Высокое напряжение

Глава 13

Андрей Михайлович Горечаев принял посетителя в своем скромном кабинете, расположенном на шестнадцатом этаже сверкающего зеркальным стеклом небоскреба, который показывали по телевизору всякий раз, когда в стране возникали очередные проблемы с электроэнергией. Сидя спиной к огромному, от пола до потолка, забранному вертикальными жалюзи окну, Андрей Михайлович строго посмотрел на вошедшего из-под нависающих седых бровей и жестом пригласил его сесть.

Посетитель с некоторой опаской ступил на пушистый ковер, отодвинул от стола для заседаний легкий металлический стул и опустился на самый его краешек, торчком пристроив на жирных коленях пухлую кожаную папку на “молнии”.

Он был грузен, гладок, далеко не стар, прекрасно одет и при иных обстоятельствах, наверное, весьма солиден и даже величав. Теперь же, однако, никаким величием от него и не пахло. Пахло от него недоумением, легким испугом и тупой трусливой решимостью врать до конца и до конца же валить все на других. Что именно нужно валить на своих коллег и подчиненных, этот индюк, похоже, еще не знал, и на мгновение Андрей Михайлович даже проникся жалостью к этому заплывшему жиром ничтожеству. “Кой черт, – подумал он, – в зародыше давя это неуместное чувство. За что его жалеть? Сам во всем виноват. Три высших образования! Обширный и безупречный послужной список! Морда, как у министра, голос, как у диктора Центрального телевидения, и при этом мозгов меньше, чем у курицы. Любой торгаш из подземного перехода на его месте сразу же сообразил бы, что дело пахнет керосином, и бежал бы от этой должности, как от бубонной чумы, а этот жирный павлин до сих пор уверен, что он – пуп земли… Да нет, – поправил себя Горечаев, пристально и неодобрительно разглядывая сидевшего на дальнем конце стола для заседаний человека. – Уверенности у него явно поубавилось. Что-то он начал чувствовать. Вот мы сейчас и узнаем, что именно…"

– Слушаю вас, – сказал он холодно.

– С-собственно, я… – с запинкой произнес посетитель. – Я, видите ли, не совсем представляю… Я по вызову.., собственно.

– Да? – подпустив в голос еще немного мороза, поднял брови Горечаев. – Фамилия?

– Моя?

– Свою я знаю. Как ваша фамилия?

– С-сидо… Простите. Иванов. Николай Изяславович Иванов.

– Так Иванов или Сидоров? – грозно спросил Андрей Михайлович, думая о том, что расставаться с таким ценным кадром будет безумно жаль: такого кретина теперь ни за какие деньги не сыщешь.

– Иванов, – нащупав наконец под ногами твердую почву, с видимым облегчением сказал посетитель. – Это меня в детстве Сидоровым дразнили. Ну, знаете;

Иванов, Петров, Сидоров…

Горечаев скорбно покивал, как будто только что подтвердились самые худшие его предположения.

– Да, – сказал он. – Николай Изяславович… А отца вашего в детстве как звали – Изей?

– П-позв2ольте, – робко возмутился Иванов. – П-при чем тут мой отец? Почему – Изей? С-славой его звали.., наверное. Я его детства, видите ли, не помню.

– А почему же тогда утверждаете, что Славой? – подозрительно поинтересовался Горечаев. – Изяслав. Я бы называл его Изей,.. Впрочем, это к делу не относится. Так по какому вы вопросу? Постарайтесь быть кратким, у меня мало времени.

Для усиления эффекта он посмотрел на часы и снова принялся сверлить окончательно потерявшегося Николая Изяславовича холодным недоброжелательным взглядом.

– А-ап… – сказал Николай Изяславович. – А-асс…

Он был готов. “Слизняк”, – подумал Горечаев и сделал вид, что спохватился.

– Ах, да, – сказал он, – Иванов… Фирма “Трансэнерго”?

– С-совершенно верно, – утирая выступивший на холеной морде пот наодеколоненным носовым платком, подтвердил Иванов.

– Прекрасно, – деловито сказал Горечаев. – На какой срок рассчитываете, Иванов?

Николай Изяславович издал горлом какой-то странный писк, прокашлялся и осторожно спросил, с перепугу позабыв заикаться:

– Какой срок?

– Ясно, что не директорства, – пренебрежительно бросил Горечаев. – Я имел в виду срок тюремного заключения, который вы рассчитываете получить за ваши художества.

Иванов громко икнул и испуганно прикрыл рот носовым платком. “Не обмочился бы он прямо тут, – с гадливостью подумал Андрей Михайлович. – За дверью – сколько угодно, но только не здесь. Ненавижу, когда в кабинете воняет. Надо бы полегче, что ли, а то ведь того и гляди в обморок грянется. Ну и слизняк…"

– Что же это вы, Иванов, – укоризненно продолжал он, не дождавшись ответа на свой риторический вопрос. – Что вы себе позволяете, разрешите вас спросить? Вы хотя бы понимаете, как эти ваши делишки отразятся на моем служебном положении.., на моей репутации, наконец? Ведь это я помог вам протолкнуть эти ваши заказы, я ручался за вас своим добрым именем.., а вы что же? Ведь там, – он многозначительно поднял палец к потолку, – там решат, что я получил от вас взятку, а то и вовсе состою с вами в доле. Такое новое, такое перспективное дело… Я в вас поверил, Иванов, а вы мне подложили такую свинью! Ведь вы преступник! Вы обыкновенный вор, Иванов, вульгарный и жадный мошенник!

