне было тяжелее, чем обычно, и я не мог понять причину. Я проверял свой темп на бегу, понимая, что мне нужно ускориться, но почему-то не мог собраться с силами, чтобы сделать это.

За десять недель до марафона я показал на полумарафонской прикидке очень хорошее для себя время — 1:15. Я был доволен результатом, но не распределением усилий. Первые и последние 5 км были самыми быстрыми, а средние участки — самыми медленными. Провал концентрации напоминал мою борьбу в забегах на 5 км в период, когда я был на пике занятий бегом. Я запланировал следующую прикидку через четыре недели, при этом увеличив компьютерные тесты до 60, а затем и до 80 минут. Следующий полумарафон я пробежал чуть быстрее 1:13, и промежуточные отсечки свидетельствовали о том, что мне удалось поддерживать постоянный темп в середине забега, а последние километры были самыми медленными. Как ни странно, именно к такому замедлению в конце гонки я и стремился. Может быть (да, пока только «может быть»), сработала тренировка мозга.

В день марафона в Оттаве я пробежал половину пути за 1:18:25, точно в темпе, который был нужен, чтобы достичь цели и уложиться в 2:37 (непростая, но разумная цель, если учесть мое время на полумарафонах). Дышал я ровно, с ногами было всё хорошо, голова четко настроена на определенный темп. Безусловно, все чувствуют себя именно так на полпути марафона, но я-то знал: настоящее испытание впереди. Я заранее запланировал несколько дополнительных трюков, чтобы управлять усилием во второй половине гонки. Чтобы обмануть мозг при помощи ощущения углеводов во рту, я при каждом удобном случае набирал в рот и выплевывал спортивный напиток. Основываясь на исследованиях Маркоры, связывающих выражение лица с воспринимаемым усилием, я расставил друзей и членов семьи через равные промежутки по маршруту, чтобы улыбаться, глядя на них.

В какой-то момент я завернул за угол и увидел свою подругу Шеннон, стоящую у края дороги с гигантской желтой табличкой с надписью: «Помнишь, я принесла тебе бирманскую еду, а потом съела ее?» Однажды она съездила за десять часов из Вашингтона (где я до этого проработал несколько лет) и обратно, чтобы на полном серьезе сделать мне сюрприз и привезти мое любимое блюдо из моего любимого ресторана. Но подруга ошибочно сказала ей, что меня нет в городе, и Шеннон проглотила последний кусочек как раз в тот момент, когда я перезвонил ей. Ее муж, Джефф, стоял рядом с ней с такой же огромной табличкой со словами: «Ей очень жаль!» Я выплюнул полный рот напитка Powerade, выпустив изо рта изящную дугу струи ярко-голубого цвета, и расплылся в улыбке.

Вскоре я стал обходить бегунов одного за другим. Но не потому, что я ускорился: все остальные замедлялись. По сути, я работал как метроном, четко пробегая каждый отрезок с отклонением от идеального графика в несколько секунд, сосредоточившись на том, чтобы сэкономить силы. К тому моменту, как я пробежал 30 км за 1:51:35, я все еще мог рассчитывать на результат немного быстрее 2:37, придерживался плана и всё шло идеально. Был только один неприятный момент: у меня начали болеть квадрицепсы. Большую часть времени я тренировался на холмистых грунтовках, мои ноги не привыкли молотить ровный асфальт.

Жена, мать и отец заняли позиции так, чтобы вдохновить меня на решающих последних 10 км гонки. Каждый раз, когда я видел кого-то из них с плакатом или в дурацкой шляпе, слышал их подбадривающие крики, мне было всё труднее растягивать мышцы лица в улыбке. Я вспомнил, что говорил мне Маркора о разнице между усилием и болью. Мы часто считаем гонки болезненными, но физическая боль отличается от чувства усилия — борьбы за то, чтобы продолжать идти против нарастающего желания остановиться, которое обычно ограничивает нашу скорость на соревнованиях. То, что я ощущал в квадрицепсах, было болью, вызванной физическим повреждением мышечных волокон ног, электрическим покалыванием, к которому я никак не готовился, нажимая кнопки компьютера. И это ощущение было всё сложнее выносить. Я нажал кнопку на часах, пройдя отметку 35 км. Я по-прежнему держал темп 2:38, но вот-вот должен был начать сдавать.

На последних 6,5 км у меня появилось абсурдное ощущение, что забег идет задом наперед: люди, которых я встречал в середине пути, начали меня обгонять. Еще более странно, что по мере того, как боль в квадрицепсах усиливалась, общее ощущение усилий уменьшалось: дыхание и сердцебиение замедлялись, поскольку ноги просто больше не могли двигаться достаточно быстро, чтобы требовать частого дыхания и высокого пульса. Мне пришлось бежать трусцой, я расстроился, но сил ускориться не было. Я перестал смотреть на часы и рассчитывать время завершения дистанции — мне нужны были все мои умственные силы, чтобы добраться до финиша, не переходя на шаг.

У меня было несуразное задание: после гонки написать статью в журнал о своем опыте. Доковыляв до финиша, я увидел разочаровавшее меня время — 2:44:48. И как я с таким результатом мог оценить, действительно ли сработала тренировка выносливости мозга? Когда я после забега связался с Маркорой, больше всего мне хотелось знать, кого винить в том, как прошел конец забега: боль или отказ выносливости мозга? «Ну конечно! — воскликнул ученый. — У тебя болели мышцы, причем так сильно, что ограничивали работоспособность». Он объяснил мне, что я не мог бежать, не замечая поврежденные мышечные волокна ног, как не мог бы бежать со сломанной лодыжкой. Обычно физические упражнения вызывают лишь умеренные мышечные боли и ограничиваются чрезмерными усилиями. Но иногда, как я обнаружил, всё происходит наоборот.

В конце концов я кое-что почерпнул из этого опыта: во-первых, тренировка выносливости мозга — это умопомрачительно скучно, во-вторых, на нее уходит невероятно много времени. А тем, кто совмещает спорт с семьей и работой, и так сложно найти время для тренировок к марафону. Добавить в такой ситуации к стандартным тренировкам минимум час в день (а то и больше) — это уже слишком, особенно когда преимущества метода не доказаны. Вот почему в последних исследованиях Маркоры использовался комбинированный протокол, когда испытуемые выполняют физические и умственные тренировки одновременно. В 2015 году Стаиано и Маркора представили[377] недавно рассекреченные результаты финансируемого военными исследования. В нем участвовали тридцать пять добровольцев, которые тренировались трижды в неделю по часу на велотренажерах. Некоторые из них во время работы на тренажере упражняли мозг, выполняя задания с появляющимися буквами, как и я. Через двенадцать недель в группе, занимавшейся только физическими упражнениями, время работы до отказа увеличилось на 42%. Для сравнения: в группе, занимавшейся упражнениями и параллельно тренировавшей мозг, этот показатель вырос на 126%. Применявшийся гибридный протокол оказался эффективнее с точки зрения затраченного времени и менее скучным, чем протокол тренировки мозга, которому следовал я. Эффект от гибридной методики оказался так велик, что, подозреваю, многие были бы готовы и поскучать немного.

Это не значит, что тренировку выносливости мозга уже можно применять массово. В последние годы всё, что связано с ней — особенно в качестве инструмента для предотвращения когнитивного спада, — погрязло в спорах. Сейчас в этой сфере крутятся миллиарды долларов, однако проведенный в 2016 году анализ[378] практически каждого из опубликованных исследований тренировок мозга показал, что пока мало доказательств возможности распространить их результаты на другие виды когнитивной активности. Иными словами, обучение, заключающееся в нажимании соответствующих кнопок в ответ на мигающие буквы или фигуры, не обязательно поможет, скажем, запомнить телефонные номера или сдать экзамены на отлично. Может ли оно помочь пробежать марафон быстрее? Лучше пока воздержаться от суждений, подождать завершения экспериментов и подтверждения их результатов многочисленными исследователями из других лабораторий.

Есть еще одна важная деталь: из всех полученных Маркорой результатов самые впечатляющие те, что наблюдаются у ранее неподготовленных участников — группы, у которой происходит улучшение показателей практически в любых обстоятельствах. Но верно ли это для спортсменов, которые уже занимаются этой умственно сложной задачей и тренируют физическую выносливость? Возможно, поддержание концентрации во время длительных заездов на велосипеде или изнуряющих пробежек по пересеченной местности оттачивают вашу умственную работоспособность до точки, где отдача сокращается. Это возможность, о которой Маркора хорошо знает, и сейчас он планирует проводить тренировки мозга для профессиональных спортсменов. И именно поэтому он сотрудничал с учеными из Австралийского института спорта в описанном на с. 87 исследовании, где принимали участие профессиональные велосипедисты: один из способов выяснить, как заставить мозг работать лучше, — посмотреть на мозг людей, которые уже в чем-то лучшие.

На Олимпийских играх 2008 года в Пекине пловчиха Сара Исакович, достигнув финального отрезка на дистанции 200 м вольным стилем, сложилась, чтобы развернуться, распрямила ноги и… не почувствовала ничего. Вместо того чтобы с силой оттолкнуться от стены, двадцатилетняя словенка ощутила, как пальцы едва задели ее. «Я помню, как подумала: “Этого не может быть! Почему именно сейчас?”[379], — вспоминает Исакович. — Затем, за долю секунды, я смогла сфокусироваться». Оседлав волну адреналина, она в пух и прах разнесла последний отрезок и завоевала серебряную медаль, побив предыдущий мировой рекорд и уступив чемпионке всего 0,15 секунды.

Олимпийские атлеты сильны, здоровы и выносливы. Но ничто из этого не важно, если они не умеют противостоять стрессу, не способны терпеть неудачи и быстро приспосабливаться к неожиданным обстоятельствам. Когда в 2013 году я познакомился с Исакович, она была научным сотрудником Калифорнийского университета в Сан-Диего, где работала с нейробиологом и психиатром Мартином Паулюсом. Она занималась определением нейронных характеристик, отличающих элитных сверхвыносливых спортсменов от остальных: ментальные навыки, которые помогли ей перегруппироваться, а не упасть духом в Пекине. «Обычно мы думаем о том, как заставить кого-то стать не совсем неудачником, — объяснил мне Паулюс. — Мы спрашиваем, можем ли использовать нейробиологию, в частности визуализированные исследования мозга, чтобы понять, как заставить мозг работать лучше».

Паулюс приехал в Калифорнийский университет из Германии в 1986 году и быстро приспособился к местному образу жизни (недавно он согласился занять должность в Институте исследований мозга Лориэт в Оклахоме). Он заядлый велосипедист и очень спокойный человек, в течение тридцати лет практикующий дзен-медитацию. «Я встаю в 5 утра, — говорит он, — и в 5:10 сажусь медитировать». Основным направлением его деятельности было исследование роли интероцепции — мониторинга мозгом внутренних сигналов в организме, таких как температура, голод, уровень кислорода в крови и т. д. у людей с тревожными расстройствами и зависимостями. Паулюс обнаружил, что тревожные люди, как правило, слишком остро реагируют на негативные стимулы, демонстрируя вполне определенную схему мозговой активности. Элита выносливости — спортсмены — демонстрирует противоположные реакции. Есть ли способ натренировать мозг первых так, чтобы они больше походили на вторых?

Ясным осенним днем Исакович провела меня через кампус Калифорнийского университета от лаборатории Паулюса к зданию, куда приходят добровольцы для визуального исследования мозга. Согласно протоколу, человек должен пройти функциональное МРТ-сканирование, лежа в цилиндрическом туннеле гигантского магнита, создающего поле в 3 Тл. Этот томограф определяет незначительные изменения в использовании кислорода, показывая, какие области мозга решают те или иные задачи. Испытуемые, находясь внутри вызывающего клаустрофобию туннеля томографа, выполняют несколько простых когнитивных тестов, подобных тем, которые использует Маркора. При этом они постоянно дышат через специальную трубку. Есть один фокус: периодически и без предупреждения поток кислорода через трубку ограничивается, что временно затрудняет дыхание (но не делает его невозможным). Когда я пришел в лабораторию, волонтер участвовал в исследовании подростков, употребляющих наркотики, в котором искали характерные схемы реакций на этот стрессовый «аверсивный (негативный) раздражитель».

