Дело № 5


Запястья

— Рэй, ты же ещё потерпишь? Часик?

— Да, конечно.

— Преогромное тебе спасибо! Девочки, мальчики, не расслабляемся! У нас есть час!

«Мальчиков» было всего двое, причём одному — под сто, а второму — двенадцать, и они относились к происходящему гораздо серьёзнее «девочек». Потому что пришли с одной целью: научиться. «Девочки» совмещали это занятие с другим, не требующим ни навыков, ни способностей — было бы желание.

Самой младшей было четырнадцать, а кто был старше всех — я не мог узнать наверняка. Мой доступ снизился до шестого ФИЛДа, то есть даже ниже нормы. Прямо как у носящих «ржавь». Да уж, стоило мне приучиться проверять информацию по каждому удобному случаю, как у меня отняли эту возможность и снова вернули в позицию «догадайся или угадай»!

Вообще-то, меня это не слишком волновало — возраст, профессия, статус… То есть волновало, конечно — первые полчаса. А потом мышцы начали наполняться тяжёлой болью, и становилось не до посторонних размышлений.

Оказалось, что позировать — это тяжкий труд. Физический труд.

Впрочем, и от рисования можно было устать.

Будучи старшим инструктором Службы Досуга, Оксана вела занятия в нескольких студиях. А как заказной художник Профсервиса воплощала каждое направление — от акварельных картин и мозаик до лепки. Таким образом, она учила тому, в чём сама достигла бесспорных вершин, поэтому курсы у неё были невероятно популярны, и репутация — обзавидуешься. Ей не составило труда «арендовать» мою скромную персону у Соцмониторинга.

В результате желающих «порисовать» стало ещё больше.

Странное дело: хотя можно было без всякого напряжения пялиться на меня, например, в бассейне, они часами сидели на неудобных твёрдых стульях и старательно расходовали грифель, созданный специально по Оксаниному заказу. Бумага была такой же уникальной, как, впрочем, и мебель.

На первый взгляд это выглядело инсценировкой — старательной попыткой «вжиться» в докосмичекую эпоху. Рисовать примитивными инструментами, когда есть цифровое сканирование, позволяющее создать трёхмерную видеозапись, не говоря уже про старомодные плоские снимки! Так я думал о художниках раньше — до того, как получил возможность понаблюдать за ними вблизи.

Пот на лбах. Сосредоточенные выражения лиц. Кто-то закусывает нижнюю губу, кто-то хмурится. Это не игра — всё было всерьёз, и не важно, что мы крутились в космосе вдали от Земли, где всё началось! Правила искусства не изменились. Суть осталась прежней.

Они вкладывались в процесс без остатка. Как будто изображение моего лица и тела давало им иллюзию обладания. Пропустить через глаза, запечатлеть — и сделать своим. Больше, чем просто увидеть или заснять — воссоздать, и не только меня — реальность, время, пространство вокруг. Расширить свой мир.

Больше всего у них болели запястья: я регулярно слышал охи-вздохи и наблюдал гимнастические упражнения, призванные снять напряжение с мышц. Подумаешь! У меня болело всё. И запястья тоже, особенно если приходилось что-нибудь держать на весу: цветок или шар. Вес не играл особой роли, как и форма предмета.

Поначалу я героически терпел, но однажды не выдержал — и высказал старшему инструктору свои претензии:

— Можно было использовать вместо меня статую. Или робота!

— Можно, — кивнула Оксана Цвейг. — Мы берём их на первых этапах. Но рисовать живого человека гораздо труднее! И полезнее. Потому что он живой! Настоящий!

— Это я-то настоящий? Ты знаешь, что меня специально сделали таким, чтобы… чтобы нравиться… и вызывать симпатию?!

Она рассмеялась — и провела пальчиком по моему бицепсу.

— Тебя хорошо сделали, Рэй. Отличные пропорции! Идеальные! А ещё у тебя каждую неделю меняется мышечный тонус. И шея теперь совсем не такая, какая была в первый день.

Понятно, на что она намекала: я возобновил заплывы в бассейне, и это влияло. Но за ироничным признанием, смешком и невинным прикосновением крылось что-то ещё. Игра. И правила я сразу уяснил: выслушивать аккуратные намёки с подсказками — и ничего не делать. Просто слушать, внимая каждому слову и вздоху. Ни малейшего движения навстречу. Иначе можно получить пригоршню льда за пазуху.

Интересно, знала старший инструктор и знаменитая художница, что она является таким же объектом спецотдела, что и пятнадцатилетние отроковицы?

Пятнадцатилетки-то были в курсе того, что их наблюдают. Как правило.

У них не было игры — точнее, они находились на этапе становления себя и выбора правил. Конечно, было бы весьма желательно, чтобы у них сформировалось что-нибудь менее ритуально-одностороннее и более материальное, чем у заигрывающей, но не настроенной на осязаемые отношения Оксаны. Но это будет видно потом — что сложилось и как оно настроилось. Пока что они толком не понимали, что с ними вообще происходит.

Они приносили мне свои чувства — сразу все, охапкой неразобранного и спутанного — вываливали с разбегу — и тут же страшно пугались, потому что далеко не всё в этом «букете» можно было вытаскивать наружу. Но оно вдруг как-то вылезло, проявилось, неожиданно для них самих.

И тогда мы садились за столик, брали себе по чашке с чаем и начинали разбирать этот клубок. «Вот это ты испытываешь сексуальное влечение». «Смотри, а здесь ты хочешь быть не хуже других». «А вот тут ты боишься отношений со сверстниками, потому что они такие же неопытные, а ты не хочешь, чтобы тебе сделали больно». «А здесь ты выбрала меня, потому что никакого продолжения не будет, и это очень удобно для тебя, как ты считаешь».

Я не углублялся — да мне бы и не доверили серьёзный анализ. Всем серьёзным занимались специалисты, и ко мне допускали лишь тех, кто был способен выслушать, задуматься, принять к сведению. Пережить ситуацию без истерики, научившись новому и, конечно же, получить удовольствие. «Как награда за хорошее поведение», — думал я, когда они подходили ко мне, пунцовые, розовые или бледные, и предлагали поболтать немножко — если ты не против.

Я не был против, потому что состоял в спецотделе Соцмониторинга. И я не был против, потому что не представлял, чем ещё мне заняться — вдали от Главы Станции, с шестым ФИЛДом и настолько туманными перспективами, что я даже не позволял себе строить планы. Пусть всё идёт, как идёт, и я не против, если смогу помочь и сделать чью-то жизнь немного лучше.

Понимали ли они это? Пожалуй, нет. Они были заняты собой — тем, как я их вижу и что могу подумать про них. Фактически, это было выпускным экзаменом, если воспринимать организацию личных отношений как предмет.

На прощание они говорили:

— Прости, Рэй!

— Ты не обижаешься?

— Я очень глупая, правда?

— Ты меня, наверное, теперь презираешь!

И всё в таком духе.

Двойственная ситуация: я им нравился, и при этом они понимали, что это моя работа — выслушивать их. И ещё они осознавали, что это увлечение пройдёт. И при этом хотели продлить и это чувство, и наше общение… Много всего там было, зачастую неуклюжего и смешного.

Ну, когда дети учатся ходить, они тоже выглядят забавно.

Конечно, меня не сразу подпустили к чаю. Полмесяца Эрис Утенбаева присматривалась к своему новому сотруднику, решая, на что сгодится этот «подарочек». Оставить в витрине или всё-таки использовать?

Её сомнения разрешила Юки. Милая добрая Юки в трогательном фартуке и с десятком тоненьких косичек. Через две недели после моего перевода в секс-отдел Западного сектора, когда я совсем отчаялся и решил, что все меня позабыли-бросили, она перешагнула порог приёмного зала (мы называли его «гостиной») и, торопливо поздоровавшись со всеми, схватила меня за руку и потянула прочь.

Я сразу вычленил цель её визита: зоокружок Западного сектора, куда был отдан один из тех котят, о которых она волновалась задолго до того, как они появились на свет. Юки хотела посмотреть, как у него дела. И у меня тоже. Она планировала совместить — и одновременно получить весомый повод увидеть меня. Не являться же просто так! Получилось довольно неуклюже, но в целом очень мило. Конечно, я был важнее зверёныша, но ненамного. Великодушный кивок от Утенбаевой — и мы направились в местный Сад инспектировать условия содержания животных, рыб и рептилий. И насекомых тоже: в Западном Саду была огромная плантация бабочек, которые настолько очаровали Юки, что она даже перестала переживать по поводу разлуки с котятами (это была главная тема её монолога).

Бабочки были гордостью биологов Западного. Я даже начал подозревать, что для Юки они были на первом месте в списке. И я бы не обиделся, если так! Непередаваемое ощущение — чувствовать на коже прикосновение крохотных лапок и лёгкий сквознячок от огромных крыльев. Мне даже захотелось снять куртку комбо — как это сделала Юки — чтобы позволить бабочкам покрыть все руки, не только запястья и ладони…

Пришлось чуть ли не силой уводить оттуда малышку — приближался ужин, а в её возрасте соблюдение режима много значит. Когда же я вернулся в спецотдел, моя карьера резко пошла в гору. Впрочем, это не избавило меня от обязанности позировать три раза в неделю по три часа.

Позирование началось сразу же после моего перевода: я ещё не успел до конца примириться со сменой статуса и профессии (потерю доступа я переживал до сих пор), как мне объявили о «дополнительных занятиях».

«Ты же не против, Рэй? Тебе же не трудно?»

Перед первым разом я приготовился к худшему. Я не знал (тогда не знал), почему перспектива позировать обнажённым (почему-то я был уверен, что позировать можно только так) представлялась мне той границей унижения, пересекать которую — ещё хуже, чем пользоваться доступом на уровне ИскИнов. Но как я смогу сказать «нет», если потребуют раздеться?!

Насладившись моим смущением, Оксана с ехидным видом протянула трусы — и указала взглядом на санитарную комнату. К концу второго часа я понял, почему спортивные плавки не подошли бы — другой материал, другие ощущения. «Подарок» был гораздо мягче. И зуда не вызывал. Очень хотелось спросить, где и как она их добыла, но остерёгся — кто знает, каким бы был ответ!

Она была увлечена мной, но я никак не мог разобраться, как женщина или как художница? И поскольку я понемногу осваивал азы соцмониторинга, то понимал, что даже если ответ: «Первое», — это ничего не значит. Расстояние могло быть обязательным условием, и неосуществимость желаемого — основой удовольствия. Но в отличие от школьниц, Оксана понимала подоплеку своих чувств: педобразование в этом отношении подготавливает основательно. Учитель должен уметь справляться с влюблённостью учеников и тем более со своими эмоциями, что особенно важно, когда имеешь дело со старшей школой.

Для спецотдела СПМ это был ключевой контингент: подростки и юношество. Весь период гормональной перестройки организма — с зари до вступления во взрослую жизнь. И те взрослые, которые оставались в поле зрения, были из разряда «мы не справились». Причём не важно, к какому сектору или к какой станции относилось это «мы». «Не справились тогда, когда нужно было» — и приходилось разгребать последствия.

Каждый случай провала использовался в качестве примера. Спецотдел был тем местом, куда мальчики и девочки несли свои «трудные» вопросы. Пресловутое «навязывание сексуальных отношений второй степени» было одним из многих понятий, призванных обуздать тот сход лавины, который они переживали ежечасно, да что там — ежесекундно. Причём у каждого это происходило по-своему. И при этом у всех — одинаково. А следовало удержать их в золотой середине между «ни с кем такого не было» и «я такой же, как все». И привить навык управления своими желаниями — как прививают навык пользования санитарными комнатами и учат следить за датчиками КТРД.

Живопись была хорошей тренировкой — для тех, кто рисовал, конечно.

Для меня самым трудным было держать что-нибудь на весу или просто стоять с протянутой рукой. Никакая тренировка не выматывала так, как позирование!

Но дискомфорт физической усталости отходил на второй план по сравнению с жалостью, которой меня окатывали после окончания сеанса.

— Рэй, бедненький!

— Устал, конечно!

— Хочешь, я тебе массаж сделаю?

— А ему не вредно вот так?

— Ох, я рисовать не могла — всё думала, как ему трудно!

И так далее. Жалость плюс желание выказать мне заботу плюс стремление продемонстрировать другим, что жалко. И многое другое. И чем больше я зарывался в Соцмониторинг, тем меньше верил их словам. При том, что они были абсолютно искренними.

Модель, которую они воплощали на бумаге, становилась материальной. А значит, открытой для разного рода чувств. Которые я должен был терпеливо принимать, держа в уме тот факт, что Утенбаева просматривает записи — и выносит вердикт.

Вот это и значило: заниматься сексом. Ничего сложного. Разве что мышцы уставали.

Подбородок

— Вообрази, он же на самом деле думал, что его будут использовать как проститутку! — воскликнула доктор Утенбаева и расхохоталась.

Вильма Туччи вытирала салфеткой слёзы, не прекращая хихикать. Она несколько раз пыталась поднести чашку ко рту, но не выдерживала, и ставила горячий напиток обратно на стол, чтобы не расплескать. Тюльпаны, растущие из резной хрустальной вазочки, кивали в такт её движениям. Ну, очень весело!

— А что такое «проститутка»? — шёпотом спросил меня Дэн, тоже пришедший в гости, но только ко мне — в отличие от своей начальницы, которая, как и все спамеры, всегда держала в уме ещё полдюжины задач.

Я удивился этому вопросу, и решил пока не выяснять, почему он пришёл только сейчас и почему остальных не видно. Странно, что он не слышал раньше об этой профессии прошлого — он же спамер! Потом я догадался, что вряд ли его программа обучения включала историю сексуальных отношений. Это доступ полного курса, а не базового, как у Дэна. И не факт, что ему позволят расширять свою область знаний в этом направлении.

Вот если бы его специальностью стало Сексуальное Воспитание и Обучение (в просторечии именуемое «скво»), тогда он бы знал, что такое «проститутка». Как знала Эрис Утенбаева и её сотрудники. И я тоже. Но мои знания были получены по несколько иной схеме, включавшей пространные лекции, от которых краснели уши. По крайне мере, первое время.

— Это профессия прошлого, — объяснил я, пытаясь подобрать правильные слова — и не находя удобных аналогий. — Из докосмической.

— Что-то я такого не помню, — пробурчал он. — Мы же там копались, нет? Когда это было? С кем?

— Ни с кем. То есть… Это совсем другая тема. Совсем другая.

— Ясно… И что там? — не отставал он, чувствуя пристальный взгляд двух пар глаз.

Серо-зелёные Туччи и тёмно-карие Утенбаевой — одинаково безжалостные и страшно внимательные, не упускающие ни детали. Чтобы потом обдумать и сделать вывод, на котором будет основано некое решение, последствия которого мы ощутим на своей шкуре…

— Это профессия, связанная с сексом, — пробормотал я.

— Как спецотдел? — удивился он.

— Нет-нет, совсем другое.

— Рэй, объясни ему, не стесняйся! — Утенбаеву наш «разговор» веселил не меньше, чем воспоминания о моих первых днях среди скво. — Пусть знает!

Она повелительно посмотрела на меня, прищурившись, но я отрицательно покачал головой и демонстративно отвернулся. Этому меня ещё не учили: как объяснять социальные болезни прошлого. Вот Утенбаева была в этом мастером! Магистром, можно сказать! Смуглолицым божеством шокирующей правды.

— Подождите, я уже ухожу, — торопливо засобиралась сотрудница, которая до этого меланхолично смаковала чай, угнездившись в одном из уютных кресел. — До свидания!

Дэн испуганно посмотрел ей вслед.

— Я, наверное, тоже пойду, — встала вторая. — Удачи… Дэн? Тебя же Дэном зовут?

— Э? Да… А что происходит?

— Они не хотят слышать про корни своей профессии, — с ехидной усмешкой объяснила Утебаева. — Знают, что там было, отлично знают, но ни слышать, ни задумываться про это не хотят!

— Я не хочу слышать, как ты это смакуешь, — спокойно пояснила вторая. — Всё, что надо, я уже продумала. Ещё на четвёртом курсе. И вспоминать не хочу, извини. Ничего весёлого и вообще интересного в этом нет. Да ты и сама понимаешь…

Когда мы остались вчетвером, камилл выключил свет в «гостиной», оставив только кружок света над занятым столиком. Стало уютно, но я не мог полностью расслабиться — знал, что будет дальше.

Туччи указала Дэну на кресло. Я послушно присел рядом с ними. Я не умел рассказывать об этом. Но я любил слушать. Это успокаивало: знать, что у нас такого нет. И что мы — это мы, потому что всё давно прекратилось, потому что мы переросли это.

— «Проституция», — начала Утенбаева, опершись подбородком о сцепленные пальцы и наклонившись вперёд, — это сексуальные отношения, которые покупают. И, соответственно, продают. Но не строят.

Её кожа касалась совсем тёмной, и глаза поблескивали из провалов между скулами и надбровными дугами.

Дэн вытер нос тыльной стороной ладони, и лицо у него вытянулось ещё больше, а я внезапно осознал, что дела его не так уж и плохи, если Туччи позволяет ему слушать такие истории.

— То есть как? Не представляю, — признался Дэн и вздохнул. — Я понимаю, если не договорились, не поняли друг друга… Когда трудно решить, кто прав… Но покупать? Продавать? Как это можно продавать? Это же не вещь! — и он нервно рассмеялся.

— Это услуга, — пояснила Туччи, откинувшись в кресле. — Как у… Как у парикмахеров. Что-то вреде этого.

— Но как это можно покупать?! — до Дэна дошло, что это не шутка, что это действительно когда-то было, и он начал волноваться, потому что открывшаяся картина мира не влезала в рамки его представлений о возможном, и эти рамки начали ощутимо трещать. — Как можно получать это прямо так? Зачем?! Они что, не умели мастурбировать?!

Наши менторши переглянулись, а я вдруг понял, что за время общения со скво получил больше информации, чем если бы лазил с первым ФИЛДом по базе данных.

— Конечно, они умели, — Утенбаева сменила позу и села прямо, чтобы отдать должное чаю. — Вопрос не в том, что они умели, а в том, что они хотели получить. А они хотели получить именно отношения. Случалось, что даже без секса!

Дэн окаменел — как «зависнувший» молодой камилл, столкнувшийся с ситуации настолько незнакомой, что он даже не знал, какими понятиями описать её, чтобы найти аналогию в своей сети.

— Хорошо, что ты сидишь, потому что от того, что я тебе сейчас скажу, многие валятся с ног… Так вот, получая отношения за плату и не вкладывая ни грамма усилий в их построение, не говоря уже про сохранение и развитие, они при этом очень старались, чтобы их отношения выглядели как добровольные и взаимно честные. И выглядели такими и для них самих, и для окружающих.

Туччи отвернулась, скрывая усмешку, потому что вид у Дэна был невероятно глупый.

— Зачем? — шёпотом спросил он.

— Как у вас дела с Кири? — вдруг спросила Туччи. — Всё так же шляетесь по коридорам и не пропускаете ни одного шоу?

— Мы теперь не шляемся, — поправил Дэн.

— Ещё бы! На четвёртом месяце особо не погуляешь, особенно с двойней.

— Кири? Они партнёры? — Утебаева сверкнула глазами. — Какого статуса?

— Первая степень, два года, — отозвалась Туччи. — Без эксцессов, как по учебнику…

— У нас всё хорошо, — скороговоркой пробормотал Дэн.

— Рада за вас! — с чувством произнесла Утенбаева. — А понимаешь ли ты, насколько у вас хорошо?

Дэн отрицательно покачал головой.

— Не понимаешь! А знаешь ли ты, кому надо сказать «спасибо» за это хорошо?

Дэн оглянулся на меня, прося поддержки.

— Смотрела я тут вашу передачу, — продолжала глава секс-отдела, — и не нашла там никого, кому действительно надо сказать спасибо! Моих предшественников. Настоящих предшественников!

Дэн вновь вздохнул.

— Суды, журналисты, пищевые революции… Всё это было раньше, и не единожды! Ничего принципиально нового эти ваши «люди с искрой» не сотворили, — усмехнулась она. — А вот те, кто действительно изменил жизнь… О них ни слова.

— Мы старались, — прошептал, съёжившись, Дэн. — Простите!

Воспользовавшись тем, что он смотрел в пол, Утенбаева приложила палец к своим губам, приказывая мне молчать. Я стиснул зубы.

Нет хуже спамера, чем скво! Со мной она проделала то же самое. Как же им это нравится! Я бы взбунтовался, если бы не понимал, что для Дэна это дополнительный шанс. Какой бы невыносимой спамершей ни была Туччи, она помогала ему.

— Я на тебя не обижаюсь, мой мальчик. Вы и не должны были их найти!

— Но они же были! — воскликнул Дэн. — Вы же сами только что сказали!

— И что? То, что они были, не означает, что о них можно так просто узнать. Вот Рэй мог, пока у него был администраторский допуск. Но он не искал. Он не задумывался о них. Он даже не понимал, что обязан им больше, чем всем остальным. Никто не понимает! И это — самое правильное.

Она сделала паузу — и продолжила именно в тот момент, когда Дэн открыл рот для очередного вопроса.

— Эти люди сделали так, что ты не понимаешь, что такое проституция. И твоя Кири не понимает. И даже мои дражайшие коллеги не хотят лишний раз думать об этом. Ты не найдёшь упоминания об этом ни в одной книжке, ни в одном фильме — нигде. Все упоминания об этой «профессии» помечены специальным допуском. На них не наткнёшься случайно, более того, если ты попытаешься найти эту информацию, я буду об этом знать. И директора других спецотделов. Мы узнаем и сразу возьмём в оборот, потому что интересоваться такой правдой считается ненормальным. Это тёмная сторона истории, о которой не рассказывают детям и которую не показывают взрослым. Только скво знают об этом и верхушка СПМ. А все остальные… все люди живут, даже не подозревая, что большую часть истории человечества обстоятельства, от которых тебя уже тошнит, были нормой. И мы сделаем всё, чтоб никто не узнал. Не нужно это знать. Знаешь, почему? Например, если намекнуть тебе, что ты партнёрствуешь со своей Кири только потому, что она скоро начнёт получать донорские бонусы…

Она не договорила — Дэн вскочил, постоял немного, сжимая кулаки и открывая рот, словно выброшенная на берег рыбка… Красный, вспотевший, с дрожащей челюстью — я видел, как он принимает решение: слушать и, главное, думать дальше и навсегда терять невинность или забыть этого разговор. Правда была такой ничтожной рядом с возможностью жить счастливо, не отвлекаясь на грязь! Приняв решение, он пулей вылетел из «гостиной» спецотдела.

— Какая красота! — Туччи подарила коллеге взгляд, полный любви. — Даже не досидел!

— Хорошо, что не досидел, — Утенбаева неспешно допила чай из своей чашки. — Если бы досидел, тебе нужно было бы беспокоиться.

— Ну, хоть с этим у него в порядке!

— Если у него с этим в порядке, у него и с остальным всё будет в порядке, — отмахнулась Утенбаева. — Не удивлюсь, если через пару-тройку лет он со своей Кири будет сдавать на родительство!

— И сдаст.

— Конечно, сдаст!

— Но не с первого раза, — уточнила Туччи.

— Что ж тут поделать! Не с первого. Может, и не со второго. Но всё равно справятся. Когда им надоест шляться.

