XXS

В конце июля я ездила с отцом на семейный праздник. Специально для этого мне дали свободный день и тетя пригласила нас в Мюнхен и на-

настояла на том, чтобы, наконец, снова меня увидеть. В этот день я гадко себя чувствовала и физически, и психически. На этом празднике я сидела два ча­са подряд на белом кожаном диване и таращилась на стеклянную столешницу до тех пор, пока ко мне не подсела моя кузина Жасмин. Мы мало знакомы, хотя в детстве провели вместе довольно много времени, потому что, когда мама лежала в больни­це из-за своих межпозвоночных дисков, я полгода жила у тети. Уже тогда отец не был способен поза­ботиться обо мне, поэтому меня быстренько и под­кинули тете. Жасмин на год старше меня, учится в гимназии и с пяти лет играет на пианино. Играет прямо фантастически! А еще у нее длинные свет­лые волосы. В прошлом году у нее была конфир­мация, ведь она якобы верит в Бога.

В общем и целом она полная противополож­ность мне. Я всегда думала, что именно поэтому терпеть ее не могу. Но когда она сидела рядом и мы с ней разговаривали, я вдруг заметила, какая она милая. Показала мне старый альбом с фото­графиями, и мы смеялись сами над собой. Я в че­тыре года сижу в песочнице... А потом я обнару­жила открытку, к которой была приклеена моя карточка, где я новорожденная. Я перевернула и прочитала: «Это наша София Виктория! Разве не хороша? Теперь, когда она родилась, мы с Марлен так рады, хотя она, собственно говоря, внеплано­вый ребенок».

Почерк моего отца, Марлен — это мать. Значит, я внеплановый ребенок. Когда я сидела на кожа­ном диване рядом с Жасмин, я тысячу раз задала себе вопрос, почему они не захотели сделать аборт, мои проклятые родители. О матери я знаю, что она ходила на аборт в шестнадцать лет. Какая честь, меня она сохранила на несколько больший срок!

Наконец мы с Жасмин выяснили, что не выно­сили друг друга по одной и той же причине: ей все время рассказывали, как здорово я рисую, ка­кие у меня волшебные руки, которые способны создавать на бумаге великолепные картины. А мне капали на мозги, что Жасмин прекрасно играет на пианино. Моя пианинная карьера потер-

пела фиаско, точно так же, как и ее рисовальная. Поэтому мы должны были друг друга ненавидеть.

После того как я вернулась в клинику, было принято решение: никаких выпускных экзаменов. Я так хорошо училась в школе, а теперь нате вам! Перед каникулами я снова пошла на занятия к roc- подину Бабалису. Он официально записал меня на повторный экзамен, это где-то в октябре. Те­перь я каждый день занимаюсь по полчаса мате­матикой и снова ничего не понимаю.

Воскресенье, 4 октября 1998

Завтра начинаются экзамены. В б часов 45 ми­нут цивилист Пьет отвезет меня в Мюнхен. Са­мое ужасное, что я не учила ничего, кроме мате­матики. А теперь я дрожу, потому что боюсь, что не справлюсь.

Четверг, 8 октября 1998

Сегодня мой шестнадцатый день рождения, и самый хороший из подарков я сделала себе са­ма. Я сдала экзамены: английский — отлично, физра — четыре, немецкий — четыре, теория тру­да — четыре, а математика — трояк. Но аттестат

будет лучше, потому что во внимание принимают­ся текущие оценки, а там у меня по математике пя­терки. Так что всё совсем неплохо, если учесть, что я ничего не делала и к тому же пропустила школу. Во всем остальном день рождения был довольно скучный. Позвонил отец, а еще Амелия, Рамин, Фиона, Мирка, Никки и Даниэль.

Наконец снова появилась какая-то пер­спектива.

Рубильник и социальная педагогиня из кли­ники посоветовали мне не возвращаться домой, а переехать в так называемую коммуну. На самом- то деле это просто интернат. Таких интернатов много, но половина плохие. Они сказали, что нуж­но привыкнуть к-мысли, что к отцу я не вернусь. Сначала я была в шоке и сразу же отказалась. Мне нужно к друзьям, к Пикассо, в привычную обста­новку. Прошло несколько дней, и эта мысль стала мне нравиться — наконец-то можно будет вы­браться из привычного болота. Мне стало ясно, что дома у меня практически нет шансов выздоро­веть и вести нормальную жизнь. Социальная педа­гогиня и Рубильник тут же всё уладили.

Уже почти неделю я вешу 66,8 килограмма. Наконец-то мне перестали ежедневно повышать количество калорий. Меня откормили как следу­ет, я стала просто жирной. По крайней мере, я

это чувствую и уверена, что рои ощущения неда­леки от истины.

Как только отсюда выйду, я должна похудеть, это решено.

Вторник, 27 октября 1998

Боже мой, одни нервы! Как я волнуюсь! Сего­дня мы с социальной педагогиней ездили в М. Это крошечный пригород Мюнхена, в котором живут одни богачи. Здесь в качестве пробы я должна aUU провести один день в коммуне. Снаружи дом как дом, такой же, как все. Мы припарковались и про­шли через деревянные ворота в маленький дво­рик. Из дома вышел мужчина среднего роста, на вид лет сорока, и крикнул нам, чтобы мы про­ходили. Потом уже другой мужчина, помоложе и очень симпатичный, две женщины очень строгого вида, социальная педагогиня и я расположились за столом для беседы. Женщин зовут Карлотта и Коринна. Итак, мы разговаривали. Говорили, ес­тественно, обо мне. Я рассказала правду. Соврала только один раз, когда меня спросили насчет нар­котиков. В клинике я тоже сказала, что никогда не имела дела с наркотиками, а так как я не курю, они мне сразу же поверили. Здесь я не была так уверена, что они приняли все на веру, но сделали

вид, что вполне удовлетворены моим ответом, и начали задавать всякие глупые вопросы. Потом педагогиня поехала назад в клинику, а я осталась. Симпатичный мужчина провел меня по всему до­му. Зовут мужчину Янос.

Здесь действительно здорово. На первом эта­же кухня с огромным белым деревянным столом. Кухня, как и весь дом, обставлена вполне совре­менно. Рядом с кухней гостиная с камином, в ней много цветов и белое ковровое покрытие. Из гос­тиной можно попасть в комнату, где стоит телеви­зор, и в прихожую, куда выходит дверь жилой комнаты и прилегающей к ней ванной. Тут же сто- ит большой шкаф для белья и старый рояль. Че­рез комнату с телевизором, в которой несколь­ко огромных черных кожаных кресел, можно по­пасть в коридор, ведущий к лестнице в подвальное помещение. Там тоже комната с ванной, а еще бельевая и кабинет воспитателей. А если по ко­ридору пойти в противоположную сторону, то по другой лестнице снова попадешь наверх, к вход­ной двери. Через двор можно попасть ко второй входной двери, а оттуда снова в коридор, который ведет в еще одну прихожую. Там мужская ванная, две комнаты и винтовая лестница вниз, к еще двум комнатам и кладовой. Если не спускаться вниз, а пройти через прихожую, то тут же снова попадаешь на кухню. Пройдешь через кухню —

и вот она, гостиная; проходишь мимо большого стола — и вот кабинет самоподготовки.

Как это звучит: кабинет самоподготовки! Я не стала считать столы, только заметила, что их мно­го. (Наверняка один из них для меня!) Справа, сразу же за входной дверью, лестница, ведущая наверх. Там еще две комнаты, кухня и гостиная; там живут младшие, от семи до тринадцати лет.

Мне велели почистить картошку, чем я тут же и занялась, не выказав ни малейшего неудоволь­ствия. Мужчина, который встретил нас первым, представился как Норберт Бахман. Велел назы- Uвать его на «ты», что далось мне с трудом, потому что в клинике я привыкла к обращению на «вы». Он показался милым и энергичным, в это время он готовил обед для тех, кто вот-вот вернется с занятий.

И вот они пришли. Все они были со мной чрез­вычайно милы, мы познакомились и поговорили о самых банальных вещах. На сегодняшний день здесь живет пять девушек и три парня. Я познако­милась со всеми, кроме одного парня, который как раз сейчас «сделал ноги». Вместе с еще одним, комната которого наверху. Там живут еще три пар­ня и одна девушка, которых я пока не видела.

Вечером я должна была принять участие в групповой беседе. Я ужасно волновалась, по­тому что никого не знала, мне казалось, что меня

выставляют на всеобщее обозрение. Девять ре­бят, я десятая собрались в домике, похожем на бунгало, который стоит прямо за жилым здани­ем. Виесте с нами были Карлотта, Я нос, малень­кая хрупкая воспитательница по имени Адела, несколько своеобразный воспитатель Луис, стро­гого вида черноволосый мужчина Эрвин и высо­кий бородач с седыми волосами и большим жи­вотом, который оказался профессором, доктором медицины, дипломированным психологом Рафа­элем Расоули. В одной из комнат в квадрат сдви­нуто восемнадцать кресел, в середине маленький _ _ деревянный стол с четырьмя свечками, каждая из которых обгорела в разной степени. Расоули тоже следует называть на «ты» и обращаться к нему по имени. Он предложил мне представить­ся. Как я ненавижу представляться! Но мне не оставалось ничего другого. «Меня зовут София, мне шестнадцать лет, еще совсем недавно я была в клинике, потому что у меня булимия и анорек- сия». Это моя стандартная фраза. Карлотта спро­сила, почему я не возвращаюсь в свою семью. Я не хотела рассказывать, помялась, а потом ска­зала: «Потому что у нас запутанные отношения с отцом, а мама...» Я не хотела этого говорить, особенно здесь. Но Рафаэль заявил: «Ты можешь говорить спокойно, здесь у всех такие же про­блемы».

С тех пор как я научилась разговаривать, мне постоянно внушали, что я никому не должна гово­рить о болезни моей матери. Я всегда должна была скрывать, что у меня такая мать, я стеснялась это­го. А теперь мне предложили высказаться в при­сутствии пятнадцати совершенно посторонних лю­дей. На самом деле это всего-навсего жалкие три слова, но они дались мне с большим трудом. На глаза навернулись слезы, и я прикусила губу, чтобы не разрыдаться. Я уставилась в пол и только через некоторое время произнесла: «Моя мать алкоголичка». Где-то когда-то я читала, что алкоголик очень долго не может признать, что он алкоголик. И я подумала, что мне нисколько не легче сказать такое о матери.

А потом Яуис отвез меня на вокзал. В элект­ричке мне показалось, что моя жизнь опять мо­жет пролететь мимо меня. Завтра я должна пере­ехать со всем своим барахлом.

Среда, 28 октября 1998

·

Сегодня цивилист Пьет отвез меня на своем автобусе в М. Семь голубых пакетов для мусора и два ящика с моими пожитками ему пришлось до­тащить до моей комнаты. Это рядом с кладовкой. Жить я буду с еще одной девочкой, ее зовут Ви-

виан. Вивиан на год старше меня и еще до меня успела побывать в той же самой клинике. Почему? Конечно же из-за булимия что меня слегка напря­гает, потому что она наверняка будет за мной сле­дить и контролировать, сколько я съедаю за день и так далее. И все равно она очень симпатичная, мы сразу же нашли общий язык. Всю вторую по­ловину дня мы обустраивались, вешали картины и болтали о психушке. Управились только к вече­ру. Теперь наша комната самая красивая во всем доме. Она большая, просторная. Достаточно свет­лая хотя и в подвале. А для меня это очень важно. Комната должна быть светлой! Темноты мне было вполне достаточно дома.

Каждый день дежурят два воспитателя. Сего­дня был тот, с классной задницей, Янос, и еще Карлотта. Похоже, что Карлотта умеет владеть со­бой и хорошо контролирует ситуацию. Сразу вид­но, что она строгая. Она, конечно, не холодная, этого нет, но стоит ее увидеть, как сразу же пони­маешь, что это личность авторитетная. Да и внеш­ность у нее соответствующая. Сегодня Карлотта упакована в черный брючный костюм. Ее густые светлые вьющиеся волосы зачесаны на левую сторону, а одна прядь постоянно падает на глаза. Привычным движением головы она отправляет непокорную прядь на место, а если это не помо­гает, то дальше следует затренированное движе­ние рукой. Этот процесс я имела возможность пронаблюдать за сегодняшний день раз пятьде­сят. У нее широкое лицо и очень большой рот. Когда она его открывает, то кажется, что перед то­бой широкоротая лягушка. Но еще хуже, когда она смеется, потому что широкоротая лягушка как по волшебству превращается в широкоротого носорога. Но ведь всем известно, что носороги весьма симпатичные животные, разве не так?

Янос совсем другой, он как старший брат. Если бы я захотела, я бы могла влюбиться в его зад. Но меня не тянет влюбляться в чей-то, пусть и весьма выразительный, зад.

Сегодня мы с воспитателями идем гулять в лес. Здесь это называется «групповое мероприятие». Было бы очень скучно, но, к счастью, мы мало зна­комы, поэтому куча времени ушла на то, чтобы че­тыре раза поведать собственную историю и вы­слушать восемь чужих. Это совсем непросто, при таком количестве новых лиц и историй соотнести их друг с другом.

Сначала я разговаривала с Катей, толстой не­симпатичной девахой. В первые же пять минут она успела поведать, что была беременна и сде­лала аборт. А потом еще показала и шрамы на ру­ке. Шокировать меня это не могло, потому что, во- первых, я и сама этим занималась, а во-вторых, в клинике я видела сотни таких, кто успел разре-

зать себе руки. Похоже, что Катя очень гордится своими ранениями. В то время как я постоянно пытаюсь как можно лучше спрятать свои шрамы, эта корова носится с ними и приветствует каждо­го словами: «Привет, я Катя, вот это мои глубокие раны, а ты кто?» Такое поведение не может не от­талкивать.

Ангелина — девочка со светлыми локонами и голубыми глазами. Ей всего четырнадцать, но она мне нравится. Похожа на ангелочка, так и хо­чется ее потискать. Но я уже знаю, что она совсем не ангелочек. У нее за спиной восемь лет детского __Лр. дома. * 307

Мне кажется, что с двумя девочками не всё в порядке. Я имею в виду Франку и Елену. Как только на горизонте появляются особи мужского пола, они начинают очень громко смеяться. А так только и делают, что кудахчут: «У тебя тушь смаза­лась! Ничего если я сотру ее своими слюнями? А вот у меня тушь водостойкая!» И ничего больше. Они из тех, с кем ни при каких обстоятельствах нельзя вести нормальный человеческий разговор. Обе перекрашены в блондинок и сильно намаза­ны. Одной пятнадцать лет, второй шестнадцать.

Самый старший — Давид. Тоже побывал в пси­хушке. Кажется достаточно умным и образован­ным, и хем не менее не какой-нибудь задавака, а клевый парень. Мы с ним долго разговаривали.

