Я много жил…

Кажется» это было так недавно и в то же время так давно» если начать считать годы. Осенью 1958 года семнадцать студентов и аспирантов из Москвы» Ленинграда» Киева» Риги и других советских городов ступили на американскую землю. Среди аспирантов» приехавших в США вести научно-исследовательскую работу» был и я.

Темой моего исследования были жизнь и творчество Джека Лондона — выдающегося писателя» слава о котором прогремела в Америке» Европе и России» дошла до берегов Австралии, Новой Зеландии и Индии.

Джек Лондон интересен для всех возрастов: юношу увлекают его северные» морские новеллы, повести о животных, романы «Морской волк», «Белый Клык», взрослого — не только рассказы, но и статьи и очерки, романы «Железная пята», «Мартин Иден» и другие.

В Советском Союзе произведения Лондона держат своеобразное первенство среди переводной литературы — свыше двадцати восьми миллионов экземпляров его книг на 32 языках народов СССР напечатаны в нашей стране. Ни одна библиотека, даже маленькая, домашняя, не обходится без романтических и суровых его произведений.

Джека Лондона считают самым популярным американским писателем в Болгарии, его вновь и вновь переиздают в Чехословакии, Германской Демократической Республике, во Франции, Англии, Финляндии, Японии и других странах.

Результаты опроса, проведенного в 1915 году в США, свидетельствовали о невероятной популярности писателя на родине. Повесть «Зов предков» была поставлена большинством читателей на первое место среди историй о животных. «До Адама» признана лучшей из научных повестей. «Морской волк» — на втором месте среди морских романов после стивенсоновского «Острова сокровищ», а «Лунная долина» — первая в списке приключенческих книг.

Джек Лондон в первые десятилетия этого века являлся одним из самых знаменитых в США писателей.

В его произведениях нет сверхъестественного, они глубоко реалистичны и вместе с тем овеяны романтикой. Романтику привносит и место действия — далекий Север, южные моря. Мужественные, смелые его герои готовы вступить в схватку со стихией, с более сильным противником, стараются защитить слабого.

Джек Лондон пишет о страданиях человека и его борьбе, о любви и ненависти» о стремлении построить справедливое общество на смену закрепостившему человеческий ум и сердце капитализму. Его книги проникнуты симпатией к простым людям. Горький справедливо назвал Лондона писателем, проложившим путь пролетарской литературе в Америке.

Основное отличие Лондона от предшественников, писателей критического реализма в США состоит в том, что, создавая высокохудожественные произведения, он вдохновлялся идеями пролетариата и его борьбой, старался овладеть материалистическим мировоззрением, открыл, по его словам, что социализм — единственный верный ориентир для искусства и художника[43]. Он стал первым в Америке подлинно значительным и влиятельным писателем, вышедшим из народа, защищавшим интересы народа.

Что же представлял собой этот знаменитый писатель, открывший нам мир красивых и мужественных людей?

ТУДА, ГДЕ ОН ЖИЛ

…Позади 26 часов утомительного полета, позади гостиница на Бродвее и бессонная ночь, потому что сутки перевернулись вверх ногами — время в Сан-Франциско на одиннадцать часов отстает от московского. Позади докучливые репортеры радио, газет и телевидения, восторженно возвестившие жителям США, что не дипломаты, а молодые советские граждане будут длительное время жить в этой стране, и восемь из них — почти половина — в Калифорнии.

Мы в Калифорнии — «золотом штате», как его называют американцы, где не бывает зимы и вечно зелены деревья, где растут лучшие в Штатах фрукты и делают лучшее в Америке вино.

Мы будем учиться в Беркли, небольшом зеленом городке, рассыпавшем свои двухэтажные здания по склонам живописных холмов, в университете, где учился Джек Лондон. В Сан-Франциско — его видно через залив — он родился, в Окленде, который сросся теперь с Беркли, так что не поймешь, где кончается один и начинается Другой, — он провел свое детство и юность, здесь был «устричным пиратом», отсюда уходил в кругосветное плавание на яхте «Снарк». В пятидесяти милях отсюда Лунная долина, там написаны многие его книги, там жил писатель, и там он умер.

Сан-Франциско в конце прошлого века был быстро растущий но все же провинциальный город. Как и все американские города это был город контрастов, город роскоши и нищеты. Широкая Базарная улица делила его на две части. К северу от нее располагались здания банков, богатых компаний, роскошные магазины, театры, дома богачей. К югу — заводы, фабрики, прачечные, кабаки, мрачные притоны, кварталы бедноты. Здесь, в бедном районе в домике на углу Третьей улицы и Брайант-стрит, 12 января 1876 года у учительницы музыки Флоры Уэллман родился будущий знаменитый писатель Джек Лондон.

Сан-Франциско расположен на полуострове, на берегу надежно укрытого от морских бурь залива. По берегам залива разбросано множество городков и местечек. В поисках лучшей жизни Лондоны постоянно кочевали по округе залива, пока, наконец, не обосновались в городке Окленде.

После лекций в университете я брожу по Окленду, подолгу стою на площади перед недавно сооруженным небольшим бюстом писателя, у дуба, посаженного в его память почитателями талант, сижу на берегу озера Лейк-Мерит, являвшегося некогда местом загородных прогулок, а теперь оказавшегося в центре города. По этому озеру подросток Джек катал в лодке свою первую любовь, темнокудрую Хейди. Вот зеленые, высокие, причудливо горбящиеся Берклийские холмы. Сколько вечеров, воскресных дней провел здесь Лондон! Отсюда прекрасно виден Сан-Франциско, пролив Голден-гейт (Золотые ворота), крошечный островок в заливе — Алькатрас, где сейчас тюрьма для осужденных пожизненно. Вот Телеграф-авеню — где-то здесь жил молодой, быстро завоевывающий известность писатель. А вот Оклендский порт. Здесь, на берегу залива, прошло детство Джека. Отсюда, чтобы вкусить всю радость самостоятельного путешествия, уплыл он на лодке, купленной на первые заработанные деньги. Здесь по берегу бегал он босиком со сверстниками, обучал забавным трюкам свою собаку Ролло.

Джек Лондон любил Оклендский порт, часто посещал его уже будучи известным писателем. Здесь встретил он многих своих героев, среди которых был, наверное, и Вулф Ларсен — жестокий капитан шхуны «Призрак» из романа «Морской волк».

Первое, что захотелось сделать, попав в лондоновские места, — это разыскать дома, где некогда жил писатель. Я не случайно сказал «дома». В зависимости от достатка Лондоны были вынуждены часто менять квартиру. «Я был нередко голоден, — рассказывал об этом времени Джек Лондон. — Однажды в школе мне так захотелось есть, что я открыл корзинку одной девочки и украл кусок мяса, маленький кусочек размером в палец. Я съел его, но больше никогда не воровал».

Вряд ли удалось бы мне одному отыскать дома семьи Лондонов. Мемориальных досок на них нет, а город перестроился, большинство зданий снесено, нумерация изменена. Помог оклендский старожил Генри Перри — член Богемского клуба, лично знавший Лондона, худощавый седой человек с угловатыми торопливыми движениями. Мы приехали по первому адресу, но опоздали лет на десять — историческое здание снесено. Мистер Перри быстрыми шагами ходит по улицам, сокрушенно разводит руками, пожимает плечами и указывает наконец место, где должен стоять тот или иной дом. Из восьми имевшихся адресов только по трем обнаружили мы нужные нам дома.

Особенный интерес представлял один, в котором жила семья Лондонов в 1893 году и где был создан семнадцатилетним Джеком первый рассказ «Тайфун у берегов Японии».

Только что вернувшись из первого морского плавания, он по совету матери сел и две ночи напролет писал в задней комнатке вот этого неказистого деревянного дома свое первое произведение.

Рассказ был отправлен на конкурс, объявленный газетой «Сан-Франциско Колл», и завоевал первый приз. В этот день Лондон впервые уверовал в свое призвание — ведь он, малограмотный уличный мальчишка, превзошел даже студентов Стэнфордского и Калифорнийского университетов, разделивших второе и третье места. Однако писателем он стал не скоро. Потребовалось более пяти лет, чтобы он осуществил свою мечту.

Мы зашли с мистером Перри в маленький, вросший в землю деревянный кабачок, единственное строение, сохранившееся в порту с тех времен. Земля вокруг него усыпана толстым слоем пробок. Их не убирают, и время уже утрамбовало эти немые свидетельства прошлого в старом приморском салуне (так называют в Америке питейные заведения).

Здесь собирались грузчики и вернувшиеся из дальних плаваний моряки, просоленные до костей, набитые диковинными легендами. Сюда забредали журналисты, извозчики. «Первый и последний шанс» — прозвали этот салун.

— Отсюда начинался мост на островок Аламеда, куда причаливали океанские корабли, — объяснил мне мистер Перри. — Это был первый и последний шанс выпить…

Мистер Перри был газетчиком в те далекие годы. Он помнит, что, вернувшись с Аляски, Джек частенько бывал здесь и рассказывал старым друзьям о Юконе. Приходил сюда и приехавший с Филиппин журналист Мартин Иган, который тоже любил рассказывать истории. Они мерились силой с Джеком, хотя Мартин был значительно шире в плечах, чем Лондон. Джек собирался дать его имя герою своего романа, но Иган сказал: «Нет». И, как видите, в романе «Мартин Иден» Лондон переделал фамилию «Иган» на «Иден».

Мистер Перри спел веселую песню, сочиненную кем-то в честь Джека Лондона, а потом прислал мне текст этой песни, а также письмо Джека к своему дяде и отрывок из его неизвестного доселе произведения. Мне захотелось разыскать и других людей, помнивших выдающегося писателя.

Но как? Я знал, что жена писателя Чармейн умерла, но жива его дочь от первого брака. На мои вопросы, как ее найти, мне отвечали, что живет она где-то в Окленде или поблизости от него, но никТо не знал ее точного адреса. Мне помог случай.

После сообщения газет и радио о том, что один из приехавших советских аспирантов будет изучать творчество знаменитого калифорнийца Джека Лондона, мне пришли десятки писем, после довало множество телефонных звонков.

А однажды мне позвонил мистер Альберт Норман, дальний родственник Лондона. Он сказал, что знает дочь писателя Джоан и готов отвезти меня к ней. Через несколько дней мы с мистером Норманом мчались через Берклийские холмы на северо-восток в местечко Конкорд.

У дочери Джека Лондона темно-серые глаза, черные волосы. Лоб и верхняя часть лица — отцовские. На вид ей около пятидесяти лет, она моложавая, подвижная женщина.

Она пишет новую книгу об отце. Если первая книга была историко-литературоведческая, то новая будет мемуарной. Она считает, что эта вторая книга будет объективнее первой, которую она теперь находит чересчур строгой по отношению к отцу.

Джоан говорит, что Лондон был несчастным ребенком Его отец — астролог Чэни — оставил мать еще до рождения сына. А мать, ее бабушка, была плохой матерью. У Джека было детство, в котором не хватало любви…

Голос ее дрогнул, Джоан задумывается, смотрит куда-то в сторону и вверх.

— Но у него была сильная воля к жизни, и он любил жить… Всем существом отдаваясь жизни, — добавляет она.

— Какие, его романы вы любите больше всего? — спрашиваю я.

— «Мартина Идена», «Железную пяту» и «Лунную долину» я считаю самыми значительными из крупных его произведений, — отвечает Джоан. — Важным этапом в его творчестве является «Межзвездный скиталец». Материал для него ему дал один из узников Сан-Квентина мрачной калифорнийской тюрьмы.

Джоан с ногами забирается в кресло. Она говорит о рабочем движении в США, о своей общественной деятельности — Джоан заведует библиотекой в штаб-квартире Федерации труда штата Калифорния.

Потом Джоан расспрашивает меня о СССР, где была в тридцатых годах, о Сейфуллиной, Гладкове, Катаеве и других советских писателях. Я осматриваю библиотеку Джоан. Здесь книги ее отца, много работ по философии и экономике, о рабочем движении Америки. Среди авторов — Олдридж, Стейнбек, Фолкнер. С чашками кофе мы проходим в маленький дворик, примыкающий к дому. В нем аквариум с золотыми рыбками.

На прощанье я фотографирую Джоан. Она долго стоит с мужем у порога и машет нам рукой.

ЕГО ОТРОЧЕСТВО И ЮНОСТЬ

Я работаю в библиотеках Калифорнийского университета, читаю книги о Лондоне, газеты начала 900-х годов, вырезки статей о нем, слушаю рассказы старожилов.

То, что сообщают люди и что нахожу я в новых для меня книгах, статьях, уточняет, дополняет биографию писателя и постепенно складывает в моем сознании связную историю его жизни.

Прежде чем стать профессиональным писателем, Джек Лондон прошел трудную жизненную школу. В десять лет он начал продавать газеты. Мальчишкой работал на консервном заводе, на джутовой фабрике, подносчиком угля в котельной, перепробовал еще ряд профессий. Он испытал на себе всю тяжесть подневольного труда. Работать чаще приходилось по 10–16 часов. Ложился Джек нередко после полуночи, а в половине шестого мать уже будила мальчика. Флоре приходилось подчас стаскивать его вместе с одеялом на пол. Джек протирал слипающиеся глаза, наскоро проглатывал кусок хлеба, чашку серой горячей жидкости, которую называли в семье «кофе», и бежал по темному спящему городу на работу.

Он рано пристрастился к чтению. С упоением читал волшебные новеллы американского писателя Вашингтона Ирвинга, собранные в книге «Альгамбра». Его увлекали книжки о приключениях, а особенно нравился «Тайпи» Германа Мелвилла — правдивая и полная романтики повесть о жизни автора среди туземцев одного из тихоокеанских островов.

Привлеченный легким заработком, Джек становится «устричным пиратом», присоединяется к компании взрослых и подростков, которые под покровом темноты совершают налеты на чужие устричные отмели и сбывают ценную добычу в салуны и магазины побережья.

У Джека завелись лишние деньги. Он попал в темный мир. Раз, после пирушки, свалился в воду и едва не утонул, унесенный быстрым течением залива. Этот период жизни и свою борьбу с засасывающим влечением к спиртному Лондон описал позже в повести «Джон Ячменное Зерно».

Мальчика неудержимо манило море. Оно казалось ему воротами в красочный, полный необыкновенных приключений мир, так непохожий на окружавшую его убогую жизнь. Семнадцати лет, нанявшись матросом на шхуну «Софи Сэзерленд». Джек уплывает к берегам Японии и русской Сибири в свое первое океанское путешествие.

В 1893 году для Америки наступили черные дни кризиса. Биржу охватила паника, закрывались заводы, фабрики, сотни тысяч трудящихся безжалостно выбрасывались на улицу. Вчера еще казавшаяся великолепно смазанной и пригнанной машина капиталистического производства неожиданно дала осечку, стала разваливаться, погребая под своими обломками тысячи жизней.

Безработные с утра собирались у ворот заводов и фабрик, а днем толкались в порту, надеясь на случайный заработок. Сотни бездомных бродили по улицам Сан-Франциско и Окленда в поисках хотя бы временной работы. Лавки и магазины ломились от продуктов, но нечем было заплатить за них. Голод, злой спутник кризиса, опустошил небольшие домашние запасы и прочно поселился в рабочих семьях.

Вернувшись из плавания, повзрослевший и окрепший, Джек долго не мог найти работу, а когда наконец устроился, то стал получать меньше, чем некогда зарабатывал мальчишкой.

Весной разнесся слух об организации безработными похода в Вашингтон с целью заставить правительство финансировать общественные работы по проведению и ремонту улиц, прокладке дорог, строительству новых школ, с тем чтобы дать безработным работу. Джек узнал о том, что в Окленде некий Келли собирает группу, чтобы двинуться на восток и влиться в «индустриальную армию».

Оклендская группа покидала город 6 апреля. Джек решил присоединиться к ней, но опоздал на несколько часов и с приятелем устремился вслед. Так начались его скитания по больной, разъедаемой кризисом стране, кишащей недовольными, измученными людьми.

Без гроша в кармане Лондон проделал путь через всю Америку от Тихого океана до Атлантического и узнал о жизни различных уголков родины. Это были дни опасностей и приключений.

Кормились «армейцы» попрошайничеством и воровством, а передвигались нередко «зайцами» в вагонах и под вагонами. Щепетильный и стеснительный Джек с трудом принуждал себя просить у дверей. Сердобольные женщины кормили его охотно, а он в качестве платы сочинял экспромтом невероятные истории о своем происхождении и похождениях. «Это был честный обман, — вспоминал Лондон. — За их чашки кофе, яйца и кусочки жареного хлеба я платил щедрой ценой. Я доставлял им просто царское развлечение».

За «армейцами» охотились кондукторы и полицейские. Немало их погибло под колесами мчащихся вагонов. Заснув, бродяга при малейшем толчке рисковал свалиться на мелькающие внизу шпалы. Одному из товарищей Джека отрезало ноги.

Значительную часть пути Джеку Лондону пришлось пройти пешком. Башмаки прохудились, ноги покрылись мозолями. Он мужественно переносил и голод и холод. Его увлекала борьба с кондукторами и полицией, он обводил их вокруг пальца, используя до деталей разработанные хитроумные приемы, описанные им позже в сборнике рассказов «Дорога».

Правительство мобилизовало полицию, посылало войска, чтобы разгонять и арестовывать участников голодного похода. В ряде мест произошли схватки, были убитые и раненые. Число «армейцев» убывало. Генеральный прокурор позже хвастался президенту Кливленду, что принятые им меры помешали, по крайней мере, 60 или 70 тысячам обездоленных доехать до Вашингтона.

С невероятными трудностями добрался наконец Джек до Ганнибала на реке Миссисипи, родного городка Марка Твена, увидел захолустные улочки города и берега великой реки, где родились Том Сойер и Гек Финн — знаменитые герои твеновских книг.

Затравленная властями армия безработных, в успех похода которой Джек уже не верил, в конце концов распалась. Лондон стал просто бродяжничать.

Из письма матери он узнал, что в Чикаго его ждут пять долларов. До Чикаго было рукой подать. Через пару дней ранним утром из вагона поезда, доставившего скот на чикагские бойни, выскользнула фигура в замысловатой шляпе и потрепанном темносером пиджаке. Это был Джек Лондон.

Когда он прибыл в Чикаго, там начиналась забастовка пульмановских рабочих. Заводы Пульмана производили салон-вагоны. Рабочие вынуждены были прибегнуть к забастовке после нового снижения зарплаты и увольнения тысяч их товарищей. Начавшаяся забастовка молниеносно распространилась по стране. Вспыхнула стачка солидарности, парализовавшая железнодорожное движение от Чикаго до Тихого океана. Остановились фабрики и заводы, возникли затруднения со снабжением. В стачке участвовало около ста тысяч трудящихся. Вообще же, в этом году в стачечное движение по всей стране было вовлечено около 700 тысяч человек.

Рабочий класс выступил на борьбу за свои права, продемонстрировав силу и сплоченность. Его мощное выступление повергло в панику монополистов. Буржуазная печать открыла яростную кампанию против бастующих, обвинила профсоюзы в организации восстания против нации, пугала заговорами анархистов. Чтобы создать предлог для использования войск, в ряды рабочих подсылались провокаторы, имевшие задание подбить их на беспорядки.

В Чикаго прибыли войска. 6 июня полиция стреляла в толпу, на следующий день огонь был вновь открыт по бастующим. Только убитых было около 30 человек, десятки раненых. В восьми наиболее беспокойных штатах президент запретил всякие сборища Федеральные войска пришлось направить на охваченный волнениями Запад, в том числе в Сан-Франциско.

Беспечный, довольный представившейся возможностью видеть неизвестные края и новых людей, Джек начинает задумываться над причинами нищеты и роскоши.

Балтимор, Вашингтон, Нью-Йорк, Бостон — как в кинематографе мелькают города. Он свидетель горя и недовольства. Он и раньше сталкивался с несправедливостью, видел дно жизни, но восточные промышленные штаты не чета солнечной Калифорнии, где в конце концов удавалось найти кое-какую работу и кусок хлеба и не нужно было тратиться на зимнюю одежду.

Месяцы скитаний обогатили будущего писателя. Он вел дневник. Впоследствии Джек вернется в творчестве к этому периоду жизни. А сейчас он ехал к Ниагарскому водопаду — одному из чудес природы.

Сказочное зрелище падающей воды потрясло юношу. Джек и не заметил, как подкралась ночь. Об ужине думать было уже поздно, и он устроился ночевать в поле. Утром он проснулся чуть свет и вновь отправился к водопаду, чтобы еще раз насладиться грандиозной картиной, но по дороге был арестован за бродяжничество. Судебная процедура заняла 15 секунд, судили без присяжных и адвокатов, не дали ему вымолвить в защиту ни слова. Он получил тридцать дней тюрьмы. Левую руку Лондона сковали с правой рукой бродяги негра, цепь наручников прикрепили к общему стальному стержню и погнали под конвоем через весь город к вагону поезда, отправлявшегося в Буффало.

Там осужденных остригли, одели в полосатые тюремные халаты. Крепкие каменные стены отрезали Джека от всего мира. Материала и времени для размышлений было достаточно.

«С Запада, где люди в цене и где работа сама ищет человека, — вспоминал позже Лондон, — я перебрался в перенаселенные рабочие центры восточных штатов, где люди что пыль под колесами, где все мечутся в поисках работы. Это заставило меня взглянуть на жизнь с другой, совершенно новой точки зрения. Я увидел рабочих на человеческой свалке, на дне социальной пропасти»[44].

УНИВЕРСИТЕТ

Вернувшись после тюремного заключения в Окленд, Джек Лондон засел за книги. Он твердо решил окончить школу и поступить в университет, с тем чтобы стать работником интеллектуального труда, продавать не силу мышц, а «изделия своего мозга». С редким упорством овладевает он знаниями, дни и ночи просиживая за книгами. Школьная газета помещает его рассказы о странствиях, которые он назвал «Историями мальчишки из Фриско».

Кризис и последовавшая за ним депрессия принесли горе и страдания в семьи американцев. Передовые люди начинают искать пути устранения существующих несправедливостей. Среди рабочих и интеллигенции оживленно обсуждаются социалистические и марксистские идеи. В спорах выступают представители различных точек зрения — националисты (приверженцы утописта Эдварда Бэллами), анархисты, популисты и другие. Социалистическое движение переживает начальную стадию своего развития, оно разрознено и слабо. Оценивать преимущества той или иной позиции, нередко прикрываемой цветистыми фразами, было нелегко, а Джеку Лондону хотелось найти верный путь.

Он участвует в спорах, читает брошюры, упорно стараясь разобраться в терминологии, постичь, к чему в конечном итоге ведет та или иная теория. Один товарищ посоветовал Лондону прочесть «Манифест Коммунистической партии». И эта написанная Марксом и Энгельсом небольшая книжечка ответила на многие вопросы, возникшие у него во время странствий. Лондон даже выписал в записную книжку несколько фраз, объяснивших ему необходимость свержения существующего порядка, открывших новый взгляд на события и развитие истории.

Жирной чертой подчеркнул он заключительным параграф: «Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя. Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Юноша Джек на всю жизнь запомнил эти слова, повторял их неоднократно в своих выступлениях, лекциях, статьях. Девизом «Социалисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения» он стал руководствоваться всю жизнь.

Школьник Джек Лондон принимает участие в социалистических собраниях, уличных митингах. Его даже прозвали «мальчик-социалист». В школьном журнале «Иджис» появилась первая его социалистическая статья «Оптимизм, пессимизм и патриотизм», в которой он обвинял власти в том, что они не дают народу доступа к образованию, так как боятся, что оно пробудит в нем дух протеста. Он указывал на социальную и моральную деградацию Соединенных Штатов, призывал патриотов проснуться, отобрать бразды правления у развращенного правительства и передать их народу.

В эти годы Лондон становится членом Социалистической рабочей партии. В ее рядах он столкнулся с революционно настроенными рабочими и интеллигентами, людьми сильными и бодрыми духом. Их он позже сделал героями романа «Железная пята», рассказов «Мексиканец», «Сон Дебса», «По ту сторону черты». О них им написаны бессмертные слова:

«У революционеров я встретил возвышенную веру в человека, горячую преданность идеалам, радость бескорыстия, самоотречения и мученичества — все то, что окрыляет душу и устремляет ее к новым подвигам. Жизнь здесь была чистой, благородной, живой. Жизнь здесь восстановила себя в правах и стала изумительна и великолепна, и я был рад, что живу. Я общался с людьми горячего сердца, которые человека, его душу и тело ставили выше долларов и центов и которых плач голодного ребенка волнует больше, чем трескотня и шумиха по поводу торговой экспансии и мирового владычества»[45].

С гневным обличением капитализма и призывом установить новую, справедливую общественную систему — социализм — выступает Лондон в 1895 году на митинге, состоявшемся на центральной площади Окленда Сити-Холл-Парк. Здесь его вторично арестовывают.

Лондон состоит членом различных кружков. В одном изучает поэзию и искусство, в другом — политэкономию, философию. Он пишет заметки в местные газеты, одновременно учится и работает.

В литературном кружке знакомится он с Мэйбл Эплгарт, светловолосой, голубоглазой студенткой Калифорнийского университета. Ее отец инженер. Мэйбл кажется Лондону воплощением нежности и утончённости. Во время жарких дискуссий об искусстве он не может оторвать взора от ее одухотворенного лица, огромных сияющих глаз.

Любовь к Мэйбл не была первой его любовью. Два года назад его сердце полонила Хейди. Он и тогда робел, не знал, о чем говорить, куда деть руки. На этот раз к прежнему чувству примешивалось обаяние интеллигентности Мэйбл, ее вкуса, уюта их богатого дома, чего-то, как ему казалось, возвышенного, к которому неудержимо тянулась его поэтическая душа.

