Высокое напряжение

Глава 6

В коридоре было неожиданно прохладно, сумрачно из-за темно-синей масляной краски, которой были до половины замазаны стены, и сильно пахло больницей. Чему же тут удивляться, подумал Юрий, это и есть больница, а вовсе не Дворец пионеров…

Он стоял, прислонившись спиной к холодному округлому боку голландской печки, вдыхал мертвящий больничный дух и с безнадежной тоской разглядывал противоположную стену, от которой отвалился здоровенный кусок штукатурки, обнажив квадратики дранки. Штукатурка здесь представляла собой смесь песка и обыкновенной глины, в которую не то для надежности, не то просто по недосмотру кто-то добавил соломы, – соломинки торчали из шероховатого красно-коричневого разлома, как свиная щетина. Больше здесь смотреть было не на что, если не считать неровно, с потеками выкрашенной белой масляной краской высокой двери с табличкой “Операционная” да засиженного мухами санбюллетеня, убеждавшего граждан не употреблять в пищу немытые фрукты. Юрий прочел санбюллетень уже трижды и успел во всех деталях изучить зверские волосатые хари микробов, которые, вооружившись зазубренными ножами, атаковали розовый беззащитный желудок какого-то беспечного гражданина, забывшего ошпарить кипятком яблоки перед тем, как насладиться их вкусом.

По левую руку от него коридор сворачивал под прямым углом. Юрий знал, что там, за углом, тупик, в торце которого есть окно. В углу у окна стоял огромный пыльный фикус, а под фикусом имелась шаткая деревянная кушетка, на которую можно было бы присесть, если бы там уже не сидели рыдающая Татьянка и пожилая толстая санитарка Алексеевна, которая пыталась Татьянку утешить. Глухие рыдания Татьянки и умиротворяющее бормотание Алексеевны сливались в тоскливый звуковой узор, как нельзя более уместный именно здесь и сейчас.

Потом высокая белая дверь распахнулась, и в коридор, на ходу сдирая с ладоней окровавленные резиновые перчатки, вышел хирург. На пороге он остановился, не глядя сунул ком кровавой резины на услужливо подставленный пожилой сестрой металлический поднос, устало стянул с лица марлевую повязку и повернулся к Юрию.

Хирург был молодой, худощавый и гладко выбритый. Это было немного неожиданно: Юрий был уверен, что в этой глуши работают только старики, у которых нет уже ни сил, ни стимулов бежать отсюда на все четыре стороны.

– Жить будет? – спросил Юрий.

Хирург устало вздохнул и вынул сигареты. Протянув пачку Юрию, он закурил сам, жадно затянулся несколько раз подряд и только после этого ответил:

– Не знаю. Честно говоря, шансов у него мало. Рана скверная, и крови он потерял слишком много. Правда, организм у него крепкий, но. – В общем, остается надеяться на чудо. Все зависящее от меня я сделал, а остальное в руках Божьих. Если выживет, через недельку отправим его в город, но об этом говорить пока что рано…

– В город, – повторил Юрий и невесело улыбнулся. В ту же секунду, словно вызванный из небытия его мыслями, из-за поворота появился знакомый Юрию капитан, для разнообразия наряженный в белый халат внакидку. Свою фуражку он нес в руке, а на лошадиной физиономии красовалась приличествующая случаю скорбная мина. “Сучий потрох, – подумал Юрий. – Ас оперативной работы, непревзойденный мастер провокации, рыболов хренов…"

– Здравствуй, Петр Иванович, – поприветствовал мент хирурга, недовольно покосившись на Юрия. Юрий ответил ему таким же холодным и неприязненным взглядом. – Как твой пациент, жив?

– Жив пока, – сдержанно ответил хирург.

– Пока? Ну, все мы живы до поры до времени, – заявил мент, и Юрию снова захотелось его ударить, да так, чтобы у хирурга сразу появился еще один пациент. – Так он без сознания? Или уже очухался?

– Не очухался, – сухо сказал хирург. Юрий был ему благодарен за эту подчеркнутую сухость. – Вряд ли он скоро придет в себя. Возможно даже, что он не придет в себя вовсе. Скорее всего не придет.

– Почему это? – продолжая изображать идиота, удивился капитан.

– Потому, что у нас тут не институт Склифосовского, – любезно проинформировал его хирург. – А этого парня пырнули так, что лезвие почти достало до позвоночника. Легче сказать, что у него не задето, чем перечислить внутренние повреждения. И это не считая потери крови.

– Кстати, – сказал капитан, – как насчет орудия уби.., то есть преступления?

Хирург молча сходил в операционную и вынес оттуда пластиковый пакет с окровавленным охотничьим ножом. Капитан взял пакет за уголок, поднес к глазам и длинно присвистнул.

– Знакомый ножик, – сказал он, одним глазом глядя на Юрия. – Я его у Васьки раз пять отнимал, когда он с ним по улице бегал. Допрыгался, засранец! Предупреждал я его: доиграешься… Вот и доигрался. Душегуб!

Юрий не выдержал.

– По-моему, – сказал он, – это ты доигрался, оперативный гений. Чего ты добился?