и у нас даже нашлось кое-что общее. Например, травка. Но он уже успел попробовать кокаин. Хо­рошо хоть в этом мы разные.

Тут есть парень по имени Рональд он настоя­щая шиза, по крайней мере выглядит и ведет се­бя соответственно. Рассказал мне, что хочет раз­водить кактусы, и перечислил штук десять латин­ских названий тех кактусов, которые стоят на балконе у его родителей. Остальные его игнори­руют, но мне паренек очень даже понравился. У него насильственный невроз, он тоже был в клинике. До сих пор может повторить наизусть «UO текст, написанный на бутылках с яблочным со­ком, который давали в психушке. Я так рада, что у меня нет навязчивых идей, я бы сошла с ума. Но мне можно не забивать свою бедную голову фразами типа: «Ингредиенты: сахар, 70 % фрук­тового нектара, аспаркам, витамин С напиток из­готовлен на основе фруктового сока», в моей башке достаточно другого хлама: «Я такая гади­на, я снова растолстела, я такая гадина, я снова растолстела, я такая гадина, я снова растолстела, я такая...»

Мне объяснили, что мое чувство собственно­го достоинства должно стабилизироваться.

А еще есть Мартин. На полгода младше меня, у него оттопыренные уши (как у меня). Это ярко выраженный тип «постоянно не в себе». Имен-

но Мартин вчера был в бегах. Ночью полиция сцапала его на Главном вокзале Мюнхена и вер­нула сюда. Теперь ему запрещено выходить.

Четверг, 29 октября 1998

Сегодня дежурили Луис и Адела. Мне весь день было скучно, я уползла в свою комнату и сидела там, пока остальные не вернулись из школы.

После еды у меня заболел живот, и Луис на­капал мне специальных капель, уверяя, что они должны помочь. Когда они все-таки не помогли, он принес какие-то травы.

Луис из Франконии и говорит «по-франкски». Типичный Иванушка-дурачок. Ест корни и травы и бог знает что по этому поводу себе вообража­ет. Описать его внешность невозможно, он выгля­дит так, как должны выглядеть Луисы. Так, как я всегда представляла себе Луисов: незаметный, в глаза не бросается, тихий, ничего особенно­го. У него такой вид, как будто его никто никогда не любил и никто никогда не радовался тому, что он есть.

Поскольку живот продолжал болеть, Луис сел со мной в гостиной и спросил, почему же он болит. Я решила, что, видимо, это из-за салата, потому что

я добавила в него иного уксуса, у меня очень чувствительный желудок.

Но Луис проявил упрямство и хотел знать, нет ли чего-нибудь, что меня не устраивает; может быть, меня что-то гнетет, иначе бы живот не болел. «Наверняка что-то произошло, просто так желуд­ки не болят! Знаешь, говорят: у меня желудок ух­нул вниз? Я абсолютно уверен, что это у тебя что- то психосоматическое. Подумай». Мне ничего не пришло в голову, вообще ничего! В конце концов Луис сжалился надо мной: «Поразмышляй над мо- ими словами, если что-нибудь надумаешь, мы еще « J- U разок побеседуем».

Я решила, что больше у меня ни разу в жизни не будет болеть живот, а если уж так случится, то я ни за что никому об этом не скажу. А травы помогли.

Сегодня «Вечер родины». Мне кажется, что это идиотское выражение. Напоминает уроки из се­рии «Знай и люби свой край», это изучают в на­чальной школе. Там проходят размножение кро­тов или устройство человеческого уха. Или это я путаю с биологией?

Но мы не исследуем кротов, мы играем в соци­альные игры, которые в один прекрасный момент превращаются в полный хаос.

Вторник 3 ноября 1998

Куда я лопала? На помощь, выпустите меия отсюда!

Среда, 4 ноября 1998

Я живу здесь неделю, а кажется, что уже полго­да. Бывают моменты, когда я чувствую себя очень комфортно, но через мгновение хочется бежать от­сюда куда подальше.

В прошлую пятницу была генеральная уборка. Q ] Это не шутка, это совершенно серьезно. Я делала уборку, чистила, мыла и драила, поставила на ме­сто каждую мелочь, все было в полнейшем поряд­ке. Я хотела управиться побыстрее, потому что до­говорилась в семь вечера встретиться в Мюнхене со своей кузиной Жасмин.

Дежурство в кабинете самоподготовки, которое мне навязали, не спросив, тоже было уже закон­чено. Я пропылесосила весь огромный зал, протер­ла столы, вымыла окна, полила цветы, вынесла му­сор, вытерла пыль с подоконников... Я была аб­солютно убеждена, что теперь, когда все блестит, имею право позвать Карлотту и продемонстриро­вать ей плоды своего труда, чтобы потом отпра­виться «на выход».

Но Карлотта так не считала. В мусорной ведре в ванной оказалась ватная палочка. Какой скандал! Мусор я вынесла несколько часов назад, и кто-то уже успел кинуть туда эту проклятую палочку. Так я и сказала Карлотте. Но Карлотта развыступалась и наорала на меня: «Тебе еще придется здесь мно­гому научиться! Если ты и дальше будешь себя так вести и не прекратишь искать виноватого, толку из тебя не будет. И подумай о том, почему ты всегда сваливаешь вину на других». Я на это только усмех­нулась.

А поскольку до семи часов вечера мне так и не прнщдо в голову разумное объяснение, почему у меьцърсегда виноват кто-то другой и почему я высме«.о _г(9 авторитетную личность, мне пришлось отменить встречу. В этот вечер у меня много раз было такое чувство, что в любой момент у меня может поехать крыша и я сойду с ума.

В субботу нам выдали деньги на одежду. Каж­дому четыреста марок. К сожалению, такое бы­вает только три раза в год. В апреле триста марок, в июле триста марок и в ноябре четыреста. Мы с Валери и Вивиан вышли в город и покупали, по­купали, покупали... На улице был дикий холод, но ведь в магазинах же топят! Вечером я осталась дома. Решила, что не имеет смысла куда-то идти, потому что мне разрешено отсутствовать только до половины одиннадцатого, а Валери до полови-

ны десятого. А Вивиан вообще не подходит для ночных вылазок.

На воскресенье назначили самоподготовку. Я понятия не имела, к чему мне готовиться, пото­му что сейчас я и ни в какую школу не хожу и ни по одному предмету у меня нет таких пробелов, чтобы их нужно было восполнять. На следую­щую неделю я записана в экономическую школу. Тысячу раз я говорила Яносу, что не хочу ни в ка­кую экономическую школу, но мне его не переубе­дить. Здесь решили, что я буду ходить в экономи­ческую школу и получу среднее образование. _ _ _ В следующий раз мне бы все-таки хотело", -рм- нять участие в решении вопросов, связанна лич­но со мной. Ладно, я соглашусь, то единственная возможность получить среднее образование, ведь посреди учебного года никто меня уже не возьмет. Хотя лично я не виновата, что опоздала. Вечно мне не везет, всегда приходится занимать­ся тем, к чему не лежит душа. Все началось еще в пятом классе, когда мы выбирали факультатив­ные предметы. Я выбрала искусство. Но осталь­ные двадцать восемь предпочли ручной труд, до­моводство или рукоделие. Я столяр?! Ну какой из меня столяр! После того как я вместе с шестнадца­тью дикими мальчишками из моего класса полго­да провозилась с пожарной машиной и разруга­лась с Железным Дровосеком, который называл

себя учителем труда, этот самый труд для меня за­кончился. Неоново-желтую повязку на лоб, кото­рую я должна была вышивать на уроках рукоде­лия, я подарила своей однокласснице. Домовод­ство мне навязали уже в седьмом классе. Как я его ненавидела! Ведь все, что мы готовили, нуж­но было есть самим! Я не умела готовить, я не хо­тела готовить, и учиться этому я тоже не хотела, не говоря уже о том, чтобы есть. Я хотела зани­маться только искусством, здесь бы я всех заткну­ла за пояс! Но мне не позволили. Рисовать я не имела права даже в своей тетради для домашних работ. Мне постоянно делали замечания и даже кричали, а в табеле ежегодно писали: «Смышле­ная ученица, успешно работает на уроках, имеет хорошие результаты, работы выполняет аккуратно и прилежно. К сожалению, на уроках часто отвле­кается или рисует, что мешает ей следить за объ­яснениями учителя. В классе пользуется уважени­ем и любовью».

А сейчас? Все то же самое. Если бы меня в этом проклятом бюрократическом государстве взяли бы в школу, в которой я бы смогла выбрать эстети­ческое направление! Но нет, только потому, что из-за своей чертовой болезни я слегка свернула с обычного пути и не смогла получить аттестат до октября, только потому, что я отстала от других на два месяца, я должна идти в какую-то экономиче­скую школу! Как противно! У меня будут экономи­ка предприятия, бухучет и стенография! Сплошь предметы, на которых я смогу развивать свои творческие способности! Ха, ха!

В понедельнику меня был первый индиви­дуальный сеанс терапии с Рафаэлем. Ребята го­ворят, что ему нужно что-нибудь рассказывать, а он сообщит тебе свое мнение по этому поводу. Я впала в панику, потому что понятия не имела, что ему рассказывать. Кабинет для индивидуаль- ной терапии находится напротив помещения, где «АО проводят групповые занятия. Я легла на черный кожаный диван. Рафаэль дал мне желтую сал­фетку и велел положить ее себе под голову, по­тому что до меня на этой подушке успели поле­жать сотни голов. Я лежала и смотрела на стену. Напротив меня раскачивалась стеклянная змея с сине-желтым узором, слева висело несколько картин. На первой было изображено только одно- единственное серое облако. Что на другой, я даже не запомнила. Справа от дивана — скульп­тура волка. Рафаэль сел наискосок от меня в огромное темно-зеленое кресло, спинку которого можно опускать и поднимать нажатием кнопки. Он закурил, глотнул вина и через пару минут захра­пел. Я разозлилась, потому что все время что-то

рассказывала, а он не проронил по этому поводу ни слова.

Через десять минут он меня прервал и уверен­но сказал: «Знаешь, София, кого ты мне напо­минаешь? Маленького птенчика, выпавшего из гнез­да». Господи, он попал в точку! Не знаю почему, но это меня тронуло. Мне показалось, что Рафа­эль, несмотря на свой храп, понял всё. Он сделал еще пару замечаний, и я убедилась, что он абсо­лютно прав. Он кажется невероятно умным и зна­ющим. Я вышла из кабинета с чувством огромно­го облегчения. И уверена, что это чувство легко­сти и свободы вызвал во мне Рафаэль, вернее, его слова. Позже мне пришло в голову, что я почув­ствовала облегчение только потому, что благопо­лучно пережила терапию: меня никто ни в чем не обвинял, и не пришлось выслушивать примитив­ные упреки.

Групповая беседа во вторник оказалась не в пример хуже.

Мартина заставили объяснять, почему он сбе­жал. Он сказал, что боялся групповой беседы (че­му тут удивляться!). Это его и сгубило. Он сидел, уставившись в белый ковер, Рафаэль сделал из не­го сплошной фарш: это неблагодарность по отно­шению к общине, он не в себе, потому что снова принялся за марихуану, и он не что иное, как «аб­солютно тупая, идиотская задница». Я была среди тех, кто не сидел на скамье подсудимых, а два часа подряд торчал рядом, стараясь вести себя как можно тише: кто-то сравнивал носки, выясняя, кто из нас носит их неправильно, кто-то крутил свои волосы, кто-то выделывал что-то пальцами, хотя Карлотта кидала злые взгляды, призывая нас вес­ти себя прилично. А мне так хотелось вскочить с места и заорать: «Оставьте его в покое, не мучай­те его!»

Вместо этого я сидела и ждала, когда все закон­чится. Как и все остальные. Никто не осмеливался вступиться, из страха, что с ним будет то же самое, что и с Мартином. Я молчала несколько часов. Я смотрела, как у девяти молодых людей, и у меня в том числе, отнимают гордость и достоинство. По­сле такой групповой беседы чувствуешь себя не человеком, а маленьким глупым существом, кото­рому в большом и широком мире просто нет места, поэтому он обязан жить в таком вот далеком от ре­альности доме, чтобы с ним обращались так, как нужно обращаться с подобными существами. Без всякого уважения!

После групповой беседы у меня чуть не слу­чился нервный срыв. Я ревела под одеялом и ед­ва могла дышать от сильного волнения и страха.

Сегодня я должна была объяснить Эрвину, почему групповые беседы выводят меня из се­бя. Я не могла дать ему никакого ответа, только

" нервничала. И он мучил меня, пока я не заорала и снова не разревелась. С этого момента начали говорить: «София придуривается!»

Четверг, 5 ноября 1998

Сегодня меня заставили пойти в парикмахер­скую и срезать дреды. Я отказывалась, пока мне не сказали, что я ущербная и недоразвитая. Они повторили это раз тридцать, пока я сама не пове- рила, и туг же оказалась в нашем автобусе, вместе ~ АО с Мартином и Давидом, которых тоже послали стричься.

Господи, какой же идиотский у меня вид с эти­ми короткими волосами! Чувствую себя отврати­тельно! Каждый воспитатель говорит, что так луч­ше, и это еще больше выводит меня и* себя.

Если я сильно похудею, то меня снова начнут контролировать во время еды. Но это случится при 47 килограммах. А до этого еще далеко.

Понедельник, 30 ноября 1998

В общем, с девятого числа я хожу в эту самую экономическую школу. Весь мой класс ненормаль­ный, и это еще мягко сказано. Нас шесть девочек

и двадцать четыре парня. Четыре девицы неве­роятно жирные. Только мы с Флорой выглядим бо­лее или менее неплохо. По крайней мере, весим меньше семидесяти килограммов. Поэтому четы­ре остальные бабищи явно недовольны. Они нас просто ненавидят. Парни ведут себя как находя­щиеся в переходном возрасте бегемоты, топчут все подряд в том числе и чувства других, хорошо хоть не мои. Два парня вполне ничего, один даже боль­ше чем ничего (Симон). К ним можно обратиться и при случае поговорить как с людьми и даже по­лучить от этого удовольствие. Итак, Флора, Симон, Йонас и я все время держимся вместе и надеемся, что однажды Произойдет чудо и наш класс станет нормальным. А вместо этого наши бабы придумали сочинять для некоторых одноклассников сокраще­ния, которыми пользуются, оскорбляя кого-нибудь при всех. Происходит это примерно так: «Иииии, ты уже видела штаны ГК? А что это сегодня РД так задается? Ииииии!»

Видимо, ГК — это «глупая корова». Понятия не имею, кого они так называют. Честно говоря, мне глубоко плевать. Я только постоянно на полном серьезе задаю себе вопрос, куда я попала. В девя­тый класс школы или в детский сад?