Чтобы не выглядеть неуклюже в доме любимой, юноша штудирует книги о правилах хорошего тона. Брат Мэйбл учит Джека играть в шахматы, а она помогает ему выбрать в своей библиотеке интересные книги, поправляет его речь.

Они совсем не похожи друг на друга: рослый, широкоплечий, грубоватый Джек и маленькая, хрупкая Мэйбл. Она тоже робеет в его присутствии, неведомый трепет охватывает и ее существо. Любовь их становится взаимной.

Занятия в школе были малопродуктивны. При таких черепашьих темпах потребовалось бы еще два года для подготовки в университет. Он оставляет школу и решает пойти в учебное заведение, готовящее экстерном, но и оттуда уходит. Занимаясь по двенадцать часов, Джек самостоятельно за три месяца усваивает двухлетнюю программу и сдает вступительные экзамены в Калифорнийский университет.

Университет размещался у подножия Берклийских холмов в дубовом лесу. Здесь можно было, расположившись на мягкой траве, читать философские труды заинтересовавшего его своей системой взглядов Герберта Спенсера и стихи Рэдьярда Киплинга; смотреть, как осенний ветер рвет сухие листья и долго качает их в теплом пахучем воздухе, прежде чем опустить на землю.

Лондон слушал лекции по философии, истории, литературе, английскому языку, биологии, одно время занимался изучением французского языка. Незаурядные способности, целеустремленность и упорство делали свое дело — он опередил сверстников.

Чтобы платить за учебу, Джеку приходилось работать. Но по-прежнему не оставлял он своей общественной деятельности, выступал на уличных митингах. В университете на него смотрят подозрительно, как на революционера и красного.

Между гем материальное положение семьи ухудшилось. Заболел отчим. Прекрасно сдав экзамены, Джек после первого семестра вынужден оставить университет.

НА АЛЯСКУ ЗА ЗОЛОТОМ

С новой силой овладевает Лондоном заветное желание стать писателем. Он познал жизнь, полную отчаяния и горя, видел ее жертвы и ее борцов; он жаждет рассказать миру об увиденном, о том, что восхищает его в человеке и что вызывает боль.

Он раздобыл где-то ветхую машинку, печатавшую только заглавными буквами, и в свободные от работы дни по 15 часов в сутки выстукивал на ней одним пальцем очерки, научные и социологические статьи, юмористические стихи, рассказы. Однако редакции журналов с неуклонным постоянством возвращают его продукцию. Стихи его высокопарны, им недостает поэтичности, а рассказы кажутся надуманными, действие в них не развивается, герои статичны, плоски. Мастерства начинающему писателю явно не хватает: язык его чересчур цветист и тяжел, он загромождает большое количество звонких эпитетов, играя словами, рассматривая их со всех сторон, любуясь их звучанием и красками. У автора есть любовь к слову, но недостает еще чувства меры.

Начинающего писателя не обескураживает неуспех его творчества. Он продолжает усиленно работать над новыми рассказами, стихами, а возвращенное посылает в другие журналы и пишет, пишет, пишет.

Отчим верит в его счастливую звезду, мать возлагает серьезные надежды на упорство Джека, но пока что-то у него не клеится. Джеку от многого приходится отказаться, и в том числе от своего увлечения политэкономией и биологией. Измотавшись за день, он засыпает даже над увлекательными романами.

В Америке много говорится и пишется о различных способах молниеносного обогащения. Повсюду США рекламируются как страна свобод и равных возможностей. Но вот он, здоровый, полный сил молодой парень, бьется как рыба об лед, безуспешно пытаясь вырваться из нищеты сам, освободить от нее семью. Он убежден: нужно перевернуть всю эту гнилую систему. Социалисты делают хорошее дело. Маркс прав: капитализм должен погибнуть, он погибнет и будет с проклятиями погребен народами мира. Лондон сам готов отдаться великому делу революции, но сейчас нужно кормить стариков, нужно как-то обеспечить себя.

В этот год сенсационная весть пронеслась по Штатам — на Аляске открыто золото. Из уст в уста передавались легенды о золотоносных землях, где миллионерами становились за неделю. Джек с мужем сестры решил попытать счастья. Были взяты все сбережения сестры Элизы и деньги под залог дома, в Сан-Франциско закупили шерстяные свитеры, фланелевые рубашки, меховые шубы, шапки, сапоги, одеяла, палатки — все предметы, необходимые для длительного путешествия по снежным просторам Аляски. В конце июля 1897 года двое мужчин отплыли.

Трудности начались с первых же минут высадки на Севере. Багаж был велик, а носильщики дороги. Если взять носильщиков, им не хватит денег и на несколько дней. Решили тащить груз сами по скользким тропам, через горы. Шурин Джека отказался от непосильного путешествия, и Лондон ушел с тремя друзьями; груз переправляли частями, по нескольку раз проходя один и тот же путь. Особенно тяжел был Чилкутский перевал. Лондон взваливал на спину до семидесяти килограммов и ожесточенно карабкался по крутым склонам, стараясь опередить товарищей.

Нет, этот вид спорта был, конечно, не для слабых, поэтому-то он и доставил удовольствие Джеку Лондону, который наслаждался безупречной работой своих мускулов, был счастлив, когда удавалось перегнать коренных жителей здешних мест — индейцев. Джек преодолевал пороги, бурные ледяные потоки, где ни одна душа не решалась плыть. Нужно было торопиться — время решало все, так как сотни соперников шли по горным склонам, брели по узким тропам, плыли в лодках и на плотах через озера. Мужество, выносливость и смекалка обещали удачу в этой лихорадочной погоне, предпринятой обездоленными судьбой людьми.

Джек бесстрашно смотрел в глаза опасности. Его окрыляла мечта обеспечить мать и отчима, которого он оставил больным; он грезил о женитьбе на Мэйбл и о средствах для свободной писательской деятельности, которая не была бы омрачена постоянной погоней за долларом.

В начале октябрю Джек Лондон с приятелями добрался до старательского лагеря на реке Гендерсон, выше Доусона, а на третий день поисков и пробных промывок компаньон Джека Томпсон наткнулся на песок с обильными золотыми блестками. Спешно застолбив участок, составив подробную карту и захватив с собой пробу, обрадованные золотоискатели спустились в Доусон, чтобы сделать заявку. Только оформив заявку, решились они показать свою пробу знатокам. Их сразу подняли на смех. Золотые блестки оказались слюдой.

О новых разведках думать было поздно: наступала ранняя северная зима. Друзья предполагали переждать ее и весной вновь начать поиски золотоносного участка. В долгие зимние вечера Лондон штудировал толстые книги, среди которых были «Капитал» Маркса и «Происхождение видов» Дарвина, слушал бесконечные были и небылицы об удивительных происшествиях и сказочных находках, о столкновениях из-за золота, кончавшихся трагически, о могуществе дружбы и о самоотверженности индейских женщин, о том, как едва не замерз промочивший в полынье ноги путник и как погиб от взрыва ружья алчный, спрятавший в ствол золото человек. Каких только не наслушаешься историй в бесконечную арктическую ночь!

К весне от недостатка свежей пищи и овощей Лондон заболел цингой. Он долго крепился, прежде чем понял, что на Севере ему не удастся излечиться, а когда наконец понял, то спустился с двумя товарищами на лодке вниз по Юкону, а затем проплыл вдоль побережья Берингова моря на Север до порта Сент-Майкл, проделав около двух тысяч миль. Из Сент-Майкла пароход доставил его в Сан-Франциско.

Он не привез ни гроша, напротив, — потратил все, что ему дали, но все же он привез нечто ценнее денег — заметки о виденном и слышанном. Память сохранила встречи, рассказы, картины величественной природы. Он был свидетелем жестокой борьбы людей с природой, их торжества и поражений. На Севере Джек Лондон полюбил друга человека — собаку, по достоинству оценил ее привязанность и самоотверженность, но, главное, в нем укрепилась вера в могущество самого человека, вера в товарищество, дружбу. С этих пор его еще больше привлекали в людях упорство, воля, способность выходить победителем из сложных и трудных положений.

В то же время путешествие на Аляску приоткрыло и еще одну сторону капиталистического мира, — он поощрял жестокую борьбу между людьми, называя ее свободным предпринимательством. В этой борьбе успеха добивались единицы, а сотни, тысячи, как на Аляске, либо терпели крах, либо устилали трупами узкие лабиринты, ведущие к призрачному счастью.

НОВЫЕ БИТВЫ

Вернувшись домой, Джек не застал Джона Лондона, своего второго отца, в живых. Джеку снова нужно было брать на себя заботы о семье. Тщетно целыми днями бродит он по предприятиям Окленда. Подвертывается лишь временная работа, но и это на худой конец неплохо. Он закладывает часы, велосипед, макинтош и вновь начинает писать.

Джек тщательно изучает рассказы, публикуемые в журналах, пытаясь разгадать секрет их популярности, обращается к творчеству прославленных авторов. Вчитываясь в их произведения, он постигает премудрости построения сюжета, особенности стиля. Среди прочих писателей его внимание привлекает англичанин Рэдьярд Киплинг и прежде всего лаконизм его стиля. Лондон приходит к выводу, что писать нужно сжато, рассказывать нужно о сильных человеческих переживаниях, о ярких характерах.

Одну за другой шлет он новые рукописи в журналы, но по-прежнему встречает холодный прием. Мэйбл не верит в его литературный талант, советует найти постоянную работу, но бледный, похудевший Джек упорно стоит на своем. То, что любимая не понимает, а главное, не верит в него, еще более его ожесточает. Джек неустанно работает над стилем и композицией своих произведений, совершенствует мастерство. Он не понимает, что недостаток мастерства был только одной из причин его неуспеха у издателей. Творения Лондона были слишком непохожи на литературу, наводнявшую рынок. Издатели. требовали от писателя счастливого конца. Верные господствовавшей в американском искусстве «традиции утонченности», призывавшей изображать действительность в розовом свете, они поддерживали сочинения, далекие от суровой жизненной правды.

В ходу был так называемый «деловой роман», дающий рецепты стремительного обогащения, воспевающий частное предпринимательство, прославляющий бизнесмена. Положительным образом таких романов был образ «великого дельца» — благотворителя и спасителя бедного люда. На этом поприще подвизались такие писатели, как Вилл Пейн, Сэмюэл Мервин, Генри Уэбстер, Джордж Лоример, Маргарет Дэланд и десятки других бесталанных литераторов, умело извлекавших из своего промысла звонкую монету.

Литературный рынок наводнен был книгами, воспевающими захват чужих земель, колониальную эксплуатацию. На рубеже XX века Соединенные Штаты превратились в империалистическую державу. Они начали войну с Испанией из-за Кубы и вышли победителями. Они захватили Филиппины, Гавайские острова, Панаму, остров Пуэрто-Рико, предприняли интервенцию в Китай и Мексику.

Жизненно правдивые произведения с трудом пробивали себе дорогу. Писателей-реалистов ставили в сложные, подчас невыносимые условия. Судьбу многих талантливых современников Лондона изуродовала капиталистическая Америка. Она подкупила Хэмлина Гарленда, начавшего творческий путь в 90-х годах правдивыми рассказами о разоряющемся американском фермерстве. Она третировала и объявила «безнравственным» оригинального художника Стивена Крейна, обратившегося к показу жизни низов американского города. Она травила Генри Фуллера, попытавшегося в середине 90-х годов выступить с разоблачениями бизнесменов. Она на десять лет принудила умолкнуть Теодора Драйзера, объявив аморальным его первый роман «Сестра Кэрри». Марк Твен, великий сатирик Твен, вынужден был, по его собственному признанию, из опасения потерять кусок хлеба всю свою жизнь писать полуправду.

В этой обстановке вступал в литературу Джек Лондон. Он хотел стать писателем, но он был далек от мысли прославлять бизнесмена, создавать новеллы в помощь идеологам колониальных захватов.

В декабре 1898 года, накануне Нового года. Джек получил извещение из «Оверленд мансли», калифорнийского журнала, что его рассказ «За тех, кто в пути» принят и он получит за него… пять долларов (пять лет назад за первый несовершенный его очерк «Тайфун у берегов Японии» ему выдали 25 долларов). Но доведенный от отчаяния Лондон был вынужден принять и эти гроши. Рассказ появился в январском номере и положил счастливое начало. «Оверленд мансли» принял еще две новеллы, а затем и другие журналы начали помещать его произведения.

Эти рассказы Джека Лондона раскрывали перед читателем мир золотоискателей, людей, с суровым упорством боровшихся за счастье.

Лондон необычайно много и упорно работает над рассказами. В 1901 году он издает первый свой сборник «Сын Волка», а через год второй — «Бог его отцов». Новеллы обоих сборников посвящены жителям Аляски, золотоискателям, индейцам. Этой же теме посвящен и третий сборник «Дети Мороза» (1903 г.). Писатель показывал, как пытался добыть человек пресловутое счастье и как жестоко расплачивался за свою дерзость.

Рассказы Лондона заставляли с нетерпением следить за развитием действия. Но внимание читателя приковано не неожиданными поворотами сюжета, а драматизмом ситуации. Персонажи действуют в трудных условиях, над ними нависает смертельная опасность, угрозе подвергается их жизнь — это особенность творческой манеры Лондона. Сюжет лучших рассказов сжат, концовка обрывается, словно натянутая струна, оставляя в сердце замирающий отзвук «только что промелькнувших перед глазами событий. Это не американский Киплинг, как его называли некоторые обозреватели, а самобытный талант, нашедший свой путь.

Джек Лондон продолжал и развивал реалистические традиции Марка Твена и Брет-Гарта. Не соглашаясь с принципами «традиции утонченности», призывавшей приукрашивать жизнь, он показывал, как гибли сотни людей, привлеченные блеском золота, и как в жестокой борьбе лишь единицы достигали цели.

Сюжеты, избираемые Лондоном для рассказов, характер изложения были рассчитаны на широкого читателя. Он вводил в американскую литературу разговорный язык, жаргонизмы. Читатели заметили и оценили свежий талант молодого автора, а затем последовало и признание издателей. Журналы начали наперебой слать ему заказы. Битва была выиграна.

ЧИТАЯ РАССКАЗ «ЛЮБОВЬ К ЖИЗНИ»

«Любовь к жизни» (1905 г.) — один из самых известных северных рассказов Джека Лондона. Он включался во многие сборники произведений писателя, выходившие у нас и за рубежом.

Популярность рассказа заслуженна. Секрет ее в эмоциональном воздействии, за которым сУоит высокое писательское мастерство, своеобразный художественный талант Джека Лондона.

Начинается повествование, как это нередко бывает в произведениях Лондона, со зрительных образов. Без пролога и экспозиции вводит автор читателя в центр событий.

«Прихрамывая, они спускались к речке, и один раз тот, что шел впереди, зашатался, споткнувшись посреди каменной россыпи. Оба устали и выбились из сил, и лица их выражали терпеливую покорность — след долгих лишений. Плечи им оттягивали тяжелые тюки, стянутые ремнями. Каждый нес ружье. Оба шли сгорбившись, низко нагнув голову и не поднимая глаз».

Первый ступил в «молочно-белую воду, пенившуюся по камням… Второй тоже вошел в речку вслед за первым. Они не разулись, хотя вода была холодная, как лед, — такая холодная, что ноги у них и даже пальцы на ногах онемели от холода. Местами вода захлестывала колени, и оба они пошатывались, теряя опору».

С первых строк и в дальнейшем Лондон опирается на образы, связанные с самым развитым человеческим чувством — зрением. Это помогает ему сделать картину событий наглядней, усилить иллюзию их подлинности… Разумеется, если бы писатель ограничился только этим приемом, наше восприятие лишилось бы многих ярких красок, из которых слагается образная система художественного произведения. Мы «ощущаем» холод, «слышим» вялый голос одного из спутников. Но преимущественно рассказ идет в зрительных образах — то глазами автора, то глазами участника событий.

«Он снова окинул взглядом тот круг вселенной, в котором остался теперь один. Картина была невеселая. Низкие холмы замыкали горизонт однообразной волнистой линией…», «…с гребня он увидел, что в неглубокой долине никого нет» и т. д.

Попутно Лондон сообщает, о чем путник думает: он пытается припомнить местность, представляет, как найдет тайник с патронами, обдумывает, куда пойдет дальше, он надеется, что товарищ не бросил его. Снимок сознания позволяет автору делать экскурсы во времени — в прошлое и будущее, но, как только он обращается к настоящему, он вновь дает зрительные картины одну за другой.

Вот как доводятся до сознания читателя признаки голода, который начал испытывать герой: «Он ничего не ел уже два дня, но еще больше он не ел досыта. То и дело он нагибался, срывал бледные болотные ягоды, клал их в рот и проглатывал. Ягоды были водянистые и быстро таяли во рту, — оставалось только горькое жесткое семя».

Образные картины страданий героя вызывают и усиливают наше сочувствие: «Губы у него так сильно дрожали, что шевелились жесткие рыжие усы над ними. Он облизал сухие губы кончиком языка.

— Билл! — крикнул он. Это была отчаянная мольба человека, попавшего в беду…»

Мы прочли всего лишь три страницы рассказа, а уже включены зрение, слух, вкус, ощущение холода, страха, автор вызвал первый отклик сострадания в наших сердцах.

Излюбленный прием Джека Лондона — воздействовать на читательское воображение, показав отношение действующего лица к окружающему, описывая его чувства и ощущения. Еще в начале своей писательской карьеры, но уже после того, как были созданы такие блестящие рассказы, как «Белое безмолвие», «Северная Одиссея», «Мужество женщины» и «Закон жизни», Лондон в письмах к молодому писателю Клоудесли Джонсу объяснил свои представления об истинно художественном сочинении. Убежденно и настойчиво он повторяет: «Не увлекайтесь пересказом… Пускай ваши герои сообщают об этом своими делами, поступками, разговорами и т. д… Пишите напряженнее… не повествуйте, а рисуйте, очерчивайте, стройте!..», «…Подходите к читателю через трагедию и ее основное действующее лицо». Все это важнейшие принципы творческого метода писателя.

В качестве примера разработки сюжета через душу главного героя Лондон приводил свой рассказ «Закон жизни». В нем речь идет о дряхлом старике индейце, которого племя оставляет умирать в снежной пустыне. «Все, что вы узнаете, — пишет Лондон, — даже оценка и обобщения, — все это делается только через этого старика индейца путем описания его впечатлений».

Лондон заставляет нас встать на место страдающего героя, проникнуться его мучениями. Такого эффекта автор достигает с помощью приемов, о которых речь шла выше, но также и с помощью тех мельчайших деталей, которые, как песчинки, новые и новые падают на чашу весов судьбы героя, характеризуя то угасание его жизненных сил, то возгорание огня его инстинкта самосохранения.

Но вернемся к рассказу «Любовь к жизни».

Первые признаки голода и страха уже появились у героя. Но он здраво мыслит, четко планирует свои ближайшие и будущие действия. Он смотрит на часы, не забывает завести их, с помощью часов определяет направление на юг, ориентируется на местности. Он остался в одиночестве с поврежденной ногой, но он способен прогнать страх. Дальше трагизм его положения усугубляется. Вначале муки голода, безуспешные попытки подбить куропатку, поймать, вычерпав воду из лужи, рыбку, поиски лягушки или хотя бы червей, чтобы заглушить неумолимый зов желудка. Вот уже его сознанием безраздельно овладело одно желание: есть! Параллельно вкраплены такие детали: от мокасин остались одни лохмотья, сшитые из одеяла носки порвались, ноги стерты до крови. Выпал снег. Человек уже не разводит костра и не кипятит воды. Спит он под открытым небом тревожным голодным сном, а снег превратился в холодный, всюду проникающий дождь.

Он наконец ухитрился поймать двух пескарей. Съел их сырыми. Потом поймал еще трех, двух съел, а третьего оставил на завтрак (какая аскетически бесстрастная подробность, без авторской оценки, но сильная сама по себе). «В этот день он прошел не более десяти миль, а на следующий, двигаясь только когда позволяло сердце, не больше пяти». И вот теперь очень часто до него доносится из пустынной дали вой волков. Три волка, «крадучись, перебежали ему дорогу». Пока еще крадучись, это лишь первый намек на смертельную опасность. Едва передвигающийся путник пытается догнать куропатку, но тщетно, он только совсем обессилел. Он уже почти все бросил из своих вещей, теперь высыпает из мешочка половину золота, того самого золота, ради которого прибыл в эти далекие дикие края, а вечером он выбрасывает и остатки. По временам он начинает терять сознание. Встреча с медведем. Кругом волки, но они все еще не подходят близко. Несчастный набрел на обглоданные кости олененка. Мысль: «Умереть не больно. Умереть — уснуть. Смерть — это значит конец, покой. Почему же тогда ему не хочется умирать?» Но вот он уже не рассуждает, он сидит на корточках, как пишет Лондон, «держа кость в зубах и высасывая из нее последние частицы жизни». Картина становится страшной. Оборванный, потерянный в глуши, изнемогающий человек обгладывает недоеденные волками кости, дробит их камнем и глотает с жадностью. Он уже не чувствует боли, когда попадает камнем себе по пальцам.

«Он уже не помнил, когда останавливался на ночь и когда снова пускался в путь. Шел, не разбирая времени, и ночью и днем, отдыхал там, где падал, и тащился вперед, когда угасавшая в нем жизнь вспыхивала и разгоралась ярче. Он больше не боролся, как борются люди. Это сама жизнь в нем не хотела гибнуть и гнала его вперед». Вот он, огонь, жажда жизни. Но нет, им еще не испита до дна чаша страданий. Мы давно ждем облегчения, но его нет ни для героя, ни для читателей, хуже того — тучи сгущаются. Уже нависла новая угроза: путника начинает преследовать волчица, больная, чихающая и кашляющая. Здесь скрыта горькая ирония: унизительно мужчине сражаться с больной волчицей, но путник так обессилен, что для него почетно и такое соперничество, ибо оно представляет для него смертельную угрозу».

Обглоданные кости оленя и корабль, увиденный человеком вдали, укрепляют его волю к жизни, организуют его силы и проясняют сознание. Начинается многодневный судорожный путь к кораблю.

Ослабевший зверь не решается наброситься на человека. Два изможденных существа бредут по равнине. Несчастный путник натыкается на обглоданные кости своего товарища Билла, который бросил его. Рядом лежит его мешочек с золотом. Злая ирония судьбы — Билла настигла расплата. Человек выдавил из себя «ха-ха!», он засмеялся хриплым, страшным смехом, похожим на карканье ворона, и больной волк вторил ему, уныло подвывая. Но человек не взял золота и не стал «сосать кости Билла. А Билл стал бы, будь Билл на его месте, размышлял он, тащась дальше». Страшная, отвратительная мысль, но такая естественная в его состоянии.

Человек бредет дальше. Он уже не в силах вычерпывать воду и ловить пескарей. Он может только ползти. Колени и ступни его содраны до живого мяса. Волк лижет кровавый след человека. Чувство надвигающейся опасности заставляет человека принять решение. «Даже умирая, он не покорялся смерти. Возможно, это было чистое безумие, но и в когтях смерти он бросал ей вызов и боролся с ней». Он притворяется спящим, всеми силами стараясь при этом не потерять сознания, терпеливо ждет приближения волчицы. И не только приближения, а укуса. Начинается смертельная схватка двух умирающих, обессилевших, не способных убить друг друга существ. Победителем выходит человек. Он оказался хитрее и жизнеспособнее.

И вот, не в силах даже ползти, а только извиваясь, как неведомое чудовище, в полуобморочном состоянии продвигается человек последние десятки метров, чтобы его заметили с корабля. Его обнаруживают и спасают. После чудовищных мучений и терзаний наступав! благополучный конец. Победила воля к жизни. Шла борьба до конца, на карту было поставлено все. Победа потому и далась, что ей отдано было все без остатка.

Это не искусственное преувеличение тех или иных человеческих свойств, а художественное открытие Лондона. Оно было результатом проникновения в суть человека, шло от избытка собственных жизненных сил и было плодом жизненного опыта смелого, энергичного мужчины, который до конца дней любил помериться силами с опасностью.

Внимание Джека Лондона к острым ситуациям, сопряженным для героя с тяжелой борьбой, и реалистическая ее трактовка дали ему возможность выступить новатором. Ни один писатель в Америке до Лондона не показал с такой художественной силой возможности человека, неисчерпаемость его физических сил, его упорство в борьбе. Горький верно подметил, сказав, что «Джек Лондон — писатель, который хорошо видел, глубоко чувствовал творческую силу воли и умел изображать волевых людей»[46].

Основой сюжета рассказа «Любовь к жизни» послужили действительные происшествия на Аляске, о которых узнал писатель из газет. Одно случилось на реке Куперман, где вывихнувший ног} золотоискатель с трудом добрался до жилья. Другое — у местечка Ноум. Там заблудился и едва не умер в тундре старатель. Сведения о болезненной мании запасать провизию, появившейся у перенесшего жестокий голод человека, Джек Лондон тоже почерпнул из достоверного источника — из книги лейтенанта Грили о своей полярной экспедиции. Как видим, в основе сюжета рассказа подлинные факты. Добавим к ним опыт собственных голоданий и «хождений по мукам», которые пережил Лондон, его впечатления от пребывания на Аляске. Все это были крупицы, но весьма существенные для реалистической канвы рассказа. Далее работало воображение и безжалостный судья — разум, отобравший самое необходимое, самое действенное.

