Я нашел подлинную родину. Записки немецкого генерала

«Чрезвычайные происшествия» в рейхсвере

В отделе Шлейхера была специальная референтура по связи с рейхстагом, в задачу которой входила обработка материалов о политических претензиях к рейхсверу и о выступлениях общественности, чреватых для армии политическими последствиями. Сотрудники этой референтуры в таких случаях должны были как можно быстрей информировать министра об обвинениях в адрес рейхсвера и подготовить данные для ответа. Штабы и воинские части обязаны были незамедлительно докладывать в министерство обо всех подобных происшествиях. Однако далеко не всегда они докладывали об этом точно и добросовестно.

Подчас Министерство рейхсвера вообще узнавало о происшествиях такого рода лишь после соответствующих выступлений в рейхстаге или в прессе. После этого начиналось расследование дела, результат которого, впрочем, отнюдь не определял содержания и характера официальных разъяснений министра. Министр мог по своему усмотрению признавать, отрицать или оправдывать те или иные обстоятельства. В отделе была разработана целая шкала возможных ответных формулировок. Не все обвинения соответствовали действительности. «Кто правду говорит, кто врет — сам черт не разберет», — этот принцип, которым руководствовались при расследовании подобных дел, в какой-то мере помогал сохранить необходимое хладнокровие. Кстати сказать, «чрезвычайные происшествия» проливали яркий свет на обстановку в нижестоящих штабах и воинских частях. Поэтому соответствующие расследования явились причиной сдержанного и настороженного отношения к отделу Шлейхера со стороны многих офицеров.

Закон об обороне от 23 марта 1921 года устанавливал:

«§ 36. Военнослужащим запрещается политическая деятельность. Военные чиновники в пределах своей служебной компетенции также не имеют права участвовать в политической деятельности.

Военнослужащим запрещается вступать в политические организации и союзы, а также принимать участие в собраниях политического характера.

Избирательное право не распространяется на военнослужащих. Они не принимают участия в республиканских, земельных и местных выборах и прочих голосованиях. Военнослужащим разрешается выписывать любую газету по своему усмотрению. Министр рейхсвера может запретить подписку на ту или иную газету в тех случаях, когда ее содержание подрывает военную дисциплину и воинский порядок или направлено против конституции.

§ 37. Военнослужащие могут состоять в союзах, не имеющих политического характера, кроме тех случаев, когда участие в подобных организациях несовместимо с требованиями военной дисциплины и воинского порядка…»

Статья 36 закона об обороне, само собой разумеется, запрещала и членство в политических партиях. Политические союзы, как уже упоминалось, в каждом отдельном случае объявлялись таковыми министром рейхсвера по согласованию с имперским министром внутренних дел. Принятие такого постановления означало, что военнослужащим рейхсвера впредь запрещалось принимать участие в мероприятиях того или иного союза. Рейхсвер должен был оставаться последним, наиболее мощным инструментом государственной власти, не связанным якобы какими бы то ни было партийно-политическими и прочими интересами. Эту точку зрения отстаивал генерал фон Сект в период руководства рейхсвером. Впрочем, он трактовал ее довольно своеобразно — достаточно в этой связи вспомнить хотя бы планы создания директории, по поводу которых он откровенно заметил: «Эти планы должны отвечать моей точке зрения».

Той же точки зрения придерживались и Шлейхер, и министры рейхсвера Гесслер и Тренер. Последний защищал ее особенно энергично. «В политическом фундаменте Германии, — говорил он, — отныне никто не смеет передвинуть хотя бы один камень до тех пор, пока рейхсвер не бросит на чашу весов свое последнее решающее слово». Однако характер рейхсвера определялся тем, что он был создан из военнослужащих старой армии и фрейкора, а также той ролью, которую он играл вплоть до 1923–1924 годов. Воздействие политических событий на рейхсвер, в частности, на офицерский корпус, было неизбежным. «Солдат вне политики» не было и быть не могло. Вопрос заключался лишь в том, кто и в каком направлении — cui bono — оказывал влияние на их политические взгляды.