– Помилуйте, – взмолился окончательно уничтоженный этим массированным артналетом липовый директор липовой фирмы “Трансэнерго”, – я совершенно не понимаю, о чем… – он снова икнул, закашлялся, с трудом сглотнул и закончил:

– ..о чем вы говорите.

– Так уж и не понимаете? – постепенно подходя к тому, что его интересовало, вкрадчиво спросил Горечаев. – Вы, директор, не понимаете, о чем я говорю?

– Н-не знаю, – промямлил несчастный Николай Изяславович. – Воля ваша, никак не возьму в толк… Заказы выполняются, график работ соблюдается.., не всегда, правда, но ведь это же очень специфичное производство! Качество работ на уровне, жалоб пока не было… Собственно, мы пока что находимся в процессе роста, и ни один из объектов еще не сдан, так что. – Нет, не знаю. Я чист перед законом.

– Надо же, какой ангел! – с грозным сарказмом воскликнул Горечаев. – Он чист, видите ли! А медь?

– Что – медь? – по инерции переспросил Иванов и вдруг застыл с открытым ртом, – Ах, медь! – с видимым облегчением воскликнул он. – Но ведь это же недоразумение! Какой-то водитель вчера пригнал прямо к нам под окна грузовик с медным проводом и стал требовать, чтобы мы этот провод приняли и оприходовали. Я так понимаю, что он просто заблудился… Требовал какого-то Бекешина, кричал, ругался. А у самого накладные на руках, а в накладных указана совсем другая организация. Какое-то 000 “Голиаф”, насколько я помню. А отправитель – фирма “Мальтийский крест”. Я о таких даже не слышал. И вы знаете, я теперь вспоминаю.” Да, точно! Водитель был какой-то странный, в рабочей одежде и весь обгорелый, перевязанный.., вот здесь… – он поднял пухлую руку и показал, где у водителя была повязка. – И грузовик… По-моему, в него стреляли. Такие, знаете, круглые отверстия. Но я-то здесь при чем? – почти взвизгнул он. – Это же ошибка! Я места себе не нахожу: все думаю, позвонить мне в милицию или не стоит… А вы говорите – мошенник, – закончил он с обидой.

– Бекешин, говорите? Это кто же такой?

– Понятия не имею… Вы знаете, это можно узнать у одного из наших менеджеров, Степанихин его фамилия. Он каким-то образом сумел разыскать этого Бекешина.., по справочнику, наверное, я не знаю-, и отправил к нему этого сумасшедшего вместе с его грузовиком.

– Послушайте, – резко меняя тему, спросил Горечаев, – кто вас принял на работу? Кто владелец вашей фирмы, вам известно?

– Я как-то… Я как-то не задавался этим вопросом, – промямлил Николай Изяславович. – Иногда по факсу приходят распоряжения… А на работу меня принимала конкурсная комиссия. Какие-то совершенно незнакомые люди, я их видел в первый и последний раз… Послушайте, – начиная приходить в себя, тонким возмущенным голосом спросил он, – что все это значит?

В чем вы меня обвиняете?

– Это вам виднее, – сухо сказал Андрей Михайлович. – Вы свободны. Ступайте и постарайтесь учесть мои замечания в своей дальнейшей работе.

Иванов безропотно встал, отвесил неловкий полупоклон и боком протиснулся в полуоткрытую дверь. Андрей Михайлович проводил его взглядом, неторопливо достал сигарету, размял ее в покрытых серебристым старческим пушком пальцах, щелкнул крышечкой настольной зажигалки и закурил, окутавшись густым облаком синеватого дыма.

Плотная портьера в углу кабинета шевельнулась, и из-за нее бесшумно выступил Палач. На его изуродованном лице застыло выражение насмешливого удивления пополам с презрительной жалостью.

– Ну и крендель, – качая головой, сказал он. – Ну и сухофрукт! Где вы такого откопали?

– Память у него хорошая, – снова окутываясь дымом, проворчал Горечаев.

– Да, – согласился Палач, – есть такое дело. И молчать он не будет. Таких колоть – одно удовольствие. Увидит решетку на окне у следователя и будет петь, пока ему пасть подушкой не заткнут.

– Вот именно, – послышалось из дымного облака.

– Так я пошел? – спросил Палач.

– Счастливо, – сказал Горечаев. – В коридоре осторожнее. Не надо, чтобы тебя здесь видели. Да, – окликнул он, когда Палач уже взялся за ручку двери, – и этого… Степанихина.

– Двойная оплата, – напомнил Палач.

– Иди, иди, – проворчал Горечаев. – Деньги заработать надо.

Палач приоткрыл дверь, осторожно выглянул в коридор, покрутил головой во все стороны и бесшумно выскользнул вон. Здесь он расправил плечи, одернул полы строгого пиджака, поправил под подбородком узел черного галстука, нацепил на переносицу темные очки и целеустремленно двинулся в сторону лифта, придав своему лицу выражение крайней озабоченности.

Лифт был набит битком. Палач вошел в него, нажал кнопку “Ход”, немного поерзал, устраиваясь, расчищая себе место среди чужих спин и животов, потом словно невзначай положил ладонь на туго обтянутое синтетикой бедро молоденькой секретарши, изнемогавшей под кипой каких-то бумаг, и прижался к обладательнице бедра поплотнее. Та повернула к нему сердитое, густо раскрашенное кукольное личико, но Палач равнодушно смотрел прямо перед собой темными линзами очков, и секретарша отвернулась, решив, по всей видимости, что прикосновение было случайным.

