Вьюга (ёфицировано)

VII

Воевода и сотник пробирались к хоромам по заметённой свежим снегом тропе. Молчали. На душе у обоих было неловко. Придя домой, скинув шубы, сразу сели за стол и взялись за водку. Вскоре захмелели, взбодрились. Воевода сказал:

— Ну и задал ты мне работёнку, сотник! Век буду помнить. Бывало — казнил воров, сёк виноватых людишек. Но такое — не приведи господи. Страшно!..

— Государеву изменнику и поделом! Жалеть его нечего. А воеводе слюни распускать не к лицу. Али ты не муж?

— Муж-то муж, а всё-таки…

— А ведомо тебе, воевода, как Ивашко Болотников дворян казнил? Ведомо, как над знатными людьми надругивался? Одних велел утопить, других вёз в Путивль для казни, иных велел сечь плетьми, а опосля полуживых с позором отправлял в Москву. Государя пресветлого Шубником звал! А сколь велику смуту учинил по градам и весям!.. Жалеть ли такого изменника?

— Зло он учинил великое, верно, — согласился воевода, опасаясь продолжать разговор на щекотливую тему. — Скорей бы с ним кончать вовсе…

— Погодим. Пускай помучается, — сухо вымолвил Петрищев. — Пусть ему глазницы огнём пожжёт!

— Лют ты, сотник, да, видно, служба у тя такая…

— Государева служба: пасти надо царский трон от лихих людей. Они люты, а мы лютей! Иначе нельзя.

Вскоре воевода уснул за столом. Сотник сидел на лавке, раскачиваясь и что-то бубня себе под нос. Из покоев вышла хозяйка, заспанная, небрежно одетая. Кофта на груди не застёгнута, волосы кое-как схвачены гребнем. Она, сонно щурясь, подошла к мужу, стала его расталкивать, но бесполезно: Данила Дмитрич не поднимал головы. Хозяйка махнула рукой и посмотрела на сотника. Тот, не вставая из-за стола, потянулся к ней, хотел что-то сказать. Ульяна поспешно удалилась в покои. Сотник опять взялся за штоф.

Марфушка видела сон: узник в железах встаёт с лавки и, ласково улыбаясь, говорит приветливо:

— Спасибо тебе, девица!

— Не за что, — отвечает девушка, потупившись. Он ещё молодой, высокий, красивый, такой, каких она раньше не видывала. Голос мягок и вкрадчив:

— Хорошо ли тебе живётся?

— А житьё на житьё не приходится.

Но тут из-за её спины неслышной тенью выходит Ефимко Киса и поднимает плеть. Марфушке стало страшно. Она закричала во сне, а потом почувствовала, что кто-то будит её, тянет за руку.

Она проснулась. Перед иконой тускло горела лампада, и в её бледном рассеянном свете девушка разглядела бородатое лицо Петрищева. Дыша противным винным запахом, он шептал:

— Сойди, голуба, с печи… хочу приласкать тебя! Одарю богато! Есть у меня серебро-золото.

Марфушка с перепугу сильно ударила ногой в ненавистное бородатое лицо. Сотник отшатнулся, остановился посреди кухни, размазывая по лицу кровь из носа. А Марфушка, как ящерка, соскользнула с печи, надела валенки, накинула полушубок — и на улицу.

Темно, метельно… Ветер стал люто трепать Марфушкины волосы, полушубок, пронизывал до костей. Марфушка остановилась: Куда бежать? Беспокойно оглянулась на дверь воеводского дома и мимо приказной избы, мимо стрелецких халуп побежала к избе Косого. Жена стрельца Ониська относилась к девушке хорошо, жалостливо, и теперь, наверное, приютит, спрячет от воеводина гостя. И тут же Марфушка подумала: А вдруг гость пожалуется воеводе? Тогда высекут. Но нет, жалиться он вряд ли станет. Стыдно будет: пришёл к девке ночью, а она его ногой в харю!

Марфушка еле достучалась. Заспанная Ониська всплеснула руками и увела её в тёплую избу.

…Сотник не сразу пришёл в себя от столь решительного отпора, а опомнившись, подошёл к умывальнику и стал примачивать водой вспухший нос. Нашёл утиральник, которым пользовалась Прасковья после мытья рук, и утёр лицо. Кровь из носа перестала течь. Тихонько открыв дверь в покои, Петрищев хотел было идти в горницу спать. Но едва переступил порог, как кто-то обвил его шею мягкими тёплыми руками и зашептал на ухо:

— Зачем, миленькой, к девке пошёл? Недоумок она! С такими ли тебе валандаться?

Петрищев отвёл руки Ульяны от себя и спросил:

— А где Дмитрич?

— Улёгся спать. Я его на кровать увела. Пойдём, я провожу тебя…