По понедельникам в Министерстве рейхсвера поднимался ажиотаж. В эти дни выходили берлинские газеты пацифистского направления — «Вельт ам монтаг» и «Монтаг-морген» — с богатым ассортиментом статей, разоблачавших связи рейхсвера с правыми организациями, набор добровольцев на краткосрочные сборы и прочие нарушения Версальского договора.

Разумеется, с такими обвинениями выступали не только пацифистские круги, но и депутаты рейхстага, Немецкая демократическая партия, социал-демократы и чаще всего компартия.

Публикации, направленные против нарушения военных статей Версальского договора, поставили в порядок дня вопросы о судебном преследовании за разглашение государственной тайны. Возникла опасность, что эти публикации будут использованы западными державами. По вопросу о том, следует ли возбуждать подобные процессы, в Министерстве рейхсвера мнения расходились. Ведь именно они послужили бы лучшим доказательством того, что опубликованные разоблачения соответствуют действительности. Однако в конце концов было решено все же ради устрашения привлекать к суду по обвинению в государственной измене. Были проведены тысячи таких процессов. Важнейшие из них шли в имперском Верховном суде. В этих случаях Министерство рейхсвера предоставляло в распоряжение суда своих экспертов. Осенью 1930 года мне самому довелось выступать в качестве эксперта на процессе по делу Ноймана, одного из редакторов коммунистической газеты «Фрейхейт», опубликовавшей данные о незаконном производстве орудийных стволов на государственных заводах «Рейнметалл» в Дюссельдорфе. Моя экспертиза была весьма краткой: серийное производство орудийных стволов на заводах фирмы «Рейнметалл» подлежит засекречиванию, поскольку это запрещено Версальским договором. Опубликование соответствующих данных наносит ущерб государственным интересам. Нойман, мужчина лет тридцати, отказался от адвоката и защищался сам. По поводу моей экспертизы он ограничился лишь следующим замечанием: «Я не буду здесь полемизировать с господином капитаном. В своем заключении он, естественно, защищал профессиональные интересы». После этого Нойман обратился к представителю прокуратуры, обвиняя его в том, что он покрывает подготовку к новой войне. Далее Нойман подробно остановился на методах борьбы имперской прокуратуры против компартии, в частности, в ходе многочисленных процессов о государственной измене, и затронул при этом ряд важных вопросов. Нойман указал, что практика имперской прокуратуры и имперского Верховного суда имеет определяющее значение для деятельности судов низших инстанций. Именно поэтому в них подходят с разной меркой к обвиняемым по этим делам. Когда перед судом предстают на подобных процессах правые элементы (если вообще до этого доходит дело), то они, как правило, отделываются незначительными наказаниями. Коммунистов же в таких случаях всегда приговаривают к длительным срокам тюремного заключения или к каторжным работам. Нойман привел целый ряд примеров, не сохранившихся в моей памяти. Как «политического преступника» его приговорили к двум годам заключения в крепости.

Впоследствии я убедился, что Нойман был прав. В наших судах действительно подходили к людям с разной меркой. История полностью подтвердила справедливость слов о подготовке новой войны. В таком же духе коммунисты выступали и в рейхстаге, и всюду, где только предоставлялась возможность. Но в рейхсвере из всего сказанного коммунистами обращали внимание только на то, что можно было использовать против них самих.

Обвинения по адресу рейхсвера, выдвигавшиеся в период 1924–1928 годов, были главным образом связаны с «черным рейхсвером», о котором Маркс рассказывал мне в 1924 году. Под «черным рейхсвером», вообще говоря, понимали все вооруженные формирования вне армии. В более узком смысле так называли нестроевые команды, расквартированные в пределах III военного округа в районе Кюстрина и в форте Ханеберг, в Шпандау. Во время путча Бухруккера в Кюстрине эти команды выступили совершенно открыто. Был раскрыт целый ряд убийств по приговорам тайных судов «черного рейхсвера», которые были приведены в исполнение якобы с целью обезопасить «черный рейхсвер» от «происков предателей».

«Черный рейхсвер» был создан фон Сектом, который рассчитывал в нужный момент, опираясь на него и на правоэкстремистские организации, начать вооруженную борьбу против французов и одновременно подавить левые элементы внутри страны. Все политические вопросы, связанные с «черным рейхсвером», относились к компетенции отдела Шлейхера. «Черный рейхсвер» был создан в 1922 году из солдат и офицеров — бывших членов фрейкора, который в последний период своего существования входил в состав так называемых частей самообороны Верхней Силезии, подчиненных гражданской администрации земли Пруссии.