Лейтмотив всего северного цикла — тема товарищества. Товарищеская поддержка — это, по мысли писателя, решающее условие победы над природой. Мораль Севера основана на доверии и взаим ной честности. Суровые условия счищают с человека шелуху неискренности и показной храбрости, обнажают его подлинную ценность. Лондон выступает против эгоизма и индивидуализма, за дружбу и взаимопомощь, за сильных духом. Трус, ничтожный человек, по убеждению автора, скорее погибнет, чем смелый, так гибнут потерявшие самообладание золотоискатели в новелле «В далеком краю» и Билл, бросивший товарища, в рассказе «Любовь к жизни».

Лондон не принадлежал к числу тех писателей-романтиков которые розовыми красками рисуют трудности борьбы и тем самым обманывают, разоружают читателя перед лицом серьезных испытаний. «Любовь к жизни», «Развести костер», «Мужество женщины», «Закон жизни» и десятки других рассказов, романы и повести выдающегося американского писателя — вот бессмертные свидетельства особого, неповторимого дарования Джека Лондона и его мужественного реализма.

Жена Джека Лондона Бесс с дочерьми Джоан и Бесс.

Джек Лондон с дочерьми. 1905 г.

ГОРЯЧЕЕ СЕРДЦЕ

В 1900 году Лондон женился, но не на Мэйбл Эплгарт — она не решилась уйти из семьи, — а на невесте погибшего друга, Бесс Маддерн. Супруги зажили согласно и счастливо, а вскоре быстро идущий в гору молодой писатель стал отцом дочурки, которую назвали Джоан.

Постепенно к писателю приходит слава, а в семью достаток. Но неугомонный Лондон не успокаивается. Осенью 1902 года он едет корреспондентом в Африку, где идет англо-бурская война, но опаздывает (бои уже прекратились), и поскольку весть о конце войны застала его по дороге, в Лондоне, столице одной из богатейших стран мира, писатель-социалист решает пожить в беднейших кварталах, чтобы изучить быт простого люда.

Переодевшись в тряпье, Джек Лондон поселяется на несколько недель в Ист-Энде, лондонских трущобах.

По материалам своих наблюдений создает он потрясающую книгу «Люди бездны», в которой без прикрас описывает ужасающие картины нищеты народной жизни, картины распада и загнивания английского общества и выносит ему приговор. Такую достоверную и гневную книгу мог создать только писатель, близкий к народу, сам переживший унижения и страдания, всем сердцем любящий простых людей.

По возвращении в США Лондон работает над романом «Морской волк», над рассказами, статьями в защиту социализма, и через непродолжительное время вновь отплывает газетным корреспондентом, на этот раз к театру военных действий начинающейся русско-японской войны, в Корею. Это было почти за три недели до вероломного нападения японской эскадры на Порт-Артур.

В конце января 1904 года вместе с другими репортерами он высадился в Иокогаме и оттуда перебрался в Корею, где, как предполагалось, должны были развернуться события.

Невероятного труда стоил Лондону путь в Корею. Трудно было получить разрешение, найти место на пароходе. Множество препятствий чинили японские военные власти. Он был даже арестован. Осунувшийся, падающий с ног от угара и усталости, сошел Джек Лондон на берег в Чемульпо. Из-за всех дорожных превратностей писатель последним добрался до Сеула, но ему удалось первым попасть в Маньчжурию.

12 марта он не без гордости пишет, что дальше всех продвинулся на север и находится всего в 40 милях от линии фронта. А через два дня Лондон вновь оказывается в Пхеньяне, вынужденный подчиниться приказу японского командования. «Японцы вообще не позволяют нам видеть войну», — с горечью сообщает он.

Джек Лондон не получает писем из дому и не знает, доходят ли по назначению его корреспонденции. Ему не разрешают отъезжать более мили от места указанного ночлега. Препятствия, создаваемые японцами, становятся невыносимыми для писателя, и он просит редактора газеты либо перебросить его на русскую сторону, либо отозвать, так как не считает целесообразным оставаться. Японские власти явно с особым недоброжелательством относятся к упрямому корреспонденту, к тому же социалисту, и вскоре Лондон вынужден возвратиться в Америку. Когда он отплывал обратно из Иокогамы, его друзья журналисты все еще ожидали разрешения для поездки на фронт.

Препятствий и ограничения, с которыми столкнулся Джек Лондон, не могли не сказаться на его репортажах. Японская цензура обязывала писателя быть сдержанным в своих симпатиях к русским и, с другой стороны, быть весьма умеренным в критике японской армии и не скупиться на комплименты в их адрес. II все же в его репортажах мы находим и симпатии к русским, и осуждение японского вероломства, а в оценке, даваемой Лондоном японской армии, звучат настороженность и беспокойство. Он предостерегает об опасности, которую представляет собою милитаристская машина Японии. Может быть, именно за зоркий глаз и смелость оценок и был «выслан» писатель-социалист Джек Лондон подальше от фронта: из Маньчжурии, Кореи и Японии.

В репортажах писатель рассказывает о первом столкновении казаков с японскими силами, о храбрости русских солдат, которые дерутся до последнего патрона, но вынуждены отступать под давлением значительно превосходящих сил неприятеля. Лондон показывает ошибки русских офицеров, которые то разбивают лагерь и ставят орудия на открытых и легко уязвимых позициях, то попадаются на довольно примитивную уловку японского командования.

Из репортажей Лондона мы узнаем, как враждебно отнеслось корейское население к оккупантам японцам, да и не только к японцам, но и тем европейцам и американцам, которые шли с ними.

У Джека Лондона уже растут две крошки дочери, но семейная жизнь не ладится. Бесс, прекрасная мать для детей, не смогла стать Джеку другом, товарищем, который разделил бы его интерес к литературе, понял его постоянные искания, порывы его мятежного духа. Он уходит от семьи, мучительно переживая свер шившееся.

Он все чаще выезжает в Лунную долину, подальше от города, в деревню Глен Эллен; здесь он создает свои произведения. Влюбившись на всю жизнь в пышный, не тронутый цивилизацией край, Лондон после вторичной женитьбы (в 1905 году на Чармейн Киттредж) покупает поблизости ранчо, ставшее постоянным его домом.

Но Лондон не любил подолгу сидеть на одном месте и частенько уезжал отсюда вместе с Чармейн то в кругосветное путешествие на яхте «Снарк», то по рекам и заливу на суденышке «Ромер», то в прилегающие штаты на четверке лошадей, то на корабле «Дириго» вокруг Южной Америки, то для отдыха на Гавайи.

Джека Лондона, как и в детстве, все время куда-то тянуло ему хотелось больше видеть и знать, ему хотелось все испытать самому: самому добиться успеха в боксе, в нырянии с вышки, самому спроектировать яхту, а затем управлять ею, ведя через Тихий, Индийский, Атлантический океаны — вокруг света, почти без команды, только с женой да двумя-тремя помощниками. «Больше всего, — писал он, — я хочу разных личных достижений, — не для того, понятно, чтобы кто-то мне аплодировал, а просто для себя, для собственного удовольствия. Это все то же старое: «Это я сделал! Я! Собственными руками я сделал это!»

Но мои подвиги должны быть непременно материального, даже физического, свойства. Для меня гораздо интереснее побить рекорд в плавании или удержаться в седле, когда лошадь хочет меня сбросить, чем написать прекрасную повесть».

«Чем больше препятствия, тем больше удовольствие от их преодоления, — объясняет Лондон причины, побудившие его предпринять рискованное путешествие вокруг света. — Возьмите, например, человека, который прыгает с трамплина в воду: он делает в воздухе полуоборот всем телом и попадает в воду всегда головой вперед. Как только он оттолкнется от трамплина, он попадает в непривычную суровую среду, и столь же суровой будет расплата, если он не справится с задачей и упадет в воду плашмя. Разумеется, ничто, собственно, не заставляет его подвергать себя риску такой расплаты. Он может спокойно остаться на берегу в безмятежном и сладостном окружении летнего воздуха, солнечного света и устойчивой неподвижности. Но что поделаешь, человек создан иначе! В короткие мгновения полета он живет так, как никогда не жил бы, оставаясь на месте.

Я, во всяком случае, предпочитаю быть на месте этого прыгающего, чем на месте субъектов, которые сидят на берегу и наблюдают за ним. Вот почему я строю «Снарк»[47].

В этих высказываниях весь Джек Лондон.

В апреле 1907 года оклендская прогрессивная газета «Голос социалиста» шлет дружеское напутствие отплывающему Джеку Лондону:

«До свидания, Джек! До свидания! «Снарк» с развевающимся красным флагом поднял 22 апреля якорь, и Джек Лондон с женой теперь уже в море. Рузвельт будет рад узнать, что еще одним «нежелательным гражданином» стало в стране меньше». Незадолго перед тем тогдашний президент Теодор Рузвельт назвал «нежелательными гражданами» за их активную организаторскую деятельность руководителей рабочего движения Билла Хейвуда и Чарльза Мойера, которые были незаконно арестованы властями и брошены в тюрьму. В защиту Хейвуда и Мойера выступил ряд видных общественных деятелей и писателей. По прибытии в Америку приветственную телеграмму им послал А. М. Горький, за что подвергся со стороны американской реакции ожесточенной травле. Лондон написал в защиту арестованных гневную статью «Гниль завелась в штате Айдахо». Он сам фактически тоже был для правительства США «нежелательным гражданином».

«Снарк» режет волны Тихого океана. Гонолулу, Маркизские острова, Паго-Паго, острова Фиджи, Новые Гебриды. А на палубе, склонившись над стопкой бумаги, сидит и пишет свои романы и рассказы атлетического сложения человек. Морской ветер треплет его волосы, ласкает щеки, шею, забирается за воротник. Человек изредка поднимает глаза и смотрит отсутствующим взглядом в бескрайнюю даль. Выражение его лица меняется: то оно строго и напряженно, то нежно и просветленно. О чем он пишет?

Неуклюжий матрос, неловко сдернув кепку, входит в гостиную богатого дома. Он застенчив, не знает, как вести себя. Это простой, необразованный парень, но необычайно чуткий к красоте пейзажа, изображенного на висящей в гостиной картине, к музыке стихов неизвестного поэта, книга которого попадает ему в руки.

Молодой моряк знакомится в этом доме с девушкой необыкновенной красоты, белокурой, нежной, умной. Его охватывает незнакомое, щемящее чувство, он влюбляется в это воздушное создание. Но он не ровня ей. И моряк твердо решает получить образование, стать писателем, добиться успеха, чтобы обеспечить будущую семью и тогда жениться на любимой девушке.

Истории трагически завершившейся судьбы матроса Мартина Идена и был посвящен роман, который писал на палубе своей яхты Джек Лондон.

Когда ветер крепчал, начинал яростно хлопать парусами и бросать на палубу «Снарка» соленые брызги, Лондон спускался в каюту, и работа продолжалась там. Он вспоминал юность, любовь к Мэйбл и то время, когда он, голодный, упорно трудился над рассказами, стихами, пьесами, чтобы пробить путь в литературу. В романе было воспроизведено немало деталей из его биографии. Мартин Иден, как и сам Лондон, становился наконец писателем, его тоже постигало разочарование в любимой, он тоже устал и переживал духовный кризис, но, в то время как лишенный большой цели и друзей одиночка Мартин Иден погибал, придя к выводу, что все, ради чего стоило жить, потеряно, Лондон нашел в себе силы в 1904–1905 годах преодолеть кризис; и спасло его в ту пору, по его собственному признанию, убеждение, что существует нечто гораздо более важное в жизни, чем любовь, — служение общественному делу, своему народу.

В шторм, когда гигантские волны вздымаются выше мачт, Джек Лондон стоит сам у руля, гордый, восхищенный своей победой над стихией. В штиль он ловит рыбу, морских черепах, дельфинов, охотится на акул, стреляет чаек и львиную долю времени проводит за книгами, наслаждаясь пьесами Ибсена и новеллами Мопассана, остроумием Бернарда Шоу и неистощимой фантазией Герберта Уэллса. Он выходит на палубу, чтобы определить местонахождение судна и проверить его курс, постигает новые и новые премудрости кораблевождения. Но ежедневно пишет, пишет, пишет.

На тихоокеанских островах его трогает радушие туземцев. Отчаливающий от островов «Снарк» буквально ломится от подарков. На полинезийском острове Бора-Бора экипаж судна ходит не иначе как увитый гирляндами цветов, а взошедшие на борт туземные девушки приветствуют всех поцелуями. К яхте то и дело подплывают челноки, до краев наполненные плодами, овощами, фруктами, рыбой, живой птицей. Мореплавателям поднесли даже поросенка. Отказываться было нельзя: это обидело бы гостеприимных хозяев. А после того, как «Снарк» отходит от берега и поднимается легкий бриз, по палубе начинают кататься ананасы, кокосовые орехи, гранаты, лимоны. Убрать всю снедь некуда, и бананы, куры, орехи при сильном крене сваливаются за борт. Но так или иначе команда и за месяц все равно не смогла бы съесть подаренное.

Не преминул, конечно, Джек Лондон отыскать на Маркизских островах долину Тайпи, о необыкновенных жителях которой мальчишкой прочел в книге Германа Мелвилла. На месте прежних туземных деревень увидел он развалины. Там, где полвека назад возвышались прочные каменные постройки, теперь лишь кое-где стояли убогие хижины. Населявшие острова туземцы частью были истреблены, частью вымерли, не вынеся «даров» той цивилизации, которая была им навязана европейскими колонизаторами.

Лондон с горечью пишет, что вся прежняя «мощь и красота исчезли, и долина Тайпи является пристанищем нескольких жалких созданий, съедаемых чахоткой, элефантиазисом[48] и проказой. Мелвилл исчислял население долины в две тысячи человек, без небольшой смежной долины Хо-о-у-ми. Люди точно сгнили в этом изумительном саду, с климатом более здоровым и более очаровательным, чем где бы то ни было в другом месте земного шара. Тайпийцы были не только физически прекрасны — они были чисты. Воздух, которым они дышали, никогда не содержал никаких бацилл и микробов, отравляющих воздух наших городов. И когда белые люди завезли на своих кораблях всевозможные болезни, тайпийцы сразу поддались им и начали вымирать»[49].

После «Мартина Идена» Лондон засел за «Рассказы Южного моря». Но он прерывал работу над ними и регулярно писал очерки о путешествии. Чармейн печатала их на машинке. Главу за главой по мере продвижения «Снарка» посылал он в журналы. Из них потом была составлена увлекательная и бодрая, как дуновение свежего ветра, книга «Путешествие на «Снарке».

За два года плавания им были написаны роман «Приключение», сборник рассказов под названием «Храм гордыни», несколько прекрасных новелл, вошедших в разные сборники: «Меченый», «Кусок мяса», «Дом Мапуи».

Во время путешествия Джек Лондон получил хорошую возможность изучить быт и нравы островитян, понять мотивы их самоотверженной борьбы против колонизаторов. Чтобы отстоять свою землю и свободу, туземцы поднимались на борьбу, нередко неравную, с белыми завоевателями. Один из эпизодов такой схватки изобразил Лондон в потрясающем по силе рассказе «Кулау-прокаженный». Туземный вождь Кулау во главе своего племени сражается до последней капли крови и умирает непобежденный, прижав винтовку к груди.

И в плавании Джек Лондон не оставлял своей пропагандистской деятельности Он вступал в споры с моряками в портовых кабачках, при случае выступал с лекциями о социализме.

Прибыв в какой-нибудь порт, Лондон с жадностью набрасывался на журналы, газеты, письма, которые пересылались ему из Лунной долины. Так он узнал о новом кризисе, разразившемся в Соединенных Штатах, о том, что через несколько месяцев после его отплытия, 16 декабря 1907 года вышла в кругосветное путешествие американская военная эскадра из шестнадцати броненосцев.

Зловеще поблескивая орудиями главного калибра, броненосцы шли в Рио-де-Жанейро. Буэнос-Айрес и другие порты и столицы. Как и «Снарк» Джека Лондона, они должны были посетить Австралию, Новую Зеландию, Японию, Филиппины, Гавайские и ряд других островов Тихого океана, однако совсем с другой целью: чтобы «помочь» островитянам оценить преимущества американской «цивилизации» Эскадра была послана американским капиталом, чтобы продемонстрировать могущество США, посеять страх в рядах других империалистических хищников.

ЛУННАЯ ДОЛИНА

Если поставить ножку циркуля в то место на карте, где помещается административный корпус университета в Беркли, и провести окружность радиусом в 25 миль, то мы получим круг, внутри которого — согласно инструкции госдепартамента — советские студенты и аспиранты могут передвигаться без специального разрешения.

Но до ранчо Джека Лондона пятьдесят миль, и, для того чтобы поехать туда, пришлось запрашивать специальное разрешение. С беспокойством жду ответа с другого конца Соединенных Штатов Наконец в моих руках телеграмма: «Разрешение на поездку в Лунную долину, графство Напа, дается».

Профессор Джеймс Харт, проректор Калифорнийского университета и мой научный руководитель, любезно пригласил меня совершить поездку в его машине.

Мы мчимся вдоль побережья к старинному городку Сонома. В местном музее можно узнать много интересного о прошлом края. Оказывается, с 1812 по 1839 год в этих местах было русское поселение и укрепленный форт. Эти места, как и Аляска, принадлежали России. В 1830 году население крепости и прилегающей к ней деревни достигло 400 человек, при том, что во всей Калифорнии, которой тогда владели испанцы, насчитывалось всего 4250 жителей. Лишь 60 лет спустя после того, как русские поселенцы впервые ступили на калифорнийскую землю, в этот район прибыли американские пионеры. Река, впадающая неподалеку в Тихий океан, до сих пор называется Русской рекой.

Мы осматриваем один из старейших домов Калифорнии, принадлежащий семье Валлехо. В сознании оживают персонажи книги Брет-Гарта: индейцы, мексиканцы, американцы — пионеры здешних мест, грубые, но душевные люди, пришедшие сто с лишним лет назад в эти пустынные тогда края. Впрочем, не только душевные. В конце 40-х годов прошлого века, когда в Калифорнии и Неваде были открыты золотые и серебряные месторождения, азарт наживы занес сюда с востока США немало авантюристов, и в те годы здесь не было ничего дешевле человеческой жизни. Марк Твен, почти за сорок лет до Джека Лондона начинавший в Калифорнии свою писательскую карьеру, писал об атмосфере в старательских лагерях. Нелегко было здесь завоевать себе положение тому, у кого руки не были обагрены кровью. Зато человек, имевший на совести с полдюжины убийств, сразу получал всеобщее признание.

Через несколько минут мы в местечке Глен Эллен. Зашли в книжный магазин, хозяин которого прислал мне письмо с предложением своих услуг, начинавшееся словами: «Дорогой товарищ!»

И снова мы мчимся по дороге. Она забирает вверх и, неожиданно свернув, открывает перед нами ограду с бронзовой доской на камне. Большие буквы на доске гласят: «Ранчо Джека Лондона».

Мы въезжаем в эвкалиптовую аллею. Деревья тонкие, длинные, неровные, с шелушащейся корой, словно облезшие. Еще один поворот, и мы вынырнули из аллеи. Отсюда хорошо видны окрестности. Горы везде: зубчатая гряда их тянется вокруг. «Сонома» — так называли эту долину индейцы. В переводе это значит «много лун». Луна, совершая свой путь по небу, скрывается то за одной, го за другой вершиной окрестных гор и потом появляется над ними вновь. Кажется, что опускается одна луна, а поднимается другая, только что родившаяся.

Колонисты, заселившие долину, изменили ее название на Нью-Сан-Франциско. Но Джек Лондон вновь возродил ее поэтичное имя «Лунная долина». Купив землю и построив дом, он окончательно здесь поселился.

Мы подкатили к дому мистера Ирвинга Шепарда. Он — сын сестры Лондона, Элизы. Ему завещала Чармейн все права на наследство писателя и его ферму.

Мистеру Шепарду за пятьдесят. Это крепкий, подвижный американец, типичный фермер. Поздоровавшись и перекинувшись несколькими словами, он сажает нас в свою машину и везет показывать дом своего знаменитого дяди.

Вот он, этот дом, под сенью огромного дуба и других деревьев, вернее, то, что осталось от этого дома. Он довольно обширен, а сбоку — небольшая пристройка: в ней и писал облетевшие весь мир рассказы и романы большой писатель Америки.

Толстый, в четыре обхвата дуб заслоняет часть окна, выходящего в долину. В комнате полумрак — приспущены шторы. Слева стол, за которым Лондон ежедневно писал по тысяче слов, приучив себя работать по утрам систематически. Рядом — узкий столик для книг. Книжные полки занимают всю левую стену, вверху меж ними — узкое окно. Дальше в углу — конторка для деловых записей и документов. На конторке — небольшой бюст Чармейн. Справа от окна ее стол, на нем она печатала рукописи мужа, рядом граммофон.

Кабинет отделен от остальной части дома еще одной комнатой — библиотекой, где сейчас стоят подшивки журналов, развешаны фотографии и различные реликвии, так или иначе связанные с жизнью писателя. Здесь же стоит несгораемый шкаф с рукописями. Сюда, в этот дом, приходили к Джеку Лондону его друзья — Фредерик Бэмфорд, Джордж Стерлинг со своей красавицей женой, Клоудесли Джонс и десятки других, здесь рождались замыслы рассказов и романов, велись долгие споры.

В хорошую погоду Лондон нередко уезжал писать куда-нибудь в глухой уголок ранчо. Близко знавший писателя в те годы Эдмонд Пелузо так об этом рассказывает: «Ранним утром он уезжал верхом куда глаза глядят, захватив с собой портативную пишущую машинку, складной стул, ковер и завтрак. Найдя себе место по вкусу — цветущий луг, залитый солнцем, или пеструю скалу, нависшую над долиной, он расстилал свой ковер под тенью какого-нибудь эвкалипта, красного кедра или гигантской секвойи, устанавливал пишущую машинку, отпускал лошадь щипать на свободе траву и впрягался в работу.

На клочке бумаги он быстро набрасывал основные пункты, которые предполагал в дальнейшем развить, садился за пишущую машинку в обстановке чудесного калифорнийского пейзажа и принимался стучать по клавишам, выливая свои мысли в окончательную форму»[50].

До полудня Лондон обычно работал над своими художественными произведениями и отвечал на многочисленные письма читателей и издателей, ОН сам бел переписку по делам фермы, планировал хозяйство и делал закупки. После полудня встречался с друзьями, которые всегда оказывались на ранчо и жили в специально подготовленных для этой цели соседних пристройках. Компания шла купаться на пруд или совершала прогулки по горам и обрывистым ущельям Сономы, прорытым за века стремительными водами ручьев, или вниз в долину, покрытую виноградниками и апельсиновыми деревьями, славящуюся своим вином. Часто отправлялись верхом, и смех не умолкал в компании Джека, который был неистощим на выдумки, острил, рассказывал смешные истории.

Он любил показывать друзьям свое хозяйство, строящийся свинарник, только что купленного породистого жеребца, с увлечением рассказывал о своих планах сделать из ранчо процветающий уголок края. Он был и рабочим, и писателем, и фермером.

Мистер Шепард вынимает из несгораемого шкафа рукописи корреспонденций из Кореи и Японии, статьи «Что значит для меня жизнь» (1906) и пленки снимков, сделанных Лондоном в Корее и никогда не публиковавшихся.

Государство собирается купить все это. Вот уже второй год ведутся переговоры. Шепард безвозмездно передает часть земли, где расположена могила Джека Лондона, руины сгоревшего дома и дом Чармейн. Штат собирается купить другую часть, перенести туда дом Лондона и сделать музей, но окончательного решения нет…

Библиотека Джека Лондона перенесена в дом Чармейн, выстроенный ею после смерти мужа, в конце первой мировой войны. Он сделан из крупных неотесанных камней, старомодно, но удобно.

Темная комната на первом этаже заполнена книгами. Вот тайник — целая комната, где хранятся особенно редкие книги с автографами и различные занятные предметы. Среди них бивни какого-то доисторического зверя, найденные Лондоном.

Книг в библиотеке, по свидетельству мистера Шепарда, около пяти тысяч. Я нашел здесь «Капитал» Маркса, «Развитие социализма дт утопии к науке» Энгельса, тоненькую книжечку «Коммунистического манифеста». На полках Дарвин, Спенсер, Ницше, Руссо. Обходя библиотеку, дотрагиваясь до корешков собраний Бальзака, Диккенса, Толстого, Марка Твена, Мольера, я обнаружил «Мать» Горького, переведенную на английский язык, томик его рассказов, повесть «Трое».

«Эта книга, — писал Джек Лондон о «Фоме Гордееве», — действенное средство, чтобы пробудить дремлющую совесть людей и вовлечь их в борьбу за человечество».

Через год после того, как Лондон написал приведенные строки, появилась скорбная и гневная его повесть о жителях лондонских трущоб «Люди бездны», а затем страстная книга о революции в США «Железная пята» — роман, равного которому по революционному звучанию нет в американской литературе. А. В. Луначарский отнес его к числу «первых произведений по длинной социалистической литературы»[51].

Ни звука не проникает в изолированную, лишенную естественного света комнату библиотеки прославленного писателя. Я готов сидеть здесь часами, но мистер Шепард торопит меня. Он человек занятый. Я покупаю давно безуспешно разыскиваемую мной в магазинах двухтомную биографию Лондона, написанную Чармейн. Мистер Шепард любезно надписывает ее и дает мне множество рекламных листков с фотографиями писателя, выдержками из его автобиографии и книг, дарит роман «Алая чума» и юбилейный номер журнала «Оверленд мансли», журнала, в котором был напечатан рассказ «За тех, кто в пути», положивший начало известности Джека Лондона.

Осмотреть руины «Дома Волка» (писатель в шутку называл себя «Волком» и так решил назвать свой новый дом) не удается: мистер Харт должен успеть на какое-то совещание. Легендарный «Дом Волка» сгорел в 1913 году, накануне переселения туда хозяев. Причины пожара остались невыясненными.