Выходила она на девятом, и на прощание Палач с удовольствием сдавил своей огромной ладонью ее маленькую круглую ягодицу. Такое пожатие уже никак не могло сойти за простую случайность. Девица резко обернулась, вспыхнув, как новогодняя шутиха. Палач посмотрел ей прямо в лицо и широко улыбнулся. Секретарша вздрогнула, побледнела так, что это было заметно даже сквозь толстый слой штукатурки, и торопливо устремилась по коридору прочь.

Палач вышел из лифта в просторном суперсовременном вестибюле и на всякий случай огляделся. Ему повезло: в углу, у киоска с напитками, он заметил обтянутую светлым пиджаком жирную спину и лоснящуюся от пота лысину директора “Трансэнерго” Иванова, сына Изи и Славы, Николая. Иванов копался пухлыми пальцами в пухлом бумажнике, зажав под мышкой пухлую кожаную папку. Все было ясно: слизняку требовалось успокоиться и возместить потерю жидкости, Он стоял третьим в очереди, так что время у Палача еще оставалось.

Тут ничего не нужно было изобретать, планировать или рассчитывать: на такой случай у опытного профессионала по кличке Палач имелось не менее сотни стандартных домашних заготовок. Оставалось только решить, какую из них пустить в ход в данном конкретном случае, и приспособить ее к имеющим место обстоятельствам – так сказать, подогнать по фигуре.

Он полез в бумажник и вынул из него листок бумаги, который ему вручил Горечаев еще до начала исторической встречи с сыном Изи и Славы. На листке были указаны оба адреса Иванова – домашний и рабочий, а также номера телефонов, по которым можно было найти директора “Трансэнерго”, и обоих его автомобилей – личной “восьмерки” и служебной “Волги”. Убирая листок обратно в бумажник, а бумажник – во внутренний карман пиджака, Палач едва заметно усмехнулся; судя по наличию этой бумажки, старик все решил заранее, и встреча с этим мешком дерьма понадобилась ему лишь затем, чтобы окончательно убедиться в правильности принятого решения да еще, может быть, чтобы показать Иванова Палачу.

Сделав шаг в сторону стеклянных дверей, которые вели из вестибюля на широкое крыльцо, Палач остановился и задумался. Да кой черт, решил он наконец. К чему все эти сложности? В конце концов, главное в такой ситуации – время. Если действовать умело и решительно – именно так, как привык действовать он, – все назначенные на сегодня дела можно провернуть за час. Провернуть и спокойно отойти в сторонку, наблюдая за тем, как суетятся, опрашивая свидетелей, деловитые менты.

Он отошел в сторонку и остановился перед огромным, во всю стену, зеркалом. Дожидаясь, пока стоявшая рядом холеная сука лет сорока в строгом деловом костюме с разрезом по самое “не балуй” и в туфлях на двенадцатисантиметровых шпильках закончит поправлять и без того идеально уложенную прическу, Палач усталым жестом изнемогающего от жары человека ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. День действительно выдался жаркий, кондиционеры работали на всю катушку, нагнетая в вестибюль холодный воздух, но это не очень помогало.

Бизнес-дама наконец довела свой внешний вид до совершенства, после чего удалилась, на прощание окинув расхлюстанного Палача ледяным неодобрительным взглядом. Палач не обратил на нее внимания: он наблюдал за тем, как отражение Николая Изяславовича Иванова, прижимая к толстому брюху, папку и закинув голову, хлебает из запотевшей жестянки какую-то газированную дрянь. Продолжая наблюдать за своим клиентом, Палач быстро скинул пиджак, ухитрившись одновременно незаметно для окружающих вынуть из-за пояса “ТТ”. Он небрежно набросил пиджак на сгиб руки, прикрыв им пистолет, вынул из кармана брюк глушитель и тремя быстрыми движениями поставил его на место.

Иванов двинулся к дверям, на ходу посасывая свое пойло и продолжая утираться скомканным носовым платком. Палач свободной рукой вынул из кармана расческу, пару раз провел ею по волосам, дунул на зубья, вернул расческу на место и зашагал по мраморным плитам вестибюля с прежней неторопливой целеустремленностью.

Он настиг Иванова на широких ступенях крыльца, поравнялся с ним, едва не задев свою жертву плечом, обогнул и стал как ни в чем не бывало спускаться к автомобильной стоянке. Никто из прохожих не обратил внимания на тихий хлопок, похожий на звук, который издает вынутая из бутылочного горлышка пробка.

Иванов сделал еще один шаг. В конце этого шага его ноги подогнулись, он упал, выронив папку и жестянку с остатками газировки, и покатился по ступенькам, как большой, туго набитый мешок из светлой рогожи. На спине его бледно-серого с серебристым отливом пиджака стремительно расплывалось красное пятно.

Палач не стал оглядываться. Стрелял он прекрасно и отлично знал, что в данном случае контрольный выстрел не требуется. Николай Изяславович был мертв, как шариковая ручка, еще до того, как его голова в первый раз ударилась о ступеньки крыльца. Киллер спустился на стоянку, отпер дверцу своего грязно-серого “рено”, небрежно бросил пиджак вместе с пистолетом на пассажирское сиденье и уселся за руль.