После официальной ликвидации «гражданской самообороны» ландскнехтов не распустили, как рассказывал мне в свое время Маркс. Часть этих людей расквартировали в помещичьих имениях в Бранденбурге, Западной Померании, Мекленбурге. Здесь они были сведены в небольшие подразделения и вначале фигурировали как «сельскохозяйственные рабочие».

Другая группа этих бывалых ландскнехтов под командой отставного майора Бухруккера была направлена в распоряжение штаба III военного округа (Берлин), где ей было поручено собирать бесхозное оружие, которого повсюду осталось великое множество, ремонтировать его и укрывать от Межсоюзнической военной контрольной комиссии. Числясь вольнонаемными служащими и рабочими при штабе округа, эти люди в действительности продолжали считать себя солдатами. Они сохранили обмундирование с ведома и при содействии военных инстанций III военного округа, были сведены в подразделения, проходили боевую подготовку и находились на казарменном положении. Кроме сравнительно немногочисленных «рабочих команд», отставному майору Бухруккеру был подчинен и довольно значительный резерв. Бухруккер время от времени вызывал часть своих «резервистов» в казармы, рассчитывая «в экстренном случае» призвать их всех до единого. Финансирование «черного рейхсвера» лишь в незначительной степени осуществлялось за счет военного бюджета. В основном, средства поступали от промышленников и землевладельцев. Кюстринский путч подтвердил существовавшие опасения: «рабочие команды», созданные в чисто военных целях, не преминули самовольно вмешаться в политику. Военизированные организации и союзы того времени по большей части открыто занимали крайнюю националистическую позицию; во внешней политике они развернули ожесточенную антифранцузскую кампанию, а во внутренней политике выступали против республиканской формы правления.

«Рабочие команды», с которыми военные союзы поддерживали постоянный контакт, были подчинены отставному обер-лейтенанту Шульцу, в свою очередь, работавшему под началом капитана Генштаба Кейнера в штабе III военного округа.

Когда в 1924 году было установлено, что люди из «черного рейхсвера» принимали участие в убийствах по приговорам их тайных судов, в Министерстве рейхсвера разгорелся спор о том, не лучше ли по внешнеполитическим соображениям воздержаться от судебных процессов по этим делам. Ведь в ходе их могло всплыть то обстоятельство, что Министерство рейхсвера, и прежде всего генерал фон Сект, в 1922–1923 годах готовилось оказать вооруженное сопротивление французским войскам при их вступлении на территорию рейха. Однако Гесслер и Шлейхер считали, что судебные процессы надо провести хотя бы уже для того, чтобы доказать полную непричастность официальных военных инстанций к тайным убийствам. Впоследствии в ходе этих процессов представители рейхсвера отрицали, что «черный рейхсвер» существовал с ведома руководства рейхсвера.

В конце концов убийства по тайным приговорам вызвали такую волну возмущения в стране, что рейхстаг образовал в 1926 году специальную комиссию по расследованию этих преступлений. Министр рейхсвера направил в эту комиссию меморандум, в котором начисто отрицал существование «черного рейхсвера» и признавал лишь наличие в прошлом «рабочих команд», созданных для сбора старого оружия. Подполковник Шлейхер в качестве представителя министерства был вызван в комиссию рейхстага, где ему пришлось отвечать на вопросы о том, имеются ли какие-либо документальные материалы о задачах, численности, организационной структуре «черного рейхсвера», о продовольственном снабжении и денежном вознаграждении в его подразделениях и т. д. Шлейхер отвечал, что по вполне понятным причинам соответствующие распоряжения почти всегда отдавались в устной форме. Тем самым он признал наличие связей между Министерством рейхсвера и «черным рейхсвером». Далее Шлейхер заявил, что в министерстве неоднократно давались указания избегать какой бы то ни было исходящей переписки по этим вопросам, а в тех случаях, когда без этого нельзя было обойтись, все документы, в том числе письма и записи личного характера, подлежали немедленному уничтожению.

