Вынужденное признание

1

Невысокий коренастый человек с красным, потным лицом и рыжеватыми, аккуратно зачесанными набок волосами медленно взбирался по мраморной лестнице театра. Он старался ступать мягко и бесшумно, и благодаря красному ковру, устилающему белый мрамор лестниц, у него это неплохо получалось. Шаг, другой, третий… Осталось совсем немного. Совсем немного.

Издалека до мужчины доносились бравурные звуки оперного оркестра. Остановившись на мгновение и прислушавшись к этим звукам, он слегка поморщился. Музыка, даже такая тихая, сильно действовала ему на нервы. Она заставляла сердце биться быстрее и суматошней. Он был слишком взвинчен. «Успокойся, — приказал он себе. — Не думай ни о чем. У тебя все получится».

Боковым зрением мужчина увидел у стойки буфета высокого человека со светлыми волосами. Блондин явно разглядывал его. Рыжий мужчина повернул голову и, нахмурившись, посмотрел на блондина. Тот поспешно отвернулся.

«Проклятый ариец», — с ненавистью подумал мужчина.

Через минуту, обливаясь потом и до боли закусив губу, он стоял у белоснежной двери, ведущей в ложу. «Прежде всего — успокоиться, — приказал себе рыжий мужчина. — И не нужно спешить. Сделай это, а там — будь что будет». Он достал из кармана перчатки, надел их, затем мысленно досчитал до десяти и взялся за ручку двери.

Музыка обрушилась на него, как водопад, на мгновение мужчине показалось, что она сметет его, собьет с ног, подхватит и вынесет из театра, как щепку. Как было бы здорово, если бы так случилось! Но — ничего не произошло:

Рыжий мужчина аккуратно прикрыл за собой дверь. Привыкнув к полумраку ложи, он посмотрел на затылок человека, сидящего в кресле. Затылок был лысоватый и массивный. До него не больше одного шага, до этого массивного затылка, вытяни руку — и почувствуешь под пальцами его теплую кожу.

Музыка пошла по нарастающей. Аккорд! Еще аккорд! «Пора», — сказал себе мужчина. Он сунул руку за полу пиджака и извлек пистолет с глушителем. Чувствовал он себя ужасно. Это было так глупо, так жестоко, так абсурдно. Мужчина почувствовал, как струйка пота стекла у него по спине. «Может, плюнуть «а вое и уйти? Еще не поздно… К тому же…» Человек в кресле слегка пошевелился. Рыжий мужчина быстро вскинул руку, и ствол пистолета, черный, гипертрофированный, удлиненный, почти коснулся лысоватого затылка жертвы. Спусковой крючок был горячим и мокрым. Пот выступил на лбу у рыжего мужчины крупными каплями.

Человек, сидящий в кресле, медленно обернулся. В полумраке ложи тускло сверкнули белки его глаз.

— Что вы здесь де…

«Жми!» — приказал себе рыжий мужчина и нажал на спуск.

Матвей Иванович Кожухов, бывший диссидент, а ныне главный редактор газеты «Российские известия» и. любимец народа, сидел, подперев большую лысоватую голову кулаком и смотрел на сцену. Он любил музыку. Она была одной из тех немногих вещей на свете, о которых можно было сказать: «это так прекрасно, что не должно принадлежать нашему миру».

В последние два месяца он думал о жизни больше, чем за все предыдущие годы. Видимо, человека должно постигнуть какое-то несчастье, чтобы он вдруг прекратил свой суетный, бессмысленный бег и огляделся. С Кожуховым такое несчастье случилось два месяца назад.

Сейчас он старался не думать об этом, а просто наслаждался музыкой и действием, разворачивающимся на сцене, однако мысли — большие, неудобные, страшные, громоздкие — сами лезли в голову.

«А ведь это моя жизнь», — с грустной усмешкой подумал он.

Либретто оперы и в самом деле сильно походило на его жизнь. Возможно, поэтому он так настаивал на сегодняшнем «променаде» (так это называл майор Дементьев). Да и, в конце-то концов, сколько можно бояться? Человек не животное, это какой-нибудь лесной зверь может провести всю жизнь в страхе, а человек устает бояться. Страх и жизнь имеют мало общего. А вот страх и смерть… Страх — это глубокая нора, смерть — это глубокая могила. Стоит ли заранее хоронить себя заживо? Кто вообще сказал, что все должно закончиться плохо? Может быть, все обойдется.

С этими мыслями ехал Матвей Иванович Кожухов в Большой театр, на московскую премьеру своей любимой оперы, в компании двух немногословных офицеров, которые вот уже несколько дней не спускали с него глаз.

Спектакль, как и следовало ожидать, был великолепен. Музыка то взмывала вверх и полоскалась под куполом зала, то срывалась на низкие тона, поражая в самое сердце.

Погруженный в музыку, занятый своими мыслями, Матвей Иванович не заметил, как в ложу вошел посторонний. Лишь несколько секунд спустя он услышал у себя за спиной шорох и обернулся. Глаза его расширились от ужаса.

— Что вы здесь де… — глуховато спросил он, однако окончить фразу не успел. Раздался негромкий хлопок.

Следуя инструкциям, незнакомец протянул руку и брезгливо потрогал шею Кожухова.

«Готов», — беззвучно прошептали его губы.

Дорога обратно заняла гораздо больше времени, чем он думал. Нужно было идти спокойно и даже небрежно, чтобы ничем не привлечь внимание. Остановившись на мгновение возле буфета, он бросил взгляд на выставленные на прилавке яства, словно прикидывая, стоит ли перекусить этими вялыми бутербродами или лучше не рисковать, затем качнул головой и двинулся дальше.

— Что, не понравилось? — спросил его вахтер у выхода.

— Да нет… Просто дела, — ответил ему рыжий мужчина.

— Бывает.

Он вышел на улицу, огляделся и быстрым движением швырнул пистолет в урну, затем туда же отправились тонкие хлопчатобумажные перчатки. Рыжий мужчина облегченно вздохнул. Дело было сделано.

Он свернул на Петровку и сбавил шаг. Он старался идти спокойно, чтобы не привлекать внимания.

Как ни странно, он не чувствовал удовлетворения. Облегчение — это да. Но удовлетворения — нет, его не было. Ощущение, которое он испытывал, было настолько далеко от каких бы то ни было положительных эмоций, что рыжий мужчина совсем растерялся. Он думал, что все муки, связанные с убийством, пройдут после того, как он нажмет на спусковой крючок. Ведь тогда уже не о чем будет жалеть. Все позади, ничего не вернешь, и больше не нужно напрягать все силы и всю волю, чтобы обрести решимость — на одну секунду, на одно мгновение. Затылок — спусковой крючок — палец — выстрел. Одним подлецом на свете станет меньше. А маленькому, беспомощному и очень хорошему человеку станет лучше. О чем же тут жалеть?

Но, несмотря на все эти логически безупречные мысли, рыжего мужчину не покидало ощущение ужаса от непоправимости того, что он сделал.

«Ты должен был это сделать, — сказал он себе тогда. — И нечего теперь скулить». Обойдя театр по узкой асфальтовой дорожке, он сел в припаркованную у бордюра «девятку» и повернул ключ зажигания.

Если бы, после того как пистолет и перчатки оказались в урне, рыжий мужчина обернулся, он бы заметил, как невысокий тощий человек, сидевший на лавочке в сквере, вытянул шею и с любопытством посмотрел ему вслед. Но он не обернулся, и маневр тощего человечка остался незамеченным.

Возле Большого театра было людно и суматошно. Несколько машин милиции, «скорая помощь», какие-то черные лимузины с мигалками, милиционеры, снующие туда-сюда вдоль огороженного «периметра», — все это создавало обстановку ажиотажа.

— Видать, что-то важное, — заметил приятелю пожилой мужчина, стоявший в паре метров от ограждения. — Помню, у меня свекра обокрали, так менты два часа добирались. Приехали, посмотрели и уехали. А тут гляди какое столпотворение!

— Да, — подтвердил его собеседник. — Видать, кого-то важного шлепнули.

Мимо них прошли двое мужчин в темных костюмах, с сурово поджатыми губами. Они, почти не замедляя шага, показали милиционеру, охранявшему ограждение, темно-коричневые корочки удостоверений и проследовали дальше. Милиционер лишь растерянно посторонился.

— Фээсбэ, — хриплым шепотом произнес пожилой мужчина своему приятелю.

— Точно, — кивнул тот. — Ну, теперь заварится каша. Надо будет сегодня вечером новости посмотреть. Черт его знает, кого там пришили. Может, мы уже час как без президента живем, а?

— Типун тебе на язык! — нахмурился пожилой.

Его собеседник рассмеялся.

— Шучу, шучу! — сказал он сквозь смех. — Но посмотреть все равно стоит. Случись что с тобой или со мной — никто и не вздрогнет. А тут целый парад устроили.

— Мы с тобой простые люди, а тут, по всему видать, дело государственное, — резонно рассудил пожилой.

И был прав.

2

«Как быстро летит время. И с каждым днем все быстрее и быстрее. Когда-то год тянулся, как вечность; казалось, конца ему не будет. А как он был насыщен событиями! А тут… Утром встал, побрился, оделся, пришел на работу, просмотрел дело, расспросил свидетелей, получил вздрючку от начальства — и двух месяцев как не бывало. Жизнь состоит из череды дел, лиц, скандалов, выяснения отношений, встреч с подонками, реже — с хорошими людьми, волнений за кого-то, опасений за себя. И глазом моргнуть не успеваешь, как все это, еще вчера такое новое и свежее, превращается в древнее прошлое. Черт, как быстро проходит жизнь…»

Следователь Генеральной прокуратуры Александр Борисович Турецкий был сегодня не в духе. Два дня назад он проводил жену и дочь. Жену — в подмосковный дом отдыха, дочь — в пионерский («Или как он там теперь называется?») лагерь под Анапу. Поначалу перспектива прожить две недели без жены и вдохнуть полной грудью давно позабытый холостяцкий запах свободы обрадовала Турецкого. Но уже на вторые сутки пустая квартира, холодный ужин и еще более холодная постель стали действовать на Александра Борисовича удручающе.

«Да что со мной такое? — с негодованием думал Турецкий. — В командировках никогда такого не чувствовал, а теперь… накатило!»

Вчерашний день прошел как обычно, но вечером на Турецкого ни с того ни с сего навалилась хандра. Он ехал в мерно покачивающемся вагоне метро с недочитанной газеткой в руке и вдруг обратил внимание на то, что вся молодежь — а на этой ветке всегда полно молодежи — читает книжки. Яркие, глянцевые. Старики — те в основном прочесывали глазами газетные строчки. Реже — журнальные. Турецкий перевел взгляд на свою газетку и грустно усмехнулся. Он попытался припомнить, когда в последний раз читал книгу… Месяц назад? Или два?

«Деградирую», — уныло подумал Турецкий.

Проходя мимо лотка с книгами, Турецкий остановился и окинул взглядом все это сверкающее и переливающееся добро.

— Вам что-нибудь подсказать? — участливо обратилась к нему продавщица, блондинка с огромными серыми глазами, молоденькая, совсем еще девочка.

Турецкий улыбнулся блондинке:

— Подскажите, если не трудно.

— А вас что интересует? — затараторила девушка, блеснув белоснежными зубами. — Детективы? Фантастика? Фэнтези?

— Фэнтези? — Турецкий пожал плечами. — Не знаю, золотце. Мне бы что-нибудь интересное. Чтобы в метро читать.

— Хм. — Девушка задумалась. — Вот, — сказала она и показала пальчиком на толстую синюю книгу с золотым тиснением. «Рассказы о прошлом» — гласило название книги. — Как раз для вашего возраста, — улыбнулась продавщица.

«Для моего возраста», — мысленно повторил Турецкий. Фраза эта была неприятной. Она здорово его разозлила. С каких это пор «рассказы о прошлом» стали иметь прямое отношение к его возрасту?

— Спасибо, — с холодной усмешкой поблагодарил Турецкий. — А можно посмотреть что-нибудь, что соответствует вашему возрасту?

— Пожалуйста. — Девушка вынула из стопки небольшую книжку и протянула ее Турецкому: — Вот. Это латиноамериканский автор. Творец новой мифологии.

— Творец мифологии? Это как раз по мне.

— Вы любите мифологию? — улыбнулась девушка.

— Не особо. Но по долгу службы мне приходится иметь дело с теми, кто ее «творит». Сколько стоит это удовольствие?

— Сто двадцать рублей.

— Не слабо.

Турецкий достал бумажник, вынул сотку и два червонца и протянул их девушке.

— Читайте на здоровье! — пожелала она, пряча деньги в кармашек синего форменного фартука.

Тут к лотку подошли два молодых парня с какими-то дикими начесами на головах и с серьгами в ноздрях, и девушка переключилась на них, потеряв к Турецкому всяческий интерес.

«Ноздрю, что ли, проколоть?» — меланхолично подумал Турецкий.

Вечером, перед сном, Турецкий взялся за чтение. Однако дальше предисловия он не пошел. Писатель, бородатый латиноамериканский мужик лет пятидесяти, поучал его, Александра Борисовича Турецкого, как ему найти цель в жизни, как правильно, не сбившись, пройти свой путь, какое тайное послание искать в книге и как ее правильно читать. Делал он это с таким пафосом, словно примерял нимб на свою плешивую башку. Но нимб писателю явно был не по размеру.

Вначале Турецкому стало смешно, потом скучно, а под конец — и вовсе грустно. «И такую чушь читает нынешняя молодежь, — подумал он, тщательно прицелился и запустил книжкой в урну, стоявшую у письменного стола. — Нет. Все-таки у зрелого возраста есть свои преимущества».

Ему вдруг вспомнилась девушка-продавщица, такая тоненькая и изящная, с такими огромными серыми глазами. Красивая девчонка. «Дуралей, она ведь годится тебе в дочери», — саркастически сказал себе Турецкий. Он стал припоминать женщин, которые у него были. Молодые, зрелые, блондинки, брюнетки… Иных он почти уже и не помнил. Другие вызывали у него усмешку. А ведь когда-то, в юности, он готов был отдать полжизни за то, чтобы красивая девчонка легла с ним в постель. Вот и отдал…

Впрочем, их было немало, этих женщин, и Турецкий вполне мог чувствовать себя удовлетворенным. Как бы неумело ни строил он свою жизнь (а Александр Борисович вовсе не был уверен в том, что жизнь его была построена неумело), в ней, в этой жизни, было много хорошего, и даже прекрасного. Любовь, дружба, уважение коллег, удовлетворение от хорошо сделанной работы — все это было. Было…

Уснул Александр Борисович успокоенным, но на утро старая хандра вновь в полный голос заговорила о себе.

Секретарь Меркулова Клавдия Сергеевна кокетливо улыбнулась Турецкому и поправила выбившийся из прически локон.

— Ах, Александр Борисович! — зазвенел ее голос. — Легки на помине. Проходите в кабинет, Константин Дмитриевич вас ждет.

— Спасибо, Клавочка, — ответил Турецкий и зашагал к кабинету, но вдруг на полпути остановился, обернулся и внимательно посмотрел на Клаву. — Клавдия Сергеевна, — нахмурившись, произнес он, — что с вами?

— А что со мной? — встревожилась Клава.

— Ваше лицо, — так же хмуро сказал Турецкий. — Вы видели его сегодня?

Клава испуганно вскинула руки к побледневшему от страха лицу:

— А что с моим лицом?

Турецкий подошел к столу секретарши, нагнулся к Клаве, улыбнулся, сверкнув белыми зубами, и сообщил ей доверительным шепотом:

— Оно прекрасно!

После чего со смехом прошествовал в кабинет начальника, оставив бедную Клавочку в странном состоянии — гремучей смеси из удовольствия, смущения и негодования.

— Ну, и как тебе без жены? — с ехидцей в голосе встретил его Меркулов. — Живется-можется?

— Живется, — угрюмо ответил Александр Борисович. — Но не можется.

— Чем занимаешься вечерами?

— Книжки читаю.

Меркулов донжуански усмехнулся.

— Да-а, Санек, потерял ты былую хватку, потерял. А помнится, таким орлом раньше был, в былые-то времена.

«Опять былые времена, — с неудовольствием подумал Турецкий. — И чего это в последние дни все вокруг кинулись сбрасывать меня со счетов? Рожа у меня, что ли, такая?»

— Да на себя посмотри, — парировал Турецкий. — Совсем старик. Седых волос уже больше, чем снега на Казбеке.

— А ты слыхал такую поговорку: седина в бороду — бес в ребро?

— Слыхал, Костя. Только ведь это не про тебя. Примерней семьянина, чем ты, в мире не найдешь.

Мужчины переглянулись и вздохнули.

— Ладно, — закрыл тему Меркулов. — Не будем больше о грустном. Давай к делу.

Через пять минут страсти в кабинете Меркулова разбушевались не на шутку.

— Я понимаю, — возмущался Турецкий, — понимаю, что дело важное, но, Константин Дмитриевич, пойми и ты меня! На мне и так висят два тухляка. Что прикажешь с ними делать?

Меркулов мягко улыбнулся и сказал негромким, доброжелательным голосом:

— Тише, Саня, не горячись. Что-нибудь придумаем.

— Да уж, — хмыкнул Турецкий, — придумаешь ты. После твоих придумок у меня бессонница начинается. Так что давай уж без фантазий. Черт, нет бы послать меня в командировку, куда-нибудь в теплые, благодатные края. Нервы подлечить, морским воздухом подышать. Но нет! Такие предложения от тебя не поступают. А вот носиться, высунув язык, по пыльной, знойной Москве — это пожалуйста. На это у нас Александр Борисович Турецкий большой мастер!

Меркулов добродушно улыбнулся:

— Да, Саня, я вижу, холостяцкая жизнь действует на тебя не лучшим образом. Посмотри на себя со стороны — дерганый, нервный, недовольный жизнью. А ты попробуй относиться к этому иначе.

— Это как же? — криво усмехнулся Турецкий.

— Ну… — Меркулов пожал плечами. — Считай, что я подкидываю тебе это дельце по дружбе.

— Не подкидываешь, а навешиваешь, — поправил начальника Турецкий. — Хороша дружба. Я с твоими тухляками на шее скоро на дно пойду. Как «Титаник».

Меркулов весело прищурился:

— Не пойдешь. Ты у нас мужик крепкий. И спеца лучше тебя мне не найти.

Турецкий неодобрительно покосился на Меркулова и устало вздохнул.

— Правду говорят, что лесть открывает все двери, — резюмировал он. — Ну ладно, все равно мне от этого дела не отвертеться, так что хватит лирики. Так, говоришь, кроме дежурной оперативно-следственной группы там и фээсбэшники побывали?

— Побывали, Саня, побывали. Да только толку от них было мало. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Судя по тому, как чисто все было сделано, убийца — профи. И ведь место-то выбрал какое людное! Самое интересное, что выстрела никто не слышал.

