Я нашел подлинную родину. Записки немецкого генерала

Поддержание «боевых традиций»

Поддержание боевых традиций кайзеровской армии всегда считалось особо важной задачей рейхсвера. Вскоре же после образования рейхсвера в 1921 году были изданы соответствующие основополагающие распоряжения по этому вопросу. Поддержание традиций определенных частей и подразделений кайзеровских сухопутных сил, принимавших участие в Первой мировой войне, было возложено на определенные роты и батальоны рейхсвера. Во многих казармах были оборудованы специальные «комнаты боевых традиций».

Некоторые традиционные союзы бывших войсковых частей образовались еще до 1921 года. По мере того как на поддержание традиций в германской армии обращалось все больше внимания, союзы все более разрастались. Председателями их являлись бывшие офицеры, нередко генералы из той или другой войсковой части старой армии, а иногда бывшие командиры частей. Первое время задачей традиционных союзов была работа среди бывших офицеров, резервистов, унтер-офицеров и солдат, совместно участвовавших в боях, установление связи между ними независимо от происхождения, мировоззрения и политических взглядов. Таким образом, союзы должны были содействовать преодолению внутриполитических противоречий в духе дальнейшего развития идеи обороны Германии. Вместе с тем они являлись наиболее активной частью так называемого национального движения. Согласно § 36 закона об организации вооруженных сил, традиционные союзы считались неполитическими союзами. Поэтому военнослужащие рейхсвера могли вступать в них. Традиционные союзы были объединены в германский имперский солдатский союз «Кифхойзер», который также считался неполитическим союзом, поскольку он наряду с поддержанием духа товарищества между бывшими солдатами и офицерами всех рангов занимался благотворительностью и вопросами обеспечения бывших военнослужащих. Сеть традиционных союзов была развернута по всей Германии. Их руководство, как правило, размещалось в тех гарнизонных городах, где были расположены воинские части рейхсвера, на которые было возложено поддержание традиций той или иной части старой армии. Однако они были в таких городах, где гарнизонов вообще не было. Широко разветвленные, в известной мере зависевшие от районов укомплектования бывших войсковых частей, союзы имели свои местные отделения, проводившие регулярно работу среди бывших военнослужащих. Уже с 1921 года, преимущественно в летнее время, союзы начали устраивать многолюдные встречи главным образом по поводу открытия памятников павшим, а также в связи с так называемыми военными поверками и другими торжественными днями.

Молодые германские вооруженные силы должны были воспитываться на боевых традициях прошлого, главным образом Первой мировой войны. Нет никакого сомнения, что традиции, связь с прошлым могут быть действенным стимулом и даже давать образцы для успешного решения современных задач. При этом главный вопрос состоит, конечно, в том, в каком направлении ведется поддержание традиций, кому оно служит.

Цель официальных кругов заключалась в том, чтобы способствовать распространению реваншистских настроений. Какое значение придавали поддержанию боевых традиций в рейхсвере, например, члены Немецкой национальной партии, видно из выступления депутата рейхстага Фрейтага-Лорингхофена в одном из берлинских предместий в годовщину основания Германского рейха 18 января 1927 года:

«Наши отцы оставили нам большее наследство. Теперь это наследство промотали. Мы должны приложить все силы, чтобы вернуть его. Это должно стать стремлением каждого немца. Тогда наступит день, когда весь народ подымется и обратится с призывом ко Всевышнему: "Господи, освободи нас!" И тогда мы вырвем кресты из могил наших павших и переделаем их на мечи…»

Сборов традиционного союза вюртембергских саперов в Ульме я лично не посещал. А бывший немецкий саперный отряд в Турции не имел своего союза, так как состоял из военнослужащих различных саперных батальонов. Проводились ли встречи бывших военнослужащих гвардейского резервного саперного полка, в котором я служил в 1918 году, я не знал. Но с отдельными офицерами, унтер-офицерами и солдатами этого полка я переписывался в течение многих лет.

Нередко мероприятия традиционных союзов, особенно открытие памятников павшим, сопровождались церковной службой. Большие торжества такого рода обычно устраивались так, что в субботу в месте расположения воинских частей рейхсвера — носителей традиций старой армии проводились массовые товарищеские встречи, большей частью с обильным возлиянием. В воскресенье же организовывались официальные празднества, заканчивавшиеся церемониальным маршем. Традиционные войсковые части рейхсвера высылали на праздник роту почетного караула. При этом выносились старые полковые знамена.

