Я Распутин. Книга третья

Глава 17

Мария Федоровна явилась встречать нас лично — на пристани стояла ее карета в сопровождении эскорта датских драгун. Я так понимаю, что и король бы сам примчался поздравить с такой плюхой ненавистным германцам, но дипломатический политес, то-се, вот только эскорт и выделил. Нас в царскую карету со всем вежеством господа морские офицеры и передали — им-то на этой дребезжащей скорлупке привычно, а нас крепко укачало, да так, что колыхания экипажа мы воспринимали как плавное движение.

Король Фредерик за нумером восемь, родной брат Дагмары, за ограничения протокола отыгрался на обеде — частным порядком, разумеется. Высочайшие особы, все, как на подбор, Глюксбурги, Петр Аркадьич и аз, многогрешный. И вилок у каждого куверта штук по восемь. Ладно, Юрий Алексеевич Гагарин у британской королевы на приеме не сплоховал, и мы в грязь лицом не ударим. Слева направо, сначала небольшие для закуски, потом большие для основных блюд, всякие щипцы для устриц — даже не трогаем. Тут опыт нужен.

Темой для разговора служил очередной мой эпический перелет, вернее, его последствия — вся Европа снова восхищалась «монахом-авиатором», а ехидные газетчики через строчку совали шпильки Вильгельму. Особенно усердствовали французы с англичанами, им-то любое охлаждение между Россией и Германией только в плюс.

Пока обедали, да политесы разводили, прилетело без малого полсотни телеграмм — из Питера, Берлина, от англичан — член палаты общин Рэндольф Скримджур и само собой Уинстон Черчилль. Сеген с Вуазеном вообще из штанов выпрыгивали — второй перелет, заказы на планеры и движки… Порадовал и Кристиан Фергюссон — народ снова за распутинским мерчем кинулся, пошли новые заказы самолетов, бабки рекой, но пенял, что экспромтом, с подготовкой можно выжать куда больше.

— А что Извольский сообщает? — спросил я у Столыпина после обеда, когда мы уселись в курительной.

Петр Аркадьевич бросил мимолетный взгляд на благодушно улыбающегося Фредерика, но, видимо, решил, что секретить тут нечего, и так завтра все будет в газетах.

— Для начала, железную дорогу подозрительно быстро починили, — премьер даже крутнул ус, а мы понимающе улыбнулись.

— Затем немцы согласились на кредиты сроком на десять, пятнадцать и двадцать лет.

Йессс!!! Я чуть было не заорал и не двинул локтем вниз. Выгорело! Выгорело! Ай да Распутин, ай да сукин сын!

— По боснийскому вопросу Извольский передал наши требования отдать Сербии восточную часть Боснии, населенную сербами. Немцы поначалу взвились, но посчитали возможные плюсы и минусы и согласились. Там еще идет финальное согласование.

— И чем же господин министр их убедил? — повернулся к Столыпину король.

— Во-первых, сербы не самое лояльное к Австрийской империи население, а тут они его передают в другую страну. Во-вторых, акт аннексии из одностороннего превращается в международный и тем самым, в-третьих, Турция получает против себя не только Австрию с далекой Германией за спиной, но и Сербию с Россией.

Сербам, правда, и этого показалось мало, они возжелали получить все районы Боснии, населенные соплеменниками — а их хватало и на западе, но надо же понимать свои возможности! У них и так граница с Австрией километров четыреста, Белград австрийцы вообще из винтовок обстреливать могут, так нет, подай еще и кишку до Баня Луки! Как они эти лишние пятьсот километров оборонять будут, чем?

Нет, халява развращает. Казалось бы — перепали тебе нежданно-негаданно здоровенный кусок земли и тысяч сто населения, так сиди и радуйся, а не разевай рот на что ты никак удержать не сможешь.

Примерно так в ноте Извольского и объяснили ситуацию сербскому правительству. Верхушка во главе с королем надулась, но простой народ вышел на улицы праздновать воссоединение пусть пока с малым кусочком родины. Причем и в самой Сербии, и в Черногории, и в той части Боснии, что отходила к сербам, чем немедля воспользоались тамошние националисты и вылезли на празднование с лозунгами «Великой Сербии». Некоторые горячие головы вообще требовали всех славянских земель южнее Дуная — вот в Болгарии-то удивились!

