Выродок (Время Нергала)

До полутора лет Коля жил в Доме малютки, потом его перевели в специнтэрнат, где воспитателями и врачами тоже в основном были военные.

Хирург-офтальмолог, работавший здесь с самого основания, то есть около трех лет, решил, что пора попробовать несколько исправить внешность ребенка. Он оперировал ему веки, причем оказалось, что глаз видит нормально, но верхнее веко все равно было полуприкрыто, что придавало глазу вид неживого. «Он на меня смотрит, как мертвец», — однажды сказала девочка из соседней группы, и он возненавидел ее, а заодно и других девчонок, которые рассмеялись, услышав слова подруги, и стали дразнить его «мертвяком».

Волосы у мальчика росли плохо, он всегда был практически лысым.

На педагогическом совете интерната долго не могли решить, в какую группу зачислить Колю Степанова. Дело в том, что в интернате было две группы детей: умственно отсталых и с физическими недостатками. Большинство воспитателей склонялись к тому, что умственное развитие Коли нормальное. Поэтому он жил в группе детей с физическими недостатками. Коля видел вокруг себя до четырех лет детей одноруких, безглазых, безногих, таких, у которых все тело заросло волосами, как шерстью… Жили они недолго. Через четыре года в его группе осталось всего пятеро. Дети из группы умственно отсталых, но с нормальным физическим развитием чувствовали свое превосходство над «ублюдками», дразнили их и зачастую жестоко избивали.

Вскоре после того, как Коле Степанову исполнилось четыре годика, в интернат явилась высокая, прямая старуха с редкими седыми волосами и заявила, что она бабушка Степанова и хочет забрать его к себе в деревню.

Увидев его, старуха приветливо улыбнулась. Это поразило мальчика. За его короткую жизнь никто ему не улыбался. Тем более никто не радовался, увидев его… И не обрадуется.

— Это твоя бабушка, — сказал капитан, зам. начальника по воспитательной работе, которого воспитанники за глаза звали дядя Кнут.

— Здравствуй, — еще раз улыбнулась старуха. — Как тебя матка твоя беспутная назвала-то?

Коля молчал.

— Имя свое скажи, — пришел на помощь капитан.

Он очень редко слышал, чтобы к нему обращались по имени, поэтому сказал то, что слышал чаще всего:

— Ублюдок.

Бабушка нахмурилась, но ругать его не стала.

В деревне, где жила бабушка, людей было совсем немного. В пяти домах жили одни старухи. В шестом доживал век местный пастух, работы у которого не было лет двадцать.

Время Коля проводил с бабушкой и другими старухами, которые первое время после его появления часто дивились тому, как Бог наказывает людей за грехи, создавая таких, как Коля, но жалели его, потчевали конфетками после очередной вылазки в сельмаг за хлебом.

Как-то в ноябре со стариком случился удар. Односельчане сообщили в район, приехала фельдшерица, сказала, что в больнице мест нет и старику придется доживать век в деревне.

Бабушка решила взять его к себе в избу:

«Не помирать же одному!» У старика были парализованы правая рука и нога. Он лежал целыми днями молча, глядя выцветшими глазами в потолок и иногда плакал. Бабушка ухаживала за ним, меняла белье, кормила с ложки. Коля на всю жизнь запомнил тяжелый запах мочи, старческого умирающего тела.

Однажды в соседнюю избу ночью залезли беглые воры из колонии, убили топором бабку, перед этим изнасиловав ее, и унесли то, что по их мнению можно было продать.

Коля тогда впервые увидел человека с разрубленной головой. Он не испугался, вместе со взрослыми долго топтался в избе убитой, а потом, когда часть бабок вышла, а двое стали выносить какие-то вещи, подошел к трупу и стал с любопытством копаться в разбитой голове, загребая ладошкой кусочки мозга. Поскольку ему в ту пору еще разрешалось ходить без штанов, то весь он до пояса вымазался кровью.

За этим занятием его застала бабушка, которая сначала замерла в ужасе, а потом рассвирепела и СТРАШНО закричала:

— ВОН ОТСЮДА, УБЛЮДОК! ПОГАНЫЙ МАЛЬЧИШКА!

ВОН! ПОКА НЕ ВЫМОЕШЬСЯ В РЕЧКЕ, НЕ ПОКАЗЫВАЙСЯ МНЕ!

Коля долго стирал в речке рубашонку, потом стал мыть живот и ноги. И вдруг, когда он старательно отмывал от крови письку, она напряглась, и оттуда брызнула струйка. Коле было очень приятно, и он почувствовал облегчение. К бабушке было возвращаться уже не страшно.

Коля очень боялся, что беглые вернутся, и убьют их с бабушкой тоже. Однажды он тайком спрятал у себя под кроватью топор. Ночью он проснулся от страшного грохота. Ему показалось, что в дом ворвались воры. Он схватил топор и стал им размахивать, чуть не попав по голове бабушке, которая помогала подняться с пола старику, упавшему с печи.

Бабушка опять начала его ругать ТЕМИ словами, а он рассвирепел, убежал во двор и спрятался в хлеву. Здесь ему на глаза попался поросенок, и он ударил его топором так, как беглые ударили бабку.

Поросенок страшно закричал, Коля оказался с ног до головы забрызганным его кровью.

Бабушка долго ругала его, даже высекла хворостиной и грозилась отправить обратно в интернат, но в итоге опять приказала хорошенько вымыться.

На этот раз он смывал кровь долго, испытывая умиротворение, и в конце снова почувствовал то же наслаждение, что и в первый раз.

Бабушка скоро успокоилась, а поросенка они съели.

Осенью бабушка умерла. Соседи сообщили о ее смерти в интернат. За Колей приехали и увезли в райцентр.

Теперь он уже был в другой группе. Воспитатели заметили, что мальчик не только равен по умственному и физическому развитию своим сверстникам, но и во многом превосходит их. Но различий между ними по-прежнему никто не делал.

Правда, теперь уже сам Коля редко давал себя в обиду.

Почувствовав, что может постоять за себя, он скоро стал вожаком и заводилой в группе.

После смерти бабушки и переселения в специнтернат произошло много событий, но ОН не любил вспоминать о них.

За время от семи до четырнадцати он помнил только, что его наказывали в игровой комнате. Здесь ОН впервые столкнулся с механическими игрушками и никак не мог понять, живые они или нет. ОН упорно ломал паровозы и машины, которыми играли другие дети, разбирал их на части и успокаивался только тогда, когда разбрасывал детали игрушек по комнате. Его жестоко наказывали за это, ставили в угол, лупили, но это не помогало.

— Если они не живые, то должны быть мертвыми, — упорно говорил он.

V него постоянно болели зубы, и молочные, и основные. Они портились, их лечили, а потом удаляли. В конце концов к двенадцати годам у него осталось четыре клыка: два слева и два справа. Эти не болели, но смотреть на Колю, когда он ел или говорил, было не очень приятно. ОН знал об этом. Знал и о других недостатках своей внешности, но старался никогда не вспоминать о них.

Запомнился ему еще один эпизод, когда он попал в больницу и военные врачи сначала лечили его, сказав, что у него корь, а потом, когда главврач уже пообещал его выписать, вдруг пришли двое незнакомых докторов и, немного поспорив о чем-то с главным, сделали ему укол, от которого стало так больно, что он потерял сознание. После этого его еще долго не выписывали, а потом отправили обратно в группу. Перед выпиской оба врача, делавшие укол, и главный долго осматривали его и сказали фразу, которую ОН запомнил на всю жизнь: «Отрицательный результат — тоже результат».

Больше из того времени ОН не помнил НИЧЕГО.

Вспоминать он любил события, которыми была заполнена его жизнь от четырнадцати до семнадцати лет.

В седьмом классе их собрал старший воспитатель и сказал, что они достаточно взрослые и должны привыкать к трудовой деятельности.

Ребят разделили на группы и направили кого куда: в столярные мастерские, учениками слесарей на местный завод.

Коле страшно повезло. В больнице не хватало санитаров, и главный врач попросил самых крепких физически парней направить в его распоряжение. Ему в больнице сначала не понравилось, но однажды он попал в морг, куда надо было отвезти покойника. Здесь шло вскрытие. Коля привез покойника, а потом простоял все время у стола рядом с патологоанатомом, как завороженный наблюдая за тем, как врач вскрывал грудную клетку, вынимал отдельные органы, рассматривал их, что-то говорил, а ассистент его слова записывал в специальную тетрадь. После этого случая ОН все свободное время пропадал в морге и всем говорил, что непременно станет врачом-патологоанатомом. Он подолгу рассматривал трупы, ничуть не смущаясь запахами тления, любил вертеть в руках отдельные кости скелета и даже пытался коллекционировать их у себя в общежитии, пока коллекцию не обнаружил старший воспитатель и не пригрозил отлучить его от работы в больнице.

Здесь же в больнице один из лучших стоматологов-протезистов военного округа, сжалившись над парнем, сделал ему два отличных протеза, которые намертво крепились к клыкам. Протезист сказал, что если он потренируется, то сможет владеть протезами как собственными зубами.

Однажды он сам решил произвести вскрытие. Коля пробрался ночью в морг. Лампы включать не пришлось. Ночь была лунная, в окна лились потоки завораживающего света.

Юноша перенес труп на мраморный стол и некоторое время стоял, зачарованно глядя на тело, омытое лунным светом и вдруг по казавшееся ему живым и волшебно прекрасным. Сам Коля почувствовал себя великим художником, который стоит перед материалом, из которого должен создаться шедевр. Он долго ходил вокруг трупа, как бы совершая некий магический танец в свете луны, потом, выбрал то место, которое, как ему показалось, наиболее соответствует нанесению первого мазка, и вонзил скальпель в верхнюю точку грудной клетки, в ямочку между ключицами. Резко рванув скальпель, он вскрыл грудь, затем обнажил сердце и с трепетом, испытывая неизъяснимое волнение, взял в руки маленький комочек плоти, от которого зависела жизнь человека. В это время лунный свет померк, в зале на какое-то время наступила полная тьма, и он услышал голос Двойника, которого сам недавно создал во сне.

ТЫ ПЕРЕСТАНЕШЬ БЫТЬ ПОГАНЫМ УБЛЮДКОМ!

В ТВОИХ РУКАХ ТЕПЕРЬ БУДЕТ ВЛАСТЬ НАД ЖИЗНЬЮ ПОГАНЫХ УБЛЮДКОВ!

ОН не мог понять, откуда раздается ГОЛОС, но ОН его слышал и не смог сдержать восторга. Он закричал: «Я ПЕРЕСТАНУ БЫТЬ ПОГАНЫМ УБЛЮДКОМ!

Я ПРЕОБРАЖУСЬ И СТАНУ ПРЕКРАСНЫМ!

ОНИ БУДУТ ЛЮБОВАТЬСЯ МНОЙ И ПРЕКЛОНЯТЬСЯ!»

Дальше случилось страшное. Привлеченный криками, в морг прибежал сторож. Коля дал себя увести. Утром воспитатель жестоко избил его и посадил в карцер.

Как-то в библиотеке ему попалась книжка еще дореволюционная о древних богах. Там он вычитал миф о страшном боге с телом льва и лицом человека.

Поэтому напрасно воспитатели думали, что побоями и наказаниями им удастся сломить того, кто появился на свет в ту лунную ночь в больничном морге.

Тогда юношу посетил и пообещал превращение из урода в ослепительного, сияющего бога сам великий НЕРГАЛ. В какой-то момент в сознании Коли Степанова что-то ослепительно вспыхнуло, и он понял свое истинное предназначение великого художника и Неведомого людям божества НЕРГАЛА.

Уже сидя в карцере, Коля напряженно обдумывал план побега из интерната. Он понимал, что недостаточно исчезнуть из города, надо было для всех, кто его знал, исчезнуть вообще с лица земли. Только когда его перестанут. искать, он сможет спокойно приступить к осуществлению СЛИЯНИЯ.

Четверо воспитанников согласились бежать вместе с ним. Сам побег осуществить было нетрудно. Воспитатели были уверены, что, даже сбежав из здания интерната, воспитанники не уйдут далеко. Слишком хорошо их всех знают в округе, и никто не окажет помощи и не укроет.

Мальчики тоже это хорошо понимали. Поэтому, сбежав вскоре после отбоя, они шли до изнеможения, прячась от случайных прохожих, от машин на шоссе, ведущем из городка, пока к утру не ушли километров за тридцать. Увидев сарай на опушке леса, они забрались в него и обессиленные свалились на солому. Трое заснули, но ОН не спал. ОН знал, что они ушли еще очень недалеко и опасность быть пойманными велика. ОН внимательно наблюдал за окрестностями, решив, что попробует прорваться с боем, если их найдут. ОН был уверен, что ему поможет Нергал.

Они просидели в сарае до вечера, питаясь хлебом с сопью, захваченными из интерната. Вода была у них во флягах, украденных с военного склада.

Вечером они услышали голоса и зарылись в солому.