Кампания, в ходе которой рейхсвер обвиняли в создании «черного рейхсвера», усилилась после того, как был оправдан делопроизводитель штаба III военного округа, отставной обер-лейтенант Шульц, один из руководителей «рабочих команд», представший перед судом по обвинению в неоднократном подстрекательстве к убийствам. Учитывая настроение общественности, нельзя было, однако, повторять эту оправдательную процедуру до бесконечности. В последовавшем вскоре процессе по делу об убийстве фельдфебеля Вильмса суд был вынужден приговорить Шульца к смертной казни. Ходатайство нескольких бывших генералов о помиловании Шульца, направленное имперскому министру юстиции Хергту (Немецко-национальная народная партия), продемонстрировало влияние военных на судебные органы. Национальный союз немецких офицеров и Немецкий офицерский союз, в свою очередь, обратились с таким же ходатайством в Министерство рейхсвера.

Военный эксперт подполковник фон Хаммерштейн выступил 1 февраля 1928 года с заявлением о невиновности Шульца. К этому присоединил свой голос и сам министр Тренер, потребовавший оправдания Шульца.

Вскоре смертный приговор Шульцу был заменен семью с половиной годами тюрьмы, а в июне 1929 года этот преступник был выпущен на свободу «из-за угрожающего состояния здоровья», несмотря на то что против него было возбуждено еще три дела по обвинению в убийствах по приговорам тайных судилищ.

Исполнение подобных приговоров всегда было обдуманным подлым убийством. Почти во всех таких случаях людей убивали по одному подозрению, а то и по личным мотивам. Без какого-либо подобия следствия в «черном рейхсвере» ликвидировали как «предателей» тех, кто хотел бросить службу или хотя бы просто не поладил с сослуживцами. У меня сохранился комплект журнала «Тагебух» за 1926 год. В № 45 от 26 ноября 1926 года были опубликованы выдержки из протоколов Ландсбергских процессов по этим делам. Приведенные ниже отрывки из этой публикации наглядно свидетельствуют о том, какие закоренелые преступники находили пристанище в «черном рейхсвере»:

«…Как-то Том зашел ко мне и говорит: "Хорошую свинью подложил нам этот Ратсман. Яд, который он нам передал, не подействовал. Тогда я сам раздобыл цианистый калий… Клаппрот ждал в соседней камере, пока Янке не отдал богу душу… Если мне попадался кто-нибудь из тех, у кого рыльце в пуху, я с ним не церемонился — он получал свое сполна… А с лейтенантом Янке я бы и сам разделался… Ни в чем я не раскаиваюсь.

…В Кюстрин меня привели мои патриотические убеждения. Один обер-лейтенант еще в Берлине дал мне записку к обер-лейтенанту Фогту в Кюстрин, и тот сразу устроил меня к себе унтер-офицером. В армии я не был унтером…

Да, я бил его ремнем, чем же еще? А насчет пряжки не помню… Отпечатка слов "с нами Бог", которые выдавлены на пряжке, на его груди я не видел…

Тогда я обратился к обер-лейтенанту Шульцу, а тот вдруг спрашивает, приходилось ли мне в жизни кого-либо убивать? Я отвечаю: "Только на войне". Шульц снова спрашивает: "В твоих родных местах под Ганновером гиблые болота, трясины есть?"

Бюшинг пришел ко мне и сказал, что придется съездить в Кюстрин: там, мол, есть один всамделишный коммунист, надо его убрать. Ну, мы и поехали…

Бюшинг с заднего сиденья кричит: "Что, будем кончать его?" Я кивнул и еду дальше. Тут я и услышал два выстрела. Глязер побелел как полотно, а Бюшинг говорит: "В случае чего валите все на меня!" А я ему: "Не валяй дурака! Главное — держать язык за зубами!"

Для нас и в 1923 году война не кончилась. Все было, как на фронте…"».