Паулюс и его коллеги обнаружили, что важнейшие различия проявляются в активации островковой, или инсулярной, коры — области мозга, контролирующей сенсорные сигналы от внутренних органов. В серии экспериментов, начавшихся в 2012 году, ученые провели исследование фМРТ с участием закаленных морских пехотинцев, участников элитных приключенческих гонок и обычных людей. Тех членов контрольных групп, кто запаниковал во время эксперимента, быстро вытащили из томографа; профессионалы же легко справились с заданиями. Члены контрольных групп хуже справлялись с когнитивной задачей, когда им ограничивали возможность дыхания, а подготовленные участники показали результаты лучше: это именно тот тип производительности в условиях стресса, который позволяет немного поднажать, когда ставки высоки, будь то в бою или в конце многодневной приключенческой гонки.

До того как участникам исследования ограничивают дыхание, у спортсменов уже заметны более высокие уровни активности в островковой коре. Это подтверждает, что они отлично научились контролировать собственные сигналы. «Как правило, спортсмены живут в гармонии со своим телом», — сказала мне Лори Хаазе, еще одна из коллег Паулюса. Они внимательно прислушиваются к своему организму, готовые справиться с любым дискомфортом. Затем, когда участникам ограничивают поток воздуха (и они ощущают дискомфорт), ситуация переворачивается: активность островковой коры остается низкой у спортсменов, а у представителей контрольных групп и людей с тревогой и связанными с ней проблемами идет вразнос.

Паулюс проводит прямую связь между этими выводами и исследованиями Ноукса и других ученых о важности воспринимаемого усилия для выносливости. Повышенная осведомленность о внутренних процессах позволяет лучшим спортсменам готовиться к неприятностям, избегая важного несоответствия между ожидаемым и реальным усилием, описанного Такером. Затем, подавляя естественную (или избыточную) реакцию на дискомфорт (оттормаживая ответную реакцию), они могут двигаться дальше.

Как же натренировать островковую кору? Подход, к которому пришел Паулюс, отражает его буддийские взгляды. В конце концов, умение слушать свой организм, характерное для лучших представителей спорта на выносливость, очень похоже на буддийскую концепцию осознанности. В последние годы она стала мейнстримом, появилась масса помогающих ее развивать приложений, с помощью которых, если верить громким заявлениям, можно избавиться от чего угодно — от депрессии до обычной простуды. Впервые ее начали «добывать» в буддизме в начале 1970-х, когда исследователь из Массачусетского университета и ученик школы дзен-буддизма Джон Кабат-Зинн начал развивать то, что в итоге стало стандартизированной восьминедельной программой «снижения стресса на основе осознанности». Цель, как объяснил Паулюс, заключалась в том, чтобы научиться осознавать свой организм, но не делать суждений: для марафонца боль в ногах и одышка становятся нейтральными источниками информации, которые используются для регулирования темпа, а не эмоционально окрашенными предупреждениями, способными вызвать панику. «Вы учитесь контролировать то, как на самом деле чувствует себя ваше тело, но не судите об этом предвзято», — говорит он.

Как и в случае с идеями Маркоры по поводу тренировки мозга, первыми интерес к планам Паулюса проявили военные. Расположение в Сан-Диего обусловило простоту сотрудничества с Военно-морским медицинским исследовательским центром, морскими пехотинцами (теми, что обучались неподалеку, в Кэмп-Пендлтоне) и со спецназом — в частности, «морскими котиками», чья военно-морская десантная база в Коронадо находится через залив от Сан-Диего. В 2016 году группа, возглавляемая коллегой Паулюса и Хаазе Дугласом Джонсоном из Калифорнийского университета Сан-Диего), и Отдел эффективности работы военных Исследовательского центра ВМС наблюдали за восемью взводами морской пехоты[380] во время подготовки перед развертыванием в Афганистане. Половина взводов проходила специально модифицированную версию восьминедельной тренировки Кабат-Зинна по осознанности. Исследователи поставили цель оценить возможность так изменить структуру мозга новобранцев, чтобы они стали больше похожи на закаленных «морских котиков» и элитных спортсменов[381], протестированных ранее. Конечно, сканирование мозга во взводах, где тренировались как обычно, показало панический скачок активности островковой коры при ограничении дыхания, но у морских пехотинцев, которых научили осознанности, островковая кора проявила меньшую активность. Есть надежда (хотя это необходимо проверить), что повышенная стрессоустойчивость поможет солдатам справиться с неизбежным хаосом, с которым они столкнутся в бою, и снизит вероятность развития посттравматического стрессового расстройства.

Требования к спортсменам, конечно, отличаются от тех, что предъявляют к солдатам. Поэтому Хаазе и Паулюс, работая с сотрудниками Центра осознанности Калифорнийского университета в Сан-Диего, решили разработать программу для спорта. В результате была создана mPEAK — Mindful Performance Enhancement, Awareness & Knowledge (программа по усилению характеристик осознанности, уровня информированности и знаний) — восьминедельная программа, построенная по модели курса уменьшения стресса, который был создан Кабат-Зинном. В этой версии при тренировке осознанности уделяется больше внимания спортивным навыкам, таким как концентрация и принятие, а не избегание боли. Кроме того, она учит состраданию к себе, устраняя распространенную ловушку для спортсменов — перфекционизм. Она также включает то, что Хаазе называет эмпирическими упражнениями: дыхание через соломинку или удержание руки в ведре с ледяной водой как можно дольше.

Чтобы проверить протокол, Хаазе набрала команду из семи спортсменов олимпийской команды США по BMX[382]. В этом интенсивном виде спорта участники, гоняя по сложным трассам, часто падают, и права на ошибку у них нет. Сканирование мозга снова показало сдвиг к оптимальным реакциям на сложные стрессовые ситуации, такие как ограничение дыхания, и во время занятий спортсменам дали возможность поразмышлять о том, что происходит с их мозгом в моменты стресса. Поверхностные мысли очевидны. По словам Хаазе, «как правило, это “Я не могу дышать”, “Мне нужно больше воздуха”, “Если мне не дадут больше воздуха, я упаду в обморок”», но есть и подтекст, определяющий, как человек реагирует на эти ощущения, и он может быть как положительным, так и отрицательным. Субъективно психологические тесты показали, что гонщики BMX очень хорошо слушают свой организм, у них высокая осведомленность о телесных ощущениях, а главный тренер национальной команды отметил улучшение их гоночных показателей. «Язык тела у них спокойнее, когда они стоят в стартовых воротах[383], — сказал тренер. — Их руки меньше двигаются на руле, они быстрее выходят из ворот».

Сейчас подходы Маркоры или Хаазе и Паулюса к тренировке мозга можно воспринимать разве что как увлекательные истории. Оба основаны на хорошо изученных концепциях, но путь от теории к практике усеян дымящимися обломками бесчисленных скандальных идей, которые не сработали. Так что придется подождать. Маркора сотрудничает с разработчиком приложений, пытаясь сделать протокол тренировки выносливости мозга доступным и простым в использовании. А Хаазе и ее коллеги провели еще несколько тестов в школьной команде по лякроссу и предложили развернуть программу mPEAK, пожалуй, для самой большой проблемы с точки зрения выносливости: тестирования потенциальных астронавтов НАСА для полета на Марс. Это соблазнительная идея: в конце концов, отвага (необходимое качество) не обязательно присуща нам с рождения. Возможно, приложив немало умственных усилий, ее можно натренировать.

А может, есть и короткий путь.

Глава 12. Допинг для мозга

Резкий, похожий на ружейный выстрел хлопок[384] эхом отразился от стен бывшего склада. После короткой паузы все бросились к своим велосипедам смотреть, у кого лопнула покрышка. Я больше всего переживал за парня, скрючившегося в кресле зубного врача в дальнем углу. С него капал пот и свисали провода, а голова была зажата в стимуляторе мозга, похожем на ракетку для настольного тенниса с двумя основаниями. Я закрыл блокнот, в котором делал записи, и пошел узнать, что случилось: если мы только что взорвали мозг Тима Джонсона, я предпочел бы не писать об этом.

Я находился в непрестижном промышленном районе Санта-Моники в Калифорнии, в главном офисе Red Bull, где параллельно проходили и необычный научный эксперимент, призванный расширить представления о выносливости, и тренировочный лагерь, который компания окрестила «Проект “Выносливость”» (Project Endurance[385]). Пятеро велосипедистов и триатлетов мирового класса прилетели сюда (насколько я знаю, добровольно), чтобы толпа в несколько десятков исследователей подгоняла и давила на них, заставляла работать до изнеможения, измеряя каждое сокращение мышцы и считая все удары сердца. Главный вопрос, на который они так стремились ответить, звучал так: какую роль играет мозг в установлении наших физических пределов? Можем ли мы преодолеть их и выйти на другой уровень, если пропустим немного электрического тока через моторную кору головного мозга?

Чтобы найти ответы, компания пригласила Дилана Эдвардса и Дэвида Путрино — двух австралийских неврологов из Burke Rehabilitation Center и медицинского колледжа Weill Cornell в Нью-Йорке — для разработки пятидневного протокола тестирования, три дня которого проходили в штаб-квартире Red Bull в Санта-Монике, а два — на велотреке StubHub в 32 км по шоссе 405 в Карсоне. Тестирование проводилось с использованием электрической и магнитной стимуляции мозга и периферической нервной системы, ЭМГ, ЭЭГ и множества других измерительных инструментов. Его задачей было разделить проявления утомления центральной нервной системы (в мозге) и периферической (в мышцах), снова и снова подводя спортсменов к пределам их возможностей.

«Я считаю мозг инструментом», — объяснял мне шестикратный чемпион страны по циклокроссу Джонсон за несколько минут до хлопка. По его словам, гонки — это такая же борьба с ограничениями, навязанными разумом, как и соревнования с соперниками. К счастью, громкий взрыв не причинил вреда этому инструменту. Всё было наоборот: мозг Джонсона каким-то образом взорвал электросхему в одном из аппаратов стимуляции мозга. Тестирование было приостановлено на несколько часов. Пока спешно меняли аппарат, я воспользовался возможностью расспросить профессора спортивной медицины в Университете Пеппердайна Холдена Макрея, главного физиолога Red Bull, о конечных целях проекта.

«Всё дело в природе усталости, — объяснил Макрей, подтянутый южноафриканец с прямой спиной. — Почему мы сбавляем скорость? Почему принимаем решение замедлиться?» А работал Макрей — угадайте-ка, с кем?.. С Тимом Ноуксом, когда писал докторскую в Кейптауне в конце 1980-х, изучая влияние тренировок выносливости на выработку лактата. Он находился под сильным влиянием идей Ноукса о роли мозга в физических упражнениях. Но для решения поставленной Red Bull задачи — сделать спортсменов более выносливыми и обеспечить им преимущество — само существование теории «центрального регулятора» не имело значения, как и иногда приобретающие эзотерический оттенок дебаты Ноукса и Маркоры. «Мы знаем, что в мозге есть что-то, что определяет результат, — сухо сказал Макрей. — Теперь мы хотим посмотреть, можем ли мы манипулировать этим чем-то».

Люди использовали разные приемы стимуляции мозга для забавы или с пользой задолго до того, как было открыто электричество. Более двух тысяч лет назад придворный врач римского императора Клавдия Скрибоний Ларг[386] рекомендовал для облегчения головной боли прикладывать ко лбу электрического ската — рыбу семейства гнюсовых, способную вырабатывать до 200 В за раз. В других культурах по всему миру подобных рыб использовали для всего — от лечения эпилепсии до изгнания нечистой силы. К концу XVIII века великий спор Луиджи Гальвани с Алессандро Вольта положил основу теории «животного электричества». Племянник Гальвани Джованни Альдини из Болоньи стал использовать «гальванизм» для лечения депрессии (и чтобы заставлять корчиться тела казненных преступников[387]). С тех пор прошло два века, и разные варианты стимуляции мозга электричеством то входили в моду как средства лечения психических и других болезней, то выходили из нее, приводя к самым разным результатам.

В наши дни в разговорах о мозге и электричестве сразу всплывают либо Франкенштейн (автор книги о нем, по крайней мере отчасти, вдохновлялся именно демонстрациями Альдини), либо произведение Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки». «Первое, что я подумала: “Чем это отличается от электрошока, применявшегося 50 лет назад?”, — призналась гонщица на сверхдлинные дистанции на горном велосипеде Ребекка Раш, которая первой в тот день побывала в “кресле дантиста”. — Интересно, что они собираются делать с моей головой?». Однако технология, которую имели в виду Эдвардс и Путрино, известна как транскраниальная стимуляция постоянным током, или tDCS. Это совсем не то, что применялось раньше, поэтому Раш в конце концов согласилась, получив заверение, что она больше узнает о своих скрытых резервах, на которые может рассчитывать на гонке. «Если за вами гонится лев или машина падает на ребенка, вы находите скрытые силы, — сказала она. — Мне кажется, что мы подбираемся к вопросу: “Как этому можно научиться?”»