По лицу Турецкого пробежала тень.

— Это странно, — раздумчиво сказал он. — Даже если на стволе имелся глушитель, хлопок должен был быть довольно сильным.

— Вот и я о том же, — согласился Меркулов, радуясь в душе, что сумел зацепить важняка фактами. — Впрочем, музыка вполне могла заглушить хлопок. Нужно было только дождаться громкого аккорда.

— А что там шло?

— «Похождения повесы».

— Судя по названию, вещь веселая? — спросил Турецкий.

Меркулов взъерошил ладонью волосы.

— Угу, — прогудел он. — Про одного парня, который решил в корне изменить свою жизнь. Совершил сделку с сатаной, а когда пришло время платить, у парня вдруг проснулась совесть.

— Знакомый сюжет.

— И главное, очень жизненный, — усмехнулся Меркулов. — Когда доходит дело до расплаты, у этих парней всегда просыпается совесть. В общем, Саша, дело обстоит так…

Но тут дверь кабинета отворилась, и Клавдия Сергеевна внесла поднос, на котором красовалась чашка с кофе для Турецкого и стеклянный стакан с темнокрасным чаем — для Меркулова. В блюдечке лежали две чайные ложки и несколько кубиков сахара. Клавдия Сергеевна аккуратно поставила поднос на стол.

— Спасибо, Клавочка, — улыбнулся Меркулов. Перевел взгляд на Турецкого и добавил: — А ты брось ухмыляться.

— Ого! — весело воскликнул Турецкий. — Какое внимание!

— Это входит в мои служебные обязанности, — весело парировала Клавдия Сергеевна. Затем одарила Турецкого торжествующей улыбкой и покинула кабинет, гордо подняв голову.

— Ну что, отбрила она тебя? — заметил Меркулов, как только дверь за секретаршей закрылась. — Будешь знать, как воображать. Но — к делу. Сегодня утром мне звонил один важный человек.

— Насколько важный?

— Очень важный. Так вот, кое-кто там, наверху, — Меркулов поднял палец к потолку, — заинтересован в том, чтобы убийца Кожухова был найден быстро и без излишней огласки.

Меркулов взял со стола чашку с чаем, поднес ее ко рту и сделал большой глоток. Турецкий следил за его движениями задумчивым, слегка рассеянным взглядом.

— Ну насчет быстро — это я и сам бы хотел, — сказал Турецкий. — А что значит — без огласки?

Меркулов поставил чашку на стол и пристально посмотрел на Александра Борисовича:

— Это значит, что до поры до времени нам лучше не беседовать об этом с журналистами. Никакой шумихи. Кроме той, что уже поднялась.

— Думаешь, это поможет? — с сомнением спросил Турецкий. — Кожухов был главным редактором крупнейшей газеты. А у журналистов дух корпоративности почище нашего. Для них узнать детали этого дела — вопрос чести.

— Со временем узнают, — сказал Меркулов. — Но не сейчас.

— Откуда такая конспирация?

— А откуда такое любопытство?

Турецкий пожал плечами:

— Моя профессия — задавать вопросы.

— Это верно, — кивнул Меркулов. — А их профессия — уклоняться от расспросов. Налицо конфликт интересов, правда? — Он улыбнулся. — Ладно, Александр Борисыч, давай к делу. Съезди на Новокузнецкую и ознакомься с протоколами осмотра места происшествия и с заключением судмедэксперта. Больших горизонтов, судя по всему, эта поездка перед тобой не откроет, но все-таки… С сегодняшнего дня ты официально возглавляешь оперативно-следственную бригаду. И не надо мученических гримас. На это дело тебя посылаю не я, на это дело тебя посылает родина.

— Главное, чтобы она не послала меня слишком далеко, а то можно и не вернуться, — меланхолически заметил Турецкий.

3

— Здравствуйте! — Невысокий крепкий мужчина протянул Турецкому руку. — Следователь Звягинцев.

— Александр Борисович Турецкий, следователь Генпрокуратуры, — отрекомендовался Турецкий, пожимая Звягинцеву руку.

У Звягинцева было усталое, желтоватое лицо. Он достал сигарету и закурил.

— Я читал материалы дела, — начал Турецкий. — Но мне хотелось бы услышать ваше личное мнение.

— Никто ничего не видел. Никто ничего не знает, — ответил следователь.

Турецкий пристально на него посмотрел. Следователь смутился.

— Ладно, — сказал он. — Если хотите узнать мое мнение, тут происходит что-то странное.

— Из чего вы это заключили?

— Из фактов, Александр Борисович. — Звягинцев глубоко затянулся. Он держал сигарету не на отлет, а в пригоршне, как старые, опытные солдаты, которые прячут мерцание огонька от неприятеля.

— Так почему вам кажется, что это дело странное? — повторил Турецкий.

Звягинцев прищурился и усмехнулся:

— Ну, судите сами. Все билеты на спектакль были проданы, так? Смотритель увидел, что дверь ложи приоткрыта, постучался и вошел. Кожухов был мертв.

Но два места в ложе, рядом с ним, пустовали. Спрашивается — почему?

— И почему же?

— Да потому, что там сидели убийцы!

— Ну, — Турецкий пожал плечами, — может, людям не понравился спектакль и они ушли пораньше.

— Эта версия тоже приходила мне в голову, — не обращая внимания на иронию в голосе Турецкого, продолжил Звягинцев. — Но есть у меня и еще одно предположение.

— Излагайте.

— Охрана, — тихо произнес Звягинцев. — Там могла сидеть охрана Кожухова. Вы ведь читали в деле, что в последние дни Кожухова никто не видел. Считалось, что он заболел. Но разве больной человек пойдет в театр? И потом, в последний день, когда Кожухов был на службе, его секретарша видела двух высоких мужчин, которые поджидали Кожухова в приемной, а когда он вышел, тут же пристроились к нему. Причем один вышел из приемной первым, а второй пристроился за Кожуховым, замыкая шествие.

Звягинцев снова, еще глубже прежнего, затянулся сигаретой и посмотрел на Турецкого, словно спрашивал, оценил ли важняк всю неоспоримость его версии.

— Давайте дальше, — коротко сказал Турецкий.

— Хорошо. Дальше так дальше. Я думаю, что Кожухов не ходил на работу, потому что ему угрожали. И кто-то знал, что ему угрожает опасность, и приставил к нему людей для охраны. Вот в этом-то и заключается основная загадка. На кой черт нужно было приставлять к журналисту охрану?

— Ну, журналистов тоже иногда убивают, — пожал плечами Турецкий. — Вспомните Дмитрия Холодова…

Звягинцев махнул сигаретой.

— Дело не в этом, Александр Борисович. Тем более что ничего сенсационного Кожухов не написал, никого не разоблачал.

— Похоже, у вас есть собственная версия всего происшедшего?

— Есть, — кивнул Звягинцев. — Но, думаю, она не слишком отличается от вашей.

— В таком случае озвучьте ее поскорей, и мы сравним.

— Озвучить? Пожалуйста. Бизнес! Кто-то захотел прибрать газету к своим рукам. Кожухов узнал об этом и нанял охранников. А они его шлепнули.

Звягинцев отбросил окурок, достал из кармана новую пачку сигарет, вытряхнул одну, вставил ее в рот и, чиркнув зажигалкой, посмотрел на Турецкого с хищным прищуром.

— Что ж, может быть, может быть… — задумчиво произнес Турецкий.

— Да не может быть, а факт! Хотя… это, конечно, всего лишь мое мнение.

В кармане у Турецкого зажужжал мобильник.

— Александр Борисович, ты еще там? — пробасил в трубку Меркулов.

— Да.

— Тогда жди у входа. Сейчас тебя подберет машина.

— А что случилось?

— Сейчас расскажу…

4

Погода была чудесная. Вечернее солнце пекло уже умеренно, ветерок, легкий и прохладный, тихонько ворошил тонкие ветви лип.

Тощий человечек с маленькой плешивой головой сидел в летнем кафе и пил пиво. Он пил маленькими глотками, блаженно прикрывая слезящиеся глазки и причмокивая губами. Напротив плешивого расположился другой мужчина. Он был невысок, но коренаст, одет в добротный пиджак и, в противоположность плешивому, имел лицо хмурое, хладнокровное и уверенное.

— Ну, — сказал (а вернее, даже приказал) хмурый, — рассказывай!

На лице плешивого появилась гнусная улыбочка.

— А как насчет оплаты? — протянул он.

— Как всегда, — ответил хмурый. — Деньги ты получишь, но лишь в том случае, если информация будет действительно ценной.

Плешивый подозрительно прищурился:

— Имейте в виду, если вы мне не заплатите, я положу нашему сотрудничеству конец. А для вас это будет не меньший удар, чем для меня.

— Это как сказать, — с ухмылкой произнес хмурый и, в свою очередь, положил на стол увесистый кулак. — Рассказывай. А уж мы тебя не обидим.

Лицо плешивого осветилось улыбкой. Казалось, что странный и грубоватый ответ хмурого удовлетворил его целиком и полностью.

— В общем, дело было так, — начал плешивый. — Сижу я, значит, на лавочке перед Большим, щурюсь на солнышко. Погода хорошая, птички поют…

— Ближе к делу, Борисов, — сурово сказал хмурый, впервые называя собеседника по фамилии. Похоже, тому такое вежливое обращение понравилось. По крайней мере, он затараторил с еще большей быстротой и готовностью:

— Ну вот я и говорю: вечер — самое оно! Ни ветерка, ни дождинки, далеко видать. И вот вижу я, как из дверей Большого театра выходит мужик. По походке сразу понимаю, что он не в себе…

— Вот как? И в чем же это выражалось?

— Если не будете перебивать, то скоро узнаете, — сострил плешивый и сам улыбнулся своей шутке.

Поскольку хмурый ничего не ответил на это замечание, плешивый продолжил: — Вот, значит, вышел он из театра, этот мужик-то, быстренько оглянулся по сторонам, вот этак вот… — Плешивый пару раз крутанул головой, демонстрируя странное поведение незнакомца. — …А потом сунул руку в карман, быстренько вынул эту штуковину и швырнул ее в урну.

— Штуковину? — сдвинул брови хмурый.

Плешивый радостно кивнул:

— Ну да! Штуковину!

— Какую штуковину? — спокойно, без всякого раздражения переспросил хмурый.

— Вот те на! А я откуда знаю? Между нами метров двадцать было!

— Ты же говорил, что «далеко было видать».

— Ну да, говорил. Но я тогда не касался подробностей. А как коснулся, так оно и стало мне мешать. В смысле — солнце.

— Ладно, продолжай, — разрешил хмурый.

— Ну вот. Бросил, стало быть, в урну свою штуковину и зашагал. Я, как только он за угол свернул, хотел сразу проверить, да лень было со скамейки вставать. А потом понаехали ваши и мне вообще не было никакого резону высовываться. — Плешивый осклабил в сардонической усмешке- гниловатые зубы. — Чтобы меня, как того верблюда, к делу пришили? Благодарю покорно! Мы это уже проходили, и не раз!

Хмурый задумчиво постучал по столу пальцами.

— Так, значит, эта штуковина все еще там? — негромко спросил он.

Плешивый пожал плечами:

— А хрен ее знает. Может, и там. Только вы меня недослушали.

— Недослушал?

— Нет!

Бегающие глазки Борисова хитренько сощурились. Он лег грудью на стол и, приблизив лицо к хмурому, хрипло зашептал:

— Я ведь узнал того парня. Ну, который штуковину в урну бросил.

— Вот как? — машинально отстраняясь, удивился хмурый. — И кто же это был?

Плешивый хорошенько огляделся, затем вновь нагнулся к хмурому и сказал, сильно понизив голос:

— Один из ваших.

Хмурый прищурился.

— Кто? — коротко и жестко спросил он.

Плешивый выдержал трагическую паузу и лишь затем ответил:

— Богачев. Сергей Сергеевич. Я у него проходил пару лет назад по делу о грабеже. Слава Богу, свидетелем, иначе бы я тут перед вами не сидел.

Борисов усмехнулся и снова взялся за свое пиво, с довольной улыбкой разглядывая вытянувшееся от удивления лицо оперативника Сафонова.

5

Два молодых парня стояли в нескольких шагах от урны и с видимым интересом наблюдали за всем происходящим. От избытка впечатлений они весело подхихикивали, комментируя происходящее действо. Оперативник Сафонов повернулся к ним и по лицу его пробежала тень.

— Понятые, подойдите поближе, — строго сказал он парням.

Парни с готовностью подошли поближе.

— В вашем присутствии будет произведен осмотр урны, — строгим, официальным тоном произнес Сафонов и кивнул сержанту.

При слове «урна» парни весело хмыкнули, но оперативник строго посмотрел на них, и они мгновенно (хоть и не без усилия) придали своим лицам серьезное выражение.

Изъятие «штуковины» заняло не меньше минуты. Моложавый сержант вынул ее из урны и положил на приготовленную тряпочку.

— Ого! — воскликнул первый парень.

— Вот это да! — восхищенно ахнул второй.

Сафонов метнул на парней сердитый взгляд.

— Извините, товарищ милиционер, — жалобно произнес один из парней. — Я такие игрушки только по телевизору видел.

— А вживую все выглядит гораздо эффектней, — поддакнул второй.

— Пистолет Макарова с глушителем, а также хлопчатобумажные перчатки, — доложил сержант.

— Вижу, — отозвался Сафонов. Нахмурился и подумал: «Надо же, не соврал старикашка. Неужели и правда Богачев? Ну, Сергей Сергеевич, не сносить тебе головы».

— Товарищ милиционер, — обратился к нему один из парней. — А курить можно?

— После того, как поставите автографы.

— Тогда давайте скорей, мы на занятия опаздываем.

Сафонов пристально на них посмотрел, затем достал из кармана пачку «Петра» и протянул парням.

— Держите… дети, — беззлобно сказал он.

6

Допрос продолжался уже десять минут. Невысокий коренастый мужчина с потным лицом и рыжеватыми, аккуратно зачесанными набок волосами сидел на своем стуле сгорбившись и поглядывал на Турецкого с выражением невыносимой скуки в усталых, красных от бессонницы глазах. Выглядел он очень скверно. Глубоко запавшие глаза, осунувшееся лицо.

— Сергей Сергеевич, — обратился к нему Турецкий, — вы неважно выглядите. Вы спали сегодня ночью?

Богачев повел затекшими плечами и иронически усмехнулся.

— А вам какое дело? — грубо спросил он.

— Да, собственно, никакого. Просто мне бы не хотелось, чтобы вы упали в обморок прямо во время беседы.

— Допроса, — желчно поправил Богачев. — Успокойтесь, я не грохнусь со стула. А если и грохнусь — так вам даже и лучше. Раскрою себе череп, и дело будет закрыто.

Взгляд Турецкого оставался спокойным и невозмутимым. Однако уголки губ едва заметно дрогнули.

— Что ж, — нахмурившись, сказал он, — если у вас есть силы на остроты, значит, вы в состоянии отвечать на мои вопросы. — Турецкий достал из пачки сигарету и закурил. Покуривая и пуская дым уголком рта, он выдержал паузу, разглядывая Богачева в упор.

Несмотря на желчность и вызывающий апломб, капитан милиции Богачев заметно нервничал. Казалось, тишина угнетающе действует на него. В конце концов он не выдержал и громко сказал:

— Ну! Вы будете меня допрашивать или нет?

Турецкий откинулся на спинку стула.

— Буду, — негромко сказал он. Выпустил дым и спросил: — Сергей Сергеевич, это вы убили Матвея Ивановича Кожухова?

— Нет, — холодно ответил Богачев. — Не я. Я понятия не имею, кто такой этот ваш Кожухов. Мне плевать и на вас и на вашего Кожухова. Я ясно выражаюсь?

Турецкий вздохнул:

— Ладно. Поставим вопрос иначе. Где вы были позавчера вечером между шестью и восемью часами?

— Гулял по Москве. Я, знаете ли, люблю столицу. Особенно летом. На улицах так много красивых девушек! И платьица у них, знаете ли, такие… возбуждающие. В обтяжку! — Богачев попытался изобразить на своем лице сальную улыбку, но у него это плохо получилось.

Глаза его по-прежнему яростно блестели из-под насупленных бровей.

— Что ж, Москва — красивый город, — согласился Турецкий. — И, кстати сказать, не вы один любите гулять по ее улочкам теплыми вечерами. — Турецкий положил ладонь на серую папку. — Здесь у меня лежат показания одного славного малого, который обожает в хорошую погоду посидеть на скамейке у Большого театра. Позавчера вечером он тоже был там. И знаете, кого он увидел?

— Ну и кого же? — ощерился Богачев. — Папу Римского?

Турецкий грустно покачал головой:

— Если бы… Нет, Сергей Сергеевич, он увидел вас. Олег Петрович Борисов проходил у вас по одному делу пару лет назад. Не припоминаете?

— У меня плохая память на фамилии.

— Бывает, — кивнул Турецкий. — А вот у Олега Петровича Борисова с памятью все в порядке. Так вот, он увидел, как вы вышли из Большого театра и выбросили в урну одну, как он выразился, «штуковину». И, к вашему великому несчастью, мы эту «штуковину» извлекли.

— Поздравляю! — ехидно ответил Богачев.

— Самое интересное, что «штуковина» эта оказалась пистолетом Макарова с навинченным на ствол глушителем. Экспертиза показала, что Матвей Кожухов был убит именно из этого оружия.

Богачев поднял на Турецкого пылающий взгляд.

— Ну а я здесь при чем? — резко спросил он. — Какое отношение я имею ко всему этому бреду?

— Самое прямое. Если верить Борисову, пистолет в урну выбросили именно вы.

— Да ну? И как вы это докажете? Даже если ваш Борисов не ошибается и это действительно был я — как вы докажете, что я выбросил в урну пистолет, а не пустую бутылку? За день мимо урны проходит масса народу, и каждый что-нибудь бросает. Вы что же, всех их арестуете?

Взгляд Турецкого стал холодным.

— Оставьте этот гаерский тон, — жестко сказал он. — Мы с вами не в цирке.

— Другого вы не заслуживаете, — парировал Богачев. — Я сам сыскарь и знаю, как делаются такие дела. Подозреваемых у вас нет, а начальство торопит. И тут вам попадается этот Борисов. Уж не знаю, где вы его откопали. Два года назад он проходил свидетелем по делу о грабеже. Я хотел посадить его на нары, потому что этот мерзавец был виновен, но у меня не хватило улик. Ему тогда удалось отвертеться, но обиду он затаил. И вот у него появился прекрасный шанс отомстить мне. А вы и рады. Борисов дает против меня показания, вы — закрываете дело. И все довольны! Преступник наказан, да? Но знаете что… — Богачев сощурился: — Ищите себе козла отпущения в другом месте, ясно? Я не идиот, чтобы рыть себе яму.