Поскольку разоблачения на процессах по делам тайных приговоров и убийств вызвали бурю возмущения, а самое главное — поскольку Министерство рейхсвера уже не могло больше категорически отрицать существование «черного рейхсвера», министру Гесслеру пришлось опубликовать в газете «Берлинер тагеблат» (в номере от 31 октября 1926 года) статью, озаглавленную «Черный рейхсвер, рабочие команды и краткосрочные сборы добровольцев». В этой статье он, между прочим, писал:

«Если под "черным рейхсвером" понимать нелегальную армию или воинские части вне рейхсвера, разрешенного Версальским договором, признаваемым и поддерживаемым имперским правительством и Министерством рейхсвера, то ничего подобного не было. "Черный рейхсвер" существовал лишь как замысел, как план, прежде всего как пропагандистский лозунг, выдвигавшийся определенными кругами в Германии. Эти круги исходили из убеждения, что существующие вооруженные силы, ограниченные Версальским договором, не достаточны ни для обороны отечества, ни для противодействия подрывным силам внутри страны в период социальных бурь и потрясений. И генерал фон Сект и я сам всегда со всей решительностью открыто выступали против этих планов, которые, не говоря уж об их противозаконности, не выдерживали критики и с чисто военной точки зрения…

Люди в рабочих командах никогда не были военнослужащими ни в дисциплинарном, ни в военно-юридическом смысле. Это были гражданские служащие и рабочие. Однако они имели определенные познания в обращении с оружием, поскольку без этого была бы немыслима их работа, подчас весьма опасная и требовавшая от них истинной самоотверженности. Я считаю своим долгом подчеркнуть, что рабочие команды с честью справились с теми особыми задачами, которые поставило перед ними наше государство».

Таким образом, Гесслер вновь попытался вопреки общеизвестным фактам отрицать существование «черного рейхсвера» и выгородить фон Секта, а заодно и себя. В то же время, высоко отзываясь о «рабочих командах», он благодарил «за службу» именно «черный рейхсвер».

Фон Сект также высказался по этому вопросу, не пытаясь, впрочем, идти против фактов. 16 мая 1928 года, то есть полтора года спустя после своей отставки, в статье «Добровольческие отряды и рейхсвер», опубликованной в газете Немецко-национальной народной партии «Дейче тагесцейтунг», он, между прочим, писал:

«С растущим беспокойством истинные патриоты следили тогда за развитием тех событий, которые теперь в ходе судебных процессов становятся объектом лживой и разнузданной политической пропаганды и фигурируют под ярлыками "черный рейхсвер", "убийства по тайным приговорам" и т. д. Я здесь не ставлю вопроса о том, неизбежны ли были эти события, хотя сам лично и считаю, что предотвратить их было можно и должно». И далее: «Неужели так трудно понять, что в то время [то есть в первые послевоенные годы. — В. М.] многие, в том числе и наиболее светлые умы, пришли в смятение! В те годы ожесточенной и изнурительной внутренней борьбы не только смешались понятия "твое" и "мое", но упала в цене и сама жизнь человеческая. Тем более понятно, что, завидев действительного или предполагаемого предателя, люди мгновенно выхватывали пистолеты, которые в те дни не ставили на предохранитель. Второй вопрос — ответственность рейхсвера… Как бывший военный руководитель рейхсвера, я полностью беру ее на себя. Только глупцы могут поверить, что я сам или кто-либо из моих подчиненных в то время отдали хотя бы один приказ об убийстве. Я несу ответственность за все, происходившее в рейхсвере под моим руководством. Я не хочу и не могу рассуждать о том, мог ли я все знать и мог ли я многое предотвратить. Кто решится ответить на этот вопрос за меня — шаг вперед!»

Это было открытое оправдание тайных судилищ и защита убийц, выполнявших их приговоры.

Некоторое время упомянутая выше специальная комиссия рейхстага находилась в Мюнхене, расследуя политические убийства в Баварии, совершенные нацистами и членами организации Эшериха. Так, еще в 1921 году близ Мюнхена была повешена служанка Мария Зандмайер, которая решила выполнить распоряжение властей и сообщила им о спрятанном оружии. Но случилось так, что служащий, которому она передала данные об оружии, сам организовал ее «ликвидацию». Убийства по приговорам тайных судов совершались и в Западной Померании, и в Мекленбурге. Исполнителями «приговоров» были добровольцы из отряда Росбаха, расквартированные в местных помещичьих имениях.