С функциональной точки зрения мозг представляет собой гигантскую электрическую цепь — огромную сеть взаимосвязанных нейронов, взаимодействующих друг с другом и испускающих разряды. Относительно сильный ток, применяемый в электрошоковой (или, как ее теперь называют, электросудорожной) терапии, активирует одновременно все пораженные нейроны, вызывая судороги. В tDCS ток в 500–1000 раз меньше, он слишком мал, чтобы напрямую возбудить нейроны. Данная технология действует иначе: непрерывное воздействие небольшой силой тока в течение 10–20 минут меняет чувствительность нейронов — они становятся более восприимчивыми к возбуждению (или, если вы запускаете ток в противоположном направлении, чуть менее восприимчивыми). Ток сам по себе ничего не делает, но заставляет мозг реагировать иначе на всё, что происходит дальше.

Метод до смешного прост в применении, и это даже слегка тревожит: вы подключаете источник напряжения (подойдет 9-вольтовая батарея) к двум электродам, расположенным на противоположных сторонах головы. Точное их расположение определяет, через какие области вашего мозга протекает ток. И нет сомнений в том, что у tDCS будет реальный эффект. Только в период с 2013 по 2016 год ученые опубликовали более 2000 исследований, изучающих возможность применения метода для достижения самых разнообразных целей: улучшения обучаемости, борьбы с зависимостями и депрессией, а также улучшения способности ходить у пациентов с неврологическими заболеваниями. В одном отчете описано значительное улучшение «скорости полета» в танго[388] у 79-летнего аргентинца с умеренным проявлением симптомов болезни Паркинсона; согласно другому отчету, солдаты стали лучше обнаруживать снайперов[389] в симуляторе виртуальной реальности.

Однако также нет сомнений, что ажиотаж вокруг tDCS уже давно не связан с тем, что исследователи (или энергичное сообщество людей, самостоятельно применяющих tDCS) на самом деле продемонстрировали, вызвав скептическую реакцию. На конференции в 2016 году Дьердь Бужаки из Нью-Йоркского университета представил результаты исследования трупов, показавшие, что только около 10% электрического тока, приложенного к черепу, попадает в мозг. После чего один исследователь tDCS назвал эту область «морем дерьма и лженаукой»[390]. Поэтому, наблюдая за происходящим в Red Bull, я фильтровал впечатления через завесу скептицизма. Да, казалось разумным, что электричество может изменить функцию мозга, однако для повышения выносливости нужно было точно знать, какая часть мозга устанавливает физические пределы.

Через несколько недель после лондонской Олимпиады 2012 года я был в Цюрихе, где освещал Weltklasse — традиционные соревнования по легкой атлетике, завершающие сезон. За годы их проведения было поставлено более двадцати мировых рекордов. Я пропустил утреннюю пресс-конференцию Усэйна Болта и других звезд, а вместо этого сел на трамвай и отправился в северный пригород, в отделение Цюрихского университета. Там у меня была назначена встреча с Каем Лутцем — нейропсихологом, который одним из первых использовал новый подход для изучения выносливости. Многие годы такие ученые, как Ноукс, размышляли: что происходит в мозге, когда человек устает? Лутц 15 лет занимался продвинутой нейровизуализацией, и у него возникла, казалось бы, радикальная идея: почему бы не заглянуть внутрь и не выяснить это?

Заглянуть внутрь мозга во время тренировки сложно, даже сейчас это можно сделать только в очень специфических — и, как сказали бы критики, неестественных — условиях. Показанный мне Ноуксом аппарат, объединяющий велосипед и МРТ-томограф (предполагается, что испытуемый лежит на спине в магнитном тоннеле и крутит педали), пока не дал существенных результатов. Лутц, чей интерес к пределам выносливости был изначально спровоцирован исследованиями нейровизуализации применительно к тайнам зубной боли, выбрал более осторожный и методичный подход. Этот дотошный немец с мягким голосом, переехавший в Швейцарию после получения докторской степени, начал с относительно простого эксперимента, где участников тестировали на силу сжатия кисти[391]. Волонтеры сделали серию мышечных сокращений по тринадцать секунд с заданной силой, причем усилие подбиралось таким образом, что примерно в половине случаев испытуемым не удавалось его удерживать. Функциональная МРТ показала, что во время неудачных попыток наиболее активны две области мозга: островковая кора и таламус. Результаты понятны, поскольку островковая кора головного мозга контролирует поступающие сигналы от всего остального организма, что показали описанные в предыдущей главе исследования устойчивости к стрессу Мартина Паулюса. «Это не просто сигналы от мышц, — замечает Лутц. — Островковая кора мозга участвует и в эмоциональном отклике на стук сердца и так далее».

На МРТ-сканировании прекрасно видно, какие области мозга вовлечены в ту или иную деятельность, но оно не так хорошо показывает, что происходит в каждой из этих областей. Основная проблема в медленной скорости сканирования МРТ: чтобы получить приличное разрешение, нужно сканировать головной мозг две-три секунды. Кроме того, это основной косвенный показатель мозговой активности, поскольку демонстрирует изменения кровотока в разных областях мозга, возникающие уже после того, как вы использовали эту часть мозга. Для непосредственного фиксирования электрической активности мозга в режиме реального времени можно использовать ЭЭГ, хотя она выдает более запутанные и трудные для интерпретации данные. «В первом исследовании мы использовали МРТ, чтобы выяснить, где искать», — объяснил Лутц. Это позволило ученым сосредоточиться на более детальном исследовании с помощью ЭЭГ.

В ходе исследования ЭЭГ[392] участники надевали что-то вроде шапочки для душа, усеянной 128 серебряными электродами для измерения мозговой активности, а потом в течение 30–40 минут крутили велотренажер до полного изнеможения. Им нужно было как можно меньше шевелить головой, глядя перед собой на лист бумаги с крестиком (чтобы избежать движений глаз, которые могли бы помешать измерениям ЭЭГ). Благодаря возможности ЭЭГ фиксировать изменения, происходящие в короткие промежутки времени, картина вышла очень выразительной. Незадолго до того, как велосипедисты сдавались, происходило усиление связи между контролирующей внутреннее состояние островковой и моторной корой, выдававшей конечные команды мышцам ног. Иными словами, мозг до того, как велосипедисты достигали предела, знал, что ноги спортсменам вот-вот откажут. Так, видимо, работала упреждающая регуляция Ноукса.

Докторант Лутца, руководивший исследованием, отправил Ноуксу электронное письмо, в котором, по сути, говорилось: «Смотрите, мы нашли “центральный регулятор”!»

Для всех, кто интересуется стимуляцией мозга с точки зрения возможности применения ее в спорте, результаты Лутца, опубликованные в конце 2011 года, обозначили яркую мишень на двух областях мозга: островковой и моторной коре. Нужно подавить возбудимость нейронов в островковой коре — месте «центрального регулятора», определенного Лутцем, — и вы сможете отключить тормозной сигнал, позволяя моторной коре управлять мышцами немного дольше. Или наоборот: повышайте возбудимость моторной коры, и вы сможете позволить нейронам игнорировать сигнал торможения и продолжать возбуждение.

Последний подход, в котором стимулировали моторную кору, уже был изучен в ходе относительно малоизвестного исследования, опубликованного четырьмя годами ранее одним из пионеров tDCS, ученым из Миланского университета Альберто Приори[393]. Он обнаружил, что десятиминутное воздействие tDCS на моторную кору повышает выносливость примерно на 15% при длительном сокращении сгибателей локтя (мышц, которые вы используете при сгибании руки, качая бицепс) по сравнению с тем, когда добровольцы получали фиктивную стимуляцию. Это подтверждает, что стимуляция мозга усиливает результат работы моторной коры в состоянии утомления.

Вскоре после публикации результатов Лутца исследователи попытались стимулировать островковую кору головного мозга. В 2015 году бразильская группа ученых под руководством Александра Окано из Федерального университета Rio Grande do Norte опубликовала результаты эксперимента со стимуляцией мозга у десяти лучших велосипедистов страны[394]. На этот раз воздействие при помощи tDCS оказывали в течение 20 минут на височную и островковую кору спортсменов. Височная попала под действие электрического тока вследствие строения мозга: ток неизбежно должен пройти через височную область, чтобы попасть в островковую. Велосипедисты крутили педали, постепенно увеличивая мощность, до отказа. При этом, если их мозг подвергался воздействию tDCS, а не фиктивной стимуляции, применяемой как плацебо, они увеличивали пиковую мощность примерно на 4%. Удивительно то, что оценка воспринимаемого усилия была ниже с самого начала теста — это находка, согласующаяся с идеей, что островковая кора контролирует сигналы со всего организма и оценивает их значимость.

Есть искушение рассматривать эти результаты как кусочки головоломки, которые вписываются в целостную картину того, как мозг контролирует выносливость. Даже сам факт, что островковая кора то и дело появляется в этих исследованиях, наводит на размышления. Но полная картина, скорее всего, куда сложнее. Например, у испытуемых Окано наблюдались и изменения частоты сердечных сокращений, свидетельствующие о том, что стимуляция изменила функцию центральной нервной системы. По сути, tDCS — грубый инструмент: невозможно ограничить стимуляцию одной областью мозга, поскольку ток идет от одного электрода к другому через несколько областей. Когда я спросил Приори, как он интерпретирует свои результаты, он тоже не захотел нарисовать простую картину использования tDCS: либо подавление входящего сигнала, либо усиление выходящего. По мнению ученого, скорее всего, важно и то и другое.

Поэтому пока воздержимся от выводов о том, как именно может работать предполагаемый «центральный регулятор». Первоначальные результаты обрисовали некоторые перспективные направления исследований, которые будут продвигаться по мере совершенствования технологии визуализации и стимуляции мозга. При этом в дальнейшие исследования регуляции выносливости уже вовлечены другие области мозга: префронтальная кора[395] (которая, похоже, испытывает недостаток кислорода по мере приближения физического истощения) и передняя поясная (тесно связанная с восприятием усилия). Для Кая Лутца, чьи исследования ЭЭГ четко указали на островковую кору, все эти направления не исключают друг друга. Он рассматривает мотивацию, усилие и боль как отдельные, но взаимосвязанные факторы, влияющие на выносливость через отдельные «циклы обработки» между разными областями мозга. В конце концов, самый однозначный вывод из исследований Приори и Окано — простое, но не менее мощное доказательство следующего принципа: когда дело доходит до манипулирования мозгом для повышения выносливости, что-то, так или иначе, кажется, работает. И этого, что неудивительно, оказалось достаточно, чтобы привлечь внимание спортивного мира.

«Если я правильно посчитал, сейчас к моему организму прикреплено по меньшей мере 17 устройств, — сказал Джесси Томас, триатлет, выступающий на длинные дистанции, прилетевший для участия в проекте Red Bull из Орегона. — И это не считая того, что на голове: там еще 30 проводов». Томаса окружила толпа ученых и техников, готовящих его к очередной серии тестов на максимальную физическую нагрузку, кульминацией которых должна была стать четырехкилометровая гонка на велотренажере на время в полную силу. В дополнение к стимуляции мозга научная команда Red Bull собрала ошеломляющее количество данных — от образцов крови и мочи до мозговых волн, углов расположения ног и уровня насыщения кислородом мышечных клеток. «Если представить себе, что ты паришь над всем этим и смотришь вниз, получится забавно, — признал Томас. — Как так вышло?»

Red Bull везде сопровождает дух экстремальных приключений и стремление преодолеть границы; это относится и к их высокоэффективной исследовательской программе, и к рекламе со спортсменами (и всё это, конечно, переплетено). Рекордный прыжок Феликса Баумгартнера с парашютом из стратосферы, в котором он достиг сверхзвуковой скорости 1342,03 км/ч (833,9 мили в час), был прекрасной иллюстрацией того, как компания любит смешивать трюки и науку. Кроме того, стало уже традицией собирать вместе лучших представителей разных видов спорта и мотивировать их к занятиям чем-то новым. Например, отправлять серферов, лыжников и сноубордистов на Гавайи, чтобы они учились там фридайвингу и навыкам задержки дыхания. Точно так же лагерь стимуляции мозга был одинаково нацелен и на научные открытия, и на то, чтобы убедить спортсменов, что они способны на большее, чем им кажется.