— Простите, — перебил я, устав ждать, когда закончится их профессиональное воркование. — Я одного не понимаю — если эта информация настолько закрыта, если об этом знают только в спецотделе, почему я этого ожидал? Я же не знал, что это такое, до того, как начал учиться. Не знал, но я же как-то понимал, что это такое, если я думал, что это сделают со мной!

Они синхронно повернули ко мне головы.

— Я что, заново изобрёл проституцию? — потрясённо спросил я, впервые признаваясь в этом — впервые осознавая это. — Как?!

— Как-то, — Туччи покрутила чашку — и допила остатки. — Знаешь, я очень рада, что ты это заметил. Хоть что-то…

— А вы знаете, как я это смог?

— Знаю, конечно! И знаю, почему. Но ты сам должен в этом разобраться. И пока не разберёшься, мы тебя отсюда не выпустим!

Губы

Если Вильма Туччи рассчитывала, что я немедленно кинусь рыть землю в поисках ответа, она серьёзно просчиталась. Морковка «вернём, как было» не имела смысла: я знал, что как было, уже не будет никогда. То, что я узнал, почувствовал и испытал после перевода в спецотдел (особенно в первые дни), многое изменило в моём отношении к Администрации и в целом к понятию «долга». Меня больше не расстраивала потеря статуса и смена профессии. По размышлении, даже первый ФИЛД не был настолько важным атрибутом, чтобы снова играть в детектива. И быть помощником Главы Станции, которая распоряжалась мной как роботом и при этом упрекала за отношение к себе, как к роботу!

Спецотдел был гораздо интересней. Совсем другие проблемы, абсолютно другие люди. Например, Молли.

— Он такой милый, ты не представляешь! Такой… Такой… А какие у него губы — такая линия, ты бы видел! И в уголках такие ма-аленькие морщинки — всё, как я люблю! Смотрела бы часами… И говорить не нужно — просто смотреть!

Молли одарила меня сладкой улыбкой, и я улыбнулся в ответ, любуясь тем, как преображается её круглое курносое личико, когда она рассказывала о возлюбленном. Преисполненная искреннего счастья, она была как маленькое солнышко — сияла, бескорыстно делясь радостью.

— А как ему, что ты глаз с него не сводишь?

— Ну, ты же понимаешь… Я не могу прямо так взять и… Я же не щёлкаю и не знакомлюсь… А он всё понимает! И понимает, что я понимаю, кто он и что у него! Что я рада за него! И ничего не требую взамен… Ему не жалко, что я смотрю. Я же не могу ничего поделать!

Он был в партнёрстве — её новая пассия. С Молли пересёкся в лифте — остальное, как говорится, дело техники.

Совсем недавно он сдал на родителя, и теперь ходил на курсы ухода за младенцем со своей подругой, что однозначно ставило их выше в социальном плане. Это полностью устраивало Молли: смотреть снизу вверх, восхищаться и не иметь ни малейшего шанса. «Мой случай», как она это называла, и если печалилась, то не всерьёз. Печаль входила в ритуал. Её случай, её игра: любовь с первого взгляда, одержимость, длящаяся не дольше 15 дней, а потом рассыпающаяся в угли, из которых вырастала следующая страсть, такая же пылкая и скоротечная.

Отношения первой степени она предпочитала заводить с теми, кого знала хорошо — и кто был доступен ограниченное время.

— А его супруга ничего? Её это всё не огорчает?

— Надеюсь, не очень, — вздохнула Молли, накручивая на палец тёмно-русый локон. — Я ей черкнула на аль. Так, осторожно, как надо, чтобы не… Ну, ты понимаешь, чтобы не обидеть. После того, как она меня заметила. Написала, что у неё очень милый партнёр. Что я на него поглазею, пока это всё не пройдёт. Что это пройдёт, не нужно переживать!

— И?..

— Она ответила, что тоже на него глазеет!

Мы оба рассмеялись.

— Ну, тогда за тебя можно не волноваться!

— А что за меня волноваться? Я знаю, как надо. Я же не какая-то… Как эти! — с жаром воскликнула она. — Я не буду… я не собираюсь вредить! Я не хочу, чтобы ему или ей стало плохо из-за меня!

Печально знаменитая троица с Ядвигой во главе являлась регулярной темой для наших бесед. Молли негодовала — и особенно по поводу сталкерства с такой целью. То есть без любви. Без искренности.

Сама-то она сталкерила регулярно, и потому возможность сравнения с Ядвигой заранее её возмущала. Хотя, как мне было известно, никому и в голову не приходило приводить эту параллель! Тут Молли справлялась сама.

Впрочем, в первый раз она в меня влюбилась именно по фотографиям, сделанным в бассейне — по тем самым слащавым портретам, которые, к моему немалому облегчению, были убраны из общей сети после суда. Но они успели дойти до своей «целевой аудитории». То есть до Молли.

«Жутко втрескалась», как она это называла. Актёры и спортсмены были второй категорией претендентов на её большое горячее сердце, и влюбиться в фотографию было для неё совсем не сложно. Она даже начала подумывать о том, чтобы увидеть меня «вживую», но остыла… А потом столкнулась со мной в гостиной спецотдела — и вновь «сошла с ума». Но мы справились с этим — я в формате «испытательного срока», она в режиме «условно доступный партнёр», что было для неё непривычно: селебритис никогда ещё не входили в её жизнь, и сокращение расстояние нарушало правила. Впрочем, как бы близко я не находился, о серьёзных отношениях можно было не беспокоиться.

Я многое узнал о «сексе» после общения с Молли. О сексе, женщинах и том, что заключается в работе скво. Например, влюбчивая Молли нуждалась в регулярной поддержке, но отслеживать своё поведение уже научилась. Правило «не навреди» срабатывало для неё дважды: сначала на подъёме, когда волна несла её, и можно было только корректироваться своё поведение, и потом — на приступах самоедства, когда уверенность, что она никого не обидела, давало ей силы для нового примирения с собой.

В итоге мы стали хорошими друзьями. Ну, и «напарниками», конечно: так в секс-отделе называли связку из постоянного клиента и скво. Моей квалификации здесь вполне хватало.

На «Тильду» Молли прибыла в 185-м году — то есть входила в группу «проблемных» переселенцев. Я специально спросил у неё о времени, но довольно быстро эта информация перестала что-либо значить. Более того, я уже не хотел расследовать заговор. Пусть Бос старается — это её профессия, в конце концов!

А меня сделали спамером-скво. И моей профессией было оберегать тех, кто особенно раним. Что стало бы с Молли, если бы всё выплыло наружу, и таких, как она, начали обозначать как «бракованных чужаков»? Как бы она жила дальше, если бы оказалось, что её переезд на «Тильду» был запланирован — и что её подтолкнули к принятию решения, используя данные о её привычках и реакциях, полученные, в том числе, и от спамеров? Скорее всего, она бы перестала доверять спецотделу и вообще СПМ — и осталась бы без поддержки. И сразу свалилась бы в колею отвержения самой себя — туда, откуда её в своё время вытащила Утенбаева.

И кому бы от этого полегчало?

Я думал об этом, пока смотрел на неё, слушая рассказ о замечательных губах будущего отца, который нечаянно оказался вблизи — как раз тогда, когда она находилась на этапе поисков «об кого бы ещё разбить своё сердце». Любовь Молли была очищена от ненависти, зависти или отчаяния. Дополнительный источник энергии — вот чем в итоге стало это чувство.

«Интересно, а как было это раньше? Как жили люди с таким же характером и склонностями?»

— О, нет…

Жизнерадостное щебетание смолкло, и в следующей фразе звучал холод. И готовность к конфликту.

— Что она здесь делает? — зашептала она. — Она к тебе? Рэй, она к тебе!!

Я поставил чашку на столешницу, обернулся — и тут же угодил под взгляд гостьи спецотдела. Она и вправду явилась ко мне — улыбнулась, кивнула.

— Добрый день, Ядвига!

Молли даже не нашла в себе силы поздороваться — смотрела исподлобья, не скрывая враждебности.

— Добрый день! — поздоровалась женщина, которая совсем недавно хотела отключить меня — именно об этом я вспомнил в первую очередь, когда её увидел.

Я сидел, она стояла рядом, и ей достаточно было протянуть руку…

«Почему я думаю об этом? О кнопке?»

— Мне нужно поговорить с тобой, — Ядвига повернулась к Молли. — Вы позволите? Всего пара слов — и я тут же уйду.

— Хорошо, — моя «напарница» медленно поднялась. — Рэй, я тут рядом посижу. Рядом.

— Спасибо, — кивнул я ей. — Так мне будет спокойней.

Она смущённо улыбнулась — и с довольным видом заняла диванчик у стены.

— Значит, ты меня теперь боишься?

Относив «ржавь», Ядвига снова перекрасилась в бирюзовый, вернулась к дизайнерским комбо, и, судя по плашкам, всё также работала на внутреннем производстве. Но теперь была одна — значит, это всё, чего мы добились? Изолировать её от тех, на кого она могла повлиять?

Я бросил взгляд на потолок — Утенбаева должна наблюдать за мной. Ну, значит, волноваться не о чем: она наверху, Молли рядом.

— Конечно, боюсь, — согласился я. — Ты не забыла, как собиралась мне отомстить? Я помню.

— А, это… — Ядвига снисходительно рассмеялась.

Она была во сто крат красивее, грациознее, изящнее Молли, была лучше одета и вообще производила впечатление. И мне очень хотелось прекратить наш разговор и не видеть её больше никогда. Вообще забыть о её существовании.

— Откуда ты знаешь, что я собиралась это сделать? — спросила она.

Камилл предложил ей выбрать напиток, но она отказалась даже от воды.

— Я не могу знать, что ты собиралась или не собиралась делать, — ответил я, стараясь сохранять непроницаемое выражение лица. — Я знаю, что ты делала. Ты пыталась нажать на кнопку. Мне это не нравится.

— Ты очень впечатлительный, — фыркнула она. — Принимаешь всё всерьёз…

— Зачем ты здесь?

Она пожала плечами, рассеяно осматривая окружающую обстановку: столики, часть которых была скрыта звуконепроницаемыми полупрозрачными ширмами, потолок, украшенный «лепкой», за которой скрывались глаза и уши камилл, стену, показывающую изящный сад с цветущими кустарниками и подстриженными газонами.

— Зачем ты пришла?

— Я думала, скво рады всем, — Ядвига обиженно надула губки. — А ты мне совсем не рад!

— Ты должна пройти предварительное диагностирование, — ответил я. — И потом тебе назначат программу…

— Я не хочу программу, — перебила она. — Я хочу тебя.

— А я не хочу, — отозвался я. — Тебя. Во всех смыслах.

— Я уже относила «ржавь», — напомнила Ядвига. — Меня надо простить!

— Я простил. Тебя записать? На какое время?

Столешница, внимательно ловящая каждое моё слово, показала расписание.

— Не надо, — Ядвига поднялась, обернулась к напряжённой Молли. — Не трясись ты так! Он твой! Я ухожу.

— До свидания, — я подарил ей дежурную улыбку. — Спецотдел Соцмониторинга Западного Сектора «Тильды-1» всегда открыт для вас!

— Прекрасно!

Ядвига отошла на пару шагов, и вдруг вернулась и наклонилась надо мной, положив ладонь сзади на шею.

— Бип! Би-и-ип! Бип! Би-и-ип! Бип! Би-и-ип! Бип! — запищал проснувшийся предохранитель.

Предсказуемо, ожидаемо, банально — ещё пара таких «бипов», и я буду всерьёз желать, чтобы угрозу выполнили. Всё лучше, чем терпеть эту пытку!

Краем глаза я заметил, как Молли вскочила с диванчика. А ещё камилл опустил манипулятор с зажатым импульсным шприцом — прямо над головой Ядвиги. И прицелился ей в шею.

— Ты опять делаешь это понарошку? — поинтересовался я, глядя её в лицо.

— Конечно, — Ядвига растянула губы в издевательской гримасе. — Я не собираюсь тебя отключать. Хотя могу! Но что это даст? От меня уже отсаживаются. И показывают пальцем. Что изменится, если я прикончу тебя?

— Зачем ты пришла? — повторил я свой вопрос.

Молли оценила готовность камилла, и облегчённо опустилась на мягкие подушки. Впрочем, глаза у неё продолжали гореть недобрым. Теперь она не просто «смотрела новости». Как непосредственный участник, она получила право внести свой вклад в ситуацию. Например, закрыть для Ядвиги возможность перевестись в Проект Терраформирования. Для Молли — лаборанта-директора и по совместительству эксперта по биозащите — это не составило бы труда.

Но знала ли Ядвига об этом? Задумывались ли она о таких перспективах?

— Думаю, ты должен об этом знать. А так, — Ядвига указала взглядом на свою ладонь, — ты будешь слушать внимательно… Так вот, меня недавно перевели в ваш Западный. Временно. В ночную смену. На приборный. Там мало кто работает, и мало кто ходит по коридорам ночью, особенно у Лифтовой. Никого нет. Почти. И вот я увидела то, чего там не должно быть. Несколько раз, случайно. Первый раз решила, что мне показалось. Потом — опять. Пыталась догнать — не получилось. Но я точно видела! Она замолчала, как прокручивала в памяти тот особенный момент.

— Мне не верят, конечно! Я же носила «ржавь»! Я же посмела обидеть того самого из семьи Нортонсонов! Никто не верит тому, что я видела.

Ядвига сделал паузу, но я молчал.

— Хочешь узнать, что я такого видела?

— Нет, не хочу, — отозвался я. — Я же сказал. Я не хочу тебя видеть, не хочу разговаривать с тобой.

— Почему?

Я закатил глаза.

— Из-за этого, конечно, — она презрительно усмехнулась. — Ну, конечно! Боишься умереть!

— Конечно, боюсь.

— Зря!

— Ты можешь уйти? Пожалуйста! — попросил я.

— Ты не заявил на меня в прошлый раз, — задумчиво проговорила она, как будто не слышала. — Грозился, но не заявил. А теперь — заявишь?

— Что ты видела? — вымученно спросил я — если уж она хотела привлечь моё внимание, пусть получит!

— Костюм, какой должно быть у тебя. Как у «ашек». И знак на груди и на спине. Я видела андроида А-класса. И это была девушка!

— Зачем мне это знать?

— Затем, что меня переводят из Западного. Я больше не буду здесь работать.

— Понятно.

Она убрала руку, отступила.

— Рэй, я точно её видела!

— Будьте добры, пройдёмте с нами!

Доктор Утенбаева не стала миндальничать — обратилась в Отдел Безопасности. Знакомые серые комбо окружили Ядвигу. Их было трое — явно слишком много для одной «преступницы», и она иронично улыбнулась, оценив степень внимания к своей персоне.

Камилла со шприцом Ядвига не успела заметить — он исчез, как только прибыли сотрудники ОБ.

— Всё, всё, я ухожу, расслабьтесь!

— Пройдёмте с нами!

Они не прикасались к ней — просто окружили, загораживая от меня и от Молли. Я заметил отвращение на их лицах. Для Отдела Безопасности она навсегда останется «той самой»…

— Рэй, она там! — сказала на прощания Ядвига — и зашагала к выходу из гостиной.

Парочки за столиками — те, кто отключил свои ширмы, — настороженно следили за ней.

— Ты как? — Молли присела передо мной на корточки, заботливо погладила по руке.

За её негодованием я ощутил скромную радость: она не такая. Она никогда бы не смогла так!

— Бедный! Это было ужасно! Представляю, каково тебе!

Я кивнул, соглашаясь, но не стал уточнять, что самое ужасное было не в кнопке, а в настойчивом желании общаться наперекор желанию собеседника, навязывать свою волю, заставлять слушать… Прямое насилие, которым она открыто наслаждалась. Как будто Ядвига была пришельцем из прошлого, просочившимся в наш мир наперекор законам бытия.

Колени

— Искать — не собираешься?

Я нимало не удивился, когда мой супервайзор подняла эту тему — но я ожидал, что это произойдёт после разговора о состоянии Молли. После ежедневного отчёта. Не сразу. И не так в лоб!

— Рэй, неужели тебе не интересно?

Я вздохнул, покосился на Утенбаеву. А вот ей как — всё интересно или только то, что по специальности? Много всего может быть, что расходится с её чувством «всё в порядке»… Да что угодно может происходить! На самом деле. Совсем недавно, когда маньяк выбирал себе следующую жертву — кто, кроме группы «А-М-112», знал о происходящем? Никто. И всем было спокойно. Потому что доверяли Администрации.

— Нет. Не интересно.

— Не верю!

— Пожалуйста, не верьте! Верьте, во что хотите, а я буду… Понятно же, что она врёт! Выдумала, чтобы задеть меня. Для этого и явилась. Как вообще такое может быть — ещё один А-класс, да ещё и женщина!..

— А если это правда?

Больше всего мне хотелось встать с диванчика, извиниться, попрощаться и пойти спать. Лечь пораньше — после такого дня! Чтобы всё произошедшее стало страшным сном… Мне не хотелось продолжать. Это значило бы сыграть по правилам Ядвиги. Лучшее, что я мог сделать, забыть о ней и её «истории» навсегда.

Интересно, а что будет делать Утенбаева, если я встану и уйду? Как она меня удержит? Как проявит свою власть? Что она вообще может? Ну, разве что выгнать меня из скво. Потребовать перевода в другое место. Мне-то уже всё равно, но вот другим!.. Молли расстроится, и не только она. Поэтому я собрался с силами и постарался объяснить:

— Я ей не верю. И буду дураком, если рискну поверить!

— Будешь выглядеть дураком — ты это хочешь сказать?

— Ну да!

— А как она узнает? — хмыкнула Утенбаева. — Её переводят из Западного. У неё нет здесь никого, кто бы следил за тобой!

— Хорошо. Я не хочу выглядеть дураком перед собой.

— Но тебе же интересно? Честно? Интересно?

— Интересно, да. Но я не хочу поддаваться ей. Потому что она любит такие штуки: заставить других поступать так, как она задумала. Так вот, я не хочу, чтобы она со мной такое проделала!

— А можно я напомню, как пару месяцев назад ты был готов позволить проделать с собой худшие вещи? Намного худшие!

Это был подлый приём! Но я сдержался.

— Она лгунья, и вряд ли перестала быть лгуньей, поносив «ржавь». Всё это она придумала только для того…

— Она не лгала, — доктор перебила меня — и наклонилась близко-близко, используя в качестве опоры моё колено. — Она верила в то, что говорила! Я видела — для неё это случилось на самом деле! Она видела то, что видела!

Я вздохнул и отвернулся. Опять спамерские игры! Как я могу знать, правду говорила Ядвига или нет, если я не знаю, насколько правдив оценивающий её эксперт!

— Не важно…

— Думаешь, она может обмануть меня?

— Откуда я знаю?!

— А что ты вообще знаешь?

— Я знаю, что андроидов А-класса женского пола нет, не было и не может быть! — выложил я последний аргумент, но на спамершу-скво это не произвело ни малейшего впечатления.

— Рэй, а можно поинтересоваться — откуда ты это знаешь?

Я открыл рот, чтобы ответить, но понял, что она права: у меня не было ни одного источника информации, надёжного на сто процентов. Ни Проф-Хофф, ни Инфоцентр «Дхавала» не могли считаться надёжными. А логосы на «Тильде»? Но чем они лучше?..

Не получив ответа, Утенбаева отодвинулась от меня. Как будто отпустила.

— Можешь идти!

— Я…

— Иди, если хочешь!

Я остался, и мы какое-то время просто молча сидели в уютном полумраке, закрытые ширмой от остальных.

— Что с ней случилось? — осторожно спросил я. — С Ядвигой? Что с ней стряслось, что она стала такой?

Доктор Утенбаева откинулась на спинку дивана, потянулась.

— Вы не знаете, да?

— Я не вижу особого смысла изучать этот вопрос. И тратить на него время.

— Почему?

Она усмехнулась.

— Со следующим СубПортом отчёт о её подвигах прилетит всем, кто с ней работал. Вот пусть и ломают голову, где они напортачили! А я ею не занимаюсь, потому что она этого не хочет. В обязательном порядке мы занимаемся только детишками, — напомнила она. — Так что и тебе об этом думать не надо! Не загружайся!

— Есть же понятие опыта, — нахмурился я. — Если мы будем знать, что было не так…

— То что? Мы не допустим тех же ошибок?

Я не ответил.

— Рэй, такое случается! И будет случаться! Чтобы мы ни делали, как бы ни старались, всё равно некоторые люди будут такими, как Ядвига.

«Или как Просперо Мид», — подумал я, и прошептал.

— Люди из прошлого…

— Что? — переспросила Утенбаева.

— Как будто люди из прошлого, — объяснил я. — Из докосмической эпохи.

Она нахмурилась:

— При чём здесь это?

— Ну, были же люди тех времён — и Ядвига как будто оттуда…

— Рэй, а ты думаешь, мы отличаемся? Ну, конечно, ты так думаешь! И вся ваша команда так думает! Вы сняли фильм о том, как «правильных» людей становилось всё больше. Как будто это как-то накопленный признак, как… я не знаю…. как чёрный цвет у тюльпанов!

— Это была идея Туччи, — начал я оправдываться. — Виктора Туччи. Про людей с искрой.

— Это была идея мальчиков, — язвительно поправила она. — И учителя, для которого важнее быть понятым, чем сказать правду. Ты-то сам как считаешь?

Я беспомощно огляделся вокруг, но не успел полюбоваться на цветочный орнамент ширмы, как Утенбаева включила нейтральный белый режим, превратив «садовую беседку» в холодный лабораторный отсек.

— Я вообще никак не считаю, — ответил я. — Его версия должна быть верной, потому что он двадцать лет работал в школе. У меня нет такого опыта. Поэтому я принял его версию.

Честно, хотя и не сказать, что приятно. Знакомое ощущение…

Доктор похлопала меня по колену и вернула цветы.

— Я не прав?

Она молчала.

— Не прав. Хорошо. А что верно? Дело не в людях?

— Нет.

— А в чём тогда?

Она помолчала немного, подбирая слова — а может быть, специально вынуждая меня ждать.

— Система. Общество. Нормы. Люди вообще не особо изменились! Чего мы добились за двести лет, это снизили наследственные заболевания. Но в целом это всё те же люди. Идентичные тогдашним. Общество изменилось. Соответственно, твоя Ядвига считается сорняком. А Молли — достойным гражданином.

Я печально усмехнулся:

— Жаль, Молли другого мнения!

— Она вообще не думает в этом направлении! Это моя работа — думать об этом. И твоя.

— Кто же тогда изменил общество, что оно стало таким?

— Никто его не менял! Как ты вообще представляешь изменение общества на планете, где уживается десять миллиардов людей и пара сотен государств? Какая сила нужна, чтобы изменить хоть что-то?

— Ну, это…

— Десять миллиардов, Рэй, — повторила она с нажимом. — Десять.

Я осёкся, заставил себя обдумать её слова — представить то, что она говорили.

Цифра. Нули. Как нас учили в самом начале, когда мы с трудом представляли, что такое счёт: рассыпай яблоки по земле и медленно поднимайся. Десять, сто, тысяча, десять тысяч. Десять миллиардов. Да я даже сто тысяч не мог вообразить!

— Это точно? — переспросил я.

— Ну, примерно. Плюс-минус. Ну, девять с лишним на самом пике.

