Я - первый

38

— Квартиру? Сэм… Мне домой нужно, я сейчас такси вызову и уеду. Благодаря твоему волшебному крему уже практически ничего не видно. И мои же наверное волнуются. — пытаюсь говорить ровно и убедительно, что-то мне подсказывает, что ему это не очень понравится, — И Артур, мне надо поговорить с ним.

— Я уже поговорил, — спокойно бросает отпивая кофе.

— Что? — мой же чай чуть носом идёт. Я начинаю кашлять, громко, со слезами, как полагается. Леди.

Сэм испугавшись бросается ко мне, и убедившись что всё нормально, дышу, берёт за талию и садит на стол рядом с подносом. Заглядывает в глаза, что мороз по коже пробегает.

— Леон! Я ничего ему не сказал… Пока. — специально паузу выдерживает, — Но он начал нагнетать обстановку, понимаешь? — говорит тихо, доходчиво и почти в губы, так что чувствую его горькое кофейное дыхание. — Я сказал, что мы встретились в аэропорту, и я тебя подвёз домой. — обрывается, — И да, кстати! Телефон! Нужно купить еще и его.

— Сэм…Боже… что я натворила… На меня как будто-то цунами находит. Вот только сейчас, в этот момент, до меня доходит что, то что я натворила — полный пиздец. Я думала только о себе и руководствовалась своими желаниями, но совсем не подумала о Элизабет и Джеке, который тоже пострадают от моего легкомыслия и вообще от меня. Они всё время так добры ко мне были, а я семью их разбиваю… с обеими сыновьями сплю. Да они же поубивают друг друга. Говорить никогда не будут! Всю жизнь им испортила. Они же мирят их, пытаются найти точку касания, а я только хуже делаю: усугубила и накалила всё между ними до предела. Им сейчас о Роуз думать надо, а не как сыновей между собой разнимать.

— Нам не надо было, Боже…я ужасная… — рукой рот закрываю в ужасе от реальности, в которую нас завела, желанием окутанная. — Прости меня. Я все испортила. А родители твои… ваши… что же я наделала, — собираю в кучу распавшееся "платье" и держу его в кулаке на груди, что бы закрыть душу, сердце, будто это поможет вернуть всё на круги своя. Слишком хорошо здесь, сидеть с ним вот так, завтракать, смеяться, когда еще вчера другого целовала…

— Стой! — басит он, и руками в охапку сгребает, так что не пошевелится. Только пульс как у зайца, пытается разбить мое сердце на куски. — Ты никуда не пойдешь! — я отодвигаюсь назад, прикоснусь к нему и снова буду умирать, но его бедра посредине моих ног уже в стол упираются, так близко он.

— Всё, что я вчера сказал всё так и останется. Я не дам тебя в обиду! Ни брату, ни Элизабет с Джеком, никому! Слышишь? — в лоб мой своим упирается, в губы шепчет, глазами поедая, — Мы со всем разберемся, если позволишь, я могу сделать это сам.

Бог мой, только не это, не сам, хочу возразить, но он прерывает:

— Просто будь со мной! Умоляю! — выдыхает мне в рот, всё так же лбом удерживая. — Останься со мной. — умоляет.

— Сэм, я… — смотрю на него и не вижу почти, слезы как пелена на глазах. Не могу понять откуда, откуда в нём столько веры, любви. Любви к такой как я? Недостойной. Неужели не думает, что после всего, могу так же и с ним поступить? Бросить, убежать, уйти к другому. Неужели готов вот так за меня от всех родных отойти, ради меня?!

Его рука накрывает мой зажатый кулак, сжимает его и пальцы сами, дрогнув, отпускают белую плотную ткань. Оно тихо спускается по плечам, груди и белым облаком оседает на пол, оставляя меня полностью обнаженной, беззащитной. Его взгляд тут же опускается, на грудь, живот, черные волосы задевают и щекочут мое лицо, и я втягиваю их аромат. Сума схожу, как нравится в нём всё.

Сэм выдыхая обвивает мою талию одной рукой, а второй отодвигает поднос. Такой большой, горячий, принципиальный, но в то же время: нежный, внимательный, ласковый и дико жаждущий ласк и любви. А я не могу не дать ему это, он смотрит так, я чувствую как он трепещет надо мной, как желает меня. Он ждал, наблюдал в стороне, пока я решусь, пока выберу его.

Тело хорошо помнит его ночные ласки, прикосновения, поцелуи и его движения внутри, оно тоже хочет повторения. Как и я вся. Чувствует меня, вдыхает, целует, робко и быстро, убедится что с ним, снова удостоверится.

Снова к чертям все летит. Догоняю его отстранившиеся губы, хватаю за нижнюю пухлую губу и зубами тяну поддаваясь вперед, к нему. Одним движением на краю стола оказываюсь и широко ноги развожу, упираясь тем, где всё горит, в его эрекцию. Горячая рука на талии подрагивает и сильнее сжимает.

— Ну как я могу вот так просто тебя отпустить? — шепчет он и сильнее целует, язык в меня свой запускает. Отвечаю. Целую, кусаю, сосу. Упиваюсь.

— Не отпускай! — еще тише шепчу я в ухо. — Пожалуйста! — слезы наконец-то находят выход и текут по щекам, но он подбирает их и с собой уносит.

Спускаю ногами его штаны, хочу чувствовать максимально. Обвиваю красивую загорелую спину ногами, и он входит меня, сразу весь, до упора. Держать рот закрытыми никак не получается, стон вырывается в меня с той же прогрессией с которой он вколачивается, неистово и жадно, трахает меня на обеденном столе отеля. Сумасшедшие, не иначе. Как в последний раз, каждый наш секс всегда на грани какой-то, обнимаем и сжимаем, кусаем и целуем. Здесь не нужны слова, наши тела говорят за нас, как мы нуждаемся в друг друге. Дикари, дорвавшиеся до пищи, не иначе. Но я то знаю, знаю, что в последний раз отдаюсь ему и беру, потому и хочу сполна насладиться, что бы запомнить это сумасшествие, пожар между нами. А потом, проживая жизнь, долго-долго вспоминать, что был в моей жизни тот, кто разжег огонь во мне такой силы, способный погубить всё вокруг. И нас самих. Слишком большие жертвы, слишком много боли. Надо бежать, нет меня — нет проблем. А такие качели, они всегда будут со мной, никуда от них не скроюсь.