– Как чего? – мент, казалось, был искренне удивлен. – Васька себя проявил – это раз. Медь нашли – это два… Мало, что ли? Преступление, считай, раскрыто. Осталось только выловить этого гада. Без жратвы, без дороги, без денег он далеко не уйдет. Здесь не Москва, здесь надолго не спрячешься. Не медведь же он, чтобы в берлоге сидеть. Жрать захочет – объявится.

– Козел ты, капитан, – сказал ему Юрий. – Во-первых, он уже объявился, а во-вторых, что ты называешь медью? Несчастных пятьдесят метров провода? Упрощаешь, ментяра, и совершенно напрасно упрощаешь. Ты хотя бы место преступления осмотрел?

– А ты кто такой, чтобы мне указывать? – окрысился капитан, и стало совершенно очевидно, что никаких мест он не осматривал, поскольку и без того был всем доволен: вещдоки были у него на руках, главный подозреваемый фактически расписался в своей виновности, так что можно было спокойно объявлять его в розыск, а протокол осмотра места происшествия составить, скажем, завтра, когда опасный Васька уйдет подальше, а то и вовсе выдумать из головы – чего там, бумага все стерпит…

Юрий шагнул вперед и с наслаждением взял капитана за галстук. Краем глаза он заметил, что хирург, который, оказывается, все еще был здесь, предупредительно отступил в сторонку, с интересом наблюдая за развитием инцидента.

– Кто я такой? – для разгона повторил он, приближая лицо к беспокойно бегающим глазам капитана. – Даже и не знаю, кто я. Не то свидетель, не то подозреваемый… Ты же знаешь, в день аварии на ЛЭП мы с Петровичем подрались, он же тебе про это рассказывал. А на ножике этом, поверь, моих отпечатков не меньше, чем Васькиных. Я этот ножик собственноручно точил – прямо сегодня утром, как по заказу. И медь нашел не ты, а я. Может, нашел, а может, и подбросил. Как тебе такая версия, Шерлок Холмс? Все не так просто, как тебе кажется, и никогда не бывает просто, запомни это, мент.

Он выпустил капитанский галстук и брезгливо оттолкнул своего собеседника к стене. Хирург вынул из пачки новую сигарету и беззвучно похлопал в ладоши за спиной у капитана. Капитан дернул головой, поправил сбившийся на сторону галстук и нахлобучил фуражку.

– И чего ты хочешь? – спросил он как ни в чем не бывало. – Чтобы я тебя арестовал?

– Я хочу, чтобы ты вынул палец из задницы и занялся выполнением своих прямых обязанностей, – ответил Юрий. – А что касается ареста, то руки у тебя коротки.

– Коротки? – медленно свирепея, переспросил капитан.

– Коротки, коротки, – заверил его Юрий. – Даже и не мечтай. Сколько там народу у тебя под началом – пятеро? Забудь, капитан. Я тебе не по зубам. Да и не за что меня арестовывать, это даже ты должен понимать.

Капитан медленно положил ладонь на крышку кобуры, глядя на Юрия в упор. Юрий увидел, что на скулах у него ходуном ходят каменные желваки, и оскорбительно улыбнулся. Он готов был в голом виде сплясать кукарачу на пустом постаменте, что стоял на площади, лишь бы расшевелить этого угрюмого типа с лошадиной мордой. Сколько можно, в самом деле?! Хирург тихо, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания, отступил подальше.

Капитан вдруг с шумом выпустил воздух сквозь стиснутые зубы и покрутил головой.

– Ладно, – сказал он. – Это кто там хлюпает – Татьянка? Давай бери ее и поехали в отделение. Помозговать надо.

– С какой это радости? – возразил Юрий. – Сколько раз повторять: я тебе не помощник. Впервые вижу, чтобы так вели следствие.

– А здесь, браток, не Москва, – миролюбиво сказал капитан. – Здесь каждая голова, в которой хоть пара извилин имеется, на вес золота. С кем мне посоветоваться – с сержантом своим, что ли? Так он же дальше райцентра сроду не был, и “молоко” пишет через “ы”… И, хочешь ни хочешь, а помогать ты мне уже начал. Так что не корчи из себя говнюка, все равно не поверю.

У себя в кабинете капитан первым делом усадил Татьянку, запер дверь на ключ и, гремя ключами, полез в сейф. На столе возникла наполненная мутноватой жидкостью пивная бутылка, рядом легли банка кильки, черствая горбушка хлеба и прочие атрибуты импровизированного застолья наподобие захватанных стаканов и трех вилок, которые капитан, немного виновато улыбнувшись, наскоро протер каким-то протоколом. Татьянка уже перестала всхлипывать, хотя глаза у нее были красные и припухшие. От самогона она отказалась. Юрий немного поколебался, но все же выпил, закусив горбушкой, и поддел вилкой плавающую в томатном соусе кильку.

Капитан тоже выпил, крякнул и полез в ящик стола. Он расстелил перед собой большой лист бумаги, перочинным ножом расщепил надвое простой карандаш и принялся скоблить грифель на бумагу. Юрий наблюдал за его действиями с растущим беспокойством.