Оказалось, что в сарай вернулись двое бичей, которые у кого-то нанимались на работу, а ночевать иногда приходили в сарай.

Бичи посочувствовали беглецам, развели костер, накормили горячим супом, посоветовали, по каким дорогам лучше уходить от погони.

Когда все улеглись и захрапели, ОН бесшумно встал, подошел к одному из бичей и тихонько опустил ему в карман свой талисман-игрушку, с которым не расставался последние годы. Потом ОН прокрался к дверям, взял бутылку бензина, которым бичи пользовались для разведения костров в случае дождя, попил бензином солому, чиркнул спичкой и, выскочив на улицу, закрыл дверь сарая на здоровенный засов. Пламя вспыхнуло мгновенно. ОН не слышал криков и не оглядывался. ОН не видел, как из оконца в задней стене сарая вывалилась маленькая фигурка единственный из его товарищей, который сумел пролезть в отверстие. Тела остальных нашли пожарные из городка, приехавшие на зарево. Администрация интерната была уверена, что беглецы погибли вследствие неосторожного обращения с бензином, который нашли в сарае. Еще одним доказательством был сувенир Степанова: прямоугольная малахитовая плитка, с вырезанной на ней змейкой. Сувенир этот в свое время сделал один из воспитанников и поменялся с Колей на две порции киселя с куском хлеба.

С тех пор Степанов много странствовал и не раз менял фамилии и паспорта. Поменял имя и отчество, став Нестором Богдановичем. Правда, представляясь незнакомым и в особенности будущим жертвам, часто называл себя Николаем Борисовичем. И старые и новые инициалы соответствовали инициалам Неведомого бога — Н. Б.

ОН прочел материалы пресс-конференции вечером. По мере чтения им овладевало бешенство. Первым порывом было тут же поехать и жестоко наказать человека, посмевшего оскорбить ЕГО. Потом ОН приказал себе остыть. Надо было все хорошенько обдумать.

За эти дни ОН кое-что понял. Во-первых, журналист явно играет на стороне ЕГО преследователей. Это стало понятно после разговора с ним из милицейской машины. Во-вторых, ему пытаются устроить ловушку. При этой мысли ОН усмехнулся. В-третьих, они затеяли с ним игру. ОН хотел с помощью журналиста разъяснить им свои принципы. Журналист пока не опубликовал ни одной статьи, в которой должен был бы сказать о НЕМ правду. Ну что ж! Они жестоко поплатятся за все. Сначала психолог, потом генерал. Где-нибудь в самом конце, уже после Великого СЛИЯНИЯ наступит очередь журналиста. Этот должен будет увидеть ЕГО уже преображенного, во всем величии.

ОН аккуратно сделал вырезки из всех купленных газет, где упоминался «Выродок». Этого ОН тоже не мог им простить.

ТЫ ГРЯЗНЫЙ УБЛЮДОК!

ОНИ НАЗЫВАЮТ ТЕБЯ ВЫРОДКОМ, ПОТОМУ ЧТО ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ДОКАЗАТЬ, ЧТО Я ПОВЕЛЕВАЮ ТОБОЙ И ВСЕМИ ИМИ!

ОН содрогнулся. Обвинение было страшным, но верным. ОН до сих пор не смог доказать им величия Неведомого. Все больше возбуждаясь, ОН лихорадочно стал обдумывать дальнейшие шаги. На глаза ЕМУ попалась заметка, в которой некий Баранов, выдвинувший свою кандидатуру в Думу, обещал покончить со зверствами Выродка в течение трех дней.

ОН взял на заметку еще одно ничтожество, посмевшее оскорбить ЕГО. После того, как все газетные вырезки были систематизированы, ОН решил поехать в святилище. Оно всегда действовало на НЕГО успокаивающе. Приехав и удостоверившись, что святилище никто не посмел осквернить, ОН накормил Клеопатру. Вид мяса и крови на этот раз не столько возбудил ЕГО, сколько внушил уверенность в скором торжестве над ничтожествами, пытающимися посягнуть на НЕГО, Великого НЕРГАЛА.

В виде исключения ОН решил, что психолога доставит сюда, в святилище, для того чтобы, прежде чем умертвить, продемонстрировать эстетику НОВОГО человека, готового слиться с НОВЫМ Неведомым людям Богом.

ОН принял свой излюбленный вид. Огромная рыжая грива скрывала уши и падала на спину. Подбородок скрыла черно-рыжая борода. Большие темные очки сделали ЕГО окончательно неузнаваемым. ОН надел широкую полотняную блузу, поддев под нее свитер. Холщовые штаны завершали картину.

В таком виде ОН следил за психологом целый вечер и, когда заметил, что сопровождавшие Чернышева менты в штатском стали внимательно присматриваться к неизвестному странному субъекту, исчез.

На следующий день ОН был уже в черном парике и скромном костюме. Аккуратная черная бородка и тонированные очки вызывали меньше подозрений. Никто из тех, кем ОН интересовался, не могли знать, что перемена внешности входит в эстетическую часть ритуала, который ОН готовил. На площади перед ТЮЗом ОН увидел толпу. Над ней возвышались портреты каких-то незнакомых ему людей. Чаще других встречался портрет, под которым был прикреплен транспорант:

ОН присмотрелся к портрету, зафиксировал внешность человека, запечатленного на нем, и решил, что этот «мерзопакостник» подождет! Сейчас главное было добыть психолога.

Маршруты его прогулок, приезда и возвращения с работы были ЕМУ уже хорошо известны. Оставалось продумать технические детали. Как-то недавно от нечего делать ОН прочел западный триллер. Описанный там способ похищения человека ЕМУ понравился. Для этого нужен был фургон. Добыть такую машину в принципе не составляло труда. ОН его попросту угнал, предварительно задушив водителя, а труп ночью забросив в какой-то подвал. Тогда же ночью ОН замалевал окна фургона белой краской и нарисовал на них красные кресты. Малюя красной краской кресты, ОН вспомнил название триллера «Красный дракон». ОН и читать-то его взялся только из-за названия. Книжка ЕМУ понравилась, хотя герой показался недостаточно изобретательным. Тоже мне, вообразил себя Красным драконом! Мифологическое существо мало помогает. Вот в НЕМ живет Неведомый, а это посерьезней каких-то драконов. Но эпизод с фургоном, вернее детали эпизода, можно использовать.

На следующий день после шести вечера со стоянки у Большого дома отъехали две машины. В одной ехал психолог с охранником, во второй — четверо бойцов. В сторонке у бровки тротуара рядом с аллейкой бульвара приткнулся санитарный фургон. У психолога к карману пиджака был прикреплен радиомаячок, на всякий случай.

Черные «Волги» развернулись, выехали на набережную Робеспьера и помчались к тоннелю под Литейным мостом. Фургон ехал за ними, потом резко увеличил скорость и, подрезав заднюю машину, задел ее за бампер. Машину швырнуло вправо, она врезалась в стенку. Фургон рванулся вперед и, обгоняя машину, где сидел психолог, стал прижимать ее к стене тоннеля. Водитель пытался вырваться вперед, но фургон упорно отжимал к стене, наконец выехал вперед и резко затормозил, чуть развернувшись при этом. Водитель и охранник выскочили из машины и бросились к нарушителю. Когда они были рядом, фургон резко рванул назад, сбив одного охранника, подъехал к «Волге», тормознул. Дверь открылась, из фургона выскочил человек в маске, выдернул из."Волги» психолога, который так и сидел с открытой дверцей, вскочил с ним в фургон и нажал на газ. Выбравшиеся из второй машины охранники открыли стрельбу вслед уходящему фургону, потом вскочили в машины и помчались вдогонку, одновременно сообщив по рации, что психолог похищен и находится в санитарном фургоне.

Фургон под свистки гаишников рвался вперед, не считаясь ни с какими правилами движения. Доехав до моста через Мойку, повернул на набережную, въехал в проходной двор. Здесь его и обнаружили преследователи. Очевидно, Выродок с психологом пересел в другую машину, заранее здесь оставленную, но, естественно, тоже угнанную. Однако маячок на психологе позволял продолжать преследование, хотя и после минутного замешательства, что позволило Выродку несколько оторваться от погони.

Наконец сигнал привел машины оперативников и ГАИ в один из проходных дворов на канале Грибоедова. Машина, на которой ехал похититель, была пуста, но сигнал маячка продолжал поступать из нее. Очевидно, когда Выродок вытаскивал Чернышева из машины, маячок у него выпал.

Доставив психолога в святилище, ОН остался наверху в квартире, на всякий случай переоделся и стал ждать.

Бойцы обшарили все ближайшие дворы, за три квартала до ЕГО двора, но ничего не обнаружили, естественно. Большинство окон первых этажей были заколочены, оперативники взломали некоторые из них, но, кроме следов пребывания и ночных бдений бомжей, ничего не нашли.

В конце концов они ушли, справедливо рассудив, что для обыска всех домов и подвалов нужно привлечь как минимум три роты солдат.

ОН был уверен, что ЕГО не обнаружат. На ЕГО стороне был, сам Неведомый.

Когда все улеглось, ОН спустился вниз, в святилище.

Психолог связанный лежал на жертвенном столе. Он усадил его на стул и сказал:

— Никто из оскорбивших меня не останется в живых. Все будут принесены в жертву Нергалу. — ОН вынул тряпку изо рта психолога, предупредив: — Закричишь, тут же оторву голову.

— Меня будут искать, — сказал Чернышев.

— Это не важно! Главное, что ты должен хотя бы перед смертью понять, осознать мое величие.

— Я понимаю, но если вы меня отпустите, вы тем самым докажете, что, кроме величия, обладаете здравым рассудком. И это вас спасет.

— Слово «спасение» вызывает жалость и омерзение. Это вызывает отрицательные эмоции, поэтому такие слова отвратительны. Ты должен понять принципы моей эстетики. Ты будешь умирать, доставляя наслаждение МНЕ и тому, кто во МНЕ.

Смотри! — ОН подошел к стене, раздвинул тяжелый занавес и продемонстрировал свою коллекцию в полной красе. — А вот здесь, в этом ящике, находится совершеннейшее существо на земле. Ее зовут Клеопатра. Разве она не прекрасна?! Это она будет питаться твоей плотью после смерти… впрочем, возможно, еще при твоей жизни. Но не сразу. Своей глупостью, своей болтовней ты заслужил, чтобы я еще немного пообщался с тобой. Скажи, ты ведь хочешь поговорить со мной?

И хотя рот Чернышева был свободен и даже широко открыт, как будто кляп все еще находился там, психолог не сумел выдавить ни слова. Скованный ужасом, он, как зачарованный, смотрел змее в глаза.

ЕМУ пришлось повторить вопрос, развернув лицо психолога рукой. И только тогда тот быстро-быстро закивал головой, по-прежнему не в силах произнести хоть слово.

— Хорошо, я верю тебе. Я знаю, что сейчас ты больше всего на свете хочешь говорить со мной. Ты веришь мне, ты любишь меня, ты готов сделать для меня все, что угодно. Ты пока не можешь говорить, но это ничего, это скоро пройдет… Зато ты был очень говорлив на той недавней пресс-конференции… Ты был там хорош, красноречив, эрудирован — ведь ты же доктор наук! Каких-каких… я подзабыл… психологических? А что, есть такая наука? А для чего она придумана? Помогать людям? Да, странно, я думал наоборот… И многим она помогла? А помогла ли она тебе? И почему, если ты такой умный, и даже доктор, ты сейчас сидишь передо мной и не можешь ничего сказать? Повтори свои умные слова, сказанные на той пресс-конференции… Ты забыл, что за свои слова иногда приходится отвечать… Ты назвал меня выродком! Ты хотел меня оскорбить, вызвать на ответное действие, и вот он я, здесь, перед тобой! Но оскорбить — нет, это тебе не удалось. Оскорбить меня невозможно.

Да, я выродок! Да, я мутант! Так что ж в этом оскорбительного? Вся ваша страна — это страна выродков! Вы все мутанты! Плохо это или хорошо — не знаю, это другой вопрос! Вы сами деградировали давным-давно. Десятки, сотни лет вы упорно шли к этому! Страна генетических рабов, вы поднялись против своих хозяев, которые, впрочем, тоже не многого стоили. С семнадцатого года вы миллионами убивали друг друга, уничтожая цвет нации. В довоенные годы вы уничтожали уже десятками миллионов, и опять лучших. Про вторую мировую я уж не говорю! В вашей стране могли выживать лишь мутанты, полные выродки! Но вам и этого мало! До сих пор вы продолжаете травить население своей страны! «И еще удивляетесь, откуда берутся выродки!