С тех пор как у меня есть бухучет, я знаю, что совсем не обязательно ненавидеть математику. Математика здесь полная расслабуха, потому что

учитель позволяет нам делать все что угодно, а на самостоятельных и контрольных постоянно выходит покурить. Когда возвращается, спраши­вает: «Ну что, успели списать?» Я ничего не вы­думываю, это на самом деле так. Забавно, что именно мне, самому великому врагу математики на свете, достался как раз такой учитель. Но за­то, как я уже сказала, у меня есть бухучет, а это уже полный отстой.

Каждый день с 15.00 до 18.00 мы должны си­деть в комнате самоподготовки и делать вид что занимаемся. Обычно я пишу письма, привожу 220 в порядок ногти или делаю еще что-нибудь не менее полезное. Учить бухучет не представляет­ся возможным, потому что я понятия не имею, что именно там надо учить.

Воспитатели меня раздражают, а с Вивиан мы недавно так разругались, что она швырнула об стену мой будильник. А речь-то шла всего-навсе­го о каких-то смешных двух с половиной марках.

Вечером я практически никуда не хожу, пото­му что это не имеет смысла.

Пятница, 4 декабря 1998

Я обжилась и чувствую себя здесь достаточно хорошо. У меня появилось чувство безопасности, надежности, я вижу, что обо мне здесь заботятся

и мной интересуются. Теперь уже я томно знаю, кто мне нравится, а кто нет. Янос мой самый лю­бимый воспитатель. Если он здесь, то день удал­ся. С ним я могу поговорить обо всем как с нор­мальным человеком, может быть потому, что из воспитателей он самый младший. У него есть ма­ленький сын, наверное очень хорошенький! Наде­юсь, малыш никогда не станет похожим на этого монстра Консти. Очень опасно, если Янос чем-то недоволен, поэтому я стараюсь не портить ему на­строение. Когда, например недоволен Луис, то это не так страшно, можно перетерпеть. Но меньше ₀- всего мне мешает плохое настроение Эрвина. Здесь я могу только посмеяться. Битых шестнадцать лет он был офицером Бундесвера, а полгода назад при­строился у нас воспитателем. Эта профессия со­всем не для него. Мне его даже немного жалко, по­тому что никто не воспринимает такого воспитате­ля всерьез.

Адела очень симпатичная, но у нее нет ника­кого влияния. Скажет что-нибудь, и все идут де­лать по-своему. Время от времени мы хихикаем над ее перекрученными шерстяными колготками.

А вот Карлотту я ненавижу. Нет, неправильно, я ее не ненавижу, я ее боюсь. Все дело в том, что просчитать ее поступки невозможно. Не далее как позавчера мне пришлось объяснять ей, поче­му я не причесала волосы щеткой. А ведь я так

долго их причесывала (правда, расческой)! Но она-то настаивала, чтобы я объяснила, почему не сделала этого щеткой. Если не приходит в го­лову какое-нибудь устраивающее ее объяснение: «Когда у меня разлад во внутреннем мире, я тут же перестаю уделять самой себе достаточно вни­мания; я знаю, что так делать нельзя, но для это­го мне следует больше говорить о своих чувствах», тогда тебя целыми днями и неделями будут выставлять на всеобщее обозрение и сво­дить с ума. Кроме того, Карлотта умеет орать так, что волосы встают дыбом, а кожа покрывается мурашками. Я сразу же заметила, что ответные вопли не помогут. Здесь требуется уважение и покорность.

А толстой Кати здесь больше нет. Как-то ночью она разрезала себе руки так глубоко, что ей при­шлось накладывать швы в больнице. Прощаясь, она ухмылялась. Как мало люди интересовались ее жизнью, если она пытается обратить на себя внимание таким вот способом! Мне стало ее жал­ко, хотя раньше я относилась к ней с презрением. А теперь она сидит в закрытой психушке, и никто точно не знает, выйдет ли она оттуда вообще. На­деюсь, когда-нибудь до нее дойдет, что презрение сильнее жалости. На самом деле никто не понима­ет, на кой ляд ей заниматься подобным дерьмом. В коммуне о ней заботились так, как никто в жиз­ни никогда не заботился, но почему она должна всегда стоять во главе угла?

Такой же вопрос я задаю себе насчет Франки и Елены. В то время как Франка всего-навсего жалкая приспешница, Елена действительно прос­то дубина. Она из того района Мюнхена, откуда появляются все эти драчуны и пролетарии. Весь воротник ее засаленной куртки «Хелли Хансен» измазан косметикой, кольца в ушах такие огром­ные, что моя рука может пройти в них дважды. Как я ненавижу таких баб! Но £лену я ненавижу не потому, что у нее отстойный вид а потому что она лицемерная, коварная сволочь. Она ворует. Обворовывает каждого, кто встретится на ее пути. И открещивается до тех пор, пока ее не поймают за руку. Меня насчет нее предупреждали, но я не верила, пока не испытала на собственной шкуре. Это было как-то в понедельник утром. Я зашла в ванную, мне нужно было торопиться на элект­ричку. Припудрила носик, провела под мышками дезодорантом, слегка взбила волосы и ушла. Око­ло полудня вернулась домой. Дезодорант и пудра исчезли.

Я часто бываю рассеянной. Поэтому сначала ничего не заподозрила и подумала, что все оты­щется само собой. Но ни фига. Все как корова языком слизнула. Я спустилась вниз и спроси­ла Франку, не могу ли я в ее ванной, которую она делит с Еленой, посмотреть свои вещи. Я вошла в ванную, пощупала карман Елениного халата, ви­севшего на двери, и вытащила свою собственную пудреницу. Дезодорант я так и не нашла.

Конечно, воспитатели обо всем узнали, не в по­следнюю очередь потому, что я этого хотела. Еле­на не только меня обворовала: пропало два сви­тера, брюки, щеточка для ресниц четыре диска, лак для ногтей и 300 марок. Она все отрицала, ре­вела белугой и говорила, что подло навешивать на нее всех собак только потому, что она когда-то что-то у кого-то взяла. На следующий день я обна- ружила свой дезодорант в сумке, с которой она каждый день ходит на работу. Это был несомнен­но мой дезодорант, потому что мы с Вивиан при­выкли подписывать свои вещи толстым черным маркером. И все равно Елена его умыкнула.

Мы с Вивиан живем душа в душу. И болезнь у нас одинаковая. Если и ссоримся, то только по пустякам. Чаще всего по абсолютной ерунде. По­тому что как только речь заходит о нашей болез­ни, тут мы ненавидим друг друга до смерти. Сле­дим друг за другом и худеем. Старая игра началась снова. Сегодня я вешу 56,2 килограмма, а стоит мне только проморгать, как потеряю еще кило­граммов десять, и тогда меня снова затянет знако­мая трясина. Меня уже давно не рвало. Не знаю почему, ведь у меня есть Вивиан, которая своей

мерзкой рвотой все больше подвигает меня к то­му, чтобы сокращать, сокращать, сокращать — мою еду, мой вес и таким образом мою жажду жизни. Бывают ситуации, когда я ненавижу ее так, что могла бы убить, а в следующую минуту люблю ее больше всех на свете, просто потому, что она такая же, как я, потому, что она меня понимает и чувствуем мы одинаково, просто потому, что*она чертовски симпатичная девчонка, которую я гото­ва бы тискать целыми часами.

С занятиями все хорошо. И я снова не пони­маю почему. Я ведь ничего не учу! Делаю вид, чтозанимаюсь, пока время самоподготовки не закон- чится. Кроме тех дней, когда за нами не наблюда­ют, — тогда на повестке дня оказываются совсем другие дела.

Суббота, 19 декабря 1998

Теперь я уже по-настоящему рада, что попала сюда. У меня снова появилась перспектива. В определенном смысле мне дали тут пинком под зад, и это явилось стартом для новой жизни.

Что на меня давит, так это моя зависимость. Я на самом деле зависима от противных таблеток. От химических таблеток, которые должна глотать день за днем. Под надзором. С тех пор как я вто­рой раз побывала в психушке, мне нужно снова принимать антидепрессанты. Маленькие красно- белые капсулы, которые притупляют все ощуще­ния. Если я их принимаю, я сплю, ни разу не проснувшись и не видя глупых снов. Если я их при­нимаю, я уравновешенна и у меня не скачет настроение. Но меня ими перекормили. В послед­ние недели я всё воспринимала только головой, но ничего не чувствовала. Сказала об этом Рафа­элю, и он перевел меня на другие медикаменты. И мое настроение пошло резко вниз, до такой сте- _ пени, что как-то ночью я проснулась с одним

единственным желанием — умереть. Я падала в глубокую черную дыру. Внизу было так темно, что без Рафаэля я бы оттуда не выбралась. В кон­це концов он признался, что мне дали плацебо, только чтобы убедиться, что у меня на самом деле депрессия. Да, она, теперь я уверена в этом на сто процентов. И причем, видимо, не простая, а сезон­ная. Значит, таблетки нужно глотать каждую зиму. Я расстроилась: мне бы так хотелось просто лечь в кровать и спать, не вскакивая в ужасе ровно через три минуты — черт побери, я забыла эти идиотские таблетки, скорее!

Поскольку лекарства очень сильные, первые два часа в школе со мной невозможно разговари­вать. Поэтому Янос уже написал учителям письмо. Господи, как все это противно!

Понедельник, 21 декабря 1998

Сегодня в общине проводили большой празд­ник посвященный Рождеству. Здесь бывает аж два праздника: в одном принимают участие все воспи­татели и воспитанники, и второй для тех, кто не уезжает на Рождество к родителям.

Когда человек достаточно зрел и разумен, он может переселиться в группу живущих отдельно. Такая группа для девушек есть прямо здесь, в М„ и есть группа для парней в К., в паре километров отсюда. В восемнадцать лет можно переехать в од­ну из расположенных в К. квартир. Сегодня на 227 праздник пришли все эти люди из групп и квартир.

Елка стоит в гостиной около камина. Она ги­гантская. Нас собралось около сорока человек. Норберт нарядился Дедом Морозом. Он сел в боль­шое красное кожаное кресло и стал читать нам стихи. Но не какие-то там стишата, а вирши соб­ственного сочинения, написанные специально для нас. Для меня он сочинил вот что:

Да, да, дорогая София, Всем известно, какая ты милая. Но если она ест то, что не хочет. Никто во всем доме не захохочет. По ночам не любит спать, На учебу ей чихать. Мы еще услышим о Софии, Для парней всех очень милой.

Мысль приятная, исполнение слабое, но мне показалось, что надо мной издеваются. Особенно меня взволновали слова насчет учебы. Рафаэль и воспитатели считают меня очень способной и утверждают, что я могу учиться намного лучше, чем сейчас. Почему они никак не успокоятся и не хотят принять меня такой, какая я есть? В данный мо­мент я вполне довольна своими школьными успе­хами. Конечно, не считая бухучета. А мне все вре­мя говорят, что я не стараюсь. Как это действует на нервы! Но я улыбнулась Деду Морозу (или Санта- Клаусу, как он там правильно называется, не знаю), как и все остальные.

Каждый из воспитанников прослушал посвя­щенное ему стихотворение. А потом нам разреши­ли открыть наши подарки. Я получила то, что хоте­ла: новый плеер и диск. А потом мы праздновали так, как здесь понимают празднование. Кто-то за­водил допотопные шлягеры, все подпевали и тан­цевали. Я всегда это ненавидела. И никогда вот так просто не танцевала. Разве что только в пьяном виде. Сегодня я была трезвой, а Рафаэль пригласил меня под песню «Красотка». Он прокружил меня по всей комнате. Мне это доставило настоящее удовольствие, и неожиданно в животе появилось странное ощущение. Как будто мне кто-то шепчет: «София, хорошо, что ты сюда попала, ты одна из них!» Это было чувство сопричастности, оно охва­тило меня с такой силой, что я чуть не разревелась. В своей семье я не испытала такого ощущения ни разу в жизни, а мы с друзьями, когда я еще жила в своей деревне; были не в состоянии испытывать подобные чувства, потому что были слишком измо­таны, затуманены и парализованы нашим бытом, окружением, событиями и простым банальным фактом, что мы бессильны перед теми, кто должен отвечать за все это дерьмо.

Короче говоря, я чувствовала себя такой нужной и уважаемой, что мне было как никогда

229

Четверг, 24 декабря 1998 *

Сегодняшний Святой вечер нагнал на меня ужасную тоску. Почти все разъехались по домам. От огромной толпы, с которой мы праздновали в прошлую субботу, остались только мы с Вивиан, два парня из квартир, Фло, Эмилио и еще две де­вушки, живущие отдельно, Бибиана и Ванесса. Для меня вообще не было вопроса, ехать ли до­мой. Не исключено, что я бы заколола Гизелу, за­стрелила Константина, а Гуннара и Барбару засу­нула бы в стиральную машину. А если бы я столк­нулась с матерью, то я бы недолго думала — тут же прыгнула бы следом за ними в то же самое приспособление для стирки белья.

Поэтому я осталась здесь. Карлотта и Эрвин, оба одинокие, должны были пожертвовать Святым вечером и праздновать вместе с нами. Настроение было поганое, потому что все думали одно и то же: «Дурацкий, ненужный семейный праздник. Бо­женька, сделай так, чтобы он поскорее закончил­ся!» Если мысли постоянно крутятся вокруг слов «семейный праздник», то нельзя быть уверенным, что не упадешь в глубокую яму. Во время Рожде­ства опасность угодить в такую глупую дыру резко возрастает.

_ _ _ Поэтому у всех плохое настроение.

Среда, 30 декабря 1998

Как спокойно, когда каникулы! Никто не при­стает ни с какой терапией! И в воскресный вечер и утром в понедельник нет этого стрессового со­стояния: что же я скажу, что же я скажу, что же я скажу... И каждый вечер понедельника и каждый вторник: надеюсь, сегодня не я окажусь «задни­цей», — я же уверена, что когда-нибудь это кос­нется и меня. Все равно каждый раз кто-то дол­жен в этой роли выступить.

Большинство уже успели вернуться из дома, стало чуть оживленнее. Вивиан с самого Рождест­ва постоянно мается дурью. Так утверждают вое- питатели, и если учесть, как она вела себя вчера, то они, видимо, правы. Вчера мы снова поспорили из-за какой-то мелочи. Мы с Аделой сидёли в гос­тиной и болтали, когда Вивиан вышла из ванной со стеклянными глазами и бутылкой воды и про­шла мимо меня явно провоцируя. Мне хотелось ее ударить, так противно она себя вела. Адела ей так прямо и сказала, но почему-то это не произвело на Вивиан никакого впечатления. Воспитатели были на моей стороне, и это был мой маленький триумф, но она могла торжествовать еще больше: ее вытошнило, а меня нет! Этой ночью я спала в пустой кровати Кати, потому что больше не вы­ношу соседства Вивиан. Даже от одного ее ды­хания уже веет агрессией. Сегодня утром Янос разговаривал с нами целый час, и мы всё выясни­ли. Теперь я буду делить-ванную с Валерией. С Ви­виан ничего не получается.