Однако австралийские нейробиологи Эдвардс и Путрино были полны решимости воспользоваться возможностью собрать уникальные данные и при этом подчеркнуть связь между спортивными тренировками и физической реабилитацией при травмах головного и спинного мозга; именно это составляет основной предмет их исследовательского интереса. «Реабилитация и высокоинтенсивные тренировки не настолько разные, как обычно считается, — сказал Путрино. — И высококлассный спортсмен, и пациент, борющийся с синдромом “запертого человека[396]”, имеет дело с одними и теми же ограничениями мышечной усталости». Исследование использования tDCS для помощи в длительном и трудном процессе обучения ходьбе парализованных пациентов было частично спровоцировано исследованием стимуляции моторной коры, проведенным Приори в 2007 году. Эдвардс и Путрино решили опробовать аналогичный протокол на спортсменах. «Наш мозг посылает сигналы мышцам, когда мы устаем; они становятся всё слабее, — объяснил Путрино. — Мозг делает выбор. Но его мнение не всегда верное».

Одним из ключевых моментов эксперимента было то, что лишь в половине случаев спортсмены получали реальную стимуляцию мозга. В течение четырех дней они участвовали в шести четырехкилометровых заездах сначала в контролируемой лабораторной среде в штаб-квартире Red Bull, а затем на велодроме. Перед каждым заездом спортсмены проходили все процедуры, но в половине случаев ток отключался через минуту. Для демонстрации эксперимента Эдвардс надел на меня неопреновую шапочку с восемью электродами и увеличил ток. Я на мгновение ощутил, как тысячи очень маленьких муравьев поползли по моей голове, но ощущение было слабым и быстро исчезло. Вскоре я уже не мог точно определить, включен ток или выключен (даже после того, как я снял шапочку, мне продолжало казаться, что я чувствую муравьев). Таким образом, в каждом конкретном заезде спортсмены не знали, шел ли в мозг ток или нет. Теоретически это мог определить только секундомер.

В марте 2016 года тяжелый форвард баскетбольной команды Golden State Warriors Джеймс Майкл Макаду[397] опубликовал в Twitter свою фотографию в спортзале, где он щеголял парой изящных наушников. На картинке не было видно встроенные в дугу, соединяющую наушники, небольшие площадки с миниатюрными пластиковыми шипами. Те мягко давили на череп и посылали в мозг электрические импульсы. Наушники, представленные стартап-компанией Halo Neuroscience из Кремниевой долины, обещали «ускорить прирост силы, увеличить взрывную силу мышц и ловкость» с помощью запатентованной методики «нейрозаправка» (neuropriming) — слегка модифицированной версии tDCS. «Спасибо @HaloNeuro, что дали их попробовать мне и моей команде, — написал Макаду в Twitter, — с нетерпением жду результатов!»

Баскетбольный сезон был в разгаре, и Warriors с небывалой легкостью обыгрывали соперников, установив даже новый рекорд регулярного сезона — 73 победы и всего 9 поражений. Никто не приписывал этот успех наушникам Halo с технологией tDCS (с которыми, как подтвердил тренер команды, экспериментировало неопределенное количество игроков), но высокотехнологичное устройство вписывалось в техноутопическую сюжетную линию команды. С тех пор как в 2010 году тогдашнюю корявую франшизу Warriors купила группа венчурных капиталистов из Кремниевой долины, они приобрели репутацию «технологичной команды», следуя занудному числовому подходу венчурных инвесторов Сэнд-Хилл-роуд. Warriors охотно применяли и более ранние технологии, начиная от «интеллектуальных масок для сна», помогающих при смене часовых поясов, и заканчивая надетыми на тело датчиками, которые определяют давление на колени и лодыжки. Теперь они были одними из первых, кто попробовал стимуляцию мозга, — и, как не могли не заметить их соперники (не говоря уже о болельщиках и спортсменах-любителях), выиграли много матчей.

Halo в 2013 году основали Дэниел Чао и Брет Уингиер, которые ранее работали в другой компании, использовавшей иную технологию для стимуляции мозга с целью лечения эпилепсии. Предложенные ими наушники работают примерно так же, как методы, применяемые Red Bull к велосипедистам (и не случайно Энди Уолш — директор компании Red Bull, отвечающий за спорт высших достижений, — состоит в списках консультантов на сайте Halo): электроды расположены так, чтобы пропускать ток через моторную кору. При этом пользователь может менять настройки так, чтобы сосредоточиться на областях мозга, связанных с мышцами либо верхней части организма, либо нижней, либо обеих, в зависимости от предполагаемой активности. Компания утверждает, что нужно надеть наушники на 20 минут во время разминки, активировать их с помощью соответствующего приложения, и мозг научится подавать «более сильные и синхронные» сигналы мышцам.

Исследования Приори и Окано вызвали всплеск интереса к tDCS для спорта, но дальнейшие результаты были неоднозначными. В начале 2017 года изучающая выносливость исследовательская группа из Кентского университета во главе с Алексисом Може проанализировала имеющуюся литературу о влиянии tDCS на выносливость[398] (которую они определили как непрерывную физическую нагрузку продолжительностью более 75 секунд). Из обнаруженных ими исследований десять были опубликованы не ранее 2013 года, а использованные в них протоколы поражали разнообразием: различное время стимуляции, разный ток, размещение электродов, упражнения и т. д. Восемь из двенадцати найденных исследований показали улучшение результатов, четыре не дали никаких изменений. Компания Halo провела свои неопубликованные экспериментальные исследования, в том числе с лыжной сборной США. Исследователи заявили о невероятных улучшениях движущей силы лыжников-прыгунов после многократного использования стимуляции на тренировках, но отсутствовала должным образом замаскированная контрольная группа, к которой применялось плацебо. Компания заявляет о намерении предоставить исследования рецензируемым журналам, но в первоначальной стратегии опиралась на знакомый сценарий Кремниевой долины, распространяя устройство среди известных спортсменов — таких как Макаду — и надеясь на сарафанное радио.

Поэтому трудно вынести обоснованное суждение о наушниках Halo. Когда я писал о них для журнала New Yorker, то пришел к выводу, что в худшем случае они функционируют как технологическое плацебо. Гаджет имеет под собой реальную (хотя и спорную) научную базу, а все его достоинства предположительно живут в вашей голове. Как раз в это время Golden State Warriors пытались завоевать второй подряд титул чемпиона НБА, однако проиграли Cleveland Cavaliers Леброна Джеймса. Но когда мне позвонили из Halo и предложили на пробу пару наушников на месяц, я, несмотря на свою давнюю нелюбовь к субъективным обзорам новых продуктов, согласился. Подключив к себе GPS-часы, монитор сердечного ритма и высокотехнологичный многоосевой акселерометр для анализа параметров шага, я решил, что смогу определить, оказывает ли стимуляция мозга какое-либо заметное влияние на мой бег.

Поясню: будучи журналистом, освещающим спортивную науку и технику, я почти ежедневно получаю предложения попробовать новые продукты — начиная от энергетических батончиков с вкусными названиями и заканчивая безумно сложными электронными футболками / беговыми тренерами / анализаторами шага. Я всегда отказываюсь, потому что моя цель — писать о том, работают ли вещи, а не о том, нравятся ли они лично мне; первая задача решается легче, если у меня нет четкого мнения по второму вопросу. Мне нужны данные, а не чувства. Поэтому согласие на испытание наушников Halo было для меня серьезным отступлением от собственных принципов, следствием необычайно сильного интереса к идее стимуляции мозга. Меня пленила перспектива просто и безболезненно мобилизовать скрытые резервы выносливости организма, всего-навсего пропустив несколько электронов через тщательно выбранную область мозга. Это было похоже на кульминацию поисков, длившихся более двух десятилетий, начиная с той ночи в Шербруке, когда недоразумение каким-то образом раскрыло мой потенциал бегуна на 1500 м.

Только это было не совсем безболезненно. Наушники идут в комплекте с тремя электродными подушечками — каждая с 24 маленькими шипами из пеноматериала, — которые нужно замачивать в физиологическом растворе перед каждым использованием, чтобы обеспечить хороший электрический контакт с головой. И чтобы этого контакта добиться, мне приходилось так сильно продавливать наушниками закаленную суровым канадским климатом кожу моей лысой головы, что вокруг макушки образовались глубокие отметины. Иногда мне вообще не удавалось добиться включения зеленого огонька, сигнализирующего об установке контакта, а когда получалось, включение тока вызывало сильное жжение даже на самых низких режимах. В тех редких случаях, когда удавалось выдержать 20 минут «нейрозаправки», мне становилось так плохо и неприятно, что я чувствовал себя еще хуже, чем в момент, когда наконец-то выходил на пробежку. Это именно тот субъективный опыт, который не говорит нам о том, работает ли техника. Но я был рад, что не потратил на наушники 750 долларов.

Что же произойдет, если окажется, что стимуляция мозга и правда работает? Я спросил Александра Окано о последствиях его исследований, и он признал, что, очевидно, она будет считаться допингом для мозга. По его словам, метод приведет к «преимуществам, сравнимым с использованием наркотиков». И «нет никакого известного способа достоверно определить, подвергался ли человек стимуляции мозга в последнее время». Считается, что риски tDCS минимальны (хотя некоторые ученые указывают на отсутствие долгосрочных исследований, особенно на развивающийся мозг молодых людей), но об этике вопроса стимуляции мозга наверняка еще будет масса дискуссий. Лично я нутром чую, что антидопинговое законодательство запретит этот метод, прежде чем он получит широкое распространение, просто потому, что мне неловко представить себя шестнадцатилетним подростком, отчаянно стремящимся к любому спортивному преимуществу и играющим с электродами на голове. Но я понимаю, что другие могут не согласиться с запретом на явно безопасный[399] и неинвазивный способ повышения результатов.

Для таких ученых, как Алексис Може, метод tDCS интересен скорее как исследовательский инструмент, чем как возможная помощь в соревнованиях. Точно так же в своих ранних исследованиях он использовал обезболивающее для повышения выносливости, чтобы продемонстрировать важную роль боли. Метод tDCS представляется беспрецедентным инструментом для исследования роли различных ощущений и областей мозга в регуляции выносливости. И на практическом уровне самое последнее исследование Може намекает на потенциальный методологический прорыв, а также пытается дать объяснение нынешнего хаоса кажущихся противоречивыми результатов. В большинстве исследований tDCS оба электрода помещаются на череп, и вы повышаете возбудимость нейронов под отрицательным электродом, но подавляете под положительным. Таким образом, преимущества, которые дает один электрод, может отнять другой, в зависимости от того, где именно он размещен. В качестве альтернативы Може поместил положительный электрод на плечо вместо черепа[400], одновременно стимулируя моторную кору. Результаты сразу обнадежили: снижение воспринимаемого усилия сопровождалось 23%-ным увеличением времени до отказа на велосипеде с плечевым электродом по сравнению с отсутствием изменений в обоих параметрах, когда оба электрода находились на черепе.

Однако перевод лабораторных исследований в условия реальных соревнований остается серьезным препятствием. Об этом я подумал на четвертый день пребывания в Калифорнии, когда велосипедисты Red Bull, сопровождаемые свитой ученых, направились на велотрек StubHub для заключительного раунда испытаний. Вдали от контролируемой среды лаборатории и бесполезных велотренажеров было легче связать сухие клинические разборы «максимального произвольного сокращения» и «провала задания» с запутанной реальностью соревнований, где отсутствовали какие-либо опоры. В первом четырехкилометровом заезде на время лучший результат — 5:20 — показал Тим Джонсон, чемпион по велокроссу. Джесси Томас, триатлет на сверхдальних дистанциях, отстал от него всего на две секунды. Несколько часов спустя, после очередного раунда стимуляции мозга, Томасу удалось сократить свое время до 5:10, а затем он стоял у полотна трека, подбадривая Джонсона в его попытке вернуть себе трон и наблюдая, как колеса соперника идеально ровно идут по контуру крутых виражей трека.