Лицо Богачева стало еще бледнее, чем прежде. Пламенный монолог сильно подорвал его силы. Похоже было, что он не спал не только минувшую ночь, но и предыдущую. «Мужик едва держится на ногах», — подумал Турецкий, пристально разглядывая Богачева. И сменил тон.

— Зря вы так, Сергей Сергеевич, — спокойно и ровно сказал Турецкий, стряхивая с сигареты пепел. — Я не рою яму, я пытаюсь установить истину.

Вы ведь в милиции уже пятнадцать лет и сами не раз занимались этим.

— Это точно, — кивнул Богачев. — Пятнадцать лет. — Он осклабил желтозубый рот в мрачной усмешке: — Бандиты, которых я сажаю в тюрьму, выходят оттуда через несколько лет и становятся уважаемыми членами общества. У них есть деньги, квартиры, дома, шикарные тачки. А я живу в двухкомнатной хрущовке с женой и сыном. И когда в мой дом приходит несчастье, я ничего не могу сделать. Оказывается, что я нищий! Я не могу помочь своему собственному ребенку. Понимаете — ребенку! Маленькому человечку, который ни перед кем не виноват. Что же я после этого за мужик? — Лицо его исказилось мучительной судорогой. — А эти сволочи, — злобно продолжил он, — смотрят на меня и усмехаются мне в лицо. Так кто же из нас правильней живет — я или они?

В лице Турецкого не дрогнул ни один мускул. Казалось, на него этот пламенный монолог не произвел никакого эффекта.

— Ну, подонки во все времена жили лучше честных людей, — пожал он плечами. — И не стоит по этому поводу ломать стулья. Каждый из нас сам выбирает свою судьбу. Но если у тебя в кармане пусто, это еще не повод хвататься за пистолет… Однако продолжим. Вы что-то сказали о своем сыне. Могу я узнать, что с ним случилось?

Яростный блеск в глазах Богачева потух. Плечи его обвисли. На лице застыло беспомощное выражение.

«Заговорился и выболтал лишнее», — понял Турецкий. С людьми это случалось, и довольно часто. Но чтобы сам сыщик — а ведь Сергей Богачев был старшим опером — допустил такую оплошность — это было редчайшим случаем. Вероятно, сказалось нервное напряжение и бессонные ночи.

— Я устал, — угрюмо пробурчал Богачев. — Я больше ничего не скажу, пока не высплюсь. Отведите меня в камеру.

7

Жена Богачева, полная, одутловатая женщина с усталым лицом, сидела напротив Турецкого, опустив голову (она живо напомнила ему Богачева), и теребила белыми пальцами обтрепанный край фартука.

— Елена Петровна, что с вашим сыном? — стараясь говорить как можно вежливей, спросил Турецкий.

Женщина насторожилась. Она подняла на Турецкого подозрительные глаза и спросила:

— А кто вам рассказал про сына? Сергей?

Турецкий кивнул:

— Да.

Богачева вскинула руки и прижала ладони к лицу:

— О Господи! Не знаю, как я перенесла это…

Она замолчала. Турецкий выдержал паузу и тихо спросил:

— Вам трудно говорить?

— Говорить? — Женщина убрала ладони от лица и горько усмехнулась: — Нет. Говорить мне не трудно. Как вы сказали, вас зовут?

— Александр Борисович.

— Наш сын болен, Александр Борисович. Страшно болен. Месяц назад нам сказали, что ему нужна срочная операция на спинном мозге. Представляете? Пятилетнему малютке! Нам с Сережей сказали, что в России такую операцию не делают. Специалисты есть только в Германии. Но эта операция стоит денег… Таких денег, каких мы никогда в глаза не видели.

— Сколько? — коротко спросил Турецкий.

— Тридцать тысяч долларов. И еще пятнадцать на послеоперационную реабилитацию. Это не считая затрат на дорогу.

Она вновь замолчала. Турецкий чувствовал себя настоящим палачом, но ему необходимо было получить информацию и, мгновение поколебавшись, он продолжил беседу:

— Простите, что заговорил об этом. Мне очень жаль, что так…

Женщина усмехнулась и махнула рукой.

— Ах, оставьте. Всем плевать. Всем плевать на нашего малыша, кроме нас с Сережей. Врачи могут спокойно смотреть на то, как крошечный мальчик умирает у них на глазах. Все, о чем они думают, — это деньги. Но, слава Богу, скоро все будет в порядке.

— Что вы имеете в виду?

— Что я имею в виду? — Она улыбнулась. Улыбка получилась нервной, почти злобной. Турецкий с удивлением отметил про себя, как Богачева похожа на своего мужа. Удивительно похожа. Общее горе наложило на их лица одинаковый отпечаток, заставило их одинаково чувствовать, одинаково жить. — Я имею в виду только то, что сказала. С моим мальчиком все будет в порядке!

«Вот, значит, в чем дело», — понял Турецкий.

— Елена Петровна, а… где сейчас ваш сын?

— А вы не догадываетесь? — По пухлому лицу Богачевой вновь скользнула усмешка. — Он в Германии. Завтра ему сделают операцию. Деньги уже перечислены.

8

Турецкий сидел в кабинете у Меркулова и глядел в окно. Небо было чистым, солнце светило ярко, но далеко на востоке уже стали собираться тучи, предвещая скорую грозу.

— Не понимаю, что тебя мучает, — недоумевал.

Меркулов, отнимая от губ граненый стакан с красным, крепким чаем. — Человек пошел на убийство и тем самым вычеркнул себя из списка нормальных людей.

Турецкий повернулся к Меркулову.

— Конечно, Костя… Конечно, ты прав. Но тут вот в чем загвоздка. Поначалу я думал, что всему причиной обыкновенная корысть. Он так горячо излагал мне свои взгляды на жизнь. Дескать, сволочи и подонки богатеют, а мы, честные менты, остаемся в заднице.

— В его словах есть доля истины, — заметил Меркулов.

— Еще бы, — кивнул Турецкий. — Но, оказывается, все не так просто, как я думал. Он пошел на убийство ради своего сынишки. Мальчугану нужна срочная операция. А операция, как ты сам понимаешь, стоит громадных денег. — Турецкий пристально посмотрел в глаза Меркулову. — Где гарантия, что мы с тобой на его месте не поступили бы так же?

— Это риторический вопрос или я должен на него ответить? — осведомился Меркулов.

— Не будем об этом, — махнул рукой Турецкий. — Мальчик уже в Германии. Завтра ему сделают операцию. К тому же Богачев во всем сознался. Правда, имя заказчика он не назвал. Да и мотив себе придумал какой-то… глуповатый.

— Месть?

Турецкий кивнул:

— Да. Он, видите ли, убил Кожухова из-за личной неприязни. Якобы тот написал про него что-то такое… — Турецкий помахал в воздухе растопыренными пальцами. — В общем, оскорбил его честь и достоинство.

— А что, и правда была статья?

— Да туфта это все. Два года назад в «Российских известиях» появилась заметка о коррупции в рядах нашей доблестной милиции. Богачев утверждает, что принял ее на свой счет. Поэтому и убил.

— Н-да… — Меркулов отхлебнул чаю и облизнул мокрые губы. — Бред какой-то. Явно ведь заказное убийство.

— Вот и я о том же. Но Богачев молчит. И если он не заговорит, мы никогда не узнаем имена заказчиков. А он, похоже, не собирается этого делать.

— Похоже на договор, — заметил Меркулов. — Богачев убирает Кожухова, заказчик оплачивает операцию сына Богачева. После этого Богачев во всем сознается и идет по сто пятой статье.

— Вот именно! — горячо откликнулся Турецкий. — А сажать в тюрьму человека, доведенного до преступления горем и безденежьем, у меня нет никакого желания. К тому же… — Где-то запиликал телефон. — Это у меня, — сказал Турецкий и достал «трубу» из кармана пиджака. — Турецкий у телефона. Слушаю вас…

9

Участковый инспектор был сед и добродушен. В его больших карих глазах светились мудрость и готовность принять от жизни любой сюрприз, даже самый неприятный.

— Соседский мальчик увидел утром в глазок, как какой-то мужчина выходит из квартиры со свертком под мышкой, — рассказывал инспектор Турецкому.

— Он что, услышал шум? — поинтересовался Турецкий, оглядывая квартиру.

— Кто?

— Мальчик.

Участковый улыбнулся и покачал белой головой:

— Нет. Как раз наоборот — все было тихо. Но мальчишка знал, что квартира Кожухова должна быть пустой. К тому же человек, который выходил из квартиры, явно старался не шуметь. Аккуратно прикрыл за собой дверь и даже шагал беззвучно. Пацан разбудил родителей, а они уже вызвали милицию.

— Бдительные пошли детки, — похвалил Турецкий. — Во сколько это было?

Участковый на мгновение задумался, потом сказал:

— Часов в шесть утра.

— Часов в шесть утра… — тихо повторил Турецкий и вновь внимательно оглядел квартиру покойного Матвея Ивановича Кожухова. — Интересно, а что этот хороший мальчик делал в шесть утра в прихожей?

— Хотел выйти покурить, — ответил участковый, невольно понизив голос. — Отец ему запрещает, поэтому пацан использует каждую возможность пополоскать легкие дымком. А перед тем как выйти в подъезд, всегда смотрит — нет ли кого на площадке. Чтобы не запалили и не нажаловались родителям.

— А еще говорят, что курить вредно, — с усмешкой заметил Турецкий. — Он огляделся. — Особо эти ребята не церемонились. А шума не было. Похоже на работу профессионалов.

— Мне тоже так кажется, — поддакнул участковый. — И замок вскрыли без скрипа. Классные домушники!

— Домушники, говорите? — Турецкий усмехнулся и едва заметно покачал головой.

— А вы сомневаетесь? — поднял брови участковый. — Посмотрите на стены: вместо картин — светлые прямоугольники. А в спальне шкатулка валяется нефритовая. Пустая.

— Точно, — согласился Турецкий, — валяется. И валяется на самом заметном месте, чтобы мы ее, не дай бог, не пропустили.

На лице участкового отразилось замешательство.

— Думаете, инсценировка? — недоверчиво спросил он.

— Не знаю. Но мы должны учесть все версии.

Участковый вздохнул:

— Уильям Оккам с вами не согласился бы.

— Кто? — изумленно посмотрел на участкового Турецкий.

— Уильям Оккам, — повторил тот. — Был такой философ. Он говорил: «Пытаясь разрешить загадку, из всех предположений выбирайте самое простое, ибо оно чаще всего и оказывается самым верным». Это называется… э-э…

— Лезвие Оккама, — подсказал Турецкий. — Где это вы понахватались, инспектор?

Участковый вынул платок, снял милицейскую фуражку и вытер морщинистый лоб.

— Книги люблю читать, — со скромной улыбкой ответил он.

— Как вас зовут?

— Федор Михайлович.

— Ого! — усмехнулся Турецкий. — Как Достоевского!

— Ага.

— Так вот, уважаемый Федор Михайлович, я прожил на свете меньше, чем вы, но понял, что в реальности все бывает гораздо сложнее, чем на бумаге, и самые невероятные предположения вполне могут оказаться правдой… Ладно, пойдем отсюда. Здесь больше не на что смотреть.

«Что же они здесь искали? — размышлял Турецкий, шагая по ступенькам вслед за участковым. — И кто это был?.. Ох-хо-хо… Ничего не понятно».

10

Сергей Богачев сидел на жесткой откидной лавке, обхватив рыжую голову широкими ладонями. Он не спал уже двое суток. Никак не получалось уснуть. Стоило ему закрыть глаза, как тут же в голову лезли всякие мысли, от которых становилось до того тошно и тяжело, что хоть вешайся. Даже мысль о сыне, о том, что теперь он спасен, не приносила большого облегчения.

«Да что же это такое? — думал Богачев. — Почему так неспокойно и тревожно на душе? Неужели я боюсь тюрьмы? Да плевать я на нее хотел! К тому же… этим продажным козлам из прокуратуры нужно еще доказать мою вину. А для этого им придется сильно попотеть».

В последние дни Богачев приучил себя к мысли, что все люди продажны, особенно те, кто облечен властью, и те, от кого зависят судьбы других людей. Эта мысль помогала ему смириться с собственным незавидным положением. Однако, как бы плохо он ни думал об окружающих, душевное равновесие все равно не наступало.

Богачев сжал голову пальцами и тихонько застонал. Никогда прежде он не замечал за собой такой чувствительности. По роду службы ему часто приходилось быть жестоким. Во время задержаний он бил людей, случалось, что и калечил их. Удовольствия он от этого никогда не испытывал, но и особых сожалений по поводу чьей-нибудь свернутой челюсти у него не было. Но то ведь были бандиты. И они были вооружены. И борьба часто шла на равных — не ты его, так он тебя. Но убивать — нет, убивать Богачеву до сих пор никого и никогда не приходилось. Он и табельным стволом за пятнадцать лет службы пользовался от силы пару раз. И стрелял только в воздух.

Долгая болезнь сына стоила Сергею Богачеву много нервов и сил. Нервы расходились, как черт в сосуде. Отыгрывался он, как и принято, на жене. А потом горько раскаивался и умолял Ленку простить его. Однажды, после очередного такого примирения, она посмотрела на него долгим грустным взглядом, пригладила рукой его непослушные рыжие волосы и сказала: «Бедная моя головушка. Что, если мы с тобою завтра вместе сходим в церковь?» Неожиданно для себя он согласился.

В церкви ему стало лучше. Он чувствовал, что может все рассказать огромному Богу, спрятанному во всех этих иконах, в легком ароматном дымке, подымающемся от свечей. Рассказать спокойно, >без спешки. А потом и попросить за сына. Разумеется, он говорил не вслух. Лишь губы Богачева, тонкие, бледные тихонько шевелились, беззвучно повторяя слова, которые он произносил про себя.

«А вдруг он и правда слышит?» — думал Богачев. Эта мысль наполняла его надеждой и уверенностью в том, что все еще может измениться к лучшему. Что его сын, этот маленький мальчик с рыжим чубом и зелеными, как изумруды, глазами, не будет инвалидом.

Однажды Богачев притащил иконку в кабинет. Ребята смеялись над ним: «Ну, старик, видать, тебя всерьез забодал этот опиум!» Но Богачев не обращал на насмешки сослуживцев никакого внимания. После тяжелого дня или перед принятием важного решения он чувствовал непреодолимое желание помолиться и часто делал это, когда был в кабинете один.

А потом пришел этот человек. Высокий блондин с прозрачными, как у чухонца, глазами.

— Всего один выстрел — и ваш сын будет жив и здоров, — сказал блондин.

— Выстрел? Всего один выстрел? Черт бы вас побрал, неужели вы не понимаете, что на карту поставлена человеческая жизнь! — взвился Богачев.

Однако на блондина этот «вопль души» не произвел ни малейшего впечатления. Он лишь слегка приподнял белесые брови и усмехнулся:

— Ну и что? Ну и что, Сергей Сергеевич? Разве жизнь вашего малыша не стоит жизни подонка, который построил свою империю на оболванивании таких вот простых служак, как вы? Его существование приносит стране страшный вред. Разве вы не согласны?

Богачев нахмурился.

— Допустим, — пробурчал он. — Но чем он вам так насолил? Какая выгода вам от его смерти?

Блондин разжал плотно сжатые губы.

— Вам об этом лучше не знать, — тихо проговорил он. Воцарилась пауза. — Ну, так как? — Блондин слегка прищурился: — Вы согласны?

Богачев долго хмурил рыжеватые брови, затем нервно дернул щекой и кивнул:

— Да. Я сделаю это. — Он поднял взгляд на блондина и спросил: — Когда?

— Завтра вечером.

— Что? Но… Но ведь это слишком быстро. Надо как-то подготовиться… Я не знаю, разработать план…

— У нас нет на это времени, — отрезал блондин. — Завтра Кожухов будет в Большом театре. Я буду его охранять.

Богачев сухо рассмеялся.

— Повезло же магнату с охранничком! — язвительно воскликнул он.

— Я буду не один, — не обращая внимания на язвительный тон Богачева, продолжил блондин. — Второго охранника я беру на себя. Я уведу его минут на десять.

— Как?

— Это моя забота. Если повезет — у вас будет десять минут. Если нет — минут пять. Вы должны уложиться в этот срок.

Богачев задумался. Потер пальцами подбородок.

— А как я попаду в театр? — спросил он.

Блондин сунул руку в карман куртки, вынул глянцевый прямоугольничек и положил его перед Богачевым.

— Вот билет, — сказал он. Затем поднял с пола кейс, положил его себе на колени и щелкнул позолоченными замочками. Через несколько секунд к лежащему на столе билету присоединились пистолет и глушитель. — Стрелять будете из этого. Ствол чистый. После того, как работа будет сделана, выбросите ствол в урну. Да, и не забудьте надеть перчатки. Если на стволе найдут ваши «пальчики», вы…

— Можете не продолжать, — прервал блондина Богачев. — «Пальчиков» не будет. Можно вопрос?

— Валяйте, — разрешил блондин.

— Почему вы не обратились к профессиональному киллеру?

Блондин улыбнулся:.

— Видите ли… После выполнения работы нам бы пришлось его ликвидировать. А это лишние хлопоты.

— Но что вам мешает ликвидировать меня?

— А зачем? — прищурился блондин. — На карту поставлено здоровье вашего сына. Уверен, вы будете молчать, даже если вам будут вырывать ногти плоскогубцами. Ведь так?

— Так, — кивнул Богачев.

— Ну вот. Если вас возьмут и улики будут неоспоримы, валите все на личную неприязнь. Пойдете по сто пятой. Мы позаботимся, чтобы вас выпустили досрочно. А за сына и жену можете не беспокоиться, голодать им не придется. Это я вам обещаю. Впрочем… — Блондин вновь улыбнулся, тонко, насмешливо. — не будем пессимистами, Сергей Сергеевич. Если вы все сделаете как надо, вас не поймают.

— Будем надеяться, — с хмурой улыбкой отозвался Богачев.

Вспоминая обо всем этом теперь, спустя три дня после убийства, Богачев чувствовал непреодолимую ненависть к белобрысому подонку, который заставил его убить человека. Но ненавидел он и себя — за то, что согласился на это убийство. Хотя Бог не оставил ему другого выбора. Нет, не оставил…

В ту ночь Богачев так и не смог уснуть. Так же, как и в предыдущие. От бессонницы его знобило. Пытаясь согреться, он сунул руки в карманы. Правый карман был порван, и за подкладкой Богачев обнаружил маленький графитовый стерженек от карандаша.

Утром, едва начало светать, он посмотрел на свои руки: на сбитые костяшки пальцев, на сорванный потемневший ноготь большого пальца («оказывал сопротивление при задержании», как гласил протокол), на голубоватые, взбухшие вены… На губах Богачева застыла судорожная усмешка. Он принял решение.