Левая пресса в то время подробно освещала процессы над убийцами. Напротив, правые газеты, как правило, писали о них более сдержанно. Зато они использовали эти процессы как повод для разнузданной шовинистической пропаганды и всячески выгораживали преступников. «В глазах свободного народа эти люди (то есть палачи из «черного рейхсвера») являются выразителями народного правосознания», — писала, например, газета «Фелькишер курир» 9 октября 1925 года. Нашлись даже, с позволения сказать, ученые-юристы, такие, как профессора Крюкман, Эткер и Гримм, выступившие в защиту убийц. Так, профессор права Крюкман из Министерского университета опубликовал в газете «Дейче цейтунг» от 25 февраля 1926 года статью, в которой потребовал немедленного оправдания преступников, полностью обоснованного, по его мнению, с юридической точки зрения.

Нацисты же прославляли убийц как «национальных героев». Фрик в газете «Фелькишер беобахтер» от 13 марта 1928 года утверждал, что в данном случае речь идет не об убийствах, а о «своеобразном военном трибунале над наемными вражескими агентами». Он требовал оправдания убийц, ибо, как он писал, «ликвидируя предателей родины, они действовали самоотверженно и были проникнуты тревогой за судьбы отечества в дни тяжких испытаний». «Вот почему, — заключал Фрик, — они заслужили не наказание, а благодарность!»

В октябре 1930 года все участники убийств по приговорам тайных судов были амнистированы. Еще до этого — в июле 1928 года — сроки заключения им были сокращены наполовину, а приговоренным к смерти казнь была заменена семью с половиной годами тюрьмы.

Вопрос о том, поддерживал ли «черный рейхсвер» связи с нацистами в 1922–1923 годах, не заслуживает особого внимания, ведь они, в сущности, не отличались друг от друга.

Почему «черный рейхсвер» был засекречен? Конечно, уж не потому, что его подразделения занимались сбором старого оружия — этим занимались во многих районах страны, хотя, пожалуй, и не в таких масштабах, как в III военном округе. Решающим для «черного рейхсвера» было то, что он являлся скрытым резервом армии.

Фон Сект по настоянию правых кругов создал этот резерв и держал его наготове для осуществления своего авантюристического плана; опасаясь оккупации Германии французскими войсками, он намеревался оказать им вооруженное сопротивление. Однако, по свидетельству того же Бухруккера, было предусмотрено и возможное использование «черного рейхсвера» для подавления левых сил внутри страны.

В доме Министерства рейхсвера на Бендлерштрассе в Берлине размещалось и Управление военно-морских сил, начальник которого был непосредственно подчинен министру Гесслеру. Ряд конкретных вопросов (комплектование, дисциплинарный устав и другие) Управление военно-морских сил и Управление сухопутных сил решали совместно. К оперативному отделу Управления сухопутных сил был постоянно прикомандирован офицер связи от моряков. При мне этот пост занимал капитан-лейтенант Хейе. Но лишь с 1926 года, когда в феврале отдел Шлейхера был реорганизован в военно-политический отдел, Гесслер для обеспечения единого политического контроля в армии и флоте прикомандировал к нашему отделу офицера из Управления военно-морских сил. Если память мне не изменяет, это был капитан-лейтенант Лангсдорф.

Подразделения и корабли военно-морского флота базировались главным образом в Вильгельмсхафене (Северный военно-морской округ), в Киле (Балтийский военно-морской округ) и в Пиллау. Поэтому флот реже попадал в поле зрения общественности, чем его «старший брат» — сухопутные силы рейхсвера. Но и в военно-морских силах приходилось сталкиваться с теми же проблемами, и здесь точно так же культивировали старые традиции — традиции кайзеровского флота, точно так же нарушали запрет участвовать в политической деятельности, устанавливали связи с правыми организациями и тайно проводили разного рода «подготовительные шаги», то есть мероприятия, запрещенные Версальским договором.