В связи с тем, что на таких празднествах допускались политические выпады, министр рейхсвера приказал, чтобы рота почетного караула высылалась лишь в том случае, если устроители праздника представят письменное обязательство, гарантирующее «неполитический ход событий», хотя все мероприятия подобного рода сами по себе носили исключительно политический характер. Позднее стали требовать также, чтобы торжественные речи предварительно представлялись для ознакомления. Это относилось, однако, только к речам, которые произносились на официальной церемонии. Во время «товарищеских встреч» речи произносились чаще всего без подготовки и, конечно, не могли подвергаться проверке, хотя эти речи и отличались шовинистическим и антиреспубликанским содержанием. Впрочем, командиры традиционных войсковых частей также обязаны были обеспечивать «неполитический ход событий». Однако большей частью они и не думали об этом, так как либо не имели достаточной смелости, чтобы в присутствии бывшего генерала или старшего начальника потребовать «неполитического хода событий», либо не принимали всерьез содержавшиеся в речах политические выпады, а то и сами тайно симпатизировали антиреспубликанским настроениям.

Крупный скандал произошел 11 октября 1925 года в Берлине в связи с освящением памятника павшим воинам бывшего гвардейского полка императрицы Августы, на цоколе которого была выбита надпись: «Из наших останков да воспрянет мститель!» Торжественную речь произнес бывший генерал Сикст фон Арним, во время войны командовавший армией на Западном фронте. Он заявил, что кайзер поручил ему освятить этот памятник.

— Мы вспоминаем его с благоговейной благодарностью и нерушимой верностью и мысленно с ним, как и он с нами.

Затем Сикст фон Арним приветствовал прибывших на торжество принца Оскара Прусского, представителей органов власти и рейхсвера, «относительно которого мы уверены, что он одухотворен теми же идеями, что и старая армия». Затем генерал воскликнул:

— Высший закон для всех нас — выполнение долга верности военным уставам и присяге, которую мы принесли его величеству!

Эта речь вызвала ожесточенные нападки левых берлинских газет. СДПГ внесла в рейхстаг запрос, на который Гесслер 3 марта 1926 года дал следующее заверение:

«На всякое участие в открытии памятника необходимо разрешение министра. Министр дает такое разрешение только в том случае, если устроители письменно обязуются, что будет обеспечено достойное и неполитическое проведение торжества. Не в моих правилах прочитывать речь старого, заслуженного генерала до того, как он произнесет ее. События при открытии памятника августинцам побуждают меня, однако, теперь к тому, чтобы во всех случаях, когда у меня могут возникнуть сомнения, речи предварительно представлялись мне для прочтения. Лишь в этом случае я буду в состоянии нести за них политическую ответственность».

Я хорошо помню также, что Шлейхер в свойственной ему саркастической манере заметил по поводу речи Сикста фон Арнима:

— Эти старые генералы забывают, на каком свете они живут. Получился, конечно, дикий промах. Но, в общем-то, мы движемся вперед. — И, обратившись к капитану Риттеру фон Шпеку, он сказал: — Сикст фон Арним по крайней мере не угрожал объявить войну Франции, как это сделал несколько лет назад один из ваших баварских земляков.

Об ораторских подвигах моего баварского земляка, на которого намекал Шлейхер, я слышал еще в 1922 году на осенних маневрах в учебном лагере Графенвер от моего школьного товарища обер-лейтенанта Адльхоха. Речь шла о командире учебного батальона 21-го (баварского) пехотного полка в Эрлангене подполковнике Глассере. На полковом празднике в Эрлангене летом 1922 года он заявил, что уже через несколько дней французы будут выброшены из Пфальца и он надеется, что участники праздника снова будут праздновать его вместе с ним. После этого оркестр рейхсвера заиграл «Мы Францию победно разобьем…». Это было в 1922 году в Баварии!

Весьма многозначительным был тот факт, что никто из офицеров рейхсвера из министерства, из III военного округа и из традиционной войсковой части, присутствовавших на торжестве освящения памятника августинцам, не доложил о случившемся, чтобы по крайней мере хоть постфактум призвать оратора к порядку. Еще печальнее было то, что Сикст фон Арним в качестве странствующего оратора держал ту же речь тридцать или сорок раз на полковых праздниках и ни разу офицеры рейхсвера не воспрепятствовали ему.