Удивились и в Турции, но больше разобиделись и надулись, но турок-то понять можно — несмотря на тридцатилетнюю оккупацию Босния и Герцоговина де-юре османские. Так что со свободным проходом через Проливы у нас вопрос надолго закрыт. В обоих смыслах. Но кое-что из этой ситуации выжать можно и даже должно.

— Петр Аркадьевич, а вы не считаете, что нам нужно неким образом показать туркам свою решимость и недовольство их позицией, помимо дипломатических нот, бесед с послами и прочей говорильни?

— Предлагаете тамошних пашей из пулемета перестрелять? — неожиданно подъелдыкнула Мария Федоровна.

А молодец тетка, умеет в трололо.

— Полагаю, Ваше Величество, — поклонился я Дагмаре, — младотурки и без нашей помощи с этим управятся, больно резвые ребята. А вот Черноморский флот у нас, кажется, застоялся.

— Хм… Произвести демонстрацию у проливов? Так державы взбеленятся, — нахмурился премьер. — Но идея мне нравится. Разве что… да, надо организовать визиты вежливости в Румынию и Болгарию. Отряд флота во главе с флагманом, вполне, вполне.

— Пару-тройку старых миноносцев им продать, по дешевке, — дополнил я.

Столыпин поднялся, извинился перед венценосными особами и помчался вершить мировую политику — глаза горят, усы топорщатся, считай, звездный час настал, человек впервые почувствовал, что значить быть в центре внимания всей Европы.

Вскоре ушла и Мария Федоровна, а мы с нашим корольком на радостях накатили коньячку, после чего я тоже кинулся на телеграф — вершить политику финансовую. Любое обострение это же колебания на бирже, а тут такой мощный инсайд! Если Щекин и наши банковские структуры сыграют правильно, мы можем очень неплохо нажиться на левантийских бумагах.

А если еще правильно подыграть, то можно пощипать и немецкий консорциум с французским названием Societe de Chemins de Fer Ottomans d’Anatolie — это как раз та самая железная дорога Берлин-Багдад. Немецким банкам лишние деньги ни к чему, а нам пригодятся. Правда, это заденет и французов, но на бирже союзников нет.

Сколько я отбил и принял телеграмм, не помню, но машину запустил. Теперь вопрос чем себя занять — поезд у меня только завтра, дураков лететь в Англию на самолете нет, после таких приключений надо движок перебирать. Так что погрузять «Генералиссимуса Суворова» на платформу и домой, малой скоростью. До Германии два гвардейца его величества Фредерика довезут, а там Танеева примет.

Мне же развеяться бы. Нет, не так как в Париже — с кокотками и Мулен Ружем, хочется высокой культуры.

Сопровождал нас в гости к королю посол в Дании князь Кудашев. Иван Александрович вел себя, как истинный аристократ, не строил из себя буку, а внимательно и любезно меня выслушал. Несмотря на то, что был несколько выбит из колеи темпом событий — вот служишь ты в европейском захолустье, где главное событие приезд и отъезд вдовствующий русской царицы, а тут бац! свалились тебе на голову сразу Распутин и Столыпин. Что делать? Куды бечь?

Когда я на голубом глазу предложил послу побыть моим гидом по столице, он мигом согласился. Сразу все стало понятно и привычно — есть высокопоставленные визитеры, их надо занять и развлечь.

Мы взяли два экипажа — второй для охраны — отправились обозревать город. Амалиенборг — зимняя резиденция королей, в стиле Людовика XV. Замок Розенборг, старый город с ратушей и биржей… Все это мне быстро надоело, обычная старая Европа.

— Есть у вас тут есть еще интересного? — поинтересовался я у посла.

— Можно отправиться в оперу. Сегодня дают Кармен, — начал обстоятельно отвечать Кудашев. — Еще посоветую варьете…

— Нет, нет, неблагоуветливо, в Париже накушался — прервал я Ивана Александровича. Мой взгляд остановился на афишной тумбе рядом с уличным перекрестком. Среди пестрых афиш с рекламой цирка, синематографа и театров я неожиданно прочитал крупный заголовок Probleme der modernen Physik, под которым красовалась фотография усатого очкарика. Подпись под портретом гласила — Max Karl Ernst Ludwig Planck. Это что, тот самый Планк? Великий физик, изобретатель квантовой теории.