Почти все бумаги Лондона, говорит мистер Шепард, проданы Хантингтонской библиотеке, туда же вскоре должны переехать и книги. Эта библиотека расположена в нескольких сотнях миль на юг оз Беркли, в Пасадене, городке, закрытом для советских граждан.

Пришлось вновь просить госдепартамент о разрешении просмотреть эти бесценные для меня документы. В ожидании ответа я продолжал работать в библиотеке университета, читал диссертации, выписанные мною из различных университетов США, работы по истории американской литературы, стараясь не упустить ничего важного, выступал с сообщениями о популярности Лондона в СССР. Узнав, что идет фильм «Вулф Ларсен», недавно снятый по мотивам «Морского волка», я пошел в кинотеатр. Но — увы! — картине явно недоставало глубины.

Видимо, решив «улучшить» Лондона, постановщики внесли в фильм элементы современного американского боевика и «дописали» роман по-своему. Ларсен, например, слепнет во время попытки овладеть героиней. Взбунтовавшиеся матросы приковывают его к потолку каюты, но слепой Ларсен не сдается, он ногами убивает покушающегося на его жизнь кока, вырывает цепи, потом, схватив пистолет, карабкается на палубу и гибнет в завязавшейся перестрелке.

«МОРСКОЙ ВОЛК» В ЦИНКОВОМ ЯЩИКЕ

Но вот разрешение от госдепартамента получено. Поезд мчится вдоль тихоокеанского побережья. Океан справа. Он спокоен, гнх. Слева медленно тянутся горы. Они то изломаны и беспорядочны, то величественны и торжественны, пересечены глубокими тенями. Вот они медленно отступают, открывая долины с одинокими фермами, куски плодородной земли. Здесь идет битва за то, чтобы вырвать у природы ее богатства. Напоенная влагой земля способна приносить человеку щедрые урожаи субтропических плодов — цитрусовых, авокадо, внешне похожих на мелкие дыни, олив.

Неподалеку, за грядой этих гор, с севера на юг раскинулась обширная безлесная долина Сан-Хоакин. О ней писали Джек Лондон и его современник, американский писатель Фрэнк Норрис. Писали с горечью, как о месте, символизирующем трудную жизнь фермера, писали с огромным уважением к тем, кто гнет спину 9 тяжелом труде и отдает жизнь в неравной борьбе с монополиями. Я проехал по долине Сан-Хоакин на обратном пути. Поезд шел без остановок. За окном была облитая солнцем равнина, пшеничные поля, редкие городки и одинокие фермы — один-два дома с постройками для скота и птицы, группки деревьев.

А сейчас…

Поезд несется мимо ферм, городков и местечек, мимо полустанков, домов, домишек и убогих лачуг, мимо «одноэтажной» Америки; не той Америки, которая поражает туриста, а той, в которой живут ее труженики, те, кто пашет землю и сеет хлеб, кто создает ее умные машины и великолепные мосты.

Поезд несет меня к «самому большому в мире городу» Лос-Анджелесу. Американцы любят превосходную степень — «самое большое», «самое лучшее», «единственное», «уникальное». Рекламируется «лучшее» пиво, «лучший» крем для бритья и порошок для мытья посуды. Гигантская реклама возвещает о продаже «страшно свежего мяса». Путешествуя, вы узнаете, что лучшим в мире пивом является шлиц, а через десять миль улыбающаяся с огромного транспаранта девица сообщает вам о лучшем в мире пиве эмбасадор; миль через пять афиша кричит: это счастье, что вы живете в Америке, вы можете пить пиво лаки лагер!

Применяя превосходную степень к Лос-Анджелесу, американцы хитрят: они включают в него все пригороды и городки, носящие свои собственные имена и отстаивающие свой суверенитет.

Одним из таких городков является и Пасадена, в которой находится Хантингтонская библиотека.

Огромными белыми свечами цветут магнолии, пламенеют в тени гигантских пальм пахучие розы, бледно-зеленые, с аршинными листьями, густо усыпанными иглами, недвижно стоят под жгучими лучами калифорнийского солнца диковинные кактусы. Я в парке Хантингтонской библиотеки.

Здание библиотеки, построенное в античном стиле, стоит на зеленом травяном ковре, окаймленном раскидистыми соснами и частым кустарником. Трава и кустарник давно бы сгорели, палимые беспощадным зноем, если бы их не поливали. Три раза в день, как змеи, шипят здесь вертушки, распыляя вокруг спасительную влагу.

По иронии судьбы манускрипты писателя-социалиста попали в библиотеку, основанную железнодорожным магнатом Генри Хантингтоном.

Филантропия в США — явление нередкое. Заработавшие миллионы на эксплуатации чужого труда капиталисты не прочь для увековечивания своего имени бросить сотню-другую тысяч долларов на создание музея, библиотеки или театра. Вкладываемые в такие предприятия деньги дают возможность спасти прибыли от налогов. Газетный магнат Херст, например, дал средства на постройку греческого театра в Беркли, нефтяной король Рокфеллер — на дом для студентов Калифорнийского университета. Генри Хантингтон, который нажил миллионы на крови и поте кули, вывезенных в конце прошлого века из Китая для постройки железных дорог, оставил часть своего имения и определенную сумму доходов на картинную галерею и библиотеку, собирающую уникальные документы английской и американской литературы.

Я погружаюсь в бумаги Джека Лондона. Читаю его деловую корреспонденцию, письма к друзьям, просматриваю рукописи романов, рассказов, наброски, записные книжки, вчитываюсь в пометки.

Вот письма к Мэйбл Эплгарт. Пылкие, сохраняющие горечь неудовлетворенности собой, они написаны еще до того, как Лондон стал писателем.

Вот другие письма: в них и нежность, и обида, и попытки оправдаться, это письма к дочери Джоан, написанные десять лет спустя после разрыва с семьей: «Ты не приходишь к отцу, не любишь его…» Далее идут длинные, полные восхищения и страсти письма к Чармейн.

Я бережно перекладываю листочки пожелтевшей бумаги, и передо мной встают новые и новые эпизоды из жизни писателя.

Запрос от социалиста Новой Зеландии с просьбой разрешить издание романа «Железная пята» и разрешение Лондона на его перепечатку.

Вот записные книжки Джека Лондона, в которых он тщательнейшим образом фиксировал рассылку своих произведений к издателям. Возвращенную рукопись он дорабатывал согласно рекомендациям или, вложив в чистый конверт и надписав новый адрес, посылал в другой журнал. Как показывает анализ записных книжек, за пять с небольшим первых лет писательской деятельности его произведения были отвергнуты американскими издательствами 644 раза. Не говоря уже о рассказах из жизни низов, то есть о произведениях, которым особенно сильно досталось, к Лондону по нескольку раз возвращались с отказом такие его шедевры, как «Северная Одиссея», «Любовь к жизни». Рассказ «Сказание о Кише» был отвергнут 24 раза. «Любовь к жизни» блуждал по американским журналам почти два года.

Какую же колоссальную веру в себя и какое невероятное упорство должен был иметь этот человек!

В библиотеке груды документов: более семидесяти коробок. Часть из них не разобрана. Мне привозят их в тележке по две, по три коробки, но я все равно не успеваю пересмотреть все.

Вот письма читателям, друзьям, поэту Джорджу Стерлингу, ответ молодому писателю Клоудесли Джонсу, поддержавшему добрым словом начинающего автора. Джонс сравнивает Лондона с Тургеневым. Из письма Д. Стерлингу от 16 ноября 1910 года мы узнаем, что включаемый в Собрание сочинений Джека Лондона рассказ «Первобытный поэт» принадлежит перу поэта Джорджа Стерлинга. Стерлинг просил Лондона опубликовать этот рассказ под своим именем, так как сам не смог его нигде пристроить. Переписка с Синклером Льюисом. Из нее выясняется, что последний еще до того, как стал известным писателем, давал Лондону сюжеты для рассказов и что повесть «Лютый зверь», рассказы «Блудный отец» и «Крылатый шантаж» написаны на его сюжеты. Письмо выдающемуся английскому писателю Джозефу Конраду с восторженным отзывом о его произведениях.

Перелистываю сотни писем, полученных Джеком Лондоном от соратников по борьбе за социализм: одни высказывают писателю свое восхищение, другие просят дать отзыв на книгу, третьи приглашают прочесть лекцию, выступить публично по тому или иному актуальному вопросу, обращаются за советом. Большинство ответов Лондона начинаются теплыми словами: «Дорогой товарищ!», а кончаются — «Ваш во имя революции».

Особенно активен Лондон в 1905–1906 годы — годы подъема русской революции. После кровавых событий 9 января 1905 года Джек Лондон вместе с лидером социалистической партии Юджином Дебсом обращается к американцам с призывом выразить солидарность русским революционерам и собрать для них средства. Лондон старается пробудить интерес молодежи к социализму и событиям в России. «Русские университеты, — заявляет он 20 марта 1905 года в речи перед студентами Калифорнийского университета, — сейчас бурлят, зажженные революционным духом. И я говорю вам: университетские студенты и студентки, преисполненные жизненных сил мужчины и женщины, — вот Дело, достойное ваших романтических порывов. Пробудитесь! Откликнитесь на его зов!»[52]

Вот газета «Голос социалиста» от 25 марта 1905 года. В ней напечатана статья Лондона, ставшая предисловием к его сборнику «Война классов». А на другой странице того же номера в рекламном отделе под большим портретом писателя объявление:

«Джек Лондон прочтет лекцию в Альгамбра-театре (Сан-Франциско) в воскресенье 16 апреля в 8 часов вечера. Тема: «Революция!».

Через неделю (а газета еженедельная) — то же объявление, в следующем номере под другим портретом Лондона еще раз объявление, и так до самого дня лекции, а затем заметка о ее успехе, и через две недели новое объявление о другом выступлении Джека Лондона. На этот раз — с чтением отрывков из опубликованных и неопубликованных книг.

В июле 1905 года мэр Окленда отказался возобновить для социалистической партии разрешение на организацию митингов на улицах города. 22 июля «Голос социалиста» помещает письмо, написанное Лондоном, в котором уже широко известный в то время писатель выражает готовность явиться и быть арестованным, если его арест поможет делу борьбы с возмутительным произволом властей.

В руки попадается план лекционного турне Джека Лондона на конец 1905 года. Он объездил десятки городов, рассказывая о русской революции и росте рядов социалистов во всем мире. Он бросил вызов в клубе бизнесменов: «Революция идет! Попробуйте остановить ее!» И вызвал яростный вой прессы, назвав русских революционеров своими братьями.

Лондона избрали в те времена президентом Социалистического студенческого общества: об этом говорит листовка, которую я держу в руках. Он подписался под воззванием Общества друзей русской свободы, активно поддерживавшего революцию 1905 года в России, и вошел в его исполнительный комитет.

В эти годы Лондон написал роман «Железная пята», но издатель, боясь за свою судьбу, не решался его напечатать. Тогда Лондон берет всю ответственность на себя. В своем мужественном письме он пишет, что готов отсидеть потом полгода в тюрьме, лишь бы книга была издана.

«Я напишу там еще пару книг и получу возможность сколько угодно читать».

Меня, естественно, интересовала творческая лаборатория писателя, то, как он создавал свои произведения.

Как правило, Джек Лондон не составлял подробного плана для своих рассказов и романов. Он делал краткие заметки о теме, записывал отдельные штрихи, характеризующие персонаж. Нередко тот или иной элемент сюжета был подсказан ему прочитанной статьей или заметкой в прессе. Лондон вырезал ее и подкалывал булавкой к листку из записной книжки, где была набросана тема. Разрабатывался сюжет за письменным столом, когда Лондон непосредственно садился за работу над произведением.

Писатель был убежден, что вдохновения не существует и его заменяет упорный труд. Он писал набело сразу и обычно не переписывал написанное и почти не вносил исправлений, но зато писал медленно. У него не часты зачеркивания. Правке рукопись обычно подвергалась при перепечатке на машинке, делалось это в том случае, если перепечатывал он сам, что случалось все реже. Отдельные поправки стиля делались Чармейн.

Лондон тонко понимал природу художественной литературы, говорящей образами. «Не пишите вы, что компания обращается с людьми так-то или обманывает их следующим образом, — замечает он в письме к писателю Клоудесли Джонсу. — Дайте читателю возможность понять это через сознание самих героев, дайте читателю взглянуть на вопрос своими глазами».

Лондон отрицал пресловутую теорию «искусства для искусства», призывающую писателя заботиться только о форме произведения и не интересоваться его содержанием. Однако вместе с тем он считал, что гуманные мотивы, идейность содержания не оправдывают нехудожественности формы.

Лучшие произведения Джека Лондона — такие, например, заслуженно известные его рассказы, как «Белое безмолвие», «Любовь к жизни», «Отступник», «Мексиканец», «Кулау-прокаженный», повесть «Зов предков», роман «Мартин Иден», характеризуются не внешним богатством фабулы, приключенческой канвой, а внутренней напряженностью действия, драматичностью конфликта, в котором герой выявляет свои истинные качества, свои достоинства и недостатки. Писатель стремился изобразить человека в острые, нередко критические минуты его жизни.

Зачастую основой сюжета того или иного произведения становились события из личной биографии писателя, художественно перевоплощенные, обработанные. К произведениям такого рода принадлежат рассказы, в которых Лондон описывал период своего бродяжничества по Соединенным Штатам в кризисный 1894 год. В новелле под названием «Сцапали» писатель рассказал о том, как его арестовали и судили несправедливым судом, а в новелле «Исправилка» — о месячном заключении в американской тюрьме. К этому же циклу относится рассказ «Признание».

Во многом автобиографичен «Мартин Иден». Немало морских рассказов также основаны на его личном опыте. Первый опубликованный Лондоном рассказ «Тайфун у берегов Японии» и в это же время написанные «Прямой рейс» и «Мертвецы не возвращаются» с детальной точностью воспроизводят эпизоды и настроения первого плавания семнадцатилетнего Джека, когда он матросом ходил на шхуне в Тихий океан за котиками.

На первой странице рукописи романа «Мартин Иден», которую увидел я в Хантингтонской библиотеке, название романа выведено бледно и почему-то чужой рукой в отличие от текста, написанного Лондоном отчетливо черными чернилами. Этот факт, сам по себе незначительный, оказался не случайным. В найденной мною записке издателю, которому направлялась рукопись.

Джек Лондон сообщал, что не решил окончательно, как озаглавить книгу. Он предлагал три варианта: «Успех». «Звездная пыль» и «Мартин Иден». Лондон предпочитал первое название, иронически подчеркивающее крушение иллюзий главного героя. Заглавие «Звездная пыль» тоже нравилось автору, хотя и меньше. Издатель избрал самое нейтральное — последнее. Оставшаяся у Лондона рукопись позже, видимо рукой Чармейн, была озаглавлена «Мартин Иден».

Обширны были творческие планы Джека Лондона. Помимо повести «До Адама», посвященной эпохе превращения обезьяны в человека, и романа «Железная пята», рассказывающего о грядущей революции в США, Лондон задумал еще четыре романа, намереваясь создать цикл, охватывающий различные этапы истории человеческого общества. Среди них должна была быть книга о средневековье, роман о конфликте между буржуазией и пролетариатом и роман о далеком будущем, о совершенном человеке, о его полетах с помощью энергии радиоактивного распада в космос. Задумайтесь на минуту. Ведь замысел последнего романа возник не в наше время, когда созданы атомные установки и изделия рук человеческих бороздят космическое пространство, а шесть десятилетий назад!

И многое еще хотел сделать писатель, смерть помешала осуществить задуманное…

С интересом рассматривал я фотографии: Лондон на «Снарке» во время кругосветного путешествия, в лондонских трущобах, среди японских солдат в Корее, Лондон с дочерью, с женой, снимки Сан-Франциско, разрушенного землетрясением, сделанные самим писателем.

Бережно, как драгоценную реликвию, приносит мне мистер Хармсен, хранитель манускриптов, остатки сгоревшей рукописи «Морской волк», заключенные в цинковый ящик. Обуглившаяся стопка страниц не рассыпалась, не превратилась в прах. Здесь можно даже разобрать отдельные слова и фразы. Рукопись погибла во время разрушительного землетрясения и последовавшего за ним страшного пожара в Сан-Франциско, к счастью, после того, как роман был издан.

Мне сообщили, что писатель Эптон Синклер, с которым Лондон был дружен в бурные годы русской революции, живет где-то поблизости от Лос-Анджелеса. Я написал Синклеру, просил о встрече, будучи уверен, что он может во многом помочь: Лондон и Синклер ведь переписывались. К сожалению, Эптон Синклер не смог принять меня, он писал, что упаковывает вещи, чтобы переехать в другой штат.

Каждый день работы в библиотеке приносил что-то новое. Я обнаружил неопубликованные стихи, рассказы, убедился, что самая яркая статья «Революция» написана в 1905 году, а не в 1908-м, как сообщалось в последнем Собрании сочинений Джека Лондона, изданном в СССР. Это было лишним доказательством того, что статья вдохновлена нашей революцией 1905 года. Среди черновых набросков оказались материалы для книги о России.

В одной из книг библиотеки я нашел характеристику, которую дал Лондону Максим Горький в 1906 году во время своего пребывания в Америке. Джек Лондон очень интересовался мнением Горького о его творчестве, и когда автор малоизвестной у нас книги Джозеф Ноел вернулся из Нью-Йорка, где встречался с Горьким, «Лондон засыпал его вопросами. Первый вопрос был такой: «Что говорил обо мне Горький?» «И он действительно был рад, как мальчик, окончивший седьмой класс, — пишет автор воспоминаний, — когда услышал отзыв Горького». Горький сказал: «Джек Лондон пробил огромную брешь в литературной плотине, которая окружала Америку с тех пор, как средний класс, состоящий из промышленников и лавочников, пришел к власти». Затем Горький заметил, что скоро придет великая пролетарская литература. Джек Лондон будет чествоваться, потому что он прокладывал ей путь»[53].

Немного забегая вперед, процитирую, кстати, еще один отзыв великого пролетарского писателя, приведенный в работе советского литературоведа С. Суховерхова. На вопрос одного американского литератора, действительно ли Джек Лондон необычайно популярен в России, М. Горький ответил: «Очень. Вы знаете, это очень ободряющий признак. Он оказывает огромное влияние на молодую Россию»[54].

Биография Джека Лондона так богата событиями, что иногда начинает казаться: не может быть конца открытию нового в его жизни и творчестве, не может быть предела их изучению.

Среди книг и рукописей Джека Лондона я нашел немало любопытных документов, которые открывают новые грани в знакомом нам облике большого писателя. Вот среди заказов на различный инвентарь для фермы, в кипе ненужных бумаг, затерялась короткая записка с просьбой прислать пластинки двух произведений Бетховена: «Похоронного марша» и «Лунной сонаты». Отдыхая после трудного дня в своем деревянном кресле, Лондон слушал музыку гениального немецкого композитора.

Мог ли представить себе кто-либо автора мужественных рассказов и романов рыдающим над книгой? Но вот передо мной письмо Джека Лондона от 10 марта 1900 года к Анне Струнской, в котором писатель признается, что всю ночь метался и плакал, прочтя «Овод» Л. Войнич.

А вот высказывание Лондона о войне, проникнутое верой в человеческий разум. Эти строки, написанные шестьдесят лет назад, злободневны и сегодня. «Война, — считает писатель, — не только благодаря развитию средств уничтожения сделалась бессмысленной, но и сам человек, вооруженный великой верой и высшей моралью, противостоит теперь войне. Слишком много он познал. Война противоречит здравому смыслу. Он чувствует, что она будет ошибкой, абсурдом, к тому же слишком дорогим. Достигнутые результаты не окупят понесенного урона. Как в споре между людьми, где третейское решение гораздо разумнее кровавой драки, так и в споре между государствами — как убеждается человечество — третейское решение является куда более разумным.

Войны уходят в прошлое, болезни побеждаются, с каждым днем растет способность человека к производительному труду…»[55]

Раскрываю все новые папки, знакомлюсь с документами, рукописями, фотографиями. Вот в папке вырезки портретов выдающихся деятельниц международного рабочего движения: Клары Цеткин, Розы Люксембург, Элеоноры Маркс, Веры Фигнер, Александры Коллонтай и статьи о них. Это подтверждает догадку, что прототипами героинь романа «Железная пята» были известные нам героини той эпохи.

Из документов я узнал, что существовал человек, поддерживавший интерес Лондона к России и ее народу…

ОНА РАССКАЗЫВАЛА ЕМУ О РОССИИ

«Мы убеждены, что народ России должен сам решать проблемы своей политической и общественной жизни, но мы в Соединенных Штатах в начале нашей национальной жизни и в кризисный момент нашей истории были рады получить сочувствие и помощь от других народов, так и теперь мы должны с готовностью выразить такое сочувствие и оказать помощь русскому народу в его борьбе за свободу».

Так начиналось воззвание, подписанное в 1905 году Джеком Лондоном и его другом Анной Струнской. Когда 9 января кровь русских рабочих пролилась на камни петербургских мостовых, их друзья в далекой Америке подняли голос протеста. Анна Струн-ская, тогда черноглазая, боевая девушка, вдохновенный оратор, была в Калифорнии инициатором движения в защиту русской революции.

Вместе с Джеком Лондоном она написала книгу о любви «Письма Кэмптона и Уэйса». «Она глубокий и тонкий психолог. Она лишена официальности и чопорности. Очень легко находит дорогу к людям. Знает — пропасть. Радость и наслаждение для друзей. Она русская…» — писал о ней Джек Лондон семьдесят лет назад.

Мне в руки попалось письмо создателя социалистической партии в США Юджина Дебса, где он характеризует Струнскую как мужественного товарища, отдающего свои способности борьбе за освобождение трудящихся.

Может быть, Анна Струнская еще жива? Я наводил справки, разговаривал с местными старожилами. Мне отвечали, что давным-давно она уехала из Сан-Франциско. Кажется, в Нью-Йорк.

И вот я сижу в небольшой уютной комнате в старом доме тихого квартала в Нью-Йорке. Со стены на меня смотрят портреты двух очаровательных молодых женщин — дочерей Анны Струнской, а в кресле она сама: энергичная женщина с седыми волосами и юными глазами.

— Я встретила Джека впервые на лекции о Парижской коммуне осенью 1899 года. Я заметила его, когда он пробрался поближе к трибуне, чтобы приветствовать оратора. Один из друзей шепнул мне: «Хотите, познакомлю? Это товарищ Джек Лондон, который выступает на улицах Окленда. Он был на Клондайке и сейчас пишет рассказы». Мы пожали друг другу руки и о чем-то заговорили. Я ощущала какую-то удивительную радость. Для меня это было словно встреча с молодым Лассалем, или Карлом Марксом, или Байроном. Каким-то внутренним чутьем я понимала, что передо мной историческая личность. Почему? Не могу сказать. Но ведь это оказалось правдой. Лондон действительно принадлежит к числу бессмертных.

Тогда передо мной стоял молодой человек, приблизительно двадцати двух лет, с большими голубыми глазами и красивым ртом, щедрым на улыбку. Брови, нос, контуры щек, массивная шея были классическими. Фигура говорила об атлетической силе, хотя Лондон был ниже среднеамериканского роста. Одет он был в серые брюки и мягкий белый свитер.

С тех пор началась наша дружба. Ее можно было назвать борьбой. Мы много спорили, стараясь убедить друг друга. И замысел нашей книги родился в споре во время прогулки на яхте, в присутствии Бесс, первой жены Джека, и Чармейн.

Лондон был сама молодость, само приключение. Он был поэтом и мыслителем, верным другом и умел любить великой любовью.

Вышел он из той самой бездны, которая поглотила миллионы молодых людей его поколения… Эмоциональный по натуре, он заставил себя твердо держаться избранного пути. Он жил строго по распорядку. Его нормой была тысяча слов в день, отредактированных, перепечатанных.

Вечера посвящались чтению научных трудов, работ по истории и социологии. Он называл это созданием научной базы. В часы отдыха он занимался фехтованием, плаванием — он был великолепным пловцом. Джек немало часов проводил, запуская змеев, — у него их имелся большой выбор.

В юности Джек писал много стихов. И конечно, в этом заключается тайна мильтоновской красоты его прозы[56], которая стала признанным образцом английского языка и стиля в университетах нашей страны и в Сорбонне. Джек был одержим желанием писать стихи, но ведь поэты обречены умирать с голоду, если у них нет другого заработка. Поэтому поэзия была им отложена до лучших времен, когда будут добыты слава и богатство.

Слава и богатство к нему пришли, а поэзия вновь была отложена; и смерть наступила раньше, чем он вспомнил о данном себе обещании.

…Анна Струнская волнуется, говорит торопливо, нервно двигаются по столу с бумагами и фотографиями ее руки. Нахлынувшие воспоминания перебивают, обгоняют ее речь. Она вручает мне несколько страниц своих мемуаров, написанных вскоре после смерти Лондона. Привожу отрывки из них:

«Как сейчас вижу его, одной рукой он держит за руль велосипед, а в другой сжимает огромный букет желтых роз, который только что нарвал в своем саду: шапка сдвинута назад, на густые каштановые волосы… Необычайно мужественный и красивый мальчик, доброта и мудрость его взгляда не вяжется с его молодостью… Я вижу его майским утром опершегося на перила веранды, увитой жимолостью. Он наблюдает за двумя щебечущими пичужками. Он был пленником красоты — красоты птиц и цветов, моря и неба, холодных пустынь Арктики. Никто не мог бы повторить с большим основанием: «О, я жил!..»

Я прошу миссис Анну Струнскую вспомнить об эпохе русской революции 1905 года.

— Не миссис, а Анна, — поправляет она меня. — Миссис Струнская звучит слишком официально.