– Эй, – сказал он наконец, – слышь, Пинкертон, ты что это затеял? С тебя же за это твое начальство голову снимет. Я уж не говорю о том, что улику свою ты испортишь безнадежно…

– Авось не испорчу, – легкомысленно сказал капитан, ни на секунду не прерывая своего занятия. – Ты давай наливай пока что… Понимаешь, браток, сегодня пятница. Значит, пока мы этот ножик до города довезем, там уже все закроется, и откроется только в понедельник. А раз так, то и везти его туда раньше понедельника незачем. Значит, выезжаем, в понедельник с утра, приезжаем в город уже после обеда, сдаем ножик на экспертизу… До утра он там лежит… Это если повезет. Может ведь и так случиться, что лежать он там будет неделю. Потом, значит, экспертиза, потом они будут еще сутки составлять акт, потом отправят его, как водится, почтой… Да за это время тут все что угодно может произойти. А голову с меня не снимут, не беспокойся. Голову снять – дело нехитрое. А вот кого взамен меня сюда прислать – это уже, браток, вопрос.;.

Не переставая говорить, он ловко двумя пальцами взял окровавленный нож за самый кончик лезвия (Татьянка зажмурилась и торопливо отвернулась), выложил его на бумагу и продолжал скоблить грифель прямо на него. Юрий расплескал самогон по стаканам и стал с невольным интересом наблюдать за манипуляциями капитана. Густо обсыпав графитовой пылью лезвие и рукоятку ножа, тот подсунул ладонь под бумагу, осторожно приподнял и, отвернувшись от стола, сильно дунул. Потом он снова опустил бумагу на стол, опять поднял нож за кончик лезвия и внимательно осмотрел его со всех сторон.

– Интересное кино, – задумчиво сказал он.

– Ну что, светило дактилоскопии, – насмешливо сказал Юрий, – дать тебе мои пальчики для сравнения?

– Оставь свои пальчики при себе, – продолжая вертеть нож из стороны в сторону, рассеянно ответил капитан. – Никому твои пальчики не нужны. Ножик-то протерли! Ни одного отпечатка, даже смазанного!

– Это что же получается? – удивился Юрий. – Выходит, он, хоть и пьяный, а об отпечатках позаботился?

– Угу, – сказал капитан. – Нож этот всему поселку известен, а он отпечатки свои с него стирает… Забавно, правда?

– Чего это? – с испуганным интересом спросила Татьянка.

– Ничего, – сказал капитан. – Не твоего ума дело. Вон, консервы трескай. Любишь кильку в томате?

Татьянка робко кивнула и осторожно запустила щербатую вилку в банку с килькой.

– Да, – продолжал капитан, осторожно опуская нож в полиэтиленовый пакет и убирая пакет в сейф, – чем дальше в лес, тем больше дров… Это, – он кивнул на лист бумаги с остатками графитовой пыли, – конечно, не метод, но все-таки… По такой жаре, да пьяный, да побегавши, он должен был такие пальчики на рукоятке оставить, что любо-дорого глянуть. А глядеть-то и не на что. Странно это… Татьянка, а, Татьянка! Ты, часом, не знаешь, где твой Васька мог схорониться?

Вопрос был задан легким, почти шутливым тоном, но Татьянка вздрогнула, перестала есть и выпрямилась, опустив глаза в консервную банку.

– Знает, – сообщил капитан Юрию, беря в руку стакан с самогоном. – Гляди, как закраснелась! Да ты не бойся, глупая, ничего мы ему не сделаем! Видать, это не он Петровича зарезал. Вот я и хочу спросить, кому он нож свой отдал. А то, может, и потерял по пьяному делу… А?

Юрий поморщился и торопливо отхлебнул из стакана. “Ментяра чертов, – подумал он с раздражением. – Девчонка-то при чем? Ее-то зачем в это впутывать? Обманывать зачем? Эх, да что там! Мент – он и в Африке мент, а уж в тайге и подавно…"

– Не он? – с внезапно вспыхнувшей надеждой переспросила Татьянка.

– Ручаться не могу, – удивив Юрия, честно ответил капитан, – но похоже, что не он. Сдается мне, что его кто-то очень хочет под монастырь подвести. Вот мне и надо с ним повидаться, чтобы узнать, что это за гад такой у нас завелся. Ну, что скажешь?

Татьянка закусила губу. Одолевавшие ее сомнения и лихорадочная работа мысли так ясно отразились у нее на лице, что Юрий невольно улыбнулся. “Вот ведь святая простота, – подумал он. – Разве можно такую обижать? А ведь обижают, на, каждом шагу обижают. Она и родилась-то обиженной, без всякой надежды на то, что хоть когда-нибудь заживет по-человечески…"

– А он, – Татьянка кивнула подбородком в сторону Юрия, – с вами пойдет?

«Вот те на, – подумал Юрий. – Приехали… Они что, сговорились? Да не хочу я, хватит с меня, сколько, черт возьми, можно? Что я им, нанялся лбом орехи щелкать?»

Капитан покосился на него, едва заметно ухмыльнулся левой, обращенной к Юрию половиной лица и спокойно сказал:

– Пойдет, конечно. Куда ж он денется? Правда, Юрий.., э… Алексеевич?