11

— Да, слушаю… Что?.. Да, понял. Как это случилось?.. Ясно. Скоро буду.

Турецкий опустил телефон в карман. Лицо его было обескураженным и растерянным.

— Что-то случилось? — спросил Вячеслав Иванович Грязнов, с которым Турецкий сидел в баре «Пивная пена» за кружкой пива.

— Да, Слава, случилось… Богачев перерезал себе вены.

— Жив?

Турецкий тихо покачал головой:

— Нет.

— Как он это сделал?

— Оторвал от пальца ноготь и… — Турецкий поморщился и передернул плечами: — Кошмар.

— Н-да, — сказал Грязнов и отодвинул от себя кружку с пивом.

Турецкий глянул на часы, затем достал из бумажника купюру и небрежно бросил ее на стол.

— Славка, ты извини, но мне нужно ехать.

— Да, конечно, — кивнул Грязнов, поддел пальцем купюру и перевернул ее. — А это забери.

Турецкий попробовал было запротестовать, но наткнулся на суровый взгляд Грязнова, взял купюру и сунул ее в карман.

— Без обид? — спросил он Грязнова.

— Без обид, — кивнул тот.

— Ну, бывай.

В тот же вечер Турецкий беседовал с экспертом.

— Вот, — эксперт протянул Турецкому маленький пластиковый пакетик, в котором лежал кусок светлой ткани. — Мы нашли это в пищеводе у Богачева.

Турецкий посмотрел на пакетик и поежился:

— Что это?

— Лоскут от рубашки, — разъяснил эксперт. — А буквы он нацарапал кусочком грифеля. Он так и держал его в руке, когда его нашли… Самоубийцы удивительно изобретательны, — резюмировал эксперт, держа пакетик на ладони и разглядывая его. Затем он перевел взгляд на Турецкого и с усмешкой спросил: — Сами достанете или мне это сделать?

Турецкий поморщился:.

— Давайте вы. Я вам доверяю.

Эксперт вскрыл пакетик, извлек из него лоскут и осторожно его расправил. Поднес лоскут к лицу Турецкого.

— Мало что разберешь, — прокомментировал эксперт. — Так, несколько букв…

Турецкий внимательно вгляделся в лоскут.

— «Дем…ев… Да…лов… Пленка с…» — прочел он вслух и поднял глаза на эксперта. — Пленка. Какая, к черту, пленка?

Эксперт пожал плечами.

— А эти буквы? — задумчиво спросил Турецкий. — Это что, чьи-то фамилии?

— Похоже на то, — кивнул эксперт. — Забираете? — Да.

— Завернуть или так возьмете? — с ернической улыбкой поинтересовался эксперт.

— Заверните. Это подарок, — подыграл ему Турецкий.

Они переглянулись и кисло улыбнулись друг другу.

12

На этот раз Елена Петровна Богачева пришла в прокуратуру сама. Турецкий вклеивал в дело Кожухова отчет эксперта о причине смерти подозреваемого Богачева, когда открылась дверь.

Жена самоубийцы держалась скромно и даже робко. Лицо ее стало еще более одутловатым, глаза были воспалены от слез, обесцвеченные волосы растрепались, но Елена Петровна не делала никаких попыток привести прическу в порядок.

— Я хотела поговорить с вами о Сергее, — негромко сказал она.

— Да, конечно, — кивнул Турецкий и отодвинул папку с делом. — Я вас слушаю.

Богачева достала из сумочки платок и промокнула глаза.,

— Если б я только знала, что все так кончится… — с трудом выговорила она.

Турецкий сочувственно вздохнул. Говорить тут было нечего.

— Я знаю, что Сергея обвиняют в убийстве… — продолжила Богачева спустя минуту.

— Обвиняли, — машинально поправил Турецкий.

— Что?

— Ничего, — виновато проговорил Турецкий. — Продолжайте, пожалуйста.

Богачева высморкалась в платок, затем спрятала его в сумку.

— В день убийства Кожухова к Сергею приходил незнакомый мужчина, — заговорила она. — Я смотрела телевизор, а на кухне у нас ремонт, поэтому Сергей и этот мужчина пошли в спальню. Сергей сказал, что им нужно поговорить. Мужчина был в кепке и темных очках. В спальне на стене висит маленький «сигнальник». Это такой плоский микрофончик, чтобы мы знали, когда Виталик проснулся или когда он чего-то хочет. Виталик — это наш сын, — пояснила Богачева.

Турецкий кивнул:

— Я понял.

— Как только Виталика положили в больницу, мы выключили «сигнальник», — продолжила Богачева. — Но кто-то из них, то ли Сергей, то ли незнакомец, случайно включил его снова. Наверное, задел затылком. И я… я слышала часть их разговора…

Турецкий почувствовал, как у него вспотела спина.

— Вы можете сказать, о чем они беседовали? — стараясь говорить спокойно, спросил он.

— Я… не очень хорошо помню. Но кажется, этот незнакомец уговаривал Сергея сделать «что-то. Он сказал: «…За сына и жену можете не беспокоиться. Голодать им не придется. Это я вам обещаю…» И потом еще: «Не будем пессимистами… Вас не поймают».

— Это все?

Богачева вздохнула:

— К сожалению, да. Я пыталась расспросить об этом мужа, но он ничего не ответил. Сказал, что это его профессиональные дела. И еще он сказал: «С Виталиком все будет в порядке, я об этом позабочусь». — Богачева замолчала. Она снова достала из сумочки скомканный, грязный платок и вытерла слезящиеся глаза. Затем посмотрела на Турецкого и спросила: — Александр Борисович, вы правда думаете, что это Сергей убил того человека?

— Похоже на то, — ответил Турецкий.

— Он сделал это ради Виталика. Я догадывалась, что он задумал что-то незаконное. Но я не думала, что он хочет кого-то убить… Поверьте.

— Да, — кивнул Турецкий. — Я верю. Но человек мертв.

— Я понимаю, что в этом есть и моя вина. Ведь я догадывалась… Но… понимаете, Виталику так нужна была эта операция… Господи, если б я только знала!

— Богачева заплакала. Александр Борисович глядел на ее трясущиеся плечи и хмурился. Он не выносил женских слез. Видя перед собой плачущую женщину, даже совершенно незнакомую, он всегда чувствовал себя виноватым. С этим щемящим чувством ничего нельзя было поделать.

— Елена Петровна, попытайтесь успокоиться. Операция сделана. Ваш сын будет здоров. А Сергей Сергеевич… Его уже не вернешь. Для нас с вами важно найти человека, который вынудил его пойти на убийство. Вы это понимаете?

— Да… — сквозь слезы ответила Богачева. — Да, конечно… Но как? Как я могу вам помочь?

— Вы хорошо разглядели того человека?

Она покачала головой:

— Не очень. Он был в кепке и темных очках.

Турецкий взял ручку и придвинул к себе листок бумаги.

— Опишите его, пожалуйста.

Елена Петровна отняла платок от лица и задумалась:

— Высокий… Худощавый… Волосы светлые.

Очень светлые, почти белые… Нос острый и тонкий. Губы… губы обычные. — Она посмотрела на Турецкого, растерянно улыбнулась и пожала пухлыми плечами: — Простите, но, кажется, это все.

— Что ж, это уже неплохо. Конечно, если волосы у вашего блондина некрашеные. Спасибо вам.

— Я… — Женщина всхлипнула: — Теперь я могу идти?

— Да, конечно. Сейчас подпишу вам пропуск. — Турецкий подмахнул пропуск и протянул его Богачевой. — Если вспомните что-нибудь еще — звоните.

Елена Петровна поднялась со стула.

— Простите, что я устроила в вашем кабинете истерику. Но я… ничего не могла с собой поделать. До свидания.

— До свидания.

Женщина повернулась и, продолжая всхлипывать, вышла из кабинета.

Турецкий сидел за столом и задумчиво разглядывал листок бумаги с описанием примет «высокого блондина». Кто же это может быть? Бандиты, которых наняли конкуренты Кожухова по бизнесу? Вряд ли. Бандиты так не действуют. Сами конкуренты? Тем более. Слишком изощренно. Но тогда кто? Если вдуматься, тактика не такая уж и новая — играть на слабостях людей, таскать каштаны из огня чужими руками, а самим оставаться в тени. «За сына и жену можете не беспокоиться». Это что же, выходит, они сразу определили его на нары? А это словечко — «досрочно». Разве бандиты могут обещать человеку, что помогут ему выйти из тюрьмы досрочно? Нет, ребята, человек, который приходил к Богачеву, должен был обладать особыми полномочиями, чтобы обещать такое. Итак, тактика плюс обещание… Вырисовывается вполне определенный портрет.

Турецкий снял трубку телефона и набрал номер Меркулова.

— Константин Дмитриевич? Здравствуй, дорогой… Да, продвигаемся… Ну, не то чтобы докопались, но кое-что интересное прорисовывается. Нужно поговорить… В «Виндаве»? Это еще что такое?.. А, понял. И что, действительно вкусно готовят?.. Хорошо, выезжаю.

13

Кафе, где обедал Меркулов, оказалось небольшим, но довольно уютным. В окна были вделаны витражи, на столиках — клетчатые скатерти, салфетки и голубые вазочки с пластмассовыми цветами.

— Ну как тебе? — спросил Меркулов, аппетитно поедая харчо.

— Ничего, — ответил Турецкий. — Про такие кафешки обычно говорят: «миленькое местечко».

— И главное, недорогое, — заметил Меркулов.

— Что, и кормят вкусно?

Меркулов кивнул:

— Вполне. Закажешь себе что-нибудь?

— Спасибо. Я уже перехватил.

— Как хочешь. Ты сам себе враг.

Меркулов покончил с харчо и взялся за поднесенный официантом шашлык, обильно обсыпанный зеленью и луком.

— Ну, — усиленно перемалывая зубами мясо, спросил Меркулов, — чего молчишь, Александр Борисыч?

— Жду, пока вы прожуете, господин генерал.

Меркулов улыбнулся:

— Я умею слушать и с набитым ртом. Давай рассказывай.

— Ладно. В общем так, в день убийства Кожухова к Богачеву приходит некто в черных очках и кепке, надвинутой на лоб…

— Уже страшно.

— То ли еще будет. Итак, этот кто-то уединяется с Богачевым в спальне. Они долго беседуют. На стене спальни висит «сигнальник»…

— Что?

— Такая штука, навроде домофона. Чтобы мать, находясь на кухне, слышала, что ее чадо проснулось.

— А-а, понятно. Продолжай.

— Кто-то… Богачев или его гость случайно включают эту штуковину. Слишком поздно, чтобы услышать весь разговор, но зато в самый раз, чтобы понять, что речь идет о какой-то сделке. Жизнь ребенка в обмен на определенную услугу.

— Убийство Кожухова?

— Угу. Причем человек этот настолько уверен, что Богачев не заложит его, что даже обещает присмотреть за его женой и ребенком, пока тот будет париться на нарах.

— Надо же, какой заботливый, — усмехнулся Меркулов, вытирая рот салфеткой. — А похлопотать, чтобы Богачева выпустили досрочно, он не обещал?

Турецкий сделал круглые глаза:

— Константин Дмитриевич, ты страшный человек!

— Что, угадал?

— В самую точку! А вот теперь давай подумаем — кто из контингента, с которым нам с тобой приходилось иметь дело, действует подобным образом?

— Ну уж не бандиты — это точно. Хотя… — Меркулов сунул в рот кусок мяса и задумался. — …Возможно, новое поколение бандитов действует именно так. Нам, старикам, не угнаться за веяниями времени.

— Не усложняй, — поморщился Турецкий.

— Ну, если не усложнять, тогда… — Внезапно Меркулов перестал всевать и уставился на Турецкого. — Черт, — сказал он. — Ты думаешь, здесь замешаны спецслужбы?

— Думаю, Константин Дмитриевич. По крайней мере, эта версия не лишена оснований. Я тут недавно беседовал со Звягинцевым, следователем, который был на месте убийства Кожухова. Знаешь, какую версию выдвинул он?

Меркулов проглотил мясо, посмотрел на Турецкого и нахмурился:

— Ну говори, не томи.

— Рядом с креслом, в котором сидел Кожухов, пылились два свободных места. А билеты, заметь, все были проданы.

— И что из этого следует?

Турецкий пожал плечами:

— Звягинцев предполагает, что это могли быть охранники.

— Но тогда почему их не было рядом с Кожуховым в момент убийства?

— Это вопрос всех вопросов. И еще, я наводил справки. По словам заместителей и коллег Кожухова, он никогда не ходил с охраной. Я обратился в охранное агентство, которое сторожит офис газеты «Российские известия». Так вот, никто из сотрудников агентства не сопровождал Кожухова ни в тот вечер, ни в какой-нибудь другой.

— Все интереснее и интереснее, — заметил Меркулов.

Турецкий кивнул:

— Не то слово. Как люди, знающие, почем нынче фунт лиха, мы с тобой вполне можем предположить, что охраняли Кожухова те самые ребята, которые его и заказали. Ну, не обязательно те же самые, но из той же таинственной спецслужбы. Тогда легко объяснить, почему в нужный момент их не оказалось на месте.

Меркулов отложил вилку и с наигранным восторгом взглянул на Турецкого:

— Ну Турецкий! Ну голова!

— Стараемся, — скромно потупил взгляд Александр Борисович.

— Мне не терпится узнать подробности этой истории. Сегодня же попытаюсь все выяснить. Чувствую, предстоит тяжелый разговор.

Турецкий поднял палец, показал им на крышу кафе и вопросительно приподнял брови. Меркулов кивнул.

— Понятно, — сказал Турецкий. — Ну ни пуха ни пера.

— К черту.

— Да, чуть не забыл. — Турецкий сунул руку в карман, достал из него листок бумаги и протянул его Меркулову. — Не к столу будет сказано, товарищ генерал, это нашли у Богачева в пищеводе.

Меркулов с гримасой брезгливости посмотрел на протянутый листок.

— Ну не именно этот листок, — поспешил успокоить его Турецкий. — Я переписал буквы с того огрызка.

— А-а, — с облегчением произнес Меркулов. — Он взял протянутый листок и пробежал по нему взглядом. Поднял глаза не Турецкого: — Пленка?

— Да. Похоже, это именно то, что искали в квартире у Кожухова псевдограбители.

Меркулов вытер салфеткой руки и бросил ее в пепельницу.

— Н-да… — задумчиво проговорил он. — Тайны мадридского двора. А это что за буквы? Дем…ев… Да…лов… Это что же, фамилии?

— Может быть.

Меркулов задумался:

— Допустим, Саня, что эти люди — заказчики. Но обычно имена заказчиков остаются в тайне. Откуда Богачев знал их фамилии? И откуда он знал о пленке? Ведь киллерам обычно не сообщают таких деталей.

— Обычно да, — кивнул Турецкий. — Но не забывай, что Богачев — мент. Он был опытным сыскарем. Мог навести справки по своим каналам.

— Вряд ли у него было на это время.

— Иногда достаточно пары телефонных звонков, — пожал плечами Турецкий. — По роду службы у него были Обширные связи. Наверняка он стремился максимально обезопасить себя. Ведь методы работы спецслужб известны всем. С ними можно играть только на равных, иначе всегда останешься в дураках.

— Гм… — Меркулов задумчиво почесал пальцем тяжелый подбородок. — Может быть, может быть… Что думаешь делать дальше?

— Хочу показать этот листочек Кротову. Как считаешь?

— А что, покажи. Может, чего и подскажет. Его источникам информации можно позавидовать. Иногда, когда гляжу на него, у меня такое ощущение, что мы живем в средневековье, где судьбы людей и страны вершатся в каком-нибудь будуаре или в приватной маленькой беседе.

Турецкий засмеялся:

— А разве не так?

— Да так, так, — вздохнул Меркулов. — Ладно. Я попытаюсь выяснить, что и как. Официальным путем. На особый успех не рассчитывай, ты ведь знаешь, как эти ребята охраняют свои интересы. Если узнаю что-нибудь важное — немедленно сообщу.

Турецкий показал пальцем на тарелку и посоветовал:

— Закажи себе еще один шашлык.

— Зачем? — удивился Меркулов.

— Ну, как тебе сказать… Вдруг после разговора с этими… — Турецкий вновь показал пальцем на крышу, — …у тебя навсегда испортится пищеварение и ты больше не сможешь есть твердую пищу.

Меркулов досадливо поморщился:

— Юмор у тебя, Турецкий, какой-то мрачноватый. Хотя, может быть, ты и прав. — Меркулов повернулся к барной стойке и сделал официанту знак рукой. А когда тот подошел, коротко сказал: — Еще одну порцию шашлыка, пожалуйста.

14

«Итак, что мы имеем? — размышлял Турецкий, сидя в своем кабинете на Большой Дмитровке и задумчиво глядя в экран ноутбука. — Во-первых, Кожухов был на спектакле с охраной. Во-вторых, эту охрану никто не видел после убийства Кожухова. Это первый факт».

«Охрана. Откуда взялась? Куда девалась?» — отстукал Турецкий на клавишах ноутбука.

Идем дальше. Таинственный блондин, который, судя по всему, был заказчиком убийства. Ну, либо представителем заказчика. Блондин этот явно обладает полномочиями, которые и не снились простому смертному. А вот для сотрудника спецслужб сделать то, что обещал Богачеву блондин, — это как два пальца об асфальт.

Пальцы Турецкого привычно забегали по клавишам: «Блондин. Спецслужбы. Проверить».

Секунду подумав, Турецкий подчеркнул слова «блондин», «спецслужбы» и «охрана». Эти три слова были явно из одной оперы.

Далее. Лоскут ткани, найденный в пищеводе у Богачева. Сыскарь явно пытался навести следствие на след заказчиков, правда, сделал это весьма диким и ненадежным способом, но тут уж ничего не поделаешь — психика самоубийц не поддается нормальному анализу. Что значили уцелевшие буквы? «Дем…ев… Да…лов». Вероятней всего, это фамилии. Две фамилии. Два охранника.

Турецкий занес пальцы над клавиатурой и впечатал буквы из записки в строчку «Охрана».

— Вот тебе и таинственные охранники, — проговорил Турецкий, задумчиво глядя на экран.

Осталось последнее звено — пленка. Что это за пленка? Магнитофонная? А может быть, фотопленка? У Турецкого почти не было сомнения, что обыск на квартире Кожухова был связан с этой пленкой. Ну а если это так, то и шлепнуть Кожухова могли из-за этой чертовой пленки.

«Пленка. Обыск. Возможный мотив убийства», — отстучал Турецкий и откинулся на спинку стула.

15

Дверь кабинета Меркулова приоткрылась, и в нее просунулась взлохмаченная голова Турецкого.