Когда Джонсон финишировал, секундомеры остановились на 5:17. «Я его догнал?» — гонщик тяжело дышал, когда через мгновение вернулся к финишной черте. Томас рассмеялся, наслаждаясь своим триумфом: «Это первое, что я спросил, когда закончил. Мы мыслим одинаково». Он оглядел расставленное на участке оборудование стоимостью в сотни тысяч долларов, ноутбуки и передатчики, датчики и провода, торчащие из его велосипедных шорт. «Можно возиться со всем этим барахлом, но всё сводится к тому, что два парня пытаются обогнать друг друга на велосипедах».

С тех пор я много думал о стимуляции мозга: о ее потенциале как инструмента исследования, ее поспешной и (по крайней мере в том, что касается моего черепа) преждевременной коммерциализации, ее вероятном влиянии на приемлемые границы спортивного самосовершенствования. При этом из моей головы не выходили комментарии Томаса. Ведь на следующее утро после его дуэли с Джонсоном, прежде чем отправиться в аэропорт, я загнал в угол одного из ученых и попросил взглянуть на протокол рандомизации. Оказалось, в каждой из двух гонок победитель получал фальшивую стимуляцию, а проигравший — настоящую. Нельзя сделать выводов о том, «работает» ли tDCS, из одного такого случая, но это было похоже на ведро холодной воды, выплеснутое на горячее поле обсуждений.

Может быть, подумал я, электроды тут ни при чем? С точки зрения Red Bull, цель объединения спортсменов в подобных лагерях — будь то стимуляция мозга или тренировки с задержкой дыхания — в том, чтобы показать участникам, что они способны на большее, чем себе представляют. Стимуляция мозга может оказаться или не оказаться эффективным способом раскрытия резервов, но спортсмены почти наверняка вернулись из лагеря, убежденные, что эти резервы существуют. В конце концов, когда дело доходит до двух парней на велосипеде, возможно, это и есть настоящее секретное оружие: вера в то, что у вас есть еще одна передача.

Глава 13. Убеждение

Вечер перед забегом Cherry Blossom 10-Mile Run[401] в 2003 году я провел, размышляя над списком сильнейших участников. В списке мужчин было более двадцати имен, большинство из них — кенийцы. Все они претендовали на денежный приз в размере 30 000 долларов, щедро предоставленный хозяином мегагонки, почтенным городом Вашингтоном. До этого я много участвовал в забегах на стадионе и в кроссах, но сейчас готовился сделать первую серьезную попытку попробовать на вкус мир, где крутятся большие деньги, — забеги на шоссе. Первые двенадцать финишеров получали свою долю, и, дочитав список имен до конца, а потом поискав в интернете описание их побед, я предположил, что окажусь в довольно щекотливом положении.

На следующее утро я в компании пятнадцати тысяч бегунов стартовал с усаженной цветущими деревьями Национальной аллеи. Элита быстро оторвалась, оставив позади толпу, но настоящая борьба еще не началась. Первые три километра все ждали и присматривались, укорачивая шаг и прислушиваясь к шумному дыханию соперников. В конце концов кенийцы Джон Корир и Ройбен Черуйот, которые по очереди выигрывали предыдущие три Cherry Blossom, вырвались вперед. Темп нарастал, плотная группа бегунов создавала всё большее нервное напряжение: началась настоящая гонка.

В определенном смысле каждый шаг на дистанции во время соревнований требует микрорешения: нужно ли ускориться? Или замедлиться? Или сохранить текущий темп? Однако одни решения более значимы, другие менее. Когда Корир и Черуйот превратились практически в точки, оставив позади горстку преследователей, мне нужно было решить, как быстро бежать. Я не думал ни о темпе, ни о времени. За последние десять лет я достаточно побегал по лезвию ножа, чтобы научиться нутром чуять: вот этот темп выдержу, а этот нет. Я был в лучшей форме и, честно говоря, хотел денег. При этом я организован и практичен. Когда окружающие меня бегуны внезапно перешли на темп, который мне казался почти спринтом, я начал равномерно ускоряться, надеясь выйти на тот максимальный темп, который я смог бы поддерживать оставшиеся 13 км. Вскоре все двадцать пять бегунов в лидирующей группе удалились на приличное расстояние. Однако я не терял надежды увидеть еще раз кого-нибудь из них.

В моей памяти до сих пор живы воспоминания о второй половине дистанции: трепет сродни тому, что испытываешь на охоте, когда я одного за другим стал нагонять и обгонять отставших. Некоторые довольно сильно упирались, другие еле бежали. Можно было практически разглядеть метафорическое облако черного дыма, клубящееся над их перегретыми двигателями. Ближе к финишу я догнал кенийца Саймона Роно, который несколькими годами ранее победил со вторым в истории забега результатом, и переместился на двенадцатое место. Я выиграл деньги! Когда до финиша оставалось несколько сотен метров, мои стоявшие на обочине друзья с криками и улюлюканьем показали на другого плетущегося к финишу кенийского бегуна. Опустив голову и бросившись в атаку, я обошел его перед самым финишем, и моя доля увеличилась с 200 до 250 долларов.

Я потом долгие годы хвастался этой историей, считая ее скромным триумфом собственной проницательности. Умение рассчитать темп, знание своих пределов и способность бежать, не выходя за них, позволили мне победить половину элитных бегунов. Остальные, как я полагал, были просто быстрее меня, я бы не обогнал их ни при каких обстоятельствах. И уже почти десять лет спустя, пробежав много похожих забегов, я наконец начал сомневаться в том, чем так гордился.

В ночь перед марафоном в Торонто в 2011 году Рейд Кулсит лежал на кровати в гостинице, уперевшись ногами в изголовье; сна не было ни в одном глазу[402]. На следующее утро на аллее вдоль озера, где сейчас завывал сильный ветер, ему предстояло выполнить квалификационный норматив для участия в лондонской Олимпиаде. Шестеренки мозга беспокойно вращались, просчитывая арифметику временных отрезков на километр при разных темпах и разных сценариях гонок: 2:11:29, чтобы пройти квалификацию; 2:10:09, или 3:05 на километр, чтобы побить канадский рекорд Джерома Дрейтона, продержавшийся 36 лет. На тренировках он вдалбливал этот темп в свой мозг и приучал к нему ноги, а в итоге научился держать его автоматически.

Так же как и в забеге Cherry Blossom, в группе лидеров в основном были бегуны из Восточной Африки — по большей части из Кении и Эфиопии, — и они должны будут бежать на несколько минут быстрее рекорда Дрейтона. Но они ничего не значили для Кулсита. Его единственным соперником, будь то с точки зрения исполнения олимпийской мечты или получения бонуса в размере 36 000 долларов за побитый рекорд, был секундомер.

Но что-то не давало ему покоя. Наконец он вытащил наушники, вылез из кровати и спустился в бар гостиницы, где пил пиво его тренер Дэйв Скотт-Томас, с которым он работал много лет. «Я хочу завтра бежать с лидерами, — сказал Кулсит. — И нужно, чтобы ты сказал мне: безумство это или нет». Скотт-Томас тренировал Кулсита с 1998 года, помогая ему постепенно продвинуться от заурядного любителя, взятого в университетскую команду «для массовки», до бегуна мирового класса. Фундаментом отношений между тренером и спортсменом стали методика планирования и реалистичное целеполагание. Кулсит казался нерешительным, но Скотт-Томас почувствовал, что за этим скрывается кровью заработанная уверенность. «А почему бы и нет? — сказал он, кивая. — Вперед!» Внезапно выбросив из головы месяцы планирования, Кулсит поднялся в номер, заполз обратно в постель и за несколько минут мирно заснул.

На следующее утро тысячи бегунов рванули через стартовую линию и побежали по Университетской авеню. Забег, как обычно, начался оживленно: будто лава хлынула из давно потухшего вулкана. Я высунулся из окна автобуса для прессы, ехавшего в 40 или 50 м впереди участников, наблюдая, как первые бегуны начали объединяться в группы: впереди спортсмены из Восточной Африки, затем олимпийские надежды Канады, следом лучшие среди женщин, дальше лучшие региональные бегуны и т. д. Километры летели один за другим, и в какой-то момент мы начали обмениваться озадаченными взглядами с другими репортерами и удивленно поднимать брови. Группа лидеров из одиннадцати человек по форме напоминала неровный наконечник стрелы поперек дороги. Десять из них были выходцами из Кении и Эфиопии, но в глубине группы отчетливо виднелась копна густых рыжих волос. Когда бегуны пронеслись мимо отметки «5 км», Кулсит взглянул на часы, нажал кнопку и побежал дальше вместе с лидерами. Мы поняли: быстрый старт не был ошибкой, Кулсит отказался от тщательно составленного плана, о котором рассказал на пресс-конференции за несколько дней до гонки, и бежал, чтобы выиграть.

К этому времени я уже привык к тому, как обычно проходили шоссейные забеги: впереди атакующие камикадзе из Восточной Африки, за ними — осторожные и хладнокровные участники из Северной Америки. Я предположил, что эти различия — если, конечно, делать широкое, но не универсальное обобщение — можно отнести к простой экономике. Однажды я общался с бегуном, в прошлом чернорабочим, по имени Джозеф Ндериту[403], который рассказал мне о своем первом опыте участия в забегах в Северной Америке, когда он вернулся домой с 600 долларами в кармане. На эти деньги можно было купить двух телят. На следующий год, после еще более удачного сезона, он купил небольшой участок земли за 2500 долларов, построил пятикомнатный дом и приобрел еще одну корову. «Первую дойную корову в моей семье», — сказал он мне гордо. Для человека вроде меня победой в забеге (где призовой фонд полагался первым пяти) считалось даже шестое место, если удавалось улучшить личный рекорд. Для Ндериту самореализация была плохой заменой наличности.

Но для тех, кто провел достаточно времени в Кении и познакомился там с легионами начинающих бегунов, это объяснение не отражает всей правды. Кулсит, например, регулярно проводил несколько месяцев в году в Кении, тренируясь с местными жителями в условиях разреженного горного воздуха. Даже на тренировках, где спортсмены не получали ничего, кроме гордости, он заметил, что менталитет кенийских и западных бегунов заметно различается[404]. Кенийские новички просто бежали с лидерами — часто международными чемпионами — как можно дольше, а затем, когда уже не могли за ними угнаться, отставали и бежали трусцой. Кулсит и остальные иностранцы, напротив, поддерживали равномерный темп, который смогут выдержать до конца. В какой-то момент он позвал друзей посмотреть знаменитую еженедельную тренировку — фартлек[405] в горах в районе Итена. Мимо зрителей, подняв облако красной пыли с грунтовой дороги, пронеслись более двухсот бегунов, и около трети из них выбыли еще до середины дистанции.

Послушав множество подобных историй, я наконец начал обдумывать очевидный вопрос: результаты кенийских бегунов позволяют предполагать, что есть смысл подражать им, а не высмеивать. В конце концов, изначально поклоняясь идее «размеренного темпа», мы ограничиваем себя. Если вы пробежали гонку в идеально ровном темпе, это означает, что в первые ее минуты вы приняли разумное решение о том, в каком темпе закончите дистанцию. У вас нет возможности удивить себя неожиданно хорошим результатом: вы изначально установили себе потолок в тот момент, когда услышали выстрел стартового пистолета. Поэтому такой подход может дать в среднем лучшие результаты, но менее вероятно, что он приведет к колоссальному скачку: невероятно быстрому (или медленному) результату.

Оглядываясь назад на свой результат в гонке Cherry Blossom, я понимаю, что обогнал лучших из лучших, таких как Саймон Роно — бывший чемпион, который никогда бы не проиграл мне, если бы придерживался более консервативного стиля. При этом я проиграл значительно менее великим спортсменам — например, другому кенийцу Фрэнсису Кому, который обычно выступал примерно на том же уровне, что и я. Отличие истории выступлений Кому от моих в том, что он время от времени превосходил себя, как в тот день в Вашингтоне, когда опередил меня на полторы минуты. И за это надо благодарить его агрессивную манеру бега. Вместо стройного ряда неплохих результатов, среди, прямо скажем, так себе забегов выделяются несколько выдающихся. И когда я размышлял о беге, мне показалось, что такая динамика неплоха. Казалось, что Кулсит на марафоне в Торонто в то ветреное утро 2011 года вел себя именно так: лидеры прошли половину дистанции, в темпе, предполагавшем время на финише 2:08, что было более чем на две минуты быстрее канадского рекорда и почти на три с половиной минуты быстрее лучшего результата Кулсита. Однако канадец при этом не отставал.