Воскресенье, 3 января 1999

И снова новый год. Надеюсь, этот будет лучше, чем предыдущие. Сочельник я провела здесь, вме­сте с несколькими общежитскими, с Я носом и Аде­лой. Не такой шикарный праздник, как в прошлые годы, только пара ракет и трещотки у соседей. Пер­вого мы с Иартииом и Давидом играли во дворе в футбол. Нечаянно я забросила мяч в сад соседа. Сосед нас ненавидит. Забрал наш мяч и исчез с ним в дбме. Да еще и пригрозил, что вызовет по- лицию, мы, мол, нарушили его покой. Не знаю, в чем дела но, где бы я ни жила, соседи всегда ме­ня ненавидят. Когда я вырасту, я ни за что стану профессиональной «соседкой». Не хочу. Мне в на­пряг постоянно следить за тем, что в данный мо­мент делают люди в доме напротив.

Четверг, 7 января 1999

До сих пор не могу поверить: сегодня мне по­звонил отец! Какая честь! Последний раз он дал о себе знать на Рождество, чтобы сообщить, что такого замечательного праздника у него не было уже много лет. Короче говоря, праздник без меня!

Сегодня он позвонил, чтобы сказать, что моя мама легла в клинику на лечение. У меня в голове не укладывается. Это просто невероятно! В моих самых смелых мечтах я не могла предположить, что мама когда-нибудь согласится пойти к врачам. Я решила, что не буду питать слишком уж большие надежды. Но не получается. Мне так хочется, что­бы у меня наконец была нормальная мать! Насто­ящая мать, с которой-можно поговорить и обсу­дить проблемы, мать, которая всегда поддержит,

с которой можно сходить в магазин, никого и ни­чего не стесняясь; настоящая классная мать! Но я знаю, что это только иллюзии. И все-таки я не­множко верю, что однажды она станет для меня просто родным человеком, который ничего не раз­рушает, не ломает собственную дочь, не обманы­вает ее, не презирает и не обращается как с по­следним дерьмом. Если бы у моей мамы это полу­чилось, я была бы самым счастливым человеком на свете.

Суббота, 9 января 1999

Сегодня мы все вместе поехали кататься на лыжах. На нашем автобусе «Пассат» и на маши­нах Яноса, Карлотты и Норберта. Хорошо, что я люблю бординг, иначе меня бы заставили, как Ви­виан и Франку. Они не умеют кататься ни на лы­жах, ни на сноуборде, и все равно им пришлось ехать. Им даже на целый час наняли тренера. Из­дали я видела, как они скользят вниз по склону го­ры. Как мне было их жалко! Не понимаю, зачем заставлять силком! Эрвин тоже не смог объяс­нить, сказал только, что мы должны быть благо­дарны за эту возможность покататься на лыжах. Я и на самом деле благодарна, потому что безум­но люблю бординг. Но за что должны быть благо­дарны Вивиан и Франка, если они не хотят учить­ся и никогда не научатся?!

Здесь мы получаем всё, что хотим, и даже боль­ше, чем хотим. Но в этом есть и свои недостатки. Мы должны всё принимать с благодарностью, а стоит только поспорить с кем-то из воспитате­лей, как тут же слышишь: «Вы такие неблагодар­ные, посмотрите — чего у вас только'нет, никого не балуют так, как вас!»

Тяжело, ох как тяжело с ними, с этими психо­логами!

Во всем остальном день удался. Погода стояла классная, лыжня великолепная. Я столкнулась всего с одним лыжником и поцапалась только с каким-то австрийским ребенком, который вооб­разил, что у подъемника ему обязательно надо постоять на моем сноуборде.

Понедельник, 11 января 1999

Снова начались уроки. Просто отвратно! Жир­ные бабищи из моего класса не похудели и не из­менили своего отношения к людям с нормальным весом.

С тех пор как я живу в этой общаге, я стала на­стоящей домоседкой. У меня долго не было здесь никаких друзей, не говоря уж о парне. Но теперь

все изменилось. Сегодня мы с Симоном поняли друг друга настолько хорошо, что у нас наверня­ка все получится. Он такой приятный! Всего на пару сантиметров выше меня, но у него волосы цвета соломы, голубые глаза и смех, от которого по спине бегут мурашки. Я сижу за ним, и даже его затылок кажется мне сексуальным. Не стоит забывать и про его широкую спину — мышцы видны даже сквозь толстенный свитер! Флора и Анди, лучший друг Симона, сблизились еще до каникул. Когда они испаряются, я сижу с Симо­ном, потому что остальной класс с головой явно ___ не дружит. Все обязательно должно получиться!

Снова начались сеансы терапии, и я, счастли­вое дитя, должна была прямо сегодня в три часа тащиться в кабинет к Рафаэлю и что-нибудь ему рассказывать. Когда я сказала, что ничего не знаю, он велел мне говорить и не задаваться. По­этому я легла, уставилась на сине-желтую змею и задумалась. А потом у меня появилась спа­сительная идея: я сказала, что боюсь ударить . в грязь лицом в школе, на что он возразил, что нужно хорошо учиться, тогда и проблем не будет. Больше у меня ничего не придумывалось. В мучи­тельной тишине прошло пять минут, а потом Ра­фаэль сказал: «Дорогая София, на твоем месте я бы постепенно начал разбираться, откуда у тебя такое чувство вины и почему ты не хочешь стать

лучше, чем твои родители. Кроме того, ты должна освободиться от своей матери. Предлагаю устро­ить разговор о родителях на примере твоих про­блем с матерью. Как ты считаешь?» Когда я отве­тила, что никак не считаю, он сказал: «Видишь, ты стараешься избегать темы конфликта с матерью, вместо того чтобы тщательно во всем разобрать­ся. Если бы конфликт с матерью разрешился, мы могли бы гораздо лучше сконцентрироваться на том, как укрепить твое чувство собственного до­стоинства и проложить тебе путь к нормальной жизни. Но пока ты постоянно занята мыслями о матери, у тебя всегда будут'проблемы с едой. Я тебе кое-что скажу, а ты подумай над этим до следующего понедельника: я хочу, чтобы ты мне рассказала, почему ты не можешь быть нормаль­ной, как все, почему ты всегда хочешь быть осо­бенной и стараешься придать себе значимости через вызывающее отношение к еде и упрямство на терапевтических занятиях. Итак, мы встретим- . ся завтра вечером!»

Я вышла, кипя от негодования. Как будто я пы­таюсь придать себе весу! Как будто я упрямлюсь на занятиях! Но во время самоподготовки я все- таки размышляла и пришла к выводу, что Рафаэль прав. Теперь я точно знаю, что расскажу ему в сле­дующий понедельник. Надеюсь, что за это время ничего не забуду.

Суббота, 16 января 1999

Йо-хо-хо! Мы с Симоном вместе.

Вчера вечером я впервые за долгое время вы­шла из дому. Мы с Флорой, Анди и Симоном были в Мюнхене, в кафе. Специально договорились там встретиться, и Симон подарил мне красную розу. Я, естественно, покраснела как помидор, и Симон тоже. Потом Анди утверждал: «Сначала помидоры должны быть зелеными». Его шутки никто не по­нял, но все смеялись, и я провела один из самых замечательных вечеров в моей жизни. Я очень счастлива и очень влюблена. До сих пор я обща­лась только с «Юлиусом, задницей», который, хо­тя и умел быть милым (если ему этого хотелось), но в конечном результате использовал меня как резиновую куклу. А Симон совсем другой. Наде­юсь, что так будет всегда!

Я немножко боюсь телок из моего класса. Си­мон ни какой-то там парень, это парень, которо­го считает клевым любая девчонка. И я уверена, что все они лопнуг от злости.

Четверг, 21 января 1999

Постепенно начинаю задавать себе вопрос, куда я попала. Передо мной все чаще мелькают люди, при виде которых мне хочется схватиться за голову.

Сначала дело с Франкой и Еленой. Это было в понедельник вечером. Мимо нашей двери вдруг, громко завывая, пролетела пожарная машина. Кто-то позвонил и сказал, что у нас пожар. Звонок зафиксировали и идентифицировали голос. Это была Франка. Девчонке уже почти шестнадцать лет, почему она так себя ведет? Может быть, я со­всем дура, но я не понимаю, какая в этом радость. Все-таки я начинаю сомневаться в нормальности этих девиц. Ведь обычно человек старше двена­дцати лет такими вещами не занимается, правда? Это мне непонятно. Не удивлюсь, если Франка с Еленой и сами не знают, почему делают такие глупости.

А теперь что касается толстух. С понедельника, с того самого дня, когда я узнала, что мы с Симо­ном вместе, они еще больше, чем раньше, ненави­дят нас с Флорой. Стоит нам войти в класс, как они тут же начинают хрюкать и злословить. А во втор­ник они насыпали Флоре в минералку слабитель­ное. Они точно знают, что мы с Флорой пьем из одной бутылки, но им все равно, кто пьет, что од­на, что другая. Во вторник и среду мне было ужас­но плохо, а я понятия не имела почему. Но сего­дня один парень из моего класса, один из тех, кто на маленькой перемене все время строит из стуль-

ев пирамиды, разваливающиеся с ужасным грохо­том, мальчик, который на факультативах все вре­мя накручивает скотч на бумажные платки и стре­ляет ими в своих приятелей, так вот этот тип узнал, что толстухи подсыпали нам слабительное. Я была вне себя, и все остальные в классе тоже. Впервые мы объединились против толстух. Давно пора. Все одноклассники высказали им свое мнение. Эти девицы явно зашли слишком далеко. Но все рав­но должна признаться, что мне доставило колос­сальное удовольствие вывести из себя одну осо­бенно толстую деваху. Я ей сказала,.что она не имеет права вымещать на других свое плохое настроение, связанное с безобразной фигурой и от­вратительной мордой. И что ей не повредит, если она и сама тоже воспользуется слабительным. Она рассмеялась, а я заявила, что если бы у меня была такая внешность, как у нее, то я бы ни за что не стала смеяться, потому что при смехе двойной под­бородок становится заметным еще больше. К тому же она не чистит зубы.

Тут она окончательно заткнулась, но я уверена, что она вынашивает планы мести. Не исключено, что в следующий раз она подсыплет нам в воду крысиный яд.

Хорошо, что сегодня я осталась дома. Расска­зала обо всем Аделе, которая тотчас же решила заявить в полицию, ведь их действия нанесли

вред моему здоровью. Только этого мне еще не хватало! Мне стоило немало слез, времени, отве­денного на самоподготовку (хотя еще неизвестно, отрицательное это для меня обстоятельство или положительное, я склоняюсь ко второму), сотен нервных клеток и терпения, прежде чем я смогла убедить Аделу никуда не заявлять. Ведь нам еще полтора года учиться с этими бабами в одном классе и совсем не хочется, чтобы в один пре­красный день они закололи бы меня ножом или задушили. Мне все-таки удалось убедить Аделу,

_ . и она меня поняла.

Суббота, 30 января 1999

Вивиан переехала на Зениингерштрасе, к жи­вущим отдельно девушкам. Все эти девушки мне чрезвычайно несимпатичны. Каждое воскресенье вечером, после групповой беседы с парнями с Лу- иэенхайналлее в К., они приходят к нам и съеда­ют буквально всё. В общем-то мне это не мешает, ио я считаю неприличным вот так врываться и сметать всё подряд Там живут три девушки. А те­перь, с Вивиан, их четыре. Виви, Бибиана, Ванесса и Стелла. Зина, которая раньше тоже там жила, те­перь переезжает к нам, потому что начала прини­мать наркотики. С ней у меня прекрасные отно­шения — не из-за наркотиков, конечно, а прос­то так. У нас есть еще одна новенькая, Крис. Вы­глядит просто ужасно. Лиловые волосы, пир­синг в брови, в носу и языке, размалевана сверх всякой меры, можно подумать, что она упала в ящик с акварельными красками. Она совсем того, горстями жрала ЛСД, а мать у нее алкоголичка. Надо же...

На Зеннингерштрасе два места свободны. Я следующая, кто может переехать! И я этого хо­чу! Хочу к Виви, я по ней очень скучаю, хочу най­ти общий язык с зеннингершами (так называют девушек, которые живут на Зеннингерштрасе), даже если они мне и не нравятся, я хочу боль­ше свободы (мне не надо, чтобы меня охраняли по ночам), хочу сама решать, что съесть, хочу иметь возможность выходить по вечерам, хочу, хочу, хочу..

Чего я не хочу, так это каждый день видеть Карлотту и Луиса. Но с этим испытанием мне при­дется смириться, если я буду переезжать, потому что у зеннингерш работают только Карлотта и Лу­ис. Ясное дело, с Луисом я как-нибудь справлюсь, но вот с Карлоттой?.. Почему-то мне кажется, что это будет совсем непросто.

Пятница, 5 февраля 1999

Всю неделю я клянчила у Яноса, чтобы мне разрешили переночевать у моей кузины с суббо­ты на воскресенье. Естественно, ночевать я хочу не у Жасмин, а у Симона. Я поняла, что просто так мне никто ничего не разрешит, поэтому я сделала попытку впутать свою кузину. «София, это не во­прос, ты, безусловно, можешь переночевать у сво­ей кузины, но я тебе уже тысячу раз сказал, что ты должна нас с ней познакомить. Мы не можем от- . . пустить тебя ночевать неизвестно куда, мы долж- м ны посмотреть, с какими людьми ты общаешься, понятно?»

Господи, как мне надоела вся эта общинная тя­гомотина! Пришлось звонить Симону и объяснять ему, что ничего не выйдет. Он был страшно разо­чарован, это я сразу заметила. Я тут же набрала номер Жасмин, чтобы уговорить ее представить­ся нашим. Но кто торчит дома в пятницу вечером, кроме меня?

Понедельник, 15 марта 1999

Снова сижу в комнате для самоподготовки и стараюсь вести себя как можно незаметнее. Аде- ла все время посматривает на меня с глупым ви­дом, боюсь, что она подойдет и спросит, сколько я успела выучить за это время. Где-то в середине февраля Жасмин меня навестила. В следующие же выходные мне разрешили переночевать у нее (у Симона). Оказалось, что Жасмин выглядит до­статочно серьезно.

Один раз в месяц бывают «домашние выход­ные». Большинство навещают свои неполноцен­ные семьи. Но я теперь все время буду уезжать к Симону.

Меня очень волнует, что я сижу в этом обще­житии взаперти. Время от времени для Валерии делают исключение, и она имеет право в выход­ные возвращаться в двенадцать часов. Мне ни­когда не продлевали время, потому что я «посто­янно» (один раз в месяц) ночую вне стен обще­жития.

