VZ. Портрет на фоне нации

Послесловие

В самом начале сентября Дмитрий Быков прислал мне рукопись книги о Владимире Зеленском с просьбой сказать о ней несколько слов.

Я написал ему о своих впечатлениях сегодня утром. Думаю, что могу поделиться здесь с вами этими наблюдениями. Ведь речь идет о философском содержании новой книги, а не о личных делах.

Перед вами текст моего письма к Дмитрию (за вычетом нескольких личных абзацев).

«В первую очередь нужно сказать, что книга читается на одном дыхании. С первых же страниц Вам удается завладеть вниманием читателя и удерживать его внимание до самого конца повествования. Иногда повествование балансирует на грани развлекательного жанра, но никогда эту грань не переходит.

С другой стороны, меня не покидало ощущение, что передо мной какой-то новый жанр: смесь историософии с мифотворчеством, биографии (в солидной форме нон- фикшн) с литературным вымыслом («вымыслом» в самом благородном значении этого слова). Постепенно текст стал восприниматься мною еще и как разновидность теологического комментария (об этом — в конце письма).

Я не литературовед и мне лезут в голову избитые фразы о времени как главном герое и прочая, и прочая. Попробую перефразировать Гегеля: если философия — это схваченная в понятиях эпоха, то Ваш рассказ — эпоха, схваченная в творческом воображении. Причем творческое воображение у Вас облекается в форму документальной прозы и создает полную иллюзию реальности, ее «фактографического» изображения. Меня не покидало ощущение непрерывной игры: документальное исследование играло в «чудесную личностную историю», и мифотворчество маскировалось под беспристрастный и трезвый взгляд проницательного историка и летописца.

Текст дает читателю счастливую возможность поразмышлять вместе с Вами о событиях новейшей истории. Поразмышлять в меру серьезно, в меру иронично, в меру отстраненно и в меру пристрастно.

Когда я читал Вашу книгу, у меня все время вертелась в голове фраза Аверинцева: «Все могло быть прямо наоборот». Это я о Вашем образе Зеленского. Иногда, по ходу описания, легко поменять плюсы на минусы, героическое на комическое (и наоборот). Но Вы, разумеется, помните, кто сказал, что настоящий поэт умеет соединять трагедию и комедию. Вам это вполне удалось.

Боюсь, что к моменту публикации книги многие акценты могут радикальным образом поменяться. Вы и сами к концу повествования предсказываете для Зеленского сложные времена.

Я сам до сих пор не могу себе ответить на вопрос: а это хорошо или плохо, что президентом большой европейской страны стал комик, КВНщик, человек, совершенно не подготовленный к роли политического лидера? Особенно к роли лидера в «тяжелые времена».

До сих пор кажется, что у Зеленского получается справляться с ролью. Некоторые даже утверждают, что это как раз преимущество актера (да еще актера легкого жанра): оказаться в такое время на таком месте. В такой ситуации лучший выбор — хорошо играть свою роль.

Ведь политика изначально была связана с театром, с инсценировкой, с ритуалами, с традицией жестов и слов (в античности, Средневековье, раннем модерне). Только раньше это был «высокий штиль», величественные позы (недаром при дворе Короля-Солнце процветал балет), а с середины прошлого века политика стала превращаться в легкий (а иногда даже легкомысленный) жанр искусства. Сегодня политика – это массовое зрелище.

Скорее, скучный Шольц и безликий Сунак представляют собой исключение из правил. У Макрона красота жестов и всего отточенного профиля не в состоянии восполнить скудость личностного содержания. Нам подавай клинтонов, берлускони, трампов, джонсонов (которые борисы) и прочих шоуменов. Так почему же не Зеленский? И кто отличит сегодня игру от «реальности», маску от лица? Не знаю...

Кстати, о «Квартале» как своеобразном политическом театре Вы пишете в одном из разделов книги (по-моему, очень удачно и ярко).