Менеджер “Трансэнерго” Степанихин вторые сутки боролся с желанием грызть ногти. Он потратил много времени и нервных клеток на то, чтобы избавиться от этой дурной привычки, и вот теперь выяснялось, что все его усилия пошли насмарку, – его так и тянуло, как встарь, запустить пальцы в рот и глодать их до тех пор, пока из-под ногтей не выступит кровь. В отличие от своего непосредственного начальника, Степанихин очень хорошо представлял себе, чем занимался в течение последнего года, и вчерашняя история с волшебным появлением под окнами офиса продырявленного пулями грузовика с медью весьма наглядно показала ему, что дни спокойной жизни сочтены и настало время платить по счетам.

Платить по счетам Степанихину не хотелось совершенно. Он дожил до сорока трех лет, ни разу не побывав в местах лишения свободы, и вовсе не стремился туда попасть, особенно теперь, когда за душой у него скопилась кругленькая сумма – не такая круглая, как у Бекешина, но все равно весьма солидная.

Сидя в своем похожем на встроенный шкаф кабине-тике, расположенном в торце коридора, Степанихин в ущерб интересам производства (помилуйте, какие там интересы? какого еще производства?) боролся с желанием грызть ногти и ожесточенно пытался заставить себя думать. К такому повороту событий он не был готов, да и кто мог предвидеть, что все закончится именно так – нелепо и неожиданно? Конечно, до вызова в прокуратуру дело пока не дошло, но вот именно пока! Уж если на сцене появилось огнестрельное оружие, – а вид вчерашнего грузовика и в особенности его водителя красноречиво об этом свидетельствовал, – то вызов в прокуратуру не за горами. Только теперь до Степанихина стало понемногу доходить, как много связанных с этой аферой деталей до сих пор оставалось вне сферы его внимания. С одной стороны, он вовсе не стремился быть в курсе всего, но с другой… С другой стороны, знай он хотя бы наполовину, что должно означать появление этого проклятого грузовика, ему было бы легче решить, как быть дальше: продолжать сражаться на стороне Бекешина, надеясь на то, что кривая вывезет, или тихо рвануть когти, прихватив все свои сбережения и все, что плохо лежит на его рабочем месте.

Степанихин был стреляным воробьем и понимал, что жадность сгубила не только какого-то никому не известного фрайера из расхожей поговорки, но и множество вполне солидных, уважаемых и широко известных людей. Поэтому, чем дольше он размышлял, тем более правильным казался ему именно второй выход. Может быть, Бекешину и удастся вывернуться на этот раз, но его везение все равно не будет бесконечным. Когда-нибудь уважаемого Георгия Яновича все равно накроют, и тогда Степанихину не миновать тонуть вместе со своим боссом.

Тонуть Степанихин не хотел, но и пускаться в бега, даже не попытавшись выяснить, как обстоят дела, тоже было как-то неловко. Сниматься с насиженного места, подвергать себя тысячам неудобств и опасностей.., а тревога вполне может оказаться ложной, и это будет означать, что он своими руками разрушил собственную неплохо налаженную жизнь…

«Позвоню, – решил Степанихин. – В конце концов, если дело швах, я все пойму по его голосу. Не первый год замужем, разберусь как-нибудь. Черта с два он меня проведет – мальчишка, сопляк, бизнесмен недоделанный…»

Он протянул руку к телефонному аппарату, чтобы снять трубку и позвонить Бекешину, и в этот момент телефон зазвонил.

Степанихин поморщился. Разумеется, Звонили по делу, но дела фирмы “Трансэнерго” в данный момент волновали менеджера Степанихина меньше всего. Пропадите, вы все пропадом, подумал он и снял трубку с твердым намерением вежливо и быстро отшить собеседника, сославшись на какое-нибудь срочное совещание у начальства.

Голос в трубке был ему абсолютно незнаком.

– Степанихин? – сказал голос. – Немедленно спускайтесь вниз. У подъезда вас будет ждать машина. С вами хотят встретиться.

– Кто? – спросил Степанихин, чувствуя нехорошую сухость во рту. Сердце громко бухнуло и пропустило один удар. “Вот оно, – подумал Степанихин. – Начинается. Сейчас он скажет: следователь прокуратуры такой-то, и это будет началом конца…” – Кто хочет со мной встретиться? Кто говорит?

– Кто говорит – не ваше дело. А встретиться с вами хочет один ваш коллега. Ему нужно обсудить сложившееся положение. Положение серьезное, Степанихин, прежде всего для вас лично. Поэтому перестаньте трепаться и спускайтесь. Подробности не для телефона, вы же должны это понимать.

– Да, – сказал Степанихин, – это я понимаю. Я уже спускаюсь. Буду через две минуты.

В трубке зачастили гудки отбоя. Несколько секунд Степанихин держал трубку в руке, глядя на нее, как на готовую к броску кобру. “Один коллега… Ясно, что это за коллега. Видимо, события продолжают развиваться, и направление этого развития таково, что Бекешина сильно припекло, раз он разводит такую конспирацию. И что это должно означать – эти намеки на мое тяжелое положение? Всех собак на себя повесить не позволю, – твердо решил он. – Это уж дудки! Я – человек маленький, знаю немного, но если меня попытаются сделать крайним, то все, что знаю, я расскажу где надо и кому следует. А кому следует? Да тому, кто расследует… Но это в самом крайнем случае. А сейчас надо встретиться с Бекешиным, попытаться уяснить для себя истинное положение дел и действовать дальше в соответствии с полученной информацией. Может быть, все и не так уж страшно. Не в таких переделках бывали, и – ничего…"

Он торопливо встал из-за стола, напялил на себя висевший на спинке стула пиджак, поправил сбившийся на сторону галстук, вышел из кабинета, запер дверь на два оборота и через две минуты, как и обещал, уже стоял на разогретом солнцем асфальте перед парадным входом в офис “Трансэнерго”.