Капповский путч, в котором флотское командование и сам начальник Управления военно-морских сил адмирал фон Трота играли руководящую роль, на первых порах тяжело сказался на состоянии флота. На большинстве боевых кораблей командование перешло к мичманам и унтер-офицерам, весь кадровый офицерский корпус флота в течение некоторого времени был фактически отстранен от службы; лишь постепенно, к концу 1920 года, порядок на флоте был восстановлен и кадровые морские офицеры вновь взяли командование в свои руки. Отряды фрейкора, в первую очередь морские бригады Эрхардта и Левенфельда, до поры до времени предоставили флот самому себе, но зато развернули экстремистскую политическую кампанию в стране. Таким образом, дух и традиции кайзеровского флота возродились прежде всего на суше — их носители ставили своей задачей устранить «внутреннего врага» и подготовить установление «такого порядка», который соответствовал бы интересам офицерской касты старого флота. Организации, возникшие из бывших морских отрядов фрейкора, были в первых рядах врагов республики. Несмотря на то что военно-морские союзы были объявлены политическими организациями, они продолжали поддерживать и расширять свои связи с флотом. Немудрено, что и в военно-морских силах постепенно участились «чрезвычайные происшествия».

В 1926 году в центре внимания немецкой общественности находился фильм известного советского режиссера Эйзенштейна «Броненосец "Потемкин"». Этот фильм о восстании в царском Черноморском флоте в 1905 году, сразу же после поражения России в Русско-японской войне бросил в дрожь наше флотское офицерство, и прежде всего потому, что живо напомнил ему о восстании 1918 года в кайзеровском флоте. Полемика по поводу допущения фильма на экраны страны, получившая широкое отражение в печати всех направлений, была, пожалуй, почти так же интересна, как и сам фильм. Вначале киноцензура запретила «Броненосец "Потемкин"» как фильм, «угрожающий общественному спокойствию и безопасности». Однако после многочисленных протестов против этого запрета Главное управление по цензуре фильмов разрешило демонстрацию «Броненосца "Потемкин"», обосновав это решение тем, что «фильм, посвященный одному конкретному историческому событию, не может представить угрозу общественному спокойствию и безопасности».

Отдел Шлейхера настаивал на запрещении фильма; представлять точку зрения отдела было поручено капитану Риттеру фон Шпеку. Впрочем, сам Шлейхер вначале был против запрета. Он считал, что это лишь наделает шуму и в итоге интерес к фильму еще более возрастет. Но после того как начальник Управления военно-морских сил адмирал Ценкер обратился по этому вопросу непосредственно к министру рейхсвера, демонстрация фильма была все же на первых порах запрещена.

Тотчас после отмены запрета и выхода фильма на экраны правая печать, особенно газеты Гугенберга, и прежде всего «Берлинер локальанцейгер». повела против него кампанию. Правительство земли Пруссия, ссылаясь на то, что «Броненосец "Потемкин"» допущен Главным управлением по цензуре фильмов, разрешило его демонстрацию. Верховный прокурор отказался опротестовать это решение. В конце концов по настоянию земельных правительств Вюртемберга, Баварии, Тюрингии и Гессена Главное управление киноцензуры вынуждено было вновь рассмотреть вопрос о допущении фильма. Наиболее убедительным аргументом сторонников разрешения «Броненосца "Потемкин"» было то обстоятельство, что демонстрация этого фильма ни в коей мере не привела к «нарушению общественного спокойствия и безопасности», хотя к тому времени его посмотрели уже миллионы людей на тысячах сеансов во всех концах страны.

В отсутствие Гесслера начальник Управления сухопутных сил фон Сект и начальник Управления военно-морских сил Ценкер издали совместный приказ, запрещающий военнослужащим просмотр этого фильма. Тем самым они, как говорится, «сохранили лицо», но в то же время сделали фильму наилучшую рекламу. Этот приказ свидетельствовал о том, что его авторы боялись исторической правды, в данном случае правды о русской революции 1905 года, которая могла бы послужить примером для подражания. Они стремились исключить всякую возможность сравнения царского флота с кайзеровским, восстания на «Потемкине» с восстанием 1918 года в немецком флоте. Вообще, по мнению Управления военно-морских сил, фильм мешал предать забвению всю историю проигранной мировой войны и не способствовал повышению боевой готовности.

В Киле существовал «Императорский яхт-клуб» — частная организация, в которой легально состояли и кадровые военнослужащие флота и служащие ведомств и учреждений республики. Однако уже по одному лишь названию клуба нетрудно было себе представить, что на собраниях его членов произносили монархические речи, провозглашали здравицы в честь отрекшегося кайзера, клялись в верности и любви «царствующему дому». Примечательно, что такое положение длилось не один год, не вызывая никаких возражений у флотского начальства. Когда общественность узнала об этом, министр рейхсвера Тренер потребовал от «Императорского яхт-клуба» изменить название, заявив, что в противном случае кадровые морские офицеры должны будут выйти из клуба.