Впрочем, это и не удивительно, если учесть, что служившие в рейхсвере офицеры Генерального штаба сами были замешаны в подобных делах. К традиционным союзам в числе других принадлежало Общество Шлиффена, представлявшее собой союз Генерального штаба кайзеровского периода. Председателем союза являлся бывший генерал-фельдмаршал фон Маккензен. В союз, который обычно проводил свои ежегодные собрания в конце февраля, входили и офицеры Генерального штаба, служившие в рейхсвере. Много лет подряд на собраниях общества в присутствии офицеров рейхсвера председатель провозглашал тост в честь кайзера. Лишь в 1930 году это чествование кайзера привело к тому, что президент Гинденбург по соображениям престижа несколько раз отказался участвовать в собраниях общества, а министр рейхсвера Тренер заявил, что кадровые офицеры рейхсвера лишь в том случае будут участвовать в собраниях, если там не будут произносить здравицу в честь кайзера. Поэтому от здравицы отказались, хотя политические взгляды членов общества не изменились. По сути дела, формально отказались от вызывающей церемонии, но не изменили точки зрения на войну 1914–1918 годов.

В 1925 году проводились сотни и сотни традиционных сборищ. Нападки на республику стали реже, но, скорее всего — как это было в случае с памятником августинцам, — не все антиреспубликанские выступления становились известны. Министерство рейхсвера, наученное горьким опытом, позаботилось о том, чтобы предотвратить протесты левых партий и пацифистских кругов, и, учитывая политическую обстановку, готово было служить «доброму делу».

«Доброму делу» на свой манер хотели служить и руководящие группы традиционных союзов. Только зачастую они делали это менее искусно. Их ораторы подчас бывали слишком откровенны. В официальных речах, представленных в Министерство рейхсвера, они были сдержанны. Зато во время неофициальной части таких мероприятий, за кружкой пива или стаканом вина, они давали волю своим чувствам. Многие члены традиционных союзов, главным образом бывшие офицеры, принадлежали к правым партиям, а чаще всего — к военным союзам или, как показали мюнхенские события, в большинстве своем были заодно с нацистами.

Беседуя как-то в 1929 году со своими сотрудниками, Шлейхер обронил такую фразу:

— От этих постоянных нападок на традиционные союзы мы избавимся только тогда, когда последний генерал старой армии окажется в Валгалле.

Что большинству этих старых господ было трудно переучиваться, это, быть может, объяснимо, но что они, находясь в весьма тесных отношениях с рейхсвером, свободно пропагандировали свои личные взгляды — это уже принципиальный вопрос, тесно связанный с будущим развитием Германии.

В каждой траурной речи в той или иной форме была заключена мысль: «Герои войны пали не напрасно». Слова красивые. Однако вопрос заключался в том, какие выводы будут сделаны из этих слов. Те выводы, какие, например, сделал из них генерал Сикст фон Арним, были для Германии роковыми. Ведь клятва верности бывшему Верховному главе государства, признание прежних военных уставов и присяги — все это было не чем иным, как призывом не соглашаться с поражением 1918 года. И то, что ораторы на сборах традиционных союзов, на открытии памятников и т. д. говорили на старый лад, это, конечно, становилось известно всей стране, ибо каждый город и почти любая деревня старались соорудить памятник своим павшим воинам. Сохранять память о павших на войне и чтить их — это может быть благородным делом. Вопрос заключается в том, какой смысл будет придан этому, какие речи будут при этом произноситься.

Однажды я видел в маленькой деревенской церкви почти примитивный, но весьма впечатляющий памятник павшим, высеченный из камня. Он представлял собой склонившегося в скорби солдата, а выведенная внизу надпись гласила: «Напрасны жертвы, напрасна смерть. О Господи, помоги нам выйти из рабства и нужды!» Эта фраза может быть воспринята либо как выражение миролюбивого желания ликвидировать последствия войны, либо как молитвенное обращение к Богу с просьбой помочь одержать победу в будущей войне.