— Кость, к тебе можно?

— Привет, Саня! Проходи.

Турецкий прошел в кабинет и уселся в кресло.

— Ну? — нетерпеливо спросил он.

Меркулов задумчиво пожевал нижнюю губу, затем сказал:

— Я навел кое-какие справки. Дело темное, Саня. Похоже, людишки из теневого ведомства и сами не знают, как им поступать в данной ситуации. А когда они не знают, как поступать, они предпочитают молчать.

— Очень разумно с их стороны, — заметил Турецкий.

Меркулов мрачно усмехнулся.

— Это еще не все. Видишь ли, мне намекнули, что с моей стороны очень неразумно совать нос во все эти дела. В ответ на это я предложил им самим найти заказчиков убийства Кожухова. Мое предложение сделало их сговорчивее. Короче, так. Две недели назад к Кожухову приставили охрану. Меня пытались уверить, что дело это связано с бизнесом, которым занимался Кожухов. Ты ведь слышал о проекте объединения «Российских известий» с телеканалом «МТВ-плюс» в один концерн?

— Еще бы. Все газеты пестрили.

— Так вот, меня пытались убедить, что концерн этот — дело государственной важности, поэтому к Кожухову и приставили охрану. Якобы ему кто-то угрожал, а он, пользуясь своими связями в силовых ведомствах, заручился их поддержкой.

— Угу, — нахмурился Турецкий, — чисто по знакомству. Чего уж там — дело житейское.

— Житейское не житейское, но вся эта история произошла накануне президентских выборов. Я, конечно, не утверждаю, что выборы и это убийство каким-то боком связаны, но не рассматривать эту версию мы не можем. Я тебе так скажу: у этого дела ноги растут из такого места, что нам и не снилось.

— Это точно. Как бы нам с тобой самим не оказаться в этом веселом месте, — заметил Турецкий.

Меркулов откинулся на спинку стула и весело посмотрел на друга:

— Очень даже просто, Саня. Ты ведь знаешь, как это нынче делается. Достаточно цифрового фотоаппарата и одного хорошего компьютера, чтобы превратить мать Терезу во врага человечества. В общем, так. Продвигаться вперед нужно, от нас ждут результатов, но продвигаться нужно аккуратно. Каждое свое действие согласовывай со мной, понял?

— Чтобы, если что, твоя голова полетела вместо моей?

— Моя больше, — с улыбкой сказал Меркулов, — по ней в любом случае не промахнешься. Да и катиться, если что, нашим головам вместе. Так что не расстраивайся.

— А поговорить-то с этими охранниками можно?

— Нет. Человек, с которым я говорил, утверждает, что этих людей нет в Москве.

— А где они?

— Не то в Гондурасе, не то еще где-то. Короче, далеко. Человек, с которым я беседовал, утверждает, что Кожухов пришел на спектакль один. Охрану к тому времени уже сняли. Якобы Кожухов успокоился и сам отказался от охраны.

— А как же пустые кресла рядом с Кожуховым?

— Об этом они ничего не знают.

— Ну а фамилии-то этих охранников можно узнать?

Меркулов покачал головой:

— Нет. Оба они заняты в секретной операции, и их фамилии не подлежат разглашению.

— В Гондурасе? — поинтересовался Турецкий.

— В нем, — кивнул Меркулов.

— Черт знает что такое! Легче получить информацию в ФБР, чем в родном ФСБ!

— Спокойней, Саша, — мягко сказал Меркулов. — Нам ведь с тобой к этому не привыкать. Как-нибудь выясним сами. Кстати, в последнее время у тебя усталый вид. Спишь-то нормально?

— Нормально. Только мало. В последнее время все какие-то рожи снятся. Из прошлых дел. Бандиты, воры, продажные чиновники, убийцы… Будто хороводы вокруг меня водят.

Меркулов внимательно посмотрел на Турецкого.

— Это у тебя наступает период переосмысления жизни. Поверь мне, он скоро пройдет. Все устаканится. Ешь побольше витаминов, чаще бывай на свежем воздухе и читай Толстого.

— Может, мне лучше сменить работу? — съязвил Турецкий.

— Не поможет. Как сказал кто-то из великих, не мы выбираем работу, а она нас. Толковая, между прочим, мысль. Кстати, ты еще не встречался с Кротовым?

— Сегодня встречусь… — Александр Борисович поднял руку и глянул на часы: — Через час и десять минут я должен быть у него.

Меркулов улыбнулся:

— Забавный персонаж. Родиться бы ему лет на сорок раньше, стал бы Штирлицем. Кстати, Александр Борисович, по поводу этой записки, которую извлекли из тела Богачева… Пленка на самом деле есть. Я понял это по тому, как напряглось лицо у… — Меркулов замялся.

— У человека, с которым ты разговаривал? — подсказал Турецкий.

— Именно. Однако, когда я спросил его, что это за пленка, он заявил, что ничего об этом не знает.

— Вероятно, эта информация тоже не подлежит разглашению?

— Вероятно. А насчет буковок… ну, помнишь — Дем…ев… Да…лов… В общем, мне официально заявили, что людей с похожими фамилиями в ФСБ нет. Правда, полчаса спустя, обратившись за консультацией к другому представителю ФСБ, я узнал, что в службе работает некий Владимир Дементьев. Как тебе такие словесные фокусы?

— Как в детсадовском цирке. Когда малыш-фокусник хочет обмануть взрослых дядь и теть, а в итоге обманывает сам себя.

— Вот именно. Забавно, Саня, но чем мрачнее у тебя физиономия, тем тоньше чувство юмора.

— Защитная реакция организма против невзгод, — объяснил Турецкий. — А вообще, где тонко, там и рвется. Где сейчас этот Дементьев?

— В Москве. — Меркулов выдвинул ящик стола, вынул из него листок бумаги и бросил на стол: — Вот его телефон. Майор ФСБ Владимир Алексеевич Дементьев. Только звони быстрее, пока этого архаровца и впрямь не услали по делам службы куда-нибудь в Гондурас.

— О'кей, как говорит молодежь. От тебя можно?

— Валяй.

Турецкий протянул руку и снял телефонную трубку. Быстро набрал номер.

— Здравствуйте. Могу я поговорить с Владимиром Алексеевичем Дементьевым?.. Во сколько?.. Нет, девушка. Меня это не устроит… Да, передайте ему, чтобы перезвонил следователю Генеральной прокуратуры Александру Борисовичу Турецкому. Записали?.. Отлично. Нет, не Елецкому, а Турецкому. Турция… Да. Телефон простой. — Турецкий дважды продиктовал номер своего телефона. — Я попробую про-звониться ему на мобильник. Спасибо.

Он нажал пальцами на рычаг и вопросительно посмотрел на Меркулова.

— Давай, — разрешил тот.

Турецкий положил перед собой листок бумаги и набрал номер сотового телефона майора Дементьева. Долго держал трубку у уха, затем протянул руку, чтобы нажать отбой, но вдруг остановился.

— Алло! — почти крикнул он в трубку. — Владимир Алексеевич?.. Здравствуйте. Вас беспокоит следователь Генпрокуратуры Александр Борисович Турецкий. У меня к вам важный разговор… Что?.. Я понимаю, и все же вам придется меня выслушать. Дело вот в чем. Нам стало известно, что вы охраняли главного редактора «Российских известий» Матвея Ивановича Кожухова. Как раз в день его убийства… Нет… Нет. Это не важно. Мы обязаны это знать, а из каких источников — это уже наше дело. Так вот, сами понимаете, что у нас накопилось огромное количество вопросов, на которые вы обязаны дать вразумительные ответы… Да… Да, вполне устроит… Вам объяснить, как добраться?.. Знаете? Ну и отлично. В таком случае жду вас в пять часов. До свидания.

Турецкий положил трубку на рычаг и повернулся к Меркулову.

— В пять часов майор Дементьев будет у меня.

По губам Меркулова пробежала легкая усмешка.

— Если, конечно, в полпятого его не отошлют в Гондурас ловить саранчу, — иронически заметил он.

16

17

Майор ФСБ Владимир Алексеевич Дементьев сидел в машине, припаркованной возле ювелирного магазина, положив руки на руль и задумчиво нахмурившись. У него было худощавое, чуть вытянутое лицо, блекло-голубые глаза и ежик светлых, почти белых волос, за необычный цвет которых в управлении его называли Альбиносом.

Тонкие губы Деменыъева плотно сжаты. Взгляд был холодным, ни капли тревоги. Он сидел так уже пять минут, неподвижный, как каменный сфинкс на питерской набережной.

Звонок Турецкого не напугал Владимира. Он знал, что рано или поздно его вычислят, но нисколько об этом не тревожился. Контора не сдает своих людей. Улик против него никаких, все на уровне догадок, а догадки — вещь субъективная, их, как говорится, к делу не пришьешь.

Неприятно было другое: во-первых, Владимир терпеть не мог отвечать на вопросы, в этом было что-то унизительное, словно ты оправдываешься перед противником, который заведомо сильнее тебя. А в том, что Турецкий был хоть в чем-то сильнее его, Дементьев сильно сомневался. Однако придется покорно сидеть на стуле, напускать на себя равнодушный вид и отвечать. Иначе никак.

Владимир Дементьев был очень самолюбивым человеком. Ему было небезразлично мнение окружающих (дурная черта, но избавиться от нее никак не получалось, поэтому Владимир принял ее «как данность»). Он никогда и никому не позволял смеяться над собой. Пять лет назад один парень из центрального аппарата попробовал: «Слушай, ты такой белобрысый… давай я буду звать тебя солнышко!., ха-ха!» Через пару дней юморист пришел на работу с новыми зубами. С тех пор никто из коллег не позволял себе отпускать шутки на его, Владимира Дементьева, счет.

С детства Владимир привык во всем быть лучшим. Математика, бег, стрельба — на олимпиадах и соревнованиях ему не было равных. Он и в ФСБ пришел лишь потому, что это был прекрасный способ подчеркнуть свою исключительность, он как бы вошел в круг посвященных, избранных, до которых простым обывателям было как до луны пешком.

Служилось Дементьеву хорошо. Он был обязателен, пунктуален, свято чтил субординацию, никогда не допускал ошибок, избегал любопытства. К своим тридцати Владимир Дементьев получил майорские погоны и не собирался на этом останавливаться. О нет, он не хватал звезд с небес. Он знал, что главное в жизни — поставить перед собой цель, а добираться до цели нужно не бездумными рывками, рассчитывая лишь на везение и собственную удаль, а упорно и ровно — в этой установке была надежность.

Все изменилось три года назад… Как-то раз, проезжая по долгу службы мимо площади трех вокзалов, он вдруг увидел возле обочины молоденькую девушку с двумя огромными сумками. Девушка была хрупкой и большеглазой. Сумки лежали у ее ног, как две огромные собаки, и она смотрела на них сердитым, недовольным взглядом, как будто они чем-то обидели ее.

Владимир притормозил возле девушки и предложил ей свою помощь. Через полгода они поженились.

Рите было двадцать лет. Она только что провалилась на экзаменах в театральный институт, но нисколько не унывала по этому поводу и была преисполнена решимости осуществить свою мечту на будущий год. Она хотела стать знаменитой и покорить весь мир. До покорения мира было, конечно, еще далековато, но сердце Владимира Рита покорила с первого взгляда. Впервые в жизни он проявил слабость, влюбившись в нее, как мальчишка. Последующие месяцы и годы лишь укрепили эту любовь. Владимир прикипел к Рите сердцем, он и представить теперь не мог, как жил до встречи с ней.

Все бы было хорошо, но с некоторых пор Дементьев вдруг стал замечать, что Рита охладела к нему. Это проявлялось в мелочах. Каждый вечер, ложась в постель, Рита ласкала его и нежно шептала ему на ухо, что он «самый лучший». И вдруг эта чарующая фраза, ради которой Дементьев был готов перевернуть мир, куда-то улетучилась. «Неужели я перестал быть для нее самым лучшим?» — думал он, вначале с юмором, но затем все серьезней и серьезней, так как мысль эта — не высказанная вслух — вдруг начала находить подтверждение и в ежедневной жизни четы Дементьевых.

— Влад, я не хочу идти в театр с Черновыми.

— Почему?

— Не хочу, и все.

— Но мы ведь обещали, что пойдем. Они будут нас ждать: Малышка, ты себя плохо чувствуешь?

— Да, плохо. Разве женщина может чувствовать себя хорошо, если ей нечего надеть?

— Но разве тебе нечего надеть?

— А разве ты сам не видишь? На прошлой неделе Чернов купил своей жене норковую шубу. Хорошо же я буду смотреться не ее фоне в своем задрипанном пальтишке.

— Между прочим, это задрипанное пальтишко обошлось мне в триста баксов. К тому же мы совсем недавно его купили.

— Год назад, — холодно сказала Рита. И тут же с иронией добавила: — Бедняжка! Для тебя это был такой удар, что ты до сих пор не можешь оправиться.

В тот вечер они все же пошли в театр. Но лучше бы не ходили. Весь вечер Рита была подчеркнуто холодна с Дементьевым, зато Косте Чернову, давнишнему другу и коллеге Владимира, она оказывала повышенные знаки внимания. Она весело хохотала над его шутками, восхищалась меткими характеристиками, которые он давал общим знакомым. Чернов цвел и пах от удовольствия, чего нельзя было сказать о его жене, Вике Черновой, которая одаривала Риту такими свирепыми взглядами, что даже Владимиру становилось неуютно.

— Что это все значило? — спросил он Риту, когда они пришли домой.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты обиделась на меня из-за того, что я не купил тебе норковую шубу?.

— Что ты, дорогой. Это все равно что обидеться на калеку за то, что у него нет ног.

— Что за идиотское сравнение?

— Ну почему же идиотское? У калеки никогда не вырастут ноги. С этим нужно смириться. — Она язвительно улыбнулась: — У одних ноги есть, у других — нет. Такова жизнь.

— Ты слишком много выпила в баре, — угрюмо сказал Владимир.

— Правда? Ну что ж, если тебе так приятнее думать, то…

— Рита! — осадил он жену.

Она невинно захлопала ресницами:

— Что, дорогой?

— Черт! Если ты так хочешь, я куплю тебе эту дурацкую шубу. — Глаза Риты вспыхнули. — Правда, в последующие несколько месяцев нам с тобой придется потуже затянуть пояса, — добавил Дементьев.

Рита засмеялась:

— Вот напугал! Да я уже два года хожу с затянутым поясом! Хожу и смотрю, как твои сослуживцы разъезжают по городу в «мерседесах» и «ауди», как они ужинают в дорогих ресторанах и как они поплевывают на твою белобрысую голову! Да ты с твоим апломбом и в подметки им не годишься! Ты просто жалкий, тупой неудачник, которого все обходят! Ты…

Рита наткнулась на мертвенно-блеклый, пылающий ледяным огнем взгляд Владимира и осеклась.

— Ладно, — с тихой усмешкой произнесла она. — О чем с тобой вообще можно говорить? Я пошла спать… И, пожалуйста, не приставай ко мне сегодня. Мне завтра рано вставать.

С тех пор в их отношениях что-то безнадежно испортилось. Мысли о Рите не покидали белобрысую голову Дементьева ни днем ни ночью. Они саднили в его сердце тупой занозой. Он постоянно замечал, с каким восторгом смотрит Рита на его более удачливых коллег и с какой лютой завистью смотрит она на их жен.

Рита обожала ходить в гости, она обожала театры и вечеринки, была без ума от ночных клубов. Однажды, выпив лишнего, она вдруг выскочила из-за столика, полезла в самый круг танцующих и стала буквально вешаться на молодых парней, которые с восторженным, похотливым хохотом хватали ее за талию, за задницу, за грудь.

В тот вечер Дементьев впервые ее ударил. Он сделал это уже дома (после того, как два парня из того «рокового круга» отправились в больницу со сломанными ребрами, челюстями и ключицами).

На следующий день неизвестный доброжелатель написал рапорт, в котором подробно, во всех деталях описал моральный облик сотрудника ФСБ Владимира Алексеевича Дементьева. Последствия могли быть самыми страшными, если бы не достойный послужной список Владимира и его незапятнанная репутация.

Это были неприятные, отвратительные дни — на работе ему приходилось оправдываться и объясняться (что в понятии Владимира было равнозначно унижению), а дома ждали холодный взгляд, полное безмолвие и ледяная постель.

Несколько недель назад ему поручили охрану Матвея Кожухова. Он не вникал в суть дела. «Зачем?», «Почему?» — за восемь лет службы в органах эти вопросы никогда не мучили Владимира. Офицер ФСБ должен задаваться только двумя вопросами: «Что?» и «Как?». Задача поставлена и ясна, нужно постараться как можно лучше ее выполнить, вот и все.

Мысли о Рите мешали работе, но Владимир Дементьев ничего не мог с собой поделать. Их отношения (если это можно было назвать отношениями) стремительно и неумолимо приближались к разводу. Мысль о том, что он навсегда потеряет Риту, ужасала Дементьева, выбивала почву у него из-под ног, заставляла его мучительно думать над тем, как же все изменить и… где раздобыть денег, чтобы обеспечить Рите жизнь, о которой она так мечтает.

И вот тогда-то его и вызвал к себе подполковник Данилов, которого Дементьев за глаза называл «старым лисом».

— Здравствуй, Володя. Садись. — Смуглое лицо Данилова дышало приветливостью и доброжелательностью. — Ну как идет служба?

— Нормально, товарищ подполковник.

— Клиент ведет себя хорошо?

— Вполне.

— Не норовит уйти из-под опеки?

— Иногда. Но мы легко пресекаем эти попытки.

— Ладно. — Тут Данилов сурово сдвинул брови. — У меня к тебе, майор, очень важный разговор… Кстати, как у тебя дома?

— Все хорошо.

— Правда? А до меня дошли слуха, что ты собираешься разводиться.

Дементьев усмехнулся. От недремлющего ока управления не ускользал ни одни факт, касающийся личной жизни служащих в нем офицеров. Он прекрасно об этом знал.

— Егор Осипович, откуда у вас такая информация?

— Слухи, Володя, слухи… — Данилов посмотрел на Дементьева из-под нахмуренных бровей и задумчиво побарабанил пальцами по столу. — У тебя очень красивая жена, Володя.

— Да, я знаю.

— А иметь красивую жену, да к тому же с таким заводным характером, как у твоей Риты, — это большая проблема для мужчины.

— Что вы имеете в виду?

— А то ты сам не знаешь? Мы с тобой не бизнесмены, майор, и отрабатываем каждую свою бюджетную копейку потом и кровью. Золотые горы нам не светят. По крайней мере, пока мы занимаемся тем, чем занимаемся.

Фраза подполковника была очень расплывчатой, но Владимир давно уже научился понимать своих начальников с полуслова. Поэтому он ничего не ответил. Он сидел и молчал, глядя на подполковника спокойными голубыми глазами и ожидая, что Данилов скажет дальше. Но Данилов не спешил. Он внимательно вглядывался в лицо своего подчиненного.