Допустим, дело не только в деньгах. Откуда взялась эта манера бега у кенийцев? Режиссер и бывший классный бегун Майкл Дель Монте во время съемок документального фильма «Преодолевший границы» (Transcend) — о карьере ставшего политиком марафонца Уэсли Корира — провел несколько месяцев в самом сердце кенийского бегового сообщества. И, по его словам, всё сводится к уверенности. Даже самый скромный кенийский бегун, как заметил режиссер, просыпается каждое утро с твердой уверенностью, что сегодня наконец его день. Они бегут с лидерами, поскольку уверены, что могут обогнать их. Если суровая реальность доказывает, что это не так, они собираются с силами и делают еще одну попытку на следующий день. И эта уверенность, подкрепленная многолетними победами поколений кенийских бегунов на мировой арене, программирует будущее и становится самосбывающимся пророчеством.

Для спортивных ученых в академической среде плацебо — ругательство. Эффект плацебо искажает результаты их экспериментов и позволяет шарлатанам разбогатеть, торгуя пустышками, никак не влияющими на производительность. Но для тех, кто работает с элитными спортсменами в реальных условиях, картина иная. В 2013 году физиологи из Австралийского института спорта Шона Хэлсон и Дэвид Мартин[406] написали статью в журнал International Journal of Sports Physiology and Performance, где аргументировали различие между плацебо и «эффектом веры» — ценными средствами повышения производительности спортсмена, которые стоит вводить и использовать, а не подавлять. В конце концов, если метафорическая «таблетка глюкозы» делает вас быстрее и позволяет выиграть гонку, кого волнует, что всё у вас в голове?

На самом деле, как утверждали Хэлсон и Мартин, граница между «настоящими» эргогеническими (повышающими производительность) средствами и «поддельным» эффектом веры гораздо более размыта, чем осознаёт большинство, даже ученые. Они процитировали наблюдение спортивного ученого Трента Стеллингверффа, тренирующего спортсменов, в том числе и свою жену Хилари — участницу забегов на 1500 м на двух летних Олимпиадах. На конференции в 2013 году Стеллингверфф отметил широкий спектр добавок и тренировочных методов, дающих улучшение результата на 1–3%, — от кофеина до свекольного сока и тренировок на высоте. Теоретически при сочетании всех этих подходов можно подготовить непобедимого бегуна, но на практике исследования, где используются несколько методов, применяемых элитными спортсменами, как правило, показывают общее улучшение на… 1–3%. Если 1 + 1 + 1 = 1, значит, различные «проверенные» средства в сочетании, по крайней мере частично, действуют на одну и ту же цель: мозг.

Стеллингверфф подчеркивает, что это не аргумент в пользу «таблеток глюкозы». «Для меня плацебо — прямой обман, поскольку спортсмену дают инертное вещество и утверждают, будто это что-то другое. Я никогда этого не делал, разве что в исследованиях». При этом использование эффекта веры не предполагает обмана. Скорее, это средство способствует «очень стратегически и медленно развивающемуся максимальному доверию, убеждению и получению конкретных результатов для спортсменов и тренеров». По его словам, в идеальном сценарии вы предлагаете советы с подтвержденными фактами физиологическими преимуществами, не забывая о том, что «слова, которые вы выбираете, количество предоставляемой вам информации и то, как вы это описываете, определяют конечное влияние этого вмешательства на результат».

Рассмотрим предполагаемые преимущества ледяной ванны после тренировки[407], которая, по мнению некоторых специалистов, предотвращает воспаление и ускоряет восстановление мышц. Спортсмены всех уровней клянутся, что так и есть. Исследователи тем временем опубликовали сотни статей, описывающих эффекты ледяных ванн, с результатами, которые в лучшем случае неоднозначны. Если вы будете опрашивать спортсменов, насколько сильно у них болят мышцы на следующий день после тренировки, то по результатам можно сказать, что ледяные ванны, судя по всему, помогают. Если же вы изучите анализы крови, чтобы найти объективные признаки снижения мышечного повреждения, то доказательств будет уже не так много.

Конечно, трудно провести «плацебо-контролируемое» исследование влияния ледяной ванны[408], поскольку нельзя имитировать процесс погружения в ледяную воду. Но специалисты из австралийского Университета Виктории в исследовании 2014 года нашли способ обойти эту проблему. Они сравнивали эффект погружения после велотренировки на 15 минут в холодную воду, теплую или теплую с добавлением специального «восстановительного масла». «Масло добавляли в воду на глазах у участников исследования, — вспоминает ведущий автор Дэвид Бишоп, — и мы дали спортсменам яркую выжимку выдуманных исследований о научно доказанных преимуществах “восстановительных масел”».

В следующие два дня исследователи проверяли силу мышц ног своих подопечных; это самый важный результат восстановления. Конечно, эффект ледяной ванны значительно превосходил эффект теплой в течение всего двухдневного периода восстановления. Однако масло было не хуже, а возможно, и немного лучше ледяной ванны, хотя на самом деле это было жидкое мыло «Нежное очищение кожи Cetaphil». Можно подумать, этот факт развенчивает ценность ледяных ванн, за исключением того, что спортсмены, принимающие ледяные ванны и ванны с маслом, и правда казались сильнее в течение двух дней после тренировки. Как и Стеллингверфф, Бишоп рассматривает «эффект веры» как необходимый инструмент для тренеров и спортивных ученых. Уловка с жидким мылом не продлится долго (в конце концов спортсмены начнут замечать, как нехарактерно приятно пахнут их товарищи по команде). Ледяные ванны, играющие правдоподобную физиологическую роль в борьбе с воспалением, можно рекомендовать с чистой совестью.

Если вам кажется, что всё это рационализированный самообман и нечто подобное можно услышать от какого-нибудь торгующего зельями гуру альтернативной медицины, будьте уверены: я с вами. Я написал десятки статей об исследованиях ледяной ванны и до сих пор не знаю, как правильно к этому относиться. Сейчас мое мнение таково: если вы любите ледяные ванны и чувствуете, что они помогают вам, нужно их принимать. Если они вам не нравятся или вы их не пробовали, нет веских причин начинать. Гораздо резче я отношусь к криосаунам — небольшим комнаткам, где на несколько минут вы погружаетесь в облако переохлажденных паров азота. Неоднозначность в исследовании сходна, но тратить десятки тысяч долларов на плацебо кажется мне менее оправданным, хотя я признаю противоречивость своей позиции.

Стоит отметить еще одну особенность подобных исследований: плацебо может давать измеримые биохимические изменения. Пример[409] приведен в исследовании 1978 года, проведенном Калифорнийским университетом в Сан-Франциско, где участвовали люди, восстанавливающиеся после стоматологической операции. Пациентам для блокировки боли вводили внутривенно сильнодействующее средство или обычный физиологический раствор. Как и ожидалось, в плацебо-группе[410] наблюдалось снижение боли, хотя ее участники получали подсоленную воду. Затем исследователи добавили препарат «Налоксон», который противодействует передозировке наркотиков, блокируя опиоидные рецепторы организма. Это тут же отключило болеутоляющее действие физиологического раствора; возможно, что его болеутоляющая сила была результатом всплеска эндорфинов.

И дело не только в эндорфинах: дальнейшие исследования показали много различных сигнальных путей, запускающихся с помощью плацебо, включая выброс эндоканнабиноидов и работу иммунной системы. Координирует все эти реакции система предвкушения и поощрения мозга, которая зависит от нейротрансмиттера дофамина. Существует ген COMT (координирующий катехол-О-метилтрансферазу), который влияет на то, сколько дофамина доступно в префронтальной коре мозга. В зависимости от версии этого гена, у одних людей в три-четыре раза больше дофамина, чем у других. Исследователи, принимавшие участие в программе изучения плацебо от Гарвардской медицинской школы, используя фиктивное иглоукалывание для лечения синдрома раздраженного кишечника[411], обнаружили, что люди с версией этого гена, обусловливающей более высокий уровень дофамина, гораздо более склонны сильно реагировать на плацебо. Это еще одно доказательство того, что люди, действительно реагирующие на него, не просто воображают себе этот эффект.

Но какое всё это имеет отношение к пределам выносливости? Если вы действительно верите, будто что-то поможет вам бежать быстрее, часто так и случается. Крис Биди, исследователь из Кентерберийского университета Крайстчерч в Великобритании, изучающий плацебо в спорте, однажды заставил группу велосипедистов пройти серию десятикилометровых заездов на время. Испытуемым сказали, что они будут получать разные дозы кофеина перед каждым заездом, но дозу им не называли. Как и ожидалось, велосипедисты ехали на 1,3% быстрее[412], когда думали, что получили умеренную дозу, на 3,1% быстрее после якобы высокой дозы и на 1,4% медленнее, когда думали, что получили плацебо. На самом деле все таблетки были плацебо. Повышение производительности и связанные с этим изменения в ощущении боли и воспринимаемом усилии во время заездов полностью зависели от их ожиданий.

Подобные эффекты убеждения также проявляются без таблеток. Например, опросы показали, что чем выше у вас интерес к спорту, тем более вы суеверны. Заинтригованный рассказами о суеверных суперспортсменах (таких как Майкл Джордан, который на протяжении всей своей профессиональной карьеры носил под униформой старые студенческие шорты), немецкий исследователь Линн Дамиш из Кельнского университета решила проверить, действительно ли работают подобные талисманы[413]. Проводя исследование, она обнаружила, что даже простая фраза: «Вот тебе мяч. Он всегда приносит удачу» — повысила эффективность игры в гольф на 33% по сравнению с теми, кому сказали: «Вот обычный мяч, им тут все играют». В других заданиях испытуемые, у которых были талисманы, изначально ставили более высокие цели и до того, как опустить руки, работали усерднее. Это свидетельствует о том, что явление, которое психологи называют самоэффективностью, или верой в собственную компетентность и успех, изменило поведение участников исследования, включив механизмы самореализации, как в случае с агрессивной тактикой бега у кенийских бегунов.

Так что уверенность в себе помогает работать усерднее, но иногда она действует не так прямо. Если уверить бегунов, что они выглядят расслабленными[414], они сжигают значительно меньше энергии, чтобы поддерживать тот же темп. Если после игры разбирать с регбистами матч[415], фокусируясь на том, что они сделали правильно, а не на ошибках, эффект держится на неделю дольше, поскольку у участников группы с положительной обратной связью выше уровень тестостерона и они лучше работают в следующей игре. Даже совершая доброе дело[416] — или представляя себя творящим добро, — вы можете повысить свою выносливость, укрепив чувство собственной значимости: в исследовании, где участники жертвовали доллар на благотворительность, они смогли удерживать гирю весом 2,5 кг на 20% дольше. Тревогу вызывает тот факт, что, когда они воображали себя совершающими зло, сил у них прибавлялось больше. Это подтверждает теорию, давно обсуждаемую на посвященных бегу онлайн-ресурсах: высокий результат на дистанции 800 м подпитывается «чистой ненавистью»[417]^, [418].

Это не значит, что перед следующей гонкой вам нужно ограбить магазин. Большинство примеров сами по себе не более чем дешевые трюки. Но если посмотреть издалека, становится видна более масштабная схема. Когда я был в гостях у Тима Ноукса в Кейптауне, я спросил его: а что его теория о роли мозга в выносливости может рассказать нам о тренировках? Если есть «центральный регулятор», можно ли его натренировать? Он мне в ответ рассказал историю из жизни. Когда Ноукс был гребцом в команде южноафриканских университетов в начале 1970-х, экипаж регулярно делал упражнение, выполняя шесть заездов по 500 м с максимальным усилием. «Однажды мы сделали шестой заезд и уже развернулись, чтобы грести обратно к эллингу, где хранились лодки, и тут тренер говорит: “Нет, давайте снова на старт. Еще один заезд”. И мы прошли еще 500 м. Тогда он снова велел нам возвращаться. И мы сделали еще четыре таких заезда. И знаете, никто из нас бы не поверил, что мы можем это сделать, если бы нас спросили перед той тренировкой». Этот урок, по воспоминаниям ученого, застрял в его голове, и он его вспоминал сначала как спортсмен, а затем как ученый: «В какой-то момент вы должны научить спортсменов, что они могут сделать больше, чем себе представляют».