— Но нас же сейчас… — я мысленно нарисовал другую цифру рядом с десятью миллиардами. — Нас же…

— Да-да!

— Значит… Но как же тогда…

Я вычел второе из первого — и заново оценил результат. Он не сильно отличался от первоначальных десяти… пусть даже девяти миллиардов. Только теперь это было другое число. С другим значением. С иным смыслом.

— Как это сделали? Столько людей… Что случилось?!

— Много всего, — невозмутимо ответила Утенбаева, прихлёбывая чай. — Много всего такого, о чём предпочитают не рассказывать на уроках или в шоу. И никогда не дают эту цифру в чистом виде. «Существенное сокращение», «демографический спад» — ты знаешь слова. Но не пугайся так! Люди, которые жили тогда, тоже не представляли себе эту цифру. Они и миллиарда не могли представить! И даже миллиона. У них был такой же круг общения, что и сегодня. Такое же максимально число связей, что и тогда. Всё остальное — работа воображения.

Я перевёл дух. Число по-прежнему оставалось нереальным. Нереально страшным.

— Но потом всё изменилось, — подытожил я, надеясь снова вернуться на успокаивающую позицию «прошлое прошло, в настоящем всё правильно». — Они же всё равно изменили жизнь!

Утенбаева посмотрела на меня, как на ребёнка.

— Рэй, скажи, пожалуйста, ты знаешь, почему «Сальвадор» назвали «Нью-Эдемом»? «Новый Рай» — ты хоть знаешь, что такое «рай»?

— Я читал, — поспешно отозвался я, припоминая отрывки из религиоведения — у нас был сокращённый курс, и я никогда особе не интересовался этой темой. — Место после смерти. То есть место, откуда всё вышло. И там жил бог.

— Идеальное место, — уточнила Утенбаева. — Состояние, в котором хотелось бы быть больше всего. Жизнь как она представляется в самых сладких мечтах… Вот для тебя что самое идеальное? Чего бы ты хотел?

Призрак Чарли встал передо мной. Линда. Проф-Хофф. Ребята. Я сам — на три года моложе и на миллион лет наивнее и счастливее.

— Вы знаете, чего.

— А можешь обозначить словами? — попросила она. — Я не умею читать мысли!

Шутка из тех дней, когда мы только познакомились. По-прежнему не смешная. Потому что на самом деле она умела.

— Хочу, чтоб меня не трогали. Чтоб оставили в покое. Чтобы позволили заниматься тем, чем я сейчас занимаюсь.

— И всё? — не отставала она.

— Всё, — кивнул я и пояснил. — Не хочу того, чего не может быть. Нет смысла хотеть! Даже думать об этом… странно. Мне нравится то, что у меня есть. Я хочу, чтоб меня перестали дёргать. Вы можете это устроить?

Она отрицательно покачала головой:

— Ты работаешь с людьми — тебя всегда будут дёргать!

— Вы знаете, что я имею в виду! Власть. Леди… Камрад Кетаки. Вы. Туччи. Все, кто имеют власть надо мной. Я хочу, чтоб вы оставили меня в покое и позволили заниматься тем, чем я сейчас занимаюсь!

— Они хотели того же самого, — спокойно сообщила Утенбаева. — «Чтобы их оставили в покое и позволили заниматься делом». Экономика, экология, политика — всё это было лишь оправданием! Они хотели удрать с Земли. Бросить всё лишнее. Оставить позади всё то, что мешало. Самим управлять своей жизнью и собой. Остальное добавилось в процессе. А изначально они хотели именно этого — начать историю с нуля. И они смогли, хотя тогда мало кто верил, что это вообще возможно. Потому что миллиарды жили по-старому и не хотели ничего менять. А кучка идеалистов решила, что с них хватит. Ну, конечно, твоим мальчикам этого знать не нужно, — уточнила она. — Официальная история гласит, что было решение масс, что в основе лежала идея спасти Землю и подарить человечеству космос. И это хорошо. Потому что правда гораздо грустнее!..

— Но они всё-таки смогли! — не сдавался я. — Они изменили мир!

— Я бы сказала, что они пристроили новое общество к старому, — поправила она. — Желающих было много — поэтому и получилось. Но пока не была создана новая система, эти желающие вполне выживали в старой.

— А другие? — спросил я. — Те, кто не хотел, но всё равно, — я запутался — и не смог продолжить.

— Ну, ты же видел Ядвигу? Как она — легко уживается с нами? Ей нравится наша жизнь? А это лёгкий вариант! Она застряла на стадии подросткового бунта, но всё остальное кажется ей нормальным…

— Как они сократили эти десять миллиардов? — перебил я. — Что они сделали?

Она с состраданием взглянула на меня.

— Ничего особенного. То же самое, что и с собой.

Теперь мне хотелось попросить её, чтобы она проговорила ответ — обозначила его словами. Но что я буду делать после этого?

— Это было непростое решение, — невозмутимо продолжала она. — Временная мера, кстати. Ничего необратимого. И только для мужчин.

— Если это правда, то…

— Рэй, к тому моменту каждый четвёртый сделал это добровольно. И «Сальвадор» уже был заполнен. И строили первый СубПорт.

Я сидел, придавленный информацией, по сравнению с которой даже существование таинственной «ашки» не казалось чем-то из ряда вон. И заговор Главы Станции воспринимался совершенно естественно — для мира, основанного на таких поступках.

— Ты не представляешь, что тогда было, — пояснила Утенбаева. — Совсем не представляешь! Думаешь о них, как о людях «Тильды».

— Вы сами сказали, что разницы нет, — напомнил я.

— А её нет! Сколько вмещает станция?

— Двести пятьдесят тысяч.

— Максимум. А сейчас и семидесяти нет, так? Двести пятьдесят тысяч — это небольшой город на Земле. Что делать с остальными? С остальными Ядвигами? Не знаешь? Не хочешь знать? Придётся их бросить! Рэй, ты не сможешь спасти всех! Не можешь сделать всех счастливыми! Кто-то останется за бортом, так или иначе. И тебе пора примириться с этим. Иначе за бортом окажешься ты!

Плечи

Вода плескалась вокруг меня, ласково укачивая — нежно-голубая, прохладная и невероятно прозрачная. И чистая — циркуляция позволяла удалить любые примеси и мусор за считанные секунды. Хотя какой тут мог быть «мусор» — разве что биопыль, мельчайшие частички кожи, волоски. В воздухе и то кружило больше!

Я подумал, что эта вода из бассейна была безопаснее питьевой воды — там, в прошлом, на Земле. Раньше вода была сокровищем — то есть были люди, для которых она была недоступна. В больших объёмах недоступна, иначе они бы умерли. И это происходило даже в то время, когда технически можно было сделать так, чтобы её хватало на всех! «Прогресс», как его тогда понимали, ничего не значил без изменений «системы». Если верить Утенбаевой. Но во что ещё можно верить? Просто создали новое общество (где всем хватало воды, и никто не голодал), а старому помогли закончиться. И теперь я плавал в совершенной воде — я, которого создали совершенным человеком, но не планировали сделать настоящим человеком, потому что люди не могут быть совершенными…

И всё-таки это было очень здорово — рассекать эту гладкую податливую массу, одновременно твёрдую и покорную моим движениям! Чистейший аш-два-о, и мне не нужно было беспокоиться о вирусах или бактериях: на станции, утыканной фильтрами, любое подозрение на болезнь поднимало по тревоге медиков. А логос с упоением принимался выявлять источник опасности. Как рассказывала Сара («Наверное, она уже родила — надо бы её поздравить»), будучи посредником, она часто слышала, что для ИскИнов исполнение предназначения сродни оргазму. Ещё один маленький шажок к совершенству, ещё одна победа над хаосом… Но у «бэшек» это было немного иначе.

— Извини! — донеслось до меня, и прежде чем я успел среагировать, брызги от упавшего рядом мяча заполнили мой нос и рот, давая дополнительную возможность убедиться в чистоте и температуры воды. — Ты в порядке?

Очень хотелось спросить, как это они умудрились докинуть с другого конца бассейна, но общаться не хотелось, и я молча вернул им мяч: выпрыгнул из воды и швырнул со всей силы, устроив им ответный фонтан брызг.

— Вы как, в порядке? — не удержавшись, поинтересовался я.

Ответом был громкий смех.

Вот и ладно. Ребята пришли поиграть после смены, а заодно позаботиться о своём здоровье. Чтобы в медблоке не журили за отвисшие мышцы и животик. И чтобы выглядеть хорошо для своего партнёра. То есть примерно для того же, для чего сюда ходил я, только в моём случае на первом месте были художники из студии Оксаны. Что им там особенно нравится? Плечи? Значит, будет плавание. Лучше, чем беговая дорожка.

Внезапно я поймал себя на том, что жду приглашения. Всплески, удары ладоней по мячу и короткие восклицания, доносившиеся со стороны игрового поля, служили постоянным напоминанием о моей выключенности, об одиночестве, которому я, тем не менее, был рад. Я бы отказался, если бы меня пригласили, и нашёл бы дюжину аргументов! Но само приглашение значило очень много.

Узнали ли они меня? На мне не было предупреждающих знаков — бассейн оставался единственным местом, где я мог обойтись без проклятой маркировки. Мне это разрешили — Глава Станции выпустила распоряжение, и никто не стал его оспаривать, поэтому я мог спокойно плавать и нырять как обычный человек. И даже после того случая, когда я едва не утопил Нортонсона, ничего не изменилось.

Но они вполне могли узнать меня в раздевалке. Всё-таки я «звезда»: сначала репортажи Ирвина, потом всё остальное. Перевод в спецотдел сам по себе должен быть стать новостью: из помощников Главы Станции — в натурщики! Может, поэтому и не пригласили? Подозревали во мне наказанного нарушителя, от которого лучше держаться подальше?

Глупо было гадать, что происходило на самом деле — может быть, у них просто не было мест в команде.

Отдыхая после заплыва, я украдкой поглядывал на них. Смотреть на самом деле было не на что: над водой виднелись только головы и руки — и летающий туда-сюда оранжевый мяч. Но мне достаточно было знать, что они там.

Свободные. По сравнению с «такими же людьми» из прошлого они были до невозможности свободными — от страха, от необходимости выживать, от ненависти к тем, кто по воле случая или обстоятельств получил больше доступа к ресурсам. Они управляли своей жизнью и могли выбирать любую доступную возможность. Они были свободными от стереотипов, обязывающих быть «сильными», «умными», «бесстрашными» или «свободными». Они могли просто быть собой.

Они были свободны даже в любви — Утебаева рассказывала, какими запутанными были отношения в докосмическую эпоху. А может быть, она хотела подчеркнуть важность своего отдела, потому что одних проблем с обеспечением потребностей было достаточно, чтобы сойти с ума, а тут ещё все эти грехи и запреты. Впрочем, если пытаться совместить деторождение, воспитание и секс, то получится примерно то, что она описывала — необходимость постоянно разрываться между противоречивыми требованиями общества и при этом не иметь права признать эти роли несовместимыми…

В прошлом наверняка были похожие ситуации. Люди плавали в бассейне после работы и играли в мяч. И дружили. «Никакого отличия», — как объяснила Утенбаева. Но она ошибалась — я знал, что ошибалась! Потому что теперь всё было иначе.

После тренировки, в душевой я продолжал думать об этом, и так увлёкся, что не заметил, как ко мне подошли недавние игроки.

— Извини… Ты же Рэй? Тот самый? Андроид?

Я выключил воду — и позволил струям тёплого сухого воздуха обрабатывать мою кожу. Просторная белостенная душевая была по умолчанию общей, но с возможностью отгородиться. Я пожалел, что не воспользовался ширмой — и одновременно отлично понимал, почему я так не сделал. Опять надеялся, что со мной захотят пообщаться… Точнее, открывал такую возможность вопреки своему желанию.

Мне хотелось закрыться от всех, спрятаться, но я всерьёз опасался, что эти порывы приведут к болезненному затворничеству и, в финале, социофобии. Сначала убегаешь туда, где нет людей, потом просто не выходишь из своей комнаты. Как Дэвид — один из моих братьев, который очень тяжело переживал лишение статуса…

Вежливый кашель прервал мои печальные размышления, и вернулся в мир гладких белых стен, украшенных силуэтами китов и осьминогов. «А в Восточном были камбалы и морские коньки».

Парни, стоящие вокруг меня полукругом, выглядели мирно, но это ничего не значило… Для параноика вроде меня.

— Да, я. Рэй, серийный номер ДХ2-13-4-05.

— А что, есть другие Рэи? — хмыкнул один из них — самый высокий.

Я подумал о том, что рассказала Ядвига Зив, и улыбнулся в ответ:

— Не знаю. Я ещё не проверял!

— Отлично! — отозвался он, оценив шутку. — Ещё не проверял он… Ха!

— Хорошо, что у тебя есть чувство юмора, — заметил другой, с бронзовой кожей, с узкими сощуренными глазами, заметно перекаченный и похожий из-за всего этого на варвара. — Это пригодится!

— Мы хотим пригласить тебя в команду, — торопливо объяснил третий — «самурай» со следами свежих операций по всему телу. — В нашу. По баскетболу. Ты же играешь?

— Я умею, — кивнул я, пытаясь сообразить, что с ним случилось, что столько имплантационных стыков — его явно собирали по частям, и я был готов поспорить, что без моего матричного клонирования здесь не обошлось!

— Заметно, что умеешь, — кивнул верзила. — С таким-то броском…

— Но я андроид.

— Мы понимаем, — сказал четвёртый — высокий узкоплечий молодой мужчина со сломанным носом — впервые я видел такую травму не в кино!

«Интересно, что ему мешало…»

— И правила позволяют? — уточнил я.

— А кто их устанавливает, правила эти… — пробормотал «варвар».

— Ты же не механизм для забрасывания мячика! — хмыкнул «самурай». — Вон, даже в бассейн ходишь, чтобы быть в форме.

— У нас капитан выбыл, — объяснил «сломанный нос», не торопясь выходить из-за спин товарищей. — Ганеша Зотов — слышал? В общем, его починили, конечно, но играть он пока не сможет. А он был лучшим. А у нас летний турнир совсем скоро…

— И нам разрешили взять тебя, — подхватил «самурай». — На эти игры. Если ты согласен. Ты как, согласен?

Я оглядел их — пятеро «активистов», а я насчитал больше, но остальные игроки, видимо, уже ушли.

— А что, его некому заменить?

«Сломанный нос» вздохнул, но ответил мне тильдиец, который до этого момента молчал.

— Заменить его нельзя. Потому что он лучший спортсмен в секторе, если не на станции, — и он выразительно заглянул мне в глаза. — Но в баскетбол у нас играют немногие. Выбор небольшой…

Только тогда я вспомнил, где его видел: рядом с Ирмой. Человек-тень, ничем не примечательный, но при этом с чёткой аурой присутствия.

Похоже, он догадался, о чём я сейчас подумал, и протянул руку для знакомства.

— Отто Тедерик. Моего брательника ты видел в Восточном. И его супругу… Супругу больше, — на этих славах все заулыбались, и я тоже не удержался, вспомнив Ирму.

Рукопожатие послужило сигналом.

— Эрик Уистлер, — «варвар» оказался братом юного программиста, который помогал Фьюру и Тьюру в их «шуточках».

— Андрэ Жигин, — представился верзила — и не преминул уточнить, — Дейзи много про тебя рассказывала!

Я сразу вспомнил малышку Соню в тигровом костюме и неизменно весёлого Улле, который наверняка рассказывал обо мне гораздо больше, как и подобает спамеру.

— Франц Когоут, — «сломанный нос» ограничился именем и фамилией, но эту фамилию я помнил очень хорошо.

— Леон Лучано, — родственные связи «самурая» оставались — пока что — загадкой, но я был уверен, что с его братьями, сёстрами или родителями я уже успел пересечься.

Даже упомянутый капитан команды Ганеша Зотов был мне косвенно знаком — через сестру Ханну, талантливую спортсменку и мастера по вязанию узлов.

— Ты подумай, — предложил Отто после того, как мы закончили со знакомством.

— Подумаю, — кивнул я. — Обязательно.

— Пары дней хватит? В среду один из нас заглянет к вам. За ответом.

Можно было ограничиться альтером, но я понимал, почему надо глаза в глаза, вживую, «контактно». Командная игра, последствия имплантационных операций и характерные следы на шее и в паху, время (чтобы посещать бассейн после завтрака, надо выходить в ночную или вечернюю смену) — они работали в «пограничье», между станцией и космосом. Монтаж, строительство, внешний ремонт. Другие правила. Совсем другой мир. И он мне ощутимо нравился! Значит, надо принять приглашение?

Никогда раньше предупреждающий знак на комбо не казался мне таким незначительным. Да, у меня кнопка и меня могут отключить. Но это ерунда по сравнению с профессией строителей и ремонтников, которые часто рискуют — и при всех существующих мерах безопасности регулярно попадают к медикам. Это если не считать постоянных прыжков из зоны с нормальной силой тяжести в невесомость…

Додумать про схожесть специальностей профессий и положения андроида не получилось: прямо перед входом в раздевалки я столкнулся с ещё одним человеком из прошлого. Только на сей раз мне не протягивали рук и не здоровались. Елена Бос прошла мимо, скользнула лисьим взглядом — и исчезла за углом. Как будто мы не были знакомы. Обиделась, что я тогда выгнал её из группы? Или мой перевод в спецотдел стал сигналом для всех, кто исследовал ту же тему?

Или всё дело в том, что теперь я для неё бесполезен. Журналиста невозможно испугать — тут Ирвин Прайс бесконечно прав. Даже попытка надавить станет поводом для расследования. А вот проигнорировать натурщика с пониженным уровнем допуска — нормально. Что с такого взять?

Я и вправду как будто переместился в другой мир. Ответственности тут было меньше, ещё меньше — пафоса и славы, но гораздо больше свободы. И этим следовало воспользоваться.

Грудь

В свою первую ночную прогулку по станции — она же была первой ночью на «Тильде» — я был изрядно фрустрирован и вообще готовился к смерти. Разлука с привычным кругом, новые люди и обязанности, которые мне выдали «по умолчанию» — сейчас я понимал, что это всё можно было рассматривать как «испытание», и может быть, оно таковым и было.

Они провели эксперимент. Надо мной. С риском, что я сломаюсь. С риском для моей жизни (и без права выбора — те же строители сами решили, кем им быть). А потом обвинили меня в том, что я отношусь к себе как к бесправному механизму!

Слова Кетаки в который раз вызвали горькую усмешку — до чего же цинично упрекать меня в том, что я сам выбрал свою судьбу! Ну, да ладно. Андроид — значит андроид. Модель-натурщик, «аппарат для забрасывания мячиков в корзинку», объект для тренировки чувств… Зато я существенно поднялся вверх по эволюционной лестнице: в первую ночь на станции был приманкой для хищника — теперь же сам охотился на загадочного «ашку» женского пола.

Но Ядвига напутала, разумеется. Или соврала. Не было ашек-женщин. Не могло быть. Именно потому, что была ночь и всё остальное.

Один из ключевых принципов жизни на станциях состоял в том, чтобы поддерживать земной порядок, в мелочах и глобально. Тысячи деталей работали на это! Время, включая смену месяцев. Навык приготовления блюд, ровно как и привычка к «натуральной» пище. Медицина. Запрет на искусственные имплантаты. Даже счёт и чтение, не говоря уже про рисование! Люди не должны быть «прирастать» к технологиям, не должны были становиться абсолютными пользователями. Рано или поздно человечество займёт преображённые планеты, чтобы жить без коридоров и вечных потолков — и без опёки логосов.

Конечно, «Тильда-1» оставалась «временным жилищем» в масштабах человечества. Для многих поколений она была и будет постоянной средой обитания. Ещё не скоро на планете позволят родиться первому ребёнку, тем более речи не шло о переселении. Но мы продолжали играть по правилам Земли. Разве что продолжительность суток будет со временем корректироваться.

Именно поэтому эксперименты с искусственным вынашиванием были приостановлены ещё до «Сальвадора». Технологии облегчали нашу жизнь, однако была грань, за которой начиналась утрата человечности. А в финале ждал вопрос «Зачем вообще нужны люди, если всё, что они делают, может делать робот?» Не такая уж и отвлеченная проблема, если попробовать применить её к конкретным жизням — «бэшки» показали.

Поэтому мы продолжали заниматься тем, что вполне могли перепоручить машинам. И организовывали смену дня и ночи.

Но если не думать об этом, если не объяснять себе, можно забыть об условностях — поверить в абсолютную реальность ночной тьмы. В закоулках между Лифтовой зоной и приборным отделом Производства (где работала Ядвига Зив) я смог почувствовать то, что испытывали люди прошлого. Как бы они ни благоустраивали своё пространство, ночь оставалась опасной. Она была обителью смерти. Она была прежде света и дня — и будет после. Вечная ночь…

Отсутствие какого-либо движения нервировало, и я постоянно оглядывался. Еле слышный стрёкот датчиков КТРД был единственным звуком, который лишь подчёркивал тишину, и приглушенное освещение дополняло картину. Свет «болел» здесь той же чёрно-белой «икотой», что и в Восточном секторе, но в более слабой форме. Лишь пару раз я наблюдал приступ, навечно связанный для меня с кошмарной игрой Просперо Мида. Поэтому, даже полностью осознавая, что опасности нет, я всё равно вздрагивал и притормаживал перед поворотами и развилками. Как будто призрак убийцы поджидал меня там. Или призрак безногого робота.

Было два часа ночи — граница между вечерней и ночной сменами. Я уже выяснил, что операторы пользовались другими путями — только Ядвига ходила этой дорогой, потому что продолжала жить в Восточном блоке. Хотя могла временно переехать… Но не стала. Потому что теперь не получится начать с «чистого листа»? Или ей нравилось шокировать тех, кто был вынужден ехать вместе с ней?

Так или иначе, если она увидела кого-то или что-то — если вообще верить её словам — это должно было произойти именно здесь. Если она действительно видела…

— Логос, ты можешь проанализировать внешность людей, которые проходили в этом районе с часу до трёх ночи в конце июля — начале августа текущего года? — спросил я, остановившись возле справочного узла.

Вообще-то можно было общаться где угодно, но тут было надёжнее. Я так думал.

— Могу.

— Я имею право задать параметры поиска и получить результаты?

— Нет. Эти операции доступны только гражданам со вторым ФИЛДом категории «А». Ваш ФИЛД…

— Да-да, я знаю, ниже некуда, — перебил я его. — Извини за беспокойство!

В любом случае, попытаться стоило. Один шанс из миллиона! Зато теперь моя совесть будет спокойна.

— Этот знак есть не только у тебя!

Живой голос — в отличие от синтезированного, принадлежащего логосу. Молодой, звонкий, смешливый голосок. Камилл. Я не видел его, а значит, он представлял встроенную группу приборов — скорее всего, обслуживание вентиляции и стен.

— А у кого ещё? — поинтересовался я.

— Не только у тебя.

— Ты его видел? Того, у кого был такой знак? — я указал пальцем на свою грудь.

— Я видел знак.

Включилась ближайшая экранная панель — и показала статичный фрагмент записи: в самом деле, предупреждающий знак, размытый, но узнаваемый. Судя по всему, у камилла не было функций съёмки и записи, только датчики. Он был «невидимкой» — обслуживающим ИскИном, начинкой станции. Поэтому вместо видеозаписи — один кадр. Он мог вытащить его из камер логоса и сохранить в сети. Интересно, зачем?