— Мы с тобой не первый год друг друга знаем, Володя, — . продолжил Данилов после долгой паузы. — Скажи, я похож на человека, который втягивает своих друзей в авантюру, а потом бросает их, чтобы нагреть на их позоре руки? Только говори искренне.

— Нет, Егор Осипович. Вы всегда честно выполняли свою работу.

— Все правильно, — кивнул Данилов. — Я старался служить своей родине верой и правдой, и вроде бы у меня это неплохо получалось. Так вот… Я буду с тобой искренен, майор. Кое-кто там, наверху, заинтересован в том, чтобы Кожухов погиб. Не буду называть имен, но, поверь мне, это очень важные и, что самое главное, очень честные люди. Их не интересуют шкурные интересы, они пекутся о благе нашей страны. Улавливаешь, о чем я говорю?

— Да, товарищ подполковник, продолжайте.

— Не мне тебе объяснять, какая грызня идет наверху. Это известный факт, достаточно раскрыть любую газету, чтобы понять это. На карту поставлено слишком многое, майор. Наше будущее, будущее наших детей и внуков. Ты ведь хочешь завести детей?

— Да.

— Так почему до сих пор не завел?

— Рита считает, что это преждевременно.

— А почему она так считает?

Владимир горько усмехнулся:

— Сперва встать на ноги.

— И сколько лет пройдет, прежде чем вы с Ритой «встанете на ноги»?

— Не знаю. Все зависит от перспектив.

— Молодец, — кивнул подполковник. — Как говорят молодые, рубишь фишку. — Данилов засмеялся, но уже через пару секунд лицо его вновь стало внимательным и сосредоточенным. — Володя… что бы ты мне ответил, если бы я предложил тебе перейти на службу в Белый дом? Разумеется, с повышением звания?

Дементьев ничем не выказал своего смущения.

— Я бы спросил вас: что я должен сделать, чтобы получить это назначение? И еще, я бы подумал, что офицерам не предлагают ответственную должность за красивые глаза. И что повышение нужно заслужить. Я уверен, что задание, которое вы… поручили бы мне, не легло бы пятном на мою честь.

— Верно, — кивнул Данилов. — Ты очень умный парень, майор. Ладно, раз ты такой умный, не буду больше говорить намеками, а перейду прямо к делу. Кожухов, охрана которого тебе поручена, обладает информацией, которая может нанести большой урон нашей стране. При условии, конечно, что она попадет в неправильные руки. Сам Кожухов — лишь разменная монета в большой игре. Но он связался не с теми людьми. Он натворил достаточно, чтобы поплатиться за свою алчность и за свою нечистоплотность. — Глаза подполковника стали твердыми и острыми, как гвозди. — Улавливаешь, о чем я?

— Но ведь нам поручена его охрана, — тихо сказал Дементьев.

— Есть такие задания, которые нельзя понимать слишком букваль… — Данилов поморщился и тихонько стукнул ладонью по столу: — Черт, майор, не думаешь же ты, что тебя случайно приставили к Кожухову?

Владимир пожал плечами:

— Наверно, нет. Наверно, это было не случайно.

— Вот именно. Короче, майор, если Кожухов унесет информацию с собой в могилу, нам удастся избежать больших потрясений. Страна будет благодарна тебе за то, что ты позволил ей вздохнуть с облегчением. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да, товарищ подполковник. Судьба России для меня превыше всего. Я давал присягу.

— Отлично. — Данилов поднял руку и посмотрел на часы: — Я должен ехать в Белый дом, но у меня есть еще полчаса. Этого хватит, чтобы обсудить подробности и детали дела.

В душе майора ФСБ Владимира Дементьева боролись противоречивые чувства. С одной стороны, предложение Данилова выходило за те рамки, которые Владимир поставил себе в день, когда пришел работать в управление, — как моральные, так и профессиональные. Но с другой — Владимир никогда не лез в большую политику, он понимал, что там идет жестокая и таинственная борьба. Он бы и сейчас предпочел не лезть в эту схватку, но выгоды от предложенного Даниловым дела были настолько очевидны, а желание вновь услышать от Риты завораживающие слова «ты самый лучший» таким острым, что он склонен был согласиться.

К тому же никто не заставлял Дементьева нажимать на спусковой крючок. Кандидата на эту роль нашел сам подполковник. Нужно было лишь уговорить Богачева пойти на это дело (что, учитывая тяжелое семейное положение следака, было совсем несложно) и обеспечить ему подход к «объекту». Вот и все.

И Дементьев согласился.

В тот же вечер он купил Рите огромный букет алых роз, золотой кулончик с буквой «Р» и две бутылки шампанского. Рита была сильно удивлена подарками, но, когда Владимир намекнул ей, что в ближайшее время их ждут большие перемены, взгляд жены заметно потеплел.

— Это реально? — спросила она.

— На все сто! Правда, для этого мне нужно выполнить одно важное поручение.

— Сложное?

— Очень.

Рита положила руки Владимиру на плечи и с нежностью посмотрела ему в глаза:

— Ты выполнишь его, правда, милый? Я верю в тебя, и ты сделаешь то, что должен.

— Да, милая, я сделаю то, что должен. Обещаю тебе, что скоро ты ни в чем не будешь нуждаться. Клянусь!

В ту ночь впервые за последние полтора месяца Рита была нежна с ним в постели. Нежна, как прежде, на заре их отношений. Правда, она не шептала Дементьеву на ухо, что он самый лучший, но ведь всему свое время…

Майор ФСБ Владимир Дементьев посмотрел на часы. Полпятого. Пора было ехать на допрос.

Он протянул руку и повернул ключ зажигания:

Через несколько секунд машина с тихим рокотом вывернула из переулка и покатила по шоссе.

Дементьев обратил внимание на бежевую «Ниву», пристроившуюся сзади, но не придал этому никакого значения. Он был слишком уверен в себе, чтобы осторожничать…

Последним, что майор ФСБ Дементьев услышал в этой жизни, был оглушительный скрежет. Мир вдруг вспыхнул перед его глазами всеми цветами радуги и вслед за тем погрузился в густой, непроглядный мрак.

Туннеля, по которому заблудшие души идут в рай, майор не увидел.

18

Известие о гибели майора Дементьева заставило Турецкого всерьез задуматься. Официальная сводка гласила, что Дементьев погиб в результате обычного ДТП, причем произошла авария по вине самого Дементьева. Так утверждали свидетели. Однако грузовик, в который врезалась «девятка» майора, скрылся с места происшествия. Найти его, несмотря на все усилия ППС, не удалось.

«Чертовщина какая-то, — думал Турецкий, сидя у себя в кабинете, покуривая сигарету и ероша ладонью густые волосы. — Единственный человек, который мог прояснить ситуацию с убийством Кожухова, погибает в аварии. Причем за полчаса до допроса. Если это случайность, то мы вправе винить богов. Или Бога. Но поскольку существование богов сомнительно, напрашивается единственный вывод — Дементьева прикончили. И судя по тому, как ловко все было обставлено, это сделали большие профессионалы».

Впрочем, в том, что ему придется иметь дело с профессионалами, Турецкий понял еще в первый день, как только прочел материалы дела. Теперь его ничем нельзя было удивить. Если бы Дементьев превратился в облачко прямо у него на глазах — он бы и этому не удивился.

«Черт! — думал Турецкий. — Третья смерть за несколько дней! Если так пойдет и дальше, к концу расследования дорога от моего дома до здания Генпрокуратуры будет усеяна трупами. — Турецкий мрачно усмехнулся: — Что теперь? За какую нить тянуть? Жена Богачева слышала и видела белобрысого агента. Жены все замечают, такова уж специфика женской души. Они гораздо любопытнее нас. А это значит…»

Турецкий с силой вдавил окурок в пепельницу.

«Если кто-то и может прояснять ситуацию, то только жена Дементьева, — подумал Турецкий. — Но уместно ли будет беседовать с ней сейчас? Не уместно. Конечно, не уместно. Но другого выхода у меня просто нет».

Он вздохнул и снял трубку телефона.

19

Дверь Турецкому открыла высокая, стройная блондинка с большим бюстом, кукольными чертами лица, чуть вздернутым носиком и искусно нарумяненными щеками. Она была одета в длинный красный восточный халат и мягкие тапочки с загнутыми носками.

— Здравствуйте. Меня зовут Александр Борисович Турецкий. Я звонил вам час назад.

— А, да-да, проходите.

Рита Дементьева резко повернулась, перед глазами Турецкого мелькнуло стройное белоснежное бедро девушки. Она посторонилась, пропуская Турецкого в прихожую.

— Вот вам тапочки, — сказала Дементьева. — Можете переобуться.

Турецкий переобулся.

— Простите, у меня не убрано. Честно говоря, мне сейчас не до уборок.

— Да, — кивнул Турецкий, — я знаю.

— Так о чем вы хотели со мной поговорить?

— Я…

— Вам, наверное, кажется странным, что я так спокойна? Но… — Она нахмурила белый лобик. — Я и сама не могу понять, что со мной творится. Другие на моем месте плачут, падают в обморок, катаются по полу в истерике. Со мной ничего такого не происходит. Наверное, я просто бесчувственная. Или… я любила Володю не так сильно, как думала.

— Люди по-разному реагируют на смерть близких, — тихо сказал Турецкий. — Некоторые плачут, некоторые — не могут.

— Да-да! — горячо воскликнула Дементьева. — Именно это со мной и происходит. Я чувствую, что вот-вот расплачусь, но… — она неловко пожала плечами, — не могу. Слезы остаются где-то в груди. Они давят грудь, но не выходят наружу. Это очень тяжело. Вы не возражаете, если я закурю?

— Нет, конечно.

Рита прикурила сигарету от пластиковой зажигалки, крепко затянулась и вдруг закашлялась. Она бросила сигарету на пол и наступила на нее тапочком. Внезапно лицо блондинки исказилось мученической гримасой. Она подняла руки и сжала пальцами виски.

— Я не… — начала было Рита, но тут ее плечи вздрогнули. Она прижала ладони к лицу и замерла.

Потом оторвала ладони от заплаканного лица и виновато посмотрела на Турецкого. Он улыбнулся, стараясь вложить в эту улыбку все добрые чувства, на какие был способен. Рита увидела эту улыбку, попыталась улыбнуться в ответ, но вместо этого зарыдала в голос и упала Турецкому на грудь.

Совершенно потерявшийся Турецкий нежно погладил ее по волосам. Он ненавидел такие ситуации. Нужно было говорить какие-то утешающие слова, заранее понимая, что все эти слова ничего не значат для человека, у которого горе. Что и говорить, утешитель из него был плохой. В такие вот моменты Александр Борисович всегда тушевался. Он боялся усугубить боль человека каким-нибудь неосторожным, неправильным словом, а ничего подходящего ему на ум не приходило.

«Не нужно было приходить сегодня», — подумал Турецкий, чувствуя, как промокает рубашка у него на груди.

Неожиданно Рита Дементьева резко подняла лицо и прижалась полуоткрытым влажным ртом к губам Турецкого. Глаза Турецкого загорелись, он инстинктивно приобнял девушку правой рукой, но тут же, словно одумавшись, мягким, но настойчивым движением отстранил ее от себя.

— Извините, — робко проговорила Рита, вспыхивая до самых корней волос. — Просто… мне так тоскливо… Я совершенно не умею быть одна.

Немного успокоившись, она отошла от Турецкого и села на небольшой мягкий стульчик. Зажала сложенные ладони между коленей и посмотрела на Александра Борисовича своими зелеными глазищами.

— Что же вы стоите? Садитесь куда-нибудь. В кресло, на стул…

Турецкий сел на стул.

— Вот так, — сказала Рита и вдруг улыбнулась: — Простите мне мой… демарш. Это было инстинктивное движение. Оно не должно вас волновать. Вы ведь тоже хотели меня обнять, правда? Я это почувствовала. Когда женщине плохо, а рядом есть мужская жилетка, она забывает про все условности. — Рита сунула руку в карман халата, достала сигареты и снова закурила. Сделав две или три затяжки, она заметно успокоилась. — Итак, Александр Борисович, вы пришли со мной поговорить. О чем же?

— О вашем муже, — сказал Турецкий. — О майоре Дементьеве.

— Почему следователь прокуратуры интересуется моим мужем? Его что, в чем-то подозревают?

— Слишком прямой вопрос, чтобы я мог на него ответить, — сказал Турецкий.

Девушка на секунду задумалась и вдруг предложила:

— Хотите, я угощу вас кофе?

— Если вас не затруднит, — вежливо ответил Турецкий.

— Что вы! Это поможет мне успокоиться. Простые, обыденные дела заставляют человека забыть о горе, вы ведь знаете… Пойдемте на кухню, я сварю кофе.

Вскоре они сидели на кухне и пили кофе.

— Маргарита Сергеевна… — начал было Турецкий.

— Просто Рита.

Турецкий кивнул:

— Рита, ваш муж, перед тем как попасть в аварию, ехал ко мне. Мы договорились встретиться и побеседовать…

— Извините, Александр Борисович, но я должна сразу предупредить вас, что ничего не знаю про дела мужа. Он мне никогда ничего не рассказывал. Боюсь, что я ничем не смогу вам помочь.

Турецкий поиграл желваками.

— Уверен, что это так, — сказал он наконец. — Но, может быть, вы слышали какой-нибудь телефонный разговор, который показался вам странным? Или он сам о чем-то ненароком обмолвился? Вспомните, пожалуйста.

Рита задумалась.

— Нет, — сказала она и покачала головой. — Ничего странного я не замечала. Ничьих имен он при мне не упоминал. — Рита близоруко сощурилась и с явным интересом взглянула на Турецкого, словно только сейчас разглядела его как следует. — Вы женаты? — спросила он& вдруг.

— Да, — ответил Турецкий. — Но в данный момент я в Москве один.

Рита слабо улыбнулась:

— Я — плохая женщина, Александр Борисович. У меня было много мужчин, слишком много… Но я не считаю себя виноватой. Природа сделала меня такой. Знаете, бывают такие женщины… Ну, которые не могут без мужчины…

Турецкий почувствовал себя глупо. «Не следак, а поп на исповеди, — поморщился он. — И зачем она мне это говорит?»

— Вы, наверное, думаете, какого черта я вам все это рассказываю?

— Да нет… Не то чтобы, но…

Она пристально посмотрела на Турецкого.

— Подумали, — сказала она. — Я ведь вижу, что подумали. Я неплохо разбираюсь в мужчинах, Александр Борисович. Один человек даже предлагал мне работать в ФСБ, в аналитическом отделе. Не серьезно, конечно, а так, в шутку…

— Что за человек? — насторожился Турецкий.

— Один Володин коллега… Но не важно. Я знала многих коллег Володи. Иногда мы встречались, ходили вместе в кино, в рестораны. Но в этом нет ничего интересного.

— Может быть, нет. А может быть, и есть.

— Уверяю вас, что нет. — Рита вздохнула, повернула голову и посмотрела в окно долгим, задумчивым взглядом: — Сейчас уже вечер, Александр Борисович. Скоро начнет темнеть, а я боюсь темноты. —

Она вновь посмотрела на Турецкого, и губы ее дрогнули. — Скажите, ваш рабочий день уже закончился?

— Да, вроде бы.

— И вы куда-то спешите?

— Нет.

Рита чуть склонила голову набок и улыбнулась.

— Хотите, я накормлю вас ужином? — спросила она.

Турецкий удивленно на нее уставился:

— Ужином? Спасибо, но это как-то…

Рита нетерпеливо махнула рукой.

— А, бросьте! Это выглядит нормально. Я ведь не подозреваемая. И даже не свидетель. Нас с вами ничего не связывает, Александр Борисович, так что вы не нарушите никакую профессиональную этику, если останетесь и поужинаете со мной. Даже наоборот, вы сделаете очень доброе дело. И потом… — Рита вновь, еще слабее и беспомощней, чем прежде, улыбнулась: —…Как знать, возможно, я вспомню что-нибудь, что поможет вашему следствию.

Турецкий взглянул на ее хорошенькое личико с огромными зелеными глазами, на ее по-детски пухлые губы, нежный подбородок. «А почему бы и нет?» — подумал он, но тут же обозвал себя кретином и поднялся со стула:

— Увы, Маргарита Сергеевна, я с огромным сожалением вынужден отклонить ваше предложение. Если что-нибудь вспомните — звоните.

— Ну как знаете, — сказала Рита и пожала плечами.

20

Распрощавшись с Турецким, Рита Дементьева села на маленький стульчик у зеркала и оглядела свое отражение скептическим взглядом. Из зазеркалья на нее глянула красивая девушка с худощавым лицом, красиво очерченными губами и огромными зелеными глазами.

Жизнь никогда не баловала Риту Дементьеву. Одному дьяволу известно, через что ей пришлось пройти на пути к мало-мальскому благополучию. Сказать, что ее детство было тяжелым — значит, ничего не сказать. У кого-то в памяти остались плюшевые мишки, перепачканные шоколадом руки, белые банты и хороводы под новогодней елкой с последующей раздачей призов и подарков. Рита ни о чем таком не помнила.

Зато она помнила другое. Помнила уставшую, рано поседевшую мать с красными руками и изможденным, морщинистым лицом. Помнила ее испуганный взгляд, когда отец приходил с работы пьяный и, не разуваясь, валил ее на кровать, осыпая при этом отборной бранью. Помнила крепкий широкий ремень отца, этого пожилого, вечно небритого слесаря с вагоностроительного завода.

Шли годы. Рита подросла и превратилась в подростка. Отец умер, но спустя несколько месяцев его место в материной кровати занял отчим. В отличие от грубого, рослого и ширококостного отца отчим (дядя Петя — так он просил себя называть) был невысоким и тщедушненьким. У него была тонкая шея, похожая на куриную лапку, и смешная лысина, которую дядя Петя каждое утро старательно зачесывал специально для этих целей выращенной прядью.

— Мама, как ты можешь ложиться с ним в постель — ведь он такой противный? — недоумевала тринадцатилетняя Рита.

— Так надо, — отвечала мать и ласково гладила Риту по белокурым волосам.

— У него так воняет изо рта! — добавляла Рита.

Мать ничего не отвечала, лишь грустно вздыхала.

Дядя Петя работал инженером, и непростым, а начальником конструкторского отдела. Дядя Петя никогда не курил, пил только чай и приносил домой всю зарплату до последней копейки. Дядя Петя заслуживал любви. Так считала мать. Так считал и сам дядя Петя. Он был искренне изумлен, когда падчерица не захотела терпеть его руки у себя под юбкой и в ответ на все домогательства заявила ему, что у него потные ладони, а сам он похож на старого плешивого козла.