В Америке принято независимо от возраста называть друг друга по именам. В своем письме накануне встречи Струнская писала мне «товарищ», здесь, дома, говорит просто «Вил». Но мне как-то неловко называть старшего товарища только по имени, и я свое обращение к ней начинаю длинно: «Дорогая Анна Струнская».

— Время было трудное, — продолжила она свой рассказ. — Мы собирали деньги для русских революционеров. Я писала листовки, которые распространялись среди русских матросов. В 1906 году, к годовщине Кровавого воскресенья 9 января, мы с мужем просили Горького подписать манифест к социалистам всех стран по поводу этой даты. Он подписал.

Мой будущий муж Инглиш Уоллинг, известный социалист, уехал в 1905 году в Петербург. Он присылал оттуда статьи, написал правдивую книгу о положении в России. Я вместе с сестрой Розой приехала в Петербург в декабре того же года.

В октябре 1907 года муж и я были в Петербурге арестованы царской охранкой вместе с шестью финскими революционерами. Но нас скоро выпустили, так как мы были американскими подданными, а при обыске у нас ничего не обнаружили.

Анна показывает мне снимки, сделанные в России. А вот листовка — царь на троне, залитом народной кровью. Она рассказывает, как их пригласил к себе в Ясную Поляну Л. Н. Толстой.

— Он показывал нам дом, говорил о социализме, Америке, любви, войне, мире, революции. Мы старались разобраться в том, что происходит в России. Хорошо помню слова Толстого: «То, что вы видите в России сегодня, — это только начало поднятия занавеса над русской революцией». Я подарила Толстому нашу с Джеком книгу «Письма Кэмптона и Уэйса».

Анна говорит о книгах. Ее любимые писатели: Шекспир, Данте, Уитмен, Тургенев, Толстой, Томас Харди. Она читала книги Степняка-Кравчинского, была потрясена романом Войнич «Овод», знала его чуть ли не наизусть.

Я помогаю ей спуститься с пятого этажа, мы идем ужинать в маленькое итальянское кафе, размещенное в полуподвале. Здесь спокойно. Даже картины «битников» — американской богемы — не нарушают уюта комнаты. Мы едим спагетти с грибами и сыром, пьем кофе. Она не скрывает своей радости, узнав, что «Письма Кэмптона и Уэйса» уже тридцать лет как переведены на русский язык и изданы в многотомном Собрании сочинений Джека Лондона.

Уже поздно: в эту пору здесь почти никого нет. Анна продолжает свой рассказ. Сейчас она активно работает в обществе, борющемся за равноправие негров. Я напоминаю ей, что спагетти стынут на тарелке. У меня удивительно теплое чувство к этой замечательной женщине, посвятившей жизнь служению людям. Она приехала с дачи на двух поездах и пароходе, чтобы встретиться с одним из тех, кто любит Джек? Лондона, с посланцем страны, где родились ее предки.

Анна Струнская вручает мне оригинал неизвестного письма Горького к ее мужу и копии писем Лондона. Я принес ей том из советского собрания Джека Лондона, несколько книг на английском языке, изданных в СССР, — о нашем балете, о кино, альбомы с видами наших городов. На одном альбоме я написал:

«Анне Струнской. От одного из русских с искренним уважением и благодарностью за добро и помощь русскому народу в тяжелые дни его истории. Июль 1959 г.»

«ДОМ ВОЛКА»

Читатель помнит, что мне не удалось закончить осмотр ранчо Лондона в Лунной долине. Через некоторое время я снова побывал там.

Тишина. Слышен только шум шагов да шорох ящериц, которые, завидев меня, исчезают в сухой листве. Я спускаюсь и поднимаюсь по холмам, усыпанным золотистыми маками. Им посвящен рассказ «Золотой мак». Дорога заросла: редко кто ходит здесь. А бывало, скакал по этим холмистым полям на лошади сильный, беспокойный, влюбленный в жизнь человек…

Я иду к «Дому Волка». Лесная дорога ведет вниз, и неожиданно из зарослей диких кустарников и деревьев поднимаются мне навстречу мертвые руины из гигантских камней.

Одиноко висят трубы водопровода. Вот здесь пламя пожара было особенно сильным — оплавились каменные стены, — должно быть, в этом месте стоял бак с бензином или керосином. Вот здесь был внутренний дворик с плавательным бассейном. В нем теперь растет буйный кустарник. Выше руин поднялись к солнцу тонкие длинные деревья. В три ряда вертикально, отмечая этажи, один над другим возвышаются камины.

Я брожу по толстостенным коридорам и пустым коробкам комнат, сижу в раздумье у камина, который Джеку Лондону так и не довелось разжечь.

Иду в лес, окружающий дом. Деревья, деревья, деревья… Они расступаются передо мной и открывают огромный замшелый обломок скалы, на котором высечены только два слова: «Джек Лондон»… Это его могила.

Она* навевает мысли о тяжелой судьбе этого человека. Он жадно искал своего пути. Издатели упорно старались вогнать его талант в прокрустово ложе буржуазных традиций, а он не переставал писать о простом люде и о его героях, выступал против капитализма, мечтал о революции, работал для нее, хотел жить при социализме и все же шаг за шагом делал уступки буржуазным издателям и читателям, поддавался влиянию реакционной идеологии.

Лондон тяготел к марксизму, но ему не удалось стать подлинным марксистом. Отдаваясь в лучшие годы жизни со всей страстью своей юной души делу социализма, он недооценил роли масс, народа в революции. Это отразилось и в его романе «Железная пята». Не был писатель свободен и от расовых предрассудков.

Своим учителем наряду с Карлом Марксом Лондон называл и Герберта Спенсера — буржуазного философа, приспособившего дарвиновское учение о неизбежности борьбы за существование в животном мире к человеческому обществу. Из теорий Спенсера и других реакционных идеологов следовало, что, как и в животном мире, в обществе выживают наиболее сильные и приспособленные люди, а в мировом масштабе в конечном итоге восторжествуют наиболее приспособленные расы, народы же, находящиеся на низшей ступени исторического развития, уступят место этим «избранным» расам. «Пондон тщетно пытался согласовать свою веру в неизбежность прихода социалистического строя с этими антинаучными теориями, и вопиющая противоречивость этих идей наложила отпечаток на его творчество.

Пролежав пять недель в австралийской больнице, оставив в 1909 году мысль о завершении кругосветного путешествия и вернувшись домой, Лондон нашел свои финансовые дела сильно пошатнувшимися. Последнее, видимо, явилось решающим обстоятельством, побудившим его снизить требовательность к себе. Некоторые его произведения, опубликованные после 1909–1910 годов, написаны исключительно ради денег и по содержанию противоречат общему гуманистическому тону его творчества. Таковы романы «Приключение» и «Сердца трех», таков несущий следы расистской идеологии роман «Мятеж на «Эльсиноре» и ряд новелл из сборников «Рассказы Южного моря», «Сын солнца».

«Сердца трех», как никакое другое произведение Лондона, богаты событиями, неожиданными поворотами сюжета и внешне эффектными сценами приключений. В основу фабулы автором была положена легенда о сказочных драгоценностях, схороненных где-то в горах Центральной Америки древними племенами майя, и о поисках этих сокровищ.

Но интересная тема была разработана торопливо, в спешке, на чужой сюжет, написанный для кино. Сценарий, построенный по законам кинематографа и к тому же не совсем удачно, сковывал творческие возможности Джека Лондона. С огромным трудом и далеко не всегда успешно сочинял он мотивировки действия и сюжетных коллизий. Книга получилась наивной и рыхлой.

Вместе с тем в 1910 году публикуются обличающая капиталистическую Америку его пьеса «Кража», в 1911 году — призывающий угнетенных к объединению рассказ «Сила сильных». В то время как президент США У. Тафт стягивал американские войска и флот к границам Мексики, чтобы изолировать мексиканских революционеров, сражавшихся за свержение диктатуры Диаса, Джек Лондон создавал проникнутый глубокими симпатиями к этим революционерам рассказ «Мексиканец». В нем вновь, как и в «Железной пяте», революционер выдвигался в качестве положительного героя.

С 1909 года как бы два писателя все ожесточеннее начинают бороться в Джеке Лондоне, он все более неудовлетворен своей писательской деятельностью, и его творчество все явственнее отражает это его неудовлетворение, а подчас и отчаяние. В романе «Межзвездный скиталец» (1914 г.) его внимание привлекает сознание человека, подвергнутого жестоким пыткам, в повести «Алая чума» (1915 г.) он рисует картину ужасающих бедствий, отбрасывающих человечество к первым ступеням его развития.

Ошибкой было бы представлять жизнь Джека Лондона как некое прямое и стремительное восхождение и достижение всех поставленных им целей. Такого не было. Было другое — успехи и срывы, неутомимые поиски. Неудачи наталкивались на упорство Лондона и веру в свои силы. В самых трудных условиях, в тягостную минуту он не терял присутствия духа, умел с истинно американской предприимчивостью использовать создавшуюся ситуацию для нового дела, умел найти это дело, поставить перед собой важную цель, и она спасала его от отчаяния, гасила сомнения и неуверенность.

Лондон не нашел золота на Клондайке, но он стал вести дневник, делал записи о быте и нравах индейцев, золотоискателей, и через два-три года клондайкский опыт оказался для него ценнее золотого песка.

Он поехал репортером американских газет на англо-бурскую войну в Африке. Попал в Англию и там создал блестящие очерки «Люди бездны» (1903 г.).

В 1903–1904 годы Лондон переживает душевный разлад. Он влюбился в Чармейн Киттредж и решил уйти от семьи. Бесси не да» развода, и он не может открыто связать свою жизнь с Чармейн. В то время подвернулась возможность уехать на русско-японскую войну — в Японию и Маньчжурию. Шлет оттуда корреспонденции, а затем, после высылки с фронта и из Японии, с головой уходит в общественную деятельность: разъезжает по Соединенным Штатам с лекциями о социализме, выступает со статьями, становится первым президентом Студенческого социалистического общества.

Во время кругосветного путешествия на яхте «Снарк» Лондона свалила тяжелая тропическая болезнь. Он принужден в самый разгар прервать путешествие и возвратиться домой. Едва оправившись, Лондон выезжает в фургоне, запряженном четверкой лошадей, в поездку по штатам Калифорния и Орегон, а потом на судне «Дириго» — вокруг Южной Америки. Путешествия — это отдых и свежие впечатления для новых книг.

Влекомый жаждой приключений и в поисках новых тем, Джек Лондон едет военным корреспондентом в Мексику, но вскоре заболевает. Подлечившись у себя на ранчо в Лунной долине, он уплывает на Гавайские острова писать рассказы и романы.

В 1914 году он имеет полное право заявить: «Я всегда был борцом. И никогда не сказал я ничего и ничего не написал такого, что бы отказался потом поддержать».

Он был честен и правдив перед собой и перед окружающими. «Кто я такой, чтобы стыдиться того, что я пережил?» — писал он в ответ на предостережения редактора относительно публикации сборника его автобиографических рассказов о бродяжничестве. — Тем, кто я есть, я стал благодаря своему прошлому, а если я буду стыдиться своего прошлого, то, следовательно, я должен стыдиться и того, во что меня это прошлое превратило».

И всего за год до смерти потрясающие слова: «Я уверяю Вас… что, пройдя все превратности жизни и юности, в зрелом возрасте, имея за плечами тридцать девять лет, я со всей твердостью и торжественностью заявляю: игра стоит свеч. Я прожил очень счастливую жизнь, был удачливее многих сотен миллионов людей моего поколения, и, хотя я много страдал, я много жил, много повидал и больше перечувствовал, чем было отпущено рядовому человеку. Да, это так, игра стоит свеч».

Последние годы жизни были несчастливыми для Джека Лондона. Умер при рождении ребенок, которого он так ждал, — дочь от второго брака. Сгорел «Дом Волка». Подобно своему герою Мартину Идену, Лондон сильно устал. Тяжелая болезнь почек — уремия подтачивала силы писателя, а издатели требовали новых книг, написанных в соответствии с их вкусами.

Вынужденный все больше и больше идти на компромисс с буржуазным читателем, Лондон начал проникаться отвращением к писательской профессии. Он. все дальше отходит от рабочего движения, а победа оппортунизма в американском социалистическом движении способствовала этому. Рвались его связи с товарищами. Чармейн пыталась заменить ему мир, но не могла — не такова была натура Джека Лондона, он был способен жить, только что-то открывая, принося пользу, занимаясь чем-то значительным в своих глазах и глазах окружающих.

22 ноября 1916 года Джека Лондона не стало. Он был совсем молод: ему едва минуло сорок лет.

Обстоятельства смерти писателя были не совсем ясны, и я попытался разобраться в противоречивых документах. В газетах сообщалось, что он умер от острого приступа уремии. Но на этот счет ходили различные слухи. Одни говорили о случайном отравлении, другие — о преднамеренном.

Выяснение истины усложнилось и тем, что в последние месяцы Лондон, чтобы заглушить приступы острой боли, причиняемой уремией, по предписанию врачей принимал содержащие наркотики лекарства. Поэтому трудно было с уверенностью сказать, сознательно ли он принял смертельную дозу морфина или пытался большой дозой заглушить острый приступ болезни. Однако подробнее об этом позднее.

«ОН СМОЖЕТ МЕТНУТЬ ЗВЕЗДЫ»

Домой я везу множество записей, микрофильмов, уйму памятных подарков и теплые воспоминания о простых американцах, чьи советы и помощь сделали мое пребывание в США вдвойне полезным. Перебираю в памяти то, что узнал о Джеке Лондоне, о беспокойном его сердце, о бунтарской душе писателя, о некоторых его мыслях, с которыми я имел счастье познакомиться первым из советских людей.

Поиски материалов о Джеке Лондоне не прекращались мною и по возвращении из США; я перерывал старые газеты и журналы, добывал первые переводы его книг: меня интересовало, как росла популярность американского писателя в России.

Переводить на русский язык произведения Лондона начали в середине первого десятилетия нашего века, вскоре после того, как он стал широко известен у себя на родине. Еще при его жизни в России было предпринято два издания собрания его сочинений.

«По общему колориту творчества и выбору сюжетов, — писали в 1911 году «Русские ведомости», — это, быть может, самый оригинальный американский беллетрист наших дней. Автор никому не подражает, страшится всего шаблонного и избитого, создает нечто, во всяком случае, совершенно своеобразное».

Русские писатели — современники Лондона — также восхищенно отзывались о даровании своего американского собрата по перу.

«В Джеке Лондоне я люблю его спокойную силу, — пишет Леонид Андреев, — твердый и ясный ум, гордую мужественность. Джек Лондон — удивительный писатель, прекрасный образец таланта и воли, направленных к утверждению жизни»[57].

После Октябрьской революции известность Джека Лондона в нашей стране возросла еще более. Его произведения стали издаваться миллионными тиражами на десятках языков народов СССР. Серьезную и плодотворную работу по анализу творчества Лондона проделали советские литературоведы. Именно они тесно связали развитие писателя с социальными силами его времени, привлекли внимание к демократическим элементам его творчества и показали его новаторство. Советский Союз сделался второй родиной американского писателя.

Выдающийся советский поэт Маяковский обратился к роману «Мартин Иден» как источнику для сценария фильма «Не для денег родившийся» и играл в этой кинокартине главную роль. Любили произведения Лондона Сергей Есенин, Александр Грин и писатель, в творчестве которого тема мужества нашла своего незаурядного певца, — Николай Островский. Александр Фадеев прямо назвал Лондона своим литературным учителем. «Напрасно Вы категорически вымели Джека Лондона из числа моих литературных учителей, — писал он. — Вспомните только, в каком диком краю я вырос. Майн Рид, Фенимор Купер и — в этом ряду — прежде всего Джек Лондон, разумеется, были в числе моих литературных учителей»[58]. Можно найти и других советских продолжателей традиций Джека Лондона. «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого написана в лучших традициях мужественного американца Джека Лондона.

Зная о России лишь по книгам и рассказам, Лондон верно угадал душу ее народа, угадал его талантливость. В 1916 году, накануне Октября, он сказал пророческие слова: «Славяне — самая юная нация среди дряхлеющих народов, им принадлежит будущее».

С Джеком Лондоном, отдыхавшим на Гавайских островах всего за несколько месяцев до смерти, встречался русский журналист. Писатель радушно принял гостя. Они подолгу беседовали. Был опубликован очерк об этих встречах, живо воссоздающий облик Лондона. Не могу не привести из него отрывок.

«Атлетического сложения, красивый, сильно загорелый и совсем еще молодой джентльмен, — пишется там, — дружески приветствовал нас на пороге дома. Джек Лондон был одет в легкий светлый костюм, отлично сидевший на его богатырской фигуре, в мягком воротничке со скромным галстуком. На густой шевелюре непокорных волос красовалась дорогая панама. Ничего яркого, кричащего, утрированно-артистического, отличающего богему, к которой я причислял Лондона». Журналисту особенно бросилась в глаза простота обстановки и всего образа жизни Джека Лондона. «Он живет просто и только для себя; показной жизни он не знает вовсе.

Простая пища, никаких излишеств, постоянное пребывание на воздухе, частые прогулки пешком, продолжительное купание в океане…» Утром до завтрака он работает, не любит, чтобы его отвлекали и прерывали. «Иногда мне не удается ничего написать за эти часы, — говорит Лондон, — но я привык отсиживать здесь определенное время. Это необходимо для дисциплины»[59].

Перечитывая вновь произведения Джека Лондона, я теперь в новом свете видел события, героев, потому что побывал в тех местах, где жили герои и где развертывались события, изображенные в романах и рассказах Лондона.

В горах Сономы, где-то неподалеку от Глен Эллена, скрываются революционеры — герои романа «Железная пята». В Окленде, Беркли и Сан-Франциско развертывается действие романа «Мартин Иден». В заливе Сан-Франциско происходит столкновение судна Вулфа Ларсена с паромом и завязывается сюжет «Морского волка». С районом этого залива и Лунной долиной связаны события романов «Время-Не-Ждет», «Лунная долина», «Межзвездный скиталец», рассказов «Мечта Дебса», «По ту сторону черты» и других.

Лондон пылко любил природу и ненавидел американские города-гиганты, особенно Нью-Йорк. Океанские просторы, суровые равнины севера и живописные острова южных морей умножали в нем волю к жизни. Все это обогащало духовно и физически, несло здоровье. Гигантский же город подавлял, угнетал, иссушал мозг и душу, отравлял легкие. Лондон отнюдь не был врагом техники, но пароходу предпочитал парусную яхту, а машине — верховую лошадь.

Лондон бежал не только от города, но и от Америки, воплощавшейся в капиталистическом городе. Его угнетали несправедливость, страдания миллионов. Он боролся за торжество нового строя, но, бывало, чувствовал усталость от окружавшей действительности.

Джек Лондон залетал мечтой далеко вперед. Его беспокоила мысль об угрозе разрушения цивилизации. Но все же он хотел верить в человеческий разум, в прекрасное будущее человечества.

Вот строки из найденного мною неизвестного его стихотворения:

ПИСЬМО АННЫ СТРУНСКОЙ

Мы переписывались с Анной Струнской. Она подтвердила, что писала из России Джеку Лондону, выслала документы тех лет, вырезки из американских газет с заметками о своем аресте в России. С восхищением писала Анна о полете Юрия Гагарина. В 1963 году она собиралась приехать в Советский Союз и дописать последнюю главу своей книги о русской революции, главу о новой России, неузнаваемо изменившейся за 60 лет, но из-за болезни отложила поездку до весны 1964 года. В феврале пришла весть о ее смерти.

Ей было 84 года. Однако до последних дней Анна Струнская принимала посильное участие в борьбе американского народа за мир и демократические права. Присутствовала на юбилейном конгрессе Национальной ассоциации борьбы за прогресс цветного населения. В 1963 году в Нью-Йорке она шла в рядах похода за мир. Ей хотелось вместе со всеми пройти хотя бы квартал. Незадолго до смерти Анны Струнской мне пришла посылка из США, большая, тщательно упакованная коробка. Я оторвал клейкие ленты, открыл крышку. Здесь было много старых, никогда не виденных мною фотографий.

Бородатые мужики, дети в лаптях, девочки в отцовских зипунах, с грудными младенцами на руках, бабы, подобрав подолы длинных юбок, ногами месят глину. Еще мужики в залатанных овчинных шубах, убогие, крытые соломой избы. Нищая матушка Русь. А вот урядник в белом мундире, положив ладонь на эфес шашки, напыщенно позирует на фоне ветхого крестьянского двора. Купчишка в хромовых сапогах у лавки. Девочка лет восьми со страданием во взгляде. Поп Гапон угрюмо потупил взор.

Писатель-революционер Степняк-Кравчинский снят в окружении соратников. Портрет И. П. Каляева, покушавшегося на царского министра внутренних дел Плеве. Фотография митинга под лозунгом «Безработным — работы, хлеба — голодным!». А вот групповой снимок фракции социал-демократов в 1-й Думе. Много, много фотографий, сделанных почти 60 лет назад американским фотографом. Здесь же отпечатанная на машинке пожелтевшая рукопись, названная «Одиссея русской революции 1905 г.».

Среди присланных документов вырезка из какой-то американской газеты. Привожу ее почти полностью.

«Мисс Анна Струнская и мисс Роза Струнская завтра утром уезжают из Сан-Франциско в Женеву (Швейцария), в штаб русских революционеров, где они присоединятся к революционерам, борющимся против царя. Юные леди присутствовали в субботу вечером на банкете, устроенном несколькими лицами, среди которых был и знаменитый Джек Лондон…

Молодые леди получат в Женеве инструкции и, видимо, проследуют в Россию…»

Конец прибавлен либо для сенсационности, либо по злому умыслу. Вряд ли, если бы у Струнских была цель заехать за инструкциями в некий «штаб», они сообщили бы об этом репортеру. Однако тому, что были проводы и что на них присутствовал Джек Лондон, — этому можно верить.

Да октября 1905 года Лондон находился в Глен Эллене, неподалеку от Сан-Франциско. В конце октября он отправился в поездку по Соединенным Штатам с лекциями о революции и социализме. Анна уехала незадолго перед тем, ее путь был далек и опасен. Джек знал это и переживал за друга.

Его отношения с Анной Струнской были сложными. Их связывала общность целей, совместная работа. Джека Лондона покорила душевная чистота и искренность девушки. Он был близок к женитьбе на ней в 1900 году: это видно по их переписке. Анна сказала мне, что любила Джека, но не была уверена во взаимности. Неожиданно он женился на невесте погибшего друга, Бесси Маддерн. А два года спустя, в мае 1902 года, Джек вдруг предложил Анне выйти за него замуж, но теперь она ему отказала. Через год он ушел от семьи, и пресса немедленно связала этот уход с Анной Струнской, которая часто бывала у Лондонов: до 1903 года они работали над романом о любви, следовательно, для толков оснований было достаточно. Его отношения с Анной с осени 1905 года запачканы газетной шумихой, и поэтому первое ее письмо из-за границы адресовано Бэмфорду, не преминувшему, конечно, его показать Лондону.

В ноябре 1905 года, добившись давно ожидаемого развода от Бесси, он женится на Чармейн Киттредж. Струнская уже на пути в Россию, она уехала к Уоллингу, который вскоре станет ее мужем. Они поженились в Париже. Свидетелем при оформлении брака был Жан Лонге, внук Карла Маркса. Первые недели в стране, где родилась, захлестнули Анну новизной и заботами, она жадно впитывала все увиденное. Ее первая весть Джеку была краткой. Зато второе ее письмо, копию которого я нашел в посылке Анны Струнской, достаточно полное. Вот оно.

Санкт-Петербург,

24 марта 1906 года

Дорогой Джек,

Роза только что вбежала в комнату: «На субботу объявлена забастовка железнодорожников… нам лучше уехать в Москву в четверг». Представь себе нашу радость! Давно настало время для забастовки и для Всего Дела[60]. Правительство совершенно сошло с ума — реакция свирепствует. Тех, кого боги хотят уничтожить, они сначала лишают рассудка. Дурново и Витте подают в отставку. Джек, я слышу, как Вы хохочете и вопите, узнав про этот хаос.

Я еще не опомнилась от удивления, что я — в России. В сбывшейся мечте есть что-то пугающее. Всю свою жизнь я обращала взгляд к этой стране, но она казалась далекой. Бывали времена, когда я даже сомневалась, имею ли я право на столь страстный интерес к этой стране. Я ругала себя за надежды и планы, и все же я надеялась и строила планы. А теперь я здесь, и настало время, о котором мы мечтали. Все происходит так, как мы хотели — просто не верится, так это хорошо. Я просто не знаю, что мне делать — так я полна счастьем и восторгом.

Мы с Инглишем возвратимся в Америку, как только революция нам позволит, вероятно, в сентябре. В моем последнем письме я не сказала Вам, что тот, кого я люблю и кто любит меня, — это Инглиш Уоллинг. Мы пробудем в Америке около двух месяцев, а потом вернемся сюда еще на год для изучения международных потрясений. Конечно, если забастовка шахтеров выльется в нечто более мощное, мы должны будем раньше уехать, а по возвращении пробыть здесь дольше!

Я могу прислать Вам прекрасный материал — прокламации, рассказы, сплетни, — столь же первозданный, как Клондайк. И в то же время несравненно более тонкий и острый. Инглиш и я считаем, что Вам нужна Россия, так же как Международному Делу нужны Вы. Ведь, Джек, это единственное живое место в мире! Здесь все: мелодрама, фарс и трагедия, небеса и ад, отчаяние и вера. Это революция из революций, начало удивительного конца. Разве вы найдете такое в другом месте?