У края тротуара, скрипнув тормозами, остановился потрепанный “рено” того непередаваемого грязно-серого цвета, который часто присущ очень старым и очень неухоженным иномаркам. Дизельный движок мерно тарахтел под неровно окрашенным капотом. Дверца “рено” распахнулась, и водитель, какой-то абсолютно незнакомый широкоплечий тип со зверской рожей и в темных очках, приглашающе похлопал по сиденью рядом с собой огромной костлявой ладонью. Степанихину показалось, что руки у этого субъекта непропорционально длинные, как у человекообразной обезьяны. “Ого! – подумал он. – Ну и типы работают на нашего Гогу! Я действительно очень многого не знаю. Это нехорошо, это надо исправлять.., если еще не очень поздно”.

Он подошел к машине и нерешительно заглянул в салон.

– Садитесь скорее, – поторопил его верзила в темных очках. Степанихина неприятно поразили его сломанный нос и уши, которые словно побывали в мясорубке. – Живее, живее, нельзя, чтобы нас видели вместе!

Степанихин помедлил еще секунду.

– Вы от Бекешина? – спросил он.

– Ну разумеется! – раздраженно ответил водитель. – Да садитесь же вы! Пулю захотели схлопотать?

Это было настолько неожиданно, что Степанихин нырнул в салон и захлопнул за собой дверцу, позабыв все вопросы, которые собирался задать.

– Какую еще пулю? – тупо спросил он. Машина, громко рыча глушителем, сорвалась с места, и Степанихин вынужден был отметить, что такой старт сделал бы честь даже некоторым бензиновым автомобилям.

– Свинцовую пулю, – любезно пояснил водитель. – За мной охотятся. За Бекешиным охотятся тоже, а в ближайшее время, скорее всего, начнут охотиться и за вами. Это все из-за того грузовика… Черт, до чего же все не вовремя! Сейчас я отвезу вас к Бекешину, и постарайтесь забыть, что вы меня видели. Договорились? Возьмите-ка на заднем сиденье сумку. Там парик и очки, наденьте. Да не кривитесь, не надо! В вашем положении выбирать не приходится. Делайте, что вам говорят!

Не отрывая взгляда от дороги, он открыл узкий ящичек слева под приборной панелью. Растерявшийся под этим натиском Степанихин послушно перекрутился винтом и полез на заднее сиденье, где действительно обнаружилась тощая спортивная сумка на “молнии”. Он потянулся за ней и вдруг ощутил правым, повернутым к водителю виском прикосновение холодного металла. Он услышал грохот и ощутил тупой безболезненный удар в голову, после которого стало темно и тихо.

…Его нашли буквально через несколько часов на краю Битцевского лесопарка. Степанихин лежал на траве лицом вниз. Правый висок его был прострелен, края раны запеклись и были обожжены выстрелом в упор. В правой руке Степанихин сжимал пистолет системы “ТТ”, произведенный в Китайской Народной Республике, – тот самый, из которого в одиннадцатом часу утра был застрелен директор “Трансэнерго” Иванов.

Когда стали известны результаты баллистической экспертизы, следственная бригада вздохнула с облегчением. На допрос была вызвана супруга Степанихина Ольга Ивановна – худосочная вертлявая бабенка весьма недвусмысленной наружности. Ее взяли в оборот, и – о чудо! – на первом же допросе выяснилось, что она состояла в интимных отношениях с начальником мужа. Она клялась и божилась, что “это” было всего два раза и что муж ни о чем не догадывался, но следствию уже все было ясно. Степанихин каким-то образом узнал об измене жены, застрелил обидчика и не придумал ничего умнее, чем пустить себе пулю в висок. История была дурацкая, но вполне обыденная. На том и порешили. Дело пошло в архив.

Бекешин проснулся в пятом часу утра и долго не мог сообразить, где находится. Под боком была какая-то бугристая и одновременно упругая поверхность, нос упирался в шершавую пыльную ткань. Голова гудела, как колокол, во рту было, как в полковом нужнике, язык распух, казалось, до размеров хлебной лопаты и был шершавым, как наждачная бумага. “Перебор, – понял Бекешин. – Что же вчера было-то?"

Он провел по телу дрожащей рукой и обнаружил, что спал одетым. Учитывая общее состояние организма, в этом не было ничего удивительного. Было бы, наоборот, очень странно, если бы одежды на нем не оказалось. Спал-то он явно не дома… А где же тогда?

Заранее стиснув зубы в предчувствии тошноты и головной боли, Бекешин перевернулся на спину и открыл глаза. Все было тут как тут, весь чертов набор постэффектов: в голове взорвалась водородная бомба, весь мир косо шарахнулся в сторону, к горлу подкатило, да так, что Бекешин испуганно зажал рот обеими руками. Он поспешно зажмурился, и перед глазами у него медленно распустились сгустки белого цвета, очень красивые на черном фоне, но тоже вызывающие тошноту.