— Что там на афише? — я невежливо ткнул пальцем в сторону тумбы.

— С лекциями в Копенгаген — Кудашев прищурился, читая мелкий шрифт — Прибыл немецкий ученый, чьи взгляды перевернули наше представление об устройстве вселенной.

— Вселенная это душеспасительно. Едем, глянем на немца.

Народу в зал датской академии наук набилось битком. Люди стояли в проходах, у самой кафедры, где должен был выступать Планк толпились газетчики.

Для нас, разумеется, место мигом нашлось — все-таки личные гости короля, но не в первом ряду.

— Я конечно, переведу — посол тяжело вздохнул — Но Григорий Ефимович, вынужден предупредить, что в физических терминах я не силен.

Зал захлопал, на кафедру под вспышки фотоаппаратов зашел невысокий мужчина в хорошем твидовом костюме. Я пригляделся — вроде он, а вроде и не он. Какое-то несоответствие с фотографией на афише. Впрочем, сейчас фото в газете так внешность перевирает, не дай бог, до hi-res еще лет сто…

Лектором Планк оказался экспрессивным, много размахивал руками. Быстро чертил на доске мелом, писал формулы. Слушатели еле успевали за ученым, а вот Кудашев не успевал совсем. Я понимал с пятое на десятое, но тем не менее спокойно досидел до конца лекции, когда начался аттракцион «вопросы и ответы».

Первый же вопрос был от какого-то датского ученого с длинным именем, которому все отдельно похлопали. Толстячок в пиджаке со следами то ли мела, то ли сигарного пепла на лацканах долго о чем-то спрашивал лектора, тыкая рукой в одну из формул на доске.

— Господа! — Планк в удивлении развел руками — Я почитал Копенгаген серьезным научным городом, с большой физической школой…

Я увидел как толстячок пошел красными пятнами.

— …а тут такой простой вопрос, на который может ответить даже мой шофер.

Лектор сделал эффектный жест в зал и там поднялся усатый мужик в автомобильной куртке, из карманов которой торчали шоферские очки и перчатки. Громким, поставленным голосом он начал отвечать толстяку, тыкая уже в какие-то другие формулы на доске.

У публики вытянулись лица. Вот это афронт!

И тут я неполиткорректно заржал. На весь зал. Ко мне начали оборачиваться, Кудашев дернул меня за пиджак.

— Что вы делаете?!?

— Херрен! — громко произнес я — Дас ист Фантастиш!

Я встал, начал пробираться к «водиле».

— Херр Планк! Гиб мир битте айн аутограф! — я протянул ученому свою записную книжку и паркер для автографа — Фантастиш мистификайшн!

Тут-то до народа и дошло. Лекцию по физике читал нахватавшийся шофер Планка, а сам он сидел в зале, изображая водителя.

Поднялся хохот, шум…

— Herr Rasputin? — Планк мне улыбнулся, поставил размашистую подпись.

— Йа, йа, — пробормотал я, разглядывая вскочивший на ноги зал. И как теперь отсюда выбираться?

Фергюссон встретил, как родного — заявился прямо на причал, куда ошвартовался пароход из Дании.

Мало того, что он был хорошим парнем и надежным деловым партнером, так теперь считал себя обязанным. Я, честно говоря, даже сразу не понял, а он объяснил — папа-то его, член Палаты Общин, сынка пристроил управлять поместьем и увлечения воздухоплаванием не одобрял. А кто платит, тот и заказывает музыку и Кристиан страдал. Зажрался, не без этого — сын английского лендлорда это ныне самая верхушка «золотого» даже не «миллиарда», а «ста миллионов». А вот бизнес на имени Распутина дали Крису собственный и немалых доход, так что он с чистой душой (но под ворчание родителя) передоверил родовое имение нанятому профессионалу и занялся любимым делом.

— Как там Олимпиада?

— Все по плану, Грег, лодка куплена, моторы установлены.

— Что за лодка?

— Скоростная, постройки сэра Джона Торнкрофта, нашего знаменитого корабела, — с гордостью поведал Фергюссон.

— А соперники кто?

— Две французские лодки, две английские и еще одна такая же от Торнкрофта, на ней будет выступать его сын.