Надо сказать, что в отличие от Управления сухопутных сил, где после чрезвычайного положения 1923–1924 годов по крайней мере старались довести до минимума число «чрезвычайных происшествий» и по возможности не вызывать нареканий со стороны общественности, на флоте ничего не изменилось. Здесь даже не пытались предпринять что-либо в этом направлении. Только после распространения компетенции отдела Шлейхера на все вооруженные силы удалось усилить влияние министра рейхсвера в военно-морском флоте. Но влияние это само по себе давно уже приобрело сомнительную ценность, во-первых, в силу той обстановки, которая складывалась и в сухопутных силах, а во-вторых, ввиду неспособности министра рейхсвера Гесслера проводить в жизнь принятые решения. Гесслер вообще считал, что заставить военнослужащих старой армии, то есть прежде всего бывших офицеров, служить республике можно лишь силой убеждения. При этом он был против воскрешения в каком-либо варианте «патриотического преподавания», полностью скомпрометировавшего себя в годы мировой войны, и полагал, что надо терпеливо убеждать этих людей в необходимости сознательно отнестись к республике в соответствии с государственными интересами. Любое принуждение, по утверждению Гесслера, явилось бы здесь не чем иным, как проявлением милитаризма, столь решительно осужденного. В приказах, изданных Гесслером, речь шла главным образом о том, что запрещалось военнослужащим. Но в рейхстаге он выступал в защиту нарушителей этих приказов. Если же, считаясь с общественным мнением, Гесслер в отдельных случаях и принимал против них какие-то меры, то при этом он всегда старался, чтобы «и волки были сыты, и овцы целы». В войсках и штабах соответственно относились к этим «принятым мерам»: «Вы, наверху, вынуждены так поступать по политическим соображениям. Поэтому нам приходится делать на свой страх и риск то, что мы считаем нужным и правильным и что, в общем, соответствует и планам самого Министерства рейхсвера». В таком духе неоднократно высказывался, например, начальник разведотдела штаба II военного округа (Штеттин) капитан (впоследствии майор) граф Брокдорф-Алефельдт, поддерживавший особенно тесный контакт с нашим отделом.

Постоянным камнем преткновения для рейхсвера был в этой связи праздник в честь конституции, который отмечался ежегодно 11 августа, в годовщину дня подписания в 1919 году веймарской конституции президентом Эбертом. Как правило, рейхсвер обязан был принимать участие в этих торжествах, регламентация которых, понятно, от него не зависела. Министерство рейхсвера настаивало на том, чтобы праздник этот «не принимал характера политической демонстрации».

Торжества проводились обычно гражданскими властями, которые привлекали к участию в нем и союз «Рейхсбаннер». Естественно, что в речах, произносимых в этот день, затрагивались и вопросы текущей политики. Это шло вразрез с установками относительно «надпартийности» рейхсвера. По этому поводу командиры частей нередко обращались с жалобами в министерство. Немудрено, что здесь командиры проявляли куда больше активности, чем по поводу праздников традиционных союзов.

Мне самому вместе с подполковником фон Бредовом довелось в качестве представителя Министерства рейхсвера в 1929 и 1930 годах принимать участие в торжественных собраниях по случаю Дня конституции, проходивших в «Опере Кролля» в Берлине. В 1929 году с докладом на торжественном собрании выступал социал-демократ Давид. Он назвал веймарскую конституцию «самой свободной в мире конституцией».

Но, работая в отделе Шлейхера, я на опыте убедился, куда вела подобная «свобода». Серьезным пороком «самой свободной в мире конституции» было то, что она предоставляла врагам республики такие же, если не большие, права, как и ее сторонникам. И враги республики воспользовались этим в полной мере. Именно это и побудило Гитлера в 1930 году во время лейпцигского процесса по делу офицеров ульмского гарнизона взывать к законности и под присягой поклясться в том, что он не намерен захватить власть силой, а хочет прийти к ней законным путем.