Теперь мне дают дополнительные уроки по бухучету. До сих пор все самостоятельные по этому проклятому предмету я писала на двойки, и если бы не существовало экономической мате­матики, которой я могу уравновесить свои успе­хи, мне бы ни за что не выдержать испытатель­ный срок.

Суббота, 20 марта 1999

Меня от всего этого тошнит! С тех пор как Виви уехала, меня ни разу не тошнило, но в данный мо­мент одновременно скопилось так много всяких гадостей! Если бы меня уже давно не просветили по поводу последствий, которые имеет здесь, в об­щежитии, рвота (например, постоянные вопросы, почему ты снова пытаешься привлечь к себе вни­мание, почему ты не хочешь выздороветь и т. д.), то я бы с удовольствием очищала свой желудок, потому что от всего происходящего зверски мутит.

Не знаю, что за гадкий сегодня день... Может быть, это день послания Иова? Но без шуток, мать Фионы покончила жизнь самоубийством! Сегодня утром мне позвонила Мария и всё рассказала. Как я рада, что уехала из нашей деревни и не прини­маю участия во всей этой гадости, как тогда, с ма­мой Амелии. Мне страшно не хочется иметь к та­ким вещам хоть какое-то отношение! С Фионой, Никки и всеми остальными контакты постепенно сходят на нет. Расстояния и дела... Кроме того, у меня такое чувство, что Фиона и Никки не смогут правильно понять мои проблемы. А вот с Амелией и Рамином у нас до сих пор все в порядке. Они по­нимают, что я теперь уже не та же самая София, которая была раньше. Я изменилась и повзросле­ла. Я познакомилась с массой людей, и теперь уже

мы стали совсем разными... Совсем-совсем! А вот Фиона с Никки как-то не могут с этим смириться.

С тех пор как я уехала, я старалась избегать нашей дыры. Не хотела видеть никого оттуда и не хотела, чтобы они видели меня. Я все время представляла себе, что они говорят обо мне (обо мне, психе). Но теперь... Я поеду к Фионе и по­пытаюсь ей помочь. У ее матери была та же бо­лезнь, что и у моей, это мы всегда знали. Но ни­когда об этом не говорили. Я прекрасно пони­маю, что помочь ей по-настоящему не смогу, но зато смогу дать ей почувствовать, что она мне _ . _ небезразлична. Сейчас ей это очень нужно. Мне тоже нужны подобные подтверждения, иначе я чувствую себя одинокой и пустой. Вот по этой причине в выходные я должна ехать в «город ужаса».

Но не только по этой! Моя мать прервала лече­ние! Не знаю почему, не знаю когда, не знаю, пьет она сейчас или нет. Она мне позвонила. В первый раз, после того как я уехала, она дала о себе знать и сказала, что хочет меня видеть. Конечно, я тоже хочу ее видеть. Это не вопрос. Но я так боюсь! Если она снова напьется, то мой визит станет на­стоящей катастрофой. А если она будет врать, не­сти какую-нибудь околесицу или будет за меня хвататься, все окажется еще хуже. Я не смогу сдержаться.

А теперь последняя часть истории ужаса. Пи­кассо умер. У него был заворот кишок. Его владе­лица позвонила мне через семь минут после того, как я поговорила с Амелией. Она рассказала толь­ко, что он ужасно страдал и кричал от боли. Копы­тами разломал весь бокс. Ветеринар не мог ничем помочь.

Пикассо умер?.. И почему мать Фионы? По­чему?!

Поскольку сегодня все как-то сошлось в од­ном, Янос послал меня к Рафаэлю, который навя- зал мне дополнительный сеанс терапии. Это была О самая грубая терапия, с которой мне приходилось сталкиваться. И самая трудная.

Сеанс состоит у нас из тридцатиминутного слушания музыки и размышлений и еще тридца­ти минут разговора с Рафаэлем,

Мне не пришлось долго думать, что рассказать Рафаэлю. Поэтому те полчаса, которые я пролежа­ла на диване в кабинете для групповых занятий и должна была размышлять, показались мне чрез­вычайно долгими. Я не нашла ничего лучше, чем грызть ногти. Последний раз я грызла ногти лет в семь-восемь...

Я весь день была не в себе и, когда наконец оказалась на диване у Рафаэля, могла только ры­дать. Я рассказала ему всё. Почти всё. Я рассказа­ла, что страшно боюсь ехать к родителям, что бо­юсь встретиться с матерью и что мне очень хочет­ся вызвать у себя рвоту. А Рафаэль вдруг просто сказал, что мне не стоит переживать из-за челове­ка, который никогда не переживал из-за меня и все равно меня не любит. Сначала я раскисла и начала бормотать, что я абсолютно уверена, что мама меня любит. Но Рафаэль только посмеялся. Я замолчала и не сказала больше ни слова. А по­том снова заревела, потому что поняла, что он прав. Чтобы окончательно меня убедить, он объ­яснил, что зависимые любят только свою зависи­мость и больше ничего. Тут уж нервы у меня окон­чательно сдали, потому что реальность умеет де­лать очень больно.

Но Рафаэль хотел раз и навсегда лишить меня всех иллюзий. «Дорогая София, уже несколько месяцев мы на наших сеансах говорим только о твоей матери. А ты должна бы разобраться и в своих отношениях с отцом. У него, несомненно, тоже рыльце в пушку, он явно не совсем такая не­винная овечка, каким ты его изображаешь. Ты идеализируешь его без всякой на то причины. Подумай о своем папочке до понедельника! А вы­ходные ты вполне переживешь, может быть, они окажутся даже очень приятными».

То, что Рафаэль заговорил о моем отце, заста­вило меня на минуту окаменеть. Потом появи­лись мурашки, а чуть позже страх. Я ни за что не смогу рассказать Рафаэлю историю с видеокас­сетами. Во-первых, на отца тут же донесут, а во- вторых, возможно, Рафаэль отправит меня в за­крытую психушку, потому что я больше двух лет живу с этим знанием и до сих лор ничего не пред­приняла. Совесть мучила меня весь вечер так, что мне стало плохо. И поговорить не с кем...

Воскресенье, 21 марта 1999

Я не поехала к родителям. Мама заболела, и мы перенесли нашу встречу на... на не знаю ко­гда. Фионе я написала письмо на четырнадцати страницах. Сегодня я в пух и прах переругалась с Эрвином, потому что он утверждает, что я снова «взяла курс на похудание». Вроде бы пусть гово­рит что хочет, мне не мешает, но если бы это дей­ствительно было так. А в данном случае он неправ. Сейчас я вешу 61,2 килограмма. Вполне достаточно. Мой нормальный вес находится в гра­ницах от 57 до 65 килограммов, то есть у меня са­мое то. И тут вдруг является Эрвин со своими офи­церскими замашками и начинает воображать, что знает всё лучше всех. Хотел заставить меня съесть свиной шницель, а я их даже видеть не могу. В конце концов мы сошлись на гигантской порции салата. Он хоть' вкусный, хотя такой же масляни­стый, жирный, как свинина.

После ужина я разговаривала с Карлоттой и выяснила, что она не такая гадкая, какой кажет­ся. Хочет сходить со мной к гинекологу, потому что беспокоится обо мне. Кроме того, мы битый час проболтали о сексе. Это было действительно интересно, потому что она не только выспраши­вала меня, но и поделилась собственным опытом. О Симоне я ей ничего не сказала. Здесь я должна молчать, потому что боюсь, что Рафаэль или кто- то из воспитателей вмешается в наши отношения. Тому, кто не живет в таких условиях и не вынуж­ден ежедневно выслушивать воспитательные бредни, понять меня трудно. Но эта трепотня обо всем и разбирательства со всеми и по всякому поводу могут убить всякие отношения. Можно же дообсуждаться до того, что уже и видеть челове­ка не захочешь. Так что эту тему лучше оставим.

Вот почему я не хочу говорить о Симоне. Я точно знаю, что бы мне ответили.

Вторник, 23 марта 1999

До трех часов в понедельник я не знала, что рассказать Рафаэлю о своем отце. Говорила о том, как он меня мучил. Например, о мышке. Я гово-

рила и говорила, пока Рафаэль меня не перебил. Он решил, что отец надругался надо мной сексу­ально. Сначала я всё отрицала, но когда Рафаэль сказал, чтобы я не лгала, пришлось признаться. Вернее, я соврала и сделала вид что он прав. На самом деле отец ни разу мной не воспользовался и не надругался. По крайней мере, сексуально. Он никогда до меня не дотрагивался, если не считать того, что бил. Не знаю, что хуже — никогда не прикасаться или прикасаться слишком часто. Для меня гораздо хуже, что он вел себя так, как будто ORQ я существую только для битья.

Итак, я наврала Рафаэлю. И сразу же поняла, что таким образом могу освободиться от своего чувства вины. Сработало. «Надо же, и это называ­ется отец! Это свинство, и ты ни в чем не виновата. Знаешь, София, откуда я узнал, что должно было иметь место нечто подобное? По твоему поведе­нию с другими мальчиками. Ты все время подаешь себя исключительно со стороны своей женствен­ности. Ты знаешь* что таким образом добьешься от мужчин того, чего другими способами тебе не по­лучить. Я это наблюдал еще на празднике в Рож­дество!»

Рафаэль решил, что видит меня насквозь.

После терапии мне стало лучше. Мне показа­лось, что если я буду говорить с Рафаэлем о своем

отце, то смогу освободиться от ненависти и зло­сти. И от страха, который так часто меня грызет. Страх, что отец не будет обращать на меня никако­го внимания, что я ему безразлична. И не в по­следнюю очередь страх из-за ударов, которые в беседе с Рафаэлем я выдала за сексуальное над­ругательство.

Поскольку сегодня я обязательно хотела по­быть с Симоном (говоря откровенно, потрахаться), я рассказала Аделе, которая дежурила в первую смену, что у нашего класса сегодня день здоровья и мы идем в зоопарк. Поэтому не исключено, что 251 я вернусь позже. После школы, где я буквально изнывала от скуки, мы с Симоном поехали к нему. Он такой милый! Стоит его поцеловать, он тут же начинает дрожать, это так трогательно. А если мы спим вместе, он тоже дрожит. И тогда вибрирует все, что не прибито и не прикручено. Здорово!

М

Si к

Симону я не говорила, что у меня еще ни разу не было месячных. Я не рассказывала ему ниче­го, потому что побоялась, что он будет обращаться со мной так же, как Юлиус. Тот знал обо мне прак­тически всё и использовал меня по полной про­грамме. Поэтому больше я с парнями не откро­венничаю.

Суббота, 8 мая 1999

Ничего себе, как быстро пролетел апрель! Зав­тра я переезжаю на Зеннингерштрасе. В апреле к нам въехали четыре новых человека, а на завтра назначен еще один экстренный прием. Поэтому мне можно к зеннингершам.

На прошлой неделе я один раз прогуляла школу и сама написала себе записку. Подписа­лась просто: «Б. Майер». Он или она не сущест­вует в природе, но мои учителя понятия об этой _ _ _ не имеют. Я ужасно боялась, что все откроется, и чуть не умерла от страха, когда сегодня Карлот­та вошла в комнату самоподготовки, зло на меня посмотрела и сказала: «София, я должна с тобой поговорить, подойди, пожалуйста, ко мне!» По­шла за ней на негнущихся ногах в кухню, где она объявила, что завтра мне придется переехать. А злилась она просто потому, что после разго­вора с ней убежала Елена. У меня с сердца упа­ла тысяча камней. Побег Елены не интересовал меня ни в коей мере. Я все равно терпеть ее не могу.

Я уже успела всё упаковать. Валерия разреве­лась, из-за того что я уезжаю. А ведь мы будем встречаться с ней каждое воскресенье, когда зен- нингерши приходят на групповые беседы и съедают всё.

Понедельник Юная 1999

Теперь я живу вместе с Бибианой, Стеллой, Ванессой и Вивиан.

Я сразу же заметила, что не все девчонки та­кие противные, как я думала.

На самом деле гадкая всего одна — Бибиана! Она не только выглядит отвратительно, но и ведет себя самым мерзким образом. Ее лицо напомина­ет свиное рыло — розовое, круглое, с крошечны­ми светлыми глазенками. У нее такие огромные оттопыренные уши, что даже я со своими слоновь­ими вынуждена капитулировать, если речь идет о размерах. Бибиана чувствует себя среди зен- нингерш бабушкой (потому что живет здесь доль­ше всех) и ответственной за нас. То есть она раз­дает приказы направо и налево и кажется при этом очень крутой. Самой себе. Она не понимает, что все над ней смеются. Скоро ей исполнится во­семнадцать, тогда она переедет в Б., в одну из квартир. Какое счастье!

А Стелла мне безумно нравится. Мы нашли об­щий язык, на многие вещи мы смотрим одинако­во. Вчера после групповой беседы она выщипала мне брови, что я посчитала весьма серьезной услугой с ее стороны.

Ванесса тоже в полном порядке. Но пока еще мы с ней почти не общались. На самом деле

жаль, потому что, по словам Стеллы, она класс­ная девчонка.

С Вивиан мы знакомы уже давно. Но с тех пор как я здесь, между нами что-то треснуло. Мне ка­жется, что это из-за Ванессы. Они теперь не разлей вода. Честно говоря, я ужасно ревную. Но если Ва­несса ей нравится больше, тогда пожалуйста... И все равно это выводит из себя, потому что я ее очень люблю!

Понятно, что начинать существование на новом месте всегда трудно. Уже сегодня я так силь­но поругалась с Карл оттай, что была готова соби­рать вещи и ехать обратно.

Стелла (сегодня она отвечает за покупки), Карлота и я около половины четвертого поехали в «Плюс», чтобы купить продукты на всю неделю. Мне так понравилось заполнить тележку продук­тами, которые люблю я! В общаге продукты все­гда покупали воспитатели. В Зеиии продукты закупает дежурный, а Карлотта увозит ящики с напитками. Когда мы со Стеллой закончили, Карлотта забрала нас и три ящика с едой. Она остановила машину прямо возле дома, и я тут же побежала в туалет. Мне очень хотелось писать. Едва я управилась, как услышала вопли Карлопы» Стоя на улице, она орала, что я ленивая свинья,

потому что хотела увильнуть от работы. Я тут же начала защищаться, говоря, что мне срочно пона­добилось в туалет. За этим последовала психоло­гическая абракадабра, в которой я давно научи­лась разбираться и теперь говорю почти без ак­цента. Почти! В конце концов она заставила меня тащить от машины до кухни все три ящика. В ка­честве наказания!

Больше всего мне хотелось заорать на Карлот- ту и сказать ей, что делать выводы относительно лени и асоциального поведения исходя из столь ничтожного события смешно. Но поскольку я _ _ _ не хотела большого скандала, я отнесла ящики «ОО в дом, не проронив ни слова.