Неблагодарное дитя!

Рита помнила, как дядю Петю увозила милиция. Он кричал и ругался, обзывал Риту проституткой, а ее мать — старой, уродливой дурой.

Потом Рита сидела на диване с платком, прижатым к разбитому лицу. Ей хотелось плакать, но слез почему-то не было.

Вскоре Рита поняла, что все мужчины — будь то дядя Петя, отец или еще кто-нибудь — одинаковы. Высокие, маленькие, толстые, худые, красивые, безобразные — все они хотят одного. И если научиться разбираться в их желаниях, то в мире, где правят мужчины, можно неплохо устроиться. И Рита принялась постигать эту новую для нее и такую захватывающую науку жизни.

Для первого урока она выбрала самого крутого парня в классе. Ребята его побаивались, девчонки замирали при одном его приближении. Рита подошла к нему сама. Откинула со лба светлую прядь, улыбнулась и сказала: «Хочешь пойти ко мне после уроков?» В первое мгновение парень растерялся — Рита это ясно видела, — но он быстро взял себя в руки. «Легко!» — сказал он с насмешливой улыбочкой, слегка приподняв свои черные собольи брови.

Рита привела его домой. По дороге он шутил и балагурил, сплевывал сквозь зубы и всем своим видом показывал, насколько он крут. Однако когда Рита заставила его лечь на диван, уселась сверху и принялась спешно стаскивать с него одежду, сильный, бесстрашный лев превратился в робкого и испуганного ягненка.

— Подожди! Рита, подожди! — твердил он, покрываясь пунцовыми пятнами.

— В чем дело? — спросила Рита.

— Я не могу так, — ответил он дрожащим от волнения голосом, стараясь прикрыть свою мужскую наготу руками.

— Не можешь?

В этот момент тело его напряглось, он запрокинул голову и с глухим стоном обмочил себе брюки.

— Вот, значит, как это бывает, — усмехнулась Рита. — Что ж, попробуем еще раз. Должен же от тебя быть хоть какой-то толк.

Через неделю суровый лев бегал за Ритой, как собачонка, ловил каждый ее взгляд, пытался предупредить каждое ее желание. И вскоре до смерти ей надоел.

Тем временем на горизонте уже появилась следующая цель.

Дело в том, что Рита шла на золотую медаль. Благодаря хорошей памяти учеба в школе давалась ей легко. Учебники она никогда не читала — достаточно было просто внимательно слушать на уроках. Единственным предметом, который ей никак не давался, была химия. Рита терпеть не могла возиться со штативами и зажимами, переливать из колбочки в колбочку вонючие реактивы, вписывать в тетрадку химические формулы, многие из которых были длиной в страницу.

И тогда она решила подойти к проблеме иначе.

Учитель химии был сухим, жилистым стариком с сердитыми глазами и крючковатым носом. Трудно было представить себе, что он может заинтересоваться хоть чем-то, что нельзя перелить из мензурки в мензурку и подогреть на спиртовке. Однако Рита решила, что это только видимость. И оказалась права.

Так Рита Дементьева (тогда еще — Рита Попова) закончила школу с золотой медалью.

…Владимира она встретила в самый черный день своей жизни. Ни красота, ни ловкость, ни знание мужской натуры не помогли Рите осуществить свою мечту — поступить в театральный институт и стать актрисой. Чувствовала она себя ужасно. К тому же замок сумки заело и она не могла достать деньги, чтобы купить билет до дома. Рита купила перочинный ножик, чтобы поддеть железячки замка, но ножик был настолько тугой, что ей никак не удавалось вытащить лезвие.

Рита была в бешенстве. Если бы мир, весь этот огромный, жестокий мир вдруг принял форму простого человека — Рита с удовольствием воткнула бы этому человеку перочинный ножик прямо в грудь.

И тут, в тот самый момент, когда Рита дошла до такого градуса ярости и отчаяния, что готова была броситься под колеса проезжающей машины, возле обочины притормозила красная «девятка».

— Девушка, вас подвезти? — спросил ее приятный мужской голос.

Рита оторвала взгляд от сумок и, сощурившись, посмотрела на мужчину. Он был молод, очень белобрыс и довольно симпатичен.

— Я к незнакомым мужчинам в машину не сажусь, — сердито ответила Рита.

— Извините, я просто хотел помочь, — все тем же вежливым, ровным голосом произнес молодой человек.

— Правда? Ну тогда откройте мне эту чертову сумку!

Так Рита познакомилась с Володей Дементьевым.

Она сразу поняла, с кем имеет дело. Дементьев был амбициозен и тщеславен, однако он предпочитал добиваться поставленных целей упорным трудом, не рискуя и не бросаясь в омут головой, как это делают иные. Не сказать, чтобы Рите нравился такой подход. Он не обещал скорых успехов, быстрого обогащения и счастливой молодости. Быть престарелой женой пожилого генерала — такая перспектива не очень радовала Риту, но это было лучше, чем ничего.

Возвращаться домой она не хотела. Этого оказалось достаточно, чтобы сказать «да», когда Дементьев самым церемонным образом предложил ей руку и сердце. «Володя… — подумала она. — Что ж, он симпатичный мальчик, и он так меня любит. А то, что он такой упертый, это даже хорошо. Судьба обязательно предоставит ему шанс, а уж я сделаю все, чтобы он этот шанс использовал».

Так они стали мужем и женой.

Шло время. Месяц проходил за месяцем, год за годом, а в жизни Риты ничего не менялось. Не было ни шумных праздников, ни яхт, ни драгоценностей, ни дорогих нарядов.

Однажды, на одной из вечеринок, подполковник Данилов предложил ей потанцевать. Это был высокий и подтянутый мужчина. Обаятельная улыбка, изящные движения. «Старый лис», — называл его Володя. Впрочем, называл уважительно и даже с какой-то завистью. После танца Данилов подсел за их столик. Он был очень остроумным собеседником, однако шутки его были тактичны и не пошлы. В общем, они приятно провели время вместе.

Уже дома Рита обнаружила у себя в туфельке записку. Как она там оказалась — уму непостижимо. «Мне очень понравился этот танец. Спасибо», — гласила записка. Дальше следовал номер сотового телефона подполковника Данилова.

Позвонить Данилову Рита решилась только на третий день. А на четвертый они встретились и стали встречаться регулярно. Рите льстило, что такой солидный, такой уважаемый и такой властный мужчина обратил на нее внимание. Конечно, Данилов женат, у него даже есть дети, но разве жена и дети проблема, когда речь идет о настоящей большой любви? Однако объясниться по этому поводу с подполковником Рита не решалась. Несмотря ни на что, она была сильно привязана к мужу и искренне желала ему успеха.

Тогда в голову ей пришла другая мысль: «А почему бы не использовать подполковника Данилова, чтобы продвинуть Володю?» И она принялась ублажать Данилова с еще большей горячностью.

И вскоре «работа» эта принесла успех.

Они лежали в постели в съемной квартирке подполковника Данилова («это моя явочная квартира», — со смехом говорил он) потные и усталые и пускали дым в потолок, закуривая хороший секс хорошей сигаретой.

Рита посмотрела на точеный профиль Данилова.

— Егор, я могу кое о чем тебя попросить?

— Почему же нет? — усмехнулся Данилов и стряхнул с сигареты пепел (черная пепельница стояла у него на груди). — Ты знаешь, как хорошо я к тебе отношусь. Ты — моя маленькая, славная девочка. Я сделаю все, что ты попросишь.

Рита засмеялась:

— Так уж и все?

— Ну… — Данилов замялся: — Если только ты не будешь просить меня развестись с женой и бросить детей.

В сердце у Риты кольнуло. До сих пор они ни разу не говорили об этом. Рите казалось, что Данилов специально обходит эту трепетную тему стороной, и вдруг он сам говорит об этом — и так спокойно, холодно.

Несмотря на мелькнувшую в душе обиду, Рита решила пропустить слова Данилова мимо ушей. В конце концов, они оба были взрослые люди и знали истинную цену своим отношениям.

— Я рада, что ты любишь жену и детей.

— А я рад, что ты так к этому относишься, — с улыбкой сказал Данилов.

— У тебя есть семья, и ты любишь ее. Но и у меня… И у меня есть семья. Володя — он…

— Володька — отличный парень! И кстати, я давно хотел поговорить с тобой о нем. Твой муж — хороший офицер. Обязательный, исполнительный. Единственно, чего ему не хватает, это инициативности. Будь он чуток поинициативней, он бы достиг многого. Я в этом уверен. Кстати, у меня насчет твоего мужа есть одна идея. Вот только не знаю, как он к ней отнесется.

Слова Данилова удивили Риту, но в то же время и обрадовали. Она думала, что разговор будет очень сложный, с выяснением отношений, взаимными претензиями. Но все оказалось намного легче и приятней.

— Ты хочешь предложить ему какое-то дело?

Данилов кивнул:

— Да. Дело рискованное, но, если подойти к нему с умом, верное. И самое главное — выгодное. Твой муж может получить еще одну звездочку на погоны, да и зарплата его вырастет на порядок.

— Ты мне расскажешь об этом деле?

— Извини, малышка. Это государственная тайна.

Рита усмехнулась:

— Понятно. Но чем я могу помочь? Ты ведь не зря об этом заговорил, правда? Ты рассчитываешь, что я помогу тебе уговорить Володю.

Данилов засмеялся.

— Ты ужас как проницательна! С твоими талантами тебе нужно работать у нас в аналитическом отделе! Ладно, ты права. У нас с тобой есть один общий интерес. Мы оба заинтересованы в том, чтобы Володя пошел на повышение. И мы можем помочь друг другу.

— Что ты имеешь в виду?

— Понимаешь, Володя не из тех, кто идет на риск. Прежде чем что-то предпринять, он сто раз взвесит и отмерит. Это, конечно, хорошая черта, но, пока он будет взвешивать и отмерять, найдется кто-нибудь побойчее и…

— Егор, давай ближе к делу.

Данилов взглянул на Риту с нежностью:

— Ты моя умница! Ладно. В общем, твоего увальня нужно как-то подтолкнуть. Я сделаю ему предложение только тогда, когда буду уверен, что получу положительный ответ. Для меня это принципиально важно. И ты, дорогуша, можешь мне в этом сильно помочь.

Подполковник затушил сигарету, убрал пепельницу с груди и повернулся к Рите.

— Надави на него, золотце. Не сильно, но так, чтобы он почувствовал, что из-за своей неповоротливости может потерять тебя. — В глазах Данилова появился лукавый огонек. — Ты ведь понимаешь, о чем я говорю? Все эти ваши женские штучки, которые сводят мужиков с ума. Язвительные замечания, презрительное фырканье, бойкот. — Данилов провел пальцем по розовому соску Риты и усмехнулся: — В конце концов, откажи ему в своей ласке. Но используй это страшное оружие только в самом крайнем случае.

Внезапно Рите стало обидно. Она почувствовала себя так, словно она не в постели и не с любовником, а в кабинете какого-то большого чина, который пытается промыть ей мозги. Рита смахнула руку Данилова со своей голой груди.

— Ты как будто с подчиненным своим разговариваешь, — обиженно сказала она.

— Глупости! Я хочу помочь тебе. Но сначала ты должна помочь мне. По-моему, это справедливо.

Данилов рассмеялся. Рита смотрела на его открытый рот и думала: «А ведь он прав. Ну погоди же, старый черт, мой Володька еще надерет тебе задницу. Дай только срок».

— Что ж, — сказала она, — пожалуй, ты прав. Я попробую повлиять на мужа.

— Попробуй, детка, попробуй. С такой хорошенькой мордашкой это будет не трудно. А сейчас… — Данилов положил Рите руку на живот, — займемся более интересными вещами…

Через несколько дней после этого разговора главный редактор газеты «Российские известия» Матвей Кожухов был застрелен в упор милиционером Сергеем Богачевым в ложе Большого театра во время спектакля «Похождения повесы». А еще несколько дней спустя машина, на которой ехал майор ФСБ Владимир Дементьев, попала в аварию.

По мнению врачей, смерть Дементьева была мгновенной.

21

На улице было холодно. С утра зарядил мелкий, противный дождь. То и дело в небе громыхал гром, и где-то далеко на востоке небо озарялось вспышками молний. Слава богу, сюда ливень пока не дошел.

Подполковник ФСБ Егор Осипович Данилов терпеть не мог плохой погоды. Он предчувствовал ее еще с вечера. Вначале появлялась тяжесть в затылке, затем она распространялась на левую часть головы и, наконец, концентрировалась в лобной части, прямо над левой бровью. Ощущение было такое, словно кто-то вбил Егору Осиповичу в лоб толстый ржавый гвоздь. И вытащить этот гвоздь не было никакой возможности.

Не помогала даже пригоршня цитрамона, которую подполковник по привычке забрасывал в рот, запивая глотком холодной минералки.

Оставалось терпеть.

Когда Егор Осипович вошел в квартиру, его жена Ольга полулежала в мягком кресле со стаканом мартини в руке и дымила тонкой длинной сигареткой. На ней было длинное вечернее платье с глубоким декольте и умопомрачительным разрезом, обнажающим смуглую бархатистую кожу ее бедра. В этом наряде Ольга выглядела чертовски соблазнительно.

Сизый дым густым облаком поднимался к потолку и расползался по нему огромной призрачной паутиной. Данилов посмотрел на это облако и почувствовал резкий приступ тошноты. Когда у него болела голова, он терпеть не мог сигаретного дыма, и Ольга об этом знала.

— Дорогая, я тысячу раз просил тебя не курить в комнате. Неужели так тяжело выйти на кухню?

Ответом Егору Осиповичу было тяжелое молчание.

— Я, кажется, к тебе обращаюсь, — сердито проговорил подполковник. — У тебя что, проблемы со слухом?

Ольга медленно обернулась, выпустила в сторону Данилова струю дыма и посмотрела на него таким взглядом, словно он только что голыми руками задушил ее мать.

— Где ты был? — четко и раздельно спросила Ольга.

Данилов поморщился:

— Опять эти дурацкие допросы. Ты же прекрасно знаешь, что я был на работе.

— Я тебе звонила.

— И что?

— Тебя нигде не было.

— Ничего удивительного. Меня сложно застать на одном месте.

— А мобильник? Почему ты отключил мобильник?

Данилов посмотрел на карман своего пиджака и смущенно кашлянул:

— Что ты, зая. Просто я его не слышал. Должно быть, батарейки подсели.

Ольга поставила стакан на пол, быстро поднялась с кресла и подошла к Егору Осиповичу вплотную. Глядя ему прямо в глаза, она опустила руку в его правый карман и вытащила оттуда телефон. Затем, не произнося ни слова, развернула телефон дисплеем от себя и поднесла его к лицу Данилова.

— Вот черт, — сказал Егор Осипович, опуская глаза и простодушно улыбаясь. — Видать, нечаянно нажал на блокировку. А я-то думаю: почему мне никто не звонит? Неужели кредиторы забыли о моем существовании?

Он попробовал рассмеяться, но, наткнувшись на по-змеиному холодный взгляд жены, замолчал.

— Ты опять был у нее, — все так же медленно и четко произнесла Ольга.

— Чепуха.

Егор Осипович отвернулся от жены, подошел к журнальному столику, взял с него бутылку мартини и, запрокинув голову, большими глотками влил четверть содержимого бутылки себе в рот.

Ольга молча смотрела, как в такт глоткам двигается его кадык.

— Ты опять был у нее, — вновь повторила она.

Данилов поставил бутылку на столик, вытер рот салфеткой, подошел к Ольге и обнял ее за плечи:

— Зая, ну ты же знаешь, что я не могу иначе. Все-таки там мой сын. И он болен. В какую свинью я превращусь, если забуду о его существовании?

— Чем он болен?

— Ты же знаешь — бронхитом.

— Врешь. — Ольга нахмурилась: — Я звонила его врачу. Твой сын здоров.

— Да, здоров… Теоретически. Но на самом деле он все еще очень слаб. — Егор Осипович хищно осклабился: — Черт бы тебя побрал, могу я принести родному сыну немного фруктов?

Данилов плюхнулся в кресло и взгромоздил ноги на журнальный столик.

Когда несколько недель назад Егор Осипович узнал, что у мента Богачева есть больной сын, он почувствовал приступ щемящей тоски. Он в тот день как раз прикидывал возможные кандидатуры для выполнения «задания», внимательно просматривая личные дела, стопкой лежащие у него на столе. Если до этого мгновения майор милиции Богачев был для него совершенно чужим человеком, на жизнь которого Данилову было, в общем-то, плевать, то теперь он почувствовал к этому менту… что-то родственное.

Это было странное чувство. С одной стороны, профессиональная радость от того, что кандидат наконец-то определился. С другой — неприятный осадок в душе, словно подполковник предавал какую-то общую идею, которая прочно связывала их, как двух заговорщиков. «Не идея, а общая беда», — подумал тогда Данилов…

Резкий голос жены вывел подполковника из задумчивости.

— Брось юлить, Данилов! Смотреть на тебя противно!

— Да? — Подполковник холодно улыбнулся: — А ты не смотри. Иди лучше загляни в свою бутылку. Там как раз осталось немного пойла. Может, сможешь утопить в нем свое горе.

Ольга усмехнулась, медленно покачала головой и тихо произнесла:

— Боже мой, какой же ты подлец! — Затем резко развернулась и вышла из комнаты.

Данилов медленно поднялся с кресла, постоял посреди комнаты, широко расставив ноги и глядя в пол, потом повернулся и направился за женой.

Дверь, ведущая в спальню, была закрыта на замок.

— Оля, дорогая, — сказал Егор Осипович мягким голосом, — ну что ты в самом деле? Ну заболел у человека сын, ну зашел он его навестить — ну что в этом особенного?

— Ложь, — послышался из-за двери хрипловатый, дрожащий от слез голос Ольги. — Ты зашел, чтобы повидаться с ней. Ты ее по-прежнему любишь.

— Черт, да о чем ты говоришь! Я люблю только тебя. А с этой женщиной меня давно уже ничего не связывает. — Егор Осипович задумчиво почесал пальцем переносицу и добавил: — Кроме сына.

— Если ты хочешь развестись — так и скажи, — раздался из-за двери приглушенный голос жены. — И не будем портить друг другу нервы.

— Что за чушь? Зачем мне с тобой разводиться? Открой. Мне… нужно тебе что-то показать.

— Показать? Что показать? Фотографию твоей бывшей жены? Ту самую, которую ты таскаешь в своем портмоне?

— Но, дорогая, там ведь не только она! Там еще и сын!

— Ты всегда умел находить предлоги. Ладно, черт с тобой. Люби кого хочешь. Мне до этого нет никакого дела.

Щелкнул замок, и дверь открылась. Ольга хотела пройти мимо Егора Осиповича, но он поймал ее за локоть.

— Пусти! — потребовала Ольга.