Почти не было случаев, чтобы на сборах были сделаны выводы о необходимости всеми силами бороться против новой войны. Правда, именитые художники создавали антивоенные картины и скульптуры. Однако их произведения во многих случаях отклонялись как пораженческие, пацифистские, а иногда даже как «большевистская культура». Вспоминается церемония освящения памятников в соборах Гюстрова и Магдебурга в 1929 году. Памятники эти были созданы Эрнстом Барлахом. Первый из них представлял собой выполненную в бронзе мощную парящую фигуру со скрещенными на груди руками и угасшим взором. Это символическое произведение было задумано как предостережение будущим поколениям. Вырезанный из дерева памятник в Магдебурге почти натуралистически изображал страшную военную действительность. Он представлял собой группу из трех неподвижно застывших солдат с подавленным выражением на лицах, как будто они спрашивают о смысле войны и в то же время воспринимают ее ужасы как неотвратимую судьбу. Внизу у их ног — три фигуры, в середине — смерть с каской на черепе, по одну сторону от нее — старик с противогазом на груди, в ужасе закрывший глаза и обхвативший голову руками, по другую — женщина с прикрытым лицом и сжатыми на груди кулаками. В то время эти памятники вызвали ожесточенные споры. Даже те, кто признавал высокие художественные качества этих памятников, считали, что они ослабляют волю к защите отечества и являются пораженческими. В нацистские времена памятники были уничтожены, а Барлаха объявили представителем «выродившегося искусства».

В соответствии с боевыми традициями никто не задумывался о павших солдатах, воевавших против Германии. Да это и противоречило традициям прусско-германской армии. Клич «Герои войны пали не напрасно» имел своим назначением перечеркнуть результаты войны 1914–1918 годов и подготовить реванш.

Воспитание традиций в военно-морском флоте в соответствии с его спецификой было организовано иначе, чем в сухопутных войсках. Здесь их главными носителями были флотские союзы. Офицеры объединились в Скагерракское общество. Подробности деятельности этого общества мне не известны. «Сенсацией» года неизменно являлся так называемый Скагерракский бал — самый большой зимний бал в Берлине. В 1930 году я сказал старшему морскому офицеру в Военно-политическом отделе министерства фрегатен-капитану Геттингу, что название «Скагерракский бал», в сущности, чудовищно, хотя оно и вошло в обиход. Какое бы произвело впечатление, если бы сухопутные войска основали Верденское общество, ежегодно устраивали «Верденский бал» и танцы в память погибших в битве под Верденом? Геттинг отнесся к моему замечанию спокойно и сказал, что нельзя сравнивать сухопутные войска и флот и что к названию «Скагерракское общество» давно привыкли.

Скагеррак был единственным крупным морским сражением во время Первой мировой войны. Битва при Скагерраке играла особую роль в развитии традиций военно-морского флота. В память о ней ежегодно в конце мая перед Министерством рейхсвера производился развод морского караула. С празднованием дня битвы при Скагерраке отождествляли все морские бои с 1914-го по 1918 год. Правда, оценка битвы при Скагерраке даже в кругах самих моряков была различной. Англичане, как и немцы, считали это сражение своей победой. В действительности же в сражении у Скагеррака не было победителя, но утверждали, что английские потери были выше германских. Бесспорным, однако, было то, что эта битва не улучшила стратегического положения Германии. По свидетельству Тирпица, это, в конечном итоге, объяснялось тем, что германский флот был намного слабее английского, а также не выгодной для Германии обстановкой. Под «обстановкой» Тирпиц понимал стратегическое положение на море. Я не хотел бы вдаваться в детали морской стратегии, для этого у меня нет необходимых знаний. Однако утверждение Тирпица имеет значение не только как доказательство бессмысленности осуществлявшегося перед войной соревнования в морских вооружениях с Англией, но и в связи с тем фактом, что германский флот был блокирован англичанами. В результате провалилась запланированная на конец октября 1918 года операция, имевшая цель облегчить положение немецкой армии, которая вела на Западном фронте тяжелые бои. Замысел немецкого командования предусматривал выход флота в Канал, что было бы лишь частным эпизодом и к тому же привело бы к неизбежной гибели большей части германского флота. О повороте военного счастья в пользу Германии тогда, следовательно, уже не могло быть и речи.