В семь пришел Луис. Он ко всему придирался и постоянно твердил: «Теперь она обижена, наша маленькая Фия, очень обижена!» Сначала я молча­ла, а потом ограничилась жалким: «И совсем я не обижена!» Как я обрадовалась, когда после со­вместного ужина Карлотта и Луис закрыли за со­бой дверь и поехали домой! Стелла, Вивиан, Ванес­са и я еще долго болтали в курительной комнате. Пока Бибиана в своей противной ночной рубашке не распахнула дверь и не сказала: «Вы что, совсем с катушек съехали? Завтра в школу, ложитесь спать!» Она снова исчезла, а мы рассмеялись. Че­рез пять минут она снова появилась на пороге и попросила нас подойти наверх к телефону, что-

бы поговорить с Карлоттой. Карлотта лично от­правляла нас всех по очереди спать и подумать до завтра, почему мы так глупо и неразумно себя ве­ли. Мне она сказала: «София, ты там еще новень­кая я понимаю, что ты хочешь сдружиться с девоч­ками. На тебя я не сержусь, но все равно прошу пойти сейчас в постель, уже половина одиннадца­того. Сержусь я прежде всего на Стеллу и Ванессу, которые хорошо знают правила. Не позволяй впу­тывать себя в разные истории. Лучше дружи с Би- бианой, я ей уже сказала, что она должна немнож­ко о тебе позаботиться. Спокойной ночи!»

Мы пошли спать. Господи, меня опять выстави­ли дурой! Я не хочу, чтобы Бибиана обо мне забо­тилась. Я ее терпеть не могу! И я не хочу, чтобы подобная цаца мне что-то там говорила. Она прос­то придурок. Воображала, наглая интриганка, дур­нушка, у которой нет друзей. Она говорит, что очень страдает из-за того, что у нее нет друзей. Я бы на ее месте посмотрелась бы в зеркало и за­дала себе вопрос: почему же? А как гнусно она вела себя сегодня: тут же понеслась жаловать­ся Карлотте!

Здесь, в Зенни, у меня есть собственная комна­та! Это так шикарно, наконец, спустя год, иметь свое личное место. Хотя это самая маленькая

комната, но все равно. Скоро мне освободят пус­тующую комнату Зины. Если когда-нибудь Зина откажется от наркотиков, то ей снова разрешат перебраться в Зенни, но тогда уже она получит самую маленькую комнатушку. Ведь помещение здесь следует «получать по наследству»! То есть со временем можно получить комнату побольше. Именно поэтому Зине придется начинать по но­вой, с самой маленькой.

Лучшие комнаты под крышей. Там живут Стел­ла и Вивиан. У Стеллы комната огромная и светлая. У Вивиан поменьше, зато полностью выложена де- ревом, кроме стены у кровати, которая целиком со- *

стоит из зеркал. На втором этаже моя маленькая комнатка', бывшая комната Зины и комнаты Биби и Ванессы. У Биби она тоже гигантская, с видом на наш сад, а у Ванессы есть маленький балкон.

Школа сегодня закончилась. Двух первых уро­ков не было, на третьем и четвертом замещение, где нас с Флорой пытались убедить, что натураль­ные рыжие волосы очень сексуальны, а весь пя­тый урок мы должны были ждать, только для того чтобы потом нам сказали, что шестого и седьмого уроков не будет и мы можем идти домой. Конеч­но, мы с Симоном ненадолго съездили к нему и слегка позанимались сексом. Потом я едва успела

на электричку, на которую мне обязательно следу­ет попасть, чтобы ие опоздать домой. Хотела бы я знать, что бы Карлотта тогда со мной сделала! На­верное, приготовила бы из меня фарш!

Четверг, 27 мая 1999

В каком-то смысле я тут хорошо прижилась. Мы со всеми девчонками, за исключением Бибианы, держимся вместе. Да и парни с Луизенхайналлее, с которыми у нас общие групповые беседы, тоже мОО _не такие плохие, как мне казалось. Хотя я и знала, что они постоянно приезжают в Кройтцвег на групповые беседы, но я ни разу не перекинулась с ними и парой фраз. Раньше я считала, что они все время издеваются и наступают на самое боль­ное. Но это совсем не так. Марин, Давид и Рональд которых я знаю еще по Кройтцвегу, переехали че­рез неделю после меня, но только в Б., к Нико, Ли- нусу и Максу.

Вот уже шесть месяцев Стелла вместе с Басти- аном. Карлотта его знает, и он ей нравится. Что ж, Стелле повезло. И все равно, когда Бастиан соби­рается прийти к нам, ей приходится просить раз­решения у Карлотты. Если она этого не сделает, пусть пеняет на себя. Бастиан и все другие суще­ства мужского пола, которые хотят навестить нас,

но не сообщили об этом не позднее чем за дм дня до предполагаемого визита, не имеют права переступить порог даже в самую отвратительную погоду. Так случилось, например, во вторник. Я как раз шла со своим экологически чистым му­сорным ведром от компостной ямы к дому и уви­дела Бастиана. Мы поговорили. Стелла пошла за чем-то к себе в комнату, когда из дома неожидан­но вышла Бибиана и решила, что может принять участие в нашей беседе. Бастиан ненавидит Би­би — как и все остальные, — потому что она по­стоянно ябедничает Карлотте. Поэтому он загово­рил с нею издалека и спросил, почему она нико­гда не может держать рот на замке. Ну и что делает Биби? Разражается слезами и несется к телефону. Естественно, она звонит прямо Кар­лотте, после чего та, возмущенная поведением этого бессовестного наглеца, звонит в полицию и запрещает ему вообще входить в дом. Бастиан теперь не осмеливается войти даже на террасу или в сад. Невероятно!

Вторник 20 июля 1999

В последнее время никакого прогресса. Все пошло вразнос, у меня сильный стресс.

В конце мая Зина снова приехала в Зенни.

Скоро закончится учебный год, я жду не до- ждусь каникул. Еще ни разу за свою не очень дол­гую жизнь я не чувствовала себя столь готовой к каникулам, как в этом июле. Каждое утро, когда мне приходится буквально силком вытаскивать себя из постели в половину пятого, превращает­ся в настоящий кошмар.

Но, как и всё в этом мире, летние каникулы то­же имеют свои недостатки. Мы с Симоном пред­ставить себе не можем, что будет, когда целых шесть недель не сможем видеться каждый день. Уже сейчас стоит мне об этом подумать, мне ста­новится так одиноко, как будто меня бросили'.

Здесь, в Зенни, полным ходом идет подготов­ка к назначенному на двадцать восьмое летнему празднику. Летний праздник состоится в Кройтц- веге, соберется ужасно много людей. Бывшие общежитские, бывшие и нынешние воспитатели и конечно мы, нынешние «жители»!

Существует традиция, по которой каждая груп­па, то есть мелкие кройтцвегеры, взрослые кройтц- вегеры, парни с Луизенхайналлее, мы, зеннингер- ши, и ребята из отдельных квартир выступают с каким-нибудь номером. Спектакль или еще ка­кая-нибудь гадость. Никто этого не хочет, но тра­диция есть традиция. Мы, зеннингерши, решили спеть шлягеры шестидесятых годов, кривляясь на

сцене, — официально это называется «в сопро­вождении пантомимы».

В четверг Бибиане исполнится восемнадцать, и она наконец переедет в одну из квартир в Б. Близка спасительная свобода! Тогда мы сможем делать что душе угодно, больше никто не наябед­ничает, даже если мы слегка припозднимся.

В начале июня я подружилась с Пией. Она учится в нашей школе, случайно выяснилось, что и живет она на Зеннингерштрасе, через пару до­мов. Так как почти каждый день уроки у нас с ней заканчиваются в одно и то же время, мы постоян- ___ но ездим домой вместе. Сначала я ее эабалтывала, потому что она никогда не открывала рот и ка­залась ужасно робкой. Теперь я знаю ее гораздо лучше и понимаю, что она все что угодно, но толь­ко не робкая. Пия стала великолепной подругой. Если у меня есть возможность выйти, но ехать в Мюнхен к Симону не имеет смысла или если Си­мону некогда, то я провожу все время с ней и ее братом Тимо, который на год младше. Теперь я хо­жу гулять и в выходные и больше уже не сижу взаперти.

_в Сейчас регулярно устраивают праздники и вечеринки, и я готова локти кусать, что мне еще нет восемнадцати. В шестнадцать лет у нас мож­но гулять только до двенадцати. Это невероятно противно, потому что, как правило, уходить

нужно в одиннадцать, иначе рискуешь опоздать. Вернувшись, обязательно нужно позвонить Кар- лотте и сообщить, что ты дома. Конечно, я уже давно подумала о том, чтобы звонить из других мест, но ничего не получится, ведь иногда Кар­лотта хочет поговорить и со всеми остальными, чтобы выяснить, не напился ли кто-нибудь, не накурился ли. Как-то раз мы сказали, что Стелла уже легла, так Карлотта потребовала, что­бы мы ее разбудили. Вот уж не повезло! Стелле влетело за то, что ее не было дома, а нам — за ^ТО'^{ЧТ0 МЬ1 хотели} покрыть. Выходить запрети­ли всем! Кроме Биби, которая в это время уже действительно спала. Вот почему я стараюсь по возможности всегда быть дома в двенадцать, причем в трезвом виде. Опаздывать я обычно не опаздываю, а вот что касается трезвости... Но я стараюсь взять себя в руки и говорить стандарт­ными фразами: «Спокойной ночи, мне очень хо­чется спать, пока!» Причем говорить нужно как можно короче. Плохо, если Карлотта начинает выспрашивать, как все прошло, а я даже не могу ответить, где я провела вечер. Однажды мне этд стоило запрета на выход а потом в течение трех сеансов терапии я должна была разбираться, по­чему я «гублю свою жизнь» и наступаю на те же грабли, что-и моя мать. Вот был ужас!

Когда мне исполнится семнадцать, мне разре­шат в один из выходных возвращаться в час но­чи! Почему мои родители не завели меня на па­ру лет раньше?!

В первый день каникул здесь начинается ма­рафон. Звучит по-спортивному, я понимаю. Но на самом деле речь идет о терапевтическом марафо­не. Групповая терапия четыре дня подряд! Я не выдержу! Один раз в Кройтцвеге я уже принима­ла участие в таком марафоне. Я была выжата как лимон, да и нервы начали сдавать. Весь марафон надо размышлять и рассуждать. Рафаэль дает нам темы, каждый должен на эти темы думать. Темы абсолютно разные. Говорят, что марафон для зен- нингерш и ребят с Луизенхайналлее во много раз сложнее, чем в Кройтцвеге. Недавно Рафаэль сказал мне: «Софи, во время марафона ты долж­на больше говорить, а не ограничиваться одними только общими фразами!» Поэтому я очень боюсь дурацкого марафона! Не хочется выглядеть абсо­лютной идиоткой. Выглядеть идиотами боят­ся все.

Собственно говоря, в Зенни тоже всякое быва­ет. Особенно если речь идет о Вивиан, которая каждый понедельник вечером цапается с Карлот- той и обиженная убегает в свою комнату.

Между мной и Вивиан практически все конче­но. Мы почти не разговариваем. С тех пор как я живу в Зенни, она все время провоцирует меня своей рвотой. Мы обе злимся все больше и боль­ше, потому что ее рвет, а я делаю вид, что ничего не замечаю.

А в июне мы дико разругались, так что Луис засунул нас в машину и отвез к Рафаэлю. Там мы должны были выяснить отношения. По­скольку меня официально не рвет уже несколь­ко месяцев, мне удалось перетянуть Рафаэля на свою сторону, а Вивиан выставили абсолютной дурой.

Рафаэль начал упрекать ее в том, что она иг­рает со мной в гнусные игры и пытается с моей помощью еще раз пережить свой конфликт с се­строй. Моя проблема с матерью играла здесь лишь вторичную роль (тра-ля-ля). Я рыдала, Ви­виан рыдала, а Рафаэль назначил время (через неделю), когда мы еще раз поговорим на эту те­му. Во втором разговоре идиоткой оказалась я, потому что выяснилось, что пару раз меня все- таки вырвало. В конце концов мы помирились (якобы), с улыбками распрощались с Рафаэлем, сели на свои велосипеды, вернулись в Зенни, со счастливыми мордами полетели в свои ван­ные, где каждую из нас тут же вывернуло наиз­нанку. С тех пор мы ненавидим друг друга еще больше.

Суббота, 7 августа 1999

Летний праздник прошел, а вместе с ним кон­чились и наши идиотские танцы. Табель у меня не блестящий, но я вполне довольна, ведь ничем, кро­ме бухучета, я не занималась!

Бибиана наконец уехала. Но зато появилась Франка. Она действительно стала гораздо лучше, потому что больше не возится с этой глупой Еле­ной. Ту засунули в другой интернат, к людям, с ко­торыми вообще никто жить не хочет. Логично, что я получила комнату Бибианы, ту самую, большую, на втором этаже, с видом на сад.

Марафон был... просто грубый. Когда Рафа­эль объявил темы, я сразу почувствовала, что всю эту лабуду он устроил исключительно из-за меня и Вивиан. Итак, темы: «Пустота», «Саморазруше­ние» и «Страх». А потом он подлил масла в огонь и попросил нас подумать еще и о «Маме». Как всегда, говорили по очереди. Я так рада, что я не Ванесса, она оказалась первой. Перед ней высту­пала только Карлотта, потому что воспитателям тоже пришлось принимать участие в устроенном Рафаэлем промывании мозгов. Карлотта даже расплакалась и начала упрекать нас, зеннингерш, в том, что мы ее ни во что не ставим и не испыты­ваем к ней никакой благодарности, хотя она так много работает. Как-то глупо. Почему мы посто-

янно должны быть благодарны, как будто мы са­ми себе всё это устроили?! Рафаэль сразу же по­слал Ванессу за платками, чтобы Карлотта смог­ла осушить свои слезы. Мы, все зеннингерши, скорчили унылые физиономии и молчали. Что тут скажешь? В конце концов мы признали, что были неблагодарны, и Карлотта осталась вполне довольна. Потом Рафаэль посоветовал Карлотте разобраться, почему она принимает всё так близ­ко к сердцу и испытывает постоянный стресс из- за работы. После этого Карлотта снова разревелась слезами и объяснила, что девочки из Зенни ей как дочери, потому что своих детей она иметь не может.

Мертвая тишина... Никто из присутствующих даже дышать не смел, никто даже ногу на ногу не закинул. Казалось, что ее слова задели всех. По крайней мере воспитателей, ну а девушки стара­лись делать вид что они тронуты.