Инглишу понравилась наша книга. Мы купили много экземпляров английского издания и уже раздарили несколько. (Через два месяца она подарит эту книгу Льву Толстому. — В. Б). Мне становится стыдно при мысли, что книгу, которую мы написали вместе, пропустила русская цензура!

Вы должны встретиться с Горьким. Он едет с лекциями в Америку. Я обещала ему Вашу рецензию на «Фому Гордеева», опубликованную в «Импрэшнс». Он очень хочет с вами познакомиться.

Он — великая личность. В его лице и голосе горе. Целую неделю мы ходили под впечатлением двухчасовой встречи с ним. Это Инглиш уговорил его написать послание к рабочим мира.

Примерно через полтора месяца мы ожидаем отца и мать Инглиша. Потом в конце лета мы возвратимся домой месяца на два (Роза, возможно, будет ожидать нас в Париже), затем поедем опять в Россию, Францию и Германию еще на год. В Нью-Йорке мы будем жить в доме № 3 по Пятой авеню, кооперативном доме, снятом восемью социалистами. (В этом самом доме в апреле будет принят Горький. — В. Б.)

Видите, как моя любовь все глубже ввергает меня в мир. Мы решили никогда не иметь дома, никогда не привязывать себя ни к какой секте, никогда не мешать жизни играть с нами, никогда не заслонять от нее друг друга. Это не теория, а реальная действительность — таков характер человека, который меня любит. Он еще меньше буржуа, чем я, а я не совсем буржуазна. Он мой самый близкий товарищ, мое сердце. Наши жизни, любимый мой Друг, покажут вам, как крепка эта любовь!

С дружеским приветом

Это письмо Джек Лондон получил, вероятно, в апреле. Неизвестно, дошли ли до него материалы о русской революции, но точно известно, что в августе он начал лихорадочно работать над «Железной пятой» и к концу года она была закончена. Первая в Америке книга о пролетарской революции. Книга американская, и действие ее развивается в Америке. Но вся она пронизана тем живым кипением, которое почувствовала Анна в далекой, никогда не виденной Джеком России.

Только в трех-четырех случаях Лондон прямо ссылается в романе на русский опыт, но они существенны. В главе XVI он говорит, что при организации боевых групп революционеры воспользовались «опытом русской революции (одна действующая сила революции), а реакция создала нечто вроде «черных сотен», использованных в свое время самодержавием (действующая сила контрреволюции). Далее, в главе XX, рассказывая о переходе сына олигарха на сторону революции, писатель в подтверждение приводит пример русских дворян.

Кровавая расправа царского правительства с восставшим народом убедила Лондона в шаткости надежд на мирную передачу власти трудящимся, он пришел к выводу о неизбежности вооруженного восстания.

Вот что писал в воспоминаниях близко знавший писателя в эти годы американский социалист Эдмонд Пелузо: «Когда весть о Декабрьском вооруженном восстании долетела до тихоокеанских берегов, Джек встал на защиту большевиков».

Об этой стране и героизме революционеров говорил Лондон в лекциях и статьях; презрением отвечал он на вой буржуазной прессы по поводу того, что он назвал русских революционеров своими братьями. Он читал Толстого, Достоевского, Тургенева, Горького. Лондон собирал материал для рассказа из эпохи русской революции. Может быть, по совету Анны. В его бумагах, которые хранятся в библиотеке Генри Хантингтона, я нашел обложку с надписью: Russian Revolution Short Story (Рассказ о русской революции). В ней две вырезки. Одна на трех страницах журнальная — описание всеобщей стачки в Петербурге, другая из какой-то социалистической газеты за 1906 год, озаглавленная «Максим Горький отвечает некоторым буржуазным корреспондентам». Это, конечно, не те материалы, что обещала Анна: они извлечены из американских изданий самим Джеком Лондоном. Этих документов, даже если добавить присланное Анной, писателю недостаточно для художественного произведения. Он должен был сам хотя бы краем глаза увидеть то, о чем думал писать. Так он привык. Он торопливо строил яхту «Снарк». Разрабатывая летом 1906 года маршрут своего кругосветного путешествия, он включил Россию. Он собирался зайти в Финский залив, бросить якорь в Петербурге и зиму провести в России.

Однако Лондону не повезло: землетрясение в Сан-Франциско задержало постройку яхты более чем на полгода, а потом в южных морях его свалила неведомая тропическая болезнь, и он вынужден был прервать путешествие, едва добравшись до Австралии. На исходе был 1908 год. Уоллинги уже возвратились в Нью-Йорк. К лету следующего года в Сан-Франциско из Австралии вернулся Лондон. Связь между Анной и Джеком почти прервалась.

Россия перестала быть центральной темой прессы. Царскому правительству удалось расправиться с революционным движением. Русские дела отходили на задний план, однако американский писатель не забыл о русской революции и преподанных ею уроках.

Ему не довелось побывать в России, поэтому он не рискнул избрать местом действия эту страну, но он все же вывел русских героев в новом своем романе, действие которого развертывается в Америке. Драгомилов и его дочь Груня — главные герои его незаконченного романа «Бюро убийств». Прототипом для третьего героя, возлюбленного Груни Холла, взят Инглиш Уоллинг.

Любопытна история создания романа. Лондон писал его на сюжет Синклера Льюиса, в то время неизвестного журналиста, а впоследствии крупнейшего американского критического реалиста. Лондон написал двенадцать с половиной глав, однако по неизвестным причинам работа над романом была отложена. Книга так и осталась незаконченной. После смерти писателя по его заметкам роман намеревалась завершить Чармейн Лондон. Однако замысел ее осуществлен не был. Рукопись «Бюро убийств» почти пол века лежала в архивах. Только в 1963 году американский писатель Р. Фиш, воспользовавшись заметками Джека Лондона для финала романа, дописал книгу.

В романе рассказывается о компании, занимающейся убийствами, готовой по заказу уничтожить человека любого ранга, до короля и президента. В отличие от заурядных гангстерских шаек бюро требует веского обоснования смертного приговора; должно быть доказано, что своей деятельностью это лицо наносит такой серьезный вред, что заслуживает смерти, иными словами, его смерть «социально оправданна».

Бюро принимает заказ на убийство шефа полиции, признав несправедливыми и жестокими его методы расправы с анархистами, на убийство железнодорожного короля, уничтожает продавшихся предпринимателям лидеров федерации горняков Глава бюро Иван Драгомилов и его члены строго придерживаются установленных для себя моральных правил, находя в них оправдание своей деятельности. Глава бюро настолько предан принципам, положенным в основу деятельности своей организации, что, поняв ошибочность своих взглядов» признав вредность террористической тактики, принимает заказ на умерщвление собственной персоны. Он не только отдает приказ убить себя, но и обосновывает перед членами организации необходимость такой акции. Отдав приказ, он бежит, поставив перед собой цель довести бюро до крушения.

Судя по заметкам Лондона о финале, бюро не удается осуществить план. В единоборстве с шефом один за другим погибают его члены, и организация прекращает свое существование, доказав тем самым ложность принципов, на которых она строилась, и методов, которыми действовала.

Роман «Бюро убийств» обращен против американских анархистов, но также в известной мере и против ошибок русских народовольцев, недооценивших роль народа в революции. Лондон выступил против анархистской идеологии, методов индивидуального террора. Убийцы, пытающиеся оправдать свою деятельность благими намерениями, изображаются как сообщество фанатиков.

В романе явственно звучит разоблачение ницшеанства, пресловутой теории о «всаднике на коне», якобы вершащем судьбами народов. Джек Лондон верил в революцию масс.

В конце жизни Джек часто вспоминал о далекой России. По словам Чармейн, он рвался в Россию и хотел написать о ней книгу[61].

О НЕКОТОРЫХ ГЕРОИНЯХ ДЖЕКА ЛОНДОНА

Помните, как рассказывает Джек Лондон в романе «Мартин Иден» о первой встрече героя романа с Руфью Морз?

Мартина в дом Морзов привел брат Руфи. Молодой моряк впервые попал в богатый дом. Рояль, книги, картины на стенах. Выросший в нужде, Мартин никак не придет в себя от роскоши комнат. Он опасливо, боком обходит рояль, с благоговением перелистывает книги. В мозгу этого чуткого к красоте парня из низов по контрасту с окружающим мелькают доки, кочегарки, трюмы, мрачные притоны. И вдруг…

«Но тут он обернулся и увидел девушку. Беспорядочные видения, роившиеся в его памяти, сразу исчезли. Перед ним было бледное, воздушное существо с большими одухотворенными голубыми глазами, с массой золотых волос. Он не знал, как она одета, — знал лишь, что наряд на ней такой же чудесный, как и она сама. Он мысленно сравнил ее с бледно-золотым цветком на тонком стебле. Нет, скорей она дух, божество, богиня, — такая воздушная красота не может быть земной»[62].

В романе описано развитие и крушение любви Мартина и Руфи. Их любовь вызывает в сердце радость и боль. Разочаровавшись в любимой, поняв фальшь всего уклада жизни «наверху», ее подчиненность корыстным интересам, добившийся известности и признания писатель Мартин Иден кончает с собой.

Известно, что роман автобиографичен. За Мартином стоит прототип — Джек Лондон, а Руфь списана с возлюбленной Лондона Мэйбл Эплгарт. О последнем стало известно много лет спустя после гибели писателя и смерти Мэйбл. Во всяком случае, через пять лет после кончины Лондона в биографии, написанной Чармейн, Мэйбл еще была зашифрована под именем Лили Мейд (Лили Созданной, если буквально перевести на русский язык фамилию).

Его возлюбленная Мэйбл была дочерью горного инженера, прибывшего в Окленд из Англии. Она обожала музыку и искусство, была хорошо образована, выросла в культурной семье и воспитывалась в духе консервативных традиций английской интеллигенции.

Мэйбл не на шутку влюбилась в Джека, в те годы упрямо себе пробивавшего дорогу в литературу Но все же путы ее окружения были крепки, а любовь ее не настолько сильна, чтобы она решилась уйти с ним из дому, беззаветно доверившись его звезде.

Я давно разыскивал портрет Мэйбл Эплгарт. У нас он не публиковался, не помещали его и в книгах, изданных за рубежом. Мои попытки найти фотографии прототипа героини «Мартина Идена» в библиотеках и архивах США тоже оказались безуспешными. Желание посмотреть на реальную Руфь Морз вполне естественно. Уж очень заманчиво проверить представление, составленное по роману и по отрывочным сведениям биографов.

Мне удалось обнаружить несколько новых фотографий. Читатель найдет их на страницах этой книги. Разыскал я некоторые неизвестные снимки Лондона, его дочерей. Но фотографии Мэйбл нигде не было.

Уже по возвращении из США в письме к дочери писателя Джоан Лондон я рассказал о своих безуспешных поисках. Джоан ответила, что у них дома была одна фотография Мэйбл, но она куда-то затерялась. По предположению Джоан, ее не возвратил один из биографов Лондона. Но некоторое время спустя пришло радостное известие от Джоан, — фотография найдена, и как только будет сделана копия, она немедленно вышлет ее мне.

«Вот она, эта фотография, — писала Джоан в пришедшем следом письме, — на которой изображена моя мать, Мэйбл Эплгарт и мой отец в саду дома Эплгартов в Колледж-парке, вероятно, в 1899 году. Колледж-парк теперь, конечно, стал частью сегодняшнего Сан-Косе. Вы, разумеется, помните Сан-Хосе — город на южной оконечности залива Святого Франциска, неподалеку от Стэнфордского университета. А тогда там находился маленький колледж, отсюда его название».

Я с нетерпением разорвал пакетик с фотографией. Так вот она какая — Мэйбл! Девушка с нежной кожей, белокурой копной волос, утонченная поклонница прекрасного. С фотографии, немного прищурив глаза, на меня смотрела вполне обычная девушка. Она как будто хотела улыбнуться, но не успела, только обнажила свои ровные, пожалуй, несколько крупноватые зубы. Завитки светлых волос над большим лбом. Она, несомненно, мила и женственна. Но не скажешь, что это глубокая, сильно чувствующая натура. Фотография сделана как раз в то время, когда все шло к разрыву между Мэйбл и Джеком, а кажется, что Мэйбл не коснулись никакие переживания.

Губы Джека тронула скептическая улыбка разочарования. Он мнет в руках травинку. Набок сбился специально для поездки в Сан-Хосе повязанный галстук. Велосипедная куртка (он приезжал к Мэйбл на велосипеде), в гетры заправлены бумажные брюки. Это еще не писатель Джек Лондон, а оклендский парень, но уже позади бродяжничество по Америке, котиковый промысел у берегов Сибири и Клондайк. Он очень много пишет, ищет свой стиль и свою тему, но его почти не публикуют. Жить трудно, но он верит, что станет писателем, настоящим писателем: у него есть, что сказать миру.

У Бесс открытое лицо, скромно убранные волосы, строгая кофта и юбка, устремленный вдаль взгляд. У нее недавно погиб жених. Правой рукой она задумчиво перебирает шерсть собаки, удобно устроившейся возле ее ног и ног Джека. Около Мэйбл тоже пес. На его спине лежит ее рука.

Вот фотография, обнаруженная мною в библиотеке Калифорнийского университета. Джек Лондон восемь лет спустя в своем кабинете в Окленде с Чармейн — второй женой. Лондон знаменит. Уже написаны четыре сборника северных рассказов, «Люди бездны», «Морской волк», «Белый Клык» и «Железная пята». Он автор шестнадцати книг. Совсем недавно на всю страну прогремели его речи в защиту русской революции. Лондона знают не только в Америке, но и в Англии, его рассказы и повесть «Зов предков» переведены на русский язык.

1907 год — год расцвета. Скоро Лондон начнет свой лучший роман «Мартин Иден», в котором запечатлит себя и Мэйбл. В его взгляде уверенность. Рука спокойно держит лист бумаги. Сейчас он закурит сигарету и примется диктовать. Быть может, это будет ответ на письмо какого-нибудь социалиста из Аризоны, а возможно, новый рассказ для сборника «Дорога», который он посвятил дням бродяжничества по США.

Чармейн смотрит влюбленно. Верная подруга, отвоевавшая Джека у Бесси. Ее левая рука на клавишах, но машинка забыта. Все ее внимание отдано Джеку. Он всю жизнь мечтал о жене — подруге, готовой разделить его порывы, пойти с ним в поисках новых дорог. Чармейн тоже социалистка, как и он. Она великолепно ездит верхом, играет на пианино. Она пойдет за ним на край света. Скоро он действительно уплывет вместе с ней на яхте «Снарк».

Бесси слишком была близка к земле, к оседлой жизни, а Чармейн! Чармейн — это вольная дочь природы, презирающая условности, которые он так ненавидел в Мэйбл. Она почти его идеал. Почему почти? Потому что идеал найти невозможно. У Чармейн много достоинств в сравнении с Мэйбл и Бесси, но ей, пожалуй, не хватает остроты ума и восторженной романтичности, преданности великой цели, какая у Анны Струнской, ведь в нее он тоже был недавно влюблен. Сейчас она где-то в далекой, охваченной народными волнениями России.

В произведениях Лондона много женских образов. Его героиня — женщина отважная, способная сама решать свою судьбу, как Бесси; готовая разделить с мужчиной все тяготы жизни («Дочь снегов», «Лунная долина») и даже пожертвовать собой («Мужество женщины»), она полна романтических порывов и способна пуститься в опасное плавание по южным морям, как Чармейн (южные рассказы, «Морской волк»). Она не безвольная игрушка, украшение мещанского очага. Своих героинь Лондон видит гармонично развитыми, способными вести серьезный спор о поэзии Мильтона и Шелли, о творческом почерке Верещагина и Коро, как Мэйбл, но также и скакать во весь опор и нырять с трамплина, как Чармейн («Маленькая хозяйка большого дома»).

В «Железной пяте» Джек Лондон нарисовал образ Эвис — жены революционера Эвергарда, готовой отдать жизнь за народное дело, как Анна Струнская.

Разумеется, образы героинь Джека Лондона шире и многообразнее этих четырех близких писателю женщин. Но все же эти прототипы сыграли важную роль в его творчестве. Есть значительная доля правды в словах Джоан Лондон. Она сказала, что если бы можно было собрать этих четырех женщин и хорошо перемешать их, то в результате получилась бы типичная героиня Джека Лондона.

КАКОЙ РАССКАЗ БЫЛ ВТОРЫМ!

1924 год. Советская Россия. Январь холодный, снежный. В доме тепло, а за окном мороз. В незатянутую морозным узором середину окна видны домики деревушки Горки. Владимир Ильич, задумавшись, поднимает глаза от книги или газеты и смотрит на домики на пригорке, на опушку леса.

Он быстро устает. Тяжелая болезнь вот уже многие месяцы не отступает. Врачи разрешили ему немного читать, предостерегали от переутомления. По вечерам ему иногда читает Надежда Константиновна.

Смеркается. После просмотра газет Владимир Ильич попросил Надежду Константиновну почитать ему что-нибудь из художественной литературы. Накануне была получена пачка новых книг. Ильич отобрал из нее себе всего несколько книжек для чтения. Надежда Константиновна взяла отложенную Лениным тоненькую книжечку «Любовь к жизни», сборник рассказов Джека Лондона. Название, как показалось Надежде Константиновне, очень подходило к случаю: она подумала о муже, ведущем сражение с болезнью. Посмотрела оглавление — рассказы короткие, не утомят. Предложила Ильичу почитать эту книжку. Он согласился. Он знал о Джеке Лондоне, американском писателе-социалисте, просматривал его статьи. В его кремлевской библиотеке есть сборник социологических статей писателя «Борьба классов», есть и вырезка из газеты его гневной антивоенной заметки.

Владимир Ильич поудобнее устроился в кресле. Надежда Константиновна начала ровным голосом, изредка взглядывая на больного, следя за его реакцией. Рассказ развертывался неторопливо. Джек Лондон писал скупыми красками, без броской красивости, но напряжение сюжета нарастало, повествование увлекло Ленина.

Закончили чтение, когда за окном было уже темно.

— Понравилось? — спросила Надежда Константиновна.

Ильич ответил односложно, но реакция его не вызывала никакого сомнения. Рассказ ему понравился.

По просьбе Ленина Надежда Константиновна прочла ему еще один рассказ из сборника Джека Лондона. «…Какой-то капитан обещал владельцу корабля, нагруженного хлебом, выгодно сбыть его; он жертвует жизнью, чтобы только сдержать свое слово. Засмеялся Ильич, — вспоминает Н. К. Крупская, — и махнул рукой. Больше не пришлось мне ему читать»[63].

Это было за два дня до смерти Владимира Ильича.

Какой же именно рассказ вызвал ироническую реакцию. Ленина? Об этом Надежда Константиновна не сообщала. Не было об этом упоминаний и в работах литературоведов. Между тем после Октября выпускалось немало самых разнообразных сборников рассказов Лондона. Почти все они включали «Любовь к жизни». Судя по краткому изложению сюжета, у меня был «на подозрении» один рассказ, но предположение требовало уточнения. Решено, я еду в Горки.

Вот она, под стеклянной коробкой, маленькая книжечка, читанная Ленину перед смертью. В ответ на мою просьбу экскурсовод собственноручно достает ценнейшую реликвию и передает ее мне на минуту. «Джек Лондон. Любовь к жизни. Москва — Петроград, 1924». Так и есть. Второй рассказ — «Потомок Мак-Коя». Действительно, очень слабое произведение, написанное Лондоном в годы творческого кризиса, много лет спустя после новеллы «Любовь к жизни». Мораль, вытекающая из сюжета «Потомка Мак-Коя», сделала рассказ фальшивым, неестественным. Он лишен благородной идеи и того живого напряжения, которое присуще всякому правдивому и талантливому сочинению Джека Лондона.

НЕИЗВЕСТНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

До Октябрьской революции и особенно после нее у нас в стране столько переводили Джека Лондона, что, казалось, не осталось ничего, за исключением, пожалуй, переписки, что бы не увидело свет. Многие вещи переводились даже дважды-трижды, зачастую код разными названиями. Эго затрудняло выявление неизвестных его произведений.

Внимательно изучая американские и английские сборники Лондона и библиографию опубликованных его сочинений, сверяя переводы с английскими текстами, мне удалось обнаружить статьи, рассказы и драматические произведения, не известные русскому, а зачастую и современному американскому читателю.

Прежде всего был разыскан цикл автобиографических очерков, связанных с первым морским плаванием Лондона и с поездкой на Алйску, — красочные, живые впечатления молодого писателя, воссоздающие истинные события: «Прямой рейс», «Мертвые не возвращаются», «Через стремнины к Клондайку», «Из Доусона в океан».

Далее я обратил внимание на то, что в подробной библиографии произведений Лондона, составленной Чармейн Лондон, дважды в разные годы упоминался рассказ «Развести костер».

В последнем, четырнадцатитомном Собрании сочинений Д. Лондона, выпущенном библиотекой «Огонька» в 1961 году, рассказ «Костер» (такое название получил он в русском переводе) датировался маем 1902 года. Это было ошибкой. Напечатанный в Собрании сочинений рассказ Лондона взят из сборника «Потерявший лицо». Он был написан и опубликован в 1908 году. В этом нетрудно убедиться, обратившись к библиографии Чармейн и сверив его текст.

И все-таки в мае 1902 года Лондон публиковал рассказ под названием «Развести костер». Но ведь мог писатель дважды напечатать свое произведение в журналах — в 1902 и 1908 годах, а затем включить его в сборник. По-видимому, так и рассуждали составители Собрания сочинений. Правда, существовавшая издательская практика того времени исключала повторную публикацию в журналах, но ведь могли быть и нарушения правил.

Ясность в проблему внесло письмо Джека Лондона, посланное 22 декабря 1908 года из Австралии. В нем он сообщал о созданном им новом рассказе «Костер» и объяснял, что много лет назад написал рассказ того же названия, сюжет которого опирался на подлинные события. «Один за другим люди на Клондайке погибали в одиночестве, промочив ноги и потерпев неудачу при попытке разжечь костер». Находясь вдали от родины, в южных морях, писатель решил, взяв тот же самый сюжет, иначе его разработать. У него не было под рукой первого рассказа, он помнил только канву. Но дело было не только в этом, иным ему виделся финал. Первый рассказ завершался благополучно. А новый его рассказ «Костер» заканчивался трагически: одинокий путник замерзал.

Но где же все-таки этот первый рассказ, написанный в Калифорнии молодым Лондоном? Около 70 лет назад он был напечатан в известном бостонском молодежном еженедельнике «Юс компеньон», в котором публиковались такие знаменитые писатели, как Киплинг, Томас Гарди, Уильям Хоуэлле.

Недавно американские литературоведы подготовили рассказ к печати. Я перевел его, назвав «Развести костер». Это не только более точный перевод заглавия, но такое название вернее раскрывает его основной сюжетный конфликт.

«Развести костер» — одно из первых произведений Лондона, в котором им начата разработка темы мужества, способности человека выстоять в самых, казалось, безвыходных ситуациях при условии, если он не пасует, не поддается панике, а напрягает все силы в борьбе за победу. В дальнейшем эта важная для Лондона тема была углублена в его новелле «Любовь к жизни».

К числу самых ранних произведений Джека Лондона относится и «Рассказ старого солдата». Он написан в 1894 году вслед за первым рассказом «Тайфун у берегов Японии». Но судьба его сложилась менее удачно, нежели первого рассказа, завоевавшего премию сан-францисской газеты «Колл». «Рассказ старого солдата» Лондону удалось напечатать лишь несколько лет спустя, когда ему улыбнулась наконец фортуна и одна за другой начали публиковаться его новеллы, в том числе и те, что долгое время отвергались издателями.

С того времени этот короткий рассказ не переиздавался. Он был потерян. Чармейн Лондон ошибочно указала название журнала и дату публикации рассказа. Лишь недавно мне с помощью американских литературоведов удалось разыскать журнал с этим рассказом.

Действие происходит во время американской гражданской войны за отмену рабства, в которой на стороне северян участвовал отчим писателя Джон Лондон.

Найденные рассказы Лондона в чем-то уступают его зрелым произведениям. Не всегда в них тщательно отработана фраза, иной раз не хватает уверенности автора, власти над темой. Но всюду, даже в самом слабом из них, чувствуются свежесть и острота взгляда. Большинство рассказов автобиографичны.

В старом американском журнале мне удалось обнаружить автобиографический очерк «Как я начал печататься». Тогда же мною была подготовлена для многотомного советского Собрания сочинений Лондона его рецензия на роман «Спрут» Фрэнка Норриса.

Советскому читателю хорошо известна рецензия Джека Лондона на роман Горького «Фома Гордеев» (1901 г.). Писатель высказал в ней свой взгляд на роль литературы.

В том же году в рецензии на роман Норриса «Спрут» Лондон подчеркнул, что автору удалось проникнуть в сердце народное и провести в романе материалистический взгляд на историю. Эти высказывания исключительно важны для понимания творческого метода Джека Лондона.

Рецензия на «Джунгли» (1906 г.), как и предыдущие две, тоже принадлежит к числу лучших литературных статей Лондона. И не только в силу гражданского пафоса, смелости, с которой выступил он в защиту романа Эптона Синклера, разоблачавшего американский капитализм (а нужно сказать, что только благодаря помощи уже знаменитого в то время писателя Джека Лондона «Джунгли» увидели свет), но прежде всего в силу того критерия, который Лондон вводил в обиход для оценки художественного произведения.

Он подчеркнул, что книга Синклера посвящена рабочим Америки, впервые определил особую значимость произведения, защищающего рабочий класс. Любопытна судьба «Джунглей». Беспощадные разоблачения, произведенные книгой, вызвали бурю в прессе и общественном мнении. Сенат создал специальную комиссию для расследования вопиющих злоупотреблений, описанных в книге. Но эти расследования фактически коснулись лишь антисанитарных условий, в которых производились консервы и колбасы в мясной промышленности Чикаго, и не затронули ужасающего положения рабочих. Синклер с горечью констатировал, что, метя в сердце граждан своей страны, он попал в их желудок.