— Да, как у меня, — согласился я. — Только комбо другой.

— Какой должен быть, — напомнил камилл. — Нам вводили постановление Совета Станции. Тебе разрешено носить обычную одежду.

— Я знаю, — кивнул я, продолжая внимательно рассматривать «улику».

Страшно знакомый предупреждающий знак, только расположен он был иначе — на другой поверхности. Более выпуклой. Как будто под комбо была женская грудь!

— Я заметил. Проверил. В это время ты был у себя. Спал, — продолжал камилл, чьё любопытство было, по меньшей мере, нестандартным.

Что он делал здесь с таким уровнем развития? Учился — или, напротив, тестировался после совершённых ошибок? Но я не стал спрашивать, чтобы не нарваться на очередное напоминание о моём статусе.

— Спасибо за информацию!

— Ты ищешь его? — не унимался мой неожиданный помощник.

— Ну, да, ищу.

— Расскажешь потом о результате?

Я рассмеялся. Он точно был выше по уровню, чем обычные «невидимки» — таким камиллам место на георазведчиках или тэферских вездеходах! Любопытный, сообразительный, общительный… Как и я, не на том месте, для которого был предназначен. Он был способен на нечто большее, чем опека дальнего коридора «Тильды». Но он не мог выбирать, где ему работать. Зато он умел находить себе развлечения.

— Обязательно! Обещаю. Приду и расскажу.

— Спасибо!

Я внимательно посмотрел на справочный узел, запоминая номер точки. З0-К-1414. Я мог связаться с ним из любого места. Однако я чувствовал, что прийти сюда будет правильнее. Более реально, чем общаться по общей сети.

Итак, Ядвига не наврала — насчёт этого можно было не беспокоиться. Но только насчёт этого.

Мой неведомый собрат — когда, как и зачем он прибыл на «Тильду»? Раньше меня? Нет, это вряд ли, иначе бы его давно сделали приманкой для убийцы. Значит, одновременно. То есть в один и тот же сеанс СубПортации. Может быть даже на одном корабле! Но он оставался в тени. Обо мне снимали передачи, брали интервью, за мной гонялись «поклонницы», так что у всех, включая меня самого, создалось ощущение, что я — единственный «ашка» на станции. Это, кстати, объясняло шумиху, организованную Ирвином.

Но был ещё один, другой. Кто он? Определённо, я знал, к чему он не относился — к 4-й группе 13-й модели. Тринадцатая модель оказалась самой удачной. Собственно, все другие остались на этапе моделирования, а воплотили только нас. И только четвёртая — из шести тестовых групп — оказалась наиболее… Как это называл Проф-Хофф? «Наиболее подходящей под заданные параметры нормы».

«А что остальные?» — спросил тогда я.

Разговор этот происходил вскоре после того, как мы озвучили результаты нашего расследования.

«Остальных больше нет», — ответил он. — «Они не справились».

Позже я вызнал, что была группа, в которой пошли другим путём — и записали им в память всю необходимую информацию. Обошлись без долгого периода восстановления, без спектакля. Но они показали себя крайне нестабильными, и в итоге погибли. Трое покончили с собой, остальные просто умерли. Как и все прочие. Кроме нас.

То есть это я так думал. Потому что верил, несмотря ни на что, Проф-Хоффу. Потому что хотел верить. А ведь он мог и соврать насчёт «остальных»! Они могли быть нестабильными, ну, и что с того? Поэтому их и заставляли носить комбо и не допускали к той работе, к какой допустили меня. Одного такого вполне могли прихватить на тот случай, если я вдруг не справляюсь с проблемой. А когда я справился, запихнули его в ночную смену с глаз долой подальше от меня.

Смешно звучит? Не смешнее той идеи, которую однажды высказал Чарли: «А вдруг мы такие же!»

Кому больше доверять — профессору, который начал со лжи и всегда ограничивался полуправдой, — или слишком любопытному камиллу в компании с психически неуравновешенной лгуньей, которая, однако, принесла мне новость о том, что я не один?..

Дойдя до конца коридора — до входа на территорию промзоны — я повернул назад и выбрал боковой проход. Он располагался параллельно центральному, и через каждый двенадцать метров соединятся с ним перпендикулярными коридорами. Так я мог следить сразу за двумя дорогами — если не забывал поворачивать голову, конечно. Но я забывал, поэтому, уловив боковым зрением какое-то движение, решил поначалу, что почудилось.

«Надо прибавить шаг», — подумал я, когда на следующем коридоре опять что-то заметил, но ничего не разглядел.

Ускорение не решило проблему — и я решительно вышел на центральную «улицу». И увидел удаляющуюся спину. Знаменитое сочетание красно-оранжевых, фиолетовых и жёлтых полос — и круглый знак. Предупреждающий знак.

От неожиданности у меня в горле пересохло, я не смог ничего прокричать — поэтому побежал, мучительно осознавая, как уходят драгоценные секунды. Не успел: «ашка» повернул направо, в Лифтовую зону. К тому моменту, когда я домчался туда, его уже не было.

Её. Хватит обманывать себя! Я видел волосы, собранные в пучок и надёжно прикрывающие предохранитель на затылке. Я видел профиль и грудь. Это была женщина. Андроид А-класс женского пола — то, чего не может быть.

Глаза

— Они тебя ещё не утомили?

— Кто?

— Девочки.

— А они должны?

— Я бы не удивился! Знаешь, к тебе проблематично записаться! Там настоящая очередь!

— Но ты же записался?

— Да, конечно.

— Или ты ждал каких-то особых условий?

— Нет, какое там, нет! Просто не предполагал, что заставят столько ждать.

— Если бы ты был девочкой, этого бы не было!

— Ха-ха! Отлично! Хорошая шутка! Знаешь, давно хотел спросить — у тебя бывают мальчики?

— У меня не бывает мальчиков, потому что я не настолько квалифицирован.

— То есть ты никому не нравишься? Из мальчиков?

— Судя по тебе, это не так.

— Я не мальчик! Давно уже… Нет, серьёзно. Бывают?

— Если и бывают, то не со мной. Говорю же, я не настолько квалифицирован. Доктор Утенбаева так решила.

— То есть ты не принимаешь? Даже если ты, как это у вас называется, «объект чувств»?

— У нас это называют немного иначе… Нет, принимает специалист соответствующей квалификации. И подготовки.

— То есть прямо сейчас, за одним из этих столиков, могут обсуждать тебя?

— Могут. Или тебя.

— Спасибо! Это лестно! Но у меня есть серьёзные сомнения насчёт моей популярности. С твоей она не сравнится!

— Завидуешь? Зря!

— Мы всегда завидуем тому, чего у нас нет и быть не может… Знаешь, когда я увидел тебя в первый раз, я подумал, что ты… Что у нас с тобой есть шанс. Было что-то в твоих глазах… Во взгляде.

— Ты мне про это уже говорил.

— В самом деле?

— Ты мне это каждый раз говоришь!

— Разве? И что ты мне ответил… в первый раз?

— Что мне неприятно тебя расстраивать, но меня — в общем — тянет только на женщин. А сейчас вообще ни на кого. Особенно сейчас.

— Даже так?

— Да. И не важно, что там в глазах…

— Знаешь, я слышал, что у скво большие проблемы с либидо! Из-за того, что вы слишком глубоко погружаетесь в эту сторону жизни. Это так? Не знаешь?

— Разве что у тех, кому очень не повезло с супервайзером.

— То есть у тебя всё в порядке?

— Да.

— Ты уверен? Ты проверял?

— Я не проверял. Не до того… Сейчас.

— А как было раньше? До «Тильды»? На «Дхавале»? Ты же там жил?

— Там всё было замечательно! Пока мне не вкрутили кнопку и не лишили надежды на приемлемый статус. Это, понимаешь ли, отвлекает от всего такого.

— То есть, можно сказать, ты создан для этого места? Привлекательный, обучаемый и при этом без лишних мыслей обо всём таком?

— Если не считать того, что меня создавали для другого. И обучали. А так, да — из администратора получился отличный хостесс! В общем-то, очень близкие профессии, если вдуматься. Родственные.

— Кто-кто? «Хостис»?

— Hostess. Меня тут продолжают посвящать в историю спецотдела. Была такая работа… раньше. Чтобы гостю было хорошо в ресторане или ещё где. Развлекали, улыбались… Раскручивали на выпивку.

— Прости, чем раскручивали?

— Забудь!

— То есть ты меня как бы развлекаешь?

— Типа того.

— Знаешь, это звучит ужасно! Я тогда не напрашивался — просто предложил. Ты вполне мог отказаться. Я же не вхожу в круг твоих обязанностей! Я же не девочка!

— Обиделся? Я не планировал задевать твои чувства! Просто хочу сказать, что часть моей прошлой работы была в том, чтобы развлекать. Так что это не сильная перемена.

— И всё равно мне неприятно думать, что ты меня развлекаешь.

— Ты меня тоже развлекаешь!

— Правда?

— Правда! Если бы мне было скучно или неприятно, я бы отказался, потому что у меня и так хватает дел. Но ты, в самом деле, не девочка. Приятное разнообразие!

— Спасибо большое!

— Опять?..

— Нет, нет, это очень забавно! Я не удивился, когда ты согласился в первый раз. Думал, из вежливости… Но я не ожидал, что будет второй и третий! У нас разная ориентация, и для меня всё безнадёжно…

— Для девочек, между прочим, тоже.

— А-а, значит, всё-таки я от них не отличаюсь!

— Отличаешься. Ты не плачешь от того, что для тебя всё безнадёжно.

— Я могу! Хочешь?

— Не надо.

— Хорошо, не буду.

— Спасибо!

— Не за что! Что я могу сделать для тебя?

— Что?! Это ты к чему?

— Рэй, я ещё в прошлый раз хотел это сказать. Мне с тобой очень хорошо. Просто видеть тебя время от времени, болтать, шутить. Это даже больше, чем первая степень, на самом деле. Для меня. И я не могу принимать такое… удовольствие… и не давать ничего взамен. Поэтому ты подумай, что тебе нужно. И если я могу это сделать, я это сделаю. Я же имею на это право? Сделать приятное тому, кто мне нравится? И кто делает приятно мне…

— Ох… ну, ты вообще, так внезапно… Не надо так! Я получаю от нашего общения не меньше, чем ты, так что…

— Меньше. Много меньше, поверь!

— Ты уверен?

— Я знаю.

— Хорошо. Ладно. Если ты настаиваешь…

— Я настаиваю.

— Мне нужна информация.

— О ком?

— О парнях, которые зовут меня в свою команду. По баскетболу…

— Команда Зотова.

— Да, они. Что ты про них знаешь? Что я должен знать?

— А ты собираешься принять их предложение?

— Да, скорей всего, приму. Почему бы и нет… Если не узнаю ничего такого.

— Я не знаю, что там «такого»… Это не самая сильная команда, а без Зотова они продуют. Гарантированно.

— Значит, я точно пойду к ним.

— Ну, тебе видней…

— А какие они?

— Нормальные. Андрэ Жигин — это самый высокий — школьный товарищ Франца Когоута. Они не разлей вода, хотя сразу это непонятно. Но друг за друга они на многое пойдут.

— А кто сломал Францу нос? — спросил я, вспомнив мужчину, который старался быть незаметным.

— Небезызвестный тебе Макс Рейнер. Едва ли не первый его подвиг после того, как он перевёлся на «Тильду». Они все раньше работали вместе — в ТФ. Рейнер повздорил с Жигиным, уж не помню, из-за чего. Из-за места под солнцем, как обычно. Как это понимает Рейнер. Когоут влез — и получил своё… В общем, они с Андрэ ушли из Проекта. А Рейнера взяла на поруки Туччи.

— А почему он не исправил это? Ну, нос?

— Ты — спамер, ты должен догадаться!

— Да я уже понял. Памятный знак в честь за спасение друга…

— Вот-вот! Смешно, да? Рейнер, насколько мне известно, трижды чинил физиономию. Серьёзно. А по мелочи… В общем, они совсем молодые тогда были.

— А другие?

— Другие — тоже ничего такого. Леон не так давно очень сильно побился. Они монтировали что-то для шахтёров — в общем, чудом никто не погиб. Он уже восстановился, но для тех, кого собирают, невозможно собраться до конца — только строить заново. Полагаю, он именно этим сейчас и занят.

— Ты много про них знаешь!

— Я много про всех знаю!

— Эрик Уистлер?

— Инженер. Культурист. Фанат Зотова. При том, что постарше. Но только по цифрам… В вашем Восточном живёт его младший брат с родителями, вот он поумнее будет. Но это нюансы. Нормальные ребята на самом деле.

— Да я сразу понял, что нормальные…

— Тогда в чём дело? Откуда сомнения?

— Я андроид.

— Я заметил! Думаешь, они пропустили эту часть?

— Думаю, они недостаточно серьёзно думали об этом.

— Зато ты думал об этом слишком серьёзно!

— Такой уж я есть…

— Знаю, знаю… Ну, что ж, я пойду, не буду отвлекать тебя от рабочих обязанностей.

— В смысле?

— Рэй, как ты уже верно заметил, я не девочка! Я здесь только чтобы поболтать с тобой. Я не прохожу курс. Только ради тебя… Думаешь, твоя начальница в восторге?

— Восторге — не в восторге, но она смотрит на это несколько иначе, чем ты.

— Как?

— Как на повышение моей квалификации.

— Да она на всё смотрит, как на повышение твоей квалификации! Она же спамер! И на баскетбол твой — на всё! Так что соглашайся. Буду болеть за тебя!

— Вот теперь мне намного легче!

— Весь сектор будет болеть за тебя! Все девочки!

Ступни

Спортивная Зона и примыкающая в ней Медицинская составляли так называемую «Зону Здоровья» — название претенциозное, но вполне точное. В Восточном секторе я успел познакомиться и с тем, и другим, хотя в бассейне, безусловно, бывал чаще, чем в больничной палате. С другой стороны, медицинское обслуживание было постоянным, но, в отличие от спорта, невидимым.

Как и в других областях, логосы и камиллы оккупировали здесь значительный участок работы — тот, который могли выполнять только они.

Контроль состояния входил в ежедневную рутину, но упоминали о нём реже, чем о КТРД. Хотя трудно сказать, что было сложнее: следить за кислородом, температурой, радиацией и давлением — или за здоровьем каждого человека. Так или иначе, у «бактерий» и «вирусов» не было ни своего цвета, ни отдельных инструкций. Несмотря на то, что, по сути, это была та самая опасность второго уровня. Вот только меры противодействия существенно отличались от прежних времён.

Из-за доверия это было (как утверждала доктор Утенбаева) или из-за ИскИнов (как считала камрад Блумквист — главный специалист по «бэшкам», которая теперь переключилась на камиллов), но наша жизнь была несопоставима с прошлым. И чем дольше я думал об этом, тем больше сомневался, что эта система реализуема на планете. То есть, реализуема прямо так, с нуля. Нужно родиться и вырасти в особых условиях станции, чтобы научиться разделять свою свободу и общий долг — и не видеть ничего оскорбительного в постоянных проверках. Нужно привыкнуть к тому, что твоё здоровье и самочувствие не твоё личное дело во всех смыслах этого слова — и ты не можешь, например, употреблять вредные напитки и наркотические вещества, располагая при этом общими ресурсами, включая право на медобслуживание. Хотя, кому такое вообще в голову придёт?..

Может быть, Утенбаева и права: люди те же самые, но условия настолько отличаются, что старые обычаи просто не могут возродиться — негде! Например, в докосмическую эпоху забота о здоровье была услугой, которую нужно было покупать, и это не всем было доступно. Я не совсем представлял, как такое может быть, но на этой почве должно было сформироваться весьма специфическое отношение к своему телу и к праву разрушать его — любым удобным способом. Наверное, когда ограничены все прочие возможности, такая свобода — единственное, что остаётся.

Или, например, спорт: я читал, что он мог быть работой, причём опасной… для здоровья. Безумие, конечно, но стоило мне вспомнить что-нибудь из тогдашней жизни, как всё казалось безумием!

На станции ничего такого не могло быть — в первую очередь потому, что нехватка людей заставляла к каждому человеку относиться как к величайшей ценности. Конечно, если бы нас был миллиард или хотя бы миллион, всё было бы иначе! Но нас было гораздо меньше, и у нас были логосы с камиллами.

Концепция «замкнутой интеллектуальной среды обитания» подразумевала сосуществование, близкое к симбиозу. Но здесь работал главный принцип, который соблюдался в каждом действии: этот симбиоз мог быть прерван в любой момент.

Люди для людей, природное материнство — и укрепление иммунитета взамен стерильности. Поэтому атмосфера на станции не была абсолютно чистой, хотя и оставалась безопасной. Иначе все усилия по сохранению «естественного состояния» людей пойдут прахом при соприкосновении с болезнью прошлого, типа какой-нибудь инфлюэнцы! И человечество вымрет, не в силах справиться с пустячной простудой… Чтобы этого не случилось, чтобы не стать рабом заботливых камиллов, контроль за болезнями не обозначал их превентивного уничтожения. Мы должны были стать достаточно сильными, чтобы справляться с самыми разными опасностями. Насколько и у кого получается, кому требуется помощь, а кого никакая зараза не берёт — в этом и состоял контроль. И как водится, из-за своей «невидимости» он и не ощущался.

Да и кому интересно задумываться про анализы, которые автоматически выполняются при пользовании санитарной комнатой, или про сканеры, встроенные в каждый душ? Здоровье было нормой. Санитарные рекомендации, ровно как и советы, какой вид спорта лучше выбрать, мало кого беспокоили. Мы принимали это как должное. О системах такого рода беспокоятся только тогда, когда они дают сбой, а пока всё спокойно, доверяют медикам и камиллам. Если всё работает, значит не о чем волноваться.

Но на что они способны на самом деле? И чем забота Медицинской Службы отличается от действий Администрации, которая не так давно скрывала от общества факт существования безумного убийцы?..

Я поймал себя на этой мысли, проходя через сканер — стандартная процедура перед каждой тренировкой, только в этот раз я помедлил, вспомнив, что вместо плавания будет баскетбол. Впрочем, это ни на что не повлияло. Нужно быть совсем дряхлым стариком, чтобы получить запрет. Или воскресшим, как Ганеша Зотов, который прикатил на тренировку в капсуле медицинского камилла — хоть тренером побыть, если нельзя игроком.

— Анда, не сутулься! Разогнись, я сказал!

Голос, пропущенный через микрофон камилла, звучал неестественно громко. Внешне Зотов был совершенно здоров, разве что «шрамы» позаметнее, чем у Леона, но врачи категорически запрещали ему какие-либо нагрузки: всего неделю назад он был полутрупом. Поэтому — капсульный медкамилл, похожий на тяжёлый скафандр с коляской, и постоянное наблюдение. Ему восстановили шестьдесят семь процентов тела, включая часть позвоночника и ноги. Серьёзная операция — никто не хотел рисковать, тем более ради какого-то там турнира, благо он проводился четыре раза в год и был всего лишь частью развлекательной программы, привязанной к окончанию школьных каникул.

Постоянный тренер команды занимался лично мной: подтягивал к тому уровню, когда можно начать командные занятия, а заодно решал, буду я плеймейкером взамен Зотова или всё-таки займу место Франца. На деле это означало, что я бегал с мячиком вокруг корзины, а девяностосемилетний дедушка Ким смотрел на меня с трибун, жмурясь, как кот под лампой. Кажется, он совсем не переживал насчёт того, что моё знакомство с баскетболом ограничивалось правилом «нельзя нести мяч в руках», а сама игра ассоциировалась с ударом мяча о макушку. Я сразу вспомнил шутку, что Служба Досуга живёт по правилу «главное — не победа, главное — участие».

Я принял приглашение: пришёл в зал. Моё согласие даже не было озвучено — все и так поняли. Ещё одна характерная черта пограничников: меньше слов, когда и так всё ясно. Эта профессия предполагала не только наличие крепкого здоровья и высокую устойчивость к перепадам давления и скачкам силы тяжести. Работая между миром станции и космосом, они сформировали свои правила, в которых очень многое считалось лишним. Поэтому я просто поздоровался — и едва сумел поймать мяч, брошенный Андрэ, который в этот момент находился на противоположном краю поля. Сразу стало понятно, кто тогда пошутил надо мной в бассейне!

— Ты в порядке?

Прозвучало это как дежурная шутка, и дружный смех остальных подтвердил впечатление. Я сделал вид, что собираюсь бросить в ответ — и Андрэ карикатурно прикрылся, как будто ожидал удара. Я помахал ему — мол, прощаю — и пошёл к тренеру за инструктажем.

Оказалось, что дедушка Ким не слышал обо мне ничего. То есть совсем. Не слышал, не знал и ничуть не переживал по этому поводу: «Я много чего не знаю, а ты не знаешь больше меня!»

Пришлось показывать ему кнопку и объяснять, кто я есть. Но он, судя по его безмятежному поддакиванию, так до конца и не поверил, что я не человек. Решил, что «ребятки» хотят подшутить над ним. И его это не расстраивало: «Андроид — значит, андроид. Иди, поработай с мячиком!»

К концу первой тренировки (когда уже было решено, что я стану «вторым номером» вместо Франца Когоута, который займёт место Зотова — впрочем, мне всё равно придётся большую часть времени сидеть на скамейке запасных), я догадался, почему в команду пригласили именно меня. И почему в баскетбол играют только ремонтники с монтажниками, а на трибунах почти нет болельщиков: время. Выбор был и в самом деле небольшой: они могли пригласить лишь того, кто работает в вечернюю или ночную смену, а это меньшая часть населения. Поэтому и в команде у них было не двенадцать, как положено, а всего лишь десять человек…

— Ну, как тебе? — шлёпая босыми ступнями по бугристым керамическим плиткам душевой, ко мне подошёл Отто.

Странно: во время совместной игры он единственный не перекинулся со мной даже словом. Впрочем, он и с другими не особо разговаривал. Тень-тенью, при этом играл он очень хорошо — основной центровой, и я ощутил это, потому что на тренировке он был среди противников. Ни один мой мяч не попал, куда я планировал…

— Нормально! — улыбнулся я. — Только я не очень привык. К команде.

— Это чувствуется, — усмехнулся он. — Тогда тебе тем более надо с нами поработать!

Я не стал говорить ему, что боюсь привыкать к командам и вообще к отношениям. Потому что они — люди. У них есть гражданские права. А меня могут в любой момент отправить куда угодно. И все, с кем бы был «в команде», воспримут это как должное. И не придут проведать меня, даже не напишут…

Но я был чужим не только из-за своего происхождения. Всему виной те тайны и заговоры, как явные, так и гипотетические, в которые я успел окунуться на «Тильде». Там, где обычные люди чувствовали надёжную опору под ногами, я ощущал ложь и предательство. Таинственный «ашка», да ещё и женского пола, заговор по превращению станции в отстойник с «трудными» переселенцами — это было не менее дико, чем маньяк или увечный робот-убийца, прячущийся под Садом!

Фьюр и Тьюр были правы, когда устроили безумный бунт, наплевав на все соображения. Когда ты ощущаешь, что окружающий мир — фальшивка, компромиссы невозможны и любые меры — только на благо. Мне нечего было терять, кроме жизни. И однажды я уже сделал выбор.