— Такая же? — подозрительно спросил я, для сынка, небось, лодочку получше сделал…

— В точности! Сэр Джон и Айзек, его сын — настоящие спортсмэны, мы разыграли лодки по жребию.

— Ну что же, пойдем, посмотрим.

В сарае на берегу Темзы на деревянных подставках стояла лодка, очень похожая на скоростные моторки моего времени, только раза в три побольше. Обшивка деревянная, из легкого дюраля тут пока не строят. Ладно, подумаем, что тут можно сделать… Я провел ладонью по борту, тут же хватанул занозу и с ругательствами выгрыз ее зубами. Они что, совсем не заглаживают поверхность? О! А это идея!

— Крис, сколько времени у нас до гонок? И какой план?

В Англию я прибыл не просто так. Надо было закрепить эффект от перелета в Данию и договориться о поставках самолетов, да и о новых инвестициях. Два авиазавода в России требовали масштабных вливаний, так почему бы не профинансировать их англичанам? Выпустим облигации, пущай лондонские воротилы покупают. Под это дело и государственных впихнем — поди, Янжул не будет против новых доходов бюджета. А англичан все это привяжет к нам почище любой Антанты. Своих должников надо холить и лелеять.

— От трех дней до недели, раньше погода не устоится. Гонка прямо напротив Саутенда, в устье Темзы, там глубины небольшие. Пять кругов между двумя поворотными точками, расстояние восемь миль..

Так, восемь на пять, да в километры… семьдесят четыре.

— А скорость?

— Двадцать узлов, сэр! — изобразил матроса-служаку Фергюссон.

— Вольно! Тогда так. Найми рабочих, чтобы отшлифовали борт и покрыли его лаком.

— Зачем?

— Трение. Шершавый борт за собой воду тащит, отделка для скольжения важна. Да, и покрасить полосами под российский флаг.

Крис хмыкнул, но в книжечку записал. А я полез внутрь. Мать твою, они на прогулку собрались? Диванчики, рундучки и хрен знает чего еще понатыкано. Да, слабо тут пока представляют спортивный снаряд.

— Сколько экипаж?

— Два человека, рулевой и механик, но Айзек, как я выяснил берет третьего — вычерпывать воду.

— Отлично, я пойду черпальщиком.

— Вообще-то это перетяжеляет лодку, — с сомнением оглядел меня англичанин.

— А ты выкинь всю эту мишуру, у нас гонка, а не пикник.

Через три дня лодка преобразилась — все скошено, зализано, подобрано, все готово для рывка. По моему настоянию еще поставили лобовое стекло, чтобы головы экипажа не торчали над корпусом. Лишнего выкинули почти на двести кило, так что мой вес роли не сыграет. А удобства… удобства потом вернем на место. Я еще раз оглядел лодку — ну чисто торпедный катер! Кстати, надо бы нам озаботится — кораблик дешевый, а шороху навести может.

Гонку назначили на пятый день, перед ней мы совершили пару пробных ездок, по результатам переставили кое-что еще. «Агентура» Фергюссона добыла данные о движках конкурентов — чуть мощнее одного нашего двигателя, но сильно уступают паре. Значит, пойдем со старта на одном, чтобы сразу не раскрывать карты. Ну и резерв на случай поломки.

— Экипажи по местам! — прокричал в рупор благообразный джентльмен. — Лодки на линию старта!

Военно-морской оркестр грянул какую-то развеселую моряцкую мелодию. Точно, я ее слышал еще в школе, как раз отмечали пятьдесят лет бабушки Елизаветы на троне, так вся семейка — Филипп, Чарльз, Уильям, Гарри, Кейт и камилла под нее аж приплясывали на трибуне. Ну так и нам, значит, не зазорно.

Господа спортсмэны попрыгали в лодки, наш экипаж к зависти остальных тут же нацепил «распутинские» шлемы и очки. Публика засвистела, заволновалась. Народу на «регату» собралось прилично, весь берег был забит лондонцами. Присутствовала и русская делегация — я заметил развивающийся российский триколор.

Судья на старте поднял флаг.

— Go!

Механик двинул рычаг вперед, позади вспенился белый бурун, полетели брызги и вокруг лодки встали каскады маленьких радуг.