ПОИСК ПРОДОЛЖАЕТСЯ

«29 июня 1894 г., Джон Лондон, 18 лет, холост. Отец и мать живы. Занятие — моряк, религия — атеист, принят тюрьмой графства Эри на срок 30 дней по обвинению в бродяжничестве, приговорен полицейским судьей Чарльзом Пайпером (Ниагара Фолс, штат Нью-Йорк). Освобожден 28 июля 1894 г.» Это выписка из тюремного журнала, а речь о ней идет, как вы догадываетесь, о Джеке Лондоне[64].

Процитированная выписка впервые приводится в книге Фрэнклина Уокера «Джек Лондон и Клондайк. Рождение американского писателя»[65]. Эта работа — итог многолетнего исследования жизни и творчества выдающегося писателя. Автор не только ознакомился с архивами и беседовал с оставшимися в живых родственниками писателя, но и совершил поездку на Аляску, в места, где искал золото и провел зиму Джек Лондон. Это дало автору возможность иллюстрировать книгу уникальными фотографиями: улица золотоискательского Доусона, интерьер старательской хижины, пороги Белой Лошади, которые с риском для жизни преодолевал Лондон, легендарный Чилкутский перевал, тонкая цепочка людей, карабкающихся по его склонам.

Уокер поставил перед собой цель дать важнейшую часть биографин Лондона и проанализировать тематически связанное с этим периодом творчество. Северная тема волновала писателя почти до конца дней и именно с ней связаны наиболее значительные достижения Лондона-художника.

Документы и подробности, впервые приводимые Уокером по-настоящему интересны. В процитированной выписке из тюремного журнала важны не только точные даты заключения Лондона, но и то, что он решительно назвал себя атеистом.

А вот другая, не менее любопытная выдержка из работы Уокера — воспоминание клондайкского золотоискателя:

«Впервые я встретился с Джеком Лондоном в октябре 1897 г. Никто не оставлял в моей памяти такого неизгладимого впечатления. Его хижина стояла на берегу Юкона, возле устья реки Стюарт. Я хорошо помню, как вошел туда в первый раз. Джек сидел на краю койки, скручивал сигарету. Он беспрестанно курил, и не нужно было быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять, отчего пожелтели у него пальцы. Один из его партнеров, Гудман, готовил обед, а другой — Слопер что-то плотничал. По обрывкам фраз, которые, входя, я расслышал, можно было заключить, что Джек о чем-то спорил с Гудманом, а последний упорно отбивался в этом неравном поединке острословов. Позже мне самому не раз приходилось выдерживать остроумные наскоки Лондона и я вполне сочувствую Гудману.

Джек прервал разговор, чтобы поздороваться со мной и его приветливость была такой радушной, улыбка такой естественной, а гостеприимство таким сердечным, что всякая робость мгновенно проходила. Меня пригласили принять участие в споре, я это сделал…»

Клондайкский период биографии Лондона, пожалуй, самый романтичный и вместе с тем это время, когда складывался писатель, вызревали его основные темы и сюжеты. Поэтому так важна здесь каждая деталь.

Как выясняется, 25 июля 1897 года судно «Уматилла», на котором уплывал на Аляску Джек Лондон, рассчитанное на 290 пассажиров, везло на 181 человека больше. Через десять дней золотоискатели высадились в порту Дайе (Аляска), а затем, преодолев Чилкутский перевал, озеро Линдерман и пороги Белой Лошади, Лондон с друзьями во главе первой волны смельчаков 9 октября добрался до заброшенной хижины на берегу Юкона.

Как известно, Джек Лондон не нашел золота. Сегодня же, по словам Уокера, в тех же самых местах золоторазрабатывающие машины успешно его добывают.

Весь огромный багаж с одеждой и продовольствием Лондону пришлось через перевал и добрую часть пути тащить на собственных плечах и все же с собой на Аляску он привез несколько книг. Название двух из них выяснено: «Происхождение видов» Дарвина и «Потерянный рай» Мильтона. У соседей Лондону удалось достать «Семь морей» Киплинга.

Зимой Лондон со своим компаньоном Томпсоном совершил поездку на собаках вверх по Юкону. По воспоминаниям Томпсона, Джек Лондон не мог убивать животных и птиц.

В начале июня на следующий год Лондон покинул Аляску. Главную роль в его решении возвратиться домой, кроме тяжелой формы цинги, как выясняется, сыграло полученное весной известие О смерти отчима…

И вот новое письмо из Калифорнии от Джоан Лондон.

«Дорогой Виль, я так давно ничего не слышала о Вас, что не знаю, известно ли Вам о хижине Джека Лондона, в которой он провел часть зимы 1897–1898 годов в районе Юкона (на левом притоке ручья Гендерсона, впадающего в реку Стюарт, которая, в свою очередь, впадает в Юкон). Эту хижину скоро привезут сюда, восстановят на площади Джека Лондона, и, по-видимому, в июле состоится торжественное открытие. Потом планируется создать музей».

Новость, сообщенная Джоан, не могла не воспламенить воображение. Подумать только, цел тот самый легендарный домик, в котором жил на Аляске молодой неудачливый золотоискатель Джек Лондон!

А как его нашли, как удостоверились, что это именно та хижина? Вот обо всем этом я и спросил в письме к Джоан. История поисков и установления подлинности хижины оказалась весьма любопытной.

Одному из канадских поклонников творчества Джека Лондона, Дику Норту, стало известно, что существует автограф Лондона на обломке дерева. Норт принялся за розыски этого уникального автографа.

Он отправился в Доусон. Здесь ему удалось выяснить у старожилов, что последний аляскинский почтальон Маккензи, развозивший почту на собаках вверх по Юкону, давным-давно действительно нашел надпись Джека Лондона на бревне внутри хижины, что стояла на ручье Гендерсона, и будто бы он вырезал эту надпись.

Большого труда стоило Норту разыскать старого Маккензи. Тот признал, что был у него такой автограф Лондона, но он его подарил одному из друзей, несколько лет назад умершему. Маккензи понятия не имел, где теперь может быть кусочек дерева с надписью Лондона. Старый почтальон заверил, что хижина Джека Лондона должна быть цела, так как сделана она была из крепких бревен. Правда, в последний раз видел он ее лет двадцать назад, а за это время всякое могло случиться.

Ободренный первыми успехами, Норт взял собачью упряжку и устремился на поиски хижины. Ему пришлось пройти на собаках более ста миль, но хижину он все же нашел. Она стояла вблизи участка № 54, именно на него, согласно записи в Доусоне, была сделана заявка Джеком Лондоном.

Вскоре нашелся и автограф. На кусочке, вырезанном из бревна, написано: «Джек Лондон, рудокоп, автор, 27 января 1898 года». Автограф привезли к Джоан Лондон. «Я не эксперт, — пишет она, — но я уверена, что это написано моим отцом». Автограф показали также биографу Ирвингу Стоуну и специалистам по почерку. Все единодушно заявили, что надпись сделана рукой Лондона.

Теперь оставалось подтвердить, что дощечка с подписью Лондона была действительно вырезана из бревна той самой хижины, которую нашел Норт. Для этого была послана новая экспедиция. Она подтвердила этот факт, обнаружив и место, откуда был вырезан автограф.

Хижина Джека Лондона стояла на левом притоке ручья Гендерсон в восьми милях выше устья и в 75 милях от Доусона. Размеры ее невелики — всего 4 метра на 4. Внутри нашли сковороду для выпечки лепешек, юконскую печку, банку из-под ружейного масла и лопату.

После поездки экспертов на хижину Лондона стали претендовать сразу две страны: Канада, на территории которой она стояла, и Соединенные Штаты. Было найдено компромиссное решение: соорудить две одинаковые хижины, точные копии найденной, использовав в каждой половину оригинального материала. Как сообщили газеты, две хижины поставлены ныне, одна — в Окленде, на площади Джека Лондона, другая — в Доусоне.

ПРИЧИНЫ СМЕРТИ

Самое неясное место биографии Джека Лондона — обстоятельства его смерти. Вот уже более полувека причины смерти писателя вызывают разногласия среди биографов и литературоведов как в самой Америке, так и далеко за ее пределами. И тому есть веские основания.

В 1915–1916 годах Джек Лондон жил на своем ранчо в Лунной долине, иногда для отдыха выезжая на Гавайские острова. Ему едва минуло сорок, а он страдал от ревматизма, частых приступов дизентерии, от головных болей. Но мучительнее всего была уремия — тяжелая болезнь почек. Врачи требовали соблюдать диету, а это совсем не в духе Джека Лондона.

Он по-прежнему деятелен. У него оригинальные и смелые планы расширения хозяйства, закупки племенных лошадей, свиней, строительства школы для детей рабочих фермы. Он помогает молодому писателю закончить книгу, высылая ежемесячно чек, шлет пятьдесят долларов в месяц в Австралию женщине, потерявшей в самом начале мировой войны двух своих сыновей.

Он пытается приблизить к себе старшую дочь Джоан. Ей уже идет пятнадцатый год, и она нуждается в отцовских советах. Он обнаруживает в ней литературные способности, упрекает за отчужденность. Возникла у него мысль построить на своем ранчо дом для Бесси с детьми, нереальная, совершенно нереальная мысль, если знать нрав Чармейн.

Друзья говорили, что Джек влюбился в незнакомку, с которой встретился в Гонолулу. Никто не знал ее имени или не хотел его сообщить.

22 ноября Лондон собирался поехать в Окленд. Так сказал он Чармейн. А через неделю в Нью-Йорк и Чикаго. В Чикаго — посетить выставку скота, чтобы закупить производителей для фермы, а в Нью-Йорке — обсудить с издателями план автобиографии «Моряк в седле» и романа из эпохи открытия Америки викингами. После этого без Чармейн — случай невиданный — в Европу для изучения древних скандинавских саг и исторических трудов, необходимых для романа.

На ближайшее воскресенье он наметил поездку к дочерям в Окленд. Об этом он сообщал 21 ноября в письме Джоан. Но ранним утром 22 ноября 1916 года Лондон был найден в своей спальне без сознания. Срочно вызванные врачи поставили диагноз: отравление. Были предприняты незамедлительные усилия спасти писателя. но все оказалось тщетным. Не приходя в сознание, вечером Джек Лондон умер. Было ему всего сорок лет.

В официальном заключении врачей причиной смерти называлось отравление организма вследствие приступа уремии, тяжелой болезни почек. В последние годы жизни Лондон страдал от этой болезни и по настоянию врачей должен был отказаться от спиртного, от обожаемой им недожаренной дичи и других вкусных вещей. Он не соблюдал диету — это всем было известно. Но все же скоропостижная кончина жизнерадостного, еще полного сил человека казалась неожиданной, не находила оправданий, вызвала немало противоречивых слухов. Наиболее страшной и распространенной была версия о якобы сознательно принятом яде. Эта версия разделялась даже некоторыми друзьями Лондона, в том числе писателем Эптоном Синклером. Эту версию, казалось, подтверждала не только мучительная болезнь, но и сопровождавший ее упадок творческой энергии, ряд личных неудач и происшедший незадолго до этого разрыв Лондона с товарищами по революционной борьбе.

Близкий друг писателя, поэт Джордж Стерлинг тоже был убежден, что Лондон покончил с собой. Причиной такого поступка он считал любовь к неизвестной женщине, встреченной Лондоном на Гавайских островах. «Джек убил себя потому, — утверждал в одном из писем Стерлинг, — что он полюбил двух женщин и не мог решиться причинить боль ни одной из них, выбрав другую»[66]. «Одной» Стерлинг считал Чармейн, «другой» — незнакомку с Гавайев. Стерлинг проводил прямую параллель между смертью Лондона и трагической развязкой романа «Маленькая хозяйка большого дома», ссылаясь на слова писателя в разговоре с Э. Мэтьюсом, которому будто бы Лондон признался, что «Маленькая хозяйка большого дома» — это его собственная история, но покончить с собой надо бы не женщине из-за любви к двум мужчинам, а мужчине, раз он влюбился сразу в двух женщин.

Несмотря на упорные слухи и мнения некоторых друзей, до конца 30-х годов среди биографов преобладала официальная версия смерти писателя. Но вот в 1938 году в США вышла беллетризованная биография И. Стоуна «Моряк в седле»[67], в которой впервые категорически заявлялось со ссылками на факты, что Джек Лондон покончил с собой. В подтверждение такого вывода Стоун приводил два ранее неизвестных факта: две пустые ампулы из-под морфина сульфата, якобы найденные на полу спальни Лондона, и будто бы оставшийся на столе листок бумаги с подсчетом смертельной дозы лекарства. Новые подробности в художественной, увлекательно написанной книге Стоуна не были должным образом опровергнуты, и восторжествовала версия о самоубийстве. Литературоведы нередко с оговорками, но все же склонялись к признанию такой трактовки фактов весьма правдоподобной. Хотя против нее по-прежнему возражали Чармейн и Джоан Лондон — авторы интересных книг о жизни и творчестве Джека Лондона.

Тридцать лет историки литературы признавали версию И. Стоуна. Но вот в 1968 году в Соединенных Штатах была опубликована работа «Джек Лондон — не самоубийца», опровергающая выводы И. Стоуна. Автор ее, профессор Альфред Шиверс[68], подвергает детальному анализу концепцию о самоубийстве, и его возражения, подтверждаемые новыми данными, убедительны. Главное внимание он сосредоточил на основных посылках Стоуна и других сторонников его точки зрения. Перескажем вкратце ход рассуждений А. Шиверса.

Сообщая об оставшемся клочке бумаги, на котором якобы был сделан рукой Лондона подсчет смертельной дозы лекарства, Стоун ссылался на Томпсона, одного из трех врачей, вызванных к постели умирающего писателя. Шиверсу, естественно, кажется странным, что врач 21 год хранил эту тайну и что никто другой этой бумажки не видел. Но все же, приняв на веру это свидетельство Томпсона, Шиверс, сам в прошлом фармацевт, занялся обследованием всех медицинских книг, имевшихся в библиотеке Лондона. Он решил найти ту книгу, которая могла помочь «кончавшему с собой» человеку подсчитать смертельную дозу морфина. В библиотеке писателя оказалось 36 медицинских книг. В четырех из них есть разделы о морфине, однако нигде не указывается смертельная доза, и нет ни малейшего намека на то, как ее подсчитать. Шиверс обратился к терапевту и к двум практикующим фармацевтам. Эти авторитеты сообщили, что им известны допустимые дозы, но никто из них не знает смертельной, не знали они и как ее подсчитать, более того — ни один из этих врачей не смог определить эту дозу с помощью существующей справочной медицинской литературы.

Если современные опытные врачи не в состоянии определить смертельную порцию морфина, заключает Шиверс, то как же мог ее подсчитать полвека назад не имеющий медицинского образования Джек Лондон?

Относительно двух пустых ампул из-под прописанного врачом морфина сульфата с атропином сульфатом, найденных на полу спальни, Шиверс высказывает следующие соображения. Эти ампулы тоньше и более чем вдвое короче обыкновенного карандаша. Если не обе, то, по крайней мере, одна из них, вполне могла незамеченной пролежать на полу в течение нескольких дней. Возможно, одна из них была опустошена ранее. Все это сокращает порцию лекарства, принятого Лондоном единовременно той трагической ночью. Кроме того, выясняется, что Лондон принимал это наркотическое лекарство почти год. Привычка организма за это время должна была значительно увеличить действенную дозу.

С другой стороны, известна способность морфина накапливаться в организме до опасных пределов. «Вычисления» Лондона, вероятно, были записью доз, принятых в течение длительного времени. Не исключено, что предупрежденный об аккумулирующем свойстве организма он делал их во избежание опасности отравления или чтобы запомнить предыдущие дозы, приносящие ему необходимое облегчение.

Одним из аргументов в защиту самоубийства Лондона в книге другого американского биографа, Р. О’Коннора[69], было то, что заключение о смерти Лондона подписано только одним врачом, хотя у постели находились три врача. О’Коннор из этого делал вывод, что остальные не были согласны с диагнозом. Однако ознакомление с фотокопией заключения, пишет Шиверс, показывает, что на бланке предусмотрено место только для одной подписи, такие свидетельства требуют лишь одной подписи. Подписал заключение, вполне естественно, Портер, лечащий врач Лондона, хорошо знавший состояние здоровья писателя, в течение длительного времени изучавший особенности его организма. Своей точки зрения на причины кончины Джека Лондона Портер не изменил и после выхода книги Стоуна. В беседе с Джоан Портер подтвердил, что в последние месяцы жизни состояние здоровья Лондона было таким тревожным (а он не следовал предупреждениям и не выдерживал режима), что трагическую развязку можно было ожидать в любое время.

Если бы Джек Лондон действительно хотел покончить с собой, пишет Шиверс, он не выбрал бы такой мучительный (10–12 часов агонии) и неверный способ. Этот человек, воплощение мужества, не избрал бы такой «женский» путь ухода из жизни: у него всегда был под рукой кольт сорок пятого калибра.

О непредумышленности смерти говорят и письма Джека Лондона, отправленные накануне, и его приготовления к отъезду в Нью-Йорк, и другие факты.

Шиверс приходит к выводу, что смерть Лондона была следствием острого уремического отравления, как и сообщалось во врачебном заключении, а сильная доза морфина, судя по всему, ускорила гибель. Вместе с тем нельзя исключить и возможность неумышленного отравления слишком большой порцией лекарства, аккумулированного в организме, или просчета больного человека, принимавшего во время острого ночного приступа новые и новые дозы лекарства, чтобы избавиться от боли. Но нет никаких оснований — это полностью отвергает Шиверс — для версии о сознательном самоубийстве. Две оставшиеся пустые ампулы как раз свидетельствуют против этого, ибо они, как, впрочем, и лист с подсчетами, явно срывали маскировку, если бы таковая была нужна Джеку Лондону.

В любом случае, было ли то уремическое отравление или отравление морфином, или же го и другое в совокупности, смерть Лондона не была предумышленной. Таким выводом заканчивает Шиверс свою хорошо аргументированную работу.

СУДЬБА ЕГО ТВОРЧЕСТВА В США

Еще при жизни Джека Лондона буржуазная пресса систематически нападала на него. Вокруг имени писателя сочинялись грязные сплетни, его обвиняли в плагиате, в выступлении против конституции, из библиотек изымались его книги. Лондона называли аморальным, жестоким человеком.

С болью слушал я в первые дни моего пребывания в США рассказ о том, как неизвестные негодяи в ночь после открытия памятника Джеку Лондону в Окленде вымазали бюст красной краской.

Маленький лысоватый человек с бегающими глазками убеждал меня на одном из приемов:

— Джек Лондон? Да это же писатель прошлого! Его произведения мертвы и никогда не воскреснут.

Есть на его родине и сейчас ученые мужи, которые пытаются умалить значение творчества прогрессивного писателя; художественную ценность его произведений.

Отношение к Джеку Лондону литературоведения США имеет свою довольно примечательную историю. При жизни и в течение двух-трех десятилетий после смерти он оставался в числе самых знаменитых американских писателей. За этот период появилось несколько фундаментальных книг о нем.

Однако с конца 40-х и в 50-е годы, в разгар «холодной войны» и маккартизма, Лондон перестал быть в США в числе тех писателей, о которых публикуются научные статьи, итоги новых изысканий. Литературные и научные журналы вели разговор о многих бесталанных современниках и предшественниках Лондона, выяснялись и обсуждались малейшие детали их жизни и творчества, выдвигались новые «проблемы», но почти ничего не писалось об авторе «Мексиканца» и «Мартина Идена».

И хотя по-прежнему издавались и раскупались в Соединенных Штатах томики рассказов, романов писателя да прогрессивные газеты, больше коммунистические, откликались на его годовщины, с университетских кафедр и в колледжах профессора с особой охотой говорили об «ограниченности изобразительных средств» Лондона, о его «грубом репортерском стиле» и «неспособности отразить проблемы существования индивидуума», говорили, что герои его примитивны, а сам он натуралист и ницшеанец. Об этом же писалось и в историях литературы. В трудах, посвященных анализу литературной формы, о Лондоне вообще не говорилось или только упоминалось вскользь.

Те историки американской литературы, которые не могли замолчать знаменитого писателя, пытались представить его как автора «Зова предков», «Морского волка» (не сообщая при этом об основной идее этих произведений) и остросюжетных рассказов, остальное объявляя пропагандой; они умалчивали о его революционной работе. Но разве мыслимо отделить деятельность Лондона-публициста, оратора социалистической партии, его пропагандистскую работу, продолжавшуюся без малого два десятка лет, от личной жизни художника? Разве можно вычеркнуть из творческого наследия его откровенно антикапиталистические произведения?

Как понять «Лунную долину», «Железную пяту». «Людей бездны», «Отступника», «Мечту Дебса», «Голиафа» без изучения социалистических воззрений их автора.

Джек Лондон смело вводил в литературу лексику Дальнего Запада, язык пионеров Аляски, речь золотоискателей и моряков, грузчиков и калифорнийских разнорабочих, бродяг и бездомных путешественников. Авторский язык его произведений резко отличался от так называемого «литературного языка», принятого в «благопристойных» журналах Новой Англин, эстетические и литературные каноны которой в конце века господствовали на североамериканском континенте.

Самобытный, необычный стиль сочинений Лондона вначале был ему препятствием на пути в литературу, а затем стал тем элементом, который наряду с особым настроением и пафосом обеспечил неповторимость его творческой манеры и способствовал жизнестойкости его искусства.

Не в 40-е и 50-е годы, когда большое влияние в литературоведении США получили сторонники изощренной и нарочито усложненной техники письма, считавшие себя интеллектуалами от литературы, приверженцы Генри Джеймса, Т. С. Эллиота, вот тогда Джек Лондон вместе с Теодором Драйзером и другими «грубыми» литераторши был сочтен слишком простонародным. Эстетские нормативы оказались как нельзя кстати всем тем, кого пугали революционные и социалистические идеи в мировоззрении ненавистных им художников. Ярые защитники капитализма не преминули воспользоваться этими канонами для «развенчания» творчества прогрессивных писателей.

Но его произведения говорили сами за себя. Мнения об их достоинствах передавались в американских семьях от родителей к детям. Лондон уже стал славной национальной традицией, народной гордостью.

На уроке литературы в одной из оклендских школ я наблюдал, с какой заинтересованностью молодая учительница рассказывала о писателе, подчеркивая реалистический дух его творчества, как бережно анализировала она его стиль. Для многих американцев Лондон — верный спутник юности.

В течение долгих лет реакционеры препятствовали открытию музея Джека Лондона на его родине. Их страшила популярность писателя, ненавидевшего капитализм.

И вот сорок пять лет спустя после смерти писателя пришло известие об открытии в Лунной долине парка-музея Джека Лондона. Часть ранчо писателя с руинами легендарного «Дома Волка», могилой Лондона, домом его жены, где находится библиотека и реликвии, привезенные им из путешествий, стали доступны наконец широкой публике.

В 60-е годы в США появились работы, авторы которых ставили целью показать, что Джек Лондон не только не утратил значения, но является действительно серьезным американским писателем и заслуживает пристального внимания.

Артур Калдер-Маршалл в книге для юношества «Одинокий Волк»[70], с демократических позиций рассмотрел жизнь и творчество Джека Лондона, назвав его великим писателем. Буквально вслед за книгой Маршалла вышла художественно-биографическая повесть о Лондоне, созданная Рут Фрэнчир[71], тоже проникнутая симпатией к писателю. В этот же период в США была переиздана массовым тиражом биография Ирвинга Стоуна «Моряк в седле», а затем книга прогрессивного историка Филиппа Фонера «Джек Лондон — американский бунтарь»[72]. О выходе в свет интересной работы Ф. Уокера мы уже говорили. Был подготовлен также солидный том всеобщей библиографии Джека Лондона. В эти годы в Соединенных Штатах было защищено о творчестве Лондона восемь докторских диссертаций — более, чем за все предыдущие годы. Стало вполне очевидным пробуждение интереса к писателю в разных слоях американского литературоведения.

За последние годы для американского литературоведения стало знаменательным то, что в нем начал подниматься вопрос (У предшественниках и продолжателях Джека Лондона.

Прежде всего возникли сопоставления Джека Лондона и Марка Твена. Фриско Кид, герой «Рассказов рыбачьего патруля», как заявили некоторые критики, продолжил линию Тома Сойера и Гека Финна. Один литературовед выразил мнение, что своей жизнью и творчеством Лондон даже более, чем Марк Твен, представляет неугомонный, наивный и романтичный темперамент американской культуры. Автор фундаментальной работы об американских натуралистах Чарлз Уолкатт в книжечке «Джек Лондон» высказал предположение, что рассказ «Укротитель леопардов» был написан Лондоном под влиянием Твена и других юмористов, а «Луннолицый» и «Тень и вспышка» — под впечатлением чтения Эдгара По[73]. Еще сильнее, добавим мы, твеновский смех слышен в типично лон-доновском рассказе «Меченый».

Среди непосредственных предшественников автора «Морского волка» и «Сына солнца» литературоведы закономерно назвали Г. Мелвилла, Р. Стивенсона и Д. Конрада, имея в виду приключенческую морскую традицию англоязычной литературы, а затем блестящего социального романиста Фрэнка Норриса. Очень разное по силе и характеру, но влияние вышеупомянутых писателей на Лондона неоспоримо.