Я знал, что могу сам нажать себе кнопку, если на кону будет Проф-Хофф и мои братья. А если всё человечество?

Уши

Ужасно, но выбора у меня не оставалось, как ни посмотри. Ирвин был единственной кандидатурой: журналист нечеловеческих силовых возможностей и с глубоким погружением в тему. Если бы неизвестный… неизвестная «ашка» попыталась убежать (или напасть на меня — откуда мне знать, что у неё в голове!), он смог бы справиться. И он бы не заробел. Скорее, наоборот! Что касается знаний об андроидах А-класса, то тут и говорить нечего.

В общем, когда я понял, что не могу расследовать ради себя одного, что всё серьёзно и требуется содействие общественности, и решил взять с собой свидетеля, у Ирвина не нашлось конкурентов. И самое удивительное, он без вопросов согласился. Хотя я не стал объяснять, что это за дело, почему у лифтов и так поздно, ограничился туманным «тебе надо это видеть». Он кивнул и сказал: «Хорошо», — хотя мог и заартачиться. Но он доверял мне! Или почуял тему. То есть я так думал, пока не обнаружилось, что он опять обвёл меня вокруг пальца, как котёнка.

Ирвин Прайс, действительно, согласился отправиться за полночь, непонятно зачем, в дальний Западный сектор. Он оказал мне такую большую услугу — а взамен ожидал эквивалентную услугу от меня. Точнее, информацию. Но сообщил об этом уже в Лифтовой зоне: мол, либо ты сейчас, дорогой дружочек Рэй, ответишь на любые мои вопросы, либо я поеду обратно спать.

— Я ничего не знаю, — пробормотал я, на секунду выглядывая в коридор, где вчера проходил искусственная женщина, которой не могло быть.

Но она была.

— Что там? — он попытался выехать, но я преградил ему путь.

— Не надо! Останься на месте!

— Останусь. Если ответишь на мои вопросы! — и он придвинулся на сантиметр, ухмыляясь.

Ещё сантиметра три — и разница в наших весовых категориях станет очевидной. Вообще, Ирвину не нужна была кнопка, чтобы разобраться со мной: он мог задушить меня голыми руками. Впрочем, этой способностью его наделили именно потому, что ни секунды не сомневались в его самоконтроле…

Но все разумные доводы испарились, когда я увидел, как расправилась вторая пара его рук. Теперь он был похож на огромное хищное насекомое.

— Я же говорю, что ничего не знаю!

— Это позволь мне решать!

— Ладно, спрашивай! — согласился я, придвигаясь на полшажка.

Ирвина позабавило это героическое упорство: усмехнувшись, он сложил запасные руки и отъехал ближе к лифтам. И теперь из коридора нельзя бы увидеть, что мы здесь. А вот услышать — вполне. Ничего себе засада!

— Только давай шёпотом, — предложил я, понижая голос. — Не против?

Журналист кивнул, но в его понимании я удостоверился только после того, как он сам зашептал. И вот тогда уже мне пришлось взять себя в руки и постараться не повысить голос, потому что первый вопрос звучал так:

— Ты вступал в сексуальные отношения первой или второй степени с Лидией Кетаки?

Отдышавшись и мысленно наградив Ирвина Прайса первым местом в списке «Ужасно Невыносимых Людей» (даже выше Вильмы Туччи и Эрис Утенбаевой), я ответил:

— Это не твоё дело.

— Тогда я поехал, — Ирвин развернулся, как будто только ждал этого, и двери послушно распахнулись.

Когда гусеницы его «тела» пересекли линию безопасности на площадке, я сдался.

— Нет. Не вступал.

Он тут же развернулся и позволил лифту закрыться.

Я должен был догадаться, что к этому придёт — когда он послушно кивал на моё предложение, не делая никаких попыток выяснить, кого мы будем поджидать ночью у лифтов! Я сам вручил ему рычаги управления — сам организовал ситуацию, в которой у него будут преимущества. Почему же я не подумал, что он воспользуется? Решил, что ему ничего от меня не надо — теперь? Но он не Елена Бос! Он старше, мудрее и любопытнее. И бессовестнее: выбрал самую щекотливую тему, а я в таком положении, что надо отвечать, иначе всё будет зря!

— Нет? — переспросил он с таким видом, как будто я мог запамятовать, что что-то такое было.

— Нет.

— Почему?

— Потому что не было… — я запнулся.

— Чего?

Впившись в меня взглядом, он как клещами вытаскивал ответ — и тут же требовал следующего.

— Желания.

— У тебя или у неё?

Мне опять захотелось что-нибудь сделать с ним или с собой. Нортонсон был прав! Как же он был прав, выдавая характеристику на Ирвина Прайса! «Человек, который пользуется своим положением калеки, чтобы задавать вопросы, которые никогда не рискнёт задать здоровый человек», — так и есть!

— Я ничего не знаю про её чувства, — прошептал я. — Но у меня таких мыслей или желаний в отношении её не возникало.

— А чего ты так смущаешься-то? Ты же скво!

— А ты — нет, — напомнил я.

— Я журналист, — усмехнулся Ирвин. — Это хуже!

— Да уж… — пробормотал я. — Ещё вопросы?

— Всегда! — он засунул толстый правый мизинец в ухо — ненормально маленькое для его несуразной башки — покрутил там, как будто прочищал от застрявших ответов. — А скажи мне, дружочек Рэй, если бы она предложила — что бы ты делал?

— А можно выбрать другую тему? — нервно поинтересовался я, чтобы потянуть время.

— Нельзя. Отвечай!

— Я не знаю! — воскликнул я, с трудом удерживаясь от того, чтобы опять посмотреть за угол.

«Может, правда, пусть убирается? А то спугнём. Справлюсь как-нибудь сам! А то вообще ничего не получится!»

— Рэй, вы же в одном блоке спали, — его голос звучал ровно и даже как-то печально. — Вдвоём. Не у одного меня такие мыслишки заводились. И мне-то не щекотно — я её давно знаю, и знаю хорошо. Но выглядело это не так чтобы очень. Тебе не приходило в голову, что она имеет планы на тебя?

— Оно хотела меня защитить, — прошептал я.

— Что-что? — переспросил он, и его бугристое лицо внезапно стало очень злым.

— Она хотела меня защитить, — повторил я.

— От кого? — Ирвин сморщился, как от кислятины. — Мне-то про это не пой! «Защитить!» От кого? И как? Прикрыть своим телом?

— Не надо, — я отвернулся, чтобы скрыть смущение.

Я был абсолютно неподготовлен к такому разговору. Даже не думал никогда об этом. Всё было, как было, и она иногда заходила ко мне вечером или утром. А иногда — нет. Но мы просто беседовали, ничего больше! Я не замечал ничего такого! Или просто не хотел видеть?

— После «бэшек» на станции полно свободных консультантов, — продолжал журналист. — И занимались бы они твоей защитой двадцать четыре часа… Вволю. Не отвлекаясь на что-то ещё. Если бы дело было в защите.

— Зачем ты мне это говоришь? — спросил я, перестав злиться на Ирвина. — Зачем — теперь? А не тогда?..

— Потому что ты сейчас скво, — просто ответил он. — Можешь понять, о чём я. Можешь же, да? А, я вижу! Можешь! И понимаешь! Надеюсь, понимаешь также, что я не ради тебя тут пляшу!

— Понимаю, — кивнул я.

— Будь ты просто инженером, врачом, да хоть монтажником — да я только за! Помощник — хуже. Легко перепутать с работой. Но ты не просто помощник. Ты, — он запнулся, подбирая слова, — ты особенный, дружочек Рэй. С начала такой был, я постарался. Ну, уж точно не обычный тильдиец. Заметный, слишком заметный… С тобой просто не получится!

— То есть это может помешать её политической карьере? — уточнил я. — Стать препятствием?

— Легко! — отозвался он. — Удобный повод для тех, кто готов копать. И кто может. Так что держись осторожнее, повнимательнее, в общем… Так. Вообще.

— Что ещё посоветуешь?

— Останься здесь. Не возвращайся в Восточный! Тебе разве здесь плохо? Не лезь в её жизнь. Не начинай опять! И не позволяй ей лезть в твою. Будьте порознь!

— А ты, значит, хочешь, чтоб она осталась? — продолжал я, не в силах сдержаться, да и не видя смысла. — На этом посту? Без проблем?

Ирвин был моей единственной кандидатурой не только на ловлю загадочной «ашки» женского пола. В первую очередь я планировал использовать его для раскрытия того самого заговора, из-за которого меня перебросили из Администрации в СПМ. Только я хотел фактов подсобрать. И ещё обдумать всё как следует. Как-нибудь потом. Чтобы выложить перед ним все доказательства — и запустить его, как ракету, против людей, которые пренебрегли самыми важными принципами нашей жизни…

А он сам — один из них. «Понятно, почему он стал журналистом! Влияние!»

— Значит, ты очень рад, что именно она — Глава Станции, — усмехнулся я. — Ну, конечно же! Как же иначе!

Ирвин нахмурился:

— Ты о чём?

— Всё о том же! О том, как хорошо, что именно она всем тут заправляет!

— А с чего тебе не нравится?

— Мне? — я усмехнулся. — С чего? Я здесь только потому, что здесь был Просперо Мид. А он здесь был потому же, почему и остальные особо одарённые. Понятно, кому говорить «спасибо», кто всё устроил!

Он молчал и не двигался — только следил за мной взглядом.

— Можешь не волноваться — я не вернусь.

Опершись спиной о простенок между лифтами, я пригладил волосы, с силой нажимая на кожу черепа, и давящее чувство «я в ловушке, выхода нет» снова охватило меня. С кем я собрался сражаться? Со всем миром? Со всем человечеством?!

— Я не смогу вернуться, Ирвин. Даже если захочу! Она не позволит мне. Любовь это у неё, симпатия или ещё что, но как только я сказал, что знаю про заговор, она тут же вышвырнула меня.

— Что ты ей сказал? — свистящим шёпотом переспросил Ирвин. — Заговор?! Какой ещё заговор?

— Это правда, — я вздохнул. — Она позволила превратить «Тильду» в свалку для проблемных и недолеченных граждан. Они валом сюда пошли после того, как она стала Главой. Пока меня не лишили статуса, я успел кое-что проверить. Слишком большой процент. Слишком заметно, если вглядеться. Поэтому меня и перевели в секс-отдел…

— Лучше бы тебя перевели в мусорщики, — прошипел Ирвин. — Пинцетом гайки собирать! Без скафандра!

Лифт проглотил его, и через полминуты я остался в полном одиночестве.

Странная тема, которую внезапно поднял Ирвин. Странная реакция на мои слова. Странно это всё… Определённо, я потерял ещё одного сторонника! Впрочем, и обрёл я его, не прилагая особых усилий, так что стоит ли горевать? Ясно же, что Ирвин «дружил» со мной только ради информации! Или надо бояться негативных передач про мою персону? Но худшее, что можно было сделать, уже произошло: обо мне вообще перестали говорить!

С другой стороны, кто мой настоящий сторонник? Юки? Только она навестила меня «в изгнании», и ещё Дэн (Туччи не в счёт). Остальные как будто и забыли, что я вообще существую. Откуда мне знать — возможно, люди, расположение которых я завоевал в Западном секторе, точно также забудут обо мне, стоит мне исчезнуть из поля зрения! Сколько ни старайся, мне не стать даже «почти человеком». Никогда!

— Я чужой здесь, — прошептал я, всё также стоя возле лифтов и уставившись в светло-салатовые гладкие плиты пола, похожие на один огромный лист. — Чужой. Навечно чужой!

— Нет. Не чужой. Не для меня, — возразил мне негромкий, но твёрдый голос.

Подняв взгляд, я сначала увидел вырвиглазный комбо, потом — предупреждающий знак, а затем уже лицо. Обычное женское лицо. Хорошенькое. С тёмными японскими глазами и светлой, как будто светящейся кожей. В обрамлении чёрных вьющихся волос, завязанных в небрежный узел.

Передо мной стоял андроид А-класса, и пол у него был, определённо, женский.

Спина

Рассказывали, что на «Сальвадоре» каждому рабочему в личное пользование бесплатно предоставлялся свой секс-андроид. Пол, цвет кожи и волос — на выбор. Можно было даже гермафродита заказать! Неотличимые от людей, и при этом без изъянов типа бородавок или запаха изо рта. Понятливые, послушные, способные выполнить любое пожелание и научить чему-нибудь новенькому! Мечта, а не игрушки!

К тому моменту, когда недостроенный, но уже действующий «Сальвадор» запустили на орбиту, такие модели уже были в свободной продаже, но, разумеется, далеко не каждый мог позволить себе подобное «удовольствие». Дорого. Да и качество далеко не всегда соответствовало ожиданиям, поэтому, вопреки прогнозам, проституция никуда не делась — просто стала удовольствием для очень бедных и для очень богатых.

«Личные секс-андроиды» котировались даже выше, чем бесплатная медицинская помощь или гарантированная работа. Потому что это разом решало все проблемы и, главное, вполне соответствовало рассказам о «станции будущего», где все счастливы и имеют всё, что захочется.

«Красавцы и красавицы на любой вкус!»

«Днём потрудился — вечером расслабился!»

«Никакого силикона — только чистый биопластик!»

И так далее.

Многие верили.

Многим вообще это казалось логичным и единственно возможным: а как ещё награждать за тяжёлый и опасный труд?! Если прогресс позволяет, этим надо воспользоваться! А разговоры про «зловещую долину» или синдром объективизации — это всё глупости, выдуманные яйцеголовыми учёными, чтобы помешать нормальным честным людям получить свою законную порцию удовольствия!

Разговоры про это действительно шли — и что секс-андроиды под любой вкус, и что всё позволено, потому что ничего не запрещено. Слухи были запущены Службой Социального Мониторинга, которая уже тогда не сильно отличалась от своего теперешнего состояния, особенно в области «нехорошо пошутить». Особенно над теми, кого они считали — не без основания — своими врагами.

Впрочем, это не совсем точное слово. Не «враги» — скорее, «потенциальные вредители», опасные, если не отнестись к ним всерьёз. Рядовые земляне, которые намеревались пролезть в светлое будущее с парой грязных фантазий за пазухой и букетом мерзких привычек, спрятанных под лозунгами о равенстве и братстве.

«Мерзкими», разумеется, эти привычки выглядели из 191 года К.э. В прошлом это было «само собой», «всёнормально» и «все так делают — чем я хуже?» И подчас было невозможно объяснить, что насилие не становится менее отвратительным на том основании, что к нему прибегают все десять миллиардов.

Они бы страшно удивились, если бы узнали, как всё было на самом деле! Но они не могли узнать — СПМ проверял строже медиков и имел решающее слово. Спамерам ничего не стоило сказать окончательное «нет» образованному и здоровому мужчине или женщине, которая всего-то лишь считала естественным наличие такой услуги как сексуальные отношения первой степени. Или образованной и здоровой женщине или мужчине, который был готов предоставить своё тело тому, кто даст большую цену. Спецотдела как такового тогда ещё не было, но это не мешало выискивать гниль — и вычищать.

Всегда можно было подрезать на проверке так, чтобы кандидат сам понимал, что не справился — бывает! Это считалось целесообразным. Не перевоспитывать же!

Спамеры не считали, что кого-то можно перевоспитать: взрослый человек мог сам себя переделать, если бы захотел. Те, кто захотели, те, кто смогли — они и строили «Сальвадор». А их потомки его заселили — люди, родившиеся и выросшие в окружении тех, кто считал любое насилие, принуждение и унижение неприемлемыми.

Космическая эра началась до нулевого года — иначе и быть не могло. Просто в нулевом не было смысла ждать: будущее к тому моменту уже наступило.

Тогда задача стояла гораздо шире экологических или экономических преобразований: создать общество, которое будет свободно от старых болезней. В то время как одни специалисты решали, как лучше защититься от космического излучения и преодолеть последствия нарушенной силы тяжести, а другие — разрабатывали систему учёта и правила голосования, спамеры пытались нейтрализовать силу, которая могла буквально разорвать станцию изнутри. И носителем этого разрушительного начала был каждый человек. Стоило идее насилия дать ростки — не важно, в чём и где — и самые совершенные технологии не смогли бы помочь.

Станция должна была стать домом, а не тюрьмой. Хватало того, что у этого дома нет альтернативы! Плюс тысячи опасностей открытого космоса — постоянный риск, вынуждающий носить безопасные комбо и регулярно тренироваться, готовясь к аварии или эвакуации. Если же допустить конфликты внутри…

Конечно, невозможно было объяснить это людям, которые не видели дальше кончика своего носа — и хорошо, если носа! Земляне прошлой эпохи считали свои желания определяющими и отмахивались от предупреждений. И они во многом были правы: для жизни в условиях перенаселения, в нескончаемой войне всех со всеми, секс-андроиды были таким же спасением, как, например, наркотические вещества, позволяющие получить нужный результат с отсроченными последствиями. Пусть в итоге удовольствие будет стоить во много раз дороже своей реальной цены, но зато оно будет получено сразу. А что до синдромов, то кому до этого было дело? Если даже приём опиатов был узаконен! Уже доподлинно было известно, что привычка общаться с послушными ИскИнами рано или поздно перекидывалась на общение с людьми, но ведь многие люди и без ИскИнов видели в окружающих только инструменты…

Всё это было нормой в то время. Это было нормой даже тогда, когда строился «Сальвадор». Мерзость, которая считалась приемлемой, воспроизводилась и в тот год, когда первая станция перешла на полностью автономное существование. Люди отмахивались от сообщений о станции, называли её «утопией». Бок о бок, параллельно, существовало два человечества. А потом осталось только одно, и жалкие кучки упрямцев, цепляющихся за традиции, годились разве что в качестве примера, да и то подготовленным спамерам, способным их изучать…

Никто не знает, как относились к людям те предтечи имитов, которые использовались для секса. Это использование подарило богатейший материал разработчикам и, разумеется, терапевтам. Но для людей «Сальвадора» эта старая земная привычка была настолько же отвратительна, как и для первых логосов, так что и оснований для конфликта не нашлось. И может быть, много лет спустя, «бэшки» не получили поддержку от ИскИнов именно потому, что логосы и камиллы хранили память об основах нового общества. Они отлично знали, что всё зародилось из желания закончить древнюю игру в хозяина и раба — во всех её воплощениях.

Космическая эпоха сформировала свой алгоритм реализации желаний. Слепое удовлетворение стало анахронизмом, и не важно, в чём оно выражалось — в пользовании другими людьми, или ресурсами, или обществом. Это был глобальный, ключевой принцип отношений между собой и окружающим миром. Формула, из которой убрали насилие как норму — и начали формировать новые правила сосуществования, где для всего было своё имя и своя цена.

Этому учили с самого детства. Это выражалось во всём — и в любви, и в работе, и в политической жизни, и в отдыхе. Я получил эти нормы дважды: с фальшивой протопамятью и потом, во время обучения. Мне неоткуда было узнать о другом образе жизни, разве что из историй о прошлом, но они было отцензурированы до блеска, так что большая часть «привычного зла» осталась за кадром. И я просто не представлял, как всё было на самом деле.

Почему же я решил, что ко мне будут относиться иначе? Почему готовился к использованию моего тела и моего сознания даже тогда, когда никто не делал ни малейшей попытки заставить меня?! Я ведь всерьёз был уверен, что так и будет! Я полностью поверил Леди Кетаки, хотя она шутила — и была уверена, что я пойму, как это смешно! Но я поверил. Из-за кнопки? Я нервничал и психовал из-за этого, но, в самом деле, не настолько же!

Тут было что-то другое, что изменило меня в эту сторону и заставило принять такое положение вещей. Может быть, это участие в деле о маньяке — когда я воочию убедился, что Администрация может и позволяет себе лгать. Или заговор, по итогам которого на станцию переселился Просперо Мид и прочие трудные граждане на «Тильде». Или мысли о том, что меня обманывали с самого начала, с самого первого глотка воздуха и даже раньше.

На самом деле ничему нельзя было доверять. Ничему и никому. Даже себе.

Ключицы

Стук подошв, дыхание товарищей по команде, мяч, за которым надо неотрывно следить, и двигаться, двигаться, двигаться, и не думать ни о чём-то другом, кроме игры, — я часто читал, что «спорт лечит», но в этот раз он оказался панацеей. Не знаю, чтобы со мной было без утренней тренировки!

После ночных приключений я не мог спать. Я не мог есть. Я просто не знал, куда себя девать и что с собой делать! Уж точно не идти в спецотдел. Определённо, я был не способен заниматься чьими-либо чувствами — со своими бы разобраться!

Утенбаева отпустила без расспросов. Молчаливые ремонтники оказали как нельзя кстати.

Никогда ещё мне не было так. Я даже не смог бы подобрать слова, чтобы объяснить своё состояние… Разочарование? Облегчение? Досада?

В первые дни работы в спецотделе — именно работы, а не просто присутствия — я обнаружил, что ничего не знаю о чувствах окружающих людей. И дело не в том, чтобы предугадывать их. Я осознал, что это — одна из стихий, с которой ничего нельзя поделать. Есть силы, которые даже выше тех, кто их породил.

«Надо смириться. Нечего и думать о том, чтобы управлять этим цунами!»

Поначалу, когда я смотрел на «романтичные снимки», сделанные «поклонницами», я считал, что меня там нет. Есть оболочка, есть внешность, есть определённые места (например, ключицы), куда им нравилось смотреть. Но меня там не было. Как будто я исчезал из реальности — оставалась только оболочка.

«Интересно, камрад Кетаки тоже видела меня таким?»

В действительности это был именно я. Это всё, что у меня было, и это всё, чем я был. Поступки и внешность. Нельзя было разделить, невозможно было заставить окружающих оценивать меня через глубину моих душевных страданий. В ключицах было больше меня, чем в воспоминаниях, потому что воспоминаний никто не видел. Мой богатый внутренний мир оставался не более чем активностью нейронов. А вот то, что созерцали другие люди… А главное, как они поступали.

«Какие выводы они сделали из увиденного и прочувствованного… Вот она, стихия!»

Глава Станции, например, сначала поселила меня в своём блоке, чтобы всегда иметь под рукой и перед глазами. Может быть, когда она лежала в постели, ей было приятно думать, что я совсем рядом, за стенкой. Может быть, ей это помогало получить удовлетворение.

Бидди Жигина, чтобы обрести иллюзию нашего «единения», как она это называла, надевала комбинезон андроидов А-класса и так ходила на работу. Воображала, что она — андроид, что у неё есть кнопка, и нет прав. Что касается окружающих, то они делали вид, что всё в порядке.

…Представив это, я с такой силой бросил мяч, что он отрикошетив от обода корзины, улетел на самый верх трибун, а дедушка Ким присвистнул — то ли от восторга, то ли от досады.

Опершись о колени, я склонился, чтобы отдышаться — и скрыть покрасневшее лицо. И десяти часов не прошло с той встречи у лифтов, а меня продолжало потряхивать.

«А ещё я в нём иногда сплю», — добавила Бидди, зардевшись. В тот момент я с благодарностью вспомнил уроки доктора Утенбаевой и практику в спецотделе: если бы не навыки скво, я бы сказал что-нибудь неправильное. И наверняка бы травмировал её психику какой-нибудь резкостью. Но после многочисленных признаний и девичьих слёз подобные глупости заставили меня разве что скрипнуть зубами.