Юрий посмотрел на него в упор, но капитан был занят тем, что ободряюще улыбался Татьянке. Тогда Юрий вздохнул, немного подвигал нижней челюстью, чтобы справиться с раздражением, и подтвердил:

– Да. Деваться мне некуда, это верно. Татьянка тоже вздохнула – длинно и прерывисто, поколебалась еще секунду и наконец заговорила.

– Как с нашего двора через заднюю калитку выйдешь, – начала она, – будет тропинка. По ней, если прямо идти, попадешь аккурат к ручью, где Петровича.., где он рыбу ловил. А примерно на полпути есть неприметный такой поворотик…

– Это к Горелой пади, что ли? – уточнил капитан.

– Ага, туда. Там старая заимка есть, Васька в ней отсиживается, когда набедокурит. Я ему туда часто еду носила, знаю…

Капитан с лязгом захлопнул дверцу сейфа, погремел ключами, запирая замок, и встал, привычным жестом нахлобучив фуражку. Поправив козырек и заученно приложив ребро ладони к кокарде, чтобы убедиться, что она расположена точно по центру, он выжидательно посмотрел на Юрия.

– Даже так? – изумился тот, бросив выразительный взгляд на бутылку.

– Допьем, когда вернемся, – сказал капитан.

– Конечно, – согласился Юрий. – Тем более что тому, кто вернется, достанется больше.

Георгий Бекешин вернулся в Москву загорелым и отдохнувшим. На следующее после приезда утро он явился в офис своей старой фирмы ровно к девяти ноль-ноль, вручил расцветшей при его появлении секретарше заморский сувенир и решительно прошествовал в свой кабинет, полный энергии и новых планов.

Его строительная фирма продолжала более или менее сносно процветать благодаря его энергии и умению вести дела. Бекешин просто не умел сидеть без дела, глядя, как живые деньги протекают между пальцев и уплывают в чужие карманы Раз уж старую фирму пришлось оставить в том виде, в каком она существовала до того, как его осенила идея заняться энергетическими сетями, то он не мог позволить конкурентам затоптать свое детище только потому, что оно ему наскучило. Тем более что в офисе новой фирмы ему было совершенно нечего делать. Там за директорским столом сидело надутое ничтожество, пустоголовый павлин с тремя высшими образованиями, не имевший ни малейшего понятия о том, на кого он работает и чем на самом деле занимается. Он разговаривал по телефону своим бархатным, хорошо поставленным голосом, он важно вносил свое солидное пузо в отделанные натуральным дубом кабинеты и, округло жестикулируя, достигал договоренностей с хозяевами этих кабинетов, понятия не имея о том, что все эти договоренности – липа и ничего, кроме липы, и что счет возглавляемой им фирмы, на который поступали кредиты и предоплата за заказы, которые никто не собирался выполнять, – просто перевалочный путь на пути переброски этих сумм за рубеж. Это было экономическое преступление в чистом виде, и Бекешин, думая на эту тему, все чаще испытывал смутное беспокойство – уж очень рьяно взялся за дело старинный приятель его отца, седоголовый Андрей Михайлович.

Впрочем, деятельность липовой фирмы требовала его непосредственного вмешательства очень редко, а доход приносила весьма ощутимый, так что бороться с тревожными мыслями было совсем несложно. В конце концов, ни на одном из документов не стояла его подпись, и только два или три человека догадывались о его причастности к этой афере. Бекешин чувствовал себя блохой, присосавшейся к шкуре динозавра: сколько бы крови он ни выпил из огромного энергетического монстра, на экономическом самочувствии огромного концерна это отразиться не могло, а значит, шансов быть обнаруженным и раздавленным тоже почти не было.

В это утро Бекешин чувствовал себя именинником. Накануне, вернувшись домой, он из чистого любопытства связался по Интернету с банком и поинтересовался размером своего личного счета. Каково же было его удивление, когда он обнаружил в разделе “Сумма” семизначное число! Конечно, он знал, что этот день не за горами, но вовсе не ожидал, что это случится так скоро. Получалось, что он действительно набрел на золотую жилу, и золото оттуда просто било фонтаном. Это был долларовый гейзер, и теперь, сидя в мягком кресле за своим просторным, идеально чистым столом, Бекешин откровенно благодушествовал.

Потом ему вдруг вспомнился лейтенант Фил, Юрка Филатов, сосед по койке в курсантском общежитии, который сейчас, ни о чем не подозревая, кормил комаров где-то у черта на рогах, лазая вверх-вниз по решетчатым опорам какой-то никому не нужной ЛЭП и натягивая провода. Бекешин хмыкнул и пожал плечами: что ж, каждому свое. У Филатова воинское звание, героическое прошлое и даже, наверное, какие-нибудь ордена – чтобы такой орел, да без орденов! – а у него, Георгия Яновича Бекешина, белый билет, деньги и блестящие перспективы. Он подумал, от каких, в сущности, мелочей зависит порой человеческая судьба: легкий поворот головы, ничтожное изменение угла зрения, и вот ты уже видишь все вещи в совершенно ином ракурсе, и оказывается, что ты смотришь вперед, в будущее, работаешь для него, уже наполовину живешь в нем, в то время как твой ближайший товарищ, не успев вовремя повернуть голову, так и остается в своем славном прошлом вместе со своими орденами, опытом ведения боевых действий и понятиями об офицерской чести.