Только парни сидели со скучающим видом, как и раньше. Тут мне бросилось в глаза, что полоски на правом носке у Линуса такие же, как и на пра­вом носке у Нико. Но у Линуса носок надет пра­вильно, а вот у Нико на фоне белого ковра были хорошо видны нитки с изнаночной стороны. Ле­вые носки у обоих оказались разными.

Потом мы все время обменивались взглядами с Мартином. Каждый раз, когда Рафаэль говорил

что-нибудь совершенно непонятное или цитиро­вал Юнга или Фрейда, наши взгляды встречались, что означало: «Ха! Что ему надо?»

И все равно я пыталась проследить за тем, что говорят другие. Часто такие разговоры наталкива­ют меня на новые идеи, которые я могу потом вставить в собственные психологические речи.

После Вивиан мы сделали первый перерыв, по­шли к кройтцвегерам и съели последние булочки. Ели все, кроме Виви, она уплетала мюсли, а мне удалось ее переплюнуть, потому что я не ела вооб­ще ничего.

А потом... потом наступила моя очередь. Са-

моразрушение, пустота, страх... Я знала, что хо­чет услышать Рафаэль. Но конечно все получи­лось не так, как я планировала. Я призналась, что разрушаю свою жизнь тем, что много пью и не стараюсь добиться хороших результатов в школе. Потом призналась, что страшно страдаю от оди­ночества; если вдруг оказываюсь дома, то тут же включаю радио и телевизор и хватаюсь за теле­фон, чтобы не чувствовать пустоты, а напоследок еще и дала понять, что ужасно боюсь будущего и привязанностей.

А в ответ я услышала: «София, это все нам дав­но уже известно. Сейчас ты должна подумать, по­чему так происходит. Кроме того, пустота далеко не так безобидна, как ты говоришь. Ты стано- вишъся проституткой, позволяешь трахать себя кому попало, только чтобы заполнить свою пус­тоту. А если рядом с тобой никого нет, то ты тут же заболеваешь и начинаешь страдать. Это для того, чтобы о тебе заботились. Твои родители не обращали на тебя никакого внимания, а теперь ты хочешь их заставить наверстать упущенное. Но не надейся, из этого ничего не выйдет, нико­гда. А твоя боязнь привязанностей объясняется исключительно твоими страхами: вдруг, как толь­ко у тебя появятся серьезные отношения, тебя снова бросят?»

И я должна была это проглотить? Я «станов­люсь проституткой»? Я «позволяю трахать себя кому попало»... И все из-за того, что на индиви­дуальной терапии я рассказала про Юлиуса и про то, как меня обидело его поведение.

Я была в шоке и не зн&ла, что делать. Тут Ра­фаэль сыграл нам кусок из «Летучего голландца» Вагнера. Карлотта и Луис подбавили жару, а Нор- берт, воспитатель мальчиков, который на группо­вых беседах всегда сидит рядом со мной, доволь­но сильно стукнул меня по плечу и заорал, что я не должна быть такой дурой. А потом, в качестве эпилога, Луис, тоже сидевший рядом со мной, должен был дать мне «десятку». Это значит, что по указанию Рафаэля Луис десять раз ударил ме­ня по голове. Иногда это было довольно больно.

А потом я должна была сказать: «Спасибо, доро­гой Луис!», на что ему положено ответить: «Пожа­луйста, дорогая София!» Потом я получила еще одну «десятку», потому что глупо ухмылялась. Как я обрадовалась, когда и самому Луису пришлось изливать перед нами душу!

На следующий день все началось сначала, те­перь мне пришлось говорить о маме.

Через четыре дня меня и моих товарищей по несчастью оставили наконец в покое.

Но теперь я пришла к убеждению, что все сказанное Рафаэлем — правда. Жестокая, но правда.

Вторник, 10 августа 1999

В выходные Симон сказал, что с десятого авгу­ста по пятое сентября он с родителями будет в Греции. Сначала мне было обидно, а теперь только грустно, потому что он давно уже сидит в самолете. Когда он вернется, уеду я. В конце ав- -густа мы все едем в Италию, возвращаемся один­надцатого сентября.

269

Сегодня вечером Пия, ее брат Тимо и я ходи­ли на праздник. Такие развлечения мне нравят­ся. К тому же я уже знаю массу местных. И могу чувствовать себя нормальным человеком. Только

посмотрев на часы и поняв, что уже больше один­надцати, я ударилась в панику: вдруг не успею вернуться домой вовремя! И тогда снова поняла, какая я ненормальная.

Мимо нас на велосипедах ехали два парня, я остановила их, подняв руку. Мы с Пией этих ребят не знаем, но они все-таки довезли нас прямо до дверей. Я считаю, что ребята доказали, что они настоящие мужчины. Но зад до сих пор болит.

270 Среда, 25 августа 1999

В понедельник Вивиан и Ванесса так круто разругались, что мы думали, что они убьют друг друга. Вивиан швырнула тарелку с макаронами в Ванессу, но попала в стену, тарелка с грохотом упала на пол и разбилась. Томатный соус разлился по всему ковру. Я точно не знаю, из-за чего они так поцапались. Пора уже явиться Карлотте, пусть она разберется, в чем там дело.

В каникулы Луис и Карлотта приходят не так' часто, поэтому у нас всё вверх тормашками. Ни­кто не дежурит, под диваном черт ногу сломит. Ведро не выносим, полы в гостиной и прихожей не подметены и не вымыты, никто не прикасает­ся к пылесосу, ящики с пустыми бутылками не

выставлены за дверь, когда за ними приходят из магазина. И только дежурные по кухне слегка шевелятся — это мы с Зиной дежурим там по очереди, и нам приходится делать хоть что-то.

Завтра придет Карлотта, до этого нам обяза­тельно нужно провести генеральную уборку.

Четверг, 26 августа 1999

Боже мой, как сегодня разошлась Карлотта! Пе­ред ее приходом мы драили всё вокруг как насте- pij» i ганные. Но Франка не выключила свет в ванной, Стелла не вставила в мусорное ведро новый ме­шок, Зина не закрыла дверь в сад, Вивиан не поли­ла стоящую возле дивана большую пальму. Ванес­са не забрала свое белье из прачечной, а я остави­ла в гардеробе не две пары обуви, как положено, а целых три — вот Карлотта и взвилась. Как она визжала! Каждая из нас должна была разговари­вать с ней на террасе «с глазу на глаз», объясняя, почему мы не дежурили как следует и не смогли «наладить социальные отношения в своей груп­пе». Пока Карлотта разговаривала на террасе с од­ной из нас, все остальные подслушивали внизу, в курительной, где можно отчетливо разобрать каждое слово.

Франка оставила свет, потому что собиралась взять туалетную бумагу и вернуться. Карлотта: «И все равно ты должна была выключить свет. Электричество так дорого стоит! Когда спустишь­ся вниз, сообщи, пожалуйста, всем, что с сего­дняшнего дня вводится новое правило: штраф двадцать марок, если я еще раз замечу, что где-то без нужды горит свет». Стелла не вставила мешок для мусора, потому что все мешки закончились. Карлотта: «А почему в понедельник ты не сооб­щила ответственным за покупки? Дорогая моя, если такое повторится, ты тоже будешь оштра- wim фована на двадцать марок». Зина закрыла дверь, но ее распахнуло ветром, потому что дверь плохо закрывается. Карлотту это совершенно не инте­ресовало: «Двадцать марок штрафа тому, кто оставит дверь открытой!» Вивиан вчера очень сильно полила пальму V решила, что этого хватит. Но на кадку падает солнце, поэтому земля высох­ла. Вивиан и в голову не пришло, что Карлотта начнет ковыряться в цветочных горшках. «Когда я приду, цветы должны быть политы. Двадцать марок, если такое повторится!» Белье Ванессы было еще мокрое. «Значит, ты его слишком рано повесила! Еще раз увижу, сразу же штраф, моя дорогая!»

А я, что же будет со мной? Третью пару туфель, которые стояли в гардеробе, я одолжила Стелле.

То есть они считались второй парой Стеллы. Чу­дом я выпуталась из истории целой и невреди­мой. «Ну что ж, София, это аргумент, я готова его признать. Веди себя хорошо. Это ведь совсем не­трудно — быть хозяином своей жизни, правда? Не сходи с намеченного пути! Из тебя получится замечательная женщина, если ты снова не нач­нешь дурить.»

Вот уж я обрадовалась!

Быть хозяином своей жизни для Карлотты зна­чит получать хорошие оценки, иметь ухоженный вид, скромно одеваться, быть в хороших отноше­ниях с другими людьми, блюсти порядок, осуще­ствлять намеченное, например визиты к врачу не откладывать на потом... И так далее. (Тут мне пришло в голову, что я до сих пор так и не сходила к гинекологу!)

Но самым глупым я считаю необходимость объяснять, почему я замыкаюсь в себе и впадаю в депрессию, а всё только потому, что Карлотта за­метила, что я не причесала волосы щеткой. В это я никогда врубиться не смогу! Какой нормальный человек ходит дома с полным макияжем? Только не я, вернее, теперь именно я, потому что моя «ма­ма» уделяет моему внешнему виду самое серьез­ное внимание! Какая чушь!

Итак, жизнь в Зенни бьет ключом! Я рада, что скоро мы уезжаем в Италию, по крайней мере

никто не упрекнет, что я не убрала свою комнату (разве что только палатку!). Я чувствую, что во мне все кипит, когда я слушаю всю эту психологичес­кую чушь. Когда-нибудь я не выдержу!

Когда-нибудь...

Суббота, 28 августа 1999

Вчера около десяти вечера мы все собрались в Кройтцвеге. Вместе с воспитателями нас боль­ше сорока человек. Каждый принес свой багаж, 274 который мы свалили на улице перед гаражами. В одиннадцать должен был прийти автобус. Но он здорово припозднился. Все с нетерпением ждали, а мальчишки устроили грандиозную дурь: свалились один на другого около багажа, орали и ржали.

И тут вдруг появилась полиция. Сосед пожало­вался на шум. Но копы только сказали, что мы должны вести себя потише, и уехали.

Все время эти соседи!

И вот теперь мы здесь, в Италии, на озере. Се­годня днем было тридцать три градуса! Нам, маль­чишкам с Луизенхайналлее и ребятам из отдель­ных квартир пришлось действительно спать в па­латках. Кройтцвегеры и некоторые воспитатели разместились в бунгало; Карлотта, Рафаэль и Кер- стин — воспитательница, отвечающая за тех, кто живет отдельно, — в доме, расположенном в паре километров от нас. Всё как всегда, некоторым опять не везет.

Кемпинг вполне ничего, если не считать того, что в палатках дикая грязь. Есть озеро, теннисная площадка и бар, можно взять напрокат велосипе­ды и доски для серфинга. Естественно, для нача­ла все понеслись в воду, чтобы охладиться.

А потом воспитатели придумали тащить жре­бий, чтобы решить, кто с кем будет жить в палат­ке. Вот это уже не шутки! Мне по барабану, с кем из девчонок жить, главное только не с Вивиан! «О А судьба распорядилась иначе, и я вытащила не ту карту: мне пришлось разместиться с Франкой и Виви. С Франкой у нас всё суперски. Но с Ви­виан... У нас всегда были проблемы, и они нику­да не делись. Не понимаю, почему до этих психо­логов не доходит, что алиментарные нарушения плюс алиментарные нарушения — это полный облом. Если я буду спать с Вивиан в одной палат­ке, снова начнется конкурентная борьба. Потому что по-настоящему она никогда не прекращалась. И воспитатели прекрасно это знают! По-моему, они хотят нас спровоцировать. Им недостаточно, что мы с Вивиан спим в одной палатке, нет, они хотят довести нас до белого каления и вдобавок ко всему сажают за один стол. Но и это еще не

всё: наискосок от нас за соседним столом оказы­вается страдающая от истощения девица по име­ни Бирта. Итак, мне предоставляется возмож­ность за завтраком, обедом и ужином наблюдать их «алиментарные» кривляния, при этом я долж­на следить, что ест Виви и сколько поглощаю я са­ма. Да уж, ничего не скажешь, хорош будет у ме­ня этот отдых! Помоги, Боженька! Когда, наконец, закончится вся эта глупость? Я уверена, что есть человек, который думает точно так же, — это Вивиан!

Хорошо хоть, что палатка других девчонок стоит прямо напротив нашей. Значит, я в любой момент могу убежать к ним.

Ужин, организованный под большим навесом на улице, я, слава богу, пережила вполне спокой­но, хотя эта двенадцатилетняя Бирта начала вы­пендриваться и орала во всю глотку, что она не может есть на улице, да еще и рисовый суп! А по­том Норберт начал раздавать нам предписания, причем вполне официально. Например: никаких девушек в палатках у мальчиков и никаких маль­чиков — в женских палатках. Во-первых, это смешно, потому что некоторые из этих мальчиков и девочек живут в одних квартирах, поэтому при желании могут заниматься сексом хоть целый день. И, во-вторых, все равно никто не будет это правило соблюдать. Точно так же, как и запрет на

близость (в смысле на секс)! Алкоголь только в маленьких количествах! Абсолютный запрет на наркотики! В палатках не курить! Не таскать к се­бе никаких итальянцев и других чужаков! Не ухо­дить из кемпинга без разрешения! Самое актив­ное участие во всех групповых беседах и меро­приятиях!

■

Палатки воспитателей стоят выше, а наши — у самого озера. То есть никто не заметит, если но­чью мы вылезем из палатки и спустимся к воде. К тому же вечером и ночью воспитателям все рав­но захочется побыть без нас — выпить вина и по­болтать. Им будет трудновато постоянно держать Р нас под контролем, я в этом совершенно уверена! Да и мелкие тоже здесь, а за ними придется сле­дить гораздо больше, чем за нами.

Воскресенье, 5 сентября 1999

Здесь, в Италии, совсем даже неплохо. Мы все уже шоколадного цвета. Кроме нескольких чело­век — они красные как раки!

Каждый день мы устраиваем своим воспитате­лям сюрпризы. В прошлое воскресенье Паскалю, мальчику из Кройтцвега, исполнилось четырна­дцать лет. Мы праздновали, а часов в десять он вдруг исчез. Все страшно забеспокоились, потому

что у него всего одна почка и ему ни в коем слу чае нельзя много пить. Мы все его искали, Фло и Зина наконец обнаружили его под кустом, потому что услышали, как его тошнит. Паскаль напился в стельку и не принял свои таблетки от почек. Ко­гда он протрезвел, Коринна устроила ему такой нагоняй, что он до сих пор трезв. Уже целую не­делю!

В понедельник Ванессу укусила оса. Прямо в язык. А у нее аллергия, поэтому Карлотте при­шлось везти ее в больницу. Хорошо хоть, ничего ужасного не произошло. Вечером исчезли два мелких из Кройтцвега, и опять все их искали.

К счастью, нашли до того, как они успели натво­рить дел.