Вы мечтаете о том благословенном времени, когда странами будут управлять актеры, художники и музыканты. Это своеобразная трансформация харизматической власти в артистическую. Я бы поддержал эту идею с оговорками. Когда граждане национальных государств будут настолько зрелыми, а сама роль государств будет настолько мала («минимум государства»), тогда всю государственную власть можно будет отдать актерам и художникам. Причем представителям легкого жанра.

В парламентах и госучреждениях будут происходить самые «архидурацкие» вещи (как в «Похвале глупости»), а граждане мира будут обходиться без политиков, без границ и без государств.

Кстати, подобная картина сегодня выглядит не так уж и утопично. Если верить пророкам технологической революции, политика и политическая власть действительно могут оказаться излишними. Тут бритва Оккама может сделать свое благородное дело онтологического и концептуального обрезания.

Возможно, сегодня мы переживаем последние судороги «серьезной» политики (с ее «геостратегиями», «национальными интересами», войнами и прочим музейным хламом). И тогда Зеленского можно описывать как предтечу новых времен...

Пока комик справляется с ролью политического лидера лучше, чем «настоящие» политики. Но, по моему ощущению, это очень убедительная иллюзия. При всех моих симпатиях к Зеленскому, политиков судят «по плодам». А плоды могут оказаться горькими...

Простите мое многословие. Если кратко: книга прекрасно, увлекательно и вдумчиво-философски выстраивает миф Зеленского. Но, поскольку мы находимся внутри мифа, история еще не закончена. И это обстоятельство связано с определенными рисками для книги и ее автора. Как если бы мы публично исполняли «Одиссею» еще до того, как Одиссей вернулся в Итаку. Действие не завершено. Герой еще в пути. Что с ним произойдет в каждый последующий момент повествования, мы не знаем. И возможно, во второй части романа знаки поменяются и акценты будут расставлены по- другому.

Но я понимаю, что Вы сознательно идете на эти риски. И, кстати, это придает всей книге особую привлекательность.

А теперь позволю себе несколько цитат и кратких комментариев.

Первые же предложения книги подкупают. «Прежде чем излагать чужую биографию, нужно хоть бегло коснуться своей. То есть объяснить, почему тебя вообще нужно слушать. Я опубликовал в своей российской литературной жизни около девяноста книг и среди них несколько биографий, главным образом писательских. Но читать меня стоит не поэтому».

Очень неожиданный ход (далее в тексте Вы очень хорошо обосновываете эту мысль). Но меня заинтриговало слово «нужно». Никогда не видел вещи так, как Вы их здесь описываете. Эта необходимая связь чужой биографии со своей собственной (автора и героя) никогда не была предметом анализа и подробного описания. Возможно, я ошибаюсь. Но это «нужно» здорово цепляет в самом начале книги.

«Эта книга пишется по совершенно другим причинам. Автор искренне хочет разобраться с главной тайной XXI века. Этот век за 22 года не предложил нам ничего более увлекательного. Ни ковид, ни массовое помешательство граждан России, ни поколебленная последними наблюдениями теория Большого Взрыва (оказывается, большинство дальних галактик никуда не разлетается!) рядом не стоят с загадкой Владимира Зеленского».

Читателю дают шанс разглядеть в Зеленском загадку. То, что казус Зеленского — это загадка, далеко не очевидно. Собственно, читатель должен сделать по ходу чтения две вещи:

— понять (ощутить, догадаться, увидеть), что существует «загадка Зеленского».

— вместе с автором хорошенько поломать над ней голову.

Первая задача сложнее второй. Но зато книга предлагает увлекательную игру. Не каждый в конце справится с предложенной головоломкой.

«Он парадоксально оказался на своем месте, но дело не только в нем, а и в уникальности места. Ситуация же напоминает о величайших поворотах истории, последствия которых даже дальним потомкам становятся ясны не до конца».

«Уникальность места» — это «величайший поворот истории»? Место действия, время действия, образ действия?

Мне хочется верить, что мы переживаем величайший поворот истории. Но вполне может оказаться, что это прелюдия к чему-то другому, более важному.