«Ну, тут уж ничего не попишешь, – решил Бекешин. – Со своей стороны я сделал для старины Фила все, что мог. Ему нужно было затаиться на несколько месяцев, и я отправил его туда, где его не отыщет ни одна собака. Он был без гроша в кармане – я дал ему возможность заработать, причем заработать, по его понятиям, очень прилично. Семьсот, кажется, долларов в месяц – это не шутка. Такие деньги поди заработай, когда за душой у тебя ничего, кроме умения стрелять и прыгать, не числится…»

Он вспомнил, как Филатов сомневался: какой же, дескать, из меня монтажник? – и ему стало смешно. Как будто уровень профессиональной подготовки имел хоть какое-то значение… “Да ты что, Фил, – сказал тогда Бекешин, – чего ты боишься? С высотой у тебя проблем нет, а остальное приложится. Велика ли хитрость – гайки крутить…"

Было очень удачно, что лейтенант Фил оказался волком-одиночкой – без семьи, без работы, без родителей, практически без знакомых. Именно таких разыскивали по всем биржам труда и даже по вокзалам и помойкам пронырливые агенты Бекешина. Правда, идея отбора кадров именно по этому принципу принадлежала не ему, а Андрею Михайловичу. В каком-то смысле это было верно: человек, не обремененный семьей, легче переносит длящиеся по несколько месяцев командировки, да и платить ему можно не так много, как солидному, знающему себе цену, квалифицированному да еще к тому же и вынужденному кормить семью работяге. Это была, конечно, копеечная экономия, но в данном случае Бекешин был полностью согласен с поговоркой, утверждавшей, что копейка рубль бережет. Немного здесь, чуточку там – глядишь, и набежала очередная сотня тысяч, а сотня тысяч – это, дорогие граждане, уже такие деньги, которые вот так, запросто, на дорогу не выбросишь…

Бекешин перевел взгляд на стену, где в тонкой металлической рамке висела взятая под стекло художественная черно-белая фотография: закатное солнце, зубчатые силуэты поросших лесом сопок и решетчатые вышки опор ЛЭП, растопырившие железные руки. Это был своеобразный памятник его похороненной заживо выдумке, которая, как он теперь понимал, с самого начала была наивно-романтической, под стать лейтенанту Филу, этому большому ребенку с каменными мышцами. Бекешин представил себе, как должен смотреться старина Фил там, на самой верхотуре, в брезентовой робе с широким монтажным поясом, с каким-нибудь гаечным ключом в руке и со своей обычной мужественной миной, которая, кажется, намертво приросла к его физиономии. Картина получалась вполне гармоничная. Мужественная физиономия старины Фила была словно нарочно создана для таежных просторов, свежих ветров и, конечно же, гаечных ключей – куда же без них-то, в самом деле…

«Интересно, как он там, – подумал Бекешин. – Не сбежал еще? Да нет, такой не сбежит. Он как тот суворовский гренадер: принципиально не понимает, что такое ретирада, она же отступление… Если ему что-то не по душе, он будет драться до последнего, пока не сдохнет или не сделает так, как считает правильным. Орел! А что в итоге? Ни кола ни двора, даже из армии вышибли – кому-то он там в морду дал, что ли… Насчет в морду дать – это он мастер, тут ничего не скажешь. А в остальном не человек, а сплошное недоразумение. Ведь если бы его мама, земля ей пухом, не позаботилась в свое время переписать на него квартиру, быть бы ему бомжем, не иначе. Позвонить туда, что ли? У прораба наверняка должен быть сотовый телефон, вот только что я ему скажу, этому прорабу? Ведь он меня знать не знает. Сразу начнется: а кто такой, а зачем, а кто вам дал номер?.. А потом Михалыч: ты что же это, Жорик, друг дорогой, делаешь? Это кто же тебя надоумил на всю страну светиться? Думаешь, сложно разговор через спутник засечь?»

«Вот черт, – подумал Бекешин. – Не думал, не гадал, оглянуться не успел, как стал мальчиком на побегушках у старой партийной крысы. Если уж я хотел работать под чьей-то крышей, можно было выбрать местечко поспокойнее. Но ведь я же не хотел работать под крышей! Наоборот, вся эта затея возникла именно потому, что я хотел работать только на себя. Хотел зарабатывать сам и тратить сам, и сам выбрал направление работы, сам придумал план… Вот и надо было пробивать свой план самому, – сказал он себе. – Это чушь, что без него я бы не справился. С чем я только не справлялся! Справился бы и с этим. В конце концов, дал бы старому козлу на лапу вместо того, чтобы спекулировать своей фамилией. Нет, черт дернул пойти по пути наименьшего сопротивления!»

Бекешин крутанулся вместе с креслом, сделав полный оборот в левую сторону. Тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить! Не было бы хуже, а с тем, что есть, как-нибудь справимся. И не надо портить себе настроение, сгущая краски и нагнетая атмосферу. Не надо, не надо и не надо! Все хорошо и обещает быть еще лучше. Процент с рубля – копейка, а с миллиона – десять тысяч. Миллион в швейцарском банке, свободный миллион, о котором никто не знает, который лежит себе в темноте и потихонечку растет, как гриб, как плесень, как самостоятельное живое существо, от которого можно время от времени отщипывать по кусочку, не причиняя ему никакого вреда, – это ли не повод для оптимизма!