Во вторник подрались Давид и Рональд. Никто не знает, почему Давид такой агрессивный. Когда Норберт и Коринна решили, что привели их в чув­ство, они снова набросились друг на друга.

А в среду не обошлось без меня! Я сидела на левом колене у Мартина, когда мимо проходила Карлотта и потребовала у меня отчета. «София! Ты же знаешь, что нам не хочется иметь такие ис­тории!» Я извинилась, но при этом не смогла удержаться, чтобы не закатить таза и не заявить: «Карлотта! Я просто сидела на колене у Мартина! Я просто сидела на колене, понимаешь ты или нет?!» Тоща Карлотта отвела меня в сторону и на-

чала объяснять, что дело в принципе и что я пре­красно знаю, «куда может завести мужское коле­но»! Я захлюпала носом, изображая раскаяние, и закусила губу — реакция, которая, конечно же, давно известна Карлотте. Ей показалось, что я не принимаю ее всерьез, поэтому на следующий же день мы с Мартином были приглашены для разго­вора с ней и Коринной (воспитательницей Марти­на). Нам пришлось сто раз подряд заверять, что между нами ничего нет.

В тот же вечер Макс чуть не отравился спирт­ным, и Норберт загнал его под душ прямо в одежде.

Четверг казался вполне спокойным вплоть до обеда. Но Давид сейчас очень агрессивен, а Нор­берт сказал ему какую-то глупость, в результате Давид выскочил из-за стола, швырнул свою тарел­ку в траву и заорал Норберту: «Да затрахайся ты!» Норберт схватил его за воротник и ударил. Снача­ла по одной щеке, потом по другой, звук от ударов был слышен всем. Скандал! Сразу же начались жаркие дискуссии, справедливо он получил опле­ухи или нет. Быстро выяснилось, что все мы дума­ем одинаково.

Воспитатели молчали и избегали этой темы. Все они безусловно на стороне Норберта, но видно, что их мучает совесть. Мы прекрасно зна­ем: Норберт ни в коем случае не имел права этого

делать. Если бы Давид захотел, он мог бы на него заявить. Неважно, как ведет себя молодой чело­век, воспитатель не имеет права драться, разве только в том случае, если на него напали.

Но Давид побоится заявить на Норберта. Во- первых, он зависит от общины, как и мы все, и, во- вторых, нам всем известно, что у них есть адвокат, который до сих пор не проиграл ни одного дела, даже если, например, возникали проблемы со шко­лой или родителями. Он и здесь выиграет — неда­ром же он ни разу не проиграл! ... Нынешняя ситуация напомнила мне историю, wOU которая случилась со мной во втором классе, ко­гда мальчики и девочки еще занимались физрой вместе. Один из моих одноклассников отказал­ся прыгать через козла. Физрук, а у него было за­мещение, несколько раз ударил мальчишку по лицу так, что у него пошла кровь. Я возмутилась и тут же понеслась к директору. Мне было жалко парня. Директор пришел, но в результате все по­вернулось так, что полной идиоткой оказалась я. «София, все знают, что у тебя богатая фантазия! Прекрати рассказывать глупости! Никто тебе не поверит». Тут же стояли мои одноклассники и та­ращились на меня. Даже побитый не рискнул от­крыть рот. Козел!

Тогда мне написали в табеле: «У Софии богатая фантазия. Ее успехи в математике к концу года

значительно снизились. Мы просим вас помогать ребенку выполнять домашние задания».

Точно такой же беспомощной, как и тогда, ка­жусь я себе сейчас с той лишь маленькой разни­цей, что теперь я лучше понимаю, что происходит. Мы все жертвы, зависящие от системы. И никто ничего сделать не может!

Поэтому больше мы на эту тему не говорим, разве что только в те моменты, когда поблизости нет ни воспитателей, ни воспитанников, которые могли бы наябедничать.

В пятницу в стельку надрался Нико, и его тоже, как и Макса, Норберт поставил под душ, где того вырвало прямо Норберту на ноги. Кроме того, Ли- нус, Давид Зина и я вчера по камышу дошли до укромного местечка, где наконец смогли покурить травки. Я не курила уже целую вечность. Мы по­клялись, что не заложим друг друга, даже если кого-нибудь из нас засекут. И все равно я побаи­ваюсь. У Карлотты бы случился инфаркт. Да и со­весть меня мучает из-за того, что я обманываю Карлотту. А она этого не любит. Она все время го­ворит: «София! Ты не умеешь быть искренней!» К сожалению, она права. Я снова ее обманула, как гадко!

Сегодня утром я здорово перепугалась. В со­седней палатке, где живут Линус, Макс и Нико, затопал медведь. Вернее, это был Норберт. Он так

заорал, что проснулись все. Я решила, что on прослышал про нашу травку. Меня затрясло, за­хотелось тут же броситься к Зине. Осторожно я раскрыла молнию нашей палатки и выглянула в щель, но ничего не увидела. Как у меня заби­лось сердце! Я даже дышать не осмеливалась, стояла, не понимая, что делать. Не оставалось ничего другого, кроме как подслушивать.

«Почему, дорогой Линус, почему, объясни мне, пожалуйста, ты позволяешь себе мелкие криминальные проступки? Мы из кожи вон ле- эем и делаем всё возможное, чтобы вы могли хо рошо отдохнуть, так, как мало кому доводится в вашем возрасте, а у вас в голове сплошные га­дости!»

Из этой фразы я поняла: мы, ненормальные молодые люди, должны быть благодарны...

А он уже несся дальше: «Чемодан наверняка очень тяжелый, как ты его сюда притащил?»

В этот момент я поняла, что речь идет не о травке. Линус, этот козел, на самом деле приво­лок из Германии целый чемодан баночного пива. (Позже он мне объяснил: «Я думал, что здесь пи­ва нет».)

Едва я врубилась, что мне опасность не грозит и никто не пронюхал про вчерашнюю акцию, я пол­ностью открыла молнию нашей палатки, и к нам влетела Зина в своих голубых шортах и в ярко- желтой футболке. Я посмотрела на ее круглое си­яющее лицо, и огромные карие глаза сказали мне: «Я страдала так же, как ты!» Потом мы усмехну­лись как по команде, зажали рты руками, чтобы не заорать, и бросились обниматься. Мы только что избежали страшной катастрофы: вечный запрет на прогулки, тысячи никому не нужных бесед от­сутствие карманных денег и самое ужасное — тест на наркотики! И все это вполне могло обру­шиться на наши головы.

Четверг, 9 сентября 1999

Сегодня мы с Нико и Валерией дежурили на кухне. Это слегка утомительно — перемыть посу­ду на сорок с лишним человек. Но Линус и Зина немножко мне помогли, потому что я такая хоро­шая девочка.

До сих пор еще никто не засек нас за курени­ем. Хотя теперь мы делаем это почти регулярно. Однажды я даже героин попробовала! И при этом сама себя спрашивала, почему я такая дура, ведь героин и правда очень опасен! Меня немного беспокоит, что я хоть и осознаю опасность, но все равно это делаю. Тогда, в Австралии, я и понятия не имела, насколько быстро начинается привы­кание. Стоит только начать есть эти грибы... Что

касается данного случая, то здесь у меня никаких сомнений мет, я прекрасно отдаю себе отчет в том, какие могут быть последствия. А все равно делаю, хотя никто меня не заставляет и не угова­ривает. Болезнь какая-то! Почему я не могу сама себя контролировать? Никогда больше такого не сделаю!

Я боюсь, что Карлотта по моему лицу поймет, что я мучаюсь угрызениями совести. Иногда мне кажется, что она видит, слышит и замечает бук­вально всё! Теперь мне остается только надеять- ся, что данный случай все-таки окажется исклю- wOrc чением.

Сегодня, девятого числа, девятого месяца девя­носто девятого года, мы были в Риме! Жара стоя­ла ужасная! Целый день я проходила по булыжни­кам, ноги до сих пор гудят.

Сначала мы на автобусе ездили от одной до­стопримечательности к другой. Колизей, тысячи церквей, соборов, часовни, названия которых я, само собой разумеется, так и не запомнила, а по­том, конечно же, этот колосс, собор Святого Петра! Да, я знаю, я неуч, но в данный момент у меня дей­ствительно большие проблемы с памятью, мне не запомнить того, что не вызывает никакого интере­са. Мыслями я где-то далеко. .

В Ватикане нам пришлось снять наши шикар­ные головные уборы, потому что так хочет Папа

или кто-то тан еще. А собор действительно огромный, этого у него не отнимешь. И очень красивый. Но все равно я никогда не стану веру­ющей. А размеры свидетельствуют только о том, что у церкви много денег.

А вот о чем я буду вспоминать при слове «Рим» даже через шестьдесят лет, так это о шприцах, ко­торые валялись в переулке. Их мы видели вместе с Линусом, когда откололись с одним из мелких в соседнюю улочку, чтобы дать ему затянуться от сигареты Линуса. Парнишке едва исполнилось тринадцать, и воспитатели не должны заметить, что он курит.

После ужина в кемпинге ко мне подошел Ра­фаэль и сказал: «Завтра у тебя терапия!» Шок! Я, конечно же, сразу спросила почему. А он от­ветил: «Сама знаешь!»

С тех пор я ломаю себе голову, что говорить, если выяснится, что он всё знает! Как оправ­дываться после Зтих дурацких историй с нарко­тиками!

Пятница, 10 сентября 1999

Мы с Рафаэлем устроились в баре. Я должна была объяснить, почему замыкаюсь, не могу рас­крыться и ем все меньше. «Я думаю, все дело в том,

что я замечаю, в каком раздражении находятся воспитатели, — ведь тут всё вверх ногами. У нас, девушек, мерзкое настроение, а мальчики стали очень агрессивными. Кроме того, у меня так давно не было терапии, а мне ее не хватает! Мне просто- напросто нужен отрегулированный распорядок дня. Есть мне трудно, потому что и Вивиан тоже со­кращает свой рацион». Это мои слова, мне следо­вало быть внимательной, чтобы не соскользнуть с собственной колеи. Рафаэль меня понял и ска­зал, что ему нравится, что я сама заговорила об о о о ^этих проблемах. Когда вернемся в Германию, мы ЛОО посвятим нашим каникулам групповую беседу.

Виви тоже навязали сеанс терапии.

Мне снова повезло! Я думаю, может быть, я шизофреничка, потому что я то «хорошая», то «плохая». Или все-таки я просто замечательная актриса!

Вчера Франка и Инго, один из живущих в квар­тирах, занимались сексом. Я единственная, кто об этом знает! И я никому не скажу!

Понедельник, 13 сентября 1999

Мы снова дома, в Германии, завтра мы наконец встретимся с Симоном. Мы уже успели целый час проговорить по телефону. Я рассказала ему, что

страшно по нему скучала, но если честно, то это сильно преувеличено. Вначале я и правда дума­ла, что буду по нему скучать, но на самом деле вспоминала о нем, крайне редко. И даже знаю по­чему. Потому что он понятия ни о чем не имеет! Да и откуда ему что знать, если я ему ничего не рассказываю! В этом и есть вся проблема: я не знаю, сколько рассказывает «нормальный чело­век»! Дома я научилась молчать, а в общежитии говорят буквально обо всем. Цитирую Карлотту (я начала икать): «София, тебе надо разобраться, по­чему ты вдруг начала икать! Что в тебе поднима- ется? Я быстренько схожу в туалет, а потом жду от «О « тебя объяснения!»

Ну как тут, скажите, пожалуйста, разобраться, о чем говорят «нормальные люди»!

Но с Симоном я явно сделала что-то не так! Мы говорим о наших отметках о моем нижнем белье, моих ногтях, волосах, о моей заднице, моих бро­вях, его машине, его компьютере, его сканнере, его лазерном принтере, его мобильнике, его друзьях и его планах! Но я не помню, чтобы мы хоть раз го­ворили о том, чего я хочу от секса или чего не хо­чу, почему я не хожу с ним есть, как я вообще по­пала в интернат. Он даже не знает, что я была в психушке! Да и почему я должна ему что-то рас­сказывать, если все остальное кажется ему более важным?! Ведь если речь заходит обо мне, он не

проявляет интереса ни к чему, кроме моего тела! Я уже пару раз подумала, не порвать ли с ним, но он тут как тут. Кто? Да страх, я боюсь остать­ся одна!

В Италии не было никаких весов. А здесь я сразу же побежала взвешиваться. До Италии я ве­сила ровно 65 килограммов. А сегодня всего 583. То есть на 6,7 килограмма меньше. Ого, надо же, как быстро! Весы я спрятала под кроватью, пото­му что Карлотта запретила мне взвешиваться каж­дый день. Она сама все время меня взвешивала, чтобы контролировать, держится ли мой вес. Но wOO потом она это дело забросила, потому что замети­ла, что я не обманываю. А сегодня я впала в пани­ку — вдруг она посчитает меня больной, так что пришлось до ее прихода выпить пару литров во­ды. Таким образом я могла бы накинуть один-два килограмма. Но мне повезло: она не стала меня взвешивать.

Я так и не поняла, почему нам пришлось делать уборку перед отъездом и сразу после возвра­щения. За это время в нашем доме и мышь не про­скочила. Кто тут мог бы устроить кавардак? И все равно на сегодня Карлотта назначила генераль­ную уборку. А потом нам пришлось собрать рюк­заки в школу и продемонстрировать ей содержи­мое! Она сказала: «Это я делаю только потому, что не хочу, чтобы новый учебный год начался так же

гадко, как закончился предыдущий». Вивиан сло­жила всё безупречно. Но у Стеллы не оказалось ластика, у Ванессы — рабочей тетради, у Фран­ки — ручки, треугольника и блокнота, Зина забы­ла циркуль, да и у меня его тоже не оказалось. Хо­тя я совершенно точно знаю, что на ближайших уроках математики никакой циркуль мне не пона­добится. Но Карлотта взвилась мгновенно! И мне показалось, что меня отправляют в детский сад. Когда Карлотта послала нас со Стеллой наверх, чтобы взять то, что мы забыли, я была готова раз­рыдаться, так все это вывело меня из себя. Нас выставили ни на что не способными и несамосто­ятельными только потому, что у нас нет какого-то там барахла! А Вивиан, конечно же, снова на ко­не! Какая мать будет проверять портфель своей шестнадцати- или восемнадцатилетней дочери?! У кого в старших классах всегда все есть?! Кто не сумеет обойтись без циркуля?!

Но вместе с тем мы отвечаем здесь за всё. Я мою, чищу, варю, глажу, вытираю пыль, делаю покупки, обхожусь той ничтожной суммой денег, которую мне выдают, принимаю активное учас­тие в жизни группы (что означает: живу вместе с пятью такими же лабильными, ненормальными, испорченными, отвязными, запущенными и пси­хованными девицами, как и я сама) и параллельно еще и пытаюсь (если говорить высоким стилем)