Скажу честно, я не ощущаю происходящее как величайший поворот. Но для архитектуры повествования — очень удачная находка.

«На наших глазах сбывается сказка о Драконе, которую в обработке Шварца читала и смотрела вся Россия, несмотря на советские запреты. Великая империя рушится, пытаясь загнать в зону своего влияния собственную нелюбимую падчерицу, с которой вместе прожила почти четыреста лет, с самой Переяславской Рады, когда гетман Богдан Хмельницкий привел Украину к союзу с русскими».

Все-таки Ланселот против Дракона? Возможно, «советские запреты» — это уже не про «Убить дракона» (фильм 1988 года, запреты очень условные). Непривычно читать «нелюбимая падчерица» (Украина здесь немного превращается в Золушку). Обычная лексика: «братские народы» (тогда «младший брат», разумеется, в кавычках) или «сестры» (если церкви). А если падчерица, тогда Московское царство предстает в образе мачехи. Смелая метафорика...

А словосочетание «привел к союзу с русскими» может вызвать горячие споры, кто же тогда был русским)))

«Тайны тут, собственно, две: как Зеленский победил в президентской гонке на волне самого серьезного политического кризиса в украинской истории — и как он выстоял во главе страны, вступившей в самую серьезную войну в своей истории. Как Давид в очередной раз победил Голиафа? И как этому Давиду, сочинявшему псалмы в формате фельетонов, удалось напомнить всему миру о незыблемости великих библейских истин — ему, который еще вчера потешал российское руководство на корпоративах или в собственном шоу изображал игру членом на рояле»?

Завораживает динамика текста. Одна тайна превращается в две (а ближе к концу повествования проступает третья тайна — что же будет «после»?), Ланселот превращается в Давида, а Дракон — в Голиафа.

Особенно удачно завершение этого фрагмента: кавээновские дурачества возводятся волей обстоятельств до уровня библейской серьезности.

Снова рискованные формулы «в очередной раз победил» и «удалось напомнить». Мне очень хочется верить. Но история еще в самом разгаре...

«Это одно из тех чудес Божьих, о которых потом слагаются легенды. И хотя чудо это сотворил народ Украины, являющий примеры героизма и самопожертвования — у этого чуда подвижное еврейское лицо Зеленского, быстрые карие глаза Зеленского, хрипловатый узнаваемый голос Зеленского. Как бы ни сложилась его дальнейшая судьба, он был в первой половине двадцатых орудием того самого Абсолюта, в существование которого мир уже почти не верит, развращаясь неразличением добра и зла и мифом о всеобщей коррупции.

Есть ли для писателя более серьезная тема? Это же, понимаете, как если бы из леса вышел к вам динозавр, а потом еще и заговорил человеческим голосом.

И сказал бы: как хотите, а эту книгу вам пропустить нельзя».

Все-таки орудие Абсолюта! Это читалось уже в предыдущем абзаце. Тогда получается, что Бог избирает «малых сих»? Чтобы смирить гордыню надменных? Чтобы посрамить мудрецов?

Вот и первое объяснение «загадки Зеленского»: божественное чудо, орудие замысла. Тема для легенды. Тема для мифа. Для писателя нет более серьезной темы, чем мифотворчество (в возвышенном значении этого слова).

Чуть тревожной музыкальной линией звучит «как бы ни сложилась его дальнейшая судьба». Но Зеленский уже стал орудием Абсолюта. Хотя еще божественный замысел далеко не ясен (если он вообще проясниться в ближайшие десятилетия). Вот и четвертая загадка Зеленского: загадка Замысла.

Это уже не вопросы в форме «как?», а вопросы в форме «зачем?» и «с какой целью?».

Но тогда писатель, взявшийся за разгадывание этих загадок вместе с читателем, отчасти становится и теологом, почти пророком.

Разгадывая загадки Зеленского, он, намеренно или нет, приближается к разгадыванию загадки божественного Замысла о мире и об истории.

А уж более важную задачу трудно себе придумать...»