Да, я выродок! Я король выродков! Я гений мутантов! Я стану Богом этой страны, потому что большинство людей — тоже выродки, и они пойдут за мной! И не потому, что они тоже хотят убивать, как я, совсем нет! Напротив, им нравится быть изнасилованными! Им нравится быть жертвами! Ни на что большее они не способны! Они сидят, жрут водку и ждут, когда появится НЕКТО, кто ограбит их, изнасилует и ласково пригласит на виселицу с собственной веревкой! Они упали не с неба, это вы сами тщательнейшим селекционным путем вывели таких особей! И ты точно такой же, по твоим глазам я вижу, что прекрасно понимаешь, что ждет тебя, и страстно ждешь этого! На, получай…

ОН снова заткнул рот психологу тряпкой, взял деревянную вилку, открыл крышку террариума, прижал голову гадюки к полу, выхватил ее из ящика и поднес к лицу психолога. Тот в ужасе замычал. ОН сорвал с правого плеча жертвы одежду и поднес к обнаженному телу голову змеи. Она немедля впилась в плечо зубами. Психолог вздрогнул и снова замычал. ОН отнес Клеопатру снова в ящик, закрыл его и, подойдя к жертве, сказал:

— Ты будешь умирать медленно. Ты убедишься в красоте смерти. — После этого ОН перенес психолога на жертвенник.

Вокруг горели свечи, стоял тяжелый дух сырости, плесени и гниющего мяса.

ОН закружился вокруг жертвы в своем излюбленном танце, постепенно возбуждаясь и превращаясь в Неведомого бога Нергала.

Ноздри ЕГО широко раздувались, губы отвисли, показались четыре больших желтых клыка, как бы встроенные в ровный ряд протезов. Сначала ОН стал бить по телу жертвы доской с гвоздями, которые вырывали куски мяса из груди, живота. ОН не любил однообразия и, принося новую жертву, старался изобрести новые способы смерти. Лишь насладившись видом искромсанного, залитого кровью тела, ОН сам, как лев, набросился на него, отрывая куски мяса и жадно слизывая с них свежую кровь, ОН встал на четвереньки, низко склонившись над лицом человека, над лицом, превратившимся в маску боли и невыносимых страданий, всмотрелся в это лицо, потом впился в него когтями, разрывая на части, и, лишь убедившись, что от лица ничего не осталось, погрузил в это крошево член и испытал радостный, опустошающий оргазм.

Закончив жертвоприношение, ОН озабоченно подумад, что действовал на этот раз слишком рискованно, поддавшись порыву. ОН поднялся наверх, внимательно осмотрел двор, прислушался, но ничего тревожного не заметил. Тогда ОН переоделся, собрал остатки жертвы, выскользнул во двор, на улице выломил дверь у первой попавшейся машины, не обращая внимания на завывания сигнализации, и уехал. Обычно ОН похищал машины бесшумно. ОН умел отключать сигнализацию. Но на этот раз ОН все еще был возбужден погоней, жертвоприношением. К тому же обряд был еще не закончен.

Приехав на городскую свалку, ОН вытащил сумку с останками психолога, бросил ее на груду мусора, отлил из мотора немного бензина и поджег. Только теперь, когда тело оскорбившего Нергала человека было предано огню, ОН мог успокоиться.

«ТЫ СДЕЛАЛ ЕЩЕ ОДИН ШАГ!

ТЫ ПЕРЕСТАЕШЬ БЫТЬ НЕГОДНЫМ УБЛЮДКОМ!

Я МОГУ ПОКА УСПОКОИТЬСЯ!»

— Чегой-то ты палишь? — вдруг услышал ОН.

Оказывается, вокруг НЕГО давно уже собрались обитатели свалки, привлеченные необычным зрелищем.

ОН очнулся от грез.

— Да так, ненужный хлам, — сказал ОН, сел в машину и уехал.

Но бомжи и «золотоискатели» были людьми тертыми, они поняли, что дело нечисто, да и вонь от кострища была страшная, заглушившая все ароматы свалки. Однако до тех пор, пока менты сами не приехали за информацией, никто к ним докладывать, конечно, не побежал.

Тимохин направил часть людей в распоряжение генерала для розыска Выродка, а часть задействовал на пресечении деятельности бандитов и экстремистов.

В конце мая были задержаны девятнадцать человек из банды Ненашенцева. Вскоре взяли и самого главаря. Операция наделала много шума. Пресса писала о незаконности задержания в связи с тем, что задержанные не были уличены на месте преступления. Им были предъявлены лишь косвенные улики.

Несмотря на протесты адвокатов, никто из задержанных не был освобожден под залог или под подписку о невыезде, что тоже вызвало взрыв негодования демократической общественности, усмотревшей в акции РУОП беззаконие и произвол.

Между тем расчет Тимохина был прост. Он знал, что задержанные бандиты хотя бы по агентурным данным принимали активное участие в организации убийств, грабежей и инициировании беспорядков последнего периода. Знал он также и то, что никто из задержанных сам активно в преступлениях не участвовал, и поэтому рано или поздно суд решит освободить их либо за недостаточностью улик, либо под подписку о невыезде.

Но подполковник, кроме того, хорошо знал, что за незаконный арест может получить, как максимум, дисциплинарное взыскание. А вот если оставить бандитов на свободе и они сумеют превратить город в притон, где царствуют анархия и беспредел, перед самыми выборами в Думу и на этой волне протащить во власть нужных им людей, стрелочником окажется он, подполковник Тимохин.

Поэтому он и пошел на такие меры, надеясь, что следствие затянется и освобождение бандитов придется на тот период, когда их деятельность войдет в обычную, привычную для них и для города колею и не будет, хотя бы временно, касаться политики.

Баранов между тем, действуя по своему плану, участвовал в митингах, где активно разоблачал правоохранительные органы. В том районе, в котором надеялся быть избранным, на 10 % снизил цены на хлеб в ларьках за счет дотаций из бюджета своей «фирмы», организовал завоз большого количества товаров «секонд хенд» из западных стран, которые продавались почти что даром, а неимущим и многодетным вообще раздавались бесплатно.

Кроме того, он основал две «общественные охранные конторы», машины которых с четырьмя «дружинниками» каждый вечер выезжали на улицы района и, действуя методами далекими от соблюдения прав человека, скоро действительно очистили улицы от пьяниц, бомжей и мелких хулиганов, которые либо перекочевали в другие районы, либо оказались в больницах и приемниках-распределителях.

Все это было согласовано с мэрией, которая была только благодарна кандидату в депутаты Государственной Думы.

Сложнее и даже трагичнее была атмосфера в ведомстве Успенского.

Генерал чувствовал ответственность за смерть психолога и клял себя на чем свет стоит за то, что согласился с планом, придуманным Чернышевым и Любомудровым.

В тот же вечер, когда психолог был похищен, он вызвал всех оперативников, которые его сопровождали, и устроил им страшный разнос. Начал он с того, что потребовал объяснить, как они могли прошляпить Чернышева.

— Товарищ генерал, ну кто бы мог подумать, что ОН сработает под медпомощь? Ну едет «санитарка», и хрен с ней! Таких сейчас полно из Чечни навезли.

— Да вы кто такие? — загремел генерал. — Вы специально обучены для того, чтобы видеть кругом все, что хоть сколько-нибудь выделяется из обычного! Вы должны были на каждую букашку на асфальте обращать внимание! А вы прошляпили особо опасного! Почему сразу не попытались задержать или открыть огонь, когда ОН вас подрезал?

— Так ведь мы в стенку врезались, товарищ генерал. Двери заклинило, не сразу выбрались!

— Ну, едри вашу налево! Двери у них заклинило! Детский сад! ОН же остановился, назад подал, человека из машины выдернул. На все это время нужно! А вы чухались! Почему водитель двадцать третьей сразу не стрелял? У него тоже двери заклинило?

— Не знал, к кому первому бежать, — виновато прогудел водитель. — ОН же Толика сбил!

— «Толика сбил», — передразнил генерал. — Для тебя объект прежде всего! Ты собой должен его прикрывать. Толика сбили, ему помогать нечего, он уже лежачий! А объект в это время увели! Говнюки сопливые! Надо бы вообще из органов вас гнать, да и так людей не хватает! В общем, достать мы его должны… любой ценой! И в операции предстоящей, как штрафники, вперед пойдете, хоть под пули, хоть в лапы этого самого Выродка чертова. Все!

На следующий день Успенский собрал начальников подразделений, командиров приданных отрядов.

— Начнем от печки, — хмуро сказал он. — Что с фургоном?

— Угнан! — ответил опер Чабрецов. — Принадлежит фирме «Экзотика». Номерной знак снят с мусороуборочной машины. Водитель пока не найден. Вторая машина «пятерка» тоже в розыске.

— Дворы, дома, где обнаружена «пятерка», осмотрели?

— Не все. Там целый квартал выселен. За вечер не осмотришь. Тем более нас семь человек было, да гаишников трое.

— Пальцы в машине?

— Много Чернышева, еще нескольких человек. Личности устанавливаются.

— Свидетели?

— На месте происшествия, в тоннеле, трое из остановившихся машин. Двое мужчин. и женщина. В описаниях преступника сходятся. «Высокий, длинные рыжие волосы, рыжая борода, темные очки. Одет в камуфляжный костюм». Все в один голос говорят, что реакция стремительная. Все произошло за считанные секунды. Очевидно, очень силен физически. Вырвал жертву одним рывком правой рукой, забросил в фургон, как мешок с картошкой, тут же уехал.

— Да уж ждать наших лопухов не стал, — сухо констатировал генерал и продолжал: — Кроме этого квартала, есть еще поблизости дома на капремонте?

— Поблизости только один дом. В нем уже работают строители. А пустые за три квартала от того, где обнаружен фургон.

— Что с собаками?

— Ночью прошел дождь. Плохо работали.

— Пустой номер, товарищ генерал, — осмелился заметить командир одного из приданных отрядов.

— Пустых номеров быть не может! — яростно сказал генерал. — Хватит пустых номеров! Кладбище можно специальное организовывать. Мемориальное имени Выродка! Привлечь всех бойцов, всех собак. Обшарить каждый дом, каждый этаж, чердаки, подвалы. Все! И в те дома, что за три квартала от этого тоже.

— В жилые квартиры заходить?

— В жилые, только если собака подведет к дверям или к окнам. Пока хватит с вас и пустых. Что с самим Чернышевым?

— Пока не обнаружен ни живым, ни…

— Только ищите тоже осторожно! Когда убедитесь, что нашли логово, окружайте. Внутрь не входить! Штурмовать со всех сторон, всем вместе и сразу открывать огонь! Сдаваться ОН не будет. Впрочем, сомневаюсь я, что ОН в этих домах устроился. Скорее всего где-нибудь подальше.

— Так что же, ОН по воздуху с Чернышевым перенесся?!

— По воздуху не по воздуху, а по крышам мог вполне.

— Давайте какую-нибудь короткометражку-ужастик попросим киношников снять, пустим ленту в продажу, а к ней маячок приделаем. И название хорошее «Время Нергала», — предложил молодой опер Васильцов, недавно пришедший на работу в органы.

— Романтик, мля! — комментировал генерал. — Представляешь, сколько это все займет времени? Фильм снять, копии сделать, по ларькам рассовать и за каждой проданной кассетой ездить проверять… Хотя… ОН безумный, может, и идея должна быть безумной? фильм снимать — это, конечно, бред, а вот парочку кассет любых, хоть пустых, взять да наклеить этикеточку: «Время НЕРГАЛА-1», «Время НЕРГАЛА-2» да выставить в ларечках поблизости от того места, где ОН фургон бросил, это, пожалуй, можно… Бред, конечно, по большому счету, но…

Уже к вечеру в киосках, правда всего в пяти, появились видеокассеты с этикетками. Продавщицами в киосках сидели опытные оперативницы, снабженные фотороботами Выродка и знающие возможные варианты внешности объекта: рыжая грива, рыжая борода; черные длинные волосы, черная борода. Конечно, были возможны варианты, но девушки должны были любому покупателю поставить маячок. На кассете был записан боевик с Сильвестром Сталлоне, и в случае претензий со стороны покупателя нужно было немедленно извиниться и либо вернуть деньги, либо предложить другую кассету. Пришлось, правда, еще и договариваться с «держателями» киосков, но здесь особых сложностей не возникло.

В 14 часов началось прочесывание нежилых домов. Оперативники осматривали бук вально каждый угол пустых комнат, кухонь, кладовок, обшаривали чердаки и подвалы. Оружие при этом было постоянно наготове. Автоматами и собаками бойцы смертельно напугали нескольких бомжей, которые, опохмелившись с утра, заснули и прозевали начало облавы. К семи часам вечера осмотр был закончен.

К вящей радости бомжей оперативники раскурочили несколько забитых квартир на первых этажах. Опрашивать бродяг почти никто не догадался. Только часов в пять пришел запрос от генерала: «Ведется ли опрос?» Тогда спохватились, но бомжей к этому времени в домах практически не осталось. Только на одном довольно сухом чердаке обнаружился спящий старик, почему-то сразу назвавший свою фамилию — Аршинников, который долго не мог понять, чего от него хотят, но в конце концов, устрашенный перспективой потерять теплое местечко, сказал, что слышал от своих товарищей о неком придурке, который продолжает жить в одном из выселенных домов. Придурок этот — субъект якобы вредный и злобный. Живет один и в дом свой, хоть он и пустой, никого не пускает. Сам старик туда не совался и не знает, где обретается придурок.