Впрочем, первые десять минут я был твёрдо уверен, что она — «ашка». Я до того свыкся с предстоящим разоблачением, до того уверился, что мне наврали, и на самом деле всё не так, что банальная правда казалась абсолютно недостоверной.

Просто девушка? Просто влюблённая? Просто нацепившая комбо?! Да хватит уже, сколько можно!

Я даже проверил её затылок. Кнопки не было, но это ничего не означало. Я был готов поверить во что угодно. Я не верил ничему. Её могли обойти с этой «операцией». Если они пренебрегли запретом на искусственных женщин, что им мешало наплевать на требования безопасности?!

Тогда-то, пока я аккуратно ощупывал её волосы сзади, она и поняла, что происходит, как это всё выглядит со стороны — для меня. Что я вижу, кем её считаю, что думаю по этому поводу… Она страшно смутилась! Лобик скукожился, уголки рта опустились книзу, и дрожащим голоском она попросила логоса показать фотографии, где она с братом.

Логос послушался, использовав в качестве экрана дверь лифта-вагона, который ночью был выключен.

Тут меня ждал второй сюрприз: представилась-то она сразу, но я, хоть и услышал фамилию, решил, что это «легенда». И никак не соотнёс милую, слегка пухлую девочку с фарфоровым личиком — и верзилу-центрфорварда из пригласившей меня команды!

Можно было бы заупрямиться, ведь снимки легко подделать! Всё можно подделать! Но я уже понял, что она просто человек. И не по фотографиям, где она «висела» на плечах своего добродушно ухмыляющегося толстогубого братца — по тому, как она смотрела на мой знак, прикрепленный к простому комбо. Ещё секунда и погладит…

Погладила — кончиками пальцев. Будто не веря, что я тут стою.

И всё стало на свои места. В реакциях влюблённых женщин я теперь разбирался! Лишь для проформы спросил, почему она не обратилась к Утенбаевой — и вообще не поступила так, как поступали другие. Ведь можно было и на приём записаться, и в студию походить…

Именно поэтому: не хотела быть как другие. Не хотела беспокоить меня. Не хотела злоупотреблять моей вежливостью и терпением.

— Они тебя все используют, — сказала она. — Я так не хочу!

Не хотела. Хотя могла увидеть, вместе попить чайку и поболтать. Пусть она вышла из подросткового возраста, Утенбаева наверняка бы отнеслась к её чувствам с пониманием… Но Бидди это не устраивало. Взамен она скопила бонусы, обратилась к знакомому модельеру — и получила желанный комбо. И обрела возможность «стать немножко андроидом».

— Теперь я как ты. Как будто мы стали родственниками…

…Я едва не пропустил передачу и даже споткнулся, вспоминая её признания — прозрачные, хрустальные, абсолютно невинные! Для неё антимаскировочный комбинезон значил совсем не то, что для меня, и предупреждающий знак был «просто знаком».

Она не знала про Чарли — мало кто на станции был в курсе этого. Она была уверена, что мне никто не причинит вреда, а значит, и смысла особого в таком одеянии нет. Просто такая своеобразная расцветка. Просто такой символ. А если так, то через этот символ можно установить связь.

Никак не получалось её винить! Я мог злиться только на себя — запутался в заговорах, заигрался. Жизнь оказалась проще и сложнее. Каждый справляется со своими жизненными «невозможностями» так, как может. Бидди носила спецкостюм адроидов А-класса. Не самый худший вариант, если вдуматься!

Если бы не Ядвига, я бы так ничего и не узнал, потому что Бидди была здесь своя в доску. Один её брат был строителем и баскетболистом, другой — ремонтником и футболистом, третий трудился инженером, одна сестра, заработав себе статус, улетела на планету, другая занялась воспитанием детишек. А родители были профэкспертами. Почти династия! Поэтому чудачества малышки Бидди окружающие принимали с пониманием. Хочет таскаться в комбо жутких цветов и «играть» в андороида? Пожалуйста! Как говорится, на здоровье. А когда чужачка с очень грязным прошлым начала поднимать бучу, все сделали вид, что ничего такого нет.

Бидди ходила так три месяца кряду. Начала лишь за пару дней до моего перевода в Западный сектор. Впрочем, то, что я стал ближе, не означало, что я приблизился. Напротив, стало ещё больнее. Пришлось выбирать маршруты, чтобы случайно не столкнуться.

— Хорошо, что у меня нет подруг, и никто про тебя не рассказывал! — подобное признание многое о ней раскрывало.

Добрая замкнутая девочка, которой было «очень жаль, что так получилось», и, разумеется, она «ничего не хотела». А вот её брат…

Не составило труда сложить два и два: другого объяснения тому, почему в команду пригласили малоопытного игрока, не находилось. Он хотел дать шанс сестре. И вряд ли она просила его об этом! Я был уверен, что не просила. Она даже не знала, что мы с Андрэ знакомы. Возможно, узнает сегодня: «Приходи к нам в зал — будет сюрприз!» И он обязательно добавит: «Только оденься по нормальному».

И что дальше? Заставить ведущего центрфорварда признаться в «умысле»? А потом уйти? И пусть выкручиваются, как умеют… Со мной или без меня они всё равно пролетят! Леон только выздоровел, Ганеша выбыл — им не на что рассчитывать!

Вот только если я уйду, это будет выглядеть так, как будто я не хочу быть среди проигравших. Если я уйду, это будет трусливым бегством. И во имя чего? Собственного ощущения правоты?

Я бросил мяч Андрэ — вместе с красноречивым взглядом.

— Что-то случилось? — переспросил он, но я лишь отрицательно покачал головой.

Лучше было отложить это до раздевалки, когда мы все, вымотанные после тренировочной игры и расслабленные после душа, неторопливо застёгивали комбо. Ребятам предстоял инструктаж и сон, мне — спецотдел. И девочки.

— Мы уже познакомились.

Я застал Андрэ врасплох, так что он по-детски растерялся, и — явно по привычке — обернулся к Францу Когоуту. Помощи просил…

— Мы познакомились, поэтому идея пригласить меня в команду и так свести, уже не сработает.

Он молчал — и лишь нервно крутил ручку своего шкафчика.

— Ты видишь, как я играю, — продолжал я. — Я тоже это вижу. Могу сравнить.

— Нечего тут сравнивать, — Леон подошёл к нам и убрал спортивные туфли в свою ячейку. — Опыта мало, зато силы…

— Дело не в силе, — перебил я.

— А в чём? — Ганеша Зотов задержался в спортивной секции, хотя должен был после тренировки отправиться в палату. — Что тут у нас? — и он подъехал в своём кресле ближе.

— У нас… — начал я, но Франц перебил меня.

— Рэй узнал, что Анда пригласил его из-за Бидди.

— Это была моя идея, — пробормотал смущённый великан.

— Мы все голосовали, — сказала Зотов. — Я не знал, кто и что на тебя имел.

— А что имел ты?

Медшлем искажал его лицо. И оно совсем не менялось — видимо, из-за последствий операции. Поэтому на мгновение мне показалось, что я разговариваю с «бэшкой».

Но это был человек.

— Ханна сказала, что ты крут, — признался он. — Она редко о ком так говорит!

«Опять сестра!» — вздохнув, подумал я.

— У меня тоже! — признался Отто.

— Сестра? — уточнил я.

— Брат. Я же тебе говорил! Ну, Ирма тоже… рекомендовала.

— Мы долго выбирали, — объяснил Зотов. — Целый час сидели!

— Хочешь уйти? — как бы случайно спросил Эрик, поигрывая мускулами — конечно же, не всерьёз.

— Хочу понять, зачем мне оставаться, — просто объяснил я. — Из-за сестёр или…

— А это что-то меняет? — Франц наклонился ко мне. — Нам нужен хотя бы ещё один человек. Вообще нам нужно два. А лучше три. Но и один — лучше, чем ничего!

— Даже с такими навыками…

— Да нормальные у тебя навыки, кончай стрематься! — фыркнул он. — Мы в таком положении, что я бы и за Рейнера голосовал, если бы он играл!

Я посмотрел на некрасивый нос плеймейкера, на его расплющенную переносицу — и как воочию увидел злобно-весёлую ухмылку знаменитого тэфера.

— Мы сначала Киу хотели пригласить, — сказал Леон. — Киа Медина — не слышал? Но она перевелась. А так бы взяли её…

— Она всё время ходит грустная, ну я же вижу, — невпопад пробормотал Андрэ. — И комбо этот! Что я могу сделать?..

— Всё нормально, — Франц покровительственно похлопал его по плечу. — Бидди как что в голову себе втемяшит — пиши пропало… Помнишь пушистиков?

Андрэ хмыкнул — а через секунду хохотали все, кроме меня.

— Она верила, что в вентиляции живут крошечные существа, — объяснил Зотов, переключая настройки своего шлема, чтобы убрать лишнюю влагу. — Разумные. В девять лет. И полезла с ними знакомиться. Мы чуть с ума все не сошли, пока её искали! А ей хотя бы хны!

— Да, Бидди — это что-то, — улыбнулся Леон, качая головой.

— Я остаюсь, — сказал я, чтобы прервать этот обмен воспоминаний. — Только не надо больше так делать.

— Как? — переспросил Франц, сделав, ну, очень удивлённое лицо.

— Ты меня прекрасно понимаешь! — отрезал я, и пошёл к выходу из раздевалки, где меня давно уже поджидал Генрих Нортонсон, как обычно, насупленный и без тени улыбки.

«Вот, ещё один болельщик», — подумал я и приготовился к расспросам: всё-таки мы не виделись с самого суда.

— Добрый день, — тихо поздоровался он. — Ты здесь закончил? Хорошо. Ты должен пройти со мной. Прямо сейчас. Это как бы арест.

Шея

Забавно: из чисто мужской компании я перенёсся в женскую. Ирвин был единственным представителем моего пола, но по своим годам и физическому состоянию — весьма условным. Остальные… Я удивился, увидев Квартера Аямэ — глава Западного сектора, насколько я успел разобраться, открыто недолюбливала камрада Кетаки. Но видимо, проблема была достаточно серьёзной, чтобы объединиться с политическим противником и даже предоставить свой личный кабинет для разговора.

Слово «допрос» подошло бы больше. Даже стул для меня выдвинули в центре комнаты — чтоб держать на виду.

Моё почтительное «здравствуйте» осталось без ответа — только Утенбаева еле заметно кивнула. Остальные хмурились. И едва за Нортонсоном закрылась дверь, Глава Станции вскочила со своего почётного места за рабочим столом и принялась ходить взад-вперёд, полностью разрушая композицию. Мне ничего не оставалось, как занять причитающееся мне место — и молча ждать вопросов.

«Почему именно Генрих?» — задумался я, пока Глава Станции нервно мерила шагами кабинет. — «Потому что дело слишком деликатное? Или они ожидали, что я буду сопротивляться, если что-то заподозрю? А что я могу заподозрить?»

Впрочем, они не ошиблись с выбором офицера: Нортонсон был, пожалуй, тем самым человеком, которого я бы послушался без возражений. Всё-таки первый из тильдийцев, с которым я познакомился. И после всего того, что было, почти родственник.

— Рэй, ты вообще понимаешь, что делаешь? — Вильма Туччи молчание прервала — и, услышав её резкий голос, Кетаки остановилась, как будто наткнулась на препятствие. — Ты…

— Подожди, всё-таки это моя обязанность, — прервала её Глава Станции и повернулась ко мне.

Её ласковое, доброжелательное, уютное лицо было искажено гримасой страха. Или гнева? Я не мог понять. И причёска была растрёпана. Она не была такой даже тогда, когда Фьюр с Тьюром организовали своё знаменитое «ХВАТИТ ВРАТЬ». Даже ситуация с безумным убийцей не вызывала у неё такого смятения!

— Рэй, ты распространяешь слух о том, что Администрация «Тильды-1» вступила в заговор с правительством Центра, которое, в свою очередь, в нарушение всех существующих договорённостей искажает правила распределения и отбирает в колонисты для «Тильды-1» граждан с проблемами в социализации и вообще с проблемами в психике, — она не спрашивала — констатировала. — Ты утверждаешь, что данный заговор призван обеспечить мне место Главы Станции, а Центру — концентрацию в одном месте всех не социализированных граждан. А инструмент осуществления заговора — подтасовка выборов, так?

«Я говорил немного иначе», — подумал я, но не стал спорить — только кивнул. И через минуту, не вытерпев, уточнил:

— Я не распространяю слух. У меня была идея, и я поделился ей с…

— С камрадом Прайсом, — перебила Кетаки. — С кем ещё?

— Ни с кем, — я мельком взглянул на неё и снова уткнулся в пол.

Она была очень рассержена. На меня. Впервые.

— Ты вообще понимаешь, что делаешь? — повторила Туччи. — И кому разгребать последствия твоей идеи?

«Это была не моя идея». Но я не собирался прикрываться ничьим именем. Тем более именем Елены Бос. Кто их знает! Вон Ирвин настучал. Тоже мне, независимый журналист!

— Кому ещё ты рассказал? — не отставала Кетаки. — Кому?

Она стояла рядом со мной, чуть наклонившись, и я чувствовал её запах. Обычный тёплый запах чистого тела, плюс немного отдушки от мыла или чем она мажет лицо. Я не знал, чем. Просто знакомый запах — я всегда ощущал его, когда она раньше заходила ко мне, но не замечал. И ощутил лишь после перерыва.

— Никому. Только Ир… только камраду Прайсу.

— Очень надеюсь, что это так.

— Да я чуть не упал, — подал голос Ирвин, — когда это услышал! Представил всё… Ух! Такая идейка, да от… Знал бы я, что ты удумаешь, организовал бы тебе другую репутацию!

Я скрипнул зубами, но сдержался.

— Хорошо, а когда ты это придумал? — не отставала Кетаки. — До перевода, верно? Ещё когда был в Восточном. Или после?

— У меня в отделе он ни о чём таком не говорил, — заявила Утенбаева. — Даже не заикался, как что я понятия не имела, что…

— Если эта информация выйдет наружу, мы все лишимся своих постов, — негромко заметила Айрис Аяме и скрестила руки на груди. — Все.

— Дело не в постах, — поморщилась Туччи. — Как будто это что-то изменит! Если эта идея дойдёт до тех, кто…

Это было уже слишком!

— Я всё понимаю, — сказал я, заставляя свой голос звучать спокойно, хотя это было очень нелегко! — У меня и в мыслях не было рассказывать это кому-то ещё, кто может… Кто прибыл на «Тильду» после 184-го.

— Я прибыла после 184-го, — веско бросила главная спамерша Восточного блока, высокомерно щурясь. — И мне, при всей моей подготовке, даже думать о таком — выворачивает. Представляю, что было бы с кем-то ещё!

— Поэтому я и… ни с кем больше не делился! Я же понимаю!

— Да что ты понимаешь! — отмахнулась она. — Понимал бы ты…

— Рэй, а как это пришло тебе в голову? — Кетаки всё никак не могла успокоиться. — Может, что-то натолкнуло? Или кто-то?

— Никого не было. Я сам! Сам придумал. Рассказал Ирвину, потому что доверял ему и знал, что он поймёт…

— Спасибочки! — усмехнулся журналист. — Ценю!

Очень хотелось в ответ заявить, что это доверие кончилось, но я не стал. Случилось то, что случилось. Сейчас они помучают меня, а потом переведут куда-нибудь ещё. Например, собирать космический мусор. «И попрощаться опять ни с кем не успею…»

— Мы должны выяснить, кто ещё об этом знает, — заявила Квартер Аяме. — Не верю, что он больше никому не говорил!

Она выглядела самой спокойной из собравшихся — потому что появился шанс подвинуть Кетаки? «А сколько ей?» — вдруг задумался я. — «Младше остальных. Но уже Квартер. Амбициозная, решительная».

И красивая — как цветок. С длинной изящной шеей, высокими скулами и разлётом густых бровей. И она знала, как она хороша!

— Он утверждает, что больше никому, — вздохнула Глава Станции — и вернулась за стол, к остальным.

— И вы ему верите? — Аяме поджала губы. — С чего бы?

Она не стала добавлять про «любимчика», но эти слова и без того повисли в воздухе.

— Думаю, если бы кто-то ещё знал, мы бы заметили, — объяснила Туччи. — Эта не та идея, которую можно так легко в себе носить!

— Ну, он же носил!

— Рэй — специалист, подготовленный к работе в Администрации, — напомнила спамерша, и лёгкая улыбка тронула её узкие губы. — Он обязан уметь обращаться с такой информацией.

— А! Значит, и вы ему верите! — нахмурилась Аяме.

— У меня нет выбора… Рэй, ты хоть сам понимаешь, что это не та идея, которой можно делиться с кем попало? — Туччи внимательно посмотрела на меня.

— Да, понимаю. Я и не собирался!

— Хорошо. Значит, только камрад Прайс — и больше никто?

— Никто…

— Ну, если кому-то ещё не придёт такое в голову, — проворчал Ирвин. — Параллельно.

— Сомневаюсь, что кому-то ещё, — вздохнула Туччи. — Рэй, а что нужно сделать, чтобы уговорить тебя больше ни с кем это не обсуждать?

Вопрос — хоть плачь, хоть смейся! Да кем они меня считают?

— Да ничего не надо делать! — выдохнул я. — Я всё понимаю! И вообще, кому ещё, кроме камрада Прайса я мог это рассказать?

— Инспектору Хёугэну, например, — подсказал журналист.

— Кому? Хёугэну? — я горько усмехнулся. — После характеристик и всего остального? И как бы он это перенёс? Да и не стал бы он слушать! С первого дня, как мы пересеклись, он терпеть меня не может!

— Зато у него хватка! — подсказал Ирвин. — И он знает, как расследовать такие дела.

— У него паранойя. И явно куча проблем. Не хватает пустить в его голову ещё и это…

— Но ты веришь, что так и есть? — уточнил он.

Я пожал плечами. Мне было уже всё равно.

— Факты свидетельствуют, что это возможно, — заявил я, стараясь смотреть только на Ирвина. — Теоретически. Но я не могу ничего узнать, потому что у меня шестой ФИЛД и, похоже, вообще никакой поддержки. Так что не важно, во что я верю! Это моё личное дело. И останется таким.

Я ещё хотел добавить, что у меня нет никакого желания утаскивать за собой вниз кого-то ещё. Да и без того понятно, что из этого кабинета я выйду с понижением статуса. Хотя, куда ниже-то?..

— Ты освобождаешься от работы, — сказала Утенбаева. — Отдохни пока. В отдел не заходи. Погуляй.

Остальные молчали. Пожав немного, я решил принять последнее слово как приказ — и покинул кабинет. Не прощаясь, раз уж они не стали здороваться.

В коридоре было многолюдно — обеденное время. В Центральной зоне было сосредоточено большинство едален, что в Западном секторе, что в Восточном. «Надо бы поесть — но ведь придётся разговаривать!» — подумал я.

Придётся общаться и делать вид, что всё нормально. Чтобы никто ничего не заподозрил. Чтобы никого не взволновать. Чтобы всё было мило, а потом меня уберут — и про меня все забудут.

Странный финал моей истории. Неожиданный! Я и подумать не мог, что кончится так. Сейчас они посовещаются, решат, что делать со мной — и головокружительной карьере придёт конец. И какая разница, человеком я себя считаю или андроидом — у меня нет права распоряжаться своей судьбой. Совсем как у человека прошлого! Другие решают за меня — где жить, что делать. Наверно, поэтому я «заново выдумал» проституцию.

Ну, да: сначала я был вынужден менять представление о себе — когда узнал, кто я на самом деле. Потом, после бунта «бэшек», пришлось расстаться с надеждой на полноценную полноправную жизнь. Потом меня разлучили с близкими людьми и вышвырнули на новую станцию, в новый мир. Да ещё и начали использовать как приманку. А тут ещё Ядвига и остальные со своим сталкерством! Я постепенно приучился воспринимать себя как объект, инструмент, средство, «собственность станции». А собственность можно использовать как угодно. У собственности нет воли, нет достоинства, нет права сказать «стоп, хватит, не делайте это со мной — я не хочу, я это не выбирал!»

И я сам это принял. Позволил сделать такое. Уступил, хотя мог поступить как Чарли. Чарли, конечно, сделал то, что он сделал, по другой причине, но кнопка всё равно никуда не делась! Я мог сказать: «Нет», — и если бы всё продолжалось, просто выключил бы себя. Но я слишком хотел жить. Причём именно так, как жил — кто знает, возможно, на моё «нет» последовало бы всего лишь ухудшение условий! Но я не хотел терять комфорт. И неизвестность пугала. Стабильность была важнее чувства собственного достоинства и свободы.

Я позволил пользовать моими услугами ещё до спецотдела. Так что остальное было логическим продолжением. Додуматься до «проституции» было проще простого.

«Может пойти, сказать это Туччи и Утенбаевой? «Я разгадал вашу загадку!» Но какая сейчас разница? Никакого смысла! Они же собираются распоряжаться мной. Пользоваться. Решать — за меня — что делать с моим телом. На мысли они повлиять не могут, но, с другой стороны, зачем им это?..»

Пах

Если бы обычным жителям Земли рассказали о том, что происходит в «нулевой колонии» (так иногда называли огороженные зоны, принадлежащие Земной Лиге), они бы не просто не поняли, о чём речь. Они бы решили, что им лгут. Такого не может быть, потому что такого не может быть!

Забавно, ведь для нас это время стало «сумрачным периодом», хотя по сравнению с остальной Землёй там было весьма светло. Сработала не столько отбраковка, сколько состояние каждого отобранного: в проект шли с желанием начать новую жизнь, и сданный «экзамен» был лишь первым этапом пути.

Самое интересное началось потом. Если можно назвать «интересным» доведение реформ до логичного конца. Ничего нового: всего лишь начали жить так, как всегда хотели.

Странно было думать об этом времени, понимая, насколько всё было просто: понадобилось лишь сделать родительство профессиональным, установить правила общения (с отказом от насилия в качестве главного постулата) и запустить механизм самоуправления, скооперировавшись с ИскИнами.

К этому очень долго шли, но всегда что-то мешало. Оставались люди, которых устраивал прежний порядок, и в итоге именно он, проверенный веками и поколениями, устанавливался как единственно возможный. Даже если приносил только беду…

Потому и понадобилось «начинать с нуля», собирая в одном месте всех «революционеров», потому что слишком многое нуждалось не в исправлении даже — в полной отмене.

Их оказалось много — этих недовольных. Это было особенно заметно, когда они все собрались в одном месте. Главное, их оказалось достаточно, чтобы проект заработал в полную силу. Но пока он оставался на нулевой стадии, отличия не бросались в глаза. Да, атмосфера была существенно иной, чем в обычных условиях, и чувство «мы всё-таки сделали это!» придавало сил. Всё остальное было более-менее привычным: большая часть трудилась над созданием станции, другие — помогали. Там же рядом жили люди, которые принимали посильное участие в происходящем, но при этом профессионально занимались делом, для которого пришлось придумывать дополнительное слово, потому что «родительство» никогда ещё не принималось настолько всерьёз.

А вот когда выросло первое поколение… Они уже были уже гражданами Космической эры, хотя называть их так стали позже. Но они явно отличались даже от своих родителей, и не по физиологии, конечно — по тому, как воспринимали окружающий мир.