Я потому, хоть и кратко, касаюсь германского флота, что и его действия во время войны определялись противоречиями, грубым нежеланием командования считаться с фактическим положением Германии на море. В 1914–1918 годах флоту ставились задачи, которые он не в силах был выполнить, учитывая английское превосходство в морских силах, а также из-за стратегического положения Германии на море. Точно так же обостряло дело с подводной войной, которую вел германский военно-морской флот и которая не достигла своей цели. В основе этих провалов, по-видимому, были разные причины. Это явствует даже из спора флотских специалистов. Одни утверждали, что подводную войну следовало начать лишь в 1916 году, чтобы не только располагать большим количеством подводных лодок и добиться больших результатов, но и оттянуть неизбежные политические последствия подводной войны. Другие считали, что подводная война началась слишком поздно. Во всяком случае, факт остается фактом, что это тогдашнее «чудо-оружие» не дало ожидавшегося эффекта, хотя кое-кто в Англии утверждает обратное — главным образом для того, чтобы задним числом подчеркнуть успехи английского флота во время войны.

При поддержании традиций лица, «воодушевленные прошлым», то и дело ставили вопрос о реставрации монархии, что крайне вредило авторитету Германии.

Шлейхер относился к этой проблеме очень сдержанно и нередко критиковал неуклюжие вылазки монархистов. Одной из таких вылазок было в 1925 году письмо германского кронпринца к президенту Гинденбургу. Кронпринц протестовал против проводившегося Коммунистической и Социал-демократической партиями Германии всенародного опроса по поводу материального возмещения германским князьям и пугал, что этот опрос может вообще привести к ликвидации частной собственности в Германии. Гинденбург передал это письмо комитету Лебелля, который был создан в свое время с целью подготовить избрание фельдмаршала президентом. Таким образом, письмо было предано гласности. Шлейхер говорил, что Гинденбург сделал это, послушавшись дурного совета. При всем этом Шлейхер был дружен с прусским кронпринцем, вместе с которым он учился в кадетском корпусе. Шлейхер часто подчеркивал, что советовал кронпринцу не принимать участие в политической жизни.

«Это же чушь — думать теперь о восстановлении монархии, — говорил Шлейхер. — Вопрос совершенно не актуален».

Впрочем, правительство Штреземана в 1923 году разрешило германскому кронпринцу вернуться из Вирингена (Голландия), где он находился с ноября 1918 года, в Германию на том основании, что он может пользоваться теми же правами, что и другие граждане республики. Кронпринц вдосталь использовал эти права. Он неизменно присутствовал на сборищах традиционных союзов, вступил в «Стальной шлем», а в 1932 году на выборах президента даже подписал обращение, призывавшее голосовать не за Гинденбурга, а за Гитлера.

Монархических взглядов придерживались главным образом члены Немецкой национальной партии, которые и в рейхстаге и в печати непрерывно ратовали за реставрацию. Монархические настроения и надежды на восстановление монархии были распространены среди старослужащих офицеров рейхсвера, особенно в Восточной Германии. Хотя опасности монархического путча не было, но подобные настроения весьма подрывали авторитет государства.

Поддержание боевых традиций кайзеровской армии было, в сущности, делом высокой политики, оно затрагивало самым существенным образом внутреннюю и внешнюю политику государства, и от него зависело, будет ли Германия признана достойной международного доверия. Из-за этого очевидного факта Министерство рейхсвера всячески старалось избегать «промахов», которые могли бы повлечь за собой неприятные суждения о внешней и внутренней политике страны. Главный аргумент при этом был следующий: рейхсвер не может быть морально устойчивым, если не использовать боевые традиции старой армии.

Подобные аргументы не вызывали отпора, хотя ясно, что боевые действия не являются изолированными, оторванными от смысла и целей войны. Воинские добродетели, готовность пожертвовать жизнью во имя долга, фронтовое товарищество, взаимная выручка в беде и в бою — все это обретает свою непреходящую ценность, высокий этический смысл и становится примером, достойным подражания, лишь в том случае, если они служат мирным интересам немецкого народа, а не осуществлению захватнических планов руководящей верхушки, одержимой идеей мирового господства.

Первая мировая война 1914–1918 годов во всей ее сложности отнюдь не являлась тогда предметом критического обсуждения. Никто не вспоминал о том, что кайзер, не считаясь с истиной, в начале войны торжественно заявил: «Нами движет не жажда завоеваний», — хотя тогдашние господствующие круги уже выдвинули далеко идущие планы аннексий на Западе и на Востоке. Никто не говорил и о пресловутом мифе «об ударе кинжалом в спину», который в первую очередь использовали нацисты в своей разнузданной клеветнической кампании против Веймарской республики и против соседей Германии. Культивируя военные традиции и пропагандируя идею обороны Германии, рейхсвер сознательно разжигал крайний национализм.