Это очень похоже на то, как однажды описал «абсолютную, без сомнения, лучшую в мире беговую тренировку, которую вы можете себе устроить» бывший победитель Бостонского марафона и давний редактор World Runner Амби Берфут[419]. Он рассказывал об исследовании Йельского университета, в котором у участников снизился уровень гормонов аппетита после напитка, поданного как «вкуснейший» высококалорийный молочный коктейль. Но он остался прежним, когда группа выпила «правильный» низкокалорийный коктейль, хотя эти два напитка были идентичны. Берфут пришел к выводу, что организмом управляет мозг, и в результате составил свою супертренировку: сначала спортсмен должен пять раз пробежать милю (1,6 км) в максимально возможном темпе, а затем по указанию тренера — еще одну в том же темпе. «После такой тренировки вы навсегда усвоите, что способны сделать гораздо больше, чем думаете, — писал он. — Это самый важный урок бега».

Множество спортивных исследований подтверждают эту идею: людей по-разному вводят в заблуждение[420], чтобы заставить работать интенсивнее и дольше, чем они обычно могут. Если установить термометр, занижающий температуру, то прекращается влияние некоторых негативных для выносливости эффектов перегрева. Можно ускорить или замедлить секундомер, сообщить спортсмену ложные сведения о пройденной дистанции, и это, в зависимости от конкретных условий, либо улучшит его результат, либо ухудшит. В ряде исследований ученые использовали системы виртуальной реальности: записывали разные выступления спортсмена и какие-то из записей принимали за эталон. А потом в виртуальной реальности спортсмен соревновался с собой, будучи при этом уверенным, что ему по силам повторить свою предыдущую удачную гонку. Так и выходит, даже когда виртуальный эталон втайне от испытуемого ускоряется. Но это работает только до определенного момента. Вот что показало проведенное французскими учеными в 2017 году исследование: соревнуйтесь с самим собой, ускоренным на 2%, и вы удивитесь результату[421]; попробуйте погоняться с виртуальным собой, чьи результаты подкручены на 5%, — и вы очень скоро впадете в уныние, осознав, что никак не можете успеть за собой.

Однако обман работает только до определенного момента. Даже если ваш тренер любит подшучивать над вами, вы несколько раз попадетесь на старый добрый «дополнительный интервал», а потом начнете слегка сдерживаться на каждой тренировке. В системе Берфута реальная роль обмана более общая. Обман, по его словам, «не главное в этом феномене — он просто создает убедительные истории с неожиданными концовками. Главное — сильное убеждение».

Вскоре после преодоления половины дистанции Кулсит начал отставать от лидеров. Когда он исчез из нашего поля зрения, мы понимающе покачали головами. Уверенность — это отлично, но марафон наказывает слишком уверенных по суровым ветхозаветным законам. Представьте, каково было наше удивление, когда через несколько километров Кулсит снова появился в поле зрения пассажиров грузовика прессы. Опустив голову, сжав зубы, он упрямо догонял группу лидеров, в которой к отметке 30 км насчитывалось шесть человек. В прямом эфире в интервью, взятом на месте, его тренер объяснил временный провал: «Ему пришлось остановиться на двадцать втором километре, чтобы сходить по-большому».

После тренировок с кенийцами Кулсит был твердо уверен, что может тягаться с ними. Через несколько месяцев после забега в Торонто, вернувшись в Итен — тренировочную Мекку, расположенную высоко в горах Большой рифтовой долины, — он снова присоединился к еженедельному фартлеку по пыльным горным дорогам с двумя сотнями кенийских спортсменов — как с неизвестными новичками, так и с признанными звездами. Задача была проста: чередовать две минуты быстрого бега с одной минутой легкого, и так двадцать раз. Как и на соревнованиях, все старались изо всех сил и держались как можно дольше. Никто не хотел быть позади одинокого мзунгу, но Кулситу всё же удалось удержаться и финишировать недалеко от лидеров. Когда он трусцой побежал обратно в город, покрытый потом и красной пылью, несколько бегунов разразились аплодисментами. Ему сказали, что он был готов бежать в темпе 2:05[422]; это невероятное доверие, дающее массу энергии и сравнимое с эффектом от вагона таблеток с кофеином.

Такого рода авторитетная вера, когда мы говорим себе: «Смог он, значит, смогу и я», работает в спорте на самых высоких уровнях. Почему мировые рекорды почти в каждом испытании выносливости человека продолжают снижаться? Можно решить, что у нас появляется всё больше знаний о тренировках, питании, гидратации, восстановлении и т. д. наряду с причудливыми технологиями, такими как криосауны. Но все знания и технологии с тем же энтузиазмом применяются не только там, где соревнуются люди, но и в таких состязаниях, как скачки и собачьи бега. К тому же, благодаря своей легальности, финансовые ставки в скачках затмевают ставки в соревнованиях людей на выносливость. Поначалу так и было: в первой половине XX века породистые животные и люди улучшали свои результаты в гонках примерно с одинаковой скоростью. Но, согласно анализу 2006 года, проведенному исследователем Университета Ноттингема Дэвидом Гарднером, победные результаты на крупных скачках — в Кентукки или Эпсоме[423] — оставались неизменными примерно с 1950 года. За тот же период время, с которым побеждали в марафонских забегах на крупных соревнованиях — например, Олимпийских играх, — постепенно снизилось более чем на 15%.

И чемпион-марафонец, и чемпион-лошадь — физиологические уникумы. Разница в том, что марафонец может заглянуть за пределы текущего момента. Рекорд скакуна по имени Секретариат на Kentucky Derby — 1:59,4 — не побит с 1973 года. Почти тридцать лет спустя, в 2001 году, конь Монарх стал всего лишь вторым, кто преодолел дистанцию быстрее двух минут, оторвавшись от преследователей на пять корпусов. Мог ли он улучшить результат Секретариата? Возможно, если бы Секретариат был в тех же скачках перед ним. Но только человек может мыслить абстрактно и соревноваться с виртуальным соперником: если вы знаете, что кто-то где-то преодолел определенную дистанцию за 1:59,4, вы понимаете, что можно пройти ее за 1:59,3. Соответственно поставленной задаче вы можете корректировать тренировки и планировать темп на соревнованиях.

Конечно, верить в то, что вы можете пробежать марафон за 2:05, — совсем не то же самое, что сделать это. Философы различают обоснованные и истинные убеждения[424]. У вас может быть веская причина верить во что-то (например, в то, что ваша машина в гараже), даже если это неправда (потому что кто-то украл ее). И наоборот, вы можете поверить в то, что окажется правдой (что вы вытащите туза), без веской причины. Знание, согласно некоторым философским учениям, требует обоснованной истинной веры. Для спортсменов самый простой способ приобрести обоснованное истинное убеждение относительно своих способностей — проверить их: вы можете сделать снова всё то же, что и раньше, и даже немного больше. Но вот каков вопрос, поднятый Ноуксом, Маркорой и другими: не преуменьшают ли для большинства из нас такие обоснованные убеждения наши истинные способности? Чтобы продвинуться на неизведанную территорию — скажем, улучшить рекорд марафона на три минуты, а не на три секунды, как надеется Элиуд Кипчоге, — нужен творческий подход.

Как раз перед отметкой «35 км», когда бегуны поднимаются на небольшой холм, Кулсит выходит вперед. На данный момент в лидирующей группе всего четыре бегуна. По мере того как канадец продвигается вперед, марафонец Никсон Мачичим, имеющий результат 2:08, начинает всё больше отставать от группы и позже сходит с дистанции. Оставшуюся часть гонки бегунам приходится сражаться с порывистым встречным ветром. Квадрицепсы Кулсита горят, шаг начинает казаться медленным и отрывистым. Наконец, когда до финиша чуть больше 3 км, два его оставшихся соперника, с лучшими результатами на марафонской дистанции 2:07 и 2:05, начинают отрываться. Ветер сбивает Кулсита, и уже очевидно, что национальный рекорд он сегодня не поставит; но пассажиры автомобиля прессы всё равно возбужденно гудят. Несмотря на ужасные условия, спортсмен прибегает третьим с временем 2:10:55, показывает второй в истории результат среди канадских бегунов и получает место в олимпийской сборной. Однако я помню не время, а то, как он этого добился.

Эта книга — не руководство по тренировкам. Однако невозможно исследовать человеческие пределы, не задаваясь вопросом о том, как лучше их раздвинуть. В конце концов, лучшие способы поменять ограничения очень просты — настолько, что мы лишь вскользь упомянули о них. Если вы хотите бежать быстрее, нельзя дать совет лучше, чем хайку физиолога клиники Мэйо Майкла Джойнера, опубликовавшего в журнале 1991 года статью, которая положила начало погоне за двухчасовым марафоном:

Джойнер — один из ведущих мировых экспертов по физиологии выносливости человека, но он в шутку называет себя «технарем-нудистом». На конференцию, посвященную будущему спортивных технологий и повышению результатов, Джойнер принес в качестве реквизита свою старую боксерскую скакалку 1972 года. Все великие достижения современной спортивной науки — высотные палатки, приборы для отслеживания отклонений сердечного ритма, спортивные напитки, разработанные биоинженерами, и т. д. — сводятся к незначительным манипуляциям по сравнению с более элементарной задачей: заставить разум и тело работать на тренировках, день за днем, в течение многих лет.

По сути, полная беспристрастность, обещанная спортивными технологиями, иногда оказывается самоограничением. Стремление крутить педали велосипеда на определенной целевой частоте сердечных сокращений или с определенной мощностью похоже на поддержание слишком ровного темпа: это снижает вероятность провала, но лишает возможности прорыва. Как писал элитный тренер по бегу Стив Мэгнесс[426], технологические усовершенствования, такие как бег с GPS-часами, «ослабляют связь между восприятием и действием». Экопсихологи часто в качестве иллюстрации приводят езду на мотоцикле. Вы можете контролировать свою скорость, чувствуя под собой мотоцикл и ощущая ритм, когда мир проносится мимо, а можете посмотреть на спидометр. Последнее точнее, но для экспертов, по крайней мере, это не лучший способ оценить, насколько безопасно вы двигаетесь. А если при езде на велосипеде вы смотрите на прибор измерения своей мощности, прежде чем решить, ускоряться или замедляться, вы совершаете дополнительный когнитивный шаг, ориентируясь на несовершенную внешнюю оценку того, как вы должны себя чувствовать, а не на само ощущение.

Итак, если основы настолько просты и всем понятны, разве исследования скрытых резервов мозга учат нас чему-то новому? «Я думаю, что все великие тренеры всегда работают с мозгом», — сказал мне Тим Ноукс. Но не у всех есть великий или вообще хоть какой-то тренер. Думаю, большинство из нас может гораздо лучше работать с этими «скрытыми резервами». В частности, это относительно неиспользованная область, в которой способны расти те, кто уже тренируется на высоком уровне и, возможно, выходит на максимум своего потенциала ради физических достижений. Возможно, такие подходы, как тренировка и стимуляция мозга, будут успешными и обеспечат предсказуемый прорыв в спортивных результатах, который можно будет повторить. Или нам придется полагаться на более простые способы непосредственной борьбы с убеждениями, такие как самовнушение.

Безусловно, часто достоинства силы убеждения слишком преувеличены. Возьмем хотя бы книги по самосовершенствованию, которые утверждают, что пробежать милю за четыре минуты стало легко после того, как Роджер Баннистер доказал, что это возможно. Но в любом честном расчете тренировка — торт, а убеждение — вишенка, хотя часто именно она и играет главную роль. С тех пор как исследование, проведенное в 2014 году Сэмюэлем Маркорой, показало, что умение вести с собой мотивационный разговор продлевает время работы в велосипедном тесте, несколько других исследований подтвердили, что эта техника меняет соотношение между темпом и восприятием усилия. Эксперимент, проведенный британскими исследователями в полевых условиях, показал, что тренировка с элементами самоубеждения повышает производительность в утомительном ночном шестидесятимильном (95,6 км) ультрамарафоне[427]. Исследование Стивена Чойна, о котором я писал в главе 8, показало, что велосипедисты лучше переносят жару 35°C после самоубеждения, специально направленного на то, чтобы справиться с жаркой погодой. Если бы я мог вернуться назад во времени и поменять ход собственной беговой карьеры (разумеется, после того, как я уже десять лет пишу о последних исследованиях в области тренировки на выносливость), я бы дал молодому себе главный совет: проводить мотивационные тренировки для самоподготовки — без дураков, прилагая максимум усилий.