Впрочем, осознание совершённого пришло не сразу. Поначалу казалось, что Проект закончился. Совсем. Всё было зря, напрасно, впустую, и «Сальвадор», уже наматывающий кругу по орбите, останется лишь памятником мечте. Противники Проекта даже жалели колонистов!

«Вас же предупреждали!»

«На что вы надеялись?»

«Сразу было понятно, что так получится!»

Семьдесят три процента детей, родившихся и выросших в колонии, по достижении совершеннолетия покинули её со словами «Хватит нас огораживать от реальной жизни!»

Логичный шаг. Поступок свободный людей.

Их никто не задерживал. И не упрекал, хотя обвинения в неблагодарности готовы были сорваться с уст — и это был первый случай, когда сотрудники Соцмониторинга воспользовались своим авторитетом и властью, чтобы заткнуть рты недовольным. Чтобы дать этим новым людям свободу.

Они уходили — один за другим. Они оставляли родной мир. Они поворачивались спиной к тем, кто позволил им стать тем, кем они стали. Они разрушали надежды, тайные и явные.

Они не собирались отказываться от своих желаний ради эфемерной благодарности. Они твёрдо знали, что родились на свет, чтобы стать собой, а не продолжением своих родителей! Они не обязаны были верить в то, во что верили взрослые!..

Они уходили, и ничто не могло их остановить.

А через три месяца они начали возвращаться.

Через год вернулись все — кроме тех, кто погиб, разумеется.

В свою очередь они ничего не говорили младшим братьям и сёстрам, уходившим «искать правду», разве что просили быть поосторожнее. Невозможно объяснить человеку, что старый мир никогда не примет его! Надо было ощутит это кожей и тем, что под кожей. Надо было испытать это, пусть даже самым отвратительным способом. Чтобы потом вернуться и строить свой новый мир с полным осознанием того, в чём именно он новый.

Именно об этом говорила Утенбаева, ставя в заслугу спецотделу сотворение будущего. Потому что если что и сработало в полную силу, так это неумение юных колонистов прижиться среди нормальных людей.

Они пытались — честно, всерьёз! Они были твёрдо уверены, что им врут. Там, снаружи, в остальном мире, не может быть так плохо! Люди же не могут быть настолько безумными, чтобы организовать жизнь подобным образом! Ведь так нельзя — как же можно продолжать!..

Оказалось, можно. Даже осознавая, что «так нельзя». Любые формы насилия, все варианты унижения, тысячи способов выказать превосходство и силу.

Неприемлемо.

Невыносимо.

Невозможно.

Если их родители и воспитатели оставили прошлый мир, осознав, насколько он болен, то они, первое поколение, попросту сбежали оттуда, потому что места им там не было. Вообще.

Можно сказать, что самый значительный вклад в будущее принадлежал тем землянам, которые тогда населяли большую часть поверхности планеты. Простейшее сравнение — и никаких доказательств не надо. Скорее назад! Прочь! И подальше.

Так что они вернулись. Установили нулевой год — и начали жить, покоряя сначала Солнечную систему, а потом уже весь космос. Свободные и слегка напуганные тем, как мало их отделяет от прошлого и людей, которые считали его вполне себе нормальным.

Кроме цели «завоевать Вселенную» они всегда держали перед собой цель «не допустить возвращения в прошлое». Со временем тот старый ужас забылся, и последующие поколения уже не понимали, от чего так бежать. Им уже не с чем стало сравнивать. Только спамеры умели и обязаны были заглядывать в чужие сердца.

Только спамеры понимали, как легко вернуть старые правила, заново изобретя и проституцию, и всё остальное, проклятое и забытое.

Затылок

Во второй раз сверху была она. И во второй раз было дольше и гораздо спокойнее, чем в первый. И приятнее, потому что нам не нужно было ни спешить (сделать то, что мы оба решили сделать), ни демонстрировать свои навыки (в какой-то момент это перестало что-либо значить), ни следить за реакцией друг друга (а вдруг не нравится или что-то не так?)

Во второй раз мы просто получали и дарили удовольствие. Наслаждались каждым движением и прикосновениями. И рассматривали друг друга, благо поза позволяла. Она то и дело проводила пальчиком по моим ключицам, которые так волновали её, и время от времени склонялась, чтобы поцеловать ямку между ними. Я любовался на её груди, и особенно на необыкновенные соски кофейного цвета, которые казались нарисованными. И каждый раз, когда я их гладил, она закусывала свою нижнюю губу.

Она уже не выглядела слишком полной, или слишком низенькой, или слишком не такой. В какой-то момент она стала просто женщиной, с которой я был. Это бытие — то, что происходило, каждое мгновение и каждое движение — постепенно заслоняло воспоминания о той другой женщине. Имя «Лидия» перестало волновать тогда, когда я в первый раз произнёс имя «Бидди» — и увидел её счастливую удовлетворённую улыбку.

Похоже, звучание её имени значило больше всего остального. Хотя остальное очень много значило. Во всяком случае, для меня.

Опыта у нас было одинаково — она робко призналась об этом перед тем, как принять моё предложение на «первую степень».

— У меня был только один раз. То есть один партнёр…

— У меня тоже.

От удивления у неё широко раскрылись глаза — похоже, в своём воображении она рисовала насыщенную и разнообразную сексуальную жизнь! А я повторил предупреждение:

— Думаю, меня скоро переведут куда-нибудь. И мы не сможем продолжить. И может быть даже, больше никогда не увидимся…

Она не стала спрашивать, «почему» — похоже, самым важным было моё предложение как таковое, а что потом — да какая разница? Я тоже так думал.

И когда, после второго раза, мы лежали, обнявшись, я был очень рад, что всё-таки сделал это, решился, послушал свою интуицию, свои желания. Не стал ломать голову над тем, как это будет выглядеть со стороны, что будет, а чего не будет.

Всё важное уже состоялось.

— Значит, ты ни с кем… Здесь… — робко начала она — и смущённо замолкла.

— Нет, — я нежно погладил её по плечу, а потом крепко прижал к себе. — На «Тильде» ни с кем. Кроме тебя.

— А я думала…

— Я понимаю.

Она тихонько рассмеялась.

— А я себе такое насочиняла! Ты не представляешь… И вам в спецотделе можно? Или запрещают?

Я не стал объяснять, что уже, судя по всему, не состою в спецотделе, и просто ответил:

— Нам всё можно. Если хочется.

— Понятно, — она хотела добавить что-то ещё, но прервала себя.

Я терпеливо ждал продолжения, запоминая, как она пахнет, как дышит, её вес, прикосновение её кожи к моей коже. Щека — напротив сердца, живот — чуть пониже моего живота. Её грудь тихонько вздымалась, и я старался дышать в одном ритме с ней.

Мне давно не было так хорошо. Может быть, вообще никогда.

— А тебя не будут искать?

Она смотрела в сторону моего альтера, который я выключил и засунул под сброшенный комбо, когда раздевался. Даже если мне кто и звонил, я не мог этого знать и тем более не мог ответить. И это не волновало — совсем!

— Для этого им придётся прийти сюда.

Я представил, как Глава Станции вламывается в блок Бидди и вытаскивает меня из постели. Нет, вряд ли она будет заниматься этим сама — пришлёт кого-нибудь. Например, Нортонсона. Или Ирвина Прайса — независимого журналиста на побегушках.

— А почему ты… ну, захотел?

Хотел бы я точно знать!

— Узнал, что могут перевести, — просто ответил я. — Подумал, что не знаю, что будет дальше. Это очень похоже… Со мной уже было такое — когда меня везли на «Тильду». Это немного похоже на смерть.

Она затаила дыхание.

— Нет, это не страшно! — я утешающе погладил её по голове. — Просто когда знаешь, что скоро расстанешься со всем, нет времени бояться. Потому что всё равно потом останутся только воспоминания. Надо успеть всё, что не смог или не успел. И я подумал о тебе…

Я почувствовал, как дрогнула её щека — она улыбалась.

— Подумал, чего бы мне хотелось, и вспомнил о тебе, — запинаясь, закончил я. — Надеюсь, ты не обижаешься. Потому что я могу не вернуться…

— Я знаю, — она приподнялась, задрала голову. — Ты же предупредил, и я согласилась. Даже если это один раз, всё равно. Спасибо!

— Ну, что за глупости! — я вновь притянул её к себе, заставил лечь. — За что ты благодаришь? Это я должен благодарить… что ты согласилась. Ты имела полное право отказаться!

— Это потому что я не хотела беспокоить тебя? — уточнила она, продолжая обдумывать «почему я».

— Не знаю… Я же говорю: не знаю! Просто подумал о тебе. Когда нечего терять, ничего не страшно! И можно всё…

Она рассмеялась, голос её звучал как стеклянный колокольчик. Не удержавшись, я присоединился к её смеху.

— Это так здорово! — она высвободилась из-под моей руки и села рядом на постели. — Обалденно!

— Что именно?

— Всё! — и она взмахнула руками, очерчивая круг — и имея в виду весь мир.

Я закрыл лицо ладонью. Тяжёлые мысли, отступившие в процессе того, чем мы занимались, вновь вернулись в мою голову, и расслабиться уже никак не получалось. Кетаки, станция, Туччи, Елена Бос…

— Хорошо, что кому-то хорошо!

Она вновь принялась целовать мои ключицы.

— Щекотно…

Прикосновения губ сменились прикосновениями языка.

— Рэй, а можно я…

— Что?

— Ну…

Вздохнув — преувеличено тяжело — я перевернулся на живот.

— Смотри.

Следовало ожидать этой просьбы. Я не обижался. На её месте я бы тоже попросил показать!

Любопытство — неотъемлемый спутник живого разума. «Кстати, надо навестить того камилла и рассказать про то, чем закончились мои поиски. Про остальное, пожалуй, рассказывать не стоит, а то ещё увидит закономерность в человеческом поведении…»

Тем временем она склонилась над моим затылком.

— О-о-о! А тебе не страшно?

— Что?

— Ты не боишься?

— Кого?

— Ну, например, меня.

— А ты хочешь меня отключить?

— Конечно, нет!

Я почувствовал прикосновение губ на шее, ещё и ещё.

Ближе и ближе.

«Бип! Би-и-ип! Бип! Би-и-ип! Бип! Би-и-ип! Бип!»

— Ой! Я не хотела! Прости!

Она отпрянула, а я засмеялся. На самом деле она хотела — было интересно проверить, что получится. Как там их назвал Франц? «Пушистики»? Ну, очень любопытная девушка!

— Всё нормально.

— Ужас на самом деле, — она опять склонилась над моей головой, провела пальчиком рядом, снова включив предупреждающий сигнал. — А тебе не было больно?

— Конечно, нет! С анестезией же ставили.

— А как это было?

Я попытался вспомнить. Не получилось. Я помнил тот день, когда мы узнали о бунте «бэшек». Как обсуждали потом — поначалу число жертв и причины срыва, потом — перспективы технологии и нашу дальнейшую судьбу. Мы волновались, не зная, что будет, и ожидали худшего: утилизации.

Проверки комиссий были настолько утомительными — и унизительными — что решение о «кнопке» было воспринято с некоторым облегчением. Лучше так, чем непонятно как. А вот сама операция сгладилась из памяти.

— Ничего особенного. Лёг на кушетку, заснул, проснулся. Всё.

Она печально шмыгнула носом.

— А зачем ты стрижёшься? Тебя заставляют?

— Никто меня не заставляет! Просто не люблю, когда длинные волосы.

— А если ты отпустишь их, то не будет видно! — она обвела кнопку пальчиком.

Вот и Кетаки говорила о том же — в первый день нашего знакомства. Ей тоже хотелось скрыть моё отличие? Чтобы я выглядел как человек? А зачем? Так или иначе, с Бидди мне было намного легче, потому что она ничего не решала в моей судьбе. Она просто была.

Я чувствовал движения её пальцев и тела тоже — и это было до невозможности приятно! Но я совсем не волновался по поводу кнопки. Наверное, потому что доверял ей. Да и не смогла бы она сделать что-нибудь такое — для неё даже в шутку любые угрозы были неприемлемы. Это же не Ядвига!

«Бип! Би-и-ип! Бип! Би-и-ип! Бип! Би-и-ип! Бип!»

«Альтер, наверное, разрывается», — рассеянно подумал я. — «Ну, и пусть. Пусть поволнуется. Может, отстанет!»

— А тебе неприятно, когда я так делаю? — продолжала расспрашивать она.

— Как?

Кроме того, что она всё ещё ерошила волосы на моём затылке, заставляя кнопку «петь» без перерыва, она уселась на меня верхом, так что я чувствовал прикосновения не только кончиков её пальцев.

— Ну, так.

— Делай, что нравится! А я пока посплю, — и изобразил храп.

— Что-о-о?!

Её попытка развернуть меня удалась не сразу, но вскоре она была внизу — хохотала под моими поцелуями и при этом держала пальцы так, чтобы «Бип! Би-и-ип!» не прерывались. Вот ведь хулиганка!

Кажется, он не верила, что это отключение вообще возможно.

«Надеюсь, она не будет проверять! А, у неё же братья в ремонтном… Тогда точно не будет».

— Рэй!

— Слушаю.

— Рэй? Ммм… Ты…

— Я. Или ты «против»?

— Не-не, я только «за»!

— Только руку убери, ладно?

— А для тебя это не слишком? Опять?

— Ну, я же андроид.

Это вызвало у нас обоих новый приступ смеха. Что никак не остудило мой настрой, благо она всё-таки убрала пальцы, и проклятое бибиканье наконец-то прекратилось. Можно было приступать к третьему разу.

— Кажется, я влюбилась в тебя ещё больше, — призналась она, потягиваясь, и в это время дверь в комнату резко распахнулась.

Вообще-то Бидди её закрыла. И я даже проверил дополнительно — после того, как разделся. Так что открыть её можно было только по постановлению гражданского суда, или если бы логос оценил происходящее внутри как угрозу для жизни.

Или если бы сотрудник Отдела Безопасности решил её открыть — у них была такая возможность за случай экстренных случаев. Ну, как у Нортонсона.

— Вы не имеете права… — начал он, и голос у него был одновременно решительный и очень нервный.

Ему хватило секунды, чтобы оценить происходящее, после чего дверь снова закрылась.

Я посмотрел в глаза Бидди — она не отрывала от меня взгляд, сладко улыбаясь. Ей было плевать на всё — на кнопку, мой статус, на Главу Станции и весь ОБ. На то, что может произойти с нами дальше. На то, что может быть. Её волновало только то, что происходило прямо сейчас. И она была счастлива. Я — тоже.

Нос

— Значит, у вас всё хорошо… — Андрэ не стал дожидаться окончания тренировки — приступил к расспросам сразу.

Вообще, это была новость номер один не только для него.

Первой отреагировала, как ни странно (а может быть, вполне закономерно) Молли. После Ядвигиной выходки она «на всякий случай» присматривала за мной. А ещё она была лаборант-директором Западного отделения ТФ-проекта, а значит, была в курсе очень многого, включая моё «подозрительно затянувшееся» посещение блока, где проживала та самая Бидди.

Молли так горячо принялась меня поздравлять, что поначалу я даже не понял, о чём она, и смутился, потому что ожидал перевода в космические мусорщики и уже мысленно прощался с Западным сектором и вообще с «Тильдой». В связи с чем, проводив Бидди на работу, решил поужинать в скромном местечке рядом с Инфоцентром, где всегда было пусто.

Никто не должен быть меня найти! Ну, я так думал.

— Рэй, я так рада за тебя! Так рада! Ты просто умничка! — Молли, нисколько ни стесняясь, подарила мне горячий поцелуй — хорошо, хоть в щёку!

— Ты — молодец! Ты всё правильно делаешь! Не слушай никого! — она вся сияла, и я не смог не улыбнуться в ответ.

— Делай то, что хочется! Живи! Хватит быть одному! — и она обняла меня с такой нежностью, как будто я совершил нечто героическое.

«Метит», — подумал я, терпеливо принимая её ласки. — «Показывает, что она мне не чужая».

Выговорившись, Молли, наконец, оставила меня — доедать и додумывать. Но в тот момент я плохо представлял, что надо делать, потому что был уверен: всё сделают за меня. И никакие мои пожелания не будут учитываться — кого волнуют планы андроида?

До полуночи я об этом размышлял, пялясь в потолок и жалея себя. Думал о Проф-Хоффе, Чарли, и о том, что значит моя деятельность на станции для тех, кто остался на «Дхавале». Думал о том, что произошло на «Тильде» в 194-м и о том, что могло произойти, если заговор действительно был. Много было мыслей… В результате проспал, поскольку альтер был выключен, а комнатный камилл решил, что если я поздно уснул, то нет необходимости зверствовать.

Я открыл глаза, когда завтрак уже кончился, и сразу подумал о Бидди. Мне её не хватало — вот, что я чувствовал. Я уже не мог выносить своё хроническое одиночество, тем более, что теперь я отлично знал, чем его заполнить.

Она уже должна была вернуться после смены. Вчера я нашёл её совершенно случайно, по наитию: у медблока. Может быть, и сегодня она там?

Но сначала дела.

Осторожно, как будто он мог укусить, я включил альтер. Вчера я небрежно засунул его в карман, когда шёл на ужин. И смотреть не стал, чтобы не испортить своё «воздушное» состояние.

Сообщения от камрада Кетаки — шесть штук. Висят в непрочитанном. Я проверил по времени. Последнее — уже после того, как Нортонсон нагрянул меня спасать. Мы как раз выходили из Биддиного блока после продолжительного спора о том, могу я с ней пройтись или всё-таки не надо.

Извинялась? Сердилась? Я не хотел читать. Сейчас. Может быть, когда-нибудь потом. И открыл самое последнее: от доктора Утенбаевой. Наверняка что-нибудь напутственное или дежурная благодарность за работу…

[Ты где? Ты здоров? Вчера погулял — хватит!]

Я трижды перечитал запись и даже проверил дату — вдруг случился глюк, и пришло что-то месячной давности? Нет: «10 августа 191 года». Сегодня.

Не успел я окончательно запутаться, как свалилось следующее:

[Не люблю, когда мои сотрудники опаздывают без предупреждений!]

«Сотрудники»?!

Сотрудники. Она подловила меня у входа в общий зал и увела к себе в кабинет: для инструктажа. У сотрудников секс-отдела — особенно тех, чья специализация предполагает анализ прямых чувств — есть определённые обязательства, отличающие их от обычных граждан. Почти как у Администрации. И поскольку Утенбаева была моим супервайзером…

— Ты уже знаешь, что все знают? — деловито поинтересовалась она.

— Все?

— Все-все. Это нормально, не делай такое лицо! — хмыкнула она. — Помнишь, я тебя предупреждала? И про сплетни тоже?

Я кивнул.

— Как на это будут реагировать — понимаешь?

— Ревность, — с готовностью объяснил я, как будто рассказывал вызубренный урок. — Обиды вследствие утраты мной независимого статуса. Переживание выбора, совершённого не в их пользу. Переоценка отношения ввиду подтверждённой сексуальности.

В её глазах прочиталось уважение.

— Молодец! И что собираешься делать?

— Помогать пережить опыт отказа в пользу другого человека. Во-первых. И, во-вторых, показать, как включаются собственнические мотивы. Вернее, помочь увидеть, что они у них есть.

— Только не переборщи! — одобрительно хмыкнула она — и я отправился работать.

Но объяснить легче, чем сделать — мне пришлось до вечера выслушивать сердитое сопение и принимать суровые, а то и презрительные взгляды. Пара четырнадцатилетних клиенток вообще не выдержала: их хватило ровно на то, чтобы подойти к моему столику, шмыгнуть носом, развернуться и уйти, неестественно высоко задирая подбородок. Я был им благодарен: это давало мне дополнительное время на отдых.

Для девочек-подростков это оказалось суровым испытанием — что я свергся с пьедестала неприступного божества и предпочел какую-то настройщицу из промышленного отдела! Бросаясь из ярости в обиду, они в первый раз в жизни переживали эти чувства, порой пугаясь этого нового для себя состояния, порой находя в нём особое наслаждение.

Именно ради таких моментов и существовал спецотдел. Изменение моего положения пришлось как нельзя кстати: Утенбаева получила шанс обучить своих подопечных навыку «простить», «примириться» и даже «взглянуть на ситуацию под другим углом», хотя для четырнадцати-пятнадцати лет это было очень трудно, ведь они уже привыкли относиться ко мне как к чему-то неизменному…

К счастью, они это преодолели. И я тоже. Панический страх за Бидди, зародившийся поначалу, растаял без следа после того, как в первый (но не последний!) раз я предложил негодующей девочке развить её помыслы и мысленно обрисовать возможное продолжение ситуации: «Как бы ты хотела выразить свои чувства, если забыть о последствиях? Что бы ты сделала, если бы можно было всё? Как бы ты вернула всё к тому, что было раньше? Что можно сделать? И с кем?»

Они были шокированы! Они не ожидали, что вот это всё сидит в них. И растерянно спрашивали меня: «Почему я так думаю? Я же взаправду не хочу ничего такого!»

Три месяца назад я бы считал такое положение как минимум унизительным. Подыгрывать влюблённым и ревнующим девочкам! Но теперь — нет. С моей популярности всё началось, она защищала меня и поддерживала, и никуда она не делась. А это значит: я открыт для чужих чувств. Они — часть окружающей реальности. И в них не было ничего преступного!.. Пожалуй, они были самым нормальным, что может быть.

Я и вправду нуждался в этом: разобраться с другими людьми и самим собой, оценить перспективы. И просто помочь тем, кто нечаянно зацепился сердцем за моё красивое лицо, специально сделанное таким красивым. Я не могу изменить свою внешность, как они не могут выключить свои чувства. Самое разумное — найти точки для примирения и выйти из этой ситуации с минимальными потерями. И остаться друзьями.

Постепенно я начал ощущать благодарность к Леди Кетаки за то, что она перевела меня в секс-отдел. Вечером я решил написать ей, а для начала прочитать написанное вчера. Но послания были уже отозваны. Я так и не смог узнать, что она хотела сказать мне в тот промежуток времени, когда думала, что меня хотят отключить — и, главное, что написала потом, когда тревога оказалась ложной.

Странно: я в первый раз столкнулся с тем, что не могу проверить отложенные сообщения! Хотя знал, что такая функция есть, но не думал, что кто-нибудь воспользуется этим. Она обиделась? Да, наверное. Может быть, там был как-то важный вопрос, и моё затянувшееся молчание стало ответом.

Зато в альтере болталось предложение от Бидди позавтракать завтра утром вместе. И я его принял.

Была суббота, и вместо того, чтобы проходить через болезненную процедуру перевода неизвестно куда и непонятно кем, я проехался до Южного сектора, чтобы поучаствовать в «Показательном выступлении начинающих поваров». В качестве дегустатора, конечно. Восточный сектор проводил подобное действо неделю назад, теперь — здесь, и так далее по кругу, с «объединённым фестивалем», если на месяц приходилось пять суббот.

Бидди старалась посетить каждое мероприятие, чтобы наесться на неделю вперёд. При этом питалась она без затей, не переплачивая.

— Я им всем ставлю лучшие оценки, — объяснила она. — Не жалко!

Трудно сказать, узнали ли мою физиономию или уже забыли Ирвиновские передачи, но никто не беспокоил. Было весело. И вкусно, особенно крошечные пирожки с обжигающей пряной начинкой. Я тоже ставил всем максимальные оценки, хотя это и противоречило самой логике голосования и обещало мне в будущем понижение рейтинга в таблице статусов. Но я так занимал там приличное место, так что можно было не тревожиться.