Он потратил полдня на то, чтобы вникнуть в дела фирмы, которая когда-то была его любимым детищем, а теперь превратилась в обыкновенное прикрытие. С некоторым удивлением Бекешин вынужден был признать, что, несмотря на изменившийся статус, фирма за время его отсутствия сделала некоторые успехи – еще один конкурент пал в борьбе за выгодный заказ и уполз на периферию зализывать раны, а в распоряжение Бекешина и его строителей поступила стройплощадка в двух шагах от центра, где предполагалось возвести торгово-развлекательный комплекс. Одобренные еще до отъезда проекты тоже развивались без отклонений от намеченного плана, и за полчаса до начала обеденного перерыва Бекешин с назидательным видом сообщил своему заместителю, что хороший руководитель тот, без которого фирма работает так же и даже еще лучше, чем в его присутствии. После этого он расхохотался и предложил заместителю пропустить по рюмочке, от чего тот, будучи человеком общительным и компанейским, отказываться не стал.

Проводив заместителя, Бекешин собрался уходить. Он намеревался заскочить в одно уютное местечко, где подавали умопомрачительное мясо по-бургундски, пообедать там и вернуться, чтобы закончить кое-какие дела, требовавшие его личного вмешательства. Выйдя на улицу, он уселся за руль своего “пятисотого”, и тут у него в кармане мелодично запиликал телефон.

– Слушаю, – недовольно сказал он в трубку, уверенный, что звонит субподрядчик, еще до его отъезда в отпуск повадившийся изводить его звонками по самым ничтожным поводам. То у него лопалась какая-нибудь труба, то в очередной партии панелей обнаруживался брак, то ломался бульдозер – новенький, черт бы его побрал, с иголочки, мощнейший и надежнейший японский “камацу”… Бекешин десять раз объяснял ему, что он не сантехник и не автослесарь, что занимается он совсем другими вопросами – например, решает, с кем из субподрядчиков стоит сотрудничать, а кого следует гнать пинком в известное место, – но проклятому недотыкомке все было как с гуся вода: он благодарил, извинялся, а на следующий день звонил опять, чтобы сообщить о возникших трениях с экологической полицией. Причем время для звонков выбирал, как нарочно, самое неудобное. Однажды он позвонил ночью и сообщил, что неизвестные злоумышленники взломали инструментальную кладовую на строящемся объекте и унесли два электрорубанка, отбойный молоток и пневматический пистолет для забивания дюбелей в бетонные стены. Бекешин, у которого в тот момент гостила женщина и который как раз возился с мудреной застежкой ее бюстгальтера, извинившись перед дамой, покрыл субподрядчика семиэтажным матом, чем привел свою гостью в благоговейный восторг. С тех пор этот идиот не звонил до самого отъезда Бекешина, и вот теперь, похоже, все начиналось с начала. “Гнать, – подумал Бекешин. – Плевать, что берет недорого и строит на уровне мировых стандартов. Гнать взашей, чтобы духу его не было на пушечный выстрел от меня и моей фирмы…"

Впрочем, звонил вовсе не субподрядчик, а Андрей Михайлович. Услышав знакомый голос, Бекешин быстро вспомнил, какое нынче число, и понял, что этого звонка следовало ожидать: настало время вплотную заняться всеми этими проводами, опорами и трансформаторами. В основном, конечно, проводами, поскольку спрос на цветные металлы падать пока не собирался, а где спрос, там, как известно, и предложение-Андрей Михайлович в свойственной ему дружеской и одновременно покровительственной манере осведомился, как Жорик провел отпуск, выразил надежду, что теперь тот полон сил и желания работать, и намекнул, что было бы недурно встретиться по интересующему их обоих делу. Георгий понял, что его мясо по-бургундски сегодня придется есть кому-то другому, и выразил свою готовность встретиться со старшим партнером в удобное для него время в любом названном им месте.

Встреча была назначена в ресторане гостиницы “Украина”. По мнению Бекешина, это была чертова дыра – слишком большая, слишком старая, многолюдная и напрочь лишенная не только шика, но и какого бы то ни было уюта. У Андрея Михайловича, однако, были свои понятия о красоте, уюте и шике, сформировавшиеся, судя по всему, еще в те времена, когда по берегам Москвы-реки прогуливались динозавры. Перевоспитывать его было уже поздно, а спорить, во-первых, не совсем удобно, а во-вторых, попросту лень. В конце концов, встретятся они вовсе не для того, чтобы слиться в гастрономическом экстазе…

Разумеется, припарковаться возле “Украины” оказалось практически невозможно. “Трах-тарарах, – бормотал Бекешин, высматривая свободный пятачок асфальта в сплошном ряду стоявших у обочины машин, – сколько в этом городе бездомных и голодающих!"