— А чего я туда пойду? Хрен этот, говорят, не одному нашему шею свернул.

— А где же обитает тот злобный-то? Хотелось бы на него взглянуть!

— Этого никто не знает! — убежденно ответил старик. — Те, которые знали, их уже в живых нету!

— Близко, значит, это отсюда, раз молва такая идет?

— Не-е! Если бы близко, я бы отсюда ушел! Зачем мне жизни лишаться? Я маленько выпью, сразу и жизнь люблю!

Большего добиться от старого завшивевшего философа не удалось.

Около восьми часов операция закончилась.

Собаки, которым дали понюхать старый пиджак психолога, с лаем рванули в ближайший подъезд, поднялись на чердак, но на крыше потеряли след, смытый ночным ливнем.

Судя по всему, Выродок, неся на руках психолога, ушел по крышам.

«Вполне возможно, что и живет ОН в обычном заселенном доме, — подумал генерал, — а убивать ходит в подвалы».

Днем в одном из киосков была куплена только одна кассета. Маячок довел наблюдателей до дома на улице Восстания. Тут же был отдан приказ о проверке объекта. Выяснилось, что жил здесь парень-студент лет двадцати с матерью. Впрочем, кассету он в тот же день вернул обратно в киоск.

На следующий день после облавы была куплена еще одна кассета. Оперативница доложила, что покупатель — субъект с длинными светлыми волосами, на затылке перехваченными тесемкой, со светло-русой бородкой, в тонированных очках.

Маячок показал, что объект вошел в подворотню метрах в трехстах от рокового двора и минут десять находился в одном из домов. Генерал приказал немедленно начать операцию по окружению дома. На канал Грибоедова рванули машины с бойцами ОМОНа и СОБРа. Все были почему-то уверены, что на этот раз что-то будет! Но за несколько минут до прибытия бойцов на место опер, следивший за маячком, передал командирам отрядов по рации, что маячок снова начал движение и через пару минут сигнал замер, стал устойчивым.

Машины подъехали к дому, бойцы в масках, камуфляже и полном вооружении, до смерти напугав прохожих, выскочили из машин и… когда опер-слухач дал наводку, командир одного из отрядов обнаружил кассету. Она лежала в урне рядом с подворотней, куда накануне въехал преследуемый фургон.

Вроде замкнутый круг! Ведь здешние дома все были обшарены! Но, с другой стороны, только что сигнал маячка шел из другого двора, того, что находился все в тех же пресловутых трехстах метрах от этого!

Журналист, который все это время сидел в аппаратной вместе с генералом, не выдержал.

— Я поехал! Я ЕГО нюхом учую!

Генерал начал было возражать, сказал, что уже дал приказ начать обыск тех домов, откуда первоначально сигналил маячок, и, следовательно, бойцы справятся без него.

Но Любомудрова было не сломить. Он примчался на служебной «Волге» на канал Грибоедова, когда оперативники с собаками обходили очередной дом в дальнем квартале от того, где была оставлена машина.

Журналист вошел во двор, осмотрелся. Пустота, горы мусора, заколоченные окна.

Бойцы, чертыхаясь по поводу бессмысленных, по их мнению, поисков, собирались в центре двора. Собаки стояли спокойно, будто все происходившее к ним отношения не имело, как бы говоря: «Дело, конечно, хозяйское, но вообше-то здесь никого нет!»

Любомудров не стал ждать, когда бойцы осмотрят второй двор, и решил просто пройтись по всем дворам, посмотреть, куда можно выйти.

Но в отличие от собак ему было явно не по себе. Непонятное беспокойство заставляло его совершать бессмысленные на первый взгляд поступки. Невзирая на недовольство ребят в камуфляжной форме. И чем дальше забирался он во дворы, тем все хуже становилось ему. И в то же время возникал совершенно необъяснимый подъем. Жуткие, но сладостные видения временами возникали в его пылающей голове. Встряхнувшись, он брал себя в руки, но потом опять неведомая сила тащила его дальше.

В третьем дворе он заметил в правом углу будто проулочек, а может, и тупик. Он вошел туда. Оказалось, что здесь есть проход в еще один крохотный двор. Все было так же, как и в остальных дворах, но ни один щит на первом этаже не был оторван. Любомудров вспомнил старика бомжа. «А вдруг здесь?»

Он обошел все заколоченные окна, в тайне надеясь, что если Выродок наблюдает за ним, ОН не станет бросаться на него первым. Двери всех трех парадных выглядели заколоченными, но у одной было меньше мусора, проглядывалась тропинка. Любомудрову почему-то вдруг стало зябко, он повернулся и, как бы нехотя, прогулочным шагом пошел со двора.

Бойцы вошли во двор осторожно, рассредоточившись, а собаки вдруг заволновались, стали рваться с поводков, подвывать.

«ЕГО там нет, — решил Любомудров. — Иначе здесь уже было бы море крови!»

— Давайте в эту, — указал он на дверь. Но бойцы с собаками уже и сами, распахнув дверь ногами, ворвались в подъезд. Собаки яростно облаивали правую металлическую дверь. Потрудившись над ней секунд тридцать, отряд ворвался в квартиру.

Обстановка здесь была самой обычной, достаточно спартанской, но в то же время хозяину будто хотелось придать своему жилью немного уюта. На забитых окнах поверх щитов висели занавески, на кровати лежала большая подушка в наволочке с рюшечками, у стены стоял большой комод, покрытый салфеткой, на нем выстроились семь слоников. Над кроватью висела картина с озером, красавицей и лебедем.

«Хозяин скорее всего стремился воссоздать какую-то обстановку, напоминающую ему прошлое, скорее всего детство — так, наверное, сказал бы психолог», подумал Любомудров. Ему опять стало не по себе. «Может, Чернышев и видел все это, да не успел рассмотреть».

Оперативники между тем очень скоро нашли лаз в кладовке и, держа автоматы наготове, стали спускаться.

В лицо им ударил такой смрад, едва они распахнули люк, что они остановились. Некоторые зажали нос руками, другие закрылись рукавами.

То, что омоновцы увидели внизу, настолько потрясло их, что некоторые из видавших виды бойцов выбежали наверх глотнуть воздуха, чтобы не блевануть.

Любомудров закрыл нос платком, но не ушел. Его трясло.

Его трясло, но совсем не от холода, как подумал было сначала. Это была невыразимая смесь из смертельного ужаса, острейшего наслаждения, безумного любопытства. Даже чудовищный запах, казалось, таит в себе какую-то притягательную силу. Фантастические видения проносились перед его глазами. Глобальные, космогонические идеи на мгновение осеняли его и тут же уносились прочь, низвергая журналиста в бездны животных инстинктов. Все это создавало колоссальное напряжение, вынести которое он был не в силах. Но уйти он тоже не мог.

«Господи, что же делается у НЕГО в голове? — думал журналист. А ведь ОН утверждает, что мы похожи, — вдруг мелькнула мысль. — Чем? Разве мог бы я упиваться смертью других людей? Что же здесь такого, что намагничивало ЕГО? Может, в каждом из нас есть частичка этой мерзости? Да нет, ОН безумец! Конечно, безумец! — возражал другой голос. — Но безумие ЕГО может быть квинтэссенцией маленьких частичек безумия, таящихся в каждом из нас!» Собаки, усевшись на пол, завыли так страшно, что их пришлось увести. Бойцы, постепенно освоившись, рассматривали страшную коллекцию голов на полках. Большинство молчало, некоторые сплевывали и ругались страшным матом.

«Но ведь они, несмотря ни на что, смотрят! — вдруг изумился Любомудров. Что-то этих совершенно нормальных людей привлекает в этом безумии! Неужели в каждом из нас есть немножко от НЕГО? Да нет, это уж я слишком». Раздумья его прервал приезд Успенского и Тимохина. Бойцы последнего должны были остаться в засаде в логове. Фотограф из оперативной бригады сделал снимки всего логова общим планом, потом отдельные части.

— А с ней что делать? — спросил вдруг кто-то из бойцов, указывая на гадюку.

— Пусть пока шуршит, — ответил Тимохин. — Может, ОН на ее шипение явится, то ли в шутку, то ли всерьез добавил он.

Подвал проветрили, но, несмотря на это, вонь стояла жуткая. Бойцы расположились в квартире. Если Успенский все-таки питал призрачные надежды на ЕГО возвращение, то Любомудров был уверен, что Выродок не придет.

Но ОН пришел. Правда, никто из сидящих в засаде ЕГО не видел. Пройдя по крышам, ОН неслышно спустился в «свой» дом, обошел третий и второй этажи, старательно избегая мест, находящихся непосредственно над квартирой, где ЕГО ждали, и так же неслышно поднялся наверх и исчез.

Примерно через пятнадцать минут бойцы почувствовали запах гари. В щели между щитами и стеной стали проникать струйки дыма.

Бойцы выскочили на улицу. Дом полыхал! Второй и третий этажи были сплошь охвачены огнем, который стремительно рвался вверх. Вызванные пожарные не столько старались спасти дом, сколько уберечь от огня соседние кварталы. Перекрытия рухнули очень скоро, и к утру на месте логова дымилась груда развалин.

Приехавший Любомудров, глядя, как работали пожарные, думал: «А ведь ОН где-то здесь! Наверняка наблюдает за гибелью своего святилища».

Утром сразу после пожара они с Успенским засели в кабинете. Генерал велел никого не пускать, но почти сразу же позвонил секретарь, доложил, что патрульные под утро на городской свалке обнаружили согревшие части расчлененного тела.

Судя по показаниям свидетелей, привез сжигать мешок с телом Выродок. Следовательно, это были останки психолога.

Успенский приказал доложить ему результаты вскрытия и, помолчав, сказал, не глядя на журналиста:

— Судя по всему, скоро моя очередь.

— А возможно, и моя, — сказал журналист. — Потом добавил: — Все-таки, Иннокентий Михайлович, мы с вами либо далеко не все знаем о НЕМ, либо вы мне не все рассказали.

— Все материалы у вас в руках побывали… Вы знаете ровно столько, сколько я и мы все.

— Но ведь, признайтесь, есть у вас затаенная мысль, что Выродок появился не на ровном месте. ОН не просто безумец наподобие Джека Потрошителя или Чикатило. Хотя бы одно то, что ОН питает особое пристрастие к военным, говорит за то, что у вас есть какие-то невысказанные соображения.

— Опять вы за свое!.. Хотя возможно, что вы не так уж и не правы… Не знаю… Видите ли, когда-то из специнтерната, который курировался военными, в частности военными медиками, бежали четверо воспитанников. Думаю, что теплых чувств к своим воспитателям они не испытывали. Но… загвоздка в том, что все они, за исключением одного, погибли! Сгорели в сарае в тридцати километрах от города…

— Но один остался в живых! — вдохновился журналист.

— Один остался, это верно, но он, совершив два изнасилования малолетних и убийство с особой жестокостью, был задержан, направлен в Москву, в Институт судебно-медицинской экспертизы Сербского, признан невменяемым и по настоящее время пребывает на строгом режиме в спецпсихбольнице. Так что и здесь мы, как видите, заходим в тупик. ОН не может быть тем бежавшим воспитанником, потому что… сами понимаете… давно мертв. Да и к тому же с какой стати нам предполагать, что воспитанник специнтерната для детей с умственными и физическими недостатками вдруг стал убийцей-маньяком?

— Ну нет, не скажите, Иннокентий Михайлович. Уж больно много совпадений. Убийства начались когда?

— В 1974 году.

— А бежали они тогда же?

— Тогда же, Игорь Дмитриевич, тогда же. Но не может ОН воскреснуть из мертвых. К бежавшим парням в сарае, где они остановились на ночлег, присоединились два бича. Согласно следственным данным, были опознаны четыре трупа, среди них три воспитанника интерната и один бич. Второму бичу, очевидно, удалось спастись. Впрочем, можем уточнить, поскольку дело было давно, я еще никакими выродками не занимался. — Генерал вызвал секретаря.

— Георгий Алексеевич, запросите из архива, пожалуйста, срочно материалы 1974 года о побеге четверых воспитанников специнтерната, того, что был у нас под особым контролем в Ворошиловске.

— А почему же интернат был у вас под особым контролем? — вкрадчиво спросил журналист.

— Да не под нашим контролем, — сердито ответил генерал, — а под контролем армии вообще, согласно приказу тогдашнего генсека Никиты Сергеевича Хрущева. Потому что содержались там дети с серьезными отклонениями в психическом и физическом развитии, рожденные от родителей, подвергшихся радиационному воздействию после аварии на объекте «Маяк», и армейские медики призваны были наблюдать за ними. Вам, надеюсь, известно, что именно военная медицина была во всех отношениях лучшей в бывшем Союзе… — генерал сердито замолчал.

Журналист спокойно ждал продолжения, потому что ответа на вопрос, какое отношение к интернату имеют или имели органы безопасности, еще не прозвучало.