Он снова осторожно открыл глаза. Над головой у него был низкий беленый потолок с рустованными швами. Кое-где штукатурка из швов выпала, бесстыдно обнажив шершавый серый бетон. Посреди потолка висела древняя, как “Слово о полку Игореве”, дешевенькая люстра с пожелтевшими пластмассовыми висюльками “под хрусталь”. Бекешин с трудом припомнил, что люстра называется “Каскад” и что в давно забытые времена дефицита за этими люстрами, как за синей птицей, охотились толпы осатаневших от жажды красивой жизни соотечественников.

Еще он обнаружил, что лежит на старом продавленном диване – натурально, без постельного белья, но с довольно мягкой подушкой под головой. В ногах дивана возвышался, тускло отсвечивая в предрассветных сереньких сумерках остатками облезшего лака, древний платяной шкаф – еще фанерный, с зеркалом на дверце. На шкафу громоздился какой-то пыльный хлам, дальше просматривалась застекленная дверь, которая по идее должна была вести в прихожую, а левее, под прямым углом к этой двери, обнаружилась еще одна – в кухню, где тускло мерцал синеватым огнем фитиль газовой колонки. Даже в полумраке Бекешин отчетливо видел, что обои на стенах выгоревшие, дешевенькие, с древним рисунком и что вокруг выключателя на стене темнеет неопрятное засаленное пятно.

«Это что еще за притон? – с некоторым испугом подумал он. – Куда это меня занесло?»

Он напрягся, пытаясь вспомнить подробности вчерашнего вечера, и наконец подробности эти начали проступать сквозь густую похмельную муть, как проступают очертания предметов сквозь предутренний туман.

Ну конечно! Они со стариной Филом заключили договор о дружбе и взаимопомощи, подписали в офисе трудовое соглашение.., нет, сначала они купили Филу приличные тряпки, а уже потом поехали в офис.., а еще потом они заехали в супермаркет и, помнится, набрали полные руки спиртного. Филатов не возражал, а Георгий действовал с расчетом: он не мог спокойно спать, пока не узнает, что известно старине Филу и о чем тот догадывается.

«М-да, – с огромной неловкостью подумал Бекешин, разглядывая потолок. – Провел, значит, разведку… Это я, значит, у Фила на хате. Отдыхаю после удачно проведенного прощупывания. Вспомнить бы только, нащупал я в конце концов хоть что-нибудь или нет? О чем мы хоть говорили-то?»

Он напрягся еще сильнее и вроде бы припомнил, что все у них шло как по маслу. Они даже не спорили, как это бывало раньше. Вроде бы обсуждались какие-то философские проблемы, но вполне мирно и цивилизованно… Впрочем, нет. Что-то было там такое.., про реформы. И про реформаторов, которые умерли. Н-да… Момент был острый, но потом все как-то сошло на нет, и дальше все было нормально. Фил пил, не чинясь, и вполне исправно хмелел, и они даже пели какие-то строевые песни, памятные еще с благословенных училищных времен, а потом…

А вот о том, что было потом, воспоминаний у Бекешина не осталось. Упились и упали, надо полагать… Н-да. Разведка. Тайный и незаметный сбор информации о потенциальном противнике. Штирлиц выхватил шашку и воскликнул: “Порублю, сволочи!” Эсэсовцы подумали и скинулись по рублю… Оч-чень мило.

Медленно и осторожно, чтобы резкое движение не вызвало нового приступа тошноты, Бекешин повернул голову и увидел заставленный бутылками стол, древний телевизор, на пыльном экране которого кто-то написал его, бекешинским, почерком короткое матерное ругательство, и ветхое кресло, в котором, запрокинув голову и выставив острый кадык, мирно спал хозяин этой берлоги – разумеется, тоже одетый и даже, в отличие от Бекешина, обутый. На полу рядом с креслом стояла переполненная пепельница, часть окурков из которой выпала и раскатилась по неровному щелястому полу. В воздухе вонючим туманом неподвижно стоял холодный табачный дым. Пустая скомканная картонка из-под сигарет валялась рядом, и тут же стоял пустой захватанный стакан.

«Добавлял он, что ли? – подумал Георгий. – Ну и здоровый же лось! Я просто забыл, какой он здоровенный, иначе даже и пытаться не стал бы его перепить…»

Он полежал еще немного, постепенно приходя в себя и глядя на стол, где в полном беспорядке стояли и лежали бутылки – как пустые, так и полные. Ну конечно! Топливом-то он запасался, как обычно, но, во-первых, не учел того обстоятельства, что днем уже основательно приложился к бутылке в бане у старика, а во-вторых, будь у него при себе хоть немного кокаина, даже вдвое большее количество спиртного было бы ему нипочем. Но нюхать коку при старине Филе было нельзя ни в коем случае – это разрушило бы тщательно создаваемый образ честного бизнесмена, на которого наехали тупые сибирские бандиты. Вот и результат…

"Ничего, – успокоил он себя. – Нет худа без добра. Зато на опохмелку осталось, не то что всегда… Все будет нормально”, – решил он и начал осторожно спускать с дивана ноги – сначала одну (левую, кажется), а потом другую.