Данилов покачал головой:

— Нет.

— Пусти! Я забыла сигареты!

— Нет, зая. Ты забыла меня поцеловать. Ну иди сюда. — Он привлек жену к себе и нежно поцеловал ее в лоб. Затем поднял руку и подцепил пальцем повисшую у нее на реснице слезинку. — Ну хватит дуться, любовь моя. Больше это не повторится.

Он хотел поцеловать жену, но в этот момент зазвонил телефон, и Ольга, вздрогнув, отпрянула от него.

— Извини, я сейчас, — сказал Данилов, отпустил Ольгу и быстрым шагом приблизился к столику, на котором стоял телефон. Снял трубку. — Слушаю.

— Егор Осипович, — прошипела трубка негромким, сиплым голосом, — здравствуйте. Ну как ваши дела?

Подполковник поморщился, словно съел что-то горькое, и сказал:

— Нормально.

— Нам нужно поговорить, — вновь прошипела трубка.

Данилов посмотрел на Ольгу. Она не сводила с него напряженного, внимательного взгляда.

— Когда?

— Прямо сейчас.

Ольга нахмурилась, догадавшись, о чем вдет речь, и Данилов понял, что сегодня вечером ему ничего не светит. Ни вечером, ни ночью. Он досадливо поморщился.

— Может, через час? — спросил Данилов.

— Лучше прямо сейчас, — настаивала трубка. — Я вас жду.

— Где?

— В двух кварталах от вашего дома, в летнем кафе «Парус». Знаете, где это?

— Да— Я — за крайним столиком. Впрочем, народу здесь немного, вы меня сразу увидите.

— Хорошо.

Данилов положил трубку на рычаг телефона. Ольга поднялась с дивана.

— Работа? — с язвительной усмешкой спросила она.

Данилов виновато улыбнулся:

— Да, зая. Ты ведь знаешь, что я лицо подневольное.

— Что ж, иди. Но запомни: если ты не вернешься к двенадцати часам, я завтра же перееду к маме.

Данилов не стал возражать. Это было бесполезно. Завтра утром Ольга остынет, а сейчас… Он проследил взглядом за женой, которая направилась в спальню, и нахмурился.

Проблемы? Он сказал — проблемы? Что бы это значило? И к чему такая спешка? Данилов вдруг подумал о Рите. Рита была проблемой, которую он до сих пор не решил. Но он был спокоен за девчонку. Рита была чертовски проницательна и хладнокровна, она наверняка поняла, что смерть ее мужа не случайна. Утром Егор Осипович позвонил ей и сказал всего несколько слов: «К тебе придут. Но ты ничего не знаешь. Ясно?» «Ясно», — ответила Рита. Голос у нее был спокойный и ровный, никаких волнений и переживаний. «Железная женщина, — подумал Данилов. — Железная женщина с железной хваткой». Он понимал, что теперь Рита попытается повернуть ситуацию в свою сторону — возможно, даже решит его шантажировать, но с этой проблемой он как-нибудь справится.

Данилов вышел в прихожую, обулся и надел черную кожаную куртку. Немного подумав, открыл дверцу антресолей, достал оттуда небольшой деревянный ящичек и поставил его на тумбочку. Затем щелкнул замочками, откинул крышку и извлек из ящичка черный автоматический пистолет. Это был легкий пятнадцатизарядный «глок», подаренный ему иностранными друзьями два года назад за успешно выполненную совместную операцию.

Проверив магазин, подполковник сунул «глок» за пояс, а деревянный ящик убрал обратно на антресоли.

— Я скоро вернусь! — крикнул он жене.

Затем подождал несколько секунд и, не дождавшись ответа, вышел из квартиры.

Дорога до кафе «Парус» заняла у него не больше двадцати минут. Подполковник Данилов шел по тротуару, вдыхая вечерние городские запахи — бензина, иагретого за день асфальта, чебуреков. Он вслушивался в смех и голоса прогуливающихся прохожих — женщин и мужчин. Г олоса эти звучали приглушенно, словно воздух к вечеру сгустился и стал плотным, как вата или картон. Данилов прислушивался к этим голосам, улыбался и шел. Шел навстречу своей судьбе.

22

Чернявый человек оторвал глаза от газеты, взглянул на Данилова и улыбнулся.

— Здравствуйте, Егор Осипович! — негромко, но приветливо сказал он, протягивая подполковнику руку.

Данилов молча пожал протянутую руку и уселся в кресло напротив.

— Что случилось? — спросил он. — К чему такая срочность?

— Срочность? — удивился Чернявый. — Но ведь, кажется, вы сами звонили мне сегодня днем. Просили о встрече. Вы что, забыли?

— Не забыл. Но я думал, что мы встретимся завтра.

Чернявый усмехнулся:

— Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня? Заказать вам кофе?

— Нет. Я не пью кофе на ночь. Плохо засыпаю.

— Правда? А я, вы знаете, сколько бы кофе ни выпил — сплю, как младенец. Как это ни странно, но кофе действует на меня усыпляюще. — Он улыбнулся: — Итак, Егор Осипович, выкладывайте, что вас тревожит?

Данилов сложил руки замком и положил их на стол.

— Со дня на день меня пригласят в прокуратуру, — сказал он. — Пока только «пригласят». Мне доложили, что Турецкому уже известно мое имя и то, что я как-то замешан в этом деле.

— Вам нечего бояться, Егор Осипович, — ответил Чернявый сиплым, словно бы змеиным, голосом. — У прокуратуры нет против вас никаких улик.

— Пока нет, — согласился Данилов. — Но я кое-что слышал об этом Турецком. Удивительно настырный тип. Хотя… честно говоря, меня больше волнует не Турецкий, а кое-что другое.

— Что же это? Егор Осипович, дорогой, что вас волнует?

В серых глазах подполковника загорелся холодный огонек.

— То, что случилось с майором Дементьевым, — четко и жестко сказал он.

Бледное насмешливое лицо Чернявого внезапно стало серьезным.

— Да-да, такое, вы знаете, несчастье… Насколько я знаю, он попал в аварию?

Данилов мрачно усмехнулся:

— Да, он попал в аварию. По пути в прокуратуру, куда ехал давать показания. Виновник аварии с места происшествия скрылся. Нет никаких следов и зацепок. Вам это не кажется странным?

— Мне — нет, — спокойно ответил Чернявый. — А вам?

— А мне кажется. Володя был прирожденным водителем. И реакция у него была, как у Майка Тайсона.

— Ну… может, он просто переволновался. Или уснул. С кем не бывает? Кстати, Майк Тайсон тоже проигрывал. Это жизнь, Егор Осипович. Но не будем о грустном… Собственно, я тоже жаждал нашей с вами встречи. И у меня тоже есть к вам вопрос. Догадываетесь — какой?

Данилов сдвинул брови, затем слегка наклонился к Чернявому и тихо сказал:

— Если вы о пленках, то я их не нашел.

Чернявый пристально посмотрел в глаза подполковнику, словно надеялся считать с них информацию, как с компьютерного диска, затем холодно улыбнулся:

— Странно, правда? Кожухов сам выходит на связь со спецслужбами, рассказывает им о своей идее, а потом вдруг — ни с того ни с сего — подсовывает своим благодетелям пустые пленки, а настоящие прячет. Причем так надежно, что даже вы — подполковник ФСБ — не можете их найти.

— Пленки, которые он, как вы выражаетесь «подсунул», не были пустыми, — возразил Данилов.

— Ах, оставьте, — махнул на него рукой Чернявый. — В данной ситуации черный казарменный юмор кажется мне совсем неуместным. Мы так ничего и не получили, Егор Осипович. У меня и у моих… руководителей складывается ощущение, что вы нарочно морочите нам голову. Или… — Чернявый вновь побуравил Данилова взглядом, — …никаких пленок не было? И вы просто пытаетесь набить себе цену?

Маленькие глазки Чернявого пристально уставились на Данилова. Однако подполковник без особых усилий выдержал этот взгляд. В конце концов Чернявый опустил глаза в чашку с кофе.

— Кожухову нужны были гарантии, — сказал Данилов. — Поэтому он и спрятал их.

— Выходит, он обвел вас вокруг пальца?

— Выходит, что так.

Чернявый покачал головой:

— Не знаю, не знаю… Что-то слабо верится…

Впрочем, у вас еще есть шанс найти эти пленки и принести их нам.

— Шанс? — усмехнулся подполковник. — А если я их не найду?

Чернявый вздохнул:

— Уверяю вас, Егор Осипович, мы найдем способы оказать на вас давление.

— Вы пытаетесь меня напугать?

— Отчего же? Нет. Конечно, нет. Я просто пытаюсь вас предупредить… — Чернявый взял со стола чашку с кофе и сделал маленький глоток. — У вас есть какие-нибудь соображения насчет того, куда Кожухов мог спрятать эти записи? — спросил он.

Данилов покачал головой:

— Нет. Можно попробовать обыскать его загородный дом. Через два дня он будет пуст. Жена Кожухова погибла год назад. Дочка — в Англии, у тетки. В доме жила старушка домоправительница с мужем, но послезавтра утром они съезжают.

— Хм… — Чернявый поднял руку и почесал тонким пальцем тонкую переносицу. — Дочка Кожухова приезжала на похороны? — спросил он.

— Нет. Они почти не общались.

— Славно, славно… — По тонким губам Чернявого змейкой скользнула улыбка. — Так в чем же дело, Егор Осипович? Обыщите дом, дорогой мой, обыщите. Вы ведь знаете, как много поставлено на карту? — Улыбка Чернявого стала мягкой и доброжелательной. — Вы ведь не станете нас обманывать, правда, Егор Осипович? Вы достаточно умный человек, чтобы не затевать собственную игру. Это очень опасно. Очень. — Чернявый покачал головой и поцокал языком.

Данилов промолчал. Чернявый вызывал у него омерзение. Он вообще не любил политиков, этих хитрых, беспринципных подонков в штатском, умудряющихся из любой трясины выбраться на чужом горбу.

Чернявый внимательно посмотрел на Данилова, казалось, он прочел все мысли подполковника. Тонкая усмешка вновь скользнула по его губам, а сипловатый голосок задребезжал:

— Ну, чего вы молчите, дорогой мой?

— А что говорить? — хмуро отозвался Данилов. — Дом мы обыщем, это не проблема.

Чернявый удовлетворенно кивнул:

— Хорошо, Егор Осипович, хорошо. Но вам нужно поторопиться. Эти записи дорогого стоят, а конкуренты, как вы сами понимаете, не дремлют. Когда вы намереваетесь проникнуть в дом?

— Как только, так сразу, — грубовато ответил Данилов, доставая из кармана сигареты.

Чернявый поморщился. Потом вздохнул, взял чашку и отхлебнул немного кофе.

— Остыл, — констатировал он. — Ах, какая жалость. Придется заказывать новый. — Затем посмотрел на Данилова и улыбнулся: — Ну что же, Егор Осипович, не смею вас больше задерживать. Очень рад был с вами увидеться. До свидания.

Чернявый протянул подполковнику ладонь, длинную, узкую и холодную, как рыба. Данилов встал, нехотя и вяло пожал эту руку. Затем повернулся, закурил и, не оглядываясь, вышел из-под брезентового тента кафе в теплый летний вечер.

23

Между тем на улице совсем стемнело. Ни с того ни с сего начал моросить мелкий дождик. Данилов поднял воротник куртки и убыстрил шаг. За долгие годы работы в управлении он научился чувствовать слежку спиной. Он чувствовал чужие взгляды, с какой бы стороны они ни исходили.

Человек, который шел за Егором Осиповичем, был явно профессионалом. Он почти не светился. Вел свою «жертву» тихо, надежно, без всякой спешки.

«Жертву», — пронеслось вдруг в голове у Егора Осиповича. Он передернул плечами и коснулся рукой полы куртки. «Глок», конечно же, был на месте. Оружие вселило в душу подполковника уверенность, тревога и беспокойство ушли на задний план.

Дорога лежала через небольшой скверик. Когда-то он был ярко освещен фонарями, но те благодатные времена давно ушли в прошлое, и нынче там царил полный мрак.

Данилов вошел в скверик и спокойно, не торопясь, зашагал по асфальтовой тропинке аллеи. Капли дождя шелестели по листьям деревьев, заглушая и шум улицы, и его собственные шаги. Однако Егор Осипович знал, что тот человек по-прежнему идет за ним. Вот только зачем? Неужели они боятся, что он прямо отсюда двинет за пленками? Или они думают, что он, подполковник ФСБ, как глупый засланный казачок, немедленно побежит докладывать «конкурирующей фирме» об этом пустом, никчемном разговоре?

В душе Данилова снова начало подниматься беспокойство. Незнание цели противника всегда раздражало его. Впрочем, был и еще один вариант. Сознавая, что он, Данилов, — единственное связующее звено между исполнителями (Богачевым, Дементьевым) и теми, кто заказывал музыку, они попросту решили избавиться от него. Ведь если Данилов не знает, где пленки, он больше не представляет для них никакой ценности. И даже наоборот — пока он ходит по земле, он представляет для них опасность как некое вещественное доказательство на двух ногах, способное — в случае, если прижмут, — заговорить и наговорить много лишнего.

Противник напал бесшумно, однако Егор Осипович успел почувствовать это стремительное, бесшумное движение, ощутить его, как опытные моряки ощущают самый слабый ветерок и безошибочно распознают его направление. Данилов увернулся от удара короткой железной палки, с бешеной скоростью рассекшей воздух у него над головой, и нырнул в кусты акации. Перевернувшись через голову, он откатился в сторону, на ходу выхватывая из-за пояса «глок». И тогда противник выстрелил. Пуля чиркнула Егору Осиповичу по щеке, вспоров кожу.

Большая черная тень отшатнулась в сторону, но Данилов успел взять ее в прицел и два раза нажать на спусковой крючок. Черный «глок» дважды зычно и раскатисто пролаял в темноте.

Воспользовавшись секундной передышкой, Данилов вскочил на ноги и быстро сменил позицию, укрывшись за толстым стволом старого тополя. Пистолет противника стрелял почти беззвучно. Глухой хлопок — и в лицо Егору Осиповичу колючим облачком ударила сбитая пулей древесная труха.

Послышался треск ломающихся веток, и большая тень метнулась в сторону дороги. «Понял, что дело провалено», — догадался Данилов. Он быстро вышел из-за дерева и выстрелил в спину противнику.

Высокий человек, одетый в черное, замер на дороге. Затем он пошатнулся и, загребая руками воздух, тяжело повалился в кусты.

Держа пистолет наготове, подполковник медленно приблизился к распростертому у обочины асфальтовой дорожки телу. Затем он вытянул руку и, почти не целясь, выстрелил в посиневшее, вытянутое лицо незнакомца.

24

Капли дождя влетали в открытый квадрат окна и падали на линолеум. Будь жена дома, она бы непременно закрыла окно — линолеум вещь нужная и легкоуязвимая, его нужно беречь. Но, так как жена и дочь были далеко, Турецкий решил пренебречь наставлениями своей благоверной. Он стоял у раскрытого окна и жадно вдыхал свежий, влажный, пропитанный дождем и запахами деревьев воздух улицы. В пальцах Александра Борисовича дымилась сигарета, про которую он, предавшись размышлениям о тщетности и суетности человеческого бытия перед лицом природы, совершенно забыл.

Звонок телефона отвлек Турецкого от философических мыслей. Он быстро затянулся сигаретой и выбросил окурок в окно. Затем прошел в прихожую и снял трубку:

— Алло.

— Это Александр Борисович Турецкий? — спросил его незнакомый, слегка приглушенный мужской голос.

— Да. Здравствуйте. Кто это?

— Моя фамилия Данилов. Подполковник Данилов. Мне нужно поговорить с вами.

Турецкий глянул на зеленую цифирь электронных часов:

— Подполковник, а вы знаете, который сейчас час?

— Знаю. Но время не терпит. Я хочу поговорить с вами об убийстве Кожухова.

— Где вы хотите встретиться? — быстро спросил Турецкий.

— А вы один?

— Ну, допустим. Хотя какое это имеет…

— Я хочу встретиться у вас.

— У меня? Интересное предложение, но боюсь, что…

— За мной охотятся, — перебил его Данилов. — Я только что убил человека, который хотел убить меня.

Рука Турецкого вспотела.

— Вы знаете, где я живу? — спросил он.

— Да.

— Когда будете?

— Через пару минут. Я уже возле вашего дома. Только не вызывайте милицию, иначе я ничего вам скажу.

— Хорошо. Поднимайтесь.

На том конце провода раздались короткие гудки, и Турецкий положил трубку на рычаг.

Через несколько минут в дверь позвонили. Турецкий глянул в глазок и повернул ручку замка. На пороге стоял высокий, худощавый, с проседью в волосах мужчина в черной кожаной куртке. Его левая щека была окровавлена.

— Входите, — быстро сказал ему Турецкий.

Мужчина вошел. Турецкий закрыл за ним дверь.

— Вы и в самом деле… — заговорил было Турецкий, поворачиваясь к мужчине, но осекся, увидев направленный на него пистолет. — Это еще зачем? — недовольно поднял брови Турецкий.

— Я не могу рисковать, — ответил мужчина. — В квартире, кроме нас с вами, кто-нибудь есть?

— Нет.

— Тогда давайте пройдем в комнату.

— У вас кровь, — сказал Турецкий, кивком указав на щеку Данилова.

— Это пустяк. Царапина.

— У меня есть вата и перекись водорода.

Данилов покачал головой:

— Это не понадобится. Пойдем в комнату.

Они прошли в гостиную: Турецкий — впереди, Данилов — за ним. Он по-прежнему держал в руке пистолет.

— Сядьте там, под торшером, — сказал Данилов и показал пистолетом на диван.

Турецкий сел на диван. Сам Данилов уселся в кресло, стоящее в темном углу комнаты.

«Похоже, это у них в крови, — с усмешкой подумал Турецкий. — Не хватало еще, чтобы он мне лампой в морду светил».

— У меня мало времени, — сказал Данилов. — Поэтому слушайте и не перебивайте. — Он поднял локоть и вытер рукавом куртки окровавленную щеку. — В этом деле замешаны большие фигуры…

— Вы говорите об убийстве Кожухова? — спросил Турецкий.

— А о чем же еще? — удивился Данилов. — Этим большим людям нужны пленки… Записи разговоров Кожухова с другими большими людьми. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Ни черта не понимаю, — угрюмо ответил Турецкий, глядя на направленное на него дуло. — Вы сказали, что у вас мало времени, а сами говорите какими-то экивоками. Одни «большие люди», другие «большие люди»… Если хотите, чтоб я вас слушал, выражайтесь яснее.

Данилов прищурил серые глаза.

— Речь идет о заговоре против Президента, — сказал он. — Я расскажу вам все, что знаю, только, пожалуйста, не перебивайте меня…