К списку непосредственных предшественников Лондона можно добавить еще несколько имен. Об этих беллетристах им написаны специальные статьи. Это американский классик морских повестей Ричард Дана, англичанин Рэдьярд Киплинг и Максим Горький. Если включить еще сюда Брет-Гарта и известного калифорнийского писателя, представителя «страшного юмора» Амброза Бирса, то список окажется более или менее полным. Это будут, видимо, как раз те прозаики, которые оказали наиболее заметное и характерное влияние на Джека Лондона.

В спорах и обсуждениях творчества Лондона любопытна и характерна одна деталь. Почти всегда разговор о Лондоне-писателе переходит и тесно переплетается с разговором о Лондоне — своеобразном и интересном человеке. Чарльз Уолкатт объясняет это распространенной легендой об американском писателе, которая существовала обо всех писателях — от Эдгара По и Марка Твена до Скотта Фицджеральда и Эрнеста Хемингуэя. Все эти писатели старались прожить сразу несколько жизней и в результате пожертвовали своей жизнью, своим искусством или своим покоем[74].

Говооя о роли Джека Лондона в Америке, нельзя не учитывать и его деятельности как пропагандиста социализма и критика капиталистической системы США. Три года спустя после смерти Лондона в Чикаго из средней школы за пропаганду социализма были исключены два ученика. Социалистические же идеи, по их словам, они почерпнули из произведений Маркса, Либкнехта, но, главным образом, у Джека Лондона. А вот еще факты. В долине Сан-Хоакин (той самой, борьбу фермеров которой некогда темпераментно описал Норрис) во время всеобщей забастовки сборщиков винограда в 1965 году был арестован проповедник Дэвид Хэвенс за чтение вслух отрывков из статьи Лондона «Скэб», в которой писатель клеймит штрейкбрехеров. Как стало известно, в некоторых американских средних школах учителя запрещают ученикам брать темы сочинений по произведениям бунгаря Джека Лондона.

О том существенном, что при анализе стыдливо опускают буржуазные литературоведы, хорошо сказала прогрессивная газета «Диспэтчер» — орган профсоюза портовых грузчиков и складских рабочих западного побережья США. «Отличало его от писателей-современников, — пишет газета, — го, что был он рабочим, писал для рабочих и его читали рабочие. Он воплотил в себе воинственность рабочего класса и дух фронтира западного побережья, унаследовал его силу и неугомонность. Имя Джека Лондона продолжает оставаться живой легендой по всему западному побережью. Грузчики, моряки, рыбаки, лесорубы, а в глубине материка — горняки, шахтеры — все считают его своим. Вот уже многие годы его имя является символом товарищества и боевого духа рабочего класса».

ПУТЬ ВЕДЕТ ВПЕРЕД

Фигурально выражаясь, мой путь по следам Джека Лондона пролегал из одной страны в другую, с континента на континент. Я, например, узнал, что самое большое число переводов Лондона за рубежом сделано в Италии, прочел о первой публикации его рассказов на бирманском языке, о съемках в Англии фильма на сюжет романа «Бюро убийств». В Чехословакии сделали фильм по роману «Мартин Иден», а по советскому телевидению показали старую немую ленту «По закону», снятую одним из корифеев нашего кинематографа Л. Кулешовым по рассказу Лондона «Неожиданное». В Америке за 50 лет, как я выяснил, на сюжеты Лондона снято более 40 фильмов. В СССР, кроме картины «По закону», снимались фильмы по мотивам «Мартина Идена», «Мексиканца», по повести «Белый Клык».

Японская печать сообщила, что в Токио умер слуга Джека Лондона Сэкине, свидетель трагической гибели писателя. В американской газете промелькнула заметка: дом на Гавайях, где жил Лондон, снесен, и на его месте разместились сооружения военно-морской базы. А «Магаданская правда» с гордостью писала, что в левобережном бассейне реки Колымы, в предгорьях гранитного массива Анагаг существует озеро имени Джека Лондона. Первооткрыватель колымского золота Ю. А. Билибин очень любил творчество Лондона. Всеобщее чувство уважения к писателю выразил геолог П. Скорняков, в 1930 году впервые нанесший озеро на карту. Оно живописно окружено снежными горными вершинами[75].

В конце 60-х годов не просто сборники, а многотомные сочинения Лондона появились на украинском, армянском, грузинском языках. Узнал я о первых переводах Лондона на эстонский язык. Они были опубликованы еще в 1913 году в рабочей газете «Уус ильм» («Новый мир»). Причем переводы эти делались по инициативе эстонского революционера Ханса Пегельмана, лично знакомого с Джеком Лондоном. Пегельман заключил с писателем договор на право перевода всех его произведений.

«Правда» и «Литературная газета» сообщили об удивительной находке в Грузии. В семье учительницы Е. Дзюбенко были обнаружены фотографии и письмо Лондона к русской почитательнице его творчества О. Н. Мыловой[76].

Потом я в одной из американских книг прочел о том,/что во время второй мировой войны в Окленде на воду было спущено торговое судно, носившее имя «Джек Лондон». Узнал я также, что невестка А. Струнской во время войны была узницей Освенцима и едва не погибла. Младший же брат Анны в 1966 году приехал с женой как турист в Советский Союз. Он разыскал меня и рассказал, как во время войны плавал на торговых судах, их судно заходило в Архангельск, где он сдал кровь для наших раненых. Морис Струнский показывал бережно хранимую донорскую карточку, выданную советским Красным Крестом.

Чикагский литературоведческий журнал «Америкен бук коллектор» ноябрьский номер 1966 года посвятил Джеку Лондону. Так редакция отметила 50-летнюю годовщину со дня смерти выдающегося писателя. В номере была помещена статья Джоан Лондон, посвященная результатам проведенных ею исследований биографии отца писателя Уильяма Чэни.

Как сообщила Джоан, в результате переписки с Чэни и разговоров с матерью Джек Лондон пришел к выводу, что, по всей вероятности, Чэни был его отцом. Так же считает и она. Между тем наши литературоведы одно время отцом писателя называли отчима Джона Лондона, а за последние годы иной раз Уильяма Чэни объявляют отчимом Джека Лондона, которому якобы Джек «был заботливым и любящим сыном», с которым будто бы он «делил все тяготы его нелегкой жизни». В действительности Джек Лондон ни разу не видел Чэни и не питал к нему добрых чувств: ведь Чэни категорически отказывался признать свое отцовство.

Джоан подробно характеризовала Чэни, подчеркивая, что он не только был странствующим астрологом, как до сих пор сообщали биографы Лондона, но и одаренным математиком, редактором газет и журналов, автором романов и стихотворений. Чэни был хорошо начитан в философии и точных науках, особенно же в астрономии, и принимал активное участие в радикальных политических движениях своего времени.

Чэни, как сообщила Джоан Лондон, принадлежал к старейшему новоанглийскому роду, обосновавшемуся в Массачусетсе около 1630 года. Оба его деда принимали участие в американской войне за независимость 1775–1783 годов, были сторонниками великого американского демократа и просветителя Томаса Джефферсона и поддерживали народное восстание под руководством Даниэля Шейса.

Иногда мои «встречи» с Джеком Лондоном происходили неожиданно. Читая интервью советского ученого об изобретении лазера, я натолкнулся на замечание, что человеческая мечта о создании необыкновенного луча была выражена еще в рассказе Лондона «Враг всего мира»[77] (1908 г.).

Калифорнийские газеты сообщили интересную новость — при Оклендской публичной библиотеке открылся центр по исследованию жизни и творчества Джека Лондона. Здесь сосредоточены документы, связанные с жизнью и творчеством писателя. В Глен-Эллене поклонники Лондона создали музей его имени, и весь район вокруг музея назван «Деревней Джека Лондона».

У тихоокеанских берегов Мексики обнаружены останки шхуны «Дженни Гелин», описанной в «Морском волке» как «Призрак». Ее капитан был прототипом Вулфа Ларсена.

В номере журнала «Куба», посвященном выдающемуся кубинскому революционеру Эрнесто Че Геваре, также упоминался Джек Лондон. Вспоминая о героической высадке отряда Фиделя Кастро на Кубу и о своем ранении, Че Гевара писал следующее: «Я упал… И в этот момент, когда все казалось потерянным, я вдруг стал думать, как лучше умереть. Я вспомнил старый рассказ Джека Лондона о том, как герой, понимая, что должен замерзнуть в холодных краях Аляски, прислонившись к стволу дерева, готовится с достоинством проститься с жизнью. Это единственное, что я помнил»[78]. Свидетельства Че Гевары были новым и очень авторитетным подтверждением того факта, что герои нашего времени в критическую минуту берут пример с мужественных персонажей Джека Лондона.

В Соединенных Штатах возрождение интереса к Лондону продолжалось. Ежегодно тысячи пилигримов приезжали в Лунную долину поклониться его могиле. Коллекционеры охотились за первыми и редкими изданиями Джека Лондона. Цены на них росли. За первое издание редкого романа «Путешествие на «Ослепительном» любители платили в триста-четыреста раз дороже его номинальной стоимости. Даже за самое крупнотиражное произведение, повесть «Зов предков», книготорговцы запрашивали до трехсот долларов.

После длительного перерыва рассказы Лондона вновь появились в хрестоматиях, на этот раз уже не в школьных, а в пособиях для колледжей, как образцы для литературоведческого анализа. В Университете Южного Иллинойса началось издание журнала, целиком посвященного Джеку Лондону, «Джек Лондон ньюслеттер». Создатель журнала — составитель всемирной библиографии Лондона и преданный его поклонник Хенсли Вудбридж.

Скептики выражали сомнение в жизнеспособности такого издания, посвященного одному автору. Но журнал вот уже четыре года существует. В нем выступили лондоноведы США, СССР, Англии, Японии, Дании, Финляндии. Кроме статей, рецензий и аннотированной библиографии работ о писателе, выходящих в Америке и за рубежом, «Джек Лондон ньюслеттер» печатает всевозможные новости, любопытные документы. В штате Мичиган возник соперник этого журнала — любительский сборник «Лондон коллектор», начавший печатание редких и неопубликованных вещей Джека Лондона, а затем появился еще один журнал — «Что нового о Джеке Лондоне», и в Америке заговорили о подготовке к 100-летней годовщине со дня рождения писателя, которая исполняется в январе 1976 года.

Со сборником «Лондон коллектор» («Коллекционер Лондона») связан любопытный казус. Еще будучи в Соединенных Штатах, в библиотеке Генри Хантингтона я обнаружил в рукописях неизвестное стихотворение Джека Лондона «Путь войны». Стихотворение свидетельствовало о несомненном таланте Лондона-поэта и было интересно по содержанию. Это были раздумья о том, как с доисторических времен совершенствовались орудия войны. Особенно важным мне показалось одно место — шесть строк, которые несли философское обобщение. В них звучала вера писателя в безграничные возможности человеческого разума, в прогресс науки и вместе с тем ощущалась его острая тревога за судьбы цивилизации.

По возвращении из США я сделал свободный перевод этих шести строк и опубликовал их в заключение очерков, в которых рассказывал о результатах поездки в Америку.

Семь лет спустя после публикации отрывка профессор Фрэнклин Уокер этими же строчками решил завершить написанную им биографию Джека Лондона. Однако, не найдя оригинала стихотворения, а возможно, не имея времени на его поиски, Уокер дал эти понравившиеся ему строки в переводе с русского языка, оговорив, что стихотворение никогда не публиковалось, на английском языке, взято им из «Комсомольской правды» и переведено его коллегой на английский язык.

Как оказалось, судьба переведенного вновь с русского на английский язык стихотворения Лондона на этом не завершилась. В июле 1970 года вновь созданный в США сборник «Лондон коллектор» широко оповестил своих читателей о предстоящем издании собрания всех поэтических произведений Джека Лондона (а их оказалось более тридцати и большинство неопубликованных!). Каково же было мое удивление, когда рядом с оригиналом стихотворения «Путь войны» я под номером 23 обнаружил и дважды переведенный из него отрывок.

Составитель подборки стихов Лондона, взяв те самые шесть строчек из книги Уокера, не обратил внимания на примечание автора. Измененный двойным переводом, к тому же нерифмованным, отрывок теперь фигурировал как самостоятельное стихотворение. Редактор и составитель были мною извещены о досадной ошибке. Истина была восстановлена. А ведь из-за недосмотра американских литературоведов в собрании поэзии Лондона едва не появилось «новое неизвестное» стихотворение.

Недавно за океаном впервые издали сборник репортажей и статей Лондона. В него вошли спортивные репортажи, корреспонденции с фронтов русско-японской и мексиканской войн и ряд очерков на разные темы: о поездке на лошадях по Калифорнии и Орегону, о землетрясении в Сан-Франциско, гавайские сюжеты и т. д.

Некоторые из очерков опубликованы впервые, другие разысканы в старых журналах и газетах. Совершенно особый интерес представляют репортажи 1904 года из Кореи и Маньчжурии.

Настоящей сенсацией являлось последнее сообщение из США о подготавливаемой публикации всех поэтических произведений Джека Лондона. Книга включит 31 стихотворение и одну драму. Большая часть произведений будет опубликована впервые. Кроме того, предполагается включить в сборник шесть стихотворений, приписываемых Лондону.

Начиная свою литературную деятельность, Лондон намеревался стать поэтом, а не прозаиком. Он основательно и глубоко изучал стихосложение, причем проверял свои познания и способности сочинением виланелей, триолетов и других трудных по строфике поэтических произведений.

Свое пристрастие к сочинению стихотворений Лондон объяснил так: «Я буду подчинять мысль технике, пока не овладею последнею, а тогда стану поступать наоборот».

Став признанным прозаиком, Лондон не оставил своих поэтических упражнений. Они, по его словам, помогали ему писать настоящую прозу, оттачивали перо. Но, в общем-то, они все же скорее были для него забавой, проверкой сил, в известном роде самоутверждением. Так или иначе, но при жизни Джек Лондон напечатал не менее десяти поэтических произведений. Два-три еще появились после его смерти. А основная масса стихотворений осталась в его архивах.

Наиболее значительное поэтическое творение Лондона — неизвестная у нас драма «Желудевый плантатор» (1916 г.), написанная, как и знаменитая «Гайавата» Лонгфелло, тетраметром. Отношение к поэтическому наследию Лондона может быть разным. Впрочем, по мнению некоторых американских критиков, став известным прозаиком, Джек Лондон, если бы захотел, мог занять видное место и в американской поэзии.

ДОЧЬ СВОЕГО ОТЦА

После возвращения из США я поддерживал переписку с Джоан Лондон. Высылал ей напечатанные у нас книги о Джеке Лондоне, сборники его произведений. Джоан высказывала свое мнение о литературе, выходящей на ее родине, рассказала о своей младшей сестре Бесс. Она жива, живет в Окленде. Джоан прислала фотографии из семейного альбома и новое издание своей фундаментальной работы «Джек Лондон и его время». Внимательно перечитывая ее книгу, я находил ранее не замеченные любопытные факты о родителях, подробности жизни и быта Лондона.

Обеденный стол в доме Лондонов застилали газетами, так как скатерть мать Джека берегла. Поступив в школу после месяцев бродяжничества, Джек встретил враждебное отношение школьников. Характерен эпизод, где рассказано, как Джек Лондон спас от ареста оратора-социалиста Уитейкера. Заметив приближение полицейского, Джек столкнул Уитейкера с ящика, откуда тот произносил «крамольную» речь, а сам встал на его место.

По членскому билету Лондона Джоан называет точную дату его вступления в Социалистическую рабочую партию — апрель 1896 года. Между тем литературоведы до сего времени далеко не единодушны в этом вопросе и неуверенно указывают даже год, чаще — 1895-й.

Основная задача книги «Джек Лондон и его время» состояла в том, чтобы показать социальную значимость творчества писателя, соотнести его со временем, найти его истоки. При таком подходе автор меньше внимания уделяла личным воспоминаниям. Поэтому в дополнение к прежней работе Джоан, как я уже говорил, начала писать новую книгу мемуарного характера, условно назвав ее «Джек Лондон и его дочери», или иногда она называла ее несколько иначе: «Джек Лондон как отец».

С нетерпением ожидал я завершения этой книги, но работа над ней все откладывалась и откладывалась. Джоан захлестывали неотложные дела, но главной причиной задержки, как писала она, была другая книга, над которой она работала. Эта книга, с которой все никак не удавалось ей справиться, посвящена фермерам и сельскохозяйственным рабочим Калифорнии, их тяжелой судьбе и борьбе за свои права в далеком прошлом и в наши дни, «трагическая и страшная история о бесчеловечном отношении человека к человеку», писала Джоан. Ее интерес к этой теме восходил к тому времени, когда ей было двенадцать лет и она прочитала в газете статью отца о забастовочной борьбе сельскохозяйственных рабочих.

В одном из писем Джоан с гордостью сообщила, что ее внучка, занимающаяся в Мексиканском институте изящных искусств, изучает русский язык и вскоре сможет помочь ей читать русские книги и газеты. «О, если бы в молодые годы я знала о том, как сложится моя жизнь, — восклицала Джоан, — я, конечно же, в первую очередь овладела бы русским языком!» Она с волнением писала о своей встрече в Сан-Франциско с членами советской женской делегации борцов за мир.

Джоан признала очень верными выявленные советской критикой в творчестве Лондона жизнеутверждающий дух и укрепляющую силы особенность. Она с восторгом встретила публикацию в СССР в журнале «Детская литература» ее статьи «Джек Лондон и наше время», в которой она с фактами в руках показывала поразительную жизнестойкость большинства произведений писателя и искала ответ на вопрос о ее причинах. Джоан признавалась, что тридцать лет назад она сама ожидала падения интереса к Лондону и уж никак не предполагала роста его популярности в будущем. Однако время доказало поразительную жизнестойкость его творчества. С конца 40-х годов, по словам Джоан, началось нечто такое, что можно охарактеризовать как всемирный прилив интереса к его сочинениям, продолжающийся по сей день. Джека Лондона переводят на новые и новые языки, переиздают в тех странах, где давно не публиковали. Причины неумирающей его славы Джоан увидела в широте его взгляда, понимании им сложности жизни и в его любви к свежему воздуху, но, кроме того, и в том, что такие волновавшие писателя проблемы, как бедность, хроническая безработица, детский труд, по-прежнему существуют не только в слаборазвитых странах, но и в такой богатой стране, как США.

Все книги Джека Лондона, приводит Джоан данные библиографов, за исключением четырех из общего числа 51, переведены, по крайней мере, на один, а в большинстве случаев на несколько из 58 иностранных языков, включая эсперанто…

В свое время Джек Лондон, не знавший никакого другого языка, кроме родного, услыхав, что его книги читаются людьми, с которыми он не в состоянии общаться непосредственно, был тронут до глубины души. «Как бы он был теперь восхищен, — пишет Джоан, — узнав, к каким новым народам, особенно за последние десять-пятнадцать лет, нашли свой путь его книги, которые переведены на ирландский и каталонский, греческий и македонский, турецкий, еврейский и персидский; а также на китайский, японский, корейский, бенгальский, индонезийский, вьетнамский языки».

Закончила Джоан статью следующими проникновенными словами:

«В наши дни Джека Лондона открыло новое поколение читателей, поколение по преимуществу оптимистически настроенное, увлеченное поисками реалистических ответов на животрепещущие вопросы современности».

С одним из писем Джоан прислала статью, написанную ею для американских рабочих газет, в которой она развивала свою мысль о значении творчества Лондона. Никогда не имевший профсоюзного билета, Джек Лондон, говорила Джоан, принадлежит рабочему движению, является ныне неотъемлемой частью его традиций и живого настоящего. «Кажется, что он, как провидец, проник сквозь покровы времени, заглянул в будущее и с предельной ясностью указал на те больные вопросы и те противостоящие силы, которые будут в трудовых отношениях играть ведущую роль вплоть до наших дней». Джоан Лондон подчеркивала, что Лондон боролся за сплочение рабочего класса.

В одном из последних писем автору этих строк Джоан раскрывала замысел своей новой книги. «Я почти на две трети закончила личный, субъективный отчет о Джеке Лондоне — отце. Главная моя цель при создании этой книги состоит в том, чтобы защитить детей, Страдающих от разводов родителей, и выразить протест против широко применяемого в Америке положения об опеке, содержащегося в законе о разводе, который заботу о детях возлагает на мать, а отцу дает только право посещения. Развод моего отца и матери стал для всех нас трагедией. Установить разумные отношения между отцом и дочерьми, несмотря на то, что мы очень к этому стремились, оказалось невозможно».

12 декабря 1969 года Джоан сообщила, что написала большое биографическое предисловие к издаваемым сочинениям Уильяма Чэни. В свои 68 лет она была творчески активна и на редкость трудоспособна, хотя перенесла серьезную операцию. Письмо ее было обстоятельным, полторы странички убористого текста, написанного аккуратным, разборчивым почерком, с расчетом на иностранного корреспондента. Она беспокоилась о моем продолжительном молчании и с облегчением писала, что наконец-то приступает к долго откладываемой книге «Джек Лондон и его дочери».

«Это не настоящее письмо, — заканчивала Джоан, — я напишу снова вскоре… надеюсь с новостями». Но… Это было последнее ее письмо. 20 января 1971 года мне позвонил из Калифорнии внук Джека Лондона Барт Эбботт. Он сообщил, что Джоан Лондон скончалась накануне от рака. Ей только что исполнилось 70 лет.

И, так бывает со скромными людьми, только после ее смерти из сообщений американской прессы я узнал, что Джоан была автором романа «Сильвия Ковентри» и нескольких рассказов, опубликованных в различных журналах, что в течение всей своей сознательной жизни Джоан настойчиво боролась за дело трудящихся. В свои 65 лет она выступала перед рабочими — участниками марша в столицу штата Сакраменто, вдохновляя их на борьбу. «Своими страстными выступлениями за экономическую и социальную справедливость, — писала в некрологе калифорнийская рабочая газета, — Джоан Лондон поистине была дочерью своего отца».

ПРАВНУКИ ДЖЕКА ЛОНДОНА

Минуло более полувека с той поры, как написано последнее произведение Джека Лондона. В Америке появились сотни новых писателей, но творчество Лондона живо. Его искусство и его жизнь помогают понять деятельный характер американского народа, его устремленность в счастливое будущее и мужественную решимость вести за него борьбу.

Жизнь и искусство Лондона — все сильное и смелое, истинно талантливое, что содержится в его творчестве — играет свою роль в воспитании стойкости характера и мужества. Не случайно герои этого выдающегося писателя полюбились первому в мире космонавту Ю. А. Гагарину, а другой космонавт, Павел Попович, назвал книгу Лондона первой среди тех четырех книг, которые бы он «для твердости духа»[79] взял с собой в дальний космический полет. Многие советские школьники отдают предпочтение героям Лондона. Этот писатель становится их другом на всю жизнь[80].

Джек Лондон — писатель, провозгласивший важные принципы социалистического искусства. Его рассказы и романы, талантливо изобразившие жизнь трудящихся, перепечатывались и распространялись рабочими организациями, его политические статьи и публичные выступления, в которых он клеймил капитализм, приветствовались революционным крылом американских социалистов и их единомышленниками за рубежом. Он был активным общественным деятелем своего времени. Борцы за социализм в США видят в Джеке Лондоне своего предшественника.

В студенческих организациях, возглавивших мощные антивоенные движения американской молодежи, стотысячные марши к Белому дому и Пентагону, призвавших к забастовкам в университетах, к борьбе за гражданские права и к свержению капитализма, помнят, что первым в Америке президентом Студенческого социалистического общества был писатель-революционер Джек Лондон.

Вскоре после смерти Джоан Лондон ко мне пришли письма от ее сына Барта Эббота и его жены Элен. По моей просьбе они рассказали о своей семье. Биография внука Джека Лондона напоминает биографию его деда. Барт тоже переменил несколько профессий — был матросом, строителем, портовым грузчиком. Он принимает активное участие в забастовочной борьбе и в движении за мир. Неоднократно арестовывался. Барт написал фантастический роман об атомной катастрофе и несколько рассказов. Среди них — один о рабочем, погибшем от несчастного случая.

Мне было известно о существовании правнучки Джека Лондона. Теперь я узнал, что их у него пять: у Барта пять дочерей, и четверо из них принимают активное участие в политической борьбе. Старшей, Джули, 28 лет. Она уже мать двух девочек. Младшей, Тарнел, — 18. Правнучки Лондона унаследовали его искренний интерес к прогрессивным идеям. Вся семья участвовала в демонстрациях против войны во Вьетнаме, проходивших в Беркли и Окленде, именно в том прогремевшем на весь мир шествии, которое преградило путь поезду с войсками и военным снаряжением. Дэрси и Чэни — средние дочери Барта — распространяли антивоенную литературу, были задержаны и подвергнуты допросу агентами ФБР. Дэрси и Тарнел в составе группы молодых американцев, названной по-испански «Венсеремос» («Мы победим»), ездили на Кубу помогать убирать урожай и, как пишет Элен, вернулись убежденными революционерками. Эта поездка, осуществлявшаяся вопреки запретам американского правительства, потребовала мужества. Тарнел была самой молодой в группе, тогда ей было 16 лет. Она увлекается искусством, рисует. О ее занятиях русским языком мне раньше писала Джоан.

Чэни 19 лет. Имя дано ей в честь прапрадеда. Она студентка Калифорнийского университета. Филолог. Печатает стихи. Дэрси и Тарнел, пишет Элен, всеми силами стремятся ускорить наступление революции, в которую верил их великий прадед.

На этом обрывается мой рассказ о пути по следам Джека Лондона. Традиции Лондона-художника продолжены представителями передового искусства разных стран мира. Его социалистические идеи развиваются коммунистами США, их единомышленниками за рубежом, подхватываются представителями «бунтующего поколения» современной Америки. На арену борьбы за счастье трудящегося человека вышли правнуки Джека Лондона.