Мир вокруг него снова попытался пуститься в пляс. “Стоп”, – строго сказал миру Бекешин и встал, для верности придерживаясь рукой за спинку дивана. Квартира немного покружилась вокруг него, как граммофонная пластинка, а когда она нехотя остановилась, Бекешин тронулся в путь.

Первым, что подвернулось ему под руку, была непочатая бутылка джина. Скрипя зубами от нетерпения, Бекешин с треском сорвал с нее колпачок и присосался к горлышку. “Похмельный синдром, – подумал он, становясь в позу горниста, играющего подъем. – Первый и основной признак начинающегося алкоголизма. Тоже мне, открытие! А кто из нас не алкоголик? Угадайте с трех раз. Не знаете? Хорошо, я вам отвечу: тот, кто уже помер от водки…"

Отвратительно воняющий можжевельником жидкий огонь хлынул в глотку, опалил пищевод и разлился по животу испепеляющим жаром. Бекешин закашлялся, прижимая ко рту несвежий рукав сорочки. Когда кашель отступил, он почувствовал, что понемногу оживает. Шаря глазами по столу в поисках закуски, которой там не было, Бекешин вдруг увидел среди бутылок свой револьвер – короткоствольный “ругер” двадцать второго калибра, о котором накануне так пренебрежительно отозвался Филатов. Старина Фил, конечно же, был прав, он был настоящим экспертом во всем, что касается оружия и ведения боевых действий, но на дистанции в полтора-два метра разница между “ругером” и каким-нибудь “кольтом” не так уж существенна. А если подойти поближе и пальнуть в упор и не в голову, а в кадык, к примеру… Вот в этот мощный, хрящеватый, нахально задранный к потолку и уже нуждающийся в бритье…

Нет, это, конечно, нехорошо. Нехорошо в принципе, нехорошо по определению и с любой точки зрения: с точки зрения десяти заповедей, с точки зрения уголовного кодекса, с точки зрения обыкновенной морали, наконец. Это очень нехорошо: стрелять в спящего человека, который, во-первых, ничего не подозревает и не может защищаться, во-вторых, является твоим старинным приятелем, который пригласил тебя домой и уложил, скотину этакую, на собственный диван, сам устроившись на ночь в кресле.., да ерунда это все! В человека, который ни в чем не виноват, которого ты сам по недомыслию втравил в историю, который пытался тебе помочь и при этом совершил в буквальном смысле слова чудеса, – стрелять в этого человека было очень, очень некрасиво.

«Экая я свинья”, – подумал Бекешин и только теперь заметил, что уже держит револьвер в руке. В правой. В левой руке у него была зажата бутылка с джином, и он поднес эту бутылку к губам и сделал большой глоток, не сводя глаз с мирно посапывавшего в кресле Филатова. Это смерть посапывала там, в кресле. Если только он узнает, кто стоял за всеми его жуткими приключениями, за всеми этими смертями… Бекешину уже приходилось довольно тесно общаться с ветеранами различных локальных войн, которых за последние два десятилетия началось и кончилось черт знает сколько, и он знал, что в подобных ситуациях эти люди действуют чисто рефлекторно, не успев даже подумать. “Шлепнет он меня, – подумал Бекешин с неестественным спокойствием. – Рано или поздно все кончится именно так. Он ведь не успокоится до тех пор, пока не разберется во всем до самых мелких мелочей или пока я его не шлепну. Лучший способ защиты – нападение. Старина Фил – хороший парень, но он представляет собой объективную угрозу, такую же недвусмысленную, как несущийся прямо на тебя тепловоз, и даже более реальную, потому что от него, в отличие от тепловоза, не увернешься. Интересная это, должно быть, штука – тепловоз, который охотится за тобой, персонально… Да нет, тепловоз – он все-таки по рельсам… Грузовик. Даже не грузовик, а танк. Огромный, мощный, неуязвимый, выйдет на огневую позицию и как жахнет – клочья полетят, хоронить будет нечего…»

«А про совесть мы уже все выяснили, – сказал он себе, почесывая щеку револьверной мушкой. – Да и при чем тут какая-то совесть, когда тебя, того и гляди, раздавят в тонкий блин. И нечего тут мудрить, изобретать велосипед с вертикальным взлетом, когда решение – вот оно, в руке. В правой, естественно, в левой-то у нас бутылка…»

Он снова отхлебнул джина, подумав мимоходом, что если так пойдет и дальше, то через пару минут он не сможет навести револьвер на цель, и осторожно взвел курок. Проклятая штуковина все равно щелкнула, но Филатов не проснулся.

Бекешин плавно поднял оружие и прицелился в старину Фила – как и собирался, в горло, прямо в кадык. Рука не дрожала – спасибо джину, – ив голове больше не гудело, и с желудком был полный порядок, “И все, – подумал он. – И никаких проблем. Нажать один раз, и все позади. Соберу свои манатки, надену пиджак, галстук, положу в карманы бумажник и телефон, тихонько выйду за дверь, спущусь по лестнице и сяду в «мерседес»…"

«Да-да, – сказал где-то внутри его головы незнакомый ехидный голосок, и Бекешин похолодел. – Да-да, – сказал голосок, конечно. В “мерседес”. В свой огромный, черный, сверкающий пятисотый “мерседес”. В тот самый, который всю ночь проторчал у подъезда, мозоля глаза местной шантрапе, дворникам и, возможно, даже участковому. “Мерседес” мозолил глаза на улице, а его владелец любезничал с соседкой Филатова, расчудесной тетей Машей, звенел перед ней бутылками и вообще, кажется, сделал все, чтобы его как следует разглядели и запомнили. А потом тихо шлепнул хозяина и тихо, совсем тихо ушел, совершенно никем не замеченный и не узнанный. А-а-атлично!!! Если уж на то пошло, то стрелять надо не в Филатова, а в себя. Как это было сказано у Киплинга: может быть, ты разобьешь себе голову, и в дырку войдет хоть немножечко ума… Что-то в этом роде. Маугли. Балу. Мы с тобой одной крови – ты и я…»

– О Господи, – хрипло прошептал Бекешин, прислонился задом к краю стола и основательно приложился к бутылке.