Бли-ин, надо что-то со звукоизоляцией делать, в воздухе рев не так заметен, корпус, что ли, резонирует? Пока я там вслушивался и всматривался в мотор, Торнкрофт на Gyrinus ускакал вперед по волнам, следом неслись Quicksilver и самая маленькая из всех четырех Wolseley-Siddely, а мы замыкали. Нашу лодку назвали броско — «Москва».

Вода, брызги, рев, широченные усы пены справа и слева, легкие рвет набегающий воздух… Э-ге-гей!

— Мы отстаем, Крис, — проорал я в ухо компаньону.

Тот сделал успокаивающий жест и махнул механику. Рев немного усилился, а я пытался понять, позволит ли нам эта небольшая прибавка догнать лидера. Но брызгами в лодку заносило изрядно воды и вскоре я занялся своим основным делом — черпанием.

На повороте Крис показал класс — эти двое насобачились проходить впритирочку к бую, когда остальные давали широкую дугу. К третьему кругу мы вышли вперед и уверенно наращивали преимущество, пока в работе движка не послышались перебои.

Фергюссон тревожно оглянулся на механика, тот развел руками.

— Переключаемся?

— Да!

Рев затих, потом взвился снова — заработал второй движок, но за эти небольшие секунду Торнкрофты опасно приблизились. Крис напряженно крутил штурвальчик, покусывая губы и не давая себе оглядываться на преследователей. Механик лихорадочно, не обращая внимание на скачки с волны на волну, копался в моторе.

На финальную прямую мы вышли бок о бок, оставив всех остальных далеко позади. Английский экипаж уступал нам полкорпуса, но был настроен решительно. До финиша оставалось четыре мили, когда механик ткнул меня в бок и поднял большой палец.

— Заводи! Заводи оба! — заорал я так, что обернулся Крис.

Он сразу въехал и подтвердил мою команду. Рев заложил уши и лодка ощутимо прибавила в скорости, разбивая надежды Торнкрофтов.

Нашу победу сразу попытались опротестовать. Сэры Джон и Айзек оказались вовсе ненастоящими «спортсмэнами» — тут же подали жалобы. Два мотора! Совсем не фэйр плей.

Жалобу разбирал лично президент Международного олимпийского комитета. Пьер де Кубертен. Типичный куртуазный француз, с распушенными усами быстро просмотрел регламент состязаний, пожал плечами:

— Господа, тут нет запрета на два мотора. Это моя недоработка.

Англичане заволновались, начали наседать на председателя. К Джону и Айзеку присоединились с протестами и соотечественники де Кубертена. Но тот был непреклонен:

— На следующих играх запретим подобную практику, но сейчас, господа, ничем не могу помочь. Команда сэра Фергюссона объявляется победителями.

Никаких гонок на моторных лодках в следующих играх не будет — это я помнил точно. Зато будет полно парусных, гребных регат.

— Предлагаю разделить нашу награду с командой господина Айзека — я вмешался в спор и попытался сгладить ситуацию. Какое там… Торнкрофты разобиделись и ушли прочь подзуживать толпу. А ее негативно настраивать и не потребовалось — ну как же… какой-то Распутин влез, устроил морской нации олимпийский позор.

Лицо короля Георга при вручении наград тоже было кислым. Парадный зал Букингемского дворца был практически пуст — несколько чиновников, и мои два «заклятых» друга. Уинстон Черчилль и Рэндольф Скримджур. Англичане уже знали про бульгуминскую нефть и сразу после награждения начали играть в плохого и хорошего следователя.

Уинстон прозрачно намекал на оказанные услуги — помощь с продажей технологий нитрования толуола и моторного завода Уолсли Моторс. Скримджур невнятно грозил разрывом соглашения по Антанте — это при том, что именно британцы больше всех выпрыгивали из штанов ради этого союза. Я же только посмеивался про себя:

— Господа, концессии в Бульгуме обсуждать возможно, я поговорю с нашим премьер-министром. Но слышал я, что братья Виккерсы и Герберт Остин ведут работы над дизельным мотором. Патент на него они даже отказываются предлагать нами.

Намек был понят, англичане переглянулись, покивали. Пока мало кто понимает важность автомобильных двигателей. Как и авиастроение все проходит у головах элит по разряду «чем бы дитя не тешилось», «прогресс — о, это круто!».

— Я поговорю с Гербертом — Скримджур нервно хрустнул пальцами — Но решение по концессии в Бульгуме надо принять до Рождества!