— Мы просто обеспечивали секретность, неразглашение того факта, что у нас в самой передовой стране мира рождается по «неизвестной причине» довольно много уродов и собраны они в основном в одном месте. Это были дети, от которых отказались родители. Они нуждались не просто в уходе, но и в квалифицированной медицинской помощи.

— Над ними проводились какие-нибудь эксперименты? — .невинно спросил журналист. — Может, чудо-медики в погонах пытались… улучшить породу неудачников?

— Мне об этом ничего не известно, — устало отмахнулся генерал. — И вообще давайте не будем о давно минувшем. Попробуем разобраться с нынешними проблемами.

Позвонил секретарь.

— Иннокентий Михайлович, из бюро пропусков звонили. Там для вас письмо принесли.

— Кто?

— Похоже, бомж какой-то. Говорит, жалоба, что его жилье спалили, а нового не дают. Они пытались его спровадить в мэрию, но мужик оказался упрямый. «Нет, говорит, — мне может ответить только генерал». Письмо оставил и ушел. Они конвертик там проверили, вроде все чисто.

— Давайте сюда письмо, — сказал генерал.

Они переглянулись с Любомудровым.

— Посмотрим, что ОН нам хочет сообщить, — сказал генерал.

Конверт был самым обычным, канцелярским из желтой бумаги. Такие чаще всего встречаются в присутственных местах.

Успенский вскрыл его, посмотрел, протянул журналисту.

На белом листе бумаги красным фломастером был нарисован зигзаг. Буквы были вырезаны из газет.

— Ну вот и личного послания удостоился, — сказал генерал.

Журналист повертел бумажку в руках, даже зачем-то понюхал ее, потом сказал:

— Ну, как говорится, «это надо еще посмотреть». До вас ЕМУ добраться куда сложнее, чем до «обычной» очередной жертвы.

Из архива принесли затребованные дела. В одной папке находилась копия рапорта воспитателя начальнику интерната о побеге четырех воспитанников. Отчеты о поисках мальчиков и сообщение райотдела милиции о пожаре. Сюда же был приложен протокол осмотра места происшествия, в котором говорилось, что вызванные из интерната свидетели. не смогли с точностью опознать трупы, однако по найденным при погибших предметам утверждали, что трое из них скорее всего воспитанники интерната.

Так, в частности, малахитовая плитка с вырезанной на ней змейкой принадлежала воспитаннику Степанову Николаю, который носил данную плитку постоянно при себе, считая ее своим амулетом. Также некоторые личные вещи, как-то: металлические кружки с инициалами погибших подтверждают предположение воспитателей. Причина возгорания — скорее всего неосторожное обращение с бензином, с помощью которого беглецы хотели развести костер в сарае, не привлекая постороннего внимания.

Четвертый труп не был опознан. Как решил следователь, скорее всего погибшим был бич, один из двоих, также ночевавших в сарае.

На этом дело решено было закрыть.

Вторая папка была датирована 1978 годом. Здесь лежали протоколы осмотра места происшествий изнасилования и убийства трех девочек. Протокол, бесстрастно зафиксировавший подробности убийства, изнасилования молодого мужчины, ограбления-трупа с последующим его расчленением, и протокол попытки изнасилования и покушения на убийство женщины. Вскоре после этого преступления был арестован некий Гаврилов Петр 1957 года рождения, не работающий, без определенного места жительства.

Задержан он был в Москве и очень быстро признался в совершении всех вышеназванных преступлений. При этом Гаврилов заявил, что уже четыре года, как сбежал из интерната, на работу устраиваться боялся, чтобы не опознали, но готов чистосердечно во всем признаться, потому что надеется попасть в психбольницу, где его, может, вылечат от психического расстройства.

Когда рассказывал о побеге из интерната, сообщил, что в сарай, где они скрывались, вечером пришли бичи, сначала пожалели их и накормили супом, но потом отобрали те носильные вещи, которые им понравились, а отдали свои. Когда начался пожар, он вылез через заднее оконце, потому что был самый щуплый из всех.

«А остальные все там погорели». У него спросил следователь, знает ли он, сколько трупов было обнаружено в сарае.

— Нет, — ответил он. Потом некоторое время считал в уме и наконец сказал: Пять, наверное.

На вопрос, не встречал ли он во время своих странствий Степанова, пожал плечами.

— Как же я его встречу, если он сгорел?

После того как они ознакомились со всеми документами, генерал с сомнением в голосе сказал:

— И все-таки ЕГО труп был опознан. Спасся второй бич. А ОН мертв!

— Вряд ли, — заметил журналист. — Скорее всего пожар подстроил будущий Выродок. Погибли двое воспитанников и два бича. Впрочем, даже если бы мы были уверены, откуда родом Выродок, это мало что могло бы прояснить. Все равно ОН для нас — темный лес. А знаете что, поеду-ка я в Москву, побеседую с этим Гавриловым. Наверняка он может что-нибудь рассказать из прошлого Выродка, за что- можно зацепиться.

— Бросаете, значит, — усмехнулся генерал. — А между прочим, десятое не за горами.

Да и письма эти… Так что, возможно, самые крутые события развернутся здесь.

— До десятого я вернусь, — убежденно сказал Любомудров. — А пока вряд ли что-нибудь может произойти серьезное.

— Ладно, поезжайте, — сказал генерал. — Пропуск в больницу мы вам обеспечим.

Тимохина вызвали на виллу Баранова рано утром. Картину он там застал устрашающую.

Шесть охранников Баранова были перебиты: четверо лежали во дворе, двое в гостиной.

Сам Баранов с женой были убиты в спальне. В детской задушили детей: мальчика и девочку.

Походив по дому, Тимохин решил вызвать Успенского.

— По-моему, это дело рук твоего подопечного, — сказал он.

Успенский приехал со своими оперативниками, посмотрел, пожалел, что нет журналиста, подумав, что Любомудров настолько «сжился» с НИМ, что, возможно, что-нибудь и присоветовал бы дельное.

Все, казалось бы, свидетельствовало за то, что убийство совершил Выродок. И вместе с тем были вопиющие расхождения с ЕГО почерком.

Во-первых, ОН никогда не применял огнестрельного оружия. Охранники же были убиты из автоматов. Сам Баранов тоже застрелен, жена изнасилована, потом ей перерезали горло. Дети задушены.

— Нет, здесь что-то не так! — решил Успенский. — Вот все остальное похоже на НЕГО.

С убитых охранников сняты брюки — отрезаны половые органы. После этого мужиков уложили друг на друга, при этом воткнув оторванный член одного в разодранное анальное отверстие другого. Нижний лежит, лицом уткнувшись в землю, верхний на нем, как бы имитируя половой акт. Точно так же лежали и четверо других убитых.

У Баранова также был оторван половой орган и засажен в его собственное анальное отверстие. У женщины срезана вся волосяная часть лобка, и ею забит рот. Ягодицы были срезаны и брошены на подушку рядом с жертвой.

Особая сцена была поставлена в детской.

И мальчик, и девочка были обриты наголо, одеты во все белое и, подвешенные за руки и за ноги к балкам потолка, как бы парили в воздухе.

О предстоящем убийстве Баранова-Классика Тимохин предполагал. По его сведениям, отношения Классика с авторитетами в последнее время стали весьма напряженными, особенно когда Классик попросил отсрочки внесения своей доли в общак, ссылаясь на крупные расходы на предвыборную кампанию. Зная о предстоящей разборке, Тимохин никак не реагировал на ее приближение.

Но подполковник не мог предположить, что жертвами станут жена и дети. Поэтому он упорно приписывал убийства Выродку, тем более что во время разборок конкуренты никогда не посягали на содержимое сейфа жертвы и вообще на наличность. В этом же случае сейф был пуст, хотя все драгоценности жены Баранова и другие ценные вещи были на месте… Хотя при более внимательном обыске оперативники установили пропажу одного видеомагнитофона и видеокамеры по утверждению вызванной на место происшествия уборщицы.

Но опять же на груди Баранова красовался змеевидный разрез.

— Одним словом, комплексное преступление, Кеша! И работать нам вместе, резюмировал Тимохин.

— По убийству работать тебе придется одному, — ответил генерал, — а вот с остальным надо повозиться.

Соседи в один голос говорили, что выстрелов не слышали, потому что во дворе у Баранова все время работала газонокосилка. И вообще сосед не любил, когда к нему совались с вопросами, даже если и случались выстрелы. «Однажды они там что-то праздновали, так такой фейерверк устроили, что можно было подумать — бой идет».

— Кто же работал на сенокосилке?

— Обычно один из охранников и косил. Вильям Антонович не любил приглашать посторонних.

— Но ведь охранника убили, значит, после этого должны были быть слышны выстрелы?

— По идее да, но хлопки, которые раздавались во дворе, вполне можно было принять за выхлопы той же неисправной газонокосилки.

Одним словом, Тимохин понимал, что соседям вовсе не хочется встревать в бандитские разборки, а кем был их сосед, они если и не знали точно, то догадывались.

Успенский тем временем бродил по двору и пытался, воспользовавшись методом журналиста, воссоздать картину происшедших событий.

Очевидно, Выродок давно наметил жертвой Баранова, за «оскорбления». На митингах и в прессе Классик не стеснялся в выражениях в адрес Нергала.

Оперативники вернулись с улицы и доложили, что обнаружили место, где стояла машина, Рядом стояло дерево, кора которого местами была содрана. Очевидно, человек взбирался на дерево и наблюдал за происходящим во дворе и в доме.

Успенский представил, как Выродок, изготовившись к нападению, сидит на дереве, наблюдая за виллой… Во двор вдруг врываются незваные гости… Начинается бойня… Нергал не успевает, ОН в гневе… Но ОН человек рассудительный… После некоторых размышлений Нергал решает предоставить действовать бандитам… Сам ОН явится на виллу и «засвидетельствует свое почтение» потом…

Успенский вошел в дом. Опер из бригады Тимохина о чем-то беседовал с начальником. В руке у него была видеокассета. Успенский подошел.

— Вот, Иннокентий Михайлович, некто оставил для нас, — сказал Тимохин. Только что обнаружили в спальне на полке с кассетами. Там стоял видак, а за книгами четыре кассеты. Ребята прокрутили начало, все порно, Хозяин перед сеансами любви повышал тонус. Пятая была завернута в бумагу, на ней красный зигзаг. Очевидно, нам с тобой адресована.

Успенский предполагал, что записано на кассете, смотреть ее не хотелось, но надо было.

Он представил себе, как. сделав свое страшное дело, уезжают отморозки… Нергал входит на территорию виллы…

— Ставьте, поглядим, — коротко бросил генерал.

Смотреть кассету собралась вся бригада.

Сначала шел общий вид двора, крупным планом демонстрировались трупы охранников, лежащих перед домом.

Затем «оператор» перешел в дом, где также продемонстрировал всех убитых, очевидно, в тех положениях, в каких они оставались после ухода убийц.

После «обзорной экскурсии» камера застыла, как бы бесцельно направленная в окно, и глухой голос произнес: «Хаос жизни». Оператор перешел в детскую и, очевидно, поставил камеру на какое-то возвышение, и зрители увидели, как руки в перчатках ворошат белье в Шкафу, достают оттуда белое платьице, длинную белую сорочку. Здесь камеру снова переставили. Руки одевают детей. И вот детские тельца уже висят на веревках, которыми перехвачены за грудь и живот. Глухой голос комментирует: «Ангелы Неведомого бога Нергала». Оператор снова берет камеру и переходит в спальню. Дальнейшее зрелище уже мало кто из оперативников мог выдержать.

Довольно часто в объектив камеры попадала то одна, то другая рука очевидно, того, кто производил съемку. Но назвать ее рукой нельзя было даже с самой большой натяжкой — нечто среднее между пятерней гориллы, лапой льва… и рукой музыканта, как ни странно это звучит. И именно необычайная гибкость и выразительность каждого когтя этой лапы придавали особую жуткость и фантасмагоричность всему происходящему.

Сначала лапы, размазывая кровь по телу женщины, гладят ее, как бы ласкают. Затем отрывают половые органы у мужчины, вставляют в рот женщины, затем на груди у мужчины появляется кровавый кривой разрез, женщину переворачивают на спину, перед этим вынув половые органы из ее рта, засовывают ей в разодранное кровоточащее анальное отверстие, а мужчину кладут на нее. Лицо его, изуродованное, залитое кровью, безвольно свисает с плеча женщины рядом с ее головой.

После этого у всех трупов охранников отрываются половые органы, один засовывается в анальное отверстие тому, кто лежит лицом вниз, второму, который лежит на нем, член засовывается в рот. Очевидно, дело сделано. Камера вновь показывает общий обзор, вновь бесцельно объектив направлен в никуда. Глухой колос комментирует: «Эстетика упорядочения смерти. Так повелел Неведомый». После паузы еще слова: «Следующий ничтожный, кого ждет Нергал, кто оскорбил ЕГО, генерал Успенский». Съемка закончилась.

Некоторое время в комнате царило молчание, потом Тимохин, чтобы снять напряжение, буднично сказал:

— Алехин, приобщи кассету к вещдокам, оформи как положено.