Он увидел плоский черный багажник, далеко выступавший из ряда припаркованных машин, и узнал его с первого взгляда. Перед гостиницей стоял правительственный “ЗИЛ” образца середины восьмидесятых. Смотреть на номерной знак не было нужды: в Москве осталось не так уж много этих древних монстров, и на одном из них ездил Андрей Михайлович. Бекешин по этому поводу не раз думал, что старик купил эту машину неспроста: в свое время он, по всей видимости, просто не успел дослужиться до персонального лимузина и вот теперь наверстывал упущенное, причем приобрел не какой-нибудь “кадиллак” или “крайслер”, а именно “ЗИЛ”, по которому сох всю свою сознательную жизнь…

Андрей Михайлович уже сидел за столиком и даже успел, оказывается, сделать заказ. Бекешин издалека разглядел стоявшие на столе блюда и незаметно поморщился: старик был в своем репертуаре. Столичный салат – две порции, котлеты по-киевски – опять же две порции и, конечно же, графинчик водки. “Черт возьми, – подумал Бекешин. – Опять придется жрать это дерьмо. Как на Седьмое ноября, честное слово… В следующий раз в лепешку расшибусь, а приеду раньше его. Он у меня будет жрать лягушачьи лапки и улыбаться, старый кнур…"

Заметив его, Андрей Михайлович улыбнулся краешками губ и тут же подчеркнуто посмотрел на часы. Георгий издали развел руками, одновременно отвесив шутовской полупоклон.

– Виноват, виноват, – нараспев проговорил он, подсаживаясь к столику. – Проклятые пробки, по городу положительно невозможно передвигаться… Да пока припарковался… Вы ведь пол-улицы заняли своим бронепоездом, так что не обессудьте. Ммм, какая прелесть! – восторженно воскликнул он, озирая заставленный тарелками стол и плотоядно потирая ладони.

– Налегай, – с улыбкой сказал Андрей Михайлович, – Твой организм нуждается в усиленном питании. А здесь единственное место в городе, где можно поесть по-человечески.

Бекешин замаскировал почтительной улыбкой рвотный позыв и наполнил рюмки – сначала Андрея Михайловича, потом свою.

– Пробки, – задумчиво продолжал Андрей Михайлович. – Пробки, загазованность, проблемы с парковкой, бандиты, демократы, люмпены… Ты заметил, что в Москве постепенно становится невозможно жить? Работать, делать деньги – да. А жить невозможно.

Бекешин вежливо и неопределенно подвигал бровями и разрезал котлету, привычно стараясь уберечь манжеты от брызнувшего из нее масла.

Андрей Михайлович хлопнул рюмочку водки. Глаза у него замаслились, голос сделался низким и бархатным.

– Настало время поработать, Жорик, – заявил он. – Тем более что ты, как я понял, хорошо отдохнул и просто рвешься в бой.

Бекешин снова промолчал, ограничившись неопределенной гримаской и сделав вид, что увлечен салатом. Он был согласен работать на старого упыря, но танцевать вокруг него не собирался, хотя и видел, что его поведение порой коробит Андрея Михайловича.

– Итак, – продолжал старик, с непринужденной грацией опытного полевого хирурга разделывая котлету, – принципиальная договоренность с нашими зарубежными партнерами достигнута. Осталось лишь доставить им товар. Организацией переброски придется заняться тебе. Ты как-то говорил, что у тебя есть знакомства на таможне…

Это была чистая правда, но Бекешин не удержался от хулиганской выходки – слегка пожал плечами и развел в стороны вилку и нож. Андрей Михайлович задержал вилку с насаженным на нее куском котлеты на полпути к раскрытому рту, строго посмотрел на Бекешина и сказал:

– Не понял. Что означает сия пантомима?

– Да ничего не означает, – сделав глоток из фужера с минералкой, легко ответил Бекешин. – Знакомства, знаете ли, знакомствами, но все течет, все изменяется… Не обращайте на меня внимания, Андрей Михайлович. Я сегодня в игривом настроении – после отпуска, надо полагать. Никак не войду в колею. Так что там с нашей медью?

– Медь возьмешь на складе, – после короткой паузы сказал Андрей Михайлович. – Документы будут готовы через два дня, так что позаботься о транспорте.

– Простите, – перебил его Бекешин, – почему, собственно, на складе? Планировалось ведь реализовывать старый провод, снятый с линий в ходе реконструкции…

– Погоди, – сказал старик. – Опять ты за свое! Как маленький, ей-Богу… Давай-ка еще раз – в последний раз! – договоримся о терминах. Давай определимся, чем мы занимаемся. Либо мы делаем деньги, либо проводим, как ты выражаешься, реконструкцию. Меня лично твои ремонты абсолютно не волнуют. Со мной связались заказчики и спросили, могу ли я срочно предоставить в их распоряжение сто тонн медного провода в бухтах. Что я мог им ответить? Разумеется, я ответил, что могу, но что это будет стоить денег – хороших денег, настоящих. Пока твои ремонтники наберут сто тонн отработавшего провода, ты поседеешь, как я, а я и вовсе сыграю в ящик. И потом, у нас покупают не лом цветных металлов, а именно провод – как изделие. В бухтах. В фабричной, так сказать, упаковке. А ты предлагаешь мне подсунуть заказчикам какой-то смотанный вручную утиль. Несолидно, Жорик! Утиль прекрасно полежит у нас на складе, дожидаясь ревизии. Ревизорам-то какая разница – хранится он в бухтах или навалом?