Юрий понял, что запал выгорел до конца и продолжения не будет. Притворяться спящим больше не имело смысла, тем более что у него зверски затекла шея – тоже додумался, выбрал позу… Он открыл глаза и поднял голову, сонно моргая и зевая во весь рот. Бекешин вздрогнул, – поперхнулся джином и так резко спрятал за спину руку с револьвером, что позади него со звоном повалились пустые бутылки.

– Ты чего? – спросил Юрий, когда он перестал кашлять.

– Я ничего, – сказал Бекешин. – А ты чего?

– Гм… Я? Проснулся вот, как видишь. Чепуха какая-то снилась. Будто поставили меня к дувалу и вот-вот шлепнут. И так мне от этого скучно сделалось, что не выдержал – проснулся. А ты, я вижу, уже похмеляешься? Плесни-ка и мне, а то башка чугунная, хоть ты стены ей ломай…

Он поднял стоявший подле кресла стакан и протянул его Бекешину. Георгий щедро плеснул туда джина, гадая, что должен означать этот филатовский сон. Подозрения самого неприятного свойства опять всколыхнулись в его душе, спрятанный за спину револьвер жег ладонь, и он осторожно выпустил его и легонько оттолкнул кончиками пальцев. Бутылки снова звякнули, но Филатов не обратил на это внимания: держа на отлете стакан и перегнувшись через подлокотник кресла, он рылся в пепельнице двумя пальцами, выбирая бычок подлиннее.

– С-слушай, – сказал ему Бекешин, чтобы скрыть неловкость. – Чего вчера было-то? Что-то у меня картинка засвечена…

– Да что было, – невнятно сказал Филатов, держа в углу рта окурок и чиркая зажигалкой. – Ничего особенного не было. Выпивка была, закуски не было… Я, честно говоря, сам ни черта не помню. Помню, по телефону ты с кем-то разговаривал…

– О чем? – с деланным безразличием спросил Бекешин, подавляя желание опять припасть к бутылке.

– А я откуда знаю? – не менее безразлично пожал плечами Юрий. – Позвонили тебе по мобильнику, ты ответил… Да, нет – вот и весь разговор… А! Ты просил напомнить, что тебе нужно позвонить ближе к обеду.

– Куда? – тупо спросил Бекешин.

– Ну, брат… Это тебе виднее.

Георгий задумался, все еще держа в руке бутылку, в которой теперь оставалось не больше половины ее содержимого. Кто же все-таки звонил? Неужели Горечаев? “Да, – решил он. – Позвоню Горечаеву. Он сейчас единственный человек, с которым мне есть о чем разговаривать. Даже если вчера вечером звонил не он, поговорить со стариком просто необходимо. С Филом нужно что-то делать, и делать срочно. Не нравятся мне его намеки, ох, не нравятся… С другой стороны, на него это не очень-то похоже – намеки, иносказания, хождение вокруг да около… Такой всегда был открытый, прямой, как железнодорожная шпала, и вдруг – намеки. Ведь чуть до греха не довел! Не прояснись у меня вовремя в башке, стоял бы я сейчас над свежим трупом и локти кусал…"

– Ну ладно, – сказал он. – Слушай, у тебя бритва есть? Хотя о чем это я, тебя же здесь полгода не было.;. Ну, хоть вода-то из крана течет?

– Понятия не имею, – честно ответил Юрий. Смотреть на Бекешина и тем более разговаривать с ним ему было неприятно, но он огромным усилием воли подавил в себе желание встать, взять друга Гошку за манишку и трясти до тех пор, пока он не скажет все как есть. Останавливало его только ясное понимание того, что Бекешин ничего ему не скажет, а если и скажет что-нибудь, то непременно соврет: уж если дошло до револьвера, то дело наверняка очень серьезное. Деньги – страшная сила, вспомнилось ему опять, и он залпом опрокинул в себя стакан, который все еще держал в руке.

Бритва в доме все-таки нашлась – старенькая жужжащая “Нева” с плавающими ножами, которой брился еще отец Юрия. Они побрились по очереди – Юрий молча, а Бекешин мучительно кривясь и ругаясь сквозь зубы, умылись под краном, нацепили галстуки и пиджаки и спустились вниз, где стоял “мерседес” Бекешина.

Как ни странно, машину за ночь не разобрали. Юрий забросил в багажник баллонный ключ, который всю ночь провалялся у него в прихожей, и сел за руль. Не переставая недовольно бормотать и поминутно хвататься то за голову, то за желудок, Бекешин порылся в бардачке, вытащил упаковку “антиполицая”, одну капсулу сунул в рот, а другую протянул Юрию. Юрий принял угощение, поправил под мышкой кобуру с “Макаровым” и запустил двигатель.

Его первый рабочий день на новом месте начался.