Слова эти действительно разрядили обстановку. Люди зашевелились. Кто-то отчаянно матюгался, будто не в силах остановиться, кто-то нервно засмеялся и сказал: «Рождаются же такие», многие закурили, стали выходить во двор.

— А тебе, Кеша, надо бы срочно взять отпуск! — сказал Тимохин. — Шутки шутками, а до тебя ОН постарается добраться.

— Перестань! — устало сказал генерал. — Не могу я сбежать от НЕГО, ты же знаешь. Да и добраться ЕМУ до меня трудновато будет. Я ведь не обыватель, у меня и оружие, и силой не обделен. Придется схлестнуться, может, оно и к лучшему… Давай, производи все следственные действия, а я поеду в управление. Может, из Москвы от журналиста какие известия будут.

Наконец формальности были успешно преодолены и Любомудров вошел в здание больницы. Заведующий отделением бегло просмотрел документы журналиста и сказал, что комнату для разговора он выделит, но оставить журналиста один на один с больным не имеет права.

В небольшой комнатушке, куда провели журналиста, стоял металлический столик, наглухо прикрепленный к полу, и три табуретки, одна из которых для больного, — все тоже привинчены.

Гаврилов оказался довольно высоким мужиком с открытым лицом. Выглядел он здоровым, вот только взгляд блуждал, переходил, вернее, перетекал с предмета на предмет, будто человек силится понять, где он, и не может. На лице время от времени появлялось то недоуменное, то вопросительное выражение. За его спиной у двери расположился здоровенный детина-санитар. Разговор начал сам больной.

— Здрасьте, вы наш новый доктор? Или просто интересуетесь? А может, следователь? Так я уже все рассказал. Виноват. Тяжко виноват я перед людьми. Особенно девчушку жалко… Моло-о-денькая… — Больной попытался изобразить что-то вроде скорби, но получилось опять же недоумение.

— Нет, я не врач и не следователь, — сказал Любомудров. — Я журналист, и мне интересно было бы поговорить с вами о жизни здесь и прошлой.

— А чего о них говорить? Настоящая — она вся здесь. Надо сказать, неплохо я живу, неплохо. Кормежка, уход, внимание… Опять же полная свобода мыслей и чувств… — На лице недоумение. — А вы как поживаете? Пользуетесь ли свободой мыслей и чувств?

— Пользуюсь, — ответил журналист. — Потому и пришел к вам. — Журналиста вдруг осенило. — Я ведь не просто пришел к вам поговорить о том да об этом. Кстати, как вас зовут?

— Зовут меня красиво: Иммануил Генрихович! Вот как меня зовут!

Санитар у дверей усмехнулся и покачал головой, собираясь что-то сказать, но Любомудров сделал предостерегающий жест, и детина промолчал.

— А фамилия ваша случайно не Кант? — спросил журналист.

— Точно! — засмеялся больной. — А как вы догадались?

— Похожи вы на вашего тезку!

Теперь уже они рассмеялись оба.

— Да нет, конечно! Это шутка! Я решил, что вы сможете ее оценить — есть в вашем лице что-то такое…

— Я оценил. Так почему все-таки именно Кант? В мире было много других не менее великих философов!

— Но никто не поставил величие нравственного императива выше величия любой, самой гениальной идеи! Даже Христос не осмелился на это! Я долго странствовал по стране, объясняя людям, что Бог — не на Небе, а в Душе у каждого… Бог — это то, что не позволяет совершать им неправедные поступки… Я много претерпел от людей и в конце концов сам, добровольно, пришел сюда. Здесь мне легче… Я Кант, и в то же время — не Кант. Здесь меня не обижают… Иногда приходится и симулировать, чтобы не выгнали… Здесь плохо, но там, на свободе, хуже… Ни у кого в душе нет Бога…

Наступила растерянная пауза. Как ни подмывало Любомудрова вступить в дискуссию — больно уж животрепещущая тема, он все-таки удержался, понимая, что перед ним сумасшедший. Решив, что пора менять тему, иначе можно ничего не добиться, он продолжал:

— Так вот, я не просто так приехал, а хочу написать книжку о самых знаменитых больных разных спецбольниц. В этой вы самый известный. Так что если вы мне о себе подробно расскажете, я напишу, и вы прославитесь на весь мир.

«Иммануил Генрихович» на секунду задумался, потом сказал:

— Ладно, я согласен, но с одним условием. Книжка будет только обо мне одном. Я самый известный в мире узник.

— Согласен.

— Одного согласия ма-а-ло, — протянул больной лукаво. — Вы мне расписочку дайте. Вон у вас и бумага, и карандаш есть.

— Хорошо. Пишу. — Любомудров быстро написал: «Я, журналист Любомудров Игорь Дмитриевич, обязуюсь посвятить свою будущую книгу исключительно одному человеку — Иммануилу Генриховичу Канту», и подписался.

Больной ничуть не смутился, что в расписке фигурировал его «псевдоним», сложил бумажку и спрятал ее куда-то под больничную куртку. Потом сказал:

— Ну что ж, начнем. Спрашивайте. На одни вопросы больной отвечал охотно и подробно, от других пытался уйти. Явно не хотелось ему говорить о товарищах.

— Не знаю я о них ничего, — бубнил он. — Не знаю и знать не хочу. Все были нормальными парнями, все из одного котла лопали…

— Ну а кто уговорил вас бежать? — спросил Любомудров.

— Да был там у нас один… — Он замялся. — Не помню, как звать… И не спрашивайте, — вдруг грозно предупредил он.

Охранник приподнялся на стуле. Больной это заметил и ухмыльнулся.

— Не боись! Это я с виду такой грозный… В общем, не знаю я, как кого звать.

— Ну а воспоминания о тех временах остались хорошие? — переменил тему журналист. — Это же ваше детство! Я, например, люблю вспоминать детство.

— Да и я вспомнить не прочь. Детство, где бы его ни провел, всегда светло вспоминается. Природа там была хорошая, красивая. Лес, речушка, озеро… Кормили опять же хорошо. Играть можно было вволю… Я часто разведчиком был, — начал заводиться рассказчик. — А если я в разведчиках, наши всегда побеждали! Особенно если я был в отряде Мертвяка. Он был у нас самый сильный и самый хитрый, его никто не мог победить.

— Кто же это? — поинтересовался Любомудров.

— Ишь, ловкий какой! Имя ему подавай! Да не знаю я никаких имен. Мы все кличками звали друг друга. Подпольными. Война же! А во время войны никто имен знать не должен. Я, например, был Ловкачом. А вот Мертвяк, тот был молодец. Правда, он не просто силой брал. Мертвяк еще и колдовство знал. У него было много всяких колдовских штучек. Один раз говорит: «Сейчас Умника накажем за предательство». Был у нас такой Умник, все ему было не так. И Мертвяка не любил. Против него бунты устраивал. Но всегда проигрывал.

— И как же Мертвяк наказал Умника? — напомнил Любомудров.

— Да очень даже просто. Взял куклу тряпичную, нарисовал рожу, будто это Умник, пошептал заклинания какие-то и проткнул куклу булавкой. Умник в это время в спальне был, а мы в игровой. После этого Умник долго болел. Но вообще Мертвяк справедливый был. Хотя всех нас во как держал! — он потряс кулаком.

— Так это Мертвяк вас уговорил из интерната бежать?

— Ну раз сами догадались, отпираться не буду. Да только все, кто сбежали, и сгорели вместе с двумя бичами в сарае. Один я спасся.

Любомудров помолчал, потом, как бы забыв, что собеседник только что упомянул о пожаре, сказал:

— Но в интернате, значит, хорошо жили? А чего же решили бежать?

— Да так уж получилось… Не всем там нравилось. Наказывали строго, случалось, так отдубасят, что неделю в синяках ходишь. Не все, конечно, зверьми были, но один точно сволочь…

— Это кто же?

— Доктор один. Фамилии не помню, звали Сергеем. Потом его увезли от нас, вроде посадили. Такой гад! Ночью, когда его дежурство, придет, поднимет кого с койки и уведет в пристройку. А там… сначала ласкает, целует, потом разденет и трахает в жопу, пока не выдохнется. А кончал в рот. Иногда еще и палкой резиновой лупил по спине во время траханья. А пожаловаться не моги. Жалобам никто не верил. Еще и наказывали, если пожалуешься. Он же не один такой был. Нет, конечно, были и нормальные, — опять оговорился «Кант», — но из ненормальных этот самая сволочь!

— Он и Мертвяка в пристройку водил?

— Водил. Мертвяк с ним дрался пару раз, так он его так отходил, что мы думали, Мертвяк помрет. А как оклемался, опять повел. Сначала трахнул, потом заставил стоять, смотреть, как он над другими изгаляется. И все приговаривал: «Вот как я вас ублюдков, вот как я вас».

Мертвяк после такого театра бешеный был. Один раз сказал: «Убегу отсюда, из-под земли гада достану. Так оттрахаю, что кровь со спермой из ушей польется». Он часто мечтал и картины нам рассказывал, как он будет этого гада разделывать: «Яйца, говорит, отрежу, и чтобы сожрал при мне. А глаза в задницу запихаю». Потом один воспитатель доктора засек и донес начальству. На следующий день за ним милиция приехала.

— А чего же сбежали? Сволочи-то этой не было уже!

— Так, надоело. Воспитывали нас и палками, и током… Уколы больные разные делали, говорили, чтобы ускорить развитие. Поневоле побежишь, чтобы не видеть никого из них.

Всякое повидавший санитар ухмылялся и качал головой. Потом вдруг посмотрел на часы и сказал:

— Заканчивайте! Больному на процедуры пора.

Любомудров попрощался с Иммануилом Генриховичем Кантом и, не заходя к врачу, вышел на улицу.

— Ваш разговор с Гавриловым очень полезен, — сказал Успенский. — Он многое объясняет в поведении Выродка. Кстати, вы знаете, что после вашего отъезда из Москвы Гаврилов сбежал из лечебницы и вскоре был убит?

— Оттуда, по-моему, просто невозможно сбежать! — изумился журналист. — Да и зачем ему? Кормят, поят, лечат…

— Ну, свобода все равно дороже. И потом, есть веские основания предполагать, что ему помогли сбежать.

— Тот самый врач изверг? Но ведь если бы он был с ним в больнице, его бы… Гаврилов бы сказал об этом. Да и неужели такому человеку разрешили продолжать врачебную практику?

— В этой больнице его не было, это точно, но если он работал в какой-нибудь другой, то вполне мог довольно быстро узнать, что вы интересовались его бывшим «воспитанником», и постараться организовать побег.

— А что вообще о нем известно?

— Фамилия его Голованов, имя отчество Сергей Яковлевич. Его действительно арестовали в 1970 году. Получил восемь лет, отсидел полностью. После тюрьмы прибыл в Иркутск, женился. Через два года развелся. Работал разнорабочим, поскольку был лишен права на врачебную практику. После развода уехал, по словам бывшей жены, на одну из строек коммунизма, где след его затерялся. Будем искать его вместе с МВД… И еще о вашем визите. После вашего ухода у Гаврилова было обострение болезни, он сильно буйствовал, а еще через пару дней сбежал. Охрана и врачи не сомневаются, что кто-то помог ему. Гаврилов переоделся в штатское и, что самое невероятное, ему удалось захватить с собой некоторое количество наркотиков. Уже на следующий день тело его, сильно обезображенное, нашли у платформы Химки-Ховрино. Наркотиков у него при себе не обнаружено. Следователь предполагает, что убит он наркоманами с целью ограбления… Вот такое кино…

— Иннокентий Михайлович, этого врача нужно обязательно найти, — загорелся журналист. — Это наш шанс!

— У вас уже было много шансов, — заметил генерал.

— Но этот может быть последний и решающий. Выродок ненавидит изверга. Он для НЕГО олицетворение зла, причиненного ЕМУ лично. Если мы найдем врача, мы сможем выманить на него Выродка.

— Вы уже пытались выманить ЕГО на психолога, — сухо заметил генерал. Впрочем, врача уже давно ищут. Есть сведения, что из Москвы он ушел. В МВД предполагают, что после развода с женой он уехал в другой город, с помощью своих знакомых по заключению выправил себе новый паспорт на имя Горелова Германа Борисовича плюс диплом врача. Прошли годы, внешность его изменилась, кроме того, доктор отпустил бороду и облысел. Затем «потерял» паспорт, и ему уже официально выдали новый. После этого, заручившись рекомендациями коллег, в 1990 году поступил на работу в психбопьницу № 3. В это время проверки были уже не такие строгие, как в прежние годы.

Журналист помолчал, потом с тайной надеждой в голосе спросил:

— Может, он к нам в Питер направился?

— Не исключено. Фотографии разосланы по всем райотделам. Будем проверять психдиспансеры и подобные заведения.

— Эх, если бы удалось! — прошептал журналист.