Как я понял в конце концов, то, что пленило меня в новой волне исследований выносливости, ориентированных на мозг, так это не возможность улучшить результат. Для миллионов людей во всем мире испытания на выносливость — нечто среднее между хобби и зависимостью, форма изнурительной самопроверки, ничего не дающей для здоровья. Зачем они это делают? Если бы гонки на самом деле были просто возможностью измерить пределы — понять, чьи сосуды могут доставить больше кислорода и перекачать больше крови, — они были бы скучны в своей однозначности. Вы участвуете в гонке один раз, и вы знаете свои пределы. Но это работает не так.

Когда я только пришел в команду колледжа по легкой атлетике, у меня состоялся неприятный разговор с девушкой из баскетбольной команды, на которую я надеялся произвести впечатление. Ей скоро предстояла игра, а мне — соревнования, и мы обсуждали, как сильно мы нервничаем. «Почему ты переживаешь? — спросила она. — Это же совсем не то, что пытаться сделать штрафной бросок перед орущей толпой. Тут просто раздается выстрел, все бегут, и побеждает тот, кто быстрее всех, разве нет?» Я пытался объяснить ей, что хорошее выступление в беге требует преодоления своих физических пределов. Если я бегу 800 м в полную силу на тренировке, то получается 2:10; на соревнованиях я могу пробежать эту же дистанцию за 1:55. Доступ к этим скрытым резервам не бывает предрешенным, и ожидание того, насколько глубоко мне удастся копнуть, добавляет гонке одновременно волнения и страха. (И свидания с ней у меня так и не случилось.)

Сейчас страх по большей части (хотя и не полностью) исчез. Когда я стою на старте перед забегом, то напоминаю себе, что моим самым яростным противником будет защитная схема моего мозга, выстроенная с благими намерениями. Этот урок я впервые усвоил в своем прорыве на 1500 м в Шербруке более 20 лет назад, но выводы, сделанные позже, продолжают меня удивлять. В ближайшие годы я хочу узнать больше о том, на какие сигналы реагирует мозг, как они обрабатываются и — да — можно ли их изменить. Но пока достаточно знать, что, когда наступает момент истины, наука подтверждает то, во что всегда верили спортсмены: результат будет лучше, если вы готовы в это поверить.

Два часа: 2 мая 2017 года

Двухчасовой марафон, придуманный специалистами Nike, невероятно скучен: он протекает равномерно и без каких-то неожиданных событий и отклонений от четко составленного сценария. Если всё идет как задумано, в забеге не будет ускорений, отрывов и попыток преследователей догнать лидеров, не будет даже малейших изменений темпа: только три человека, «наконечник стрелы» и секундомер. Однако кажется, что гонка Breaking-2 стала самым горячим неофициальным событием в Италии, хотя она и закрыта для публики. Сэмюэль Маркора, выросший в городке Бусто-Арсицио в 40 км от Монцы, взял длительный отпуск в Кентском университете, сидит дома и ухаживает за своей матерью. Я использую все свои связи, чтобы он получил аккредитацию в качестве комментатора, поскольку мне не терпится услышать его мнение об этом испытании в режиме реального времени. Только в 4 часа утра в день гонки, за 1 час и 45 минут до старта, я наконец-то могу отправить ему сообщение, подтверждающее, что всё готово. Он немедленно отвечает: «Я не спал, ждал твоего сообщения. Не мог уснуть!!!»

В предрассветном сумраке суета последних приготовлений на трассе «Формулы-1» кажется сюрреалистичным шорохом. После долгого и бессонного полета поздним рейсом, целого дня за написанием срочных отчетов и всего какой-то пары часов отдыха я как-то переборол усталость и кайфую от адреналина и круассанов с шоколадной пастой. В Twitter меня спрашивают о прогнозах, и я пишу, что у Кипчоге и прочей компании от 1 до 10% шансов на успех. А когда я не пишу о шансах, то отправляю GIF-изображением «Клаббера» Лэнга из фильма «Роки III», который говорит: «Что тебя ждет? БОЛЬ!» Я испытываю слишком знакомое чувство в животе и свинцовую тяжесть в ногах — ощущения не физические, а психологические, я знаю это из своего богатого опыта. Боль вызвана сочувствием к Кипчоге, который собирается добровольно прыгнуть в пропасть неизвестной глубины.

Гонка очень быстро входит в размеренный, вроде бы не требующий усилий ритм. После провала полумарафона автомобиль Tesla оснастили лазерами, которые высвечивают зеленые линии на трассе, очерчивая клин в 6 м позади автомобиля и показывая пейсерам, где именно бежать. Выбранные на этот забег пейсеры — тридцать из числа лучших бегунов в мире — целую неделю репетировали перестроения во время бега. В конце каждого круга в 2,4 км (1,5 мили) трое из шестерых уходят назад, а трое новых встраиваются в наконечник стрелы. Вместе с Кипчоге, Тадесе и Десисой, бесстрастно и неизменно прячущимися позади, перестановка пейсеров на высокой скорости и с реальным риском споткнуться и устроить катастрофу становится главной достопримечательностью гонки. Зрелище напоминает восхитительно гипнотический, хотя и несколько минималистский балет.

Но перемены наступают достаточно скоро, гораздо раньше, чем все надеялись. Всего через 16 км Десиса снова начинает отставать, затем, на полпути, Тадесе тоже постепенно отваливается. В гонке против времени, подобной этой, практически нет шансов, что они смогут нагнать отставание. Какое бы чудо ни пыталась сотворить компания Nike, всё внезапно оказывается очень шатким: победит Кипчоге или никто? Причем последний вариант выглядит всё более вероятным. За последние недели я прочел множество статей, объясняющих, почему цель пробежать марафон за два часа смехотворна и как много бегуны заплатят за свое высокомерие, если попытаются поддерживать такой головокружительный темп. Я боюсь бесконечных «я же вам говорил», которые услышу после неудачи.

Но когда пейсеры и их единственный оставшийся ведомый проходят половину пути за 59:54, ко мне приходит ободряющая мысль. «С каждым новым шагом Кипчоге преодолевает дистанцию, которую никто в истории не пробегал быстрее него», — пишу я в Twitter со своего телефона. За вторую половину гонки я не сделал в блокноте ни одной записи. Вместе со всеми остальными на стадионе и миллионами людей, смотрящих прямую трансляцию в интернете, я зациклился на Кипчоге: расплывшееся пятно вместо ног, отсутствие напряжения на лице, сверхъестественно спокойный взгляд. Сначала мы просто надеемся, что он сможет продержаться так достаточно долго, чтобы заслужить всеобщее уважение. Но по мере того, как он пробегает круг за кругом и секундомер тикает, появляется четкое осознание того, что мы — свидетели чего-то выдающегося. И как бы ни закончился забег, Кипчоге показывает, на что способны люди. Примерно через девяносто минут я нахожу Маркору в толпе, сгрудившейся у линии финиша. Он удивленно поднимает брови, я тоже, и мы оба молча поворачиваемся к дорожке. Мне больше нечего сказать.

Именно во время выступления моего гостя в кабине радиовещания я наконец позволяю себе подумать. Да. Не исключено, что он действительно сможет.

К тому времени, как я пробегаю через лабиринт коридоров и по лестнице спускаюсь на трассу, до финиша остается ровно два круга по 2,4 км, и почти незаметно шаг Кипчоге начинает сбиваться. Его лицо застывает от напряжения, и его улыбки на деле оказываются гримасами. Тугой наконечник стрелы пейсеров начинает распадаться, поскольку им приходится решать, следовать ли за автомобилем в темпе двухчасового марафона или замедлиться, чтобы продолжать защищать от ветра Кипчоге, который отстал от намеченного темпа чуть более чем на десять секунд.

Величайшие спортсмены на выносливость в мире, напоминаю я себе, имеют одну общую черту с 11-летними учениками Доминика Миклрайта (я писал о нем в главе 3): у них всегда есть финишный рывок. Ноги Кипчоге становятся тяжелее, количество метаболитов в мышцах растет, запасы топлива истощаются — организм говорит ему, что он достиг своего предела и больше не может поддерживать этот темп. Но есть ли в мозге последний резерв, который он высвободит, когда финиш будет в пределах досягаемости?

Это еще не конец; Кипчоге не дошел до предела, как Тадесе и Десиса, которые теперь отстают на шесть и четырнадцать минут соответственно. Но ему не удается восстановить скорость. Борясь до самого финиша, он пересекает линию в 2:00:25, делает короткую паузу, а затем бежит к своему тренеру Патрику Сангу, который молча обнимает его. Затем Кипчоге осторожно опускается на землю, ложится на спину и закрывает глаза. Вокруг меня люди обнимаются, бьют друг друга по ладоням и кричат от переполняющих их эмоций. Кипчоге не разменял два часа, и из-за пейсеров результат не станет официальным мировым рекордом, но я не сомневаюсь, что стал свидетелем переломного момента в стремлении к достижению человеческих пределов. Будущее марафона станет совсем другим после того, что сейчас произошло.

Несколько недель будут идти дебаты о причинах прорыва Кипчоге. Насколько помогли ему новые кроссовки, да и помогли ли вообще? Кипчоге в последнюю минуту решил использовать экспериментальный шведский спортивный напиток[428], который инкапсулирует углеводы в специальный гидрогель для облегчения всасывания. Помогло ли это бегуну не выдохнуться на гонке? И разве автомобиль Tesla с громоздкими часами на крыше не обеспечивал дополнительную защиту от ветра? «Они хотели знать, в чем секрет, — сокрушается бегун на милю, герой книги Джона Паркера — младшего Once a Runner, — они тысячей разных способов хотели узнать Тайну».

Даже Nike не может ответить на эти вопросы, и не столько потому, что ответы конфиденциальны (это правда), сколько потому, что они почти недостижимы. На конференции в Денвере несколько недель спустя исследователи из Университета Колорадо Ваутер Хугкамер и Роджер Крэм представили результаты испытаний кроссовок Vaporfly[429]. Они действительно повышают экономичность бега в среднем на 4%. Очевидно, что это не соответствует непосредственно улучшению времени на марафонской дистанции на 4%, если, конечно, вы не считаете, что Кипчоге в обычной обуви — просто парень, пробегающий марафон за 2:05. При этом ученые бурно спорят о том, насколько велико реальное влияние новых кроссовок. Мои приблизительные расчеты говорят о том, что обувь принесла Кипчоге около минуты, и это можно считать психологическим преимуществом, которое он получил, зная, что бежал в самых быстрых кроссовках в мире.

Однако сразу после забега у меня возник прямо противоположный вопрос: насколько быстрее мог бы бежать Кипчоге, если бы на последних двух кругах у него был соперник? В конце концов, мы знаем, что соревнование даже против виртуального соперника повышает производительность на 1–2% по сравнению со временем, которое спортсмен показывает, соревнуясь только с секундомером. Мог бы у Кипчоге в борьбе с равным получиться финишный рывок, который часто удается тем, кто ставит мировые рекорды? Однако, поразмыслив, я прихожу к выводу, что это маловероятно. Особые обстоятельства забега Nike — заданный темп, малое количество участников, отсутствие тактических соображений — позволили Кипчоге полностью раскрыть свои возможности. Не имея соперников, которых можно остерегаться, он бежал, не занимая голову ничем посторонним, пока ноги его несли. Полумарафон в марте, как утверждал бегун, был преодолен всего лишь на 60% усилий; теперь ситуация была иной.

«Сегодня всё было на сто процентов, — подтверждает он, улыбаясь, через несколько минут после окончания гонки, — но ты же знаешь, что мы люди».

Именно человеческая уязвимость сделала забег Кипчоге таким захватывающим зрелищем для всех, кто поздно лег или встал специально, чтобы посмотреть трансляцию. И это связывает всех нас, когда мы сталкиваемся с собственными ограничениями на велодорожках и горных тропах по всему миру, с теми, кто преодолевает границы возможностей нашего вида. Ничто не предопределено; ничто нельзя определить простым математическим расчетом. Я подумал, что Кипчоге только что подошел ближе всех остальных к тому, чтобы по-настоящему прикоснуться к внешним границам своих физических возможностей. И это стало причиной моего сильного воодушевления по поводу будущего: как утверждает Кипчоге, в приятной суматохе, царящей на стадионе в Монце, дело не только в нем. «Миру сейчас, — говорит он, — осталось преодолеть всего двадцать пять секунд».