Потом мы сходили на утреннее шоу, где час смотрели на распускающиеся цветы, нюхали ароматы и слушали венскую классику в живом исполнении — бесполезное занятие, на мой вкус, но Бидди нравилось. А мне нравилось любоваться на неё, когда ей было хорошо.

Позже, в спортзале, Андрэ задал свой сакраментальный и абсолютно бесполезный ввиду очевидности вопрос:

— Да, — ответил я, делая передачу Леону. — У нас всё хорошо.

Бидди сидела на трибуне — и вид у неё был такой довольный, что сомнения могли возникнуть разве что у гиперзаботливого старшего брата. Я чувствовал себя не хуже. До соревнований была две недели, впрочем, я перестал волноваться о своём опыте или силе. Я вообще ни о чём не волновался с той минуты, когда решил, вести себя так, как будто сегодня мой последний день.

[Вы красивая пара], - пришло мне на альтер после того, как я отправил Бидди на ежедневный инструктаж, а сам пошёл позировать.

[Спасибо!] — отправитель, сделавший комплимент, имел в виду несколько иное — и за такое, вообще-то, не благодарят — но отреагировать следовало, и я написал первое, что пришло в голову.

Вообще-то проблема «как правильно отреагировать» присоединилась к прочим тревогам. Как говорят, «отправилась в свободный полёт». И понимающая улыбка Оксаны, и надутые губки её подопечных, и молчание со стороны Кетаки, хотя объясниться стоило бы, — всё это больше не беспокоило. Пусть ведут себя так, как нравится! Я мог лишь изображать вежливость и делать вид, что не замечаю всех этих вздохов. Это работа доктора Унетбаевой — анализировать и делать выводы.

Конечно, им нравилось, когда я был один! Но пусть уж сами разбираются с тем, как относиться к тому, что им не нравились изменения в моей жизни. А если не получается, двери спецотдела открыты для всех. Запишем, поможем, научим.

[Не заглянешь ко мне? Очень надо!]

Весточка от Молли удивила, но ей я доверял. Наверняка какой-нибудь глупый подарок или просто выражение чувств, которых у Молли было очень много!..

— О, вот и он! — человек, встретивший меня в коридоре жилого блока, настроен был благодушно.

Но я всё равно неосознанно напрягся, потому что Макс Рейнер был полон сюрпризов. Молли, показавшись в дверях, помахала мне — и снова скрылась. Что полевой директор-тэфер делал в жилом блоке лаборант-директора? Вряд ли они говорили о работе! Может быть, они вообще не разговаривали. А может, и разговаривали — Молли как-то обмолвилась, что с теми, с кем она вступала в краткосрочные отношения первой степени, у неё было много общих тем. «И мы совмещаем».

— Привет, спортсмен, — Макс одарил меня крепчайшим рукопожатием — и потащил прочь, в сторону Лифтовой зоны. — У меня к тебе дело есть.

«Помириться с Андрэ? То есть с Францем? За сломанный нос», — рассеянно подумал я, но предпочёл промолчать, надеясь, что всё разрешится само собой. Так и получилось: в рекреации на диванчике я увидел человека, которого узнал не сразу. Потому что привык видеть его в сером с умброй. А теперь он был облачён в характерный комбо тэферских вахтовиков: оливковый с чёрными полосами и шафранной оторочкой. Макс носил такой же, и на нём это выглядело как военная форма. А вот на Нортонсоне — как маскарадный костюм.

Кажется, он это понимал. И был недоволен тем, как Рейнер распоряжается его последними минутами на «Тильде».

— Вот этот смурняга переводится к нам, — просто объяснил тэфер и задиристо улыбнулся. — А я предупреждал, что со мной будет весело. Генри, — слоило ему услышать своё имя, как бывший офицер перестал недовольно хмуриться и вновь поник, — Думаешь, если улетишь, не прощаясь, станет легче? Неа, это не работает! И мне там человек с открытой думкой не нужен. Давай, облегчайся, я подожду!

Живот

Я осторожно присел рядом, покосился на Нортонсона. Потом оглянулся проверить, как там Рейнер — но он уже куда-то ускакал. Хотя вряд ли далеко. И вряд ли мы тут просидим долго.

Следовало что-нибудь сказать — что-нибудь важное, значимое. А у меня в голове вертелась та сцена в салоне «Рима», когда я расплакался, скорбя по Чарли. И Нортонсон утешал меня, не зная, что к тому моменту он сам потерял близкого человека. Впрочем, к тому моменту у него был опыт потерь заведомо обширнее моего.

— Ты хоть с Юки попрощался? — наконец, спросил я.

Он кивнул, продолжая обнимать свой живот, как будто там что-то болело.

— Как ей теперь будет — представляешь? — спросил я и осёкся, потому что это до жути напоминало те «каверзные» вопросы, которые сам Нортонсон задавал своему племяннику Фьюру.

Дело было в бассейне. Бунт подростков уже разгорелся, но далеко не все понимали, что разумными доводами уже ничего не потушить. Если человек принимает серьёзные решения, он зачастую вполне осознаёт, чем и кем придётся пожертвовать. И когда доброжелатели начинают «спасать», объясняя, что будет потом…

— Я ей буду писать. Каждый день. Про котят, — негромко и как будто с трудом проговорил Нортонсон.

— Про каких котят? — не понял я.

— Про тех, которых отдали в ТФ. Троих раздали по секторам, а двоих отдали туда. В Проект. В Новый Купол. И она за них волнуется. Ну, я и буду…

Я облегчённо вздохнул — хоть что-то! На самом деле, отличная идея! И хороший повод для регулярного общения. «Даже если Нортонсон закрутится, у Юки будет серьёзное оправдание, чтобы начать разговор!»

Интересно, кто такое придумал — неужели сам Нортонсон? Нет, это вряд ли! Наверняка руководитель зоологического кружка или кто-то ещё из опекунов Юки. Кто-нибудь из тех, кто понимает, как им обоим это важно.

— А Брайн? — вспомнил я. — А Фьюр? Тьюр? Остальные? Ладно… — я похлопал его по колену. — Они точно не останутся одни!

Он вновь кивнул.

— Слушай, а ты… — было очень трудно подобрать слова. — Ты… Ты после…

Я должен быть об этом спросить, но я не знал, как правильно сформулировать.

— Ты давно решил? Давно начал думать о переводе?

— Давно, — ответил он. — Ещё тогда.

— Когда?

— Ну, тогда… После того, как… В сто восемьдесят девятом. Вместо того чтобы улететь в Центр. Я сначала хотел перевестись. Но Глава попросила. И я…

— Понятно. А то что…

— Ты меня извини, — перебил он. — Я не хотел вам помешать! Я просто думал, что…

— Ты не помешал. И вообще, ты выполнял приказ, — ответил я. — Она отправила тебя. Такая работа…

Он отрицательно помотал головой.

— Приказ тут ни при чём! Я бы ничего такого не делал, если бы не был уверен, что ты в беде.

— Спасибо!

Он грустно усмехнулся.

— Я ошибся.

— И это стало последней каплей? — подсказал я.

— Типа того… Я просто… Просто уже не мог после такого, — с усилием закончил он. — Я-то хотел спасти, а получилось очень плохо. Гадко! И как раз потому, что… Нельзя после такого оставаться в ОБ.

Я промолчал, и какое-то время мы просто сидели рядом, размышляя каждый о своём. Я вспоминал, как мы вместе летели на станцию, и Нортонсон защищал меня. Он… Я даже не был уверен, что являюсь героем его мыслей.

ТФ — не финал и не изгнание. Многие специалисты живут там по году, чередуя вахты, многие, как Андрэ и Франц, начинают там работать, а потом возвращаются на станцию. Много вариантов! Но если очень надо начать жизнь с нуля, то перевод на планету подходит лучше всего. Хаул Сикора, к примеру, так и поступил, оставшись в Проекте после того, как его наказание подошло к концу.

— Можно тебя попросить? — Нортонсон вдруг расслабился, перестал сутулиться и защищать себя от невидимого врага. — Как вернёшься в Восточный, ну, или раньше, передай Главе, что я не обижен на неё за тот приказ с арестом. И что было потом — тоже не её вина. Ей всё равно пришлось бы просить об этом кого-то ещё. Я как раз подходил, так что всё нормально. Хорошо, что это был я. Я сам согласился. И то, что я ухожу, это не её вина.

— Хорошо, скажу, — я лихорадочно подбирал слова, стараясь не выдать своё удивление. — Как только вернусь… А может, правда, раньше? Чтобы не тянуть?

Он пожал плечами:

— А сколько тебе осталось? Когда у вас будет игра?

— Двадцать шестого.

— Больше двух недель! Она, наверно, забудет про меня за это время…

— Не думаю, — возразил я. — Меня же она не забыла!

— Ну, ты-то никуда не уходил!

Я выразительно посмотрел на него, надеясь, что он истолкует этот взгляд удобным для себя образом. Так и случилось.

— Рэй, я, конечно, всё понимаю, — прошептан Нортонсон, осторожно выговаривая слова. — У меня не тот доступ, особенно теперь. Но, в общем-то, понятно, что есть какое-то дело, секретное дело, на которое тебя отправили.

Я изобразил смущение.

— Ну, ты же понимаешь…

— Понимаю, — согласился он. — Секретность — это важно. Поэтому никто тебя не дёргал. Глава лично мне намекнула, что не надо этого делать. Что ты занят. Не надо дёргать и даже писать. Юки разрешили, но только ей. Потому что это Юки. Я собственно, за неё и просил в тот раз… Ты же понимаешь, все будут очень рады, что ты вернёшься! Хотя нет, не все, — он нахмурился. — Ну, с другой стороны, никто не будет против, если она переведётся к нам!

Это было замечательно! Мне стоило зверских усилий сохранить нейтральную физиономию. Значит, вот что они придумали? И всё устроилось, всё совпало! Как паззлы — одно к одному! Кетаки пользуется огромным доверием, а я известен как мастер по разрешению разных щекотливых ситуаций — и с маньяком, и с «последним «бэшкой», и с бунтующими школьниками, и даже в судебном процессе отличился! Кто бы усомнился, что мой перевод в секс-отдел Западного сектора — это не прикрытие очередного дела?! Я опять кого-то спасаю, как обычно.

— Я ей передам, — пообещал я. — Про тебя и вообще. Не волнуйся…

— Спасибо. И спасибо за тот раз, — поблагодарил он.

Мы оба поняли, что он имел в виду. Но вряд ли Нортонсон понимал, что я чувствую, слыша это «спасибо». Он ведь не знал, как глубоко я залез в его прошлое и что вызнал о нём! А может, и знал. Может, ему было не жалко: он ведь и обо мне многое знал. А я не только помощник Главы Станции, но теперь вдобавок спамер и скво. Я обязан принимать такие вещи правильно и относиться к ним соответственно.

Вообще, я — андроид, что означает особый допуск к информации. Никто же не переживает, что Инфоцентр знает о человеке всё!

Ладони

[Первый ФИЛД], - ответил библиотечный логос. — [Если вы планируете приступить к изучению Базы Данных, я обязан оградить ваше место].

— Спасибо, не надо. Я не буду. Пока не буду, — закончив сеанс, я направился к выходу из библиотеки, где меня поджидала Елена Бос.

Тут как тут! Как только вызнала?

А впрочем, я уже догадывался, как и с чьей помощью.

— Поздравляю! — улыбнулась она, блеснув мелкими остренькими зубками — ну, ни дать ни взять лиса! — С возвращением!

— А чего так долго тянула? — поинтересовался я.

Она смутилась, шокированная неприкрытой грубостью, и начала оправдываться:

— Не так уж и долго! Всего два дня…

— Если ты сказать «спасибо», нужно было делать это сразу!

Она схватила меня за руку — ладони у неё были холодные и влажные, и я вывернулся, чтобы поскорее закончить это неприятное прикосновение.

— Рэй, я не могла сразу — ты же понимаешь!

— Не понимаю, — фыркнул я.

Мы стояли в Центральной зоне Западного сектора — в заведомо открытом и публичном месте. Все знали, что запись здесь велась по умолчанию. И Бос это ощутимо не нравилось: она пыталась увести меня куда-нибудь или хотя бы оттеснить. Но я с места не сдвинулся.

— Рэй, это очень серьёзный вопрос, — зашептала она, косясь на тех, кто проходил мимо. — Ты же понимаешь, я не могла!.. Сам видел, что они сделали с тобой! Тебя ведь поэтому перевели, верно? Ты сказал ей тогда? Признался, что знаешь про это дело?!

— Со мной сделали то, что должны были сделать, — объяснил я, находя особое удовольствие в том, как она нервничала. — Показали, кому будет хуже всего. По кому это ударит в первую очередь! Серьёзный вопрос, да? Не стоит он того!

— О, я смотрю — тебя переубедили! — усмехнулась она, успокаиваясь. — Ну-ну. Спасибо, что не выдал меня! Ну, что ж… Давай разойдёмся на этом, — и она повернулась.

Я схватил её за локоть.

— И что ты собираешься делать дальше?

Она картинно закатила глаза.

— То же, что и всегда. Рэй, ты сам отказался от этого дела! Я не собираюсь тебя заставлять! Да я и не могу. Безусловно, это обидно, я же очень на тебя рассчитывала! Мне бы пригодился такой помощник… Но раз ты не хочешь — что поделать!

— Будешь искать кого-нибудь ещё? — уточнил я — и получил красноречивый взгляд.

— Ты умный мальчик…

— Я — скво, — напомнил я. — Знаешь, как эта идея повлияет на кого-нибудь ещё?

— Хочешь сказать, как правда повлияет на кого-нибудь ещё? — она освободила руку и, в свою очередь, вцепилась в мою.

Теперь ей явно нравился наш разговор, а я вспомнил про Ирвина: он тоже умел выстраивать ситуацию удобным для себя образом.

— Рэй, я понимаю, что это неприятно, но… Я — журналист. Я обязана искать такие… сомнительные вопросы. Особенно, когда уверена в идее. Ты не волнуйся! Живи, как живёшь… Я слышала, ты закрутил с кем-то? Это прекрасно! Радуйся! А я буду искать свою правду. Не с тобой. С кем-нибудь ещё.

— Например, с Квартером Аямэ, — уточнил я.

— О, какие подозрения! — рассмеялась она.

— Это не подозрения. Думаешь, я не смогу это доказать?

Она прижала ладонь к груди, как будто защищалась:

— Ты всё можешь! Давай начнём! Я готова!

Я почти проиграл — не стоило поднимать эту тему! Конечно, она не боялась оглашения. Что угодно, лишь бы начать публичную дискуссию. Для журналиста это самое главное. А что потом — её это не особо волновало.

— Думаешь, тебе позволят огласить эту твою идею? Про заговор и остальное? — спросил я, увидев вдруг, где она ошибалась.

На чём проиграет.

— А кто мне сможет запретить? Администрация? — она прищурилась, почувствовав мою уверенность, но не догадываясь, с какой стороны я зайду. — Ну, пусть попробуют!

— Зачем Администрация? — я пренебрежительно усмехнулся. — Обойдёмся и без них!

— Значит, ты сам? И что ты собираешься мне сделать? Чем будешь угрожать? — поинтересовалась журналистка.

— Ничем! Не буду я тебе угрожать! И никто не будет! Просто тебе запретят поднимать эту дискуссию!

— Кто? — она не справилась с голосом, и получилось слишком громко.

На нас начали оглядываться.

— СПМ! — прошептал я, стараясь, чтобы меня никто, кроме неё, не слышал.

Кроме неё и ещё логоса, конечно.

— На основании чего?

— Да того, что твоя идея очень похожа на фобию! Не думала об этом? «Среди приезжих полно людей с проблемами» — это твоя идея? Для того, кто родился на станции, не самая здоровая мысль! Если бы ты прилетела сюда, ещё куда ни шло. Но ты здесь родилась, и даже гордишься этим, — напомнил я. — «Твоя» станция, да? И ты её защищаешь от злобных чужаков! Да ты не только плашку потеряешь…

Она молчала, не находя аргументом.

— Я тебя не выдал. Только они уже знали, что это ты… Что ты тоже в курсе этой идеи. Ещё когда ты пролезла к нам, в мою группу, чтобы всё разведать, посмотреть, послушать… Список твоих запросов — помнишь? Не только я его видел. Ты под подозрением. И за тобой начнут приглядывать, если ещё не начали. Чтобы ты больше никого не втянула. А то, что ты сотрудничаешь с камрадом Аямэ, ещё хуже. Потому что это расследование можно трактовать и как попытку сбросить соперника перед выборами. С помощью журналиста! Я путаю, или именно это вашему брату строго запрещено?

Она отпрянула от меня. Оценивающе оглядела с ног до головы. Прищурилась.

— А ты здорово вырос, за то время, пока был здесь! Просто молодец!

— Учусь, — согласился я. — А ты?

Лоб

В воскресенье у Главы Станции, как и у всех служащих, был выходной. Она могла быть где угодно, но почему-то, когда я вечером пришёл в её блок (наш блок), я был уверен, что она там, свободна и готова к разговору. И она точно знает, что это я стою у её дверей (которые не так давно были и моими). Так что я ничуть не удивился, когда дверь раскрылась до того, как я коснулся домофона.

Коридор остался прежним, и в остальных комнатах было всё так же пусто.

— Добрый вечер! — мой голос звучал смущённо.

— Добрый!

Она отвернулась от мониторного стола (я едва успел заметить страницы Базы Данных по личным делам) и указала мне на второе раскрывшееся кресло, похожее на тюльпан.

Я не знал, что у неё такое есть. Я вообще никогда не был в её комнате! Обычная комната, только стенной экран включён, раздвигая пространство. В нём неслышно плескалось море, и белел под солнцем жёлтый песок.

— Значит, я возвращаюсь? — уточнил я, решив пропустить приветствия и подводки — этому я научился у доктора Утенбаевой.

Глава удивлённо приподняла брови и расправила себе подлокотники, чтобы было удобней сидеть.

— Кто тебе сказал?

— Нортонсон. Перед отлётом. Он…

— Я знаю… А ты как думаешь?

— Я допускаю такую возможность!

— И что собираешься делать?

— Я могу отказаться, — веско заявил я — и увидел непритворную радость на её лице. — Могу остаться в Западном. Я вообще могу улететь на планету! Рейнер опять меня звал.

— О, Макс… Макс зовёт туда всех, кто ему нравится, — мягко улыбнулась она. — Коллекционер!

— Скажите, а если бы я тогда упёрся?.. Когда вы сказали, что переводите меня в секс-отдел. Если бы я сказал «нет» — что бы было?

Она потёрла лоб, как будто пыталась разгладить морщинки.

— А ты бы смог?

Мне пришлось сделать паузу, чтобы собраться с мыслями.

— Нет.

— Нет? — уточнила она, и в этот момент стала похожа одновременно на Вильму Туччи и Ирвина Прайса.

Она хотела, чтобы я сам понял смысл своих ответов.

— Нет. Не смог бы.

Она развела руками — мол, извини, но что я тут могла поделать?

Я рассмеялся, глядя ей прямо в глаза.

— Скажите, а вы ведь следите за моей кнопкой?

Она кивнула с весёлым видом:

— Да, конечно, — и прежде чем я продолжил расспросы, добавила:

— Единственный социопсихологический эксперимент, который проводят на «Тильде», это проверка адаптации андроида А-класса. Поэтому я слежу за тобой, Рэй. И не только я.

— Вот как… — пробормотал я, откидываясь на спинку кресла. — А я догадывался!

— Хорошо.

— А почему я?

— А кто ещё? Ты теперь спамер! Ты не только знаешь, что запрещено, ты теперь понимаешь, почему это запрещено. И ты согласен с этим, верно? Мы не можем нарушать права людей.

— Андроидов, значит, можно?

Она подарила мне ещё одну ласковую улыбку — и не стала отвечать.

— И что вы будете делать, если я начну проверять ту идею? У меня опять первый ФИЛД, да? Я могу. Я могу узнать всё про всех! Что вы будете делать?

Она улыбнулась ещё шире:

— Я посоветую тебе проверять не только трудных переселенцев после сто восемьдесят пятого года.

— А кого ещё?

— Например, ведущих специалистов СПМ.

Я не выдержал — вскочил с кресла и наклонился над ней:

— Что здесь происходит?!

— Ничего страшного, — ответила она как ни в чём не бывало. — Но если нам никто не помешает, годиков через десять на «Тильде» будет открыт первый университет по обучению сотрудников Социально-Психологического Мониторинга и Службы Психологической помощи. Первый вне Солнечной системы, — уточнила она.

Я вернулся в кресло — и ощутил жгучее желание закрыть лицо руками.

— Всё нормально, Рэй, — улыбнулась она. — Это всё пока ещё в проекте. Но шансы, конечно, большие — после «Кальвиса» и после тебя.

Мой недоумённый взгляд заставил её рассмеяться.

— Даже если бы не Мид, ты бы всё равно сюда прибыл! Ну, не в сто девяносто первом, так в сто девяносто третьем! Договорённости были. И даже не я их заключала. Поскольку мы собрали ведущих специалистов, было бы глупой растратой ресурсов не дать им такую игрушку!

Не выдержав, я застонал.

— Ты же не расстраиваешься?

Я расстраивался, но по другому поводу, конечно.

— Эксперимент закончен. Этот. Самый важный, наверное. И я хочу передать тебе огромное спасибо от всех и ещё извинение за последний случай. Было очень трудно упросить не беспокоить тебя. Чуть ли не каждый приходил ко мне и спрашивал, что случилось… Ты, наверное, ужасно чувствовал себя по этому поводу — думал, что тебя все забыли. Это не так. Совсем не так!

Я молчал. Рассматривал свои руки. Не мог ни о чём думать…

— Так что ты решил? — уточнила она, вежливо выждав некоторое время.

— Что? — не понял я.

— Ты вернёшься к нам, или останешься там, или переведёшься в ТФ?

Она выглядела как обычно: терпеливой, понимающей, очень доброй. И я уже не мог спросить её о том, что рассказал Ирвин Прайс. Момент прошёл. Видимо, это останется её тайной. А может быть, у меня однажды появится ещё один шанс разобраться…

— Вернусь, конечно!

— Спасибо.

— Бросьте!

— Я серьёзно!

— И я серьёзно! Хватит делать вид, что я…

— Что?

— Что вы относитесь ко мне, как к человеку!

Она не стала отвечать, я и поднялся.

— Ну, я пойду?

— Иди.

— Только можно я сыграю? В баскетбол? Я им обещал.

— Да, я понимаю. Конечно! Оставайся там до матча.

Она смотрела на меня взглядом, который я не мог расшифровать и который очень меня тревожил. Я не мог просто так уйти!

— А что, есть какая-то особая работа для меня? Когда я вернусь?

— Да, есть, — безмятежно ответила она.

— Трудная?

— Тебе решать!

— А я могу узнать, какая?

— Конечно!

Она вздохнула, как будто мы разыгрывали знакомую пьесу на сцене, и я произнёс свои реплики без ошибок, но мог постараться — и сделать это ещё лучше.

— Рэй, ты будешь должен совершить преступление, за которое тебя осудят и вышлют на планету. Навсегда.

КОНЕЦ ДЕЛА № 5
Загрузка...