На этот раз Неведомый бог, Двойник, живущий в НЕМ, повелел принести в жертву двоих. Неведомый сказал, что Десятый День Седьмого Месяца — один из главных праздников года, и ОН в этот день получит наивысшее наслаждение, так же, как и в прошлые годы.

Именно Наивысшее! ОН не мог объяснить еще это словами, но интуитивно, из уст Неведомого, он знал, что, помимо Культа Смерти, Культа Нергала, должен быть еще один Культ — Культ Наслаждения Смертью! Может быть, со временем, кто знает, этот Культ станет главнейшим.

А в наслаждении должна быть красота.

Должно быть совершенство. И началось это с камня. Неведомый сказал ему, где находится этот камень, объяснил, что это не просто гранитный валун с обтесанными ледником краями, а древний жертвенный камень, созданный руками рабов древнего Бога Нергала много тысяч лет тому назад.

Еще в Культе должна быть последовательность, должна быть процедура. Со временем она станет священной. Но сейчас прежде всего красота и наслаждение в каждом движении.

Жертвенник стоял в лесу на поляне. Это был огромный отесанный валун с плоской вершиной.

Прежде ОН приносил жертвы на других, сделанных людскими руками жертвенниках. Тогда Неведомый требовал: «Человеческое на Человеческом». Потом пришли люди и разорили те жертвенники.

И Неведомый сказал: «Они осквернили мои жертвенники. Теперь я хочу, чтобы ничто людское не мешало жертвоприношению».

Рядом с жертвенным камнем была землянка. Туда ОН доставил жертвы.

Сначала ОН вывел из землянки мужчину. Подвел к сосне рядом с камнем и привязал к стволу.

Затем настала очередь женщины. ОН сорвал с нее одежду и уложил на жертвенник. Белое, нежнейшее тело резко контрастировало с фактурой черно-серого камня. ОН отошел, полюбовался, взглянул на мужчину. Тот, не отрываясь, смотрел на женщину. ОН зажег факел в изголовье жертвенника. Поляну, черные деревья заливал свет Луны. В лунном свете багрово полыхал факел.

Пора было приступать.

ОН медленно разделся. В свете луны и мерцающих бликах факела, обнаженный, ОН выглядел прекрасным и зловещим.

Трижды обойдя камень, ОН подошел к женщине, провел ладонью по ее телу и содрогнулся от предвкушения наслаждения. Еще раз обойдя камень, как того требовал ритуал, ОН положил руку на пушистый треугольник в низу живота, погладил его, потом резко раздвинул ноги обеими руками и вошел в нее весь. Женщина вскрикнула от боли. Двойник услышал крик женщины и грозно прорычал:

«Войди в нее еще, дай мне почувствовать, ощутить вкус ее крови».

ОН перевернул женщину и снова ринулся вперед, разрывая ткани. По ногам ЕГО потекла кровь, женщина кричала, не переставая. ОН встал на колени, прильнул ртом к ее половым органам, нащупал языком губы и с яростью стал вгрызаться в ее плоть. Кровь заливала ЕМУ лицо, женщина уже не могла кричать, она только хрипела.

ОН выпрямился и всем своим могучим телом упал на нее, одной рукой отдирая от тела правую грудь, ощущая в ладони всю ее округлость вместе с соском. Одновременно зубами он впился в левую и сначала неудачно откусил лишь половину. Только потом уже рукой сорвал оставшиеся лохмотья.

Потом ОН встал, выпрямился во весь рост и яростно погрозил небу кулаками.

Отвернувшись от женщины, ОН бросился к онемевшему от ужаса мужчине, рванул на себя, отрывая от сосны.

Что-то затрещало, хлестнула струя крови, ОН не видел ничего, кроме лица жертвы. Сорвав с мужчины брюки он подтолкнул его к камню, уложил на женщину, запихал его член вместе с яичками в рот женщины, одновременно заставляя мужчину слизывать и глотать кровь, льющуюся из рваной раны между ее ног. Наконец, сбросив мужчину с камня, ОН ударом кулака легко выбип у него зубы, одну за другой оторвал обе губы. Ногой ударив в промежность, как гнилое яблоко, оторвал член.

После этого ОН долго кромсал тела обеих жертв ногтями, руками, ножом, пока не почувствовал, что член его разбух и семя мощной струёй хлынуло на камень и на землю.

Удовлетворенный, он блаженно упал на траву.

Глубоко, полной грудью вдыхая лунный свет, ОН с восторгом думал о том величии, которым наградил ЕГО Неведомый, и о безобразном времени, в котором заставил ЕГО жить, для того чтобы очистить это время от скверны, принося в жертву никому не нужных, дрянных людишек, одновременно, удовлетворяя великую похоть Неведомого людям бога Нергала!

Время СЛИЯНИЯ неумолимо приближалось. ОНО будет прекрасным!

В начале июля грибники неподалеку от Луги нашли в лесу полуистлевшую человеческую ногу.

О находке, естественно, заявили в милицию. Оперативная бригада из района, обыскав землю вокруг куста, где небрежно забросанная валежником лежала отрезанная или оторванная нога, нашли яму, куда в беспорядке были свалены и присыпаны ветками части двух человеческих тел.

РУВД посчитал, что наткнулся на захоронение жертв бандитских разборок, тем более что пару недель назад отдыхающие слышали выстрелы, а ГАИ не удалось остановить и проверить «мерседес», на большой скорости промчавшийся в сторону города.

Тем не менее Лужский РУВД решил отослать материалы по делу вместе с подробным рапортом в ГУВД Петербурга, поскольку недавно по всем районным отделениям были разосланы циркуляры с требованием сообщать в управление обо всех случаях убийств без видимых причин.

ГУВД передал материалы в прокуратуру города, там заинтересовались и выслали на место бригаду, следователь которой после тщательного анализа всех материалов пришел к выводу, что вновь дал о себе знать Выродок.

Любомудров, еженедельно просматривавший все отчеты и рапорты об убийствах, наткнувшись на материалы Лужского дела, внимательно прочел все бумажки, включая результаты экспертизы, и решил сам съездить в Лугу, прогуляться по тамошним лесам.

Что заставило журналиста поехать на место, где орудовал Выродок, он и сам не знал. Просто появилась потребность потоптаться по земле, вокруг места, где в страшных муках умирали люди. Любомудрову хотелось самому все увидеть, собственными глазами. Попробовать как бы перевоплотиться в убийцу, понять, что он испытывает во время своих жутких ритуальных действий.

Он получил от прокуратуры письмо, в котором предписывалось оказывать содействие журналисту Любомудрову в его частном расследовании, и чуть свет отправился на электричке в Лугу.

В райотделе журналисту дали уазик. Через полчаса он был на месте. Любомудров вышел из машины и огляделся.

Яму, очевидно воронку, оставшуюся со времен войны, окружали заросли кустов, здесь же неподалеку в траве была найдена нога.

Журналист прошел по тропке сквозь кусты и вышел на большую поляну. Он обошел ее, подошел к возвышавшемуся в центре огромному валуну с плоской вершиной. Здесь ОН устроил свой жертвенник. В складках камня то там, то сям хорошо были видны темные пятна. Остальное было смыто дождем.

Рядом с валуном валялась жердь. Конец ее был обмотан какими-то обгоревшими тряпками. Очевидно, ЕМУ жердь послужила факелом. Любомудров подошел к землянке, нагнулся, протиснулся в дверцу. Засветив фонарик, журналист оглядел подземелье, потом выключил фонарь и некоторое время постоял во мраке. Здесь сидели, оцепенев от ужаса, жертвы… Любомудров вдруг явственно почувствовал их запах. Запах пота, предсмертного страха. Любомудров представил, как ОН выводит жертвы на поляну.

Ночь, полная луна, полыхает багровый факел…

Журналист вдруг внутренне напрягся. У него стало появляться, расти, рваться наружу ощущение жажды. Жажды власти, безраздельного владычества. Сейчас он переставал быть безвестным писакой. У него в руках была власть над жизнью. Он готов был призвать смерть, но прежде должен был совершить нечто… Любомудров тряхнул головой. Он стоял около валуна.

Любомудров еще раз шаг за шагом стал. обходить поляну. Он хорошо знал, что ее уже тщательно осматривали, и все-таки надеялся найти то, что могли не принять к сведению следователи и оперативники. Водитель уазика неодобрительно посматривал в его сторону.

Журналист поднял шест-факел. На месте, куда он был воткнут, виднелось небольшое углубление. Журналист механически копнул рыхлую землю носком ботинка. Из ямки вывалился какой-то комочек. Любомудров наклонился, отбросил шест. Комочек оказался то ли детской игрушкой, то ли сувениром. Это была фигурка овцы. Журналист смахнул с нее землю. Овца была белой, но вымазана чем-то темным. Любомудров осторожно принялся разгребать землю руками. Скоро он нашел еще одну игрушку. На этот раз овца была черной, но опять же вымазанной в чем-то.

Две овцы! Белая и черная! Два жертвенных агнца.

Он выпрямился, сосредоточился. Да, теперь он мог полностью или почти полностью воссоздать кошмар, который здесь недавно происходил.

ОН выводит жертвы из подземелья, делает надрезы у них на предплечьях, обмазывает кровью изображения двух жертвенных овец, закапывает их в землю и на этом месте водружает факел… Ритуал начинается…

Журналист полностью перешел в ЕГО мир… Жил ЕГО чувствами… Вот ОН подходит к первой жертве, кровь опьяняет ЕГО, в предвкушений наслаждения он весь дрожит…

Любомудрова передернуло… Так и свихнуться недолго.

«Ладно, — подумал Любомудров, — может, кое в чем ТЫ и прав. Возможно, в чем-то я и похож на ТЕБЯ. Но поскольку я могу проникнуть в ТВОИ чувства, могу хоть отчасти превратиться в ТЕБЯ, я постараюсь использовать эту свою способность для того, чтобы перехитрить ТЕБЯ, заманить в ловушку!»

В субботу хоронили подполковника медицинской службы Фесенко и медсестру Стрельцову. Гробы не открывали. Эксперты хотя и собрали останки, но привести в приемлемый вид лица жертв Выродка не в состоянии был никто.

При жизни об этой паре в академии ходило много сплетен. Поговаривали; что операционная сестра Лена Стрельцова была любовницей хирурга Фесенко, что он собирался оставить семью ради нее, что сама Лена не очень стеснялась в выборе связей, несмотря на преданную любовь Александра Львовича.

Страшная смерть как бы реабилитировала обоих, не оставила места для пересудов.

Теперь они оба были только жертвами маньяка.

Могилы их были рядом. Похороны оплатило Министерство обороны. Близкие подполковника пожелали, чтобы Александра Львовича отпевали в церкви. Сослуживцы попросили, чтобы и Лену отпели в том же храме.

Отпевание шло долго, такими же долгими были и похороны. Коллеги-врачи говорили много и скорее всего неискренне, наделяя покойных множеством достоинств.

Успенский с двумя оперативниками наблюдал за толпой.

Генерал накануне крепко напился, что бывало с ним крайне редко, и сейчас, стоя у могилы, с тоской думал о том, что совершенно напрасно явился на кладбище, поскольку утверждения психиатров, что маньяк, как правило, старается присутствовать на похоронах своих жертв, далеко не всегда подтверждаются практикой. Тем более что в данном случае они имели дело с Выродком, поведение которого вообще не поддается прогнозированию.

Глухо звучали прощальные слова, переходили с места на место телевизионщики, стараясь выбрать ракурс поэффектнее. Два опера под видом журналистов усердно фотографировали толпу.

Супруга подполковника в элегантном траурном наряде все порывалась лечь на крышку гроба и обхватить ее. Сын с дочерью удерживали ее, шепча на ухо что-то успокаивающее.

У могилы Лены стояли главным образом сестрички и нянечки. Родителей у нее не было. Девушки плакали, пожилые няни со строгими скорбными лицами время от времени вытирали глаза кончиками темных косынок. Одна из медсестер, очевидно подружка, глухо рыдала. По лицу размазалась тушь с ресниц. Какой-то телеоператор старался поймать ее лицо в кадр.

Наконец все кончилось, и толпа тихо двинулась к воротам кладбища. К генералу подошел Любомудров.

— Неважно себя чувствуете, Иннокентий Михайлович?

— Хуже некуда, — ответил генерал. — Лучше бы отлежался дома. Знал ведь, что, во-первых, утверждения наших психологов, будто маньяк всегда приходит на похороны своих жертв, — бред. А если и так, то это утверждение никак не относится к Выродку. До сих пор ОН не приходил на кладбище ни разу.

— Да, это верно. Тем более что ОН мог не опасаться засады. Никто бы не осмелился брать ЕГО на кладбище. Но скорее всего похороны ЕГО не интересуют, ведь фотографироваться ОН не любит. Есть что-нибудь новое?

— Ничего особенного. Колдуют над анализами в лаборатории. Но что это даст? Послушайте, — вдруг решил отвлечься от неприятной темы генерал. — А правда, что «Стремительное время» и телевидение заплатили вдове за интервью и театрализованную сцену у могилы?