– Да? – с сомнением переспросил Бекешин. – Ну, я даже не знаю…

– А тебе и не нужно ничего знать, – возвращаясь к своей котлете, заявил Андрей Михайлович. – Меньше знаешь – лучше спишь. Соглашение уже подписано.

– Но подождите… Как же так? Сто тонн… Да откуда у нас столько утильного провода? Мы же распродали все запасы!

– Ну, так уж и все… Скоро придет груз из Сибири, там, насколько мне известно, тонн десять наберется.

– Но ведь этот груз уже прошел по документации – Ну и что? Его, знаешь ли, похитили местные бандиты. Следствие ведется, шансов на то, что провод найдут, никаких, так что все в ажуре.

– Не понял, – сказал Бекешин, начиная чувствовать, что выбрал время для отпуска не совсем удачно. – Как похитили? Какие бандиты?

– Я же говорю – местные, – подливая Бекешину водки, с улыбкой повторил Андрей Михайлович. – Настоящие разбойники. Просто звери какие-то! Представь себе, проникли на подстанцию, застрелили прораба и включили ток как раз в рабочее время, так что работяги наши погорели все до единого. Невелика потеря, конечно. Даже наоборот – тысяч сто мы сэкономим только на их зарплате… Прорабскую со всей документацией сожгли, медь украли и склад сожгли тоже, так что неизвестно, сколько ее там было, этой самой меди… Может быть, как раз сто тонн, а?

– Да, – согласился Бекешин, вдруг обнаружив, что не слышит собственного голоса, – ловко. Ловко это у вас получается…

Он хотел было выпить, но рука, сжимавшая рюмку, так дрожала, что ему пришлось отказаться от этой затеи. Вот тебе и романтика таежных просторов, она же песня проводов… Привет, старина Фил. Как тебе живется в загробном мире?

Это было довольно странное ощущение: как будто проснулся утречком после хорошего секса, взглянул на свою партнершу и увидел, что переспал с… С кем, собственно? С крокодилицей? Да нет, жидковата крокодилица против уважаемого Андрея Михайловича. Пожалуй, не с крокодилицей, а с самой Смертью – классической бабулей в черном балахоне, с косой в одной руке и песочными часами в другой. Повернул голову и увидел на соседней подушке оскаленный череп, облепленный редкими пучками мертвых обесцвеченных волос…

– Ловко, – повторил он.

– Что-то не так? – подняв голову с идеально уложенной волнистой седой шевелюрой от пиалы со столичным салатом, искренне удивился Андрей Михайлович.

– Представьте себе, – постепенно приходя в себя после пережитого шока и так же постепенно наливаясь холодной злобой, процедил сквозь зубы Бекешин. – Представьте себе… Уж если вы решили втянуть меня в уголовщину, то могли бы, как минимум, предупредить.

– Во-первых, ты был далеко, – спокойно сказал Андрей Михайлович, – а это не телефонный разговор. А во-вторых, я ведь тебе уже говорил: меньше знаешь – лучше спишь, И потом, я ведь тебя предупредил. Вот только что. При первом же личном контакте, заметь. Да перестань ты трястись! Снявши голову, по волосам не плачут. Беспокоиться не о чем. Работал настоящий профессионал, так что все будет в полном порядке.

– Черт, – сказал Бекешин. Солнечный день прямо на глазах потускнел, и от переполнявшего его еще полчаса назад оптимизма не осталось и следа. Старый упырь мертвой хваткой взял его за глотку. Ах, не стоило, не стоило связываться с ним! И ведь обратного хода, скорее всего, нет. Андрей Михайлович наверняка позаботился об этом, обставив своего младшего партнера со всех сторон ловушками и волчьими ямами.

«Теперь так будет всегда, – понял Бекешин. – Так или даже еще хуже. Скоро эта тварь начнет посылать меня за пивом, а то и купит мне проездной билет на трамвай – по карманам лазить в часы пик…»

– Черт бы вас побрал! – перестав сдерживаться, с ненавистью сказал он. – Что же вы творите, а? Вы же их всех убили!

– Это были подонки, – холодно и спокойно ответил Андрей Михайлович. – Люмпены, шваль… И потом, убили, к сожалению, не всех. Один уцелел, но это ненадолго. А в тебе я ошибся…

– Уцелел? – переспросил Бекешин, не обратив внимания на последнюю фразу партнера, в которой содержалось грозное предостережение. – Уцелел?

– Чистая случайность, – лениво откликнулся Андрей Михайлович. – Можно сказать, чудо. Как-то ухитрился в последний момент спрыгнуть с опоры. С пятидесяти чертовых метров, представляешь? И – хоть бы что.

Бекешин закрыл глаза. “Ну вот, – подумал он. – И кто мне скажет: радоваться теперь или трястись от страха? Пожалуй, трястись было бы умнее…"

– Его фамилия Филатов, – без намека на вопросительную интонацию сказал он.

Андрей Михайлович удивленно поднял брови.

– Кажется, да. А откуда, собственно?.. Бекешин перебил его.

– У вас… – он запнулся, помедлил и поправился:

– У нас. Да, у нас. У нас проблемы, Андрей Михайлович. Большие проблемы.