— Возможно. А почему бы и нет? Вдове небольшая, но поддержка.

— А сестричку, значит, обошли вниманием? Некому устраивать сцены над гробом?

— Иннокентий Михайлович, вы несправедливы. Вам нужно или опохмелиться, или полежать денек.

Генерал собрался было вспылить, но сдержался. «Что это я в самом деле? Он-то здесь при чем? Да и вообще все ни при чем. В себе надо разобраться!»

Успенский почувствовал себя вдруг очень одиноким.

У ворот кладбища старушки торговали живыми и искусственными цветами. Ветер, налетая порывами, шуршал пылью.

В машину рядом с генералом уселся охранник. Успенский взглянул на одинокую фигуру журналиста, хотел его пригласить в машину, но махнул рукой и коротко сказал водителю: «Домой!»

Журналист шел погруженный в свои мысли, которые, прямо скажем, были невеселыми. Пока Выродок обыгрывал их всех и, что самое страшное, жертвами в этой игре были люди. Оставался еще шанс найти врача-изверга, но как с его помощью заманить в ловушку Выродка, Любомудров пока не представлял.

— Здравствуйте, Игорь Дмитриевич!

Давно не виделись! Любомудров вздрогнул, сердце бешено забилось. Он невольно оглянулся.

Собеседник рассмеялся.

— Прежде чем подойти к вам, я удостоверился, что за вами никого нет.

Рядом с ним шел блондин с длинными волосами, бородкой, в темных очках.

— Значит, вы все-таки решили прийти на похороны.

— Да, решил поинтересоваться. Я изредка, правда, но бываю на похоронах жертв. И каждый раз жалею, что пришел. В землю они уходят так же бездарно, как и жили. Очень примитивно. Но зато я встретил вас и решил воспользоваться случаем, поговорить. Игорь Дмитриевич, вы не выполняете своего обещания. Я не видел в прессе ни одной статьи, объясняющей мои взгляды. Боюсь, что настанет момент, когда мне придется силой заставить писать обо мне!

— Не стоит. Я бы вам в свою очередь предложил сдаться!

— Ужасно неудачно начинаете разговор. Слова «сдаться» в беседе со мной употреблять не следовало бы. Но любопытно, какие аргументы вы приведете за то, чтобы я согласился, как минимум, на «лечение» в психушке?

— Я был под Лугой. Я видел место, свалку останков ваших последних жертв. Это отвратительно и бессмысленно. Будь на то моя воля, я бы немедленно сдал вас органам.

— Всего лишь? Я думаю, вам следовало бы меня пристрелить.

— Послушайте, Н. Б., так ведь вы себя называете? Вы больны.

— Да, болен. Болен новой религией, новым божеством. Я скоро сольюсь с ним и стану Богом. И тогда начнется здоровье для меня и для всего человечества. А кто вокруг здоров? Где точка отсчета? Лично я вижу вокруг себя только нравственных уродов и монстров. И почему вы решили, что я болен? Только потому, что во имя будущего блага всего человечества я уничтожил несколько… ну, пускай несколько десятков ничтожных тварей? Гитлер был, конечно, дилетант, но у него была неплохая фраза: «Славяне — навоз истории!» Очень неплохо! Только почему славяне? Все народы, все толпы, все быдло должно послужить питательной средой для произрастания моих будущих поклонников и рабов!

А насчет душевного здоровья… Два ваших лидера в Кремле поспорили, кто из них главнее… Ладно бы, если бы еще они делили что-то путное, а то ведь вся разборка была из-за личных амбиций! И на этом основании один из них ввел войска (если бы на самом деле пушечное мясо — восемнадцатилетних сопляков!) в Чечню! Десятки тысяч погибших — стариков, женщин и детей… И это у вас считается образцом нравственности, это достойно званий, орденов, денег… Странно! Не вижу логики… Я делаю то же самое, а вы меня оскорбляете, ловите, пытаетесь убить… Да, я делаю это в несоизмеримо меньших количествах, но подождите, дайте срок…

— Я бы и пристрелил вас, если бы был уверен в успехе. Но ведь вы наверняка опередили бы меня. Тогда некому будет говорить с вами, некому преследовать. Я ваша тень, Н. Б. Я, если хотите, ваша совесть!

— О! Как вы глубоко пытаетесь копать. Однако начнем с того, насколько все то, что я сделал, бессмысленно. Недавно Бог тряхнул Нефтегорск. Погибло более двух тысяч человек, В Корее рухнул ни с того ни с сего универмаг. Бог прибрал более тысячи человек. Все это, заметьте, просто так, без всяких оснований. Во всяком случае, без видимых НАМ оснований. Бог, между прочим, диктует людям законы совести. И никто не смеет упрекнуть ЕГО в том, что ОН творит что-то аморальное. Ваш покорный слуга ликвидировал двух человек. И вы являетесь ко мне и требуете, чтобы я сдался властям и был наказан. А ведь у меня побольше оснований для того, чтобы сделать то, что я сделал.

— И на каком же основании вы берете на себя функции Бога?

— Прежде всего должен вам сказать, что у меня есть свой Бог. И не надо смотреть на меня как на сумасшедшего. Вспомните нашу последнюю встречу. У НОВОЙ НЕВЕДОМОЙ доселе расы должен быть НЕВЕДОМЫЙ доселе Бог. Могу согласиться с вами, что это ваш Бог одарил МЕНЯ новым МОИМ Богом.

— Но ведь можно же бороться с этим вашим чудовищным божеством!

— И в этом мне помогут врачи в психбольнице, хотите сказать вы. А я вам говорю: нет! Не помогут! До тех пор пока последний из созданных мной, кстати, с помощью врачей, двойников не объединится со мной, пока мы не превратимся в единое целое, я должен буду делать то, что делаю. Вы можете считать меня психически больным человеком, но могу вас заверить: то, что происходит со мной и во мне — реальность. Верующие обычно говорят, что во всех своих делах видят волю Божью, часто многие из христиан утверждают, что Бог постоянно предоставляет им доказательства своего существования в виде неких невидимых знаков. Так почему же их, достопочтенных членов общества, не считают умалишенными?

— Потому что знаки, которые они видят или чувствуют, направляют их по пути любви и добра!

— Ах, ах! Умилили! Да почем вы знаете, что люди, которых я принес в жертву своему Богу, добродетельны и моральны? Возможно, они гораздо более аморальны, чем тысячи погибших в Нефтегорске, Возможно, мое божество моей рукой вершит величайшее благо для человечества, не говоря уже об окружении погибших.

Да и потом, я ведь уже вам объяснял про навоз истории. Все это уже было, было… Ваши коммунисты уничтожили треть населения своей страны — во имя чего? До сих пор не ясно! В Кампучии был славный паренек Пол Пот, он тоже уничтожил треть, но уже в гораздо кратчайшие сроки… И вообще у него начала вырисовываться конструктивная идея… А я просто пойду дальше — я уничтожу почти все человечество! И вот оставшиеся — после небольшой лучевой и хирургической обработки — станут родоначальниками Новой Расы! Там уже не будет национальностей, а будут фантастические, необъятные возможности, чтобы править и наслаждаться… жизнью. А тут вы с какими-то глупостями… Ей-богу, вы меня разочаровываете все больше и больше… Я ведь могу и не посмотреть на наше душевное сродство…

— Вы не вправе судить людей. Не вправе судить их и ваше божество. Они сами! Понимаете, сами должны пройти свой путь до естественного конца. И только после их смерти…

— Да, да, я знаю. После смерти и всеобщего воскресения…

— Что бы вы ни думали о религии и Боге, только безумие может двигать вами. Ваш Бог безумен, и я постоянно буду рядом с вами, доказывая вам эту истину до тех пор, пока вы не уничтожите меня или я вас.

— Я вас не трону. Вы нужны мне как еще один мой двойник.

— Хотите откровенно, Н. Б.? Я был в, Москве и виделся в больнице с одним из ваших однокашников. Фамилия его Гаврилов. Он не погиб в сарае. Сумел вылезти. Он мне многое рассказал. Я понимаю вас, Н. Б…

— Прекратите! Вы нарушаете мой душевный покой! Я не хочу воспоминаний! Я ничего не помню из того времени, и если вы пытаетесь мне напомнить, то тем хуже для вас!

— Я не хотел вам ни о чем напоминать, Н. Б. Единственное, что я хотел сказать вам, — это то, что тот изверг, та сволочь благополучно здравствует. Правда, пока он в бегах. Но это не надолго. И я, узнав об этом, подумал, что мир еще более несправедлив, чем я думал… Слишком много зла… слишком МНОГО…

— Может быть, вы устроите мне свидание с ним? У нас есть о чем поговорить.

— Нет, Н. Б.! Даже если его найдут, я не смогу взять на душу еще один грех — отдать его вам. Пусть его судят, как всех извергов.

— Ваш суд далек от совершенства. И вы это знаете. Однако вы глуповаты и мелко мыслите. Нет в вас размаха. Возможно, я в вас ошибся. Но я не хочу скоропалительных решений. На досуге я подумаю над этим. О моем решении вы узнаете в свое время — может быть, на том же самом камне. Возможно, именно к этому вы и стремитесь. Во всех вас, неудачниках, есть какая-то жертвенность. Потребность своей жалкой жизнью искупить НЕЧТО…

Собеседник резко свернул в сторону и непонятным образом исчез из вида.

Выродок, как его звали в милиции и ФСБ, или Нергал, как он называл себя сам, для сослуживцев был Нестором Богдановичем.

Н. Б. работал заведующим Центральным архивом жилищно-коммунального хозяйства. Не такой уж захудалый был архив, между прочим. Здесь хранилось множество документов, которые в давние коммунистические времена были строго засекречены. Были тут бумаги, циркуляры времен войны, массовых арестов, документы, согласно которым жилплощадь репрессированных передавалась ответственным сотрудникам НКВД, затем репрессировали этих сотрудников, и жилье передавалось новым лицам… Здесь фактически была собрана история городского хозяйства за много десятилетий.

По заведенному порядку Н. Б. должен был раз в год контролировать работу отделов архива, зачастую разбросанных довольно далеко друг от друга.

Н. Б. отправился в архив Московского районного хозяйства в обеденный перерыв. Небо было голубым и безоблачным, что само по себе было для Северной Пальмиры явлением довольно редким. После последнего жертвоприношения Н. Б. был в хорошем настроении. ЕГО дело продвигалось вперед.

Нужная дверь оказалась в конце коридора. Рядом с табличкой «Архив» красовалась надпись на бумажном листе, заляпанном мухами:

«Не курить!»

Н, Б. нажал кнопку звонка. Никакого результата. ОН постучал.

— Войдите, — послышался женский голос. Отметив первое нарушение порядка открытую дверь архива, Н. Б. вошел в комнату. Здесь было прохладно, пахло свежесваренным кофе и духами.

— Меня зовут Нестор Богданович. Я к вам с контрольной проверкой.

— А меня зовут Настя. Точнее, Анастасия Владимировна. Простите, у нас сейчас обеденный перерыв… И вы не предупредили…

— А зачем о проверке предупреждать? Если бы я вас предупредил, вы бы, наверное, дверь на замок закрыли. А так я свободно вошел.

— Извините, Нестор Богданович. Звонок у нас давно не работает, электрика не дозовешься. А на внутренний замок я не закрылась, потому что ходила за водой для кофе.

— Ладно уж, — смилостивился суровый контролер. — Может, вы и меня угостите кофе?

Сидя за письменным столом напротив Насти, Н. Б. рассматривал ее. Лицо девушки можно было бы назвать симпатичным и даже красивым, если бы не огромное родимое пятно, занимавшее практически всю правую половину лица. Оно покрывало лоб, правый глаз, щеку и подбородок.

— Не надо меня рассматривать, — попросила Настя. — Мне неприятно.

— Простите. Я… — вдруг смешался Н, Б., и замешательство было настолько неприятно ему, что он разозлился. — Я не на родимое пятно любовался, — сказал он грубо. — Просто… — Он опять запнулся… — Просто вы мне понравились.

— Ну зачем же такая грубая лесть, Нестор Богданович? — голос девушки дрогнул. — Я сама знаю, что некрасива и даже… уродлива.

Н. Б. вдруг успокоился.

— На комплимент напрашиваетесь, — улыбнулся он. — Я готов. Вы действительно весьма привлекательная девушка и действительно мне понравились. Однако мы говорим не по делу. Мне предстоит проверить учет новых поступлений и порядок хранения материалов. Но мне не хочется сидеть здесь в пыли. Я вот что предлагаю. Вы мне подготовите все материалы и напишете справку. Само собой, укажите в справке на какие-нибудь недостатки. Согласны?

— Что-то вы добрый! А выговор не объявите?

— Выговор даже если и объявляется, мгновенно всеми забывается. А мне вам выговор объявлять не за что. Тем более вы сами составите справку.

— Слишком хорошо, чтобы сразу в это поверить, — вздохнула Настя. — Но я согласна, конечно. Когда вам нужна справка?

— Через